Сладкое поражение

Родейл Майя

Когда-то юную Анджелу Салливан обольстил и бросил возлюбленный. А разгневанные родители отправили дочь в монастырь и постарались забыть о ней.

Но однажды в монастырскую больницу попадает красавец Филипп Кенсингтон, маркиз Хантли, чудом уцелевший после несчастного случая, — и прекрасная послушница снова почувствовала себя желанной.

Однако как поведет себя Филипп, когда узнает, кому отдал свое сердце? Не бросит ли с негодованием опозоренную девушку, для которой закрыты двери респектабельных домов?

 

Пролог

Астон-Хаус, Бедфордшир, Англия

Май 1822 года

За Филиппом Кенсингтоном, маркизом Хантли, тянулся шлейф дурной славы. Ловелас, повеса, бродяга, кутила, заядлый картежник — в общем, более чем достаточно для молодого человека из приличной семьи, чтобы считать его «паршивой овцой» и относиться к нему весьма настороженно.

Но в последнее время он существенно изменился, чему способствовали большие перемены в его жизни. Судьба преподнесла ему подарок — он встретил и полюбил Анджелу, ради которой был готов стать другим. Эта потрясающая женщина всколыхнула в нем самые лучшие чувства.

Час был поздний, Филипп сидел перед угасающим камином в библиотеке унаследованного им Астон-Хауса. В правой руке он держал стакан с бренди, который, впрочем, даже не пригубил. Левой рукой он задумчиво теребил упавшую на лоб прядь волос и, прищурившись, смотрел на тлеющие угли. В их неярком свете были заметны мелкие морщинки, залегшие в уголках глаз, которые свидетельствовали о возрасте и мудрости, которой он, увы, не обладал. Да, Филипп никогда не отличался мудростью, но теперь стал понимать, каким он был глупцом. Еще совсем недавно он даже не задумывался над этим.

Его руки сейчас совсем не были похожи на руки аристократа. Они стали грубыми и мозолистыми от напряженного физического труда. В последнее время он активно занимался домом и поместьем, пытаясь как можно скорее привести все в порядок. Работа преобразила и его тело. Загорелое, подтянутое и мускулистое, оно теперь больше напоминало тело воина.

Некогда идеальный аристократический нос Филиппа давно изменился, приобретя после одной из стычек с братом-близнецом брутальный излом. Эта травма постоянно напоминала Филиппу о том, каким он был раньше.

Филипп еще некоторое время продолжал размышлять о произошедших в его сознании переменах, а затем переключился на Анджелу. Он вспоминал ее волосы медового оттенка и те ощущения, которые он испытывал, запуская в них пальцы. Он вновь и вновь представлял себе, как может выглядеть ее фигура без тех ужасных платьев, которые она носила, потом «переодевал» ее в роскошные туалеты, которые ему так хотелось купить ей, а потом — о Боже! — видел ее обнаженной. Он рисовал в своем воображении, как она появляется в дверях библиотеки и говорит, что пора все оставить и идти в постель.

Мысль об этом заставила его улыбнуться. Филипп рассматривал бренди в стакане. Подумать только, ни глотка алкоголя за последние восемь месяцев! Теперь единственный вкус, который он хотел постоянно чувствовать на своих губах, был вкус страсти, который ассоциировался с одной-единственной женщиной — Анджелой, его ангелом.

И как обычно, Филипп вылил напиток в огонь, и он мгновенно вызвал вспышку пламени. «Как похоже на то, что было с нами», — подумал он. Он помедлил, все еще удивляясь тому, как страстно желал ее. Интересно, она вспоминает его? Нет, он даже не позволит себе задаться этим вопросом. Если и думает, то без малейшей нежности. А теперь он отправится спать и, пока не заснет, опять будет тосковать по ней.

Да, он забыл, что может прочитать письмо, которое никогда не надеялся получить. Он даже не смел, надеяться на это, а вот теперь никак не мог решиться прочитать. До сегодняшнего вечера…

 

Часть первая

 

Глава 1

Стэнбрукское аббатство, Суссекс, Англия

Сентябрь 1821 года

Филипп открыл глаза и сразу понял, что находится в незнакомом месте. Мягкий утренний свет проникал в комнату через небольшое окно. Филипп попытался вспомнить, когда он последний раз видел, как занимается день. Для него утро почти всегда было скрыто за тяжелыми бархатными шторами, потому что хотелось отоспаться после долгой ночи, проведенной за картами, выпивкой или в обществе доступных девиц.

«Что люди делают утром? Завтракают», — подумал он, поворачиваясь на бок, чтобы дотянуться до шнура колокольчика, и едва не застонал от резкой боли в груди и напряжения, которые испытал от столь простого движения. Его рука беспомощно хватала воздух, не обнаруживая шнура для вызова прислуги. Звонка не было! Кто же подаст ему завтрак, если нельзя вызвать слугу? Похоже, его ждет голодная смерть. Филипп перевернулся на спину и вновь почувствовал сильнейшую боль. Что, черт возьми, происходит? Где он? Окинув взглядом, узкое прямоугольное помещение комнаты, он подумал, что больше всего оно похоже на тюремную камеру. Серые мрачные каменные стены и пол, узкая дверь и единственное окно, в котором виднеется лишь кусочек утреннего неба. Никаких ковров, никаких занавесок. Ничего, кроме самого необходимого; узкая, довольно жесткая кровать, на которой он, похоже, отлежал себе все, что можно; у кровати небольшой столик и стул — такой грубой работы, что, наверное, столяр, который их делал, был крепко пьян. Больше ничего здесь не было.

Это жилище не было похоже ни на одно из тех помещений, в которых ему приходилось бывать или останавливаться за свои двадцать девять лет. Кливден, герцогское поместье, в котором он провел юность, конечно, потерял свое былое великолепие, но там, по крайней мере, в каждой комнате были ковры. А его парижская довольно скромная — всего десять комнат — квартира была весьма изысканно декорирована, а уж занавески были даже в комнатах горничных.

Но самым главным для него оставался вопрос — где же он, черт побери, находится? И спросить было не у кого, поскольку не было даже треклятого звонка, чтобы вызвать прислугу.

Единственное, что удалось установить Филиппу, так это то, что преследователи, скорее всего не настигли его, хотя он почти ничего не помнил, а как только пытался что-нибудь вспомнить, голова начинала просто раскалываться. Все, что он вспомнил, — это непроглядный мрак ночи, стук копыт его лошади, холодный дождь, бьющий ему прямо в лицо, и насквозь промокшая одежда. И еще он вспомнил, что ему приходилось постоянно оглядываться, чтобы понять, удалось ли ему оторваться от них. После этого в памяти наступал провал, но, судя по этой простенькой, похожей на тюремную камеру комнатке, они его все-таки не догнали.

Попытки восстановить произошедшее и сильные боли настолько измотали Филиппа, что ему стало решительно все равно, где он и что с ним. У него не хватило сил напомнить о себе даже тогда, когда кто-то, проходя по коридору, остановился у двери в комнату. Однако когда в комнату вошла женщина с подносом в руках, на котором, судя по всему, была еда, в нем вспыхнула искорка интереса к происходящему.

— Вы просто ангел, — произнес он машинально. Хотя Филипп не верил в ангелов и в то, что ему доведется попасть туда, где они обитают. В раю не могло быть места для Филиппа Кенсингтона. Но девушка и в самом деле была похожа на ангела. Ее золотистые волосы были собраны в толстую косу, которая, как ореол, венчала ее голову. С довольно бледного личика на него смотрели большие синие глаза, обрамленные густыми ресницами и изогнутыми темно-русыми бровями, но выражение лица девушки было далеко не ангельским — на нем читалось явное раздражение.

— Вероятно, вы повредили голову сильнее, чем я предполагала, — ответила девушка. И голос у нее был совсем не ангельский: низкий, мягкий, бархатный, пьянящий, как бренди. Это был голос искушающего дьявола с ангельским лицом.

Несмотря на боль, Филипп был заинтригован. Кто эта девушка? И где он все-таки находится?

Девушка довольно резко поставила поднос на прикроватный столик — стекло и посуда зазвенели. Строгим, не терпящим возражений тоном она велела ему сесть. Стараясь не морщиться от боли, он повиновался, и она тут же буквально всучила ему миску с овсянкой.

— Терпеть не могу овсянку, — сказал он, отталкивая миску. Девушка ее не взяла. — Принесите мне что-нибудь другое и чаю с бренди, а раз уж вы здесь, еще одно одеяло. У вас здесь ужасные сквозняки. — Заметив, что она даже не пошевелилась, он добавил: — Я жду.

— В самом деле? — спросила она с таким нескрываемым сарказмом, что Филипп даже в таком состоянии не мог этого не заметить. — Пойду, скажу кухарке, которая только что приготовила завтрак на пятьдесят человек и теперь должна готовить обед, что неблагодарный больной, за которым мы из христианского милосердия ухаживали всю прошедшую неделю, требует «чего-нибудь другого». Ну а бренди мы здесь не держим.

«Нет бренди?» Ситуация складывалась просто ужасная. Чтобы хоть как-то отвлечься, Филипп попытался сосредоточиться на тарелке, которую продолжал держать в руках.

— Ну что ж, меня устроит и овсянка, — вздохнул Филипп.

Отразившееся на ее лице недовольство свидетельствовало о том, что девушка придерживается того же мнения. «Лицо рассерженного ангела, — подумал он. — Голос искусителя и манеры тюремного стражника. Пожалуй, лучше будет заставить себя съесть ложку этой чертовой каши».

На вкус каша была такой же отвратительной, как и на вид. Эта еда может навеять человеку мысль о том, что голодная смерть не так уж страшна.

— Может быть, вы скажете, где я нахожусь? — заговорил он, с усилием впихивая в себя еще одну ложку.

— Стэнбрукское аббатство, — ответила девушка. Филипп поперхнулся. Она постучала ему между лопатками. А потом эта злая девица рассмеялась:

— Думаю, что меньше всего вы хотели бы оказаться в этом месте. Впрочем, и мы не думали, что когда-нибудь здесь может появиться некто, похожий на вас. Но поскольку мы христианки и должны спасать заблудшие души, вы оказались у нас. Случилось это после того, как братья Слоун нашли вас почти бездыханным в какой-то канаве и привезли к нам. С этого момента мы и заботимся о вас.

— Стало быть, вам известно, кто я, — произнес он высокомерно, уязвленный ее дерзостью и бесцеремонностью, особенно неприятной потому, что, похоже, эта юная особа знала, что разговаривает с пэром Англии, а это положение, как ему казалось, должно было обеспечить если не приличную еду, то по крайней мере, некоторое уважение.

— Время от времени к нам попадают газеты, лорд Хантли. И, кроме того, настоятельница монастыря, вдовствующая графиня Бэмфорд, узнала вас.

Филипп понятия не имел, кто такая леди Бэмфорд, но это его не удивило. Он уже много лет не был в Англии и даже не вспоминал имена людей, с которыми ему когда-то доводилось встречаться. Но при его скандальной репутации не стоило удивляться тому, что здесь о его существовании знали многие совсем незнакомые ему люди.

— Понятно. Что ж, надеюсь, я у вас не задержусь. Думаю, уже сегодня ближе к вечеру я мог бы отсюда уехать.

— Мне бы этого очень хотелось, но боюсь, это невозможно, — живо ответила она. — Вы ранены в ногу, у вас сломаны три ребра, а на голове ужасная рана. Кроме того, у вас, похоже, сломан нос.

— Опять? — вслух удивился он. Она подняла брови. — Черт! Нос у меня раньше уже был сломан, — добавил Филипп устало, потирая скулу. Не мешало бы побриться, а то он, должно быть, выглядит как настоящий дикарь.

— Вы, похоже, завзятый бретер, — заметила девушка, и Филипп не стал ей возражать. — Вам не нравится каша? — спросила она, взглянув на почти полную миску, которую он так и не рискнул поставить на столик.

— Не нравится, — честно ответил он. — Ужасная гадость.

— Теперь понятно, откуда у вас так много ран, — ответила девушка, забирая у него миску.

Затем она взяла с подноса полотняные бинты и небольшую баночку с мазью. По-прежнему не церемонясь, девушка — «сердитый ангел» — положила одну маленькую руку ему на грудь и слегка подтолкнула, опрокидывая Филиппа на подушку.

Обрабатывала раны она молча. Сначала смазала порез на лбу. Он тоже молчал, хотя очень хотелось ругаться и жаловаться, потому что мазь начала щипать. Несмотря на боль во всем теле, Филипп остро ощущал, как ее нежные пальцы мягко поглаживают его кожу. И боль не помешала ему заметить ее красивую грудь, оказавшуюся прямо перед его глазами, когда девушка склонилась над ним. На ней было какое-то ужасное платье серого цвета, закрывавшее все почти до самой шеи, и белый передник, приколотый к платью булавкой. Даже через грубую ткань было видно, как напряглись ее груди. Очертания полной, округлой груди всего в нескольких дюймах от него. От его рта.

Филипп не стал отводить взгляд. Пусть он дворянин и джентльмен, но ведь заинтересованный взгляд еще никому не причинил вреда. Ничуть не смущаясь, девушка расстегнула пуговицы его рубахи и распахнула ее, обнажая грудь. Филипп с удовольствием подчинился, мимоходом заметив, что его одеяние очень похоже на женскую ночную сорочку.

— Что это на мне? — с подозрением спросил он.

— Можете поблагодарить Генриетту, нашу кухарку, это она одолжила вам одну из своих ночных рубашек. Это единственное, что подошло вам по размеру.

— Что ж, передайте ей мою благодарность, — сухо заметил Филипп.

Конечно, было бы лучше, если бы Генриетта приготовила ему приличную еду. Но, бросив взгляд на «сердитого ангела», он не решился произнести это вслух.

Какое облегчение — избавиться, пусть даже частично, — от треклятого женского одеяния и вместо грубой ткани почувствовать на своей груди теплые девичьи руки!

— А это от чего? — спросила она.

Он посмотрел на старый серый шрам на левом плече, по которому она водила пальцем.

— Обычная история, — ответил он, и собственный голос показался ему грубым. — Дуэль из-за какого-то пустяка.

— Наверняка из-за какой-то женщины, — произнесла она насмешливо.

— Карточная ссора, — поправил он.

Щеки девушки слегка порозовели, когда она откинула одеяло, чтобы осмотреть раненую ногу. Аккуратно забинтованная тонкой холстиной огнестрельная рана оказалась на середине бедра. Девушка осторожно начала разматывать бинт. Занимаясь этим, она говорила, и, хотя Филипп был еще, очень слаб, ее руки и голос вызвали в нем возбуждение.

— Доктор удалил пулю. Он сказал, что если не будет воспаления, вы быстро поправитесь, но хромота может остаться.

Она быстро нанесла мазь, и начала накладывать свежую повязку. Неожиданно резкая боль заставила Филиппа застонать. Не удержавшись, он поморщился.

— Простите, — тихо сказала она.

С некоторым сожалением Филипп позволил ей застегнуть пуговицы на своем ужасном одеянии и укрыть себя одеялом.

— Как часто вам приходится это делать? — спросил он, когда она закончила.

— Раз в день, — ответила она.

«Я бы предпочел раз в час», — подумал он.

Девушка поставила миску с кашей и баночку с мазью на поднос и направилась к двери. Ему не хотелось, чтобы она уходила. Кроме того, ему совсем не хотелось вновь оставаться в одиночестве.

— Мне не помешало бы еще одно одеяло или даже пара — здесь жуткий сквозняк. Кроме того, прикажите занавесить окно и, пожалуйста, раздобудьте где-нибудь немного бренди.

С невозмутимым видом она проигнорировала его просьбы.

— Вы не сказали мне, как вас зовут, — чуть не прокричал он, когда девушка уже открыла дверь.

— Но вы не спрашивали, — дерзко ответила она. «Несносная девчонка», — подумал он. Она хотела, чтобы он спросил, и, черт возьми, он это сделал.

— Меня зовут Анджела, — ответила она, — но я не ангел. — С этими словами она вышла, хлопнув дверью и оставив его в полном одиночестве.

Филипп никогда не любил одиночества. В одиночестве он скучал, поэтому любил проводить время в окружении друзей, приятелей, знакомых. Он всегда предпочитал компанию, и вот теперь единственный, кто может скрасить его одиночество, — «сердитый ангел», неизвестная простушка, правда, чертовски привлекательная. Впрочем, и она покинула его. И ему не оставалось ничего другого, кроме как думать о том, о сем — занятие, которого он обычно избегал.

Прежде всего, в голову пришла мысль, что решение избрать голодную смерть, было, пожалуй, не самым разумным. К боли в ноге и груди добавились муки голода. И понятно, что он не уедет отсюда ни сегодня, ни завтра, ни даже послезавтра, поскольку ему просто некуда ехать. Вернее, нет места, куда бы ему хотелось поехать, потому что при безвыходной ситуации можно приспособиться и к жизни в монастыре. Филипп не смог сдержать усмешку при мысли о том, что такой вертопрах, как он, оказался здесь, в Божьей обители.

Кто же знал, что монахини такие хорошенькие? Раньше он почему-то считал, что все они — страдающие старые девы, единственное занятие которых молиться о заблудших душах. Впрочем, вполне возможно, что Анджела молится о том, чтобы он просто поскорее исчез, лучше навсегда. Вот она совсем не похожа на страдающую старую деву. Нет, конечно, она молодая, соблазнительная и дьявольски привлекательная.

Думать о таких вещах было приятно. И Филипп начал представлять, как она расстегивает ему рубашку, проводит рукой по его груди… Потом его мысли понеслись дальше. Сначала ее волосы освободились от заколок, затем платье легко скользнуло на пол. Сминая простыню, он представлял, как его руки блуждают по ее телу, и вот она уже в постели, рядом с ним, он запускает пальцы в золотистые волосы, привлекает к себе, ее губы все ближе, и вот…

Непонятно почему его взгляд скользнул вверх по стене. С небольшого деревянного распятия на него смотрел Христос.

— Господи Иисусе, — вырвалось у него, но он так и не понял, утверждение это или сожаление.

«Да, мне все еще трудно быть праведной», — думала Анджела, направляясь на кухню. За шесть лет монастырской жизни она так и не научилась контролировать свой язык, настроение и эмоции. Иногда у нее возникает желание закричать от отчаяния, без всякой на то причины, лишь бы разрушить эту безжалостную тишину и услышать, как ее собственный голос эхом отражается в бесконечных каменных коридорах. Она жаждала музыки, танцев, смеха. Шесть лет она здесь, а все еще не может привыкнуть к грубой шерстяной ткани, которую так неприятно чувствовать на своей коже. Ей так не хватает мягкого атласа, нежного шелка и искусно сшитых платьев, какие она носила прежде. Шесть лет она здесь, а ее тело все еще наполняется желанием при виде мужчины.

Ее пульс резко участился, а тело предательски среагировало, как только она увидела этого порочного человека. Всей Англии известно, что у лорда Хантли плохая репутация. Этот кутила, проматывавший фамильное состояние, погубил многих женщин. А еще он славился своей вспыльчивостью и многочисленными дуэлями. Когда, вопреки ожиданиям, титул лорда унаследовал его брат-близнец, разразился крупный скандал. Филипп Хантли бежал в Париж, но легенды о его кутежах очень скоро пересекли Ла-Манш. Короче говоря, он был легендарной личностью. Воплощением греха.

Три дня назад Анджела стала свидетелем того, как братья Слоун вместе со всякой всячиной, которую они обычно привозят из города, выгрузили с тележки его, потрепанного и избитого. При виде этой картины ее сердце сжалось — но не от отвращения, а оттого, что такая красота была почти уничтожена. И еще оттого, что она уже шесть лет не встречалась с мужчинами — с того момента, как прибыла в Стэнбрукское аббатство. Джонни и Уильяма Слоунов можно не брать в расчет. И вот теперь появился он — красивый, порочный и нуждающийся в нежной заботе.

Аббатиса, более известная как вдовствующая графиня Бэмфорд, она же сестра Кэтрин, поручила Анджеле позаботиться о раненом, несмотря на все ее мольбы и возражения.

Войдя на кухню, Анджела увидела там Пенелопу Слоун и Хелену Смит, своих лучших и самых близких подруг. Анджела частенько думала о том, что только дружба с ними помогала ей пережить очередной день.

Пенелопа была одной из четырех дочерей викария, а всего у него было шестеро детей. Она выросла в церкви, надежд на замужество у нее не было, так как не было приданого, и ее желание пойти в монастырь было вполне естественным. Здесь, окончательно поверив в правильность выбранного ею пути, она была счастлива. Анджела временами просто завидовала ее вере и восхищалась спокойствием подруги.

Хелена была на несколько лет старше Анджелы. После короткого замужества она осталась вдовой и оказалась перед выбором: жизнь в монастыре или должность экономки в доме своего единственного родственника — скупого и распутного престарелого дяди. Она заявила, что если уж ей суждено кому-то посвятить свою оставшуюся жизнь, то пусть это будет Господь.

По выражению ее лица подруги поняли, что Анджела в отвратительном настроении. После краткого приветствия они продолжили свою работу — Пенелопа лущила горох, а Хелена чистила картофель.

Анджела слегка покривила душой в разговоре с лордом Инвалидом. Кухарка Генриетта действительно должна была готовить обед на пятьдесят человек, но не в течение получаса. Анджела с грохотом поставила поднос на большой, грубо тесанный стол, стоявший в центре кухни, и вид миски с кашей окончательно испортил ей настроение. «Я не буду этого делать», — твердила она про себя, выгребая содержимое в бак для свиней.

— Что ты делаешь? — спросила Пенелопа.

Готовка не входила в число ежедневных обязанностей Анджелы.

— Мое благодеяние на сегодня, — сухо ответила Анджела, собирая продукты и ставя на огонь воду.

— Лорду Инвалиду не понравилась каша? — спросила Хелена с притворным простодушием.

Анджела, рано утром заглянув в комнату, где лежал лорд Хантли, увидела, что тот начинает приходить в себя. Решив, что раненому, если он действительно придет в себя, после перевязки наверняка захочется перекусить, она, по совету Хелены, отнесла ему вчерашнюю кашу.

Это Хелене пришла в голову мысль прозвать лорда Хантли лордом Инвалидом. Прозвище прижилось. Так они и называли его между собой, пока он три дня лежал без сознания.

— Так он очнулся? — живо поинтересовалась Пенелопа.

— Наверняка. Иначе, зачем бы она стала так поздно готовить завтрак? — откликнулась Хелена, прежде чем погруженная в свои мысли Анджела успела что-то ответить.

— Я не буду этого делать, — бормотала она себе под нос, с грохотом ставя чугунную сковороду на плиту. Она еще не раз, словно заклинание, повторила эту фразу, в раздражении хлопая дверцами буфета и швыряя на стол продукты, чтобы приготовить лорду Инвалиду «что-нибудь другое».

— Я услышала шум и поняла, что вы здесь, — сказала леди Кэтрин, входя в кухню с обычным выражением абсолютной невозмутимости на лице. Она присела к столу, расправила свои темные юбки и слегка пригладила затянутые в безупречный узел седые волосы.

— Как наш подопечный? — спросила аббатиса.

— Если в двух словах, то очень жалок, — вскинув голову, заявила Анджела.

— Значит, он проснулся.

— К моему большому сожалению, — ответила Анджела, беря в руки хлебный тесак.

— Анджела… — Аббатиса вздохнула с неодобрением. Большими ломтями девушка начала нарезать свежевыпеченный хлеб. Затем уложила его на тарелку, добавив ветчину и сыр.

— Я не желаю ему смерти. Я не это имела в виду. Но почему именно я должна ухаживать за лордом Инвалидом?

— Да, мэм, почему вы поручили уход именно ей? — вступила в разговор Хелена, защищающим жестом обнимая подругу за плечи. — Ведь мы все знаем, что он за человек, а бедняжке Анджеле пришлось вынести гораздо больше страданий, чем любой из нас.

— По той причине, что Анджела еще не приняла послушание, — ответила аббатиса. — В отличие от нас ей дозволяется находиться в компании мужчин. Впрочем, я думаю, что пока бедняга здесь, мы в качестве исключения можем нарушить это правило. Я уверена, Бог нас простит, поскольку мы ухаживаем за раненым.

— Когда-то вы сказали, что не будете торопить меня с принятием обета, — заметила Анджела. — И теперь я наказана за то, что слишком долго тянула с этим.

— Ты не наказана. Просто я думаю, что такая работа пойдет тебе на пользу. Такие, как лорд Хантли, тоже нуждаются в сострадании и прощении.

«К числу таких людей относится и мужчина, погубивший меня», — подумала Анджела, зная, что остальные подумали о том же.

— Нет, такие люди не заслуживают сострадания и прощения, — сказала Анджела, разбивая яйцо на горячую сковороду.

— Сострадания и прощения заслуживает любой человек. И ты, Анджела, тоже, — мягко произнесла аббатиса.

— Я знаю. — Анджела вздохнула и повернулась к плите. Слезы навернулись на глаза. Она сморгнула их и добавила на сковородку еще два яйца. Шесть лет она не может простить себе то, что навлекла позор на свою семью.

На ее руках кровь, которую нельзя смыть. Не важно, сколько молитв она прочтет или скольких покалеченных порочных мужчин она выходит.

— Что ты готовишь? — спросила аббатиса. — Завтрак был два часа назад, и тебе известно, что между трапезами мы должны воздерживаться от еды.

— Я готовлю завтрак его светлости. Овсянка пришлась ему не по вкусу.

— Надеюсь, ты не предложила ему вчерашнюю кашу? — спросила Кэтрин с ужасом.

Хелена и Пенелопа, чтобы скрыть улыбку, опустили головы.

— Возможно, — ответила Анджела, перекладывая яичницу на тарелку. Достав поднос, она поставила на него тарелку с завтраком, стакан воды, чашку чая и, на секунду замешкавшись, положила полотняную салфетку.

— Анджела. — Теперь в голосе аббатисы, как это часто бывало, звучала нотка разочарования.

— Я попытаюсь, — сказала Анджела, показывая на тарелку. — Но я не собираюсь давать ему бренди, которого так требует лорд Инвалид.

— Думаю, в этом нет необходимости, — ответила Кэтрин. — В этом он нуждается меньше всего.

«Не могу поверить, что я это делаю», — думала Анджела, неся поднос в комнату своего подопечного. И причина ее отвратительного настроения была совсем не в том, что она находила его грубым, придирчивым и капризным. Просто этот человек являлся представителем самой отвратительной когорты мужчин — законченных мерзавцев. Анджеле довелось однажды встретиться с таким, и в результате она оказалась здесь.

И теперь, в аббатстве, в своем убежище, она должна быть на побегушках у этого типа, для которого добродетель — ничто. Это святое место должно было испепелить негодяя, как только он переступил его порог.

Но этого не случилось, и вот теперь она несет ему особый завтрак.

Правда, из-за вчерашней каши она испытывала некоторое чувство вины. Конечно, никто не заслуживает подобного обращения. А, кроме того, хорошая еда поможет ему быстрее восстановить силы. А чем раньше это случится, тем скорее он уедет отсюда, и тогда ее жизнь вернется в прежнее, спокойное русло. Анджела проигнорировала чувство грусти, которое промелькнуло при мысли об этом.

Когда она вошла в комнату, лорд Инвалид, раскинувшись, лежал на кровати, а на его губах играла улыбка. И у него еще хватает нахальства демонстрировать свое довольство! Но он так красив! Часть его головы была прикрыта холщовой повязкой, но бинты ничуть не портили его. Можно было даже представить, что его ранили, когда он благородно спасал молодую девушку, попавшую в беду, или вытаскивал детей из огня, охватившего сиротский приют. Но все это наверняка весьма далеко от истины. Ведь на самом деле Анджела не знала, что с ним приключилось.

Глаза у него были темно-карие, слегка затененные черными ресницами. Эти глаза обещали искушение и быструю погибель. Она раньше уже заглядывала в них и сразу же почувствовала укол страха. Соблазн.

Овал лица, ровные скулы, покрытые темной щетиной, — все говорило о его благородном происхождении. И сломанный нос, как ни странно, вовсе не портил его лица, а делал его, может быть, немного грубоватым. Казалось, только в этом случае изъян мог сделать образ более совершенным.

Слава Богу, его рубашка была застегнута и прикрывала грудь, которая, несмотря на синяки на переломанных ребрах, была весьма притягательной, даже соблазнительной. И она, его сиделка, должна была прикасаться к этой груди. Ей не следовало смотреть на нее, а лишь касаться руками. Но она не могла не смотреть. Ей нравилось то, что она видела.

— Это за ваши извинения, — сказала она. Услышав ее голос, он открыл глаза.

— Я не извинялся, — ответил он озадаченно. — Думаю, вам следовало бы это сделать.

Анджела понимала, что у него, должно быть, все болит. Конечно, он даже несколько растерян и уж точно никак не готов к жизни в монастыре. Но если он хотя бы наполовину такой, каким его считают, то Анджела должна, да просто обязана, показать этому бретеру, что к ней нельзя относиться несерьезно. И она собиралась ясно дать ему понять, что это он находится в ее власти, а не наоборот.

— Я мужчина и не должен извиняться. Что это у вас там?

— Яичница из трех яиц, свежеиспеченный хлеб, ветчина и сыр. Вода и чай.

— Хорошо, я искренне извиняюсь. Правда, не знаю за что, но смиренно прошу у вас прощения, — сказал он, положив для пущей важности руку на сердце и с мольбой глядя на нее. Анджеле не без труда удалось сдержать улыбку. Она не станет поощрять его.

— Вы извиняетесь за то, что у вас несносный характер, и зато, что вынуждаете меня заниматься исключительно вами, хотя у меня много других дел.

— Мне действительно жаль. Все это из-за ужасной боли и мучительной скуки.

Предприняв попытку сесть в кровати, лорд Инвалид поморщился.

— Мучительная скука? Вы очнулись чуть более двух часов назад после трех дней беспамятства, — подчеркнуто строго сказала она.

— Теперь я, надеюсь, уже могу взять поднос? — Когда она не пошевелилась, он прибегнул к последнему средству: — Дайте, пожалуйста.

— Раз уж вы сказали «пожалуйста». — Анджела поставила поднос ему на колени.

— Знаете, а ведь я, должно быть, впервые в жизни сказал «пожалуйста», — заметил он, беря в руки нож.

— Мне придется дать вам за это награду, — сухо ответила Анджела.

— Никому не говорите. Это изменит мою репутацию. На секунду он показался ей совершенно серьезным, но затем она уловила намек на хитрую улыбку и поняла, что он шутит. Значит, он не просто законченный негодяй, а с чувством юмора. Это еще опаснее. Она должна уйти, причем немедленно.

— Я думаю, тут уже трудно что-то изменить, — ответила Анджела. И вопреки голосу разума подвинула стул и села. Дело в том, что он единственный, новый человек, с которым можно поговорить. У нее шесть лет не было такой возможности.

— Это восхитительно, — сказал он. — Ваша кухарка все-таки может готовить прилично.

— Да, может.

— Так чем же вы провинились, что вам поручили ухаживать за мной? — спросил Филипп после недолгой паузы, во время которой он уничтожил половину своего довольно обильного завтрака.

— А почему вы считаете, что это наказание для меня? — ответила она уклончиво.

— Видите ли, Анджела, — снисходительно произнес он, кладя вилку и глядя на девушку губительным взглядом, — я не так глуп, как обо мне говорят.

— А слухи о вашей порочности тоже преувеличены? — спросила Анджела.

Эти слова вылетели у нее изо рта сами собой.

— Возможно, — ответил Филипп, пожав плечами, и это движение снова заставило его поморщиться от боли. — Но можете не беспокоиться, ведь сейчас я почти прикован к постели.

— Вам не стоило этого говорить, у меня может появиться желание сохранить для вас такое положение.

— А я не стал бы возражать. Меня нигде не ждут, идти мне некуда.

— Разве вас после отъезда за границу вывели из состава клуба? — поддразнила его она.

— Надеюсь, нет. Это было бы страшнее смерти. Хотя жизнь здесь не многим лучше.

— Здесь хорошо, — возразила она. — Тихо, спокойно, и я здесь счастлива.

Лорд Инвалид бросил на нее взгляд, в котором читалось сомнение.

Да, конечно, здесь тихо и спокойно. И она была здесь почти счастлива. Но в последнее время это бесконечное спокойствие стало ее тяготить. Однако гостю вовсе ни к чему было знать об этом.

— Вы закончили? — вдруг резко спросила Анджела. Она поймала себя на мысли, что ей приятно находиться в его обществе, а это было уже слишком. Одно дело — уставать от однообразия, тишины и спокойствия и совсем другое — поддаться чему-то такому, что может захватить и увлечь.

А этот человек не только внешне привлекателен, он ведь еще умен и остроумен, а это в корне меняет дело. В такой ситуации кроется реальная опасность, а Анджеле дорого обошелся урок, который она, к счастью, хорошо усвоила: лучше вообще избежать соблазна, чем пытаться противостоять ему.

— Да, спасибо, — сказал он, жестом давая понять, что поднос можно забрать. — Вы будете мне делать перевязку? — спросил он, надеясь услышать утвердительный ответ.

— Не сейчас.

— А как насчет одеяла? Пожалуйста.

— Если вы будете так часто говорить «пожалуйста», то не заметите, как это войдет в привычку. И что же тогда подумают ваши друзья? — сказала Анджела и вышла из комнаты. В коридоре она встретила Пенелопу.

— Ну, как он? — спросила она. — По-прежнему капризен?

— Да. Но теперь ему нужны одеяла. Потом он, наверное, попросит свечи и сигары, — сказала Анджела.

— А мне он показался обаятельным, — сказала Пенелопа, и в ее взгляде скользнуло разочарование.

— Красивые мужчины не развивают такие качества, как обаяние, потому что они в них не нуждаются, — ответила Анджела.

— Если даже при отсутствии обаяния в него влюблялось так много женщин, значит, наш лорд Инвалид необычайно красив, — задумчиво произнесла Пенелопа. Все девятнадцать лет своей жизни она провела в монастыре, и у нее фактически не было опыта общения с мужчинами.

— Бог знает, как ему это удалось, — ответила Анджела, хотя, конечно, догадывалась. В своем нынешнем искалеченном состоянии Хантли, безусловно, не был уж очень красив, но она хорошо себе представляла, каким он мог быть, если бы не раны. Он обладал невероятным магнетизмом, который обещал что-то волнующее и неизведанное, притягивая неискушенных женщин. Он мог быть соблазнительным и очень опасным.

— Я отнесу ему одеяло, — вдруг сказала Пенелопа, предлагая тем самым нарушить строгие монастырские правила. В благодарность за услугу Анджела сохранит в тайне эту маленькую провинность.

— Спасибо.

На несколько часов Анджела была избавлена от общения с Филиппом Хантли.

Анджела зашла в комнату лорда Инвалида уже к вечеру, когда небо стало нежно-фиолетового оттенка, напоминающего цвет барвинка, а луна только начала подниматься. Она несла ему ужин и толстую восковую свечу, пламя которой всю дорогу предательски дрожало.

Когда она вошла в комнату, Филипп спал. Стараясь не шуметь, Анджела поставила поднос и начала осматривать его раны. Какая-то часть ее существа хотела, чтобы раненый проснулся и чем-нибудь ее разозлил и у нее появился бы повод держать его на расстоянии и не обращаться с ним строго.

Но он безмятежно спал и во сне казался таким кротким и невероятно красивым.

Тут Анджела вспомнила о тайной молитве, об исполнении желания, с которой она обращалась к Господу. Похоже, что Господь ее неправильно понял и ей следует быть более точной в своих обращениях к нему. Анджела просила о прощении своих грехов, о втором шансе на любовь, но к порядочному человеку, который ответит ей взаимностью. А Господь послал ей мужчину неправедного, похожего на ее первого возлюбленного, послал ей человека, который вновь может погубить ее. Причем случилось это теперь, когда она встала на путь спасения.

 

Глава 2

Прошла неделя, в течение которой Анджела, слава Богу, сумела удержаться от убийства лорда Инвалида. Но ей этого очень хотелось!

Вопреки всем доводам разума Анджела дала ему колокольчик, чтобы лорд Хантли мог позвонить, если ему что-то понадобится. Она надеялась, что, таким образом, наконец, избавится от его постоянных жалоб на отсутствие звонка. Но теперь ее все время, даже во сне, преследовало звяканье этого колокольчика. Филипп звонил, она приходила, потому что он был серьезно ранен, а ей меньше всего хотелось взять еще один грех на душу.

Причины, по которым он вызывал ее, были просто смехотворны. То в комнате слишком жарко — не могла бы она открыть окно? То слишком холодно — не могла бы она закрыть окно и принести одеяло? То он не может спать. То ему скучно, то он голоден. В общем, он был просто невыносим.

Правда, на еду, он больше ни разу не жаловался. Она старалась кормить его как можно лучше, чтобы он быстрее восстановил силы и ушел из ее жизни навсегда.

В качестве маленькой мести она намеревалась заставить его до конца жизни носить ночную сорочку Генриетты, но Джонни Слоун принес свои брюки, рубашку и взял с нее слово, что она передаст их Филиппу. Анджела так и сделала. А пока он переодевался в ее присутствии, она забрала у него звонок. Это была ее первая победа.

Помимо всего прочего лорд Инвалид не переставал требовать бренди, хотя иногда снисходил до просьбы. Порой Анджела всерьез подумывала тайком отправиться в город за бутылкой, но лишь для того, чтобы разбить ее о его голову, хотя в результате у него появится еще одна рана, которую ей же и придется лечить.

Его раны досаждали ей не меньше, чем ему самому, в этом она была уверена. Каждое утро ей приходилось накладывать мазь и менять повязку. Рана на голове, слава Богу, уже зажила. И каждый раз, когда она, обрабатывая раны, наклонялась над ним, она чувствовала его… нескромный взгляд и благодарила Бога за необходимость носить закрытое платье. А то ее подопечный увидел бы, как вспыхивает ее кожа, реагируя на его взгляд. Моментами ей даже казалось, что она ощущает на себе его руки. И исходя из своего прошлого опыта она предполагала, что его прикосновения доставили бы ей удовольствие. И это было плохо.

Она больше не проверяла синяки на его груди, потому что была почти уверена, что они исчезли и не нуждались в обработке, а еще из-за того, что заметила за собой, с каким удовольствием она прикасается к открытым участкам его упругой кожи.

А еще была огнестрельная рана на ноге. Доктор заверил ее, что рана не такая страшная, какой могла бы быть, учитывая характер ранения. Пуля не задела кость, доктор извлек ее, так что если регулярно обрабатывать рану, она прекрасно заживет, причем довольно быстро.

«У такого повесы и гуляки не должно быть такого тела», — думала она. А ей приходится ухаживать за этой чертовой раной на его мускулистом бедре, совсем рядом с… Ей не следует этого произносить. Не следует об этом думать. И даже знать об этом не следует, но она знала.

Она уже раньше была с мужчиной. Один раз. И испытала удовольствие. Но последствия погубили ее. Она пришла в аббатство, чтобы получить прощение или, по крайней мере, забыть произошедшее.

Анджела почти преуспела в этом, но появился лорд Инвалид, и ее эмоции вновь начали просыпаться.

Она пыталась полностью посвятить себя Богу, который мог простить ей грех. Однако совершенно неожиданно опять оказалась в сетях дьявола.

Он был красив и соблазнителен, как дьявол. Он будил в ней чувства, которые она долгое время напрасно пыталась в себе подавить: Филипп Кенсингтон стал для нее источником постоянного раздражения, камешком в ботинке, ее бедствием. Временами он бывал забавным и обаятельным, но такое случалось редко. Чаще Анджела ненавидела его зато, что он напоминал ей о самых мрачных моментах ее жизни, о чем она старалась забыть.

— Где вы были? Я проснулся несколько часов назад и умираю с голоду, — сказал Филипп, едва Анджела переступила порог его комнаты.

— Доброе утро. Откуда вам известно, что вы проснулись так давно? Ведь здесь нет часов.

— У меня такое ощущение, что прошло уже несколько часов, — пробормотал он.

— Мое сердце переполняет жалость. Бедняжка! Вам пришлось лежать в постели, ничего не делая, а между тем некоторые из нас, встав затемно, уже давно работают, выполняя всякие рутинные бытовые обязанности.

Сегодняшний день был самым обычным. Анджела встала с рассветом. Здесь она не могла лежать в постели до позднего утра. Этой роскоши она лишилась шесть лет назад.

— Какие же именно обязанности? — спросил он. Сев в постели, Филипп немного наклонился вперед, помогая Анджеле подложить ему под спину дополнительную подушку.

— Вы это действительно хотите узнать? — спросила она.

При этом Анджела совершила большую ошибку, заглянув в его карие глаза. Они были настолько честны и открыты, что казалось, он действительно хочет послушать свою сиделку. Ее сердечко забилось сильнее.

— Конечно. Кроме того, клянусь, я умираю от скуки. Очень интересно послушать, как вы рассказываете о ваших рутинных обязанностях… Ваш голос меня завораживает, — сказал он, и на его губах заиграла улыбка.

— Что такого в моем голосе?

— Он чарующий. Вам это никогда не говорили? Даже если вы станете говорить мне гадости, я готов их выслушать, потому что это будет ваш голос.

— Первый час утром я провожу в созерцании, размышлениях и молитве, — начала свой рассказ Анджела, стараясь отвлечься от нахлынувших на нее воспоминаний.

На самом деле все ловеласы одинаковы. Ведь много лет назад такой же негодяй говорил ей то же самое. В тот день ее родители весьма неосмотрительно оставили свою дочь наедине с таким же лордом. Они о чем-то говорили, потом Анджела занервничала, растерялась и замолчала.

— Пожалуйста, продолжайте, — сказал он. — Такое удовольствие слушать ваш особенный голос. Я был бы зачарован, даже если бы вы читали вслух мою расходную книгу.

Тогда Анджела заговорила, но его поцелуй заставил ее замолчать.

* * *

— Так о чем же вы обычно размышляете? — продолжал настаивать лорд Инвалид.

— О моих грехах, прошлых и нынешних. И молюсь о том, чтобы их не было в будущем, — ответила она.

— Расскажите мне о ваших грехах, Анджела, — шепотом, с дьявольской улыбкой и озорным блеском в глазах попросил Филипп. Из-за этой улыбки она почти испытала чувство благодарности судьбе за то, что у нее есть грехи, в которых она может ему признаться. Сердце девушки сильно стучало.

— Совершенно исключено, — волнуясь и чуть задыхаясь, сказала она и продолжила: — После этого я час работаю в саду. Затем служу епитимью.

— И что же это за служба?

— Я ухаживаю за вами, — ответила она с ехидцей, — чтобы искупить свои грехи.

— Наверное, вы совсем не грешили, — сказал он с легкой усмешкой.

Большим усилием воли Анджела справилась с желанием вылить ему на голову чашку горячего чая.

Поджав губы, она развернулась и направилась к двери.

— Не уходите, — донеслось с кровати.

Анджела даже не обернулась. Она из последних сил осторожно прикрыла за собой дверь и безвольно опустилась на грубые доски пола монастырского коридора. Опустив голову, она закрыла лицо руками, пытаясь сдержать катившиеся по щекам слезы. Чтобы он ничего не услышал, Анджела старалась даже не всхлипывать.

Они оба были грешны — он и она, Анджела и Филипп. Две половинки яблока — две стороны одного греха. Но этот грех мужчине не страшен. Филипп погубил четырех девушек, о которых знали и говорили. Тем не менее, его всюду привечали, даже здесь, в Стэнбрукском аббатстве.

Но для такой девушки, как Анджела, романтичной и жившей надеждами, дело обстояло иначе. Она загубила не только свою репутацию, но и нанесла вред своей семье. И, подобно Филиппу, лорд Лукас Фрост вышел сухим из воды, без всяких последствий и, она была в этом уверена, без малейшего чувства сожаления.

Тогда, шесть лет назад, был теплый весенне-летний день. Лукас ухаживал за ней уже несколько месяцев, приезжал с визитами и в снег, и в слякоть. Изредка обедал у них, иногда приходил на чай… Они познакомились на балу накануне Рождества, и Анджела с первого взгляда влюбилась в Лукаса. По мере приближения весны и тепла их отношения становились все более нежными.

Постепенно они все лучше узнавали друг друга. Скоро они перешли от скромного держания за руки к поцелуям украдкой. В тот роковой день он предложил ей прогуляться по саду. Она и не заметила, как они оказались на лесной просеке, где решили посидеть на мягкой, как шелк, траве. Чудесная природа, роскошный теплый день располагали к нежности. Они начали целоваться, увлеклись, а потом…

— Что ты делаешь? — спросила она прерывающимся от долгих поцелуев голосом. Лукас, лежавший на боку, молча начал поднимать ей юбки. Затем расстегнул брюки.

— Я собираюсь заняться с тобой любовью, — волнуясь и задыхаясь от непреодолимого желания, ответил он.

— О… — только и смогла произнести она.

Это было ее согласие, быстрое и легкое, как вздох. Он никогда раньше не говорил, что любит ее, а ей так хотелось это услышать. Она не вполне понимала, что значит «заниматься любовью», но звучало это вполне прилично для ее наивного разума. Она не знала, что именно должно происходить, потому что никто никогда не посвящал ее в тайны плоти. Об этом говорят с девушкой перед первой брачной ночью, а Лукас пока ничего не говорил о предстоящей свадьбе…

Сначала было немного больно, потом стало чуть легче, и все было закончено. После этого Лукас не разомкнул объятий, и это понравилось ей куда больше. Она лежала в объятиях любимого человека. Над ними было голубое небо, щебетали птицы. Свежий ветерок овевал их разгоряченные тела. Вот тогда Лукас сказал, что любит ее. И Анджела тоже призналась в том, что любит его.

— Мне следует поговорить с твоим отцом, — наконец сказал Лукас. Они привели себя в порядок и вернулись в дом. Лукас исчез в кабинете ее отца, плотно прикрыв за собой дверь. Анджела, едва сдерживая радость, нетерпеливо ходила по холлу. Она выходит замуж! И человек, которого она любит, отвечает ей взаимностью.

Но это было лишь до того момента, когда с грохотом распахнулись двери кабинета. Возможно, на стене остались отметины от удара бронзовых ручек, но ей это неизвестно, поскольку с тех самых пор ее не было дома. Отец запретил ей возвращаться.

— Как же ты могла, Анджела, как ты могла?! — пророкотал отец. Его лицо и глаза покраснели.

— Папа, я… — Она была в полном смятении.

— Ты обесчещена! Ты опозорила своих сестер, всю нашу семью. Вот к чему привела твоя распутность!

— Я не понимаю. Мы собираемся пожениться, папа… Разве не так, Лукас?

— Давай, сам ей скажи, — произнес ее отец. Анджела взглянула на любимого.

— Я уже обручен с другой, Анджела, — тихо сказал Лукас. Чтобы убедиться, что не ослышалась, она попросила его повторить. Увы, слух ее не подвел.

Внезапно обессилев, Анджела прислонилась к стене, подняла глаза и сразу увидела своих младших сестер, Саманту и Клер, которые, застыв на верхней площадке лестницы, стали свидетелями ее позора.

— Контракт был подписан до того, как я прибыл в ваши края. Я не люблю ее. Мне пришлось сделать это ради моей семьи. Я бы отказался от помолвки, если бы мог себе это позволить.

— «Если бы мог себе это позволить»? — едва слышно произнесла Анджела.

— Очевидно, твое приданое оказалось более скромным, — с жестокой прямотой пояснил ее отец.

— Но почему тогда ты сделал это со мной? — с мольбой произнесла Анджела, глядя на Лукаса, который сосредоточенно смотрел себе под ноги.

Она вновь бросила взгляд на своих сестер. Боже, она и их погубила!

— Я решил, что для нас это единственный способ быть вместе. Но ведь мы действительно можем быть вместе, Анджела, только не как муж и жена.

— Ты слышала, Анджела? Он предлагает тебе стать его любовницей, содержанкой! — Не глядя на дочь, он буквально выплюнул последние слова.

— Папа, я ничего не знала!

— Ты покинешь этот дом. Отправляйся с ним, если хочешь, мне безразлично. А с тобой, — отец повернулся к Лукасу, — мы встретимся на рассвете.

Потеря девственности оказалась не самым страшным событием того лета. Гораздо страшнее было потерять семью и утратить веру в себя, свои чувства. Да и веру в любовь она потеряла. Она разуверилась почти во всем.

Но Анджела очень хотела вернуть все это и именно поэтому не уехала с Лукасом, а ушла в монастырь.

Достав платок, Анджела стерла со щек слезы. Она давно не вспоминала эту страшную сцену. Почувствовав, что рядом кто-то стоит, она подняла глаза и с облегчением увидела, что это не лорд Инвалид, а Хелена.

— Что он сделал? — спросила она, усевшись рядом.

— Он сказал, что мои грехи не так уж велики, — ответила Анджела, смахнув с глаз последние слезинки, и даже не попыталась улыбнуться.

Они посвятили себя Богу и святому ордену, но при этом обе остались женщинами. Им нравилось болтать, тем более что у них не было секретов друг от друга. Анджеле не нужно было ничего объяснять Хелене.

— Хам, — коротко бросила Хелена. — Только он мог такое сказать!

— Что случилось? — спросила Пенелопа, положив кипу постельного белья, и тоже присела на пол рядом.

— Лорд Инвалид сказал, что мои грехи ничтожны.

— А ты что, рассказала ему о своем прошлом? — спросила Пенелопа.

— Нет.

— Это не имеет значения, — сказала Хелена. — Его слова свидетельствуют о том, что его нисколько не волнуют судьбы погубленных им женщин.

— Подумать только, а я принесла ему еще два одеяла, — пробормотала Пенелопа.

Эта фраза, произнесенная девушкой, которая во всем видела только хорошее, заставила Анджелу улыбнуться.

— Ты снова собираешься идти туда? Или пойти мне? — предложила Пенелопа.

— Я сама. Мне станет легче, если я чуть-чуть помучаю его.

— Ты же знаешь, что не нам судить или наказывать других, все в руках Божьих, — серьезно произнесла Пенелопа.

— Да, конечно, знаю, — с вздохом ответила Анджела.

— Послушай, ведь эта мазь чертовски жжет, особенно если намазать погуще, — добавила Пенелопа.

Наверняка она была большой грешницей, думал Филипп. Может быть, он сказал не те слова и задел ее чувства. Но он не так глуп или беспечен, каким порой его считают, и понимает, что до настоящего момента он был не самым тяжелым пациентом у своей сиделки. Значит, причина была в другом.

Филипп попытался вспомнить, не встречались ли они раньше, и не совершил ли он опрометчивого поступка в отношении ее. Но Анджела относилась к тому типу женщин, которых мужчины, как правило, не забывают. Значит, здесь что-то другое. Черт его знает, может, все правы и он действительно глуп и беспечен.

Как только она вернется, стоит попросить прощения. А в том, что она появится снова, он был абсолютно уверен.

Филипп знал, что его сиделка сейчас за дверью, причем не одна. Он слышал голоса, но не мог разобрать, о чем говорят монахини, хотя точно знал, что они говорят о нем. Только полный кретин мог подумать иначе. Конечно же, они осуждают его, наверное, считают ужасным, безрассудным, а может, и того хуже, и решают, что делать и как себя с ним вести.

Хорошо, что они монахини, а то вполне могли бы подсыпать ему яду. Или, что еще пострашнее, оставить его в этой комнате одного на несколько дней, недель или на сколько потребуется, чтобы он тихо отправился к праотцам. Интересно, что погубит его раньше — голод, скука или одиночество? «Нет, это уже полная ерунда», — сказал он себе. Но факт остается фактом: он действительно полностью зависит от девушки, которую крепко обидел. А это было чертовски глупо с его стороны.

Дверь отворилась.

— Я прошу прощения, — тотчас произнес он.

Девушка не ответила, и Филипп, озадаченный ее молчанием, был поражен озарившими его тревожными мыслями.

Сначала мелькнула мысль о том, что она, простая послушница, уже дважды заставила его, дворянина, попросить у нее прощения.

Второй мыслью было то, что она дважды заставила его произнести слово «пожалуйста».

Третье тревожное озарение заключалось в том, что его слова довели девушку до слез. Наверное, не в первый раз его слова стали причиной женских слез, но он впервые был свидетелем этого. И впервые он почувствовал себя виноватым.

И, наконец, четвертым пришло осознание, что из-за нанесенной обиды он чувствует себя ужасным и недостойным человеком. Поэтому, когда Филипп громко и четко произнес: «Пожалуйста, простите меня», — это прозвучало вполне искренне.

Всего за одну неделю Анджеле удалось внести изменения в его словарный запас и повлиять на его эмоциональное состояние. Что же будет дальше?

Неужели это звучит его голос? Именно он произнес эти неуклюжие и бессвязные слова?.. «Я не хотел приуменьшить ваши грехи, я уверен, что они тяжелы для вас. И вы совершенно правы, общение со мной — тяжкое испытание. По крайней мере, так всегда говорили мой отец и все мои гувернантки. Да и наши слуги, я уверен, за моей спиной говорили то же самое. Итак, вы, конечно, правы, а я не прав и…»

— Пожалуйста, перестаньте, — произнесла она, мягко прерывая его, хотя ее голос звучал по-прежнему слегка раздраженно. — Вы только еще хуже делаете.

— Этого я и боялся.

Неужели он только что говорил о своем отце? Филипп не вспоминал о нем с того момента, как старика хватил удар и он сделал единственным наследником Девона, брата Филиппа. И он, в самом деле, назвал ее «великой грешницей»? Что с ним происходит?

Похоже, у нее не только завораживающий голос, она сама заворожила его. Ведь до встречи с ней он был совсем не таким. Отсюда надо бежать, но у него нет возможности сделать это.

— Я ценю вашу попытку, — тихо сказала Анджела, и Филипп почувствовал облегчение.

— Я рад, — улыбнувшись, ответил он и замолчал, хотя его снедало любопытство.

Что же такого могла совершить эта хрупкая девушка? Но спрашивать нельзя, и Филипп в очередной раз прикусил язык. В этот момент Анджела отвлекла его внимание, попросив лечь на спину, чтобы обработать рану на лбу, которая, впрочем, уже почти зажила.

Филиппу очень хотелось, чтобы Анджела уделила внимание его переломанным ребрам, но она не сочла нужным этого делать, а он не решился попросить, чтобы лишний раз не искушать судьбу.

Филипп приподнялся и оперся на локти, чтобы лучше видеть свою сиделку, которая собиралась обрабатывать рану на бедре. Ему хотелось видеть, как ее руки отодвигают одно за другим одеяла — осторожно, словно испуганно, стараясь не касаться его кожи, снимают тугую повязку. Рана заживала прекрасно, хотя шрам, конечно, останется.

— Разве нужно так много мази? — спросил он. — Вчера вы накладывали гораздо меньше.

— Прошу меня извинить, но это необходимо, — ответила она, продолжая наносить мазь, которая уже жгла его бедро, словно каленым железом.

— Черт побери, я же извинился.

— Да, я помню.

На ее полных розовых губах играла легкая улыбка удовлетворения. Но глаза ее оставались грустными. Совесть снова заговорила в душе Филиппа. Анджела молча собрала свои вещи и направилась к двери.

— Подождите, — сказал Филипп.

Она обернулась и посмотрела на него. «Останься со мной», — хотелось сказать ему. Но он не мог себе это позволить. Девушка вопросительно подняла брови, и он сказал первое, что пришло в голову:

— Вы унесли звонок:

Он не видел, как она это сделала, но звонок исчез. Конечно, он злоупотреблял им, беспрестанно звоня, часто без всякой причины, просто чтобы увидеть ее.

— Да, я знаю.

— А что, если…

«Что, если ты будешь мне нужна?» — собирался спросить он, но вместо этого произнес:

— А если мне что-нибудь понадобится?

— Вам что-нибудь нужно?

— Нет.

— Я вернусь.

И она вышла. Филипп закрыл глаза и заставил себя уснуть, лишь бы ни о чем не думать.

Клод Дерю объяснил ему, со своим явным французским акцентом, что попытка сбежать будет гибельной — Филипп задолжал ему деньги, значит, надо платить. Клод Дерю готов был принять долг золотом, но мог принять и человеческой жизнью, хотя предпочитал наличные.

Филипп же, в свою очередь, предпочел бы не расставаться ни с тем, ни с другим. В его кошельке лежала сумма, которой он мог погасить долг, но тогда у него не осталось бы ни фартинга, а взять денег ему было негде. Клод Дерю был последним из ростовщиков, к которому он мог обратиться.

