Аннабел проснулась в объятиях Найтли. Он прижимал ее к себе, и ее голова покоилась на его голой груди. Она слышала биение его сердца, сильное и ровное. И как оказалось, обняла его одной рукой, словно объявляя всем: он мой.
Сначала ей показалось, будто все это случилось во сне, чрезвычайно живом и ярком. Том, в котором она ощущала его запах и великолепное ощущение тяжести его тела.
Но оказалось, что это реальность.
Где-то в середине ночи земной шар изменил свою орбиту. Возможно, начал вращаться в противоположном направлении или вокруг луны, а не солнца. Мир, который знала Аннабел, перестал существовать.
И скатертью дорога…
И она, почти мурлыча, пожелала доброго утра чудесному новому миру.
Она редко испытывала такое блаженство. Обычно она просыпалась и с некоторым разочарованием оглядывала спальню на чердаке и вспоминала все дела и домашнюю рутину, ожидавшие ее.
Слово «блаженство» теперь получило новое определение и означало руки Найтли, обнимавшие ее. Ощущение того, что между их телами ничего нет. Даже сорочки или простыни.
«А может быть, — с улыбкой думала Аннабел, счастливо переходя из глубокого сна к бодрствованию, — может быть, это радость». Проснуться в объятиях любимого человека. Что может быть лучше?
Хм…
Аннабел застенчиво улыбнулась и покраснела. Они любили друг друга. И она не представляла, как это будет. Понятия не имела. Он соблазнил и поднял Новую Аннабел на такие высоты, о которых Старая Аннабел даже не подозревала.
Аннабел вздохнула, но теперь вздох выражал полное и абсолютное наслаждение.
— Доброе утро, — произнес мужской голос, чего никогда не случалось в старом мире. И это был голос Найтли, все еще хриплый после сна.
— Доброе утро, — ответила она. И правда, утро было добрым. Она зевнула. Потянулась и прижалась к нему. Она любила Найтли и с этой ночи принадлежала этому мужчине. А ее сердце принадлежало ему уже давно.
— Ты олицетворение бед и неприятностей, — сказал он, поворачиваясь на бок, чтобы взглянуть на нее. Откинул волосы с ее лба… страшно подумать, в каком она виде.
Но ей все равно, особенно когда он смотрит на нее вот так!
— Никто и никогда не говорил мне этого раньше, — хихикнула она. — Мне нравится. Возможно, глупо с моей стороны, но мне это нравится.
— Вот и хорошо, — почти прорычал он, улыбаясь, и стал ее целовать. Сжал грудь, и она выгнула спину, прижавшись к нему. Словно требовала большего.
— Нет, ты просто беда, — пробормотал он, осыпая поцелуями ее шею. — Впервые в истории я опоздаю в издательство.
— По крайней мере тебе нечего бояться потерять работу, — заметила Аннабел, притягивая его еще ближе.
— И у меня очень веская причина опоздать, — заключил он, ложась на нее. Она развела ноги и ощутила, как его напряженная плоть входит в нее.
Они снова любили друг друга, поменяв холодное сияние луны на мягкость утреннего света.
— Аннабел, — прошептал он, когда оба крича излили свое наслаждение и снова лежали в объятиях друг друга.
Однако реальность неизбежно вторглась в идиллию. На этот раз в образе камердинера, который бесшумно вошел в комнату с чашкой горячего черного кофе и толстой стопкой газет, которые и положил на тумбочку, прежде чем исчезнуть в чем-то, похожем на чулан. Он словно не заметил присутствия Аннабел в постели хозяина. Голой, прикрытой только простыней Аннабел.
— Мне было бы спокойнее, если бы твой лакей нашел эту сцену необычной, — призналась Аннабел.
— В его обязанности входит сохранять бесстрастное выражение лица при любых обстоятельствах. И поверь, женщины редко проникают ко мне в спальню среди ночи.
— Надеюсь, ты не возражаешь, что я это сделала, — стыдливо прошептала Аннабел. Найтли рассмеялся.
Как она любила его смех! Мечты, о которых она не осмеливалась грезить, сбылись!
— О Аннабел! — воскликнул он, все еще смеясь, и поцеловал ее в кончик носа. — О Аннабел!
— Значит, не обиделся, — решила она, весело блестя глазами.
— Совершенно верно, — обронил он, но в голосе его уже не было смеха.
Она взглянула ему через плечо, на газету, которую он держал в руках. Крупные буквы знакомого названия бросились ей в глаза.
— «Лондон таймс», Найтли? — удивилась она.
Впрочем, он, наверное, знает наизусть каждое слово «Лондон уикли»!