Шел дождь, когда Филипп сошел с корабля и впервые за четыре года ступил на английскую землю, но в этом не было ничего удивительного, в Англии всегда шел дождь. Он внимательно осмотрелся, пытаясь определить, кто из снующих вокруг людей мог быть соглядатаем Дерю. Ничего подозрительного Филипп не заметил, хотя понимал, что его, возможно, уже увидели.

Найдя постоялый двор, Филипп заказал обильный обед, потом купил приглянувшуюся ему лошадь и ночью, под продолжающимся проливным дождем, выехал в сторону Лондона. Но так до Лондона и не доехал…

Филипп погонял уставшую от долгого пути лошадь. Дождь не прекращался. Более того, временами он просто переходил в настоящий ливень — беспрестанный, безжалостный. И вот сквозь шум ливня позади, послышался стук копыт. Очевидно, люди Дерю догоняли его.

Уставшая лошадь Филиппа продолжала старательно вбивать копыта в размокшую землю, но воздух уже со свистом вырывался из легких скакуна. Ему не удастся оторваться. Он погибнет. Но он не хотел погибать, убегая от преследователей. Пусть это будет последняя схватка в его жизни, но он встретится со своими убийцами лицом к лицу.

Филипп остановил лошадь и развернулся навстречу преследователям. Он их не видел, но это не означало, что они не видят его. Предполагалось, что он спешится и попытается скрыться, но он ждал своих убийц в седле, с высоко поднятой головой.

Раздался выстрел. Лошадь заржала и поднялась на дыбы, сбросив потерявшего сознание Филиппа в глубокую придорожную канаву.

Филипп вздрогнул и проснулся. Стук лошадиных копыт в его сне был таким явственным… Но это был всего лишь сон. Он проснулся. Его сердце сильно стучало. Шум дождя был реальным, потому что за окном действительно шел дождь. Было так темно, что уже нельзя было понять, что это — поздний вечер или глубокая ночь.

Они оставили Филиппа, решив, что он мертв. Но что бы они сделали, обнаружив, что он выжил?

Дверь открылась, и сердце Филиппа панически дернулось. Но, слава Богу, это была Анджела — новый, иной и странный вид опасности. Она не представляла опасности для жизни, но она могла запросто уничтожить ту жизнь, которую он вел прежде.

— С вами все в порядке? — спросила она, и впервые в ее голосе прозвучала искренняя озабоченность.

— Все хорошо, а почему вы спрашиваете?

— Потому что вы серьезно ранены, и я несу ответственность за ваше здоровье.

— Раньше вы не спрашивали, — пояснил он, вдруг испытав легкую обиду.

— Странно, вы так бледны, словно увидели привидение. — Она подошла к кровати, как обычно, поставила поднос и потрогала его лоб рукой. Ее нежное прикосновение ласковой волной прокатилось по его телу. — Лихорадки у вас нет.

— Мне приснился кошмарный сон, — объяснил он. — Я вспомнил, что со мной случилось.

— Так расскажите мне об этом. Я хочу услышать вашу историю, — сказала Анджела, зажигая свечи.

Две восковые свечи ярко осветили их лица, сгустив до черноты полумрак в углах комнаты. Только шум дождя напоминал о том, что где-то там, за окном, есть целый мир, от которого здесь осталось лишь пятно света.

— Я повел себя либо смело, либо глупо. Как именно, еще не разобрался.

— У меня есть предположение на этот счет, но продолжайте, — произнесла она, садясь на табурет у его постели. Она могла ничего не говорить, он и так знал, что она думает.

— Меня преследовали двое. Остановив лошадь, я развернулся, чтобы встретиться с ними лицом к лицу. Я подождал несколько минут, позволив им хорошенько прицелиться. Если бы я вовремя свернул с дороги, то мог бы убежать.

Рассказывая свою историю, Филипп понял, насколько нелепо она звучит. Он не выглядел смелым — скорее, невероятно глупым и малодушным.

Но, черт побери, где он оказался в результате? В месте, где не только соотношение мужчин и женщин — один к пятидесяти, но и очень привлекательные сиделки. Возможно, ему просто повезло.

— Чего они хотели от вас? — спросила Анджела.

— Трудно сказать. Когда меня нашли, у меня были при себе деньги?

— Не думаю.

— В таком случае долг погашен. Они забрали мои деньги и пытались убить меня. Они думают, что им это удалось.

Он удовлетворенно вздохнул и с облегчением почувствовал, что сломанные ребра болят уже меньше.

— Так вы просто спасались от кредиторов? А я-то думала, что вы пострадали за более благородное дело, — сказала она с некоторым разочарованием.

— Например, бежал от разбойников с большой дороги? — саркастически спросил Филипп.

— Да, но я рада, что дело обстояло не так.

— Это почему же?

Как странно! Считается, что женщинам нравится слушать такого рода истории. Неудивительно, что он никогда не пытался их понять.

— Зная правду, легче управлять своими чувствами.

— А разве вам недостаточно того, что у меня совершенно определенная репутация и я достаточно капризный пациент? — отшутился он, предпочитая не спрашивать, почему у нее возникла необходимость «управлять своими чувствами».

— Вам действительно без труда удается вызывать к себе неприязненное отношение, — тихо пробормотала Анджела.

Ну что ж, девушка была права, он у любого человека мог вызвать раздражение и даже неприязнь.

— И, тем не менее, вы сидите и разговариваете со мной, хотя у вас наверняка много других дел, — произнес он с плохо скрытой ехидцей.

— Вы правы, мне следует идти.

Девушка встала, и Филипп сразу же пожалел о своих словах. Ведь для него любая компания была лучше одиночества. И, кроме того, в самой послушнице было нечто особенное. За все время она ни разу не пыталась польстить ему, как это делают другие женщины. А если не пытались льстить, то старались не смотреть в глаза, потому что, по слухам, Филипп Хантли мог погубить женщину одним взглядом. Анджела, в отличие от других, совершенно не боялась смотреть ему в глаза. И даже если она ухаживала за ним, руководствуясь лишь чувством долга и сострадания, так он должен отметить, что до того еще никто и никогда о нем так не заботился.

Поэтому, рискуя вызвать ее недовольство, он все-таки осмелился задать девушке вопрос, который мучил его весь день, хотя шанс получить ответ был ничтожно мал.

— Анджела, вы не скажете мне, что же такое вы совершили? В чем состоит ваш великий грех?

Она стояла у двери, спиной к нему, уже собираясь выйти из комнаты. Рука, готовая взяться за тяжелую кованую ручку двери, замерла. Несколько секунд прошло в тяжелом молчании. Филипп, напряженно ожидавший ответа, невольно залюбовался ее фигурой, которую со спины не уродовал грубый фартук. Наконец она повернулась.

— В моей жизни был мужчина, подобный вам, — холодно ответила она, глядя ему в глаза.

— Подобный мне?

— Да, красивый, легкомысленный и не испытывающий угрызений совести. Он погубил меня, а я опозорила свою семью.

Филипп вновь посмотрел на нее и на этот раз увидел красивого «падшего ангела». Лишь теперь он понял: все эти язвительные замечания, резкие ответы и нисколько не завуалированная попытка настроить себя против него не имели к нему почти никакого отношения. Эти эмоции были направлены совсем на другого человека, он просто оказался под рукой и вынужден отвечать за чужие грехи.

«Подобный вам». Для нее, как и для всех остальных, не было разницы между человеком и его репутацией. Может быть, она в этом смысле и не отличалась от всех остальных.

— Вы всегда принимаете слухи за истину? — спросил он, стараясь, чтобы его слова не звучали обвиняюще, но ему это не удалось.

Неужели на земле нет места, где он мог бы быть самим собой? Неужели не было человека, который еще до встречи с ним не знал бы о нем больше, чем он сам?

— Что вы хотите этим сказать? — спросила Анджела удивленно.

— То, что вы скорее поверите слухам, чем попробуете отыскать истину. Никто никогда не пытался понять меня, узнать меня настоящего, все слепо верили сложившемуся мнению. И, к сожалению, вы не исключение.

Впервые Филипп облек в слова то тусклое и постоянно ноющее чувство, которое занозой сидело в его душе. Разве кто-нибудь когда-нибудь упоминал его имя, не вспомнив при этом какие-то ужасные поступки, которые он якобы совершил? Нет. Все видели в нем только источник светских сплетен, которые регулярно появлялись в газетах.

— Значит, на самом деле вы не губили невинных женщин? — парировала Анджела. — Значит, вы не проиграли за карточным столом состояние вашей семьи? Значит, вы не проводили время в постоянных пирушках, лишь изредка появляясь на людях трезвым?

— Я лишь хочу сказать, что у каждой истории есть обратная сторона, как бы банально это ни звучало.

Хотя некоторые вещи, в которых она его обвиняла, были правдой.

— Но непохоже, чтобы вы когда-либо пытались развеять эти заблуждения, — возразила она. — Или вы считали, что если будете их игнорировать, то они просто исчезнут сами собой, как и те девушки, которых вы погубили?

— Я не утверждаю, что я идеал. Меня просто не понимают. Более того, никто даже не пытается меня понять.

— Значит, теперь я должна вам посочувствовать? — горячо спросила Анджела.

— Нет, просто не путай меня с человеком, который тебя погубил.

— Так не давай мне для этого оснований.

Она стремительно вышла. Это был довольно малодушный способ выиграть спор. Скорее, это была хитрая уловка на грани мошенничества. Кроме того, это было нечестно, потому что ее оппонент был прикован к постели и не мог уйти, оставив за собой последнее слово.

Завтра он встанет на ноги, чего бы это ему ни стоило.

А пока он будет спать. Или постарается заснуть. «Никто даже не пытался меня понять». Его собственные слова бесконечным эхом отдавались в его голове. А что, если дело не в этом? Может быть, в нем, кроме длинного списка прегрешений, действительно нет ничего, что следовало бы понять?

Анджела часто мучилась от бессонницы, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Когда ей не удавалось заснуть, она всегда шла в часовню и там приводила свои мысли в порядок. В этот поздний час священное место было пустынным и темным, горело лишь несколько свечей, которые всегда оставляли зажженными у статуи, изображающей Деву Марию с младенцем Иисусом.

Она опустилась перед ней на колени.

Но не склонила голову и не сложила руки в молитве, а открыла принесенный с собой альбом для рисования.

Этот толстый альбом ей подарил в свое время Лукас Фрост. Она взяла его с собой в монастырь не в силу какой-либо сентиментальной привязанности, а потому, что рисование приносило ей успокоение, в котором она порой так нуждалась. Периодически ей просто необходимо было отключиться и уйти с головой в процесс нанесения линий и штрихов, в тщательную и аккуратную растушевку, в уплотнение теней и выделение главного в композиции рисунка. Она очень любила это спокойное занятие. Оно приносило ей истинное удовлетворение.

На первой странице так и остался набросок портрета Лукаса. Анджела рисовала его в доме своих родителей сидящим на канапе перед окном гостиной. Если она была похожа на ангела, то и Лукас здесь напоминал амура. У него были темно-русые, слегка вьющиеся волосы. Голубые глаза. Черты лица были не резко очерченными, а мягкими и округлыми, вполне мужественными и красивыми. На заднем плане она легкими штрихами набросала высокое окно и небольшой участок газона. Дом. Ее дом.

На второй странице был рисунок статуи, перед которой она сейчас стояла. Каменная Дева Мария держала младенца Иисуса. Пухленький младенец, запеленатый в тонкую материю, спокойно лежал на руках матери, ее улыбка была легка и безмятежна.

Вплоть до сороковой страницы в альбоме были рисунки статуи в разных ракурсах, сделанные с разного расстояния. На некоторых набросках был только профиль Девы Марии, на нескольких — только младенец. Для рисунка на сорок второй странице, над которым Анджела трудилась сейчас, она выбрала очень сложный ракурс — вид снизу, с уровня взгляда молящегося на коленях.

Анджела работала, думая о том, что ей хотелось бы вернуть назад тот последний час, который она провела с Филиппом.

Ни чувство собственного достоинства, ни здравый смысл не помешали Анджеле рассказать о том, как она потеряла свое доброе имя. Зачем она это сделала? Разве можно рассказывать совершенно чужому человеку подобные вещи? Хотя Филипп для нее уже не был посторонним человеком, она ухаживает за ним, и ей придется вновь и вновь встречаться с ним.

Задумавшись, Анджела склонилась слишком низко и ударилась головой о деревянное ограждение перед статуей. Опомнившись, она потерла место ушиба и вернулась к своему рисунку, продолжая растушевывать тени капюшона, покрывавшего голову Девы Марии.

Нет, она совершенно точно знала, почему все рассказала Филиппу, — ее рассказ позволил ей на несколько минут задержаться в его комнате. И еще где-то в глубине души она надеялась, что лорд Инвалид скажет что-нибудь ужасное, и тогда она с полным основанием возненавидит его. Но он этого не сделал. И вообще в этот момент он был человеком, а не презренным распутником. Для нее все это было опасным, поскольку лишь полное неприятие этого человека могло спасти ее от искушения.

Не глядя на модель, поскольку слишком хорошо ее знала, Анджела начала прорисовывать фигурку Иисуса и руки Девы Марии, прижимающие младенца к груди. Потом усилила тени и добавила несколько деталей, благодаря чему ее руки обрели плоть, перестав быть каменными.

Удовлетворенная своей работой, Анджела вернулась к сорок первой странице альбома. Там, среди дюжины набросков Девы Марии и Спасителя во младенчестве, расположился небольшой портрет Филиппа. Она сделала его еще до того, как лорд Инвалид пришел в себя.

Он был изображен спящим. Она удачно нарисовала его ресницы, оттеняющие резко очерченные верхние скулы. Его рот закрыт, полные губы расслаблены — ни намека на высокомерие или дьявольскую усмешку. Упавшая на лоб прядь была похожа на резаную рану. Рядом несколькими точными штрихами она изобразила настоящую рану, а легкой растушевкой обозначила довольно солидный кровоподтек. Нелегко было точно передать искривленную линию его профиля. Большой восторг ей доставила работа над его обнаженной грудью. Раньше она никогда не рисовала обнаженных мужчин с натуры. Его мускулистую грудь необходимо было несколько оттенить. Труднее всего было выписать волосы на груди, но теперь, глядя на рисунок, она подумала, что справилась и с этой задачей.

«Спящий дьявол» — гласила подпись в углу листа. Но после сегодняшнего вечера она начала сомневаться в правильности этой подписи и в истинности ходивших о Филиппе слухов.

 

Глава 3

Когда Анджела и аббатиса, постучавшись, вошли в его комнату, неся, как обычно, обильный завтрак, лорд Инвалид стоял, прислонившись к оконной раме, и смотрел в окно.

— Доброе утро, я не ждал гостей, поэтому, прошу прощения, не одет, — сказал он, оправдываясь. Действительно, на Филиппе была лишь довольно короткая рубашка с распахнутым воротом. Его длинные мускулистые ноги оставались неприкрытыми. Тугая повязка, край которой виднелся из-под рубахи, все еще охватывала его бедро.

— Вы должны быть в постели! — строго сказала Анджела. Нет, он был невыносим! Если сейчас растревожить заживающую рану, ему придется задержаться здесь надолго.

— Поскольку у окна холодно, я, конечно, вернусь в постель. — Филипп сделал шаг и поморщился от боли, которую вызвала нагрузка на раненую ногу.

— Сколько с вами хлопот, — пробормотала Анджела, передавая поднос аббатисе, и подошла к Филиппу, чтобы помочь.

Приобняв подопечного за талию, Она положила его руку себе на плечо. На несколько секунд оба замерли, словно сраженные Молнией. Анджеле показалось, что воздух в комнате раскалился, ей вдруг стало жарко, она запылала от головы до пят. Жар был такой силы, что казалось, будто языки адского пламени касались ее обнаженного тела. Правда, ощущение было… довольно приятное.

— Обопритесь на меня, — сказала она. — Я помогу вам.

Так он и сделал, медленно и мягко. Они вместе шагнули по направлению к кровати. Анджела украдкой взглянула на него и сразу заметила выражение напряженного страдания, которое Филипп безуспешно пытался скрыть. «Наверное, я тоже выгляжу не лучше», — подумала она, делая еще один шаг. Но он не может ощущать такой же жар, она в этом уверена. Желание? Да. Соблазн? Наверняка. Его рука осторожно соскользнула с ее плеча и легла чуть выше талии, почти под самой грудью, и ей тут же нестерпимо захотелось, чтобы его ладонь поднялась выше.

Они сделали еще один шаг по направлению к постели. Аббатиса смотрела на них с непроницаемым выражением лица.

Филипп двигался медленно, даже слишком медленно. Ей показалось, что эта пытка продолжалась достаточно долго, и с каждым шагом она осознавала, как потрясающе приятно находиться в объятиях мужчины. Но в объятиях Лукаса Анджеле не доводилось испытывать такого томящего чувства.

Наконец они добрались до постели, рука Филиппа скользнула по ее спине и как бы случайно слегка коснулась ягодиц. Ни слова не говоря, он лег. Но это мимолетное, совершенно непозволительное прикосновение на глазах у аббатисы сразу привело Анджелу в чувство. Какая наглость! Негодяй! Воспользоваться моментом и позволить себе такое!

Анджела с негодованием взглянула на него, собираясь дать решительную отповедь, но промолчала, «споткнувшись» о его обезоруживающую улыбку.

— Лорд Хантли, не думаю, что мы с вами раньше встречались. Я леди Бэмфорд, настоятельница Стэнбрукского аббатства. Когда-то, очень давно, я была знакома с вашими родителями.

Филипп кивнул. При упоминании о родителях улыбка исчезла с его лица.

— Я надеюсь, Анджела хорошо заботится о вас.

— Да, конечно, когда приходит, но мне этого, извините, недостаточно. Как вы могли убедиться, я еще не поправился окончательно.

О, она готова была убить его!

— Лорд Хантли, у Анджелы есть и другие обязанности, но я уверена, она сможет уделять вам чуть больше времени. Не стесняйтесь обращаться, если вам что-нибудь требуется.

— У меня есть одна просьба, — сказал он, потирая рукой подбородок. — Мне бы очень хотелось побриться.

— О, это несложно устроить, — ответила аббатиса и, простившись кивком головы, вышла из комнаты.

— Вам тоже следует уйти, — сказал Филипп Анджеле, как только они остались одни. Он ее выпроваживает!

— Но я должна обработать ваши раны, — сказал Анджела, что было правдой.

— Они никуда не денутся, — устало проговорил Филипп. — Сейчас мне просто необходимо побыть одному.

На самом деле Филипп совершенно не хотел, чтобы она уходила, но не мог позволить, чтобы она обрабатывала его раны, которые, как назло, располагались в нескольких дюймах от его эрегированного естества. Он даже не мог допустить, чтобы девушка находилась в комнате, потому что понимал, что в ее присутствии возбуждение не спадет. Кроме того, лорду Хантли необходимо было подумать, а пока она была здесь, его одолевали вполне определенные мысли.

Когда пришли Анджела с аббатисой, он в одной рубашке, без брюк, стоял у окна. Это было плохо. Но он увидел, как Анджела смотрит на его ноги, и это ему понравилось. Однако самое опасное заключалось в том, что под ее взглядом он начал испытывать возбуждение. И это при аббатисе! Да еще без брюк! Решив, что сильная боль отвлечет его, Филипп собрался сам дойти до постели.

Но Анджела разрушила его план, причем не просто разрушила. Нет, чувство было такое, будто он в результате внезапной атаки оказался в полном окружении.

То, что она предложила свою помощь в таком пустячном деле, как несколько шагов по комнате, задело его самолюбие. Он мужчина, пэр Англии, ему не полагалось нуждаться в чьей-либо помощи, да еще получать от этого удовольствие.

Но разве он может не испытывать удовольствия, если к нему прижимается красивая женщина? Женщина, тело которой жаждало его прикосновений, но было ему недоступно. Он сделал глубокий вдох, сознательно раздвигая сломанные ребра, чтобы болью вытеснить из головы эти назойливые мысли. Но боли не было, только слабый запах мыла, ванили и женщины проник в его легкие.

Анджела сама предложила ему опереться на нее… Никто никогда раньше не предлагал ему помощи. И трудно было предположить, что это ему может понравиться. Но, черт возьми, как же это оказалось приятно!

А затем — да, он все-таки настоящий негодник — он не удержался и слегка погладил ее пониже спины, а потом еще чуть ниже, когда отпускал ее. Она, скорее всего этого даже не заметила, а он попался и проиграл, потому что это мимолетное прикосновение добило его окончательно, и он уже не мог бороться с возбуждением.

Ничего удивительного не было в том, что прикосновение к телу красивой женщины возбудило его. Удивительное заключалось в том, что она пробудила в нем нечто другое. И он подозревал, что это «нечто» было его чувствами, эмоциями.

Анджела была опасна, Филипп понял это окончательно.

Его атаковали со всех сторон, у него не было защиты. В буквальном смысле застигли со спущенными штанами. В другой ситуации он мог бы над этим посмеяться. Он даже мог представить, как за выпивкой и картами рассказывает эту историю своим приятелям в клубе. Но сейчас ему было совсем не смешно. Он испытывал желание, и даже страсть к женщине, которой явно не нравился. Да и вообще, какое значение имеет страсть, если объект твоих вожделений почти монахиня.

Впервые в жизни лорд Хантли не мог получить того, чего так желал. Но как ни странно, это лишь усиливало его желание.

— Нет, я сам, — сказал Филипп Анджеле, которая некоторое время; спустя опять появилась в его комнате, неся все необходимое для бритья.

— Я просто стараюсь помочь, — с раздражением ответила Анджела.

— Конечно, я это ценю. Но никак не могу позволить вам приблизиться к моему горлу с бритвой.

— Я этого ожидала, поэтому захватила с собой зеркало, — заметила Анджела.

— Вы же не станете убеждать меня в том, что не причините мне вреда?

— Жизнь стоит дорого, и я не стану тратить ее зря.

Услышав эти слова, Филипп улыбнулся, но тут же одернул себя. Нельзя считать эту девушку забавной. Он решил прекратить наслаждаться ее обществом. И, кроме того, он запретил себе разглядывать ее. Он больше не собирался восхищаться золотым оттенком ее волос, гадать, какой они длины, насколько мягки, или представлять, как они волнами ниспадают на ее лицо.

— Вы слишком пристально смотрите на меня, — сказала Анджела, и Филипп подумал, что, скорее всего этим, объясняется легкий румянец на ее щеках.

— Держите зеркало, тогда я буду смотреть на себя. Заключив ее руки в свои, он собрался повернуть зеркало так, чтобы ясно видеть свои заросшие щеки.

Однако на это простое движение потребовалось время: ее руки были такими мягкими и нежными, что, забыв посмотреть на свое отражение, Филипп невольно залюбовался возникшей перед глазами картиной — его руки поверх ее рук. И тут же молнией пронеслась мысль, что если он чуть потянет девушку за руки, она окажется совсем близко и он сможет ее поцеловать.

— Неужели так трудно… — спросила она, слегка задыхаясь.

«Да», — мысленно произнес он.

— …настроить зеркало и сосредоточиться на своем отражении? — закончила Анджела. Значит, они думают о разных вещах. Филипп отпустил ее руку и сконцентрировал внимание на бритье.

— Поговорите со мной, — попросил он, испытывая неловкость от молчания.

— О чем?

— Как долго вы живете в монастыре?

— Шесть лет, — ответила она с вздохом. — Шесть лет, один месяц и двенадцать дней.

Филипп остановился и посмотрел на нее:

— В самом деле? Вы старше, чем я думал.

— Старше и мудрее, — ответила она, не отводя взгляда.

— Сочувствую, — легкомысленно сказал Филипп. — Продолжайте, Анджела. Мне так нравится ваш голос.

Он смог произнести эти слова, поскольку не смотрел на нее.

— Тогда спросите меня о чем-нибудь.

— Расскажите о своей семье. У вас есть братья или сестры?

— Один брат и две сестры, все младше меня, — сказала Анджела.

От воспоминаний ей сразу стало грустно, и она сама задала вопрос:

— А как насчет вашего брата? Он ведь не знает, где вы, не так ли? Может, вы хотите ему написать? Ведь он, вероятно, беспокоится.

— Сомневаюсь. Мы с ним почти не разговариваем, за исключением тех случаев, когда спорим о чем-либо.

Хотя интересно было бы посмотреть, как он среагирует на этот шрам, — произнес Филипп, потирая пальцем порез над правым глазом. — Наверняка он разозлится.

— Почему?

— Потому что у него точно такой же, только мой чуть побольше. Теперь единственный признак, по которому нас можно отличить, — мой сломанный нос. Ну, разве еще то, что он хороший, а я плохой.

Она не стала ему возражать.

— Но мы говорили о вас и о ваших родных, — продолжил Филипп. — Вы им пишете?

— Время от времени я получаю от них письма. Но сама я редко им пишу, и мои письма, как правило, совсем короткие. У меня ведь практически нет новостей.

Ее письма почти всегда были одинаковы.

Дорогие мои! Размышляла над своими грехами, молилась о прощении, выполняла рутинные обязанности в монастыре. Надеюсь, вы меня простите.

Любящая вас Анджела.

Присутствие Филиппа было единственным за шесть лет событием, нарушившим однообразное течение ее жизни, но она понимала, что не стоит писать об этом своим домашним, потому что это лишь расстроит их.

— Если у вас так мало новостей, вам следует почаще выбираться в свет.

— Я не могу покидать монастырь, — сказала Анджела и замолчала. — Хотя я еще не приняла постриг…

— Так вы еще не приняли постриг? А что это значит? — Он перестал бриться и внимательно посмотрел на нее.

— Это значит, что я еще не дала обет бедности, послушания и непорочности, всецело посвятив себя Богу и жизни в монастыре, — ответила Анджела.

Филипп не слышал ничего после слова «непорочность». Он также не помнил, что она сказала до этого. До его сознания дошли только слова о том, что она еще не дала «обет непорочности». Это стало для него лучшей из новостей, которые он слышал за многие годы.

Но, похоже, она всерьез думает об этом. Глупая девчонка.

Он же думал о совершенно противоположном.

— Что же вас останавливает? — спросил он, очень надеясь услышать в ответ: «Вы».

Анджела слегка пожала плечами и после небольшой паузы спросила, закончил ли он бритье. Да, он уже побрился.

— Ну вот, теперь у вас почти приличный вид, — сказала она.

Филипп никак не среагировал на ее слова. Он уже обдумывал, как соблазнить эту женщину, чтобы она забыла о своем намерении дать обет непорочности. Соблазнить ее до того, как она примет постриг.

Филипп быстро понял, что мысль о том, как соблазнить Анджелу, станет для него в ближайшее время навязчивой идеей. В конце концов, кто-то же должен спасти ее от самой себя, и Филипп считал, что лучше, если это будет он. Никого другого, кто бы мог подойти для этого сложного дела, поблизости не было. А он, несомненно, был на это готов.

Единственная проблема заключалась в том, что Филипп пока толком не знал, как приступить к решению этой непростой задачи. Одно дело — соблазнять девушку, когда ты пэр Англии, находящийся в полном здравии, и совсем другое, когда ты прикованный к постели «негодяй», который к тому же зачастую ассоциируется в ее сознании с человеком, обесчестившим ее и подтолкнувшим к мысли уйти в монастырь.

— Спасибо, — сказал он, возвращая ей бритвенные принадлежности. — У вас, наверное, много других дел.

Краем глаза Филипп заметил, как смутилась девушка от его вежливости.

— Почему вы снова просите меня уйти?

— Ведь у меня почти приличный вид, Анджела, — сказал он, слегка улыбаясь и вопросительно приподнимая брови.

— О! — сказала она, широко раскрыв глаза и поняв, что он имеет в виду. Потом быстро вышла из комнаты. Впервые за много дней Филипп не испытывал скуки. Он был слишком занят разработкой плана соблазнения.

Это оказалось труднее, чем он ожидал. Поскольку он не может свободно передвигаться, она должна сама прийти к нему, но просто затянуть ее в постель нельзя, так как девушка может ненароком упасть на его раны, и боль сразу же погубит все дело. Кроме того, Анджела не субтильная девица, и если не отнесется к его действиям благосклонно, то может просто покалечить его. Такой ход развития событий казался вполне вероятным, поскольку она, кажется, по-прежнему ненавидит его.

Ясно, что, прежде всего он должен выздороветь. А, кроме того, он должен заставить ее изменить свое отношение к нему. О первом позаботится время. Но что касается второго, Филипп был в полной растерянности. Однажды человек, подобный ему, погубил ее. Анджела не так наивна, чтобы так же легко сдаться еще раз, тем более ему. Филипп проклинал того щеголя, который совратил ее, поскольку этот случай резко снижал его шансы на успех. Неожиданно в голову Филиппу пришла мысль, что на свете наверняка есть люди, проклинающие и его по той же самой причине, ведь он действительно соблазнил четырех невинных девушек.

— Где ты была? — прошептала Хелена, когда Анджела с большим опозданием пришла, наконец, на вечернюю трапезу. Она села на свое обычное место в конце стола между Хеленой и Пенелопой. Трапезы должны были проходить в тишине, но иногда удавалось тихонько переговариваться: звяканье посуды заглушало слова монахинь.

— У лорда Инвалида, — тихо ответила Анджела, расправляя салфетку на коленях.

— Я думала, ты относишь ему ужин после нашей трапезы, — присоединилась к разговору Пенелопа, смахивая со лба прядку рыжих волос.

— Я так и делаю. И позднее пойду, а сейчас я помогла ему побриться, — объяснила Анджела. Затем она взяла кусочек тушеной баранины, потом еще один, но тут поняла, что обе подруги пристально смотрят на нее.

— В чем дело? — спросила Анджела. Она заметила, что сидящие напротив сестры Бетани и Агнес также с любопытством разглядывают ее.

— Ты много времени проводишь с ним, — сказала Пенелопа. — Это очень милосердно с твоей стороны. Он, вероятно, в отличие от нас не привык к одиночеству.

— Я просто нахожусь при нем, когда он ест, потому что это проще, чем ходить взад-вперед, — сказала Анджела. — И, наверное, ему приятнее есть в компании, — добавила она многозначительно.

— Да, и бреется он тоже в твоей компании. Что дальше? Будешь тереть ему спину, когда он станет принимать ванну? Нелогично уделять так много времени человеку, который тебе не нравится. Или ты уже изменила свое отношение к этому вертопраху? — сказала Хелена укоризненно, словно невозможно было испытывать к мужчине другие чувства, кроме презрения.

— Должна признаться, что он не так ужасен, как показался вначале, но он все равно мне не нравится, — ответила Анджела, «Он мне не нравится», — как заклинание мысленно повторила она. И в тот же миг поймала себя на том, что ей стало приятно находиться в его обществе, но своим подругам она пока об этом ничего не скажет.

— Что ж, надеюсь, что ты только разговариваешь с ним и не позволяешь ему никаких вольностей.

— Он ранен и лежит в постели. Что он может сделать? — возразила Анджела.

— Он распутник, и это всем известно. Вопрос лишь в том, чего он не станет делать.

— Между прочим, его очень огорчает, что люди готовы верить любым грязным слухам о нем, — сказала Анджела шепотом, пытаясь отвести разговор от себя. Подруги как по команде от удивления вскинули брови.

— А что, разве на самом деле он не такой? — осмелилась спросить Пенелопа.

Похоже, даже сестра Бетани захотела услышать ответ.

— Вообще-то я не спрашивала, — чистосердечно призналась Анджела.

Она не задавала вопросов, потому что не была уверена в том, хочет ли знать правду. А Хелена, в этом Анджела была уверена, будет ненавидеть его, даже если все сплетни окажутся чистым вымыслом.

— Возможно, все это не так, — пожала плечами Хелена. — Но не позволяет ли он вольностей по отношению к тебе?

— Нет.

Чтобы не говорить ничего лишнего — например, о том, что в какой-то момент ей очень захотелось, чтобы Филипп ее поцеловал, — Анджела засунула в рот огромный кусок баранины.

Дело было не в Филиппе Хантли, она была в этом уверена. Просто, оказавшись рядом с мужчиной, она вспомнила то счастливое время, когда за ней ухаживал Лукас. Тогда она наслаждалась его поцелуями и ласками. А в последнее время желание испытать это вновь стало настолько осязаемым, что все тревоги и опасения уходили на второй план.

 

Глава 4

— Вы замечательная сиделка, Анджела. Филипп быстро идет на поправку, — сказал доктор Гастингс, осмотрев его раны.

Прошла неделя с тех пор, как доктор впервые навестил Филиппа. В тот день он с сильнейшим жаром лежал без сознания. Первые три дня, которые Филипп провел в монастыре, просто выпали из его жизни.

— Ну что ж, пожалуй, больному уже можно вставать, — продолжал доктор, — хотя поначалу вам, сэр, может понадобиться трость.

— Возможно, лучше, если сэр Хантли останется в постели еще несколько дней, — к удивлению Филиппа, предложила Анджела.

— А я думал, вы с нетерпением ждете моего отъезда, — заметил он, не обращая внимания на то, что его слова заинтриговали доктора и аббатису.

— По сути, так оно и есть. Но если вы раньше времени встанете на ноги, то рискуете получить новые травмы, и тогда ваше пребывание здесь затянется надолго.

Аббатиса положила свою руку на руку Анджелы, словно успокаивая ее.

— А ведь она говорит дело, — задумчиво произнес доктор Гастингс.

— А как насчет ванны в таком случае? — спросил Филипп.

Он находился в постели почти неделю и чувствовал себя чертовски некомфортно из-за этого.

— Это было бы неплохо, — ответил доктор. — Просто будьте осторожны.

— Анджела, — сказала аббатиса, — пусть Пенелопа поможет тебе приготовить ванну для лорда Хантли.

Анджела кивнула и вышла из комнаты.

— Я должен предупредить, что любое физическое напряжение вам пока противопоказано, — добавил доктор Гастингс. — Хотя бы еще несколько дней.

— Вы можете оставаться здесь столько, сколько потребуется, лорд Хантли, — великодушно предложила аббатиса.

— Если ко мне больше нет вопросов, я ухожу, — сказал доктор, собирая свои инструменты. Вскоре он ушел, оставив Филиппа в обществе аббатисы.

— Лорд Хантли, мне хотелось бы переговорить с вами, если позволите.

— Конечно, мадам.

— Вы можете обращаться ко мне «леди Кэтрин». Когда я сказала, что вы можете оставаться здесь столько, сколько посчитаете нужным, я именно это имела в виду.

Она прошлась по комнате и остановилась у окна.

— Вы очень добры.

— Конечно, вы останетесь по причинам, связанным с вашим здоровьем. Я не могу представить других причин, по которым вы пожелали бы задержаться здесь. А вы?

Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. И он не мог не понять, на что она намекает.

— Да. Ну, я…

— Анджела очень дорога нам. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы ей причинили вред.

Это означало: «Держите от нее руки подальше».

— Вновь, — добавил Филипп.

— Прошу прощения?

— Меньше всего вам хотелось бы, чтобы ей вновь причинили вред, — уточнил Филипп, а затем добавил: — Она мне рассказала свою историю.

— В самом деле? — несколько опешив, спросила аббатиса. — Она провела здесь целый год, прежде чем доверилась мне. Полагаю, она постепенно сможет смириться со случившейся катастрофой.

— Катастрофой?

— Похоже, она вам не все рассказала.

— По-видимому, нет, — сухо произнес Филипп. Значит, кроме того, что рассказала ему Анджела, было кое-что еще, но он больше ничего не хотел выяснять. Хотя, конечно, ему придется помучиться, чтобы догадаться, что именно скрыла от него Анджела.

— Поэтому я на всякий случай предупреждаю вас: серьезную травму девушке нанес мужчина, подобный вам. Я хочу, чтобы вы об этом помнили. Будьте к ней добрее, лорд Хартли. Ей нелегко находиться рядом с вами.

«Мужчина, подобный вам».

— Признайтесь мне, леди Кэтрин. Подобное предупреждение получил бы любой ваш пациент, или такая честь выпала только мне?

— Подобную нотацию я прочитала бы любому мужчине, который смотрит на Анджелу так, как вы.

С этими словами аббатиса коротко кивнула ему и вышла из комнаты, даже не дав ему возможности оправдаться.

Анджела быстрым взглядом окинула коридор и с облегчением убедилась, что поблизости никого нет. Она чувствовала, что щеки у нее начинают гореть от одной мысли о том, что она собирается сделать. Но как только идея взглянуть на принимающего ванну Филиппа пришла ей в голову, она поняла, что просто не в состоянии думать о чем-либо еще. Возможно, она испорченная, но она никогда не видела обнаженного мужчину. Она заранее чувствовала себя виноватой. Ей было просто необходимо взглянуть краешком глаза.

Она понимала, что ей не следует этого делать, но она пойдет на это, она должна…

Анджела медленно повернула дверную ручку и тихонько приоткрыла дверь, слегка. Достаточно, чтобы заглянуть в комнату и увидеть Филиппа в ванне. Она с облегчением заметила, что он сидит к ней спиной. Если он ее увидит, она скажет, что думала, будто он уже спит, а будить его не хотела.

Анджела наблюдала, как Филипп льет воду на голову, чтобы ополоснуть волосы. Вода стекала по его плечам — по-настоящему широким и мускулистым, по спине — гладкой и сильной. Она проливалась на пол, но Анджела даже не думала о том, что потом ей придется все это вытирать.

Он поднял руку и пробежал пальцами по волосам, и она просто застыла, наблюдая, как перемещаются мускулы под гладкой кожей его обнаженной спины. И в какой-то момент она не смогла сдержать вздоха.

Филипп, ничуть не смущаясь, слегка повернул голову и через плечо посмотрел на нее. Его волосы, откинутые назад, открывали его мужественный профиль: острые, резко скошенные скулы, нос с мужественным изломом; влажные ресницы, почти скрывающие его темно-карие глаза, и изогнутые в полуулыбке полные, но твердые губы.

Тут она совершила серьезную ошибку, посмотрев ему прямо в глаза. На какое-то мгновение оба замерли. Они просто, смотрели друг другу в глаза.

Боже! Как ей хотелось нарисовать его сейчас, но остатки разума подсказывали ей, что это невозможно, и Анджела старалась запомнить каждую деталь открывшейся картины, чтобы потом перенести ее на бумагу и иметь возможность тайно любоваться ею.

Она не двигалась, просто не могла пошевелиться. Она плавилась, просто растекалась по полу безвольной лужицей, подобной тем, что появляются после дождя в трапезной. Но лужа безгрешна, а она, готовясь к безгрешной жизни, окончательно пала, подсматривая за красивым опасным обнаженным мужчиной.

Филипп отвернулся, вновь демонстрируя ей свою спину. А она все никак не могла выйти из оцепенения.

— Входите, Анджела, пока кто-нибудь не увидел, как вы крадетесь по коридору, — скомандовал он. Слава Богу, она достаточно владела собой, что бы оставить дверь открытой, поскольку сразу же поняла, что закрытая дверь ведет к окончательному падению.

— Я кое-что принесла вам. Полотенце, чистую одежду и простыни.

При упоминании о простынях ее щеки покраснели, и она была рада, что лорд Инвалид не смотрит на нее.

— Спасибо.

— Я просто… — Она сделала глубокий вдох. — Оставайтесь там, пока я поменяю постельное белье.

— Да, мэм.

Она уже заканчивала, когда шум воды, переливающейся через край ванны, заставил ее резко поднять глаза. «О Боже, — взмолилась она, — помоги мне!»

— Дайте мне, пожалуйста, полотенце, — попросил он, взглянув на нее через плечо, но даже в этом ракурсе Анджела видела, как его губы изогнулись в дьявольской усмешке. — Если только вы не хотите, чтобы я повернулся.

— Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали, — окончательно придя в себя, ответила она.

Изо всех сил, вытянув руку, Анджела подала ему полотенце; очень стараясь держать взгляд выше уровня талии. «Лучше бы просто закрыть глаза», — подумала она, продолжая с прилежностью ученицы запоминать постоянно меняющуюся картину. Филипп вытер волосы, спину и грудь, затем обернул полотенце вокруг талии. Наконец он повернулся, и Анджела заметила явные признаки возбуждения. Ее сердце забилось сильнее.

Выходя из ванны, он поморщился и негромко выругался — все-таки рана доставляла ему беспокойство. Затем он взглянул на нее и на несколько секунд застыл, словно забыв, что нужно делать дальше. Анджела тоже не могла пошевелиться. Она была уверена, что они оба думали об одном и том же. Видимо, те несколько шагов по комнате, которые он сделал с помощью Анджелы, тоже произвели на него сильное впечатление.

— Сейчас я должен это сделать сам, — наконец произнес он. Наступив на больную ногу, он поморщился. Взглянув в его темные глаза, Анджела сделала шаг назад. Легкая улыбка появилась у него на губах, он словно говорил: «Я вижу, что ты делаешь». Затем он с трудом сделал еще один шаг в ее направлении, она отступила еще на шаг.

Один шаг вперед для него означал один шаг назад для нее. Все это время его глаза были прикованы к ней, к ее главам. И хотя они не касались друг друга, у нее было ощущение, что его руки уже обнимают ее. Внезапно ей стало очень жарко, ее кожа, став необычайно чувствительной, вдруг начала ощущать каждую ворсинку грубой шерстяной ткани платья, которое ей немедленно захотелось сбросить, чтобы почувствовать прикосновение его рук.

Еще один шаг, еще один, пока Анджела не забыла о том, что ее окружает. Теперь она помнила только о нем. Неожиданно наткнувшись на кровать, она села на нее. Это вернуло ее к реальности: она сидит на кровати, рядом полуобнаженный мужчина, причем очень плохой мужчина, который приближается к ней. Самое опасное во всем этом было то, что она страстно желала его, хотя и надеялась, что в случае необходимости сможет сказать «нет». Но Анджела была не уверена в искренности своих намерений.

В тот момент, когда Филипп сделал очередной шаг к кровати, Анджела быстро встала; наткнувшись на Филиппа, она не смогла удержать равновесие. Пытаясь удержаться на ногах, она схватила Филиппа за плечо, и в результате они буквально рухнули на кровать.

Она лежала на спине, а на ней оказался потрясающе красивый, но такой порочный и такой опасный мужчина. Одна его рука была рядом с ее головой, вторая легла на ее талию. Внутренней поверхностью своих бедер Анджела чувствовала его возбуждение, и против ее воли волна горячего желания просто захлестнула ее. Она замерла. Она не осмеливалась произнести ни звука, так как боялась, что язык или тело предадут ее и вместо нужных правильных слов она скажет то, чего нельзя говорить ни в коем случае.

— Мне очень жаль, — прошептал Филипп. Его губы были у ее шеи, она ощущала его дыхание на своей коже. По телу побежали мурашки. Немного придя в себя, она приподняла голову, чтобы он мог убрать руку, Филипп так и сделал. Он приподнялся над ней, упираясь обеими руками в матрас, и Анджела уже больше не ощущала его на себе.

Но он еще не отодвинулся. Он смотрел ей в глаза, а потом перевел взгляд на ее губы. Анджела приоткрыла губы, собираясь сказать: «Не целуй меня, нам не следует этого делать, я не смогу остановить тебя». Но она этого не сказала.

Она положила руки ему на грудь, словно собираясь оттолкнуть его, но разве могла она справиться с ним. Закрыв глаза, она почувствовала, как он приблизился к ней, и почти смирилась с неизбежным. Его губы еще не коснулись ее, но они были так близко, что Анджела чувствовала его дыхание. И уже не в силах справиться с собой, она приподняла голову, приглашая его к поцелую.

«Всего один поцелуй», — шептал ей чей-то искушающий голос. Всего один поцелуй — это ложь, это иллюзия, это шаг за грань. Анджела знала, чем кончаются поцелуи… Но искушение было таким сильным.

Все клятвы в соблюдении обета непорочности, все дни, проведенные в размышлениях и молитвах, не могли стереть естественного желания любить и быть любимой, желания оказаться в мужских объятиях, потребности чувствовать нежные прикосновения, ласки, поцелуи. Чувствуя на себе мужское тело, ты словно сливаешься с ним в единое целое…

И тут Филипп застонал и перекатился на бок. Он даже не прикоснулся к ней, и туман в ее голове рассеялся. Анджела сразу же встала и быстро отвернулась, чтобы Филипп не увидел ее лица, которое, как она чувствовала, горело. Она перевела дыхание и, решившись, повернулась к нему, но тут же поняла, что поторопилась.

Он лежал на постели, закинув руки за голову. Его глаза были закрыты.

— Ты злостный нарушитель покоя, — сказал он, открывая глаза и поворачиваясь, чтобы посмотреть на нее.

— Ты еще больший.

Она обошла кровать и подошла к прикроватному столику, на котором оставила постельное белье, мазь и другие средства для ухода за его ранами.

— Где моя одежда? — спросил он.

— Она должна быть на кровати, — ответила Анджела, убирая вещи со столика.

— Не могли бы вы закрыть дверь? — попросил он.

— Конечно, — ответила Анджела. Закрыв дверь, она, наконец, почувствовала себя в безопасности. Она подобрала юбки и, уже не пытаясь осторожничать, побежала по коридору, затем вниз по лестнице и, наконец, выбежала в прохладу вечернего сада.

Филипп наспех оделся и, с трудом подойдя к окну, увидел, как бежит Анджела. Похоже, им обоим нужен свежий воздух, чтобы охладить разгоряченную кожу и прочистить затуманенные нахлынувшей страстью головы. В этот момент ему страшно хотелось бренди и сигару. Как и большинство мужчин, Филипп часто прибегал к бренди, если необходимо было что-то серьезно обдумать… или отвлечься от дурацких мыслей.

«Перестань. Остановись».

Он перестал и остановился.

Раньше, если девушка серьезно просила его об этом, он всегда останавливался. Он никогда не был законченным негодяем. Но в действительности такое случалось редко. Как правило, женщины ему не отказывали. Но сегодня он впервые отказался сам. Он чувствовал, как она дрожит от желания. Она не отталкивала его. Но, тем не менее, он остановился. А был так близко, что почти почувствовал ее вкус.

Анджела, положив руки ему на грудь, закрыв глаза и приоткрыв губы, лежала под ним — нежная и податливая. Он едва не потерял голову. Это ощущение тоже было для него новым. Обычно требовалось чуть больше времени и нечто большее, чем один поцелуй, чтобы страсть полностью захватила его.

Она закрыла глаза, чтобы не смотреть на него. Ему вспомнились сплетни, ходившие о нем, что он может погубить женщину одним взглядом. И в тот момент в его ушах зазвучал голос аббатисы: «Я стала бы читать нотацию любому мужчине, который смотрит на Анджелу так, как вы».

Он не собирался «причинить ей вред» и совсем не хотел, чтобы она страдала… «вновь». Но он постоянно сталкивался с тем, что от него не ждали ничего хорошего. И расплата за подобную репутацию: «Мужчина, подобный вам». Как же отвратительно и несправедливо!

Ведь он остановился. Если бы он действительно был таким, каким его считают, Анджела сейчас не была бы там, на холоде, а была в его постели. Но если он не такой, то какой же он? И что же такого было в этой женщине, что заставляет его постоянно думать о ней?

Эта женщина околдовывала его, значит, она опасна. А сейчас, под начинающим моросить холодным дождем, она представляет опасность даже для самой себя.

Он высунулся из окна и позвал:

— Анджела!

Она подняла глаза.

— Идите в дом.

Она кивнула, встала и вошла в здание аббатства, но в этот вечер она уже не пришла к нему.

 

Глава 5

— Доброе утро, милорд.

Услышав странный незнакомый голос, Филипп открыл глаза и увидел юную девушку с ярко-рыжими волосами и карими глазами. Она показалась ему немного похожей на Эмилию Хайхарт. Теперь она Эмилия Кенсингтон. Когда-то, после того как их застали в двусмысленной ситуации, Филипп чуть не женился на этой бойкой девушке, но не сложилось. Чуть позже она вышла замуж за его брата-близнеца, и это к лучшему. Ей нужен был именно такой человек, как Девон.

— Вы кто? — спросил Филипп.

— Пенелопа. Я принесла вам завтрак.

— А где Анджела? — поинтересовался он.

Его первой мыслью было то, что она могла заболеть, проведя вчера так много времени на холоде под дождем. Это его очень обеспокоило. Вторая мысль была столь же неутешительна: она будет избегать его после того, что произошло вчера.

— Она в часовне, — ответила Пенелопа, подавая ему поднос. Филипп вспомнил эту девушку: она принесла ему дополнительную пару одеял. Она ему понравилась. — Что она там делает?

— Молится, милорд. Что же еще делать в часовне? — с серьезным видом ответила Пенелопа, но от него не ускользнула озорная искорка в ее глазах.

— И это правильно.

Он предполагал, что Анджела посчитает вчерашнее происшествие грехом, в котором необходимо каяться, и что теперь она молит Господа о прощении. Но ведь на самом деле по его воле или глупости, и, в конечном счете, к его большому разочарованию, между ними ничего не было.

— Что я могу еще для вас сделать? — мило улыбаясь, спросила Пенелопа. Она была гораздо любезнее Анджелы.

— Сказать мне, где находится часовня, — ответил он.

— Зачем вам?

— Может быть, мне тоже нужно помолиться. Пенелопа рассмеялась.

— Извините, милорд. Я просто…

— Вы поймали меня на лжи, — признался он улыбаясь. — Я просто хочу увидеть Анджелу.

— Она не избегает вас, не подумайте, — сказала Пенелопа, понизив голос. — Сегодня утром я не увидела ее на кухне, стала искать и нашла в часовне. Я не хотела ее беспокоить и решила принести вам завтрак.

— Вы очень внимательны.

— Спасибо, милорд.

— Сколько вам лет? — с любопытством спросил он.

— Девятнадцать.

— И вы монахиня? Приняли постриг и все такое? Вы не слишком молоды для этого?

— Если бы я не обещала посвятить жизнь Богу, меня бы отдали кому-нибудь в жены. И то и другое — обязательство на всю жизнь.

— Действительно. Но…

— Иногда, лорд Хантли, человек просто знает, что он должен делать. На самом деле я склонна считать, что человек всегда знает свой путь, а боль и невзгоды приходят из-за измены этому пути.

— Вы слишком молоды, чтобы изрекать такие мудрости.

— А вы уже достаточно прожили, чтобы знать такие вещи. Заканчивайте свой завтрак, и я провожу вас до часовни.

Пенелопа оставила Филиппа у двери в часовню. Прежде чем войти, он остановился на мгновение, глупо опасаясь, что святой огонь испепелит его, как только он переступит через порог. Впрочем, он боялся не за себя, он боялся за Анджелу, которая могла при этом пострадать.

Она стояла на коленях перед алтарем, как раз перед статуей Мадонны с младенцем. Свет зажженных перед статуей свечей играл в ее волосах, и они светились, словно золотые. Филипп некоторое время наблюдал за ней, пока желание оказаться рядом с ней не побороло разумный довод о том, что ее не следует беспокоить. И он начал долгий путь по проходу между скамьями. Раненая нога сильно болела, и время от времени, чтобы передохнуть, он вынужден был опираться на церковную скамью. Превозмогая боль и, не позволяя физическим мукам остановить его, Филипп опустился на колени рядом с Анджелой.

— И о чем же мы молимся? — наклонившись, прошептал он. Девушка обратила на него быстрый взгляд, выражающий искреннее удивление, и тут же снова опустила глаза.

— Мы молим о том, чтобы научиться контролировать и подавлять свои греховные желания, — ответила она, не поднимая глаз.

— А я молю не об этом, — сказал он. — И если уж быть до конца откровенным — совсем о противоположном.

— Именно поэтому я здесь, — прошептала Анджела, склоняя голову.

— Это из-за того, что произошло вчера? Ведь вы не сделали ничего дурного, вы только предотвратили мое падение.

— Но я хотела, чтобы что-то произошло, — призналась Анджела.

Как христианин, он не должен был испытывать такую радость при виде ее боли. И, наверное, если бы это касалось чего-либо другого, то Филипп остался бы, холоден. Но он хотел ее, и она сейчас искренне призналась ему в том же, так что теперь уже ничто не могло остановить грядущее… кроме ее чувства вины и мыслей о будущем монашестве.

— Я тоже этого хотел, — признался Филипп.

— Но вы остановились.

— Да, хотя это было очень трудно.

— Да нет. Просто дело в том, что вы — это вы.

Он поморщился при этих словах, и Анджела это заметила. На ее лице промелькнуло выражение, похожее на озабоченность.

Филиппу всегда было безразлично, что о нем говорят и о чем шепчутся в гостиных на светских раутах, обсуждая, чем он занимался в укромных уголках. Но теперь его почему-то раздражало почти все, что он делал в своей жизни до того, как попал в этот монастырь. В это мгновение он открыл для себя истину, показавшуюся ему чудовищно несправедливой: она меняет его, но сама не видит этого. Так зачем тогда все это?

— Вы — это вы, — повторила она и продолжила: — Вы не просто плохой и порочный человек, вы законченный негодяй. В такой момент вы смогли остановить себя, а я, готовящаяся стать Христовой невестой, не смогла. Неужели вы не понимаете, как это ужасно?

— Понимаю, — ответил Филипп после минутного колебания. — Вы хотите, чтобы я уехал.

— И да, и нет, — сказала Анджела.

Филипп чуть вздохнул и стиснул зубы. Женщины. Они никогда не могут принять решение. И просто сказать, чего они хотят на самом деле.

— Анджела, — подавив волнение, продолжил он, — но я не смогу делать то и другое одновременно.

— Я провела здесь шесть лет и думала, что излечилась от желания. Но теперь я знаю: дело в том, что до сих пор не было настоящего искушения. И вот появились вы… — сказала она и замолчала, а по ее губам скользнула горькая улыбка.

— Вы хотите, чтобы я остался, по-прежнему пытался соблазнить вас, но так, чтобы у вас хватило сил отказать мне? — с иронией спросил Филипп.

Анджела не ответила и лишь ниже опустила голову.

— Такое положение кажется мне не совсем справедливым, — продолжил он, — по крайней мере, для меня это будет пыткой.

Он повернулся, чтобы посмотреть на нее, и поймал ее взгляд, в котором было столько нежности и желания, что ему тут же пришла в голову восхитительно-порочная идея.

— Как вы на днях заметили, мое членство в клубе, скорее всего уже закончилось. Поскольку мне нечем заняться и некуда идти, я останусь здесь и помогу вам в борьбе с вашими желаниями.

Эти слова заинтриговали ее. Она повернулась к Филиппу и посмотрела на него широко раскрытыми от удивления глазами.

— И что же вы собираетесь делать? — негромко спросила она.

Филипп наклонился к девушке так, что его щека коснулась ее лица.

— Я собираюсь соблазнить тебя, — прошептал он.

— Вы совершенно безнравственный тип, — так же шепотом ответила она.

«Скорее абсолютный глупец», — подумал Филипп. Запах этой монахини пьянил его, дыхание участилось, кровь, словно по приказу неведомой силы, отхлынула от головы и яростным потоком устремилась в другую часть тела. Еще секунда, и он взял бы свои слова обратно, но тут она заговорила:

— Ну, хорошо, я согласна. Но вам еще рано так много ходить. Вам следует вернуться в постель.

Филипп покорно опустил голову:

— Да, конечно. Но дайте мне еще минуту.

Поднявшись с колен, Анджела решительно обняла Филиппа за талию. Покорно приняв помощь, он обнял ее, положив руку чуть пониже груди. На мгновение у нее перехватило дух, но уже через секунду Анджела решительно выпрямилась. Филипп опустил руку, но тут же положил ее на бедро девушки.

— Вы негодяй.

— Я этого никогда не отрицал.

В таком истязающем полу объятии они пошли по проходу между скамьями, затем вышли из часовни и начали долгий путь к его комнате. Никто никогда не думал о том, чтобы украсить эти стены. Длинные кривые коридоры — стены и полы — были выложены грубо тесанным камнем. Небольшие оконца больше походили на бойницы и пропускали лишь узкие полоски света. Редкие свечи на старых настенных подсвечниках освещали, казалось, только себя.

— Я не чувствую, что меня соблазняют, — сказала Анджела.

Филипп не был уверен, что она рада этому факту. Можно было предположить, что девушка намекает ему, что он мог бы позволить себе некоторые вольности. Такой поворот событий устраивал его больше.

— Мы могли бы остановиться здесь, — сказал он, прислоняясь к стене в темном закутке коридора и привлекая ее к себе. Спустя секунду он ослабил хватку, позволяя ей уйти. Но Анджела осталась.

— И что же дальше? — шепотом спросила она, прильнув к нему. Прежде чем ответить, Филипп на мгновение прижался щекой к ее голове. Она слегка отстранилась, чтобы взглянуть на него. Он понимал: сейчас можно поцеловать ее. И впервые подумал о последствиях: она может возненавидеть его или сменить гнев на милость. Он не был уверен, что хочет этого, боялся рисковать.

— Ничего, — сказал он с дьявольской усмешкой. — У меня болит нога, и мне нужна минутка отдыха.

— Негодяй.

— Может быть, и нет, — сказал он, подняв бровь. Анджела лишь нахмурилась в ответ.

Минуту спустя они молча двинулись дальше, поднялись по короткой лестнице, потом опять прошли по длинному коридору, повернули налево, затем направо и вновь остановились перед очередным лестничным пролетом.

— Наверное, сейчас вы уже жалеете о том, что отправились за мной в часовню, — сказала Анджела.

Филипп оперся на нее чуть сильнее, глядя на лестницу и радуясь тому, что она рядом. Его заставила остановиться не вероятность возвращения физической боли, а то, что маленькое приключение заканчивалось, а впереди его ожидала пустота. Из-за своего проклятого ранения он снова отправится в постель, Анджела уйдет заниматься своими делами, а он останется один, и снова будет думать о том, как соблазнить Анджелу. Одно несколько смущало Филиппа: дело шло к тому, что, похоже, вскоре соблазнять будут его самого, ведь от такой девушки всего можно было ожидать.

— Мне нужно присесть, — сказал он, усаживаясь на ступеньку. Анджела стояла перед ним, по-крестьянски уперев руки в бока.

— Вам не следовало ходить так далеко.

— Оно того стоило.

Он поднял глаза. Его взгляд остановился на руках, которые лежали на ее бедрах. Он поднял глаза выше и остановился там, где платье облегало выпуклости груди. Как он заметил раньше, эта женщина вся состояла из плавных линий, которые присутствовали и в чертах ее лица: мягкие пухлые щечки, полные губы, загибающиеся ресницы, изогнутые брови.

Вдруг она забеспокоилась. Похоже, она волновалась за него. Филипп не мог припомнить, чтобы кто-нибудь хоть смотрел на него таким заботливым взглядом. «Наверное, со временем можно привыкнуть к тому, что кто-то о тебе постоянно заботится», — подумал Филипп. Эта мысль пугала. Пора было менять тему.

— Какое ужасное платье! — сказал он, надеясь, что она обидится или рассердится на него. Что угодно, только не этот взгляд, полный заботы и участия. Но она лишь улыбнулась.

— Я знаю, — сказала она. — Никак не могу привыкнуть к этой грубой ткани, до сих пор скучаю по шелку и атласу.

— Вы можете его снять, — предложил Филипп и, увидев, что все-таки вынудил ее нахмуриться, улыбнулся.

— Я так и сделаю, — ответила она, к его удивлению. — Когда вас не будет рядом.

— Это я должен вас соблазнять, а не наоборот.

— Я и не пытаюсь вас соблазнить, — запротестовала она.

— Но вы это делаете, Анджела, именно этим вы и занимаетесь.

Отдохнув, они дошли до его комнаты без происшествий. Вернувшись в свою постель, Филипп не смог удержаться от вздоха. Это был вздох облегчения, разочарования.

— А сейчас в чем дело? — спросила Анджела.

— Мне скучно, — сказал он. Сама эта комната навевала скуку. Даже взгляду здесь не за что было зацепиться: каменные стены и полы, кое-какая скучная мебель, вырезанное из дерева распятие в изголовье кровати и все. Из окна открывался вид на поля.

— Вы можете поспать, — предложила она.

— Я не устал.

— Может, вам принести книгу?

— А разве здесь есть какое-либо чтение, кроме Библии?

— Вам было бы полезно почитать Священное Писание.

— Несомненно, поэтому я предпочел бы что-нибудь другое.

— Я посмотрю, что можно найти, — сказала Анджела и, прежде чем выйти из комнаты, обернулась: — Что-нибудь еще?

— В общем-то да, — ответил Филипп, у которого появилась идея. — Мне нужна колода карт.

Анджела вернулась после ужина и принесла старые газеты — единственное чтение, которое ей удалось найти. Конечно же, она не смогла удержаться от того, чтобы не принести ему экземпляр Священного Писания. Где-то раздобыла она и колоду карт.

Он не проявил большого интереса к другим вещам, но когда он увидел карты, его глаза загорелись. Филипп тотчас достал их из коробки. Перетасовал, просеивая их через пальцы. Он улыбался и, вероятно, получал удовольствие оттого, что ощущал их в своих руках.

— Это всего лишь колода карт, — сказала она, зажигая еще несколько свечей в подсвечнике на прикроватном столике.

— Нет, это нечто большее, — ответил он, вытаскивая наугад одну карту. — Бубновый туз. С помощью этой карты я выиграл жеребца по кличке Князь у леди Уэксфорд, а затем я отправил его на скачки в Аскот и выиграл шесть тысяч фунтов, Боже, это было великолепное животное! Но потом я проиграл эту лошадь лорду Поммерою из-за четверки треф, — сказал Филипп, вытащив эту карту из колоды.

Филипп снова наугад достал карту из колоды. Анджела увидела, что это девятка червей.

— А вот из-за этой карты я проиграл охотничий домик в Шотландии.

— Вы проиграли дом?

— Он находился практически в Шотландии, — ответил Филипп, пожав плечами. — Зачем он французу, я не знаю. Но теперь он принадлежит ему, если только он его еще кому-нибудь не проиграл.

Он вытащил еще одну карту.

— Валет червей. Помог мне выиграть у лорда Винсента целый погреб вина и бренди, правда, источник давно иссяк. А ведь я мог выручить за него целое состояние.

— Но вы предпочли выпить его, — резко сказала Анджела.

— Мне помогли.

— Ну конечно.

— Двойка бубен, — сказал Филипп, невозмутимо вытаскивая следующую карту и кладя ее перед собой. — Если бы я не сплоховал, то вытащил бы именно эту карту и выиграл бы десять тысяч фунтов и яхту у виконта Олторпа.

— Но вы проиграли.

— О нет, я все равно выиграл. Но затем попался на этой карте, валете пик.

— Этот виконт стрелял в вас? Помнится, вы говорили, что этот шрам у вас остался после дуэли.

— Да, он вызвал меня на дуэль. Но выстрелил я в себя сам.

— Что вы сделали?

— Я был мертвецки пьян. Не спал. Лил дождь. Я споткнулся и упал на свой пистолет.

— О!

— Это стыдно, я понимаю. Как только я поправился, сразу сбежал в Париж. Это было не так уж плохо, ведь там тоже играют в карты. — Говоря об этом, Филипп продолжал тасовать колоду. — Но из-за бегства в Париж я лишился наследства. Нет, я не проиграл его, просто оно перешло к моему брату. Чтобы продолжать играть, мне пришлось занимать деньги, я увяз в долгах, но продолжал играть, пытаясь отыграться. А вот эта карта, — он достал из колоды двойку червей, — выручила меня. Я выиграл столько, что смог погасить все долги.

— Но вы не расплатились со своими кредиторами, и они погнались за вами, — догадалась Анджела.

— Да. Теперь мой долг погашен, но у меня нет ни пенни.

— В этих картах вся ваша жизнь, — сказала Анджела, глядя на кровать, на которой Филипп разложил колоду. Быстро собрав карты, Филипп снова начал тасовать колоду, причем делал это так ловко, что карты, казалось, летали в его руках.

— Как бы патетично это ни звучало, но, полагаю, это правда. Будем продолжать традицию?

— Что вы имеете в виду?

— Присядьте, — сказал Филипп, указывая рукой на кровать.

Она села.

— Мы будем играть.

— Но я не умею.

— Я вас научу. Играть легко — трудно выиграть.

Затем Филипп объяснил ей цель и правила самой легкой игры — блэкджек. Сначала они немного попрактиковались.

— Мы должны сделать ставки, — сказал Филипп, вновь тасуя карты перед игрой.

— Но у вас нет денег, — заметила Анджела. — Да и у меня тоже.

— Верно, — согласился Филипп. — Мы могли бы ставить на кон предметы своей одежды.

— Это абсолютно исключено.

— Да, думаю, это будет нечестно по отношению к вам. Ведь вы уже видели меня обнаженным.

— Дело не в этом, и вам это известно, — сказала Анджела, устраиваясь поудобнее. — Кроме того, играть на деньги — грех.

— Правда? — усмехнувшись, спросил он. — Грехов так много, что мне, похоже, за всем не уследить.

— Это грех, — твердо повторила Анджела.

— Но ведь исповедоваться не грех, верно? — спросил он. Она настороженно посмотрела на него, пытаясь понять, к чему он клонит.

— Если искренне исповедоваться и покаяться в своих грехах, то, конечно, можно заслужить прощение, — пришлось признать ей.

— А сделка или, скажем, деловая договоренность — не грех? — уточнил он.

— Нет, — честно ответила она.

— А что, если мы договоримся, что обменяемся признаниями в зависимости от того, кто выиграет или проиграет?

— Похоже, у вас талант к софистике.

— Это означает согласие? Соглашайтесь, Анджела. Филипп улыбнулся, и девушка не смогла сказать «нет».

— Хорошо. Тот, кто проиграет, должен сознаться в грехе или открыть секрет.

— А тот, кто выиграет, может задать вопрос, — добавил Филипп.

— Боюсь, что это будет нечестно — у вас больше опыта, чем у меня.

— Да, — ответил он, — но я невезучий.

С этими словами он последний раз перетасовал карты и раздал их. Анджела посмотрела на карты в своих руках и увидела тройку и четверку.

— Я возьму еще одну карту, — сказала она.

Он дал ей короля. Анджела решила не рисковать, для нее семнадцать было достаточно близко к двадцати одному.

— Открываем.

Филипп выложил восемнадцать. Он выиграл.

— А говорят, что новичкам везет, — проворчала она. — Какой у вас вопрос?

Прежде чем задать свой вопрос, он некоторое время смотрел на Анджелу, обдумывая, о чем же ее спросить. Эти несколько секунд молчания заставили ее понервничать, ведь он наверняка спросит ее о грехе, и Анджела не знала, как будет отвечать.

— Сколько вам лет? — И это все? — спросила она.

Он кивнул.

— Двадцать три.

— Вы совсем молоды, — заметил он и протянул ей карты. Они оба взяли по карте из колоды. На этот раз у него было девятнадцать, а у нее двадцать. Теперь она поняла, почему он задумался, прежде чем задать свой вопрос. Ей хотелось спросить о многом, и трудно было решить, какой вопрос задать первым. Кроме того, было множество довольно деликатных вопросов, но о том, что могло причинить ему боль, она не хотела спрашивать, ей совсем не хотелось, чтобы игра закончилась, едва начавшись.

— У вас есть возлюбленная?

— В настоящее время нет.

— И в Париже вы никого не оставили?

— Это уже второй вопрос. Но ответ будет «нет».

Он вновь протянул ей карты. На этот раз она проиграла. Филипп задал ей вопрос, который она ожидала:

— Кто это был?

— Лорд Лукас Фрост.

Впервые за шесть лет она произнесла это имя вслух. Она попробовала отыскать в себе следы сожаления, или тоски, или каких-либо других чувств, но ничего не почувствовала. Слегка прищурившись, Филипп попытался вспомнить, знает ли он его имя. Прядь темных волос упала ему на лоб, и ей вдруг захотелось отвести эту прядь, но она этого не сделала.

— Нет, я его не знаю, — наконец произнес он.

— А я жалею о том, что узнала его, — ответила она. Филипп вновь раздал карты. Анджеле не нужно было брать еще одну карту, а Филипп взял и проиграл.

— Вы когда-нибудь любили? — спросила она.

— Нет, — ответил он быстро и уверенно.

— В самом деле? — спросила она скептически. — Никогда?

— Анджела, разве я похож на мужчину, который может стать жертвой любви? Я эгоистичен и занят только своими интересами. Не раз женщины называли меня «бессердечным».

— Вы похожи на мужчину, который оставляет за собой шлейф из разбитых сердец. Но одно из этих сердец могло быть вашим.

— Однако такого не случилось, — ответил он откровенно.

— Пока, — добавила Анджела, принимая вновь розданные карты.

— Не стоит возлагать больших надежд, — сказал он, на этот раз пристально глядя ей в глаза. — Еще карту.

— Пожалуйста.

На этот раз проиграла она.

— Я думала, что удача не на вашей стороне, — проворчала она.

— Так оно и есть. Только, похоже, вам везет еще меньше, — сказал Филипп с улыбкой. — Раз уж мы заговорили о любви, вы любили его?

Конечно, не было необходимости уточнять, кого он имеет в виду.

— Теперь я в этом не уверена, — ответила она искренне. — Когда я вспоминаю о прошлом, самыми яркими для меня кажутся ужасные последствия. Но я, должно быть, любила его, если совсем потеряла голову. Должно быть, я слишком высоко летала, если упала так низко.

— Если бы это могло служить оправданием. Прощением. Люди часто используют любовь, чтобы оправдать глупые или легкомысленные поступки. Черт возьми, это единственное оправдание, которым я не пользовался.

— Возможно, это могло бы мне служить оправданием. Но я не могу сказать, что знаю наверняка. Знаю только, что когда он был рядом, весь мир казался ярче и интереснее. Все, что ему нужно было сделать, — это улыбнуться, и я забывала свое собственное имя. Он был таким… пьянящим. Когда он был рядом, мое сердце билось сильнее. Я его чувствовала на расстоянии. Я была так ослеплена чувствами, что мне даже не приходило в голову спросить о намерениях. Он заставлял меня чувствовать себя такой живой…

Замолчав, Анджела тут же устыдилась того, что так много сказала и не смогла вовремя остановиться.

— А каковы на самом деле были его намерения? — спросил Филипп.

— Вам придется выиграть еще одну игру, чтобы услышать ответ, — сказала Анджела.

И он действительно выиграл и вновь задал этот вопрос.

Она ответила:

— Он гостил по соседству. Он прожил там несколько месяцев и даже не удосужился упомянуть о том, что помолвлен. Друг, у которого он гостил, тоже не знал об этом. Их семьи договорились об этом, когда он был совсем юным, и этот факт был малоизвестен. Нарушить договоренность, по крайней мере, без серьезных последствий, он не мог. Но это не помешало ему начать ухаживать за мной и дать надежду на будущее. Значит, он любил меня не так сильно, если вообще любил.

— Возможно, любил, — сказал Филипп, — но люди нашего круга… Вы сказали, он лорд?

— Да. Виконт Фрост.

— Мужчин нашего круга воспитывают так, что имя, титул, поместье, родовое гнездо ценятся превыше всего. В нас это просто вбивается, иногда в буквальном смысле слова. Мы не принадлежим себе, мы просто следующие в очереди, чтобы продолжить традицию, и мы совершенно уверены, что последними в этой очереди лучше не становиться.

— Ваш отец бил вас?

— Нет, его все это мало волновало, — сказал Филипп таким тоном, словно и его это мало волнует.

Казалось, он был полностью сконцентрирован на очередной сдаче карт. На сей раз выиграла Анджела.

— Вы действительно погубили многих женщин? — спросила она. Еще не так давно Анджела верила всем слухам, ходившим о нем, но сейчас, когда она узнала его лучше, сомнения не оставляли ее. И все-таки она часто задавалась вопросом, где же правда, хотя сомневалась, хочет ли она все это знать. Но теперь она не могла не использовать такой шанс и не задать этот мучивший ее вопрос.

— Уточните, что вы понимаете под словом «погубили», — уклонился от ответа Филипп, и ее сердце слегка дрогнуло.

— Была ли их перспектива на замужество разрушена из-за связи с вами?

— Вы, в самом деле, хотите знать ответ на этот вопрос? — Его голос звучал предупреждающе тихо.

— Хочу. — Теперь она была совершенно в этом уверена.

— Да, в этом смысле я действительно погубил четырех женщин.

Не почувствовала ли она укол разочарования? Неужели она надеялась, что это лишь слухи?

— Почему вы не остановились после того, как погубили первую девушку?

Она задала вопрос вне очереди, но она уже задала его, и, к ее удивлению, он ответил:

— Честно? Потому что не было ничего, что могло бы остановить меня.

— А как же честь? Или хотя бы сострадание? — спросила она, потрясенная тем, что такие простые мысли не приходили ему в голову.

— Я же сказал, что я эгоистичный и, наверное, очень поверхностный человек. Я должен был унаследовать один из самых значимых титулов Англии. Противоречить и тем более противостоять мне никто не мог.

Скорее всего, он говорил правду, но она была не очень утешительной.

— Раздавайте карты, у меня есть еще вопрос, — холодно произнесла Анджела.

Он раздал карты, и у нее оказалось девятнадцать. Но Анджелу охватил азарт. Она хотела обязательно выиграть и получить ответ на свой вопрос. Решив, что ей обязательно повезет, она прикупила еще одну карту. С картинки на нее сурово смотрел король. Перебор. Она проиграла. Филипп открыл свои карты — восемнадцать. А ведь она могла бы выиграть.

— Почему вы еще не приняли постриг? — спросил он. Вопрос застиг ее врасплох.

— Я… не знаю, — пробормотала она, собирая карты, чтобы передать ему.

Их пальцы соприкоснулись, и она быстро отдернула руку.

— Уверен, что вы знаете, Анджела.

— Это серьезный шаг. Я хочу быть абсолютно уверена в правильности своего решения, — ответила она, складывая руки на коленях.

— Для того чтобы решиться стать женой, вам понадобилось всего несколько месяцев, а ведь это тоже обязательство на всю жизнь. А здесь вы уже провели несколько лет…

Анджела совершила ошибку, взглянув в его глаза. Они были такими темными и пронзительными, что казалось, он смотрит ей прямо в душу или в самое сердце. Этот взгляд лишил ее присутствия духа, и, не успев подумать, она выпалила:

— Потому что я хочу замуж. Хочу иметь мужа, детей, дом, — продолжала распаляться она, не в силах остановиться. — Я в этом уверена, и всегда была уверена. Я не хочу принимать постриг. Мне просто нужно время, чтобы смириться с судьбой.

Она закрыла рот рукой. Она вовсе не собиралась говорить такое. И уж тем более при ком-то. Это были ее тайные мысли, ее тайные желания. И они все время должны были оставаться тайными и невысказанными.

Почему она решила признаться во всем именно ему? Он наверняка будет считать ее дурочкой, которая намекает, что не прочь выйти за него замуж. Это, конечно, нелепость. Он был не из тех, кто женится, а она не может настолько заблуждаться, чтобы думать, будто он может измениться.

Филипп ничего не сказал. Он вновь раздал карты. На этот раз она была уверена, что он специально проиграл ей, поскольку, когда пришло время открывать карты, у него на руках оказались всего лишь двойка червей и двойка бубен, а у нее — валет и туз. Ровно двадцать одно очко.

— Почему вы остановились? Вчера, да и сегодня тоже, вы могли меня поцеловать, но не стали этого делать. Почему вы остановились? И не лгите мне, не говорите, что в вас проснулось сочувствие или какое-то другое благородное чувство.

— Вы никогда не пробовали воспринимать себя просто как девушку, которая однажды совершила ошибку? — непринужденно спросил он.

— Сейчас не моя очередь отвечать на вопрос, — сказала она, потому что это был совсем не тот вопрос, над которым ей хотелось размышлять.

Он пожал плечами, словно давал понять, что уже знает ответ и ему, в общем-то, безразлично, ответит она или нет.

— Ну, возможно, я устал подтверждать свою репутацию, — сказал он, откидываясь на подушки, — и оправдывать самые мрачные предчувствия окружающих. А может, я просто не знаю ответа на этот вопрос и не понимаю, почему остановился. Но я знаю, что вы не хотели, чтобы я остановился.

— Сейчас не моя очередь отвечать на вопрос, — пожала она плечами.

— Это был не вопрос, Анджела.

И тогда Филипп сел и наклонился вперед. Ее спина напряглась. Кончиками пальцев он осторожно взял ее за подбородок и легко потянул к себе.

И опять было все, как с Лукасом: пульс участился, голова закружилась. Но появились и новые ощущения: некая вибрация, пронесшаяся по ее телу, и накатывающаяся снизу теплая волна. Анджела закрыла глаза.

Лукас заставлял ее чувствовать себя «живой». Филипп заставлял ее чувствовать себя «бессмертной». Время, место и все остальное вообще переставало иметь хоть какое-то значение.

Его губы почти касались ее губ. Они были так близко, что она чувствовала, как они раскрываются. Но он опять не поцеловал ее.

Филипп наклонился чуть ближе, касаясь своей поросшей щетиной щекой ее лица. Она выгнула спину и откинула голову. Его губы легко скользнули по ее коже — по шее, потом ниже, к вырезу платья и обратно.

Он все еще не целовал ее. Но прошептал:

— Возможно, я остановился потому, что ты возненавидела бы меня, если бы я поцеловал тебя.

Она не ответила. Филипп нежно подхватил ее голову и вновь прошептал:

— Но я не знаю, может, было бы лучше, если бы ты меня ненавидела.

— Я уже ненавижу тебя, — тихо произнесла она.

— Если я тебя поцелую и мне удастся изменить твои чувства, то это может быть гораздо хуже.

— Да. — Анджела не была уверена, было ли это согласие или мольба.

— Или, — вновь прошептал Филипп, — все кончится тем, что ты возненавидишь себя.

— А разве тебе это не безразлично? — спросила она. Филипп не ответил, она лишь почувствовала, что он отстранился от нее. Анджела открыла глаза и все поняла.

— Тебе действительно небезразлично.

Он снова пожал плечами, как бы говоря: «Мне безразлично. Абсолютно безразлично».

«Лжец». Она нахмурилась. Но он этого не увидел, потому что отвел глаза, словно вдруг смутившись чего-то.

— Тебе действительно небезразлично, — повторила она. — Для тебя важно, что я могу подумать о тебе. И тебе небезразлично то, что ты можешь повлиять на мое отношение к самой себе. А ты сидишь тут весь вечер и рассказываешь мне, какой ты поверхностный, эгоистичный, ставящий превыше всего свои интересы, и вообще бесчувственный. И…

— Анджела… — тоном, призывающим ее замолчать, произнес он и чуть наклонился вперед.

— Ты лгун, — прошептала она. — Но тебе совершенно небезразлично.

Его лицо было в нескольких дюймах от нее.

— Мне совершенно безразлично, — сказал он. И тут он, наконец, поцеловал ее.

 

Глава 6

Филипп солгал. На самом деле ему было совсем небезразлично. Открытие этого нового для него чувства — тревоги и переживания — было настолько пугающим, что он не мог припомнить, чтобы когда-либо в своей жизни был так напуган. Такого страха он не испытывал даже когда ожидал выстрела, неподвижно сидя в седле.

Он переживал, и она это знала.

Инстинкт подсказывал ему бежать. Но с его ранениями это был не лучший выход.

Вместо этого он поцеловал ее. Только поцелуй мог заставить ее замолчать, перестать облекать в слова правду, которую он не хотел знать. Поцелуй должен был положить конец его страху и его мыслям. Филипп не хотел думать, не хотел бояться и не хотел переживать.

Итак, он поцеловал ее, надеясь, что она возненавидит его, и его переживания уже не будут иметь никакого значения.

Филиппа никогда не ударяла молния, и он мог лишь представить, что при этом испытываешь. В ту секунду, как их губы встретились, он почувствовал горячий, острый, жалящий удар, за которым последовали теплая волна и ощущение вибрации каждой клеточки его тела. «Воспламенение» — это было самое подходящее слово для описания того, что он почувствовал внутри себя. Это было пламя — такое жаркое, неудержимое, что не оставалось ничего другого, кроме как позволить ему гореть.

И все же он попытался контролировать ситуацию. Он боролся с собой, чтобы не поглотить ее полностью, хотя ему так хотелось этого.

Их губы раскрылись. Онскользнул внутрь, она сделала то же самое. Ощущать ее вкус, быть внутри ее — все равно, что сыпать порох в сжигающий его огонь. Ослепляющий, оглушающий взрыв. Поцелуй становился все глубже. Филипп покорился. Он погиб. Но если ему суждено заживо сгореть, он утянет ее с собой.

Она не сопротивлялась. Ни в малейшей степени. Ему нужна была опора, и он обхватил ладонями лицо девушки. Боже, как нежна была ее кожа! Ему нужен был якорь, потому что он начал чувствовать себя потерянным и словно безвольно плыл по течению, но, Боже, она должна была плыть вместе с ним. Анджела положила руку ему на грудь, чуть повыше гулко стучащего сердца. Ее рука скользнула выше и замерла на его затылке. Несмелым движением она привлекла его к себе. Еще один взрыв. А потом забвение. Сладкое, чистое, полное забвение. Абсолютно никаких мыслей. Не было ни прошлого, ни будущего, одно лишь блаженство настоящего.

Возможно, прошел час или одна минута, этого Филипп не знал. Похоже, что это было недолго.

Анджела прошептала его имя, прошептала еще раз. Ему понадобилась секунда, возможно, даже несколько, чтобы осознать, что она произносит его имя.

Он неохотно отстранился.

— Мы… я… — запинаясь, произнесла она, затем оставила попытку выразить словами свои чувства и, просто широко распахнув свои замечательные глаза, с удивлением посмотрела на него. Но и Филипп не мог найти подходящих слов. Поэтому он лишь кивнул, что означало: «Да, я тоже не могу говорить, потому что думаю лишь о том, как вновь поцеловать тебя».

Он наклонился к ней, чтобы снова целовать эти мягкие сладкие губы, но Анджела остановила его, коснувшись губ Филиппа кончиком пальца.

— Мне нужно идти, — прошептала она. — Я должна идти, — повторила она, вставая. Карты, лежавшие у нее на коленях, упали на пол. — Я больше не могу оставаться.

Она поспешно вышла из комнаты, не сказав больше ни слова, и Филипп задул свечу, горевшую на столике рядом с кроватью, и откинулся на спинку кровати.

Филипп закрыл глаза, и его единственной мыслью было: «Она возненавидит меня утром из-за этого поцелуя». Он не мог заставить себя жалеть о случившемся, но не думать об этом нельзя… А если бы он подождал чуть дольше? А если бы он никогда не коснулся своими губами ее губ?

Но почему его это так волнует? Почему именно здесь и почему именно она?

Филипп открыл глаза, но было так темно, что можно было и не открывать их. Он ничего не видел, но продолжал лежать на спине с открытыми глазами, уставясь в потолок.

Филипп никогда так не целовался. И этот поцелуй заставил его вспомнить об Эсме. Никто не знал ее фамилии, да это было и не важно. Ей достаточно было имени — Эсме. Она жила в Париже и слыла лучшей куртизанкой на континенте.

Филипп услышал о ней вскоре после того, как приехал в Париж. Он увидел ее через три недели после приезда в этот город. Прошло три месяца, прежде чем она согласилась стать его любовницей.

— Меня не интересует примитивное занятие любовью, — заявила она после того, как они вошли в ее спальню.

Она прилегла на свою большую кровать с пуховой периной, одетая в какие-то кружева и шелка, которые, как казалось, так легко было снять. Эсме приглашающе взмахнула рукой — Филиппа не надо было долго уговаривать. Она говорила с таким смешанным акцентом, что невозможно было определить ее происхождение. Но в тот момент Филиппа мало волновало ее прошлое. Он собирался заняться любовью с лучшей куртизанкой на континенте.

— Ты согласен? — спросила она.

— Конечно, как скажешь, — ответил он.

Филипп знал, что согласиться со всем, что скажет женщина, — лучший способ пробраться к ней в постель.

— Именно, — ответила она с гордой улыбкой на накрашенных губах. — Некоторые мужчины не прислушиваются к тому, что говорит женщина, и это плохо. Иногда женщина «говорит без слов». Но ты должен учиться слушать и давать ей то, чего она хочет. И тогда, Филипп, она даст тебе то, чего хочешь ты.

Он не понял сначала, как это способствует любовным играм. Но она была легендарной личностью, поэтому он решил, что она знает, о чем говорит, хотя ему уже не терпелось перейти от слов к делу.

— Чего же ты хочешь? — спросил он, забыв добавить в свой голос соблазнительную хрипотцу.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Он поцеловал ее. Через секунду она остановила его.

— Нет. Увидев мужчину, женщина уже через секунду понимает, хотела бы она иметь его своим любовником. Однако поцелуй может изменить ее мнение. Твой поцелуй слишком тороплив, слишком энергичен.

— Это всего лишь поцелуй.

— Нет, это нечто большее. Ты целуешь, чтобы доминировать, чтобы подчинить, чтобы устранить препятствие на своем пути. Я не закрытая дверь, в которую ты должен вломиться, я ключ, который откроет эту дверь. Поцелуй должен быть уговором с помощью лести, убеждением, соблазнением женщины. С каждым поцелуем, с каждым прикосновением ты должен представлять себе, что, кроме этой женщины, нет никого на всем белом свете. А теперь поцелуй меня еще раз.

Он поцеловал ее. Той ночью Эсме научила его целоваться. Ночь за ночью в течение недели она учила его и многим другим вещам. Она, несомненно, оправдывала свою репутацию самой умелой куртизанки Европы. Но все уроки Эсме не смогли подготовить его к тому, что только что произошло с ним. И поцелуй Эсме не мог сравниться с поцелуем Анджелы.

И теперь ему казалось, что сравнение этих поцелуев было подобно сравнению Сикстинской капеллы с рисунком, сделанным прутиком на грязном песке.

Но Анджела прервала поцелуй, она остановилась и убежала.

Что он сделал не так? Он не мог думать ни о чем во время поцелуя и, возможно, забыл о тех вещах, которым его учила Эсме. А может, Анджеле стало неприятно? Бог его знает, что нужно женщинам, когда их целуют. Но ведь он должен был напомнить ей, от чего она отказывается, выбирая монашескую жизнь.

Анджела сидела на первой скамье часовни, глядя на статую Мадонны с младенцем, но сегодня она не рисовала. Ее альбом, лежащий на коленях, был открыт, карандаш лежал без пользы, а она смотрела на рисунок, который начала недавно.

Это был черновой набросок, сделанный смелыми, быстрыми штрихами, — Филипп в ванне. Абрисом она обозначила его широкие плечи и спину. Чуть подробнее был прорисован профиль (теперь она уже хорошо знала его искривленный нос). Волосы гладко зачесаны назад. На губах играет легкая улыбка. Ей каким-то непостижимым образом удалось изобразить его порочным и соблазнительным одновременно.

А возможно, ей просто удалось показать его таким, каким он был на самом деле.

— Вот ты где, — раздался голос. Захлопнув альбом, Анджела повернулась и увидела Хелену.

— Там же, где всегда, — ответила Анджела.

Хелена села на скамью.

— Иногда я спрашиваю себя, сколько же времени мы проводим в этой часовне, — сказала Анджела. — Мы заперты в четырех стенах, тогда как снаружи — целый мир.

— И, тем не менее, это нам не надоедает, — добавила Хелена.

— Ты скучаешь по своей прежней жизни?

— По жизни солдатской жены? На самом деле нет. Правда, иногда я скучаю по Джону, хотя он оставил меня.

Джон был мужем Хелены, он погиб во время войны на континенте. Она говорила о нем очень редко, а когда такое случалось, Анджела толком не знала, как реагировать. Поэтому она просто положила свою руку на руку Хелены и помолчала.

— Должна признаться, — начала Хелена, — что с появлением лорда Инвалида здесь действительно стало все по-другому. Теперь здесь есть мужчина.

Анджела засмеялась, и звук эхом отозвался в комнате. — Да.

— Он по-прежнему такой же противный?

— Нет, — ответила она, опустив голову, чтобы Хелена не заметила ее улыбки.

— Будь осторожна, Анджела. В конце концов, мужчины всегда причиняют нам страдания. Но ты уже знаешь это.

Анджела действительно знала это. Но в данный момент, когда поцелуй Филиппа все еще горел на ее губах, удовольствие, которое мужчина может доставить женщине, было гораздо более важным, живым и реальным, чем какое-то туманное представление о возможных страданиях.

 

Глава 7

Вопреки ожиданиям после того, что случилось, Анджела не терзалась ненавистью к самой себе. Это ее тревожило, но никакой ненависти к Филиппу у нее тоже не было. И вообще, разве могла она испытывать чувство вины после такого… головокружения?

«Ничто не может сравниться с прекрасным первым поцелуем, который заставляет девушку чувствовать себя окрыленной и по-настоящему живой, — с вздохом подумала она. — Даже если это второй первый поцелуй». Анджела была более чем довольна и даже почти счастлива. То, что ей довелось испытать два первых поцелуя, когда любая девушка должна была довольствоваться одним, а то и вообще не испытать ни одного, нисколько не смущало ее.

Но это будет ее последний поцелуй, поклялась она себе. Он должен стать последним, потому что она не собиралась покидать аббатство, а Филипп, конечно же, не мог остаться. Впоследствии Анджела, конечно, может пожалеть об этом, но сейчас она была по-настоящему счастлива.

На следующее утро она вместе с другими монахинями молилась в часовне. Вдруг с шумом распахнулась дверь. Анджела подняла голову и обернулась.

Филипп стоял в дверном проеме, держась за распахнутую створку. Раздался общий вздох удивления, а момент спустя — облегчения, когда стало ясно, что часовня не рухнет и не загорится, несмотря на то, что ее порог переступил порочный мужчина.

Аббатиса, читавшая молитву, прервалась на короткое время, затем продолжила службу. Она не собиралась обращать внимание на Филиппа. Так же повели себя еще несколько монахинь, тогда как остальные сделали вид, что не замечают ничего необычного.

Анджела открыто наблюдала, как он, слегка прихрамывая, идет по проходу. Подойдя к ее скамье, он остановился, затем начал пробираться к ней. Хелена, не прерывая молитвы, лишь выразительно повела бровями и подвинулась, пропуская его. Бедняжка Пенелопа, казалось, забыла обо всем на свете и, широко открыв глаза, неотрывно смотрела на Филиппа. Только когда он подошел вплотную, она опомнилась и, потупив взгляд, немного подвинулась на скамье, давая возможность Филиппу сесть рядом с Анджелой.

Анджела сидела ни жива, ни мертва. Почему-то вспомнилось, как в детстве ей советовали не кормить бродячих собак, иначе они будут следовать за тобой повсюду. Уже во второй раз Филипп разыскивает ее.

В глубине души она была довольна. Ну, совсем немного. Филипп сел на скамью рядом с ней. Через секунду он прошептал:

— Почему на скамьях нет обивки? Они ужасно неудобные.

— Они и не должны быть мягкими.

— Как твои платья? Мне бы хотелось увидеть тебя в шелке или в атласе. А если совсем честно, мне бы хотелось снять с тебя все платья.

— Ш-ш-ш!

Филипп смиренно сложил руки и склонил голову. Но уже через секунду он повернулся к ней и опять шепотом спросил:

— О чем мы молимся сегодня утром?

— Чтобы вы вели себя тихо.

Он понял намек. Но даже замолкший Филипп отвлекал ее. Анджела сидела в молитвенной позе, но ее мысли были вовсе не о Боге и даже не о спасении. Нет, она представляла себя в атласном платье. Это будет платье цвета бледного аквамарина или цвета яйца малиновки. Оно может быть отделано золотой нитью и жемчугом. Ее шелковые чулки и нижнее белье, украшенное кружевом, будут ласкать ее кожу роскошной мягкостью.

В своем воображении Анджела в этом платье отправлялась на бал в Лондоне. Она никогда не бывала на балах в Лондоне, но на сельских балах родного графства ей приходилось бывать. Лондонские балы, должно быть, в тысячу раз великолепнее, и невозможно даже представить себе насколько.

Гораздо легче было вообразить, как в огромном зале великолепного дворца в изысканном шелковом платье она вальсирует с Филиппом.

И не важно, что сейчас он с трудом может ходить, не говоря уже о том, чтобы танцевать.

Не важно, что у нее нет шелкового платья и нет денег на то, чтобы купить его, и нет приглашения на бал, на котором можно было бы появиться в таком платье. Да она даже не имела представления о том, что сейчас носят.

Не важно, что она не в Лондоне, не собирается туда, и у нее нет причин туда ехать.

Не важно, что она живет в аббатстве и готовится провести всю свою жизнь именно здесь, продолжая носить колючие шерстяные платья, проводить время в молитвах, вместо того чтобы веселиться и танцевать, и только к мечтах обнимать и целовать Филиппа.

Прошлым вечером каким-то чудом ей удалось прервать их поцелуй. «Я должна идти. Я не могу оставаться», — сказала она. И только сегодня утром она осознала смысл своих слов: она должна покинуть аббатство, она больше не может оставаться здесь. Но ей некуда было идти, потому что это было единственное место в мире, где ее всегда ожидал радушный прием.

Таким образом, несмотря на то, что она так хотела иметь в своей жизни шелковое платье и еще хотя бы один обжигающий душу поцелуй, у нее не будет ни того, ни другого. Головокружение, которое она испытала вчера, начало постепенно проходить, и Анджела смиренно, хотя и с грустью это приняла.

— Ты плачешь? — тихо спросил ее Филипп.

— Нет, — солгала она, смахивая непокорную слезу и быстро сморгнув, чтобы за ней не последовали другие.

— Абсолютно уверен, что лгать грешно, особенно в церкви.

— Филипп, может быть, вам следует сосредоточиться на собственной молитве, а не на моей.

— Я молился о том, чтобы прекратились эти проклятые боли в ноге, но пока Бог меня не услышал.

— Вам следует принять это как знак оставаться в постели, а не бродить по монастырю.

— Я пытался. Но я устал ждать и думать о том, что, не дай Бог, не увижу тебя этим утром.

— Не волнуйтесь, я не позволю вам голодать.

— Конечно, но ведь завтрак может принести кто угодно. А ты можешь не прийти из-за того, что произошло вчера вечером, — сказал Филипп, до предела понизив голос, поскольку заметил, что Хелена и Пенелопа насторожились, пытаясь подслушать их разговор.

Анджела не ответила. Служба подошла к концу, монахини встали и направились к выходу, но Анджела и Филипп остались на месте.

— Ты ведь все помнишь? — спросил Филипп.

— Конечно.

— Я просто хотел убедиться в том, что ты не считаешь, наше вчерашнее приключение большим грехом и не собираешься провести весь день на коленях, моля Господа о прощении, вместо того чтобы нести мне завтрак.

— Вы самый эгоистичный мужчина на свете.

— Я просто хотел бы заметить, что вчера остановились именно вы. А это означает одно из двух: или вы устояли перед соблазном, или поцелуй был не слишком соблазнительным, — сказал Филипп, и у Анджелы возникло желание рассмеяться. «Не слишком соблазнительным!» Он был более чем соблазнительным — причем настолько, что мысль о том, что она проведет всю оставшуюся жизнь без поцелуев, заставляла ее рыдать.

Анджела повернулась и внимательно посмотрела на Филиппа: он с преувеличенным вниманием рассматривал часовню, якобы восхищенный каменными стенами и действительно великолепными витражами, и Анджела все поняла. Он не был уверен в том, что достаточно хорош для нее. Она поняла, что он очень хотел доставить ей удовольствие, но не был уверен в том, что ему это удалось.

— Хотя бы один из нас перед лицом соблазна должен проявлять большее благоразумие, — сказала она. — Согласитесь, что в этом деле у меня гораздо больше опыта.

— Я тоже мог бы попрактиковаться в этом. Вы мне поможете? — спросил Филипп, и Анджела вновь заметила озорной огонек в его глазах, который подсказал ей, что он шутит — слегка.

— Так, значит, я должна поцеловать вас, чтобы вы могли заставить себя остановиться перед соблазном?

— Вы оказали бы большую услугу многим женщинам. Дело в том, что если я научусь сдерживать себя, то, несомненно, сумею избежать брачных уз или, по крайней мере, дуэлей.

— Но ведь в нашем случае это вы должны меня соблазнять, — напомнила ему Анджела и тотчас пожалела об этом.

Совсем не стоило усложнять свое и без того непростое положение!

— Я даю вам шанс исправить меня. Ведь женщины всегда хотят этого. Изменить мужчину, исправить законченного шалопая…

— Всем известно, что вы хуже шалопая.

— Значит, тем я в большей степени нуждаюсь в исправлении, — кратко парировал Филипп.

— Вы просто невозможны. Вам об этом известно?

— Да, скорее всего именно поэтому я вам и нравлюсь, — добавил он со своей дьявольской улыбкой.

Боже, как она будет скучать по этой улыбке! — Вы ошибаетесь, — твердо ответила она.

— Анджела, — с шутливой серьезностью произнес Филипп, — мы уже говорили с вами о том, что грешно лгать в церкви.

— Значит, я не должна лгать в церкви, но имею право целовать мужчину, который не является моим мужем?

— Я уверен, что этому можно найти какое-то логичное объяснение, но мне трудно думать об этом на пустой желудок.

Они встали и направились к выходу. На этот раз, идя по проходу, они старались не касаться друг друга. И Анджела была этому рада. Конечно, они могли шутить, говоря о соблазне и совращении, преследующем самые праведные цели, но что, если все эти слова — лишь дымовая завеса, маскирующая истинные желания?

У дверей часовни их ждала аббатиса. Она была в таком же сером платье, как все монахини монастыря, и этот цвет неплохо сочетался с сединой ее волос. Она была далеко не молода — возможно, ей было около шестидесяти, но до сих пор оставалась очень интересной женщиной. У нее были удивительные глаза, строгие и в то же время добрые — ярко-зеленые, лучистые, обрамленные темными ресницами.

— Лорд Хантли, может, мы с вами пройдемся, пока Анджела готовит вам завтрак?

— Конечно, леди Кэтрин, — ответил он, и это был единственно возможный ответ.

Анджела поклонилась аббатисе и исчезла в холле. Когда Филипп вновь обратил свое внимание на аббатису, то заметил на ее губах слабый след понимающей улыбки.

— Я вижу, вы чувствуете себя гораздо лучше.

— Да. И я очень благодарен вам за проявленную заботу.

— Это наш долг, — ответила она. Они шли по коридору в направлении его комнаты. — Похоже, вам нравится здесь. Может, вы подумаете о том, чтобы принять послушание? Здесь неподалеку есть мужской монастырь.

Прежде чем ответить, Филипп закашлялся, подавляя усмешку.

— Не думаю, что мне подойдет такая жизнь, хотя, вероятно, не следует говорить такие вещи.

— Напротив. На мой взгляд, цель жизни заключается в том, чтобы знать и видеть свой путь и твердо следовать ему. Религиозная жизнь — та, какой мы живем здесь, в монастыре, — конечно, подойдет не каждому.

Теперь Филипп понял, что они говорят уже не о нем, а об Анджеле.

— И, тем не менее, каждый находит у вас радушный прием, независимо от того, что привело его сюда.

— Мы здесь не судим, а просто предлагаем покой и защиту.

— Анджела сказала мне, что еще не приняла постриг.

— Похоже, она очень откровенна с вами, — задумчиво произнесла аббатиса.

— Но разговоры спасают от скуки, здесь не так много развлечений.

— Да, разговоры или игра в карты, — добавила она. — Я вчера вечером случайно проходила мимо вашей комнаты.

— Наверное, карточные игры у вас под запретом, — сказал Филипп, настраиваясь на то, чтобы выслушать нравоучение на тему страшной греховности попыток соблазнить женщину в стенах монастыря.

— Под запретом, — согласилась настоятельница. — Помнится, ваша матушка любила играть в карты.

— Правда? — Филипп даже остановился от удивления.

Меньше всего он ожидал услышать такие слова от аббатисы. Он давным-давно оставил надежду узнать что-либо о своей матери, которая умерла, родив его и брата.

— Неужели отец вам ничего о ней не рассказывал? — спросила настоятельница, когда они продолжили свой путь.

— Ни словечка.

Его отец никогда не говорил о своей покойной жене. Филипп знал лишь имя матери, которое он увидел в семейной Библии, когда ему было десять лет. В этом возрасте он был достаточно любопытным, но понимал, что отца об этом лучше не спрашивать. Филипп никогда не задумывался о том, что она была живым человеком, со своими желаниями и предпочтениями, симпатиями и антипатиями, и о том, что он мог унаследовать некоторые ее черты.

— Думаю, что вашему отцу было слишком больно говорить о ней, ведь они так любили друг друга.

Филипп едва удержался от желания вновь остановиться. Разве мог его отец вообще кого-нибудь любить? Вновь потрясающее открытие.

— У меня создалось впечатление, что это был скорее брак по расчету. Он получил наследника, и не одного, поэтому у него не было необходимости жениться еще раз. Я никогда не думал, что он действительно любил ее.

— Ну, так говорили в свете, — засмеялась леди Кэтрин. — Ваш отец был такой скрытный и сдержанный, а вот матушка, наоборот, была раскованной и довольно своенравной. Мэдлин любила танцевать, могла до самого утра играть в карты. Они были полной противоположностью друг друга. Но стоило увидеть их вместе… и все становилось ясно.

— Вы хорошо ее знали?

— Мы обе занимались благотворительностью, в одном из таких комитетов я с ней и познакомилась. Но я достаточно хорошо знала Мэдлин, чтобы увидеть в вас некоторые ее черты.

— В самом деле?

Он не хотел, чтобы настоятельница догадалась, как сильно он всегда хотел узнать что-нибудь о своей матери, но упустить такую возможность он не мог.

— У вас, ее глаза, ее бесшабашность, любовь к шумным веселым компаниям и полное неприятие одиночества. Она никогда не была замешана ни в каком скандале, но всегда была в шаге от него. Она была очень жизнерадостной женщиной и, что удивительно, несмотря на свой титул, никогда не ставила себя выше остальных.

Филипп еще некоторое время двигался в полном молчании и раздумывал над тем, почему же он ничего не знал о своей матери и никогда никого не расспросил. Интересно, а что знает о ней его брат-близнец?

Попрощавшись у дверей его комнаты, настоятельница отправилась по своим делам, а Филипп, закрыв дверь, подвинул стул к окну и погрузился в размышления.

Его отец слишком сильно любил мать. Так сильно, что когда она умерла, подарив жизнь Филиппу и его брату Девону, у него не осталось любви на сыновей. «Значит, — подумал Филипп, — любовь даруется человеку в ограниченных количествах».

А если у него глаза, как у матери, значит, Девон тоже унаследовал ее глаза, поскольку они были просто копией друг друга. Только теперь он мог понять, что чувствовал его отец, когда дети смотрели на него глазами любимой жены и молили о внимании. Наверняка для него это было чертовски тяжело. Неудивительно, что отец старался избегать их. Особенно Филиппа, ведь он во всем походил на мать. Филипп всегда чувствовал, что отец уделяет ему внимание лишь потому, что он является наследником и его просто необходимо научить управлять поместьем. Ведь именно поместью и другим скучным вещам его отец придавал огромное значение. А возможно, отцу очень хотелось, чтобы Филипп больше походил на него. Но теперь отца уже нет и спросить не у кого.

Неудивительно, что он всегда старался, как можно меньше думать и чувствовать. Ведь всегда есть опасность обнаружить в своей голове неприятные мысли или чувства. Неудивительно, что четыре года в Париже он провел в пьяном забытьи.

А теперь он попал туда, где самые главные занятия — размышления и покаяние. Почему люди добровольно обрекают себя на затворничество, он не знал. Единственным отвлечением была попытка соблазнить Анджелу. Но это необходимо прекратить.

Вдруг он влюбится в нее? Филипп всегда считал, что не способен на это утонченное чувство и в этом отношении он похож на своего отца. Но если представить себе женщину, в которую он мог бы влюбиться, то это, конечно, Анджела. С ее лицом, фигурой, голосом.

Она делала ставки на секреты, и они казались более ценными, чем самые породистые лошади, огромный особняк, бездонные запасы лучшего бренди или сундук золотых соверенов.

Она научила его говорить «пожалуйста» — а отсюда всего один шаг до мольбы, — но он не возражал. Она заставляла его говорить «спасибо», и он ничего не имел против.

Даже лучшая куртизанка Европы не была способна на поцелуй, каким одарила его Анджела.

Да, она была той самой женщиной, которую он мог полюбить.

Любовь неизбежно приводит к потерям. Это стало ему ясно теперь, когда он узнал больше о браке своих родителей. Проиграть карточную игру — это одно дело. Потерять любовь — совсем другое. Нередко бывало так, что Филипп, начиная игру с парой последних фунтов, выигрывал крупную сумму. Но в любовной игре он видел лишь опасность колоссальной потери.

Возможно, он не очень азартен.

Филипп взял со столика колоду карт, перетасовал их и наугад вытащил карту. Дама червей. Для этой карты у него не было истории.

И тут в комнату вошла Анджела. Филипп вложил карту в колоду и снова перетасовал карты.

— Я принесла вам завтрак, — сказала она своим удивительным пьянящим голосом. Интересно, что теперь, имея возможность слышать этот голос, он не испытывал потребности в бренди. Хотя, в отличие от ее голоса, бренди уносил прочь мысли.

— Спасибо, — сказал он, кивнув. — Поставьте на столик. Пожалуйста.

— Вам еще что-нибудь нужно? — Филипп уловил волнение в ее голосе.

— Нет, спасибо.

Теперь он не мог на нее смотреть. Мало того, что он пытался противостоять желанию, обладать этой женщиной. Он не должен позволить себе полюбить ее, что еще недавно казалось ему совершенно невероятным.

— Похоже, вам не помешало бы побриться. Он провел рукой по щеке. Она права.

— Похоже, что так.

— Филипп. — Анджела замолчала, но он понял, что она собирается его спросить: «Что-то не так?» Ему не хотелось отвечать на этот вопрос, поэтому он отвернулся и начал смотреть в окно. Он так и не повернулся, пока за ней не закрылась дверь.

Она, вероятно, рассержена. Возможно, даже оскорблена его неожиданной холодностью. Но ведь она знает, что он «самовлюбленный негодяй». Она так старалась быть добродетельной, а он порочен до мозга костей. Ему придется уехать.

Анджела готовила ужин. Раздражение не покидало ее. Она взяла морковь и стала нарезать ее к ужину. Нож, легко разрезая оранжевую мякоть, стучал по деревянному столу. Иногда она ударяла так сильно, что лезвие врезалось в доску, но она не обращала на это внимания, вытаскивала нож и продолжала крошить морковь на мелкие кусочки.

Когда она принесла Филиппу завтрак, он держался холодно и отчужденно. Это бы ее не задело, но уж слишком, разительным был контраст с его обычным поведением — флиртующим, соблазняющим и озорным.

Чуть позже она принесла ему принадлежности для бритья и услышала то же самое: «Спасибо. Поставьте сюда». А потом он отворачивался к окну, избегая смотреть на нее. Если он не смотрел в окно, то тасовал карты, вытаскивая по одной, внимательно рассматривая и отправляя обратно в колоду.

Она знала, что он вспоминает истории, связанные с той или иной картой. На сей раз, он не делился с ней своими воспоминаниями, но она легко могла себе представить, о чем они. Все его приключения были связаны в основном с вином и женщинами. С женщинами, которые, вероятно, сами бросались в его объятия, не прерывали поцелуев и не сбегали. И конечно, не собирались давать обет непорочности. Это были другие женщины, которые просто предлагали ему себя.

Они были не похожи на нее.

Она принесла ему обед, но все оставалось по-прежнему. Она напомнила ему, что должна осмотреть его раны, но ort ответил, что в этом нет необходимости.

И Анджела провела весь день, раздумывая над тем, что бы ему отнести, — точнее, ища повод зайти к нему. И это было глупо, потому что он явно не желал ее видеть. А ей, хоть и стыдно было в этом признаваться, так хотелось быть рядом, видеть его глаза и чувствовать себя «почти счастливой».

— Анджела, с тобой все в порядке? — спросила Пенелопа, которая сидела за столом напротив и чистила картошку.

— Все замечательно.

— Да ты просто атакуешь эту морковь, — добавила леди Кэтрин, резавшая лук.

Анджела положила нож.

— Что вы ему сказали? — с вызовом спросила Анджела настоятельницу.

Все в кухне замолчали, никто и никогда не позволял себе говорить с аббатисой таким тоном.

— Прости, не поняла. — Леди Кэтрин, похоже, не рассердил вызывающий тон послушницы, хотя было видно, что она немного растерялась.

— Вчера утром он был… совсем другим. — Анджела не могла найти подходящих слов. — Но после вашего разговора он так холодно держится со мной. Интересно, что же такое вы ему сказали. — Анджела замолчала и вновь начала яростно кромсать морковь.

— Ты говоришь о лорде Инвалиде? — спросила Пенелопа.

— А разве у нас тут есть другие мужчины?

— Вчера ты называла его Филипп, а не «он».

— Это не имеет никакого значения, — сказала Анджела, пожав плечами.

— Я с ним говорила о том, что не имеет к тебе никакого отношения. Я ему рассказала о его матери. Он никогда не знал ее, а я была с ней знакома. Вот и все.

— О! — И она не смогла удержаться от вопроса:

— Он не сказал, когда уезжает?

— Нет. Я предложила ему подумать над тем, чтобы самому принять постриг, раз ему здесь так нравится.

Анджела рассмеялась.

— Вот и его реакция была такой же. Кстати, если говорить о постриге, когда ты собираешься принять его, Анджела? — спросила настоятельница.

Это был хороший вопрос. У нее в голове эхом отдавались вчерашние слова: «Я должна уехать. Я не могу остаться». Но она была очень робкой и не могла решиться на этот шаг, хотя перспектива навеки остаться в этих стенах тоже ее очень пугала. Конечно, у нее есть причины оставаться здесь, но она часто думала, что уехала бы моментально, если бы было куда, ведь уехать домой она не могла.

— Я еще не знаю, — сказала Анджела. Она закончила крошить морковь и начала резать картошку, которую начистила Пенелопа.

— Хорошо, — произнесла настоятельница так спокойно, что Анджела позавидовала ее терпению. — Лорд Хантли довольно быстро идет на поправку. Я не думаю, что он здесь надолго задержится.

— Мне хотелось бы знать, когда он уезжает, — сказала Анджела.

— Если он уедет, я буду скучать по нему, — сказала Пенелопа, слегка вздохнув.

— Ты будешь единственной, — ответила Анджела.

«Уж я-то не буду по нему скучать», — самой себе решительно сказала Анджела. Наоборот, она с облегчением вздохнет, когда он уедет. И все станет по-прежнему: жизнь будет тихой, спокойной и безопасной. Она не будет скучать по шутливой пикировке с Филиппом. Она не будет скучать по его соблазняющему взгляду, по его прикосновениям, поцелуям, она даже не вспомнит то томящее влечение, которое испытывала к этому мужчине. Так, по крайней мере, она для себя решила.

В тот вечер Анджела допоздна задержалась с ужином. Ей хотелось узнать, будет ли он искать ее, как искал тем утром. Но этот мужчина вновь разочаровал ее, что совсем не улучшило ее настроения.

Когда Анджела принесла ужин лорду Инвалиду, ее настроение было таким же мрачным, как вечернее небо за окном. Головокружительный восторг, с которым она проснулась утром, давно исчез, но ей безумно хотелось вернуть это состояние.

— Вы, должно быть, проголодались, — сказала она, входя в комнату. Он, как и днем, сидел у окна и смотрел в темное стекло, словно пытаясь разглядеть в сгустившихся сумерках свое будущее. На столике рядом с кроватью горели две свечи, но света от них было не много.

— Проголодался.

— Странно, что вы не отправились меня искать, требуя ужина.

Он пожал плечами. Ей захотелось дать ему хорошую затрещину, чтобы встряхнуть его, и если бы ее руки не были заняты подносом с едой, она бы это сделала. Но она лишь с грохотом поставила поднос на столик и разразилась гневной тирадой:

— Прекратите! Весь день вы пожимаете плечами, когда я пытаюсь с вами заговорить. После того как настоятельница поговорила с вами, вы держитесь холодно и отчужденно. Какое отношение этот разговор имеет к тому, что происходит между нами? Ко мне?

— Она рассказала вам об этом?

— Да. Женщины имеют обыкновение разговаривать, Филипп. Я думала, что уж вам-то это известно. Иначе как бы вы заработали свою репутацию? И как бы вся Англия узнала о погубленных вами девушках? Мне даже странно, что некоторые детали до сих пор неизвестны.

— Ты сказала ей о том, что мы целовались вчера вечером? — прервал он ее.

— Нет, — пробормотала она.

— Отчего же?

— Потому что у меня могут быть неприятности. Меня могут попросить покинуть монастырь, а мне некуда идти.

— А ты не подумала о том, что я могу попросить тебя уехать со мной?

— Вообще-то нет.

— Хорошо, — сказал он, и в его голосе послышалось облегчение.

Ну и грубиян! Мысль о том, что он может предложить ей поехать с ним, ни на секунду не приходила ей в голову. Но это не означало, что ей этого не хотелось.

— Да. Конечно, хорошо. Как же, ведь вы пополните список своих побед. Только одно вас, наверное, огорчает, что в этом случае вы были не первым.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Не говори так, — резко сказал он, и Анджела обернулась:

— Но это правда. В моей жизни уже был мужчина, так что я товар второго сорта.

— О, Анджела! — тихо произнес он, и в его голосе послышалась боль.

К ее удивлению, он порывисто встал, подошел к ней и обнял. Еще больше она удивилась, когда он тихо, но твердо произнес:

— Ради Бога, замолчи.

Он прижался губами к ее губам, заставляя ее умолкнуть. Но через секунду он вновь заговорил.

— На самом деле все это не имеет никакого значения, — тихо сказал он.

Она открыла рот, собираясь запротестовать, но ее слова затерялись в новом поцелуе.

— Это для тебя не больше чем ошибка… если это вообще ошибка.

На этот раз, когда она открыла рот для протеста, он воспользовался этим, чтобы углубить поцелуй.

Филипп крепко обнимал ее, поглаживая по спине и опускаясь ниже. Она ухватилась за воротник его рубашки, судорожно сжимая его в кулаках. В поисках опоры они прильнули друг к другу, и если бы один упал, то утянул бы за собой другого. «Падший ангел, — подумалось ей, — почему бы вновь не упасть с небес?»

Вдалеке слышались раскаты грома. Но разве эта буря могла их остановить?

«Только законченный и совершенный негодяй может так целоваться. Да он просто дьявол». Он имел вкус соблазна. Его руки ласкали и исследовали ее тело, и это был огонь, сжигающий и уничтожающий все самые благие ее намерения. Когда он держал ее в объятиях, ее единственная мысль была о том, что вечность слишком коротка.

И в тот момент, когда она готова была отдать этому «дьяволу» душу, он отстранился от нее, почти бездыханной.

— Теперь моя очередь остановиться, — объяснил он. Анджела стояла, совершенно потрясенная, безуспешно пытаясь прийти в себя, а он спокойно подвинул стул к столику, сел и начал есть.

— Ты так и собираешься стоять? Может, присядешь и составишь мне компанию?

Он не предложил ей уйти, и она была этому рада — уходить ей совсем не хотелось.

— Куда же мне сесть?

— Можно сесть на кровать, — предложил он. Можно было бы, подумала она, но тогда она никогда не уйдет. Но дикая слабость в коленях, которую она продолжала ощущать, заставила ее присесть.

— Вероятно, через день-два я уеду, — сказал он.

Она должна была почувствовать облегчение, а не эту пустоту и боль предчувствия, что будет тосковать по нему еще до того, как он уедет. Это на самом деле было глупо. Она ведь с самого начала знала, что он не останется здесь.

— Куда ты отправишься?

— Думаю, в Лондон.

— Чем ты будешь заниматься?

— Тем, что мне удается лучше всего: пить до потери сознания, играть в карты, проигрывать фамильные драгоценности, потом отыгрывать их, продавать, а деньги тратить на бренди.

— А как насчет женщин и дуэлей? — не удержалась от вопроса Анджела.

— Тоже, вероятно, но это у меня получается не так хорошо.

— Ты соблазнил меня, — сказала она.

Слова вылетели прежде, чем она смогла остановить их.

— Значит, мои навыки совершенствуются, — сказал он, слегка улыбаясь. — Хотя ты должна признать, что конкуренция у меня была небольшая, — заметил он.

— Только мое здравомыслие и обещание Богу.

— Ты ведь примешь постриг, когда я уеду, не так ли?

— Вероятно, да. Только совсем не по тем причинам. Но я не хочу об этом говорить.

— Хорошо, — сказал Филипп, вновь пожимая плечами. Вновь, теперь совсем рядом, послышались раскаты грома.

— Что настоятельница рассказала тебе о твоей матери?

— Мы не будем говорить об этом, — твердо ответил Филипп.

Немного помолчав, Анджела сдалась и засмеялась.

— Что смешного?

— Мы оба отказываемся говорить на некоторые темы, если только не за карточной игрой.

— Чтобы говорить на эти темы, нам нужно о них думать, а мне кажется, что нам с тобой делать этого не хочется.

— Я постоянно думаю об этом, — призналась Анджела.

— Пребывание здесь настраивает на размышления. Но такой образ жизни просто сводит меня с ума. Я не знаю, как ты это выдерживаешь, Анджела. Ты здесь уже шесть лет, насколько я помню, и все это время ты размышляешь о вещах, которые причиняют тебе боль. Странно, что ты до сих пор не лишилась рассудка.

— Думаю, дело в том, что, размышляя, можно прийти к приятию прошлого, затем научиться прощению и, наконец, смирению, — сказала она, воспроизводя когда-то давно внушенную ей формулу.

— Я склонен игнорировать проблему, пока она не исчезнет. Конечно, что-то нужно сказать или сделать, чтобы ее устранить, и продолжать жить дальше.

— Как тебе это удается? Я не пытаюсь обвинить тебя, но все эти женщины… А ты просто уходишь. Как ты это делаешь?

— Наверное, я просто не думаю об этом. — Но как у тебя это получается?

— В миру, за стенами аббатства, все гораздо проще. Там есть бренди, которое очень помогает. После нескольких стаканчиков ты уже не очень хорошо соображаешь, если соображаешь вообще. А если вдруг приходят какие-то серьезные мысли, то наутро ты о них уже и не вспоминаешь.

— Разве это единственный способ? Однажды мне пришлось попробовать бренди, и оно показалось мне противным.

— Ну, есть еще карточные игры, скачки, званые вечера, есть другие люди и их проблемы, — добавил Филипп.

— Я скучаю по балам, мне не хватает танцев и бальных нарядов, предвкушения неожиданных встреч.

— Значит, у вас уже был первый бал?

— Неофициальный. Я не была в Лондоне. Но я бывала на наших провинциальных балах. Там-то я с ним и познакомилась.

Не было необходимости объяснять, о ком она говорит. Странным образом утешало то, что Филипп уже знает о нем, так что теперь можно ничего не объяснять.

— Значит, вы из достаточно знатной семьи.

— Да, мой отец виконт. Предполагался выгодный брак. Я ведь старшая из сестер, поэтому мой проступок сказался и на их судьбе.

— И дуэль была?

— Да, — ответила Анджела после секундного колебания. Это один из тех фактов, о которых ей совсем не хотелось говорить, но не думать об этом она не могла. Разговор свернул на ту тропинку, по которой ей совсем не хотелось идти, но остановиться она уже не могла.

— Он не стал стрелять мимо, не так ли? — предположил Филипп.

— Он промахнулся, но мой отец все равно скончался, — печально сказала Анджела.

— Что случилось?

— После выстрела Лукаса с отцом прямо на месте дуэли случился удар. Его сердце не выдержало потрясения — так объяснил Деймиен, мой брат, который был секундантом отца.

— Этот мерзавец не должен был принимать вызов, а в случае дуэли не имел права стрелять.

— Я думаю, его можно понять, — начала она. — Он тоже рисковал жизнью. Мой отец собирался его убить, в этом нет сомнений.

— Чушь. Дуэль — дело чести, а у Фроста ее не было, так что ему нечего было защищать. Он должен был позволить вашему отцу стрелять первым.

— Вы обычно так поступаете?

— Не имеет значения, стреляю ли я первым, потому что я, как всем известно, плохой стрелок, — сказал Филипп.

— В таком случае вам повезло, что вы еще живы. Неужели все те мужья и отцы, с которыми вам доводилось стреляться, промахивались?

— Мне повезло два раза. Во время одной дуэли я убедил моего брата-близнеца пойти вместо меня. Он получил пулю в плечо. А во время второй я умудрился выстрелить в себя сам, что было, в общем-то, справедливо. Я это заслужил.

— Не могу не согласиться, — сухо ответила она.

— Мне очень жаль вашего отца.

— Мне тоже, — ответила Анджела, и они опять замолчали. Затем она произнесла:

— Теперь ваша очередь. Я рассказала о том, о чем предпочла бы не говорить, теперь рассказывайте вы. Так будет честно.

— Ладно, — сказал Филипп, но прошла вечность, прежде чем он заговорил. Ее любопытство все возрастало. — Настоятельница сказала, что моя матушка тоже любила играть в карты.

— И это все? Я рассказала тебе о том, что фактически убила собственного отца, а все твои откровения сводятся к тому, что твоя матушка любила играть в карты! — Она посмотрела на него так, словно он был не в своем уме, если осмеливался сравнивать такие вещи.

— Во-первых, ты не убивала своего отца. Он сделал то, что должен был сделать, что сделал бы любой человек чести. И поверь мне, не каждый считающий себя таковым это делает. Иначе дуэлей у меня было бы гораздо больше.

— Но я не могу не жалеть о том, что он это сделал.

— Кто-то должен был заступиться за тебя, Анджела.

И она прекрасно поняла, что он хочет этим сказать. Кто-то любил ее, любил так сильно, что готов был сражаться за ее честь, которую она так легкомысленно бросила на ветер. Это было слабым утешением, но все-таки утешением.

Интересно, что бы подумал ее отец, увидев свою дочь, сидящую наедине с мужчиной в полутемной комнате. Он бы разгневался, предостерег ее. А может, лишь повторил слова, сказанные им в тот роковой день: «Мне безразлично, что ты будешь теперь делать».

На этот раз, что бы ни случилось, за нее некому будет заступиться, кроме нее самой. «Думать. Все, что остается делать, — это думать».

Она переменила тему.

— А что означает это семейное увлечение карточными играми? — спросила она.

Филипп помолчал, вероятно, обдумывая ответ.

— До того как аббатиса рассказала мне об этом, единственное, что мне было известно о моей матери, — ее имя и то, что она умерла при родах. Значит, в этом была моя вина. И я, как говорит аббатиса, очень похож на нее. Мой отец любил мою мать, а меня ненавидел.

— Почему ты думаешь, что он тебя ненавидел?

— Наверное, меня вообще трудно любить.

— Да, с этим трудно спорить, — согласилась Анджела. — Но если говорить о твоей матери, то в том, что случилось, не было твоей вины. Такое случается, и нередко. Ты только родился. Не в твоей власти было что-либо изменить.

— Возможно, я все-таки не был порочным от рождения, — сказал он, грустно вздохнув.

Он встал со стула, его ужин был давно закончен. Она подумала, что, возможно, это был знак, что ей пора уходить. Но он сел на кровать рядом с ней.

— Конечно, ты не был рожден порочным. И я не думаю, что ты так порочен, как о тебе говорят.

— Возможно, ты права. Хотя не хотелось бы тебя разочаровывать, — сказал Филипп, она услышала в его голосе шутливую нотку.

— Так не разочаровывай.

Она повернулась и посмотрела ему в глаза. Он улыбнулся: — Ты хоть понимаешь, что с тобой одно беспокойство? Я так стараюсь быть добродетельным, но мне все время кажется, что это не то, чего бы тебе хотелось.

— Так трудно быть добродетельной, — сказала она с вздохом.

Вздох должен был прозвучать как намеренно драматизированный, но он выражал ее истинные чувства. На самом деле в большинстве случаев несложно быть добродетельной — заботиться о людях, произносить молитвы, быть честной, доброй и обладать всеми подобными достоинствами.

Но когда дело доходило до борьбы с ее влечением к мужчине — не какому-то абстрактному, а вполне конкретному мужчине, сидящему в данный момент рядом с ней на кровати, — это было чертовски трудно.

Да, ей слишком хорошо были известны все последствия. Но Анджела была уверена, что она это сможет пережить. Однажды она уже прошла через это и сможет пройти вновь.

Оставаться добродетельной, когда Филипп был так близко, означало вести трудную, мучительную борьбу, вознаграждение за победу в которой было более чем скромным.

— Быть добродетельным, несомненно, не так приятно, как быть порочным, — заметил он.

— Пожалуй, я могла бы с этим согласиться, — осторожно заметила она.

— Возможно, вас еще необходимо убедить в этом? — предположил Филипп.

— Да, — едва успела прошептать она, как его губы коснулись ее губ. Он задержался на ее губах, на секунду — этого было достаточно. Она раскрыла губы и ответила на его поцелуй.

Раздался очередной раскат грома. Сильнее. Ближе. Поднялся ветер, и полил дождь, ударяя по оконному стеклу.

Поцелуй был неспешным. Словно впереди у них была целая ночь. Словно они были вместе навсегда. Именно этого ей хотелось, ей это было необходимо.

— Распусти волосы, — попросил Филипп в кратком перерыве между поцелуями.

Она послушно, одну за другой, начала вытаскивать заколки, роняя их на постель и на пол. Она целовала его, продолжая освобождать свои волосы. Ситуация рассмешила ее, она засмеялась и открыла глаза. В слабом свете свечи Анджела увидела, что Филипп улыбается. А потом она расплела косу, которая нимбом украшала ее голову. Да, в такой момент нимб ей был ни к чему. Нет, ангелом она не была. Волосы упали ей на лицо, и Филипп отвел их.

— Как ты красива! — произнес он, запуская пальцы в ее волосы и привлекая Анджелу к себе. А затем их губы соприкоснулись, и слова были больше не нужны. Его губы казались ей нежными и твердыми. Его язык переплетался с ее языком, поддразнивая и потакая. Он осторожно куснул ее нижнюю губку. Поцелуй углубился. Они отбросили осторожность и забыли о мягкости. Это был жадный и очень страстный поцелуй, они оба брали и требовали то, что им было так необходимо.

Раздался вздох. Послышался шепот.

И в этот миг Анджела поняла совершенно определенно, что пока в этом мире существует Филипп, она не будет принимать постриг.

Вновь послышался раскат грома. Он был почти таким же громким и мощным, как биение их сердец. Она положила руку ему на грудь и почувствовала, как сильно бьется его сердце. «Наверное, он чувствует то же самое», — подумала она с гибельным восторгом. Она скользнула рукой под ткань, чтобы ощутить его кожу. Его грудь была уже знакома ей — в кровоподтеках, со сломанными ребрами. Но теперь она стала другой: сильной и горячей.

Филипп не уставал целовать ее, но помимо ее губ было и нечто другое, что нуждалось в его внимании. Он начал покрывать легкими поцелуями ее шею. Слишком коротким было расстояние от ее губ до ворота платья, совсем небольшим. Платье нужно было снять.

— Сними эту чертову штуку, — прорычал он. Она выгнула брови и слегка улыбнулась ему застенчивой улыбкой.

— Пожалуйста, — попросил он. Прозвучало как мольба. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы устранить еще одно препятствие между ними, но эти секунды были полны предвкушения, которое, как показалось Филиппу, могло просто разорвать его. Послышался легкий шум падающей на пол ткани, и опять сверкнула молния. Он глубоко вдохнул.

Она не была обнажена, но ее рубашка была настолько прозрачна, что практически ничего не скрывала. Он наслаждался тем, что открылось его взору. Этот вид пьянил больше, чем самое великолепное бренди в мире. В голове не осталось ни одной мысли, желание переполняло его.

Каким-то чудом он сохранил остатки контроля, смог удержаться и не броситься на нее, словно голодный тигр. Его отвлекли ее пальцы, которые медленно, одну задругой, расстегивали пуговицы рубашки. У него было ощущение, что она расстегивает его самого.

Потом ее пальцы замерли на последней пуговице, а секунду спустя, коснулись пояса его брюк, и это было уже слишком. Он больше не мог медлить. Он смахнул с ее лица золотистого цвета локоны и, обхватив его своими ладонями, погрузился в ее сказочный вкус.

Анджела откинулась назад, увлекая Филиппа за собой. «Ничто не может сравниться, — подумала она, — с этим ощущением, когда на тебе мужчина. В этот момент чувствуешь себя одновременно защищенной и уязвимой». Но она не задержалась на этих мыслях, потому что Филипп уже снова целовал ее шею, и это было изумительное ощущение, и с каждым поцелуем, он опускался чуть ниже. Она уловила систему в этом безумии: после каждого мимолетного прикосновения к ее коже он медлил, давая ей возможность попросить остановиться. Но вместо этого раздавались лишь едва слышные тихие вздохи, умолявшие его продолжать.

Филипп обхватил ладонью одну грудь, и она выгнула спину. Он захватил губами сосок на второй груди, Анджела застонала от удовольствия, и этот стон утонул в очередном раскате грома.

Филипп положил руку чуть выше ее колена, медленно нащупывая путь вверх по бедру и откидывая ткань рубашки. Он скользил по ее чулкам, замедлив у подвязки, и двинулся дальше. Наконец его пальцы начали поглаживать ее волшебное место.

Что он делает? Анджела терялась в догадках: разве он не знает, что это делается не так? Ощущение было удивительным и странным. Лукас никогда не касался этого места руками. Кое-чем другим — да. Этот опыт у нее был. Но что же делает Филипп, поглаживая и скользя пальцами внутрь?

О Боже! Она выгнула спину. Она не могла спросить его, потому что теперь он целовал ее, страстно и жадно. Она не могла спросить его, потому что это не имело никакого значения, лишь бы он не останавливался.

Он поцеловал ее в то чувствительное место, где шея переходила в плечо. Ее бедра покачивались под ним, словно жили отдельной жизнью. Теперь губы Филиппа блуждали по всему ее телу. Как только все ее чувства концентрировались в одной точке — там, где к ее телу прикасались его губы, он переходил к другому месту, заставляя ее покрываться мурашками от предвкушения.

Он поглаживал ее в ровном ритме. Тепло, исходящее снизу, теперь растекалось волнами по всему телу, в глубь живота и во все ее члены. Горячо. Если такой же жар в аду, она будет счастлива, провести там вечность. Но это слишком приятно для ада. Скорее, это было похоже на рай, насколько она могла себе представить ощущения в раю.

Она вздыхала, она стонала, она не могла не извиваться под ним. Она едва услышала, как он прошептал ее имя.

Сверкнула молния. Не просто сверкнула — раздался оглушительный грохот. Анджела открыла глаза, и ее почти ослепила вспышка. Яркость слегка убавилась, но не исчезла полностью. Филипп, возвышавшийся над ней, продолжал поглаживать ее в том же месте. Их взгляды встретились всего на мгновение, и он вновь поцеловал ее.

Опять раздался грохот — это был явно не гром, но ей было безразлично, что это.

Под его руками, его поцелуями, ощущая его на себе, думать, было совершенно невозможно. Был только жар, и теперь восхитительное чувство от волн нежности, расходящихся по всему телу. Она не могла дышать, да и не хотела. Ее сердце стучало так сильно, что казалось, вырвется из груди. Но и это ей было безразлично.

И вот это чувство захватило ее, полностью овладело ею, поглотило ее. Она вскрикнула, не сопротивляясь этому чувству, а признавая свое поражение перед ним. Сладкое поражение.

Она не осознавала, погруженная в свое собственное удовольствие, что Филиппом овладело то же самое чувство. Он пытался сдержать освобождение. Он был взрослым мужчиной, а не перевозбужденным зеленым юнцом, он должен был контролировать себя. Но стоило ему взглянуть на ее лицо, на котором читалось наивысшее возбуждение, которое вызвал он, и для него все было кончено. Он застонал при этом высвобождении. Но проигрыш никогда не был таким восхитительным.

Ему потребовалась минута, чтобы собраться с силами и осторожно лечь рядом. Меньше всего ему хотелось, чтобы сейчас она задохнулась под его весом. Узкая кровать была слишком тесна для двоих.

— Что сейчас произошло? — шепотом спросила она. — Что ты со мной сделал?

— Французы называют это «petite raort», — хриплым шепотом ответил он. — Маленькая смерть.

— Тогда я хотела бы умирать снова и снова, — пробормотала она.

Филипп повернулся, посмотрел на нее и увидел улыбку удовлетворенной женщины. Ангела, который упал с небес и вновь был поднят на ту высоту, которой заслуживал. Поняв это, он ощутил невероятный прилив гордости и силы. Анджела лежала и улыбалась, ее глаза были закрыты, и она не видела, что на его губах играет точно такая же улыбка.

Тишину прервал громкий стук хлопающих дверей. В дверь его комнаты забарабанили, и прежде чем Анджела и Филипп успели разорвать объятия и одеться, дверь распахнулась.

 

Глава 8

Это была всего лишь Хелена, чуть дальше в коридоре стояла Пенелопа. Это было плохо, но не катастрофично. Если тебя застают в компрометирующей ситуации, пусть это будут друзья, а не мать или компаньонка. У Филиппа, несомненно, был богатый опыт в таких делах.

— Черт побери, — пробормотал Филипп, взглянув на ситуацию их глазами.

Он без рубашки, почти обнаженный. Анджела в прозрачной нижней рубашке, с распущенными волосами и, как он теперь заметил, с пылающими щеками и припухшими от поцелуев губами.

— Ох, слава Богу! — сказала Хелена, прислонившись к дверному косяку.

Филипп смутился. Он также воздавал хвалу Господу, но совершенно по другой причине.

— Ну что? Анджела здесь? Она в безопасности? — спросила Пенелопа, в ее голосе были истерические нотки.

— Она здесь, — ответила Хелена, не отрывая взгляда от Филиппа и Анджелы, которая торопливо собирала свою одежду.

— Это не то, что ты думаешь, — сказала Анджела. — Я клянусь. Ой, где же мои шпильки для волос?

— Забудь о своих булавках, — выпалила Хелена. — В часовне пожар. Нужна помощь.

Она развернулась и помчалась по коридору.

— Оставайся здесь, — сказал Филипп Анджеле, на ходу застегивая рубашку. Сам он был в дверях и уже через секунду несколькими широкими шагами догнал Хелену. — Что случилось?

— Могу задать вам такой же вопрос, — резко ответила Хелена.

— Молния ударила в старый дуб, он загорелся. Ветки упали на крышу, и начался пожар, — объяснила Пенелопа.

— Именно так, — подтвердила Хелена. Филипп выругался.

— Никто не пострадал?

— Нет, но мы боялись за Анджелу, — сказала Пенелопа.

— Ее не было в комнате, мы подумали, что она может быть в часовне, она ведь ходит туда каждый вечер, — объяснила Хелена.

Филипп не смог произнести ни слова.

— Не иначе как божественное провидение. Хорошо, что она была в вашей комнате, лорд Филипп, а не там, где обычно. Это ее спасло, — сказала Пенелопа, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы.

— Или вновь погубило, — возразила Хелена и, повернувшись к Филиппу, добавила: — Я не собираюсь забывать о том, что увидела.

И он, глядя ей прямо в глаза, ответил:

— А я не собираюсь забывать о ней.

— Сейчас не время выяснять отношения, — напомнила Пенелопа: Распахнув входную дверь, Они торопливо выбежали во двор. Филипп снова едва слышно выругался.

Массивный столб пламени, казалось, плавал в небесах. Приглядевшись, можно было увидеть, что горела верхушка старого дуба. Пылающие ветки действительно свалились на крышу часовни, которая тут же занялась. Филипп слышал рев бушующего огня, и грохот падающих внутрь часовни обгоревших стропил.

Потоки дождя помогали сдерживать пламя. Повсюду сновали монахини, и им на помощь стекались сельские жители. Все они выстроились в цепочку и передавали ведра с водой от колодца. Филипп дал команду выставить все емкости, которые только можно найти, чтобы собирать дождевую воду. Сам он встал во главе цепочки, чтобы сменить аббатису, которая находилась в опасной близости к огню.

Филипп вылил еще одно ведро воды в пламя. Один маленький участочек с шипеньем погас, но это было ничто по сравнению с огромным бушующим пожаром. Он с ужасом думал о том, что Анджела могла оказаться в этом аду, ведь она действительно ходила в часовню почти каждую ночь. Слава Богу, что она была с ним. Странная ситуация, но в этом случае он не погубил, а спас женщину и мог гордиться собой.

«Какой же он все-таки глупый, — подумала! Анджела, — неужели он действительно считает, что я буду сидеть здесь, в то время как полыхает часовня?» Она выбежала в коридор, подбежала к дверям и выскочила наружу. И тут она остановилась как вкопанная, задохнувшись от увиденного.

Каждую ночь Анджела засыпала с большим трудом. Именно ночью в своей постели она чувствовала себя особо одинокой и покинутой. Желание, поднимавшееся в ней и не находившее выхода, лишало ее сна. И практически всегда это заканчивалось тем, что она натягивала на себя платье, брала свечу и шла в часовню. Там она молилась и рисовала, пока не уставала настолько, что еле добиралась до постели. Однажды ночью она даже заснула на церковной скамье.

Но именно сегодняшней ночью она не пошла в часовню. У нее даже мелькнула мысль: не ее ли отсутствием вызвано это несчастье? Может быть, ее посещения каким-то образом оберегали старое здание. Но ведь и до нее эта часовня простояла невредимой двести лет. Значит, дело было не в Анджеле.

Так случилось, что сегодняшней ночью она вообще не заглянула в часовню. Она была у Филиппа. И ему удалось победить то чувство, которое не давало ей спать по ночам. Его страстные, нежные поцелуи и ласки принесли ей то ни с чем не сравнимое чувство удовлетворения, которое не могли дать никакие ночные молитвы.

И вот он перед ней: промокший до нитки, самоотверженно сражается с пламенем, уничтожающим все, что ей было так дорого. Она наблюдала эту картину, но вдруг, несмотря на ужас происходящего, улыбнулась. Самый порочный мужчина Англии рискует своей жизнью во имя спасения церкви. Она бы никогда этому не поверила, если бы не увидела собственными глазами.

Анджела видела, как все сестры участвуют в тушении пожара. Им на помощь прибежали деревенские жители. Она также обратила внимание и на расставленные повсюду и уже почти наполненные дождем разномастные бадьи и ведра. Не раздумывая, Анджела схватила ближайшее ведро и выплеснула в жаркое пламя.

Время близилось к рассвету, когда почти все дымящиеся угольки были потушены. Анджела проигнорировала команду не входить в часовню. Осторожно ступая между полу сгоревшими балками и обуглившимися скамьями, она медленно приблизилась к алтарю и огляделась, чтобы оценить нанесенный часовне ущерб.

Уцелели только старые каменные стены, хотя теперь они стали черными от копоти. Каким-то чудом окно с витражным стеклом осталось неповрежденным.

Анджела закинула голову и посмотрела в ночное небо. Буря утихла, и теперь тучи рассеялись, открывая звезды и луну.

— Анджела, уходи оттуда. — Это был Филипп, в его голосе звучала усталость.

— Еще минуту, — ответила она, не отрывая взгляда от неба.

— Сейчас же. Там нельзя находиться, это опасно.

Она повернулась и посмотрела на него. Его рубашка насквозь промокла и прилипла к телу. В некоторых местах она была прожжена, остались большие дыры, сквозь которые виднелось обнаженное тело. На одной щеке была черная полоса сажи. Он был так близко от огня!

Филипп протянул ей руку.

Как только она оказалась рядом с ним, он привлек ее к себе и крепко обнял. Он просто держал ее в объятиях, но и этого было достаточно.

Все было бы замечательно, если бы Хелена не смотрела на нее с упреком и явным осуждением. Невинные глаза Пенелопы были широко раскрыты, но когда Анджела улыбнулась, та улыбнулась ей в ответ.

— Пойдем в постель, — сказал Филипп, увлекая ее за собой.

— Она пойдет с нами, — сказала Хелена, беря Анджелу за другую руку. — А ты, — прошипела она Анджеле на ухо, когда они отошли на такое расстояние, что Филипп уже не мог их слышать, — обо всем расскажешь нам утром.

 

Глава 9

— Как ты могла? Анджела, я считала, что ты гораздо умнее. Я полагала, что тебе одного урока вполне достаточно.

— Хелена, я… — начала было Анджела, но потом замолчала, решив дать Хелене выговориться.

Сама она тем временем займется прополкой сорняков.

На Хелену в этом плане рассчитывать не приходилось, а Пенелопа на соседней грядке была полностью поглощена этим занятием и не спешила заступиться за Анджелу.

— Если помнишь, ты приехала к нам в ужасном состоянии. Ты билась в истерике или впадала в оцепенение. Тебе понадобился целый год, чтобы ты пришла в себя, и вот теперь ты вновь повторяешь свою ошибку.

— Хелена, я ценю твою заботу, но…

Анджела действительно была ей благодарна. Но ведь на этот раз все будет по-другому, разве не так? А если все закончится плохо, то эти несколько мгновений счастья все равно останутся с ней, в ее жизни. Филипп совершил чудо, он заполнил пустоту в ее душе, от которой она не могла избавиться уже многие годы.

Наступил полдень, стало жарко: Из-за событий вчерашней ночи они все сегодня припозднились. Анджела была уверена, что эта страшная ночь всех измучила.

— Разве ты забыла, кто утешал тебя, когда ты рыдала? — продолжила Хелена. — Это была я. Возможно, ты забыла, через что тебе пришлось пройти, но я-то это хорошо помню. А если ты думаешь, что после его отъезда я опять буду утирать тебе слезы, то ты ошибаешься.

— Хелена!

— Ты хоть понимаешь, что у тебя может быть ребенок?

— Нет, не может, потому что того, о чем ты думаешь, не случилось.

Анджела вытерла пот со лба, слегка запачкавшись. Но она слишком устала, чтобы обращать на это внимание.

— Это только прошлой ночью. Но ты, видно, совершенно потеряла голову, и пока он остается здесь, это может произойти в любой момент. И что тогда?

— Я буду любить этого ребенка, и он будет отвечать мне тем же.

— Потому что больше некому будет тебя любить, — жестко бросила Хелена, и Анджеле показалось, что она ее просто ударила.

Как может Хелена быть такой жестокой? Ведь она ее подруга. Анджела глубоко вздохнула. Хелена просто не выспалась. Вот и все. Ее резкость объясняется усталостью.

Но зерно сомнения было посеяно.

— Во-первых, ты выдернула помидор, а не сорняк, — ответила Анджела. — И потом, откуда такая ярость? Я считала тебя другом.

Хелена посмотрела на растение, которое держала в руке, и нахмурилась.

— Я и остаюсь твоим другом, и именно поэтому пытаюсь предупредить тебя о том, что ты совершаешь ошибку, — сказала она, выкапывая ямку и заталкивая туда ни в чем не повинное растение.

— Почему ты считаешь, что я совершаю ошибку? — сердито спросила Анджела, выдергивая колючий чертополох.

— Потому что ты его совсем не знаешь.

— Знаю, гораздо лучше, чем ты.

— Это уж точно. Твое счастье, что я не рассказала настоятельнице о том, что видела.

— Почему же ты этого не сделала?

— А какой в этом толк? Она не может заставить его жениться на тебе. Никто не может заставить его жениться. И почему он должен жениться именно на тебе? Не он тебя погубил. Этому франту безразлично: он получает удовольствие с девчонкой, запертой в монастыре. У него нет перед тобой никаких обязательств. У него нет чести, иначе бы он женился много лет назад. Так с какой стати ему делать это теперь?

— Ну, хватит! — воскликнула Пенелопа.

— Да я и так сказала достаточно. Теперь, когда он уедет, ты не сможешь сказать, что я тебя не предупреждала, — выпалила Хелена.

Буря стихла.

— Что с ней такое? — сердито спросила Анджела.

— Она просто беспокоится о тебе, — утешающим тоном произнесла Пенелопа.

— Я ценю ее заботу, но почему надо быть такой жестокой?

— Она просто устала. И потом, ты ведь помнишь, какой сегодня день?

— Четверг.

— Сегодня годовщина смерти ее мужа. — Я просто не подумала об этом.

— Она хочет тебе добра, но сегодня очень тяжелый для нее день.

— А ты что об этом думаешь, Пенелопа?

— Мне ужасна мысль о том, что ты можешь пострадать. Но если Филипп помогает тебе найти успокоение, то в этом нет ничего плохого, ведь так?

— Не знаю. Я теперь уже ничего не знаю. Прошлой ночью благодаря Филиппу…

— Да?

— Я поняла, что не могу принять постриг.

— И что же ты теперь будешь делать?

— А вот этого, моя дорогая, я и не знаю.

Пенелопа задала, конечно, правильный вопрос. Анджела могла бы оставаться в монастыре, не принимая пострига, но какой в этом смысл? Что она будет делать, если Филипп не предложит ей выйти за него замуж? Последует за ним и станет его любовницей? Наверное, нет. Если уж не принимать постриг, то ради чего-то другого, а не для того, чтобы стать чьей-то любовницей. А как она может жить одна, если у нее нет средств и некуда идти?

Филипп все еще был в постели, и Анджела не могла его в этом винить. Он так мужественно сражался с пожаром, что вполне заслужил отдых. К тому же она настолько устала, что у нее даже не было сил ворчать.

Ее очень огорчила Хелена.

Анджела подумала, что если бы она увидела Филиппа сейчас — таким беззащитным и таким красивым во сне, то наверняка смогла бы ее понять. Филипп лежал на спине, раскинувшись, насколько это было возможно на узкой кровати. Простыня и одеяло завернулись вокруг тела. Одна рука лежала на груди, вторая была под головой. Стараясь не шуметь, она поставила поднос с завтраком на тумбочку. Филипп застонал и открыл глаза.

— Привет.

— Привет, — ответила она.

Минуту он лежал и молча смотрел на нее, и ей ничего не оставалось делать, кроме как улыбнуться в ответ и сделать вид, что все хорошо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Бывало и лучше, но думаю, что грех жаловаться.

— Чтобы ты и не пожаловался? — шутливым тоном спросила Анджела.

— Вообще-то я мог бы найти повод для жалоб, если бы это помогло сделать тебя счастливой.

Эти слова заставили ее улыбнуться. Он заботился, пусть самым малым образом, о ее счастье. Неплохо для начала. Или для продолжения…

— Возможно, как-нибудь в другой раз.

— А как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Он уселся в кровати и взял в руки чашку с чаем, которую она ему протянула.

— Прекрасно, — ответила она со вздохом.

Филипп был очень мил, и Анджеле захотелось, чтобы Хелена увидела его таким и поняла, что он исправляется.

— Голос у тебя не слишком веселый.

— Просто у меня много забот, вот и все. — Анджела подала ему завтрак.

— Расскажи мне что-нибудь, пока я завтракаю.

— Ну, лорд Радерфорд предложил средства на ремонт крыши. Это для всех большое облегчение.

— И это тебя беспокоит?

— На самом деле нет. Сегодня утром я слегка поссорилась с Хеленой.

— Кто такая Хелена?

— Монахиня, моя подруга. Та самая, которая сообщила нам о пожаре.

Анджела не смогла произнести: «Та самая, что застала нас в объятиях друг друга».

— Верно. Я и забыл об этом.

— И забыл о том, что произошло между нами прошлой ночью?

— Конечно же, нет. Это я помню очень живо и в мельчайших подробностях. Только момент, когда нас прервали, мне совсем не хочется вспоминать.

— Ну, так вот. Она считает, что я совершаю ошибку с тобой.

— Я прекрасно понимаю, почему она так думает. Я не стал бы ставить на себя, это очень рискованно. Я не тот, на кого стоит делать ставку, Анджела.

— В таком случае, полагаю, глупо было с моей стороны заступаться за тебя. И я зря поссорилась со своей подругой, — резко сказала она, чувствуя себя круглой дурой.

— Ты меня защищала? — Он посмотрел на нее, явно удивленный. Этого просто не может быть!

«Господи, неужели никто и никогда не вставал на его защиту?»

— Это так. Ты же меняешься.

— Очевидно, это прошло мимо меня.

— Ну что ж, хоть один из нас обратил на это внимание, — парировала она.

— А твоя подруга рассказала настоятельнице о том, что они видели прошлой ночью?

— Нет, — ответила Анджела, пристально наблюдая за его реакцией.

Он вздохнул. Хотелось бы, чтобы это был не вздох облегчения. Но, как заметила Хелена, это ничего не меняло — никто не способен затащить этого мужчину к алтарю. Анджела решила осторожно прощупать почву.

— Хелена сказала, что не будет рассказывать, потому что не видит в этом смысла, — выпалила Анджела на одном дыхании.

— Понятно, — сказал он и замолчал.

Анджела мысленно досчитала до тридцати, ожидая продолжения.

— И это все, что ты можешь сказать? — спросила она.

— В общем, да. Правда, я считаю, что это ее не касается. Надеюсь, ты ей сказала об этом.

— Нет, не сказала.

— Кстати, я в любом случае собирался поговорить с аббатисой сегодня, — к удивлению Анджелы, произнес Филипп.

— Ты собираешься рассказать ей о нас?

— Нет, об этом я не собирался с ней говорить.

— Это из-за того… — начала Анджела и осеклась, «Из-за того, что он не хочет, чтобы его вынуждали жениться».

— Я не хочу ей ничего рассказывать, потому что она поручит приносить мне еду другой девушке, а мне нравишься ты.

— Входите, — отозвалась леди Кэтрин, когда он постучал в дверь. Филипп вошел, слегка прихрамывая после вчерашней напряженной ночи. Она сделала ему знак, и он сел на стул возле ее стола. Комната была обставлена более чем скромно: стол, два стула и на стене, позади стола, книжная полка с книгами.

Но что касается самой аббатисы, то Филипп легко мог себе представить ее в роли светской дамы — это чувствовалось по тому, как она держалась.

— Доброе утро, лорд Хантли. Как вы себя чувствуете сегодня?

— Прекрасно, спасибо. А вы?

Она вздохнула и слегка улыбнулась:

— Бывали времена и получше. Лорд Радерфорд предложил средства, чтобы заменить крышу. Это очень щедро с его стороны, и, признаюсь, большое облегчение для меня.

— Я понимаю. Леди Кэтрин, в связи с этим я хотел кое-что с вами обсудить. Мы оба знаем, что я не могу оставаться здесь до бесконечности. И к тому же у меня нет денег.

Филипп был удивлен, как легко ему давались слова. В его кругах не принято было признаваться в том, что у тебя нет денег.

— Не волнуйтесь, Филипп, мы не потребуем с вас платы за уход. Помогать людям — наш долг перед Господом.

— Очень благодарен вам за это. Но мне нужны деньги, чтобы уехать. При всем желании с такой ногой я не смогу пешком добраться до Лондона.

— Я бы могла ссудить вам некоторую сумму.

— Нет, спасибо, — сказал Филипп, желая, чтобы она перестала проявлять такую щедрость, и позволила, наконец, сказать ему, ради чего он пришел. Он ведь всегда может написать своему брату или своему другу Паркхерсту, и они пришлют ему нужную сумму, но Анджела права — он меняется. — У меня есть к вам предложение, — сказал он твердо. — Я отработаю нужную мне для отъезда сумму на ремонте крыши. Я понимаю, что мое физическое состояние оставляет желать лучшего, но уверен, что моя помощь вам пригодится.

Вот так, он сделал это — объявил, что готов работать. Его отец, должно быть, перевернулся в гробу. Филипп мог себе представить, как хохотали бы его друзья по клубу, если бы услышали это.

— Лорд Хантли…

— Филипп.

— Да, Филипп, это очень благородно с вашей стороны, — заметила леди Кэтрин. Она просто сияла, глядя на него. — Ваша матушка могла бы гордиться вами…

Филипп заморгал, услышав ее слова. У него было такое ощущение, будто его ударили в грудь! На мгновение он потерял дар речи, пытаясь осознать услышанное. А настоятельница продолжала говорить…

Да, для него это было что-то новое. Он совершил то, чем могли бы гордиться его родители? Пожалуй, это похоже на чудо. И это ощущение тоже было новым.

— …Думаю, после того, что вы совершили вчера, вам следует отдохнуть, — продолжала аббатиса. — Вы придете в себя и завтра начнете работать вместе с селянами, которые обещали нам свою помощь. Мы рассчитываем, что в общей сложности на это уйдет недели две.

Филипп согласился с ней.

— Вы хотите что-то еще обсудить со мной?

Он посмотрел на нее с любопытством. Знает ли она что-нибудь о нем и Анджеле? Вряд ли. Ну, уж нет, от него она не услышит об этом ни слова.

— Нет, спасибо.

— Ну, хорошо. Если захотите о чем-нибудь поговорить со мной, моя дверь всегда открыта для вас.

— Я буду помнить об этом, — сказал Филипп, тотчас забыв о ее словах.

Он закрыл за собой дверь, и некоторое время стоял в коридоре, раздумывая, чем ему заняться, где сейчас может быть Анджела и как ему добраться до своей комнаты. В самом деле, тот, кто проектировал это здание, сделал все, чтобы здесь можно было заблудиться. Все коридоры выглядели похожими, без всяких признаков отличия, по которым можно было бы сориентироваться.

Совершенно бесцельно он бродил по зданию, пока не наткнулся на кухню и, что было очень важно, на Анджелу. Она со своими подругами сидела за столом в центре комнаты. Девушки молча резали овощи. Конечно, Филипп предпочел бы заняться чем-нибудь другим, а не сидеть с тремя женщинами, которые явно были в ссоре. Но ему было скучно, а Анджела была здесь, поэтому он поздоровался и вошел.

— Привет, — живо отозвалась Пенелопа.

Девушка резала морковь, которая была почти такого же цвета, как ее волосы. Она посмотрела на Филиппа и улыбнулась.

Другая девушка бросила на него взгляд, полный презрения, и продолжила чистить картофель. Это, должно быть, Хелена.

— Привет, — сказала Анджела, отрываясь от своего занятия — она лущила горох. — Вам что-нибудь нужно?

— Да, мне нужна компания, потому что мне скучно, — ответил он. Хелена фыркнула, остальные не обратили на нее внимания.

— Думаю, вы можете остаться с нами, — сказала Анджела.

— И даже принести какую-то пользу, — вздернув носик, сказала Хелена.

Поставив перед ним миску с картошкой, она протянула ему нож. Он поднял глаза и увидел, что на него выжидающе смотрят три пары глаз. Вероятно, они ждут от него слов о том, что он заявит, что столь знатному дворянину не пристало чистить картофель, даже в святой обители. Он бы так и сказал, но у него был небольшой выбор: чистить картошку или сидеть в одиночестве в своей комнате, умирая от скуки. Черт возьми, уж лучше чистить картошку. И он начал ее чистить, не обращая внимания на вызванный этим некоторый шок.

— Как прошла ваша встреча с леди Кэтрин? — спросила Анджела.

— Прекрасно, — ответил Филипп.

— А зачем вы хотели ее видеть?

— Я помогу ремонтировать крышу и заработаю денег на дорогу до Лондона.

Анджела что-то тихонько прошептала Пенелопе. — Вы о чем? — спросила Хелена.

— Она сказала: «Я ведь говорила тебе, что он изменился», — громко произнесла Пенелопа. — Думаю, Что это очень любезно с вашей стороны, лорд Хантли.

— Лорд Инвалид, ты хотела сказать, — пробормотала Хелена.

— Прошу прощения, что вы сказали? — Филипп не мог поверить своим ушам.

— Ничего, ничего, — быстро сказала Анджела, бросая на Хелену красноречивый взгляд. Филипп повернулся к Пенелопе и улыбнулся ей. Она покраснела.

— Она назвала вас «лорд Инвалид», — ответила Пенелопа.

— Пенелопа! — воскликнула Анджела.

— Вы называете меня «лорд Инвалид»?

Он не знал, как ему реагировать — обидеться или посмеяться над этим.

— Больше не называем, — быстро нашлась Анджела.

— Мы назвали вас так в первые дни, когда вы только здесь появились, — добавила Пенелопа.

— До тех пор, пока Анджела не начала терять мозги и не влюбилась в вас, — резко сказала Хелена.

— Хелена! — вновь воскликнула Анджела в полнейшем ужасе.

— Меня называли и похуже, — ответил Филипп, пожимая плечами, решив все-таки посчитать это забавным. — И кто же придумал такое имя?

— Я, — с гордостью произнесла Хелена.

— Звучит неплохо, — прокомментировал он.

— Мне тоже так показалось, — согласилась Хелена.

— А леди Кэтрин не сказала вам, сколько времени потребуется на починку крыши? — спросила Анджела, пытаясь сменить тему.

— Недели две.

— И затем вы уедете? — спросила Анджела. — Да.

Он внимательно посмотрел на нее, пытаясь уловить выражение ее лица. Но она, казалось, была совершенно поглощена своей работой.

— А что вы скажете друзьям, когда они спросят, где вы пропадали? — спросила его Пенелопа.

— Я мог бы рассказать им правду, но сомневаюсь, что они мне поверят. Они только посмеются, я в этом уверен.

— А они среагируют, если вы расскажете им, что соблазнили монахиню? Тоже посмеются? — спросила Хелена.

Бывает просто «неловкое молчание», а бывает «очень неловкое молчание». В данном случае это был второй вариант. Даже Анджела не стала упрекать свою подругу. И, что гораздо хуже, она в ожидании его ответа даже перестала лущить горох и смотрела на него с беззастенчивым любопытством.

Если он расскажет своим друзьям правду, они решат, что он привирает — и не в том, что соблазнил женщину, собирающуюся принять постриг, а в том, что эта женщина практически сама соблазнила его. Паркхерст, наверное, хлопнет его по спине и предложит выпить по этому поводу. Но на самом деле у него не было ни малейшего намерения рассказывать кому-либо о случившемся. Это было не в его правилах — он не любил откровенничать о своих личных делах. Да, как правило, правда, мало кого интересовала, в основном все предпочитали питаться слухами.

— Вопреки всеобщему мнению я никогда не распространяюсь о своих интимных делах, — твердо ответил он. И, не удержавшись, добавил специально для Хелены: — Я, правда, сам тоже не имею привычки вмешиваться в чужие дела.

— Дела — это подходящее слово, — пробормотала девушка и, положив нож, вышла из комнаты.

Ну, как можно разговаривать с женщинами, когда они в самый разгар спора выходят из комнаты?

— Извините, что так вышло, — сказала Пенелопа, прерывая мучительное молчание.

— Все в порядке. На самом деле этого следовало ожидать, — ответил он.

Но беспокоила его больше не Хелена, а Анджела, которая, похоже, была почти уверена, что он еще долго будет развлекать своих приятелей рассказами о том, как соблазнил послушницу. Она может считать, что он меняется, но она явно не видит в нем джентльмена. И виной тому, конечно, ее печальный опыт и его скандальная репутация.

Потом Пенелопа и Анджела начали рассуждать о том, кто из селян мог бы заняться ремонтом крыши. Для женщин, ведущих замкнутый образ жизни, они странным образом были в курсе всех местных дел. Во всяком случае, так показалось Филиппу. Они рассчитывали, что Джонни и Уильям Слоуны, братья Пенелопы, наверняка смогут помочь с крышей, но не Роб Маккэббин, поскольку он сломал ногу, прыгнув с крыльца таверны «Солнце и луна». В тот момент он, несомненно, был навеселе. Семейство Фитч навряд ли сможет отправить на работу своих старших сыновей — слишком много дел на ферме, они и так еле сводят концы с концами.

Филипп молча чистил картошку. Анджела и Пенелопа, похоже, забыли о его существовании, никоим образом не пытаясь вовлечь его в разговор, и ему оставалось лишь размышлять о своих странных чувствах.

Филипп не присоединился к сестрам ни во время завтрака, ни во время обеда. Все-таки это был женский монастырь со своими порядками.

Он обедал в одиночестве и от нечего делать представлял себе, как его друзья покатываются со смеху, узнав, что Филипп Кенсингтон несколько недель прожил в женском монастыре. А если бы они узнали, что однажды он все утро чистил картошку, с интересом прислушиваясь к женской болтовне, то, несомненно, решили бы, что он просто сошел с ума. Он вряд ли смог бы описать им голос Анджелы, который буквально может околдовать. Они бы просто подняли его на смех, после чего его авторитет и репутация были бы окончательно подорваны.

Но он не даст им повода смеяться над ним, поскольку ничего им не расскажет. Он действительно никогда не рассказывал о своих интимных связях. У него не было нужды хвастаться своими победами, поскольку это всегда делали за него другие, а его молчание воспринималась как подтверждение слухов.

Он погубил четырех женщин, но вовсе не окончательно, как все считали. Просто он никогда не пытался опровергать ходившие о нем сплетни, поэтому неудивительно, что у него была такая репутация.

Во время ужина, вновь проведенного в одиночестве, он подумал о том, что ему необходимо разработать план своих действий после того, как он покинет монастырь.

Он может поехать в Лондон, где у него было два варианта. Он мог остановиться у Девона и Эмили. В огромном лондонском особняке легко мог разместиться гвардейский полк. Но у него нет ни малейшего желания обращаться с какой-либо просьбой к своему брату. И хотя Эмили, очевидно, простила Девона за то, что он позволил своему брату так обойтись с ней, сам Филипп сомневался в том, что прощение будет даровано и ему. Ведь это он, в конце концов, завлек ее в брак, потому что рассчитывал поправить свои дела за счет ее приданого.

А деньги ему нужны были для того, чтобы доказать, что он вовсе не такой безнадежный оболтус, каким всегда считал его отец. На деньги от приданого он мог восстановить поместье, потому что это очень важно для отца. Всегда на первом месте у отца были его чертов титул и поместье. Все остальное не имело значения.

И вот он без единого пенни. И теперь уже нет отца, на которого нужно произвести впечатление. У него есть лишь брат-близнец Девон, который всю свою жизнь опережал его на один шаг. А у Девона есть деньги и жена, которая ненавидит, Филиппа. Нет, он ничем не омрачит их существование и не обратится к ним с просьбой о помощи.

И еще в Лондоне можно остановиться у его друга Паркхерста, несмотря на то, что из Парижа Филипп почти не писал ему. Но на Паркхерста можно было рассчитывать, он в состоянии ссудить достаточно денег, чтобы Филипп, он же лорд Хантли, смог, черт побери, приобрести, по крайней мере, приличную одежду. Итак, решено. Он отправится в Лондон и остановится у Паркхерста.

А что потом? Все труднее и труднее поверить, что некогда он был одним из самых богатых людей в Англии и должен был унаследовать один из старейших титулов в стране. Что ж, пока у Девона нет сына, Филипп все еще остается наследником и носит почетный титул «маркиз Хантли». Но наступит день, и он лишится даже титула. А возможно, это уже случилось, кто знает.

Но без крова он не останется. У него еще есть Астон-Хаус, который, в крайнем случае, можно будет продать. И что тогда он будет делать?

С ужином было покончено, его будущее оставалось неопределенным, и Филипп отправился посмотреть, не освободилась ли Анджела. Двери в трапезную все еще были закрыты. Делать ему было нечего, и он остался ждать в коридоре.

Даже страшно подумать, какая несправедливость: вот уже целые сутки прошли с тех пор, как он последний раз прикасался к Анджеле, ее шелковистой коже, особенно если учесть, что у них остается так мало времени.

Когда двери открылись, и сестры начали вереницей выходить в коридор, он вздохнул с облегчением. Анджела тотчас заметила его и улыбнулась.

Он с усилием оперся на здоровую ногу, всем своим видом демонстрируя, что ему нужна помощь, чтобы дойти до своей комнаты. Совершенно ясно, что ему не удалось ввести ее в заблуждение, но Анджела не стала протестовать. В действительности рана на его ноге уже практически зажила. Ему просто хотелось прикоснуться к ней. Но он притворился, чтобы окружающие, видя, как они идут под руку, думали, что он все еще нуждается в помощи.

Как только они отошли на достаточное расстояние и оказались в пустом полутемном коридоре, Филипп остановился.

— В чем дело? Вам нужно передохнуть? — спросила Анджела, глядя на него. Он улыбнулся, потому что именно этих слов ожидал от нее. Он не ответил, а только вплотную приблизился к ней. Он почувствовал, как от предвкушения близости забилось его сердце. Он помедлил несколько мгновений, потом еще чуть-чуть, чтобы они могли насладиться своими ощущениями. Это было похоже на падение со страховкой, когда знаешь, что у самой земли тебя подхватят, так что можно просто насладиться мимолетным ощущением полета.

Когда он обнял ее за талию и она прильнула к нему, он понял, что ощущения стали еще более ошеломляющими, именно благодаря этим нескольким мгновениям ожидания.

Филипп не мог вспомнить, учила ли его — как там ее звали? — Эсме получать удовольствие от затянувшейся паузы, или это его собственное открытие. Впрочем, это не имело никакого значения.

Их тела сплелись, они почти не двигались, едва дышали, словно опасались, что с каждым вдохом в их рай может вторгнуться грубая реальность.

Анджела обняла его за шею, и ее пальцы вплелись в его волосы. Ему очень хотелось сделать то же самое, но ее волосы были заплетены в косы и уложены вокруг головы, словно нимб. Однако в нем были живы потрясающе яркие воспоминания, когда его ладони скользили по ее длинным шелковистым локонам…

Желание дотронуться до ее кожи, было сильным до боли. И он слегка коснулся ее губами чуть пониже мочки уха. Кожа в этом месте была очень нежной и теплой. Анджела ленивым неторопливым движением откинула голову назад, открыв ему свою шею. Он был щедр на поцелуи и ласки. И это ей доставляло удовольствие. Ее волнующее теплое дыхание ласкало его кожу. Анджела поцеловала его, сначала легко, потом более страстно. И, не отрываясь от него, сделала шаг назад, затем другой, и ему ничего не оставалось, как следовать за ней. Еще один шаг, и ее спина оказалась прижатой к стене.

— У меня слабеют ноги, — только и смогла вымолвить она хрипловатым шепотом.

— Я поддержу тебя, — прошептал он, но его слова потерялись в очередном поцелуе.

А затем он уже не мог больше сдерживаться и всем телом прижал ее к стене. В ответ Анджела рванулась к нему, словно желала раздавить. Филипп застонал. Если ей было так приятно стоять здесь, прижавшись к нему одетой… то, что она будет испытывать, когда они обнаженными окажутся на кровати…

О Боже!

Даже он, Филипп Кенсингтон, пресловутый «законченный негодяй», никогда не овладевал женщиной, прижав ее к стене. Да не где-нибудь, а в узком коридоре монастыря. И не просто женщиной, а возможно, будущей монахиней. Тем более в первый раз…

Он подумал, что это должно происходить как-то иначе.

Поэтому, пересилив себя, он сделал шаг назад, стараясь совладать со своим дыханием. Сердце его колотилось, но другие части тела от желания обладать ею пульсировали еще сильнее. Он взял ее за руку и двинулся по коридору.

— Я не знаю, куда мы идем, — сказал он.

— Я как раз надеялась поговорить об этом, — мягко произнесла она.

— Правильно. Но прежде чем мы поговорим об этом, я хотел сказать, что, похоже, мы идем не туда. Разве мы пришли сюда этой дорогой?

— Ах да. Я не обратила на это внимания.

Они повернули обратно, и пошли по коридору, держась за руки. В конце коридора они повернули налево. И столкнулись с аббатисой.

На ее лице было выражение, хорошо известное Филиппу. Ему не раз доводилось видеть такое выражение на лицах многих матрон из общества. Прищурив глаза, настоятельница внимательно рассматривала их, сохраняя на лице абсолютную невозмутимость, только ее поджатые губы выдавали отношение к происходящему.

Филипп не произнес ни слова, потому что единственное оправдание, которое ему пришло в голову, было: «Но мы всего лишь держимся за руки!» Он выпустил руку Анджелы — это было похоже на то, как избавляются от улики после совершения преступления. Ни он, ни Анджела не осмелились заговорить. Аббатиса первая прервала затянувшееся молчание:

— Анджела, я могу поговорить с тобой?

Все трое прекрасно понимали: этот вопрос, по сути, был приказом. Но это было совсем не то, чего он ожидал.

— Конечно, леди Кэтрин, — сказала Анджела, испуганно взглянув на Филиппа.

— Спокойной ночи, лорд Хантли. Уверена, что вы собираетесь хорошо выспаться перед завтрашней работой.

Четыре часа спустя Филипп лежал в постели, но сон и не собирался приходить; Анджела так и не пришла, чтобы рассказать, о чем они говорили с леди Кэтрин. И вот теперь он пребывал в темноте, в прямом и переносном смысле.

Весьма вероятно, размышлял он, леди Кэтрин будет настаивать на женитьбе. То, что они держались за руки, не было большим преступлением, но возникал вопрос, что за этим стояло, а то, что стояло за этим, несомненно, являлось основанием для женитьбы.

Мысль о супружестве произвела на Филиппа обычный эффект. У него заныло в желудке. Ощущение было такое, будто голод и тошнота одолевают тебя одновременно, словно внутри все завязалось в один тугой узел, который не развяжется никогда, и отныне тебе придется всегда жить с этой мучительной болью.

Если не сбежать… Но он не может бежать сейчас по многим причинам: нога все еще побаливает, а денег нет даже на место в дилижансе.

И на самом деле нет необходимости принимать такие радикальные меры до тех нор, пока он не услышит «приговор». Вот уже четыре долгих мучительных часа он ждет прихода Анджелы, испытывая эту непереносимую боль в желудке. А она все не идет.

Панические мысли проносились в его голове. Что, если она сбежала, предпочтя бегство замужеству? Он рассматривал это как вполне вероятную возможность. Она может находиться вне стен монастыря, не имея