— Ад и проклятие! — выругался он.
— Что там? — спросила Аннабел. И прочитала заголовок статьи:
«Расследование добралось до „Лондон уикли“!»
— Плохо дело, — покачала она головой, не подозревая, что это очень слабо сказано.
Найтли наскоро пробежал глазами заметку.
— Мне нужно идти, — отрывисто произнес он, отбросив газету на колени Аннабел. Потер глаза и недоуменно обвел глазами комнату.
В эту минуту Аннабел поняла, что их чудесное, волшебное свидание закончилось. Пусть Найтли по-прежнему лежит рядом, но мыслями он уже в издательстве.
Он нашел брюки, натянул, прежде чем направиться к гардеробной. Через несколько минут он снова появился, одетый, причесанный, побритый… словом, тот Найтли, которого она знала много лет. Идеальный, отчужденный, властный и безжалостный.
— Оставайся сколько захочешь, слуги о тебе позаботятся, — сказал он, поспешно целуя ее в приоткрытые, жаждущие ласк губы. И тут же отстранился и шагнул к двери. Взялся за ручку, затем обернулся, оглядел ее, словно желал запомнить. Словно больше никогда не увидит.
— Дьявол, — пробормотал он. И дверь тихо щелкнула. Найтли исчез.
Что все это означает?
Аннабел подтянула простыни выше, пытаясь успокоиться и отогнать наступавший холод, не имевший ничего общего с температурой воздуха. Только с предчувствием беды.
После ухода Найтли солнце будто померкло.
А она осталась одна… голая… в его постели.
— До чего же неловко, — прошептала она. Потому что всю жизнь была порядочной девушкой и понятия не имела, что делать, если обнаружит себя в таком виде и в такой ситуации.
Первая мысль была о необходимости одеться. Однако ее костюм больше подходил мальчишке и лежал смятой кучкой на полу в дальнем углу комнаты.
Одно дело одеться в мужские брюки ночью, когда никто не обратит на это внимания. И совсем другое — идти в таком виде по Мейфэру средь бела дня. Джулиана проделала это однажды, но Аннабел не обладала деловитой размашистой походкой Джулианы.
Кроме того, на рубашке не осталось пуговиц.
Но еще более гибельным было возвращение в таком виде в дом Свифтов. Они наверняка уже успели обнаружить ее отсутствие, хотя бы потому, что огонь не был зажжен, завтрак не подан, а дети не разбужены ровно в шесть утра.
Аннабел глянула на часы. Одиннадцать! Одиннадцать утра!
— О Господи! — простонала она.
Но она недаром звалась Дорогой Аннабел и действовала решительно. Практичность всегда оставалась ее сильной стороной. Она была полной идиоткой только в вопросах романтики!
Она наспех и мысленно сочинила письмо к Дорогой Аннабел, с целью показать Найтли.
«Дорогая Аннабел!Униженная из Мейфэра».
Джентльмен оставил меня в своей постели, голую и в одиночестве, а сам ушел. Что делать?
Если бы только Найтли не удрал!
А чего она ожидала? Всем известен неизменный, высеченный в камне факт: на первом и последнем месте у него «Лондон уикли». Найтли проводил в издательстве столько времени, что Пишущие Девицы никак не могли понять, где он ночует: дома или в кабинете. И решили, что дома, только потому, что Мейфэр в ночные часы безопаснее Флит-стрит.
Она не примет на свой счет его побег. И даже то обстоятельство, что он оставил ее одну и без одежды.
Уж таков он есть и вряд ли изменится.
Если только он не намеренно оставил ее в таком виде ожидать его возвращения, словно покорную любовницу!
И хотя в жизни существуют худшие вещи, чем пролежать в постели целый день, вдыхая оставшийся на подушках запах Найтли, она понимала, что не может его ждать. Во-первых, это казалось позорным. Во-вторых, он может вернуться через несколько дней.
Аннабел дернула за шелковый шнур сонетки и подтянула простыню до самого подбородка. Почти сразу же дверь открылась, и вошла пожилая женщина. За ней следовала горничная с подносом.
— Мистер Найтли велел нам позаботиться о вас, мисс. Я экономка, мисс Федерстон.
Женщина, казалось, ничуть не удивилась, обнаружив в хозяйской постели незнакомую особу. Аннабел помрачнела. Она не считала Найтли монахом, но почему никто не находит ее присутствие чем-то из ряда вон выходящим?
Она уже собиралась задать этот вопрос, но решила, что не хочет слышать ответ. Вместо этого она потребовала, чтобы слуга отнес записку Софи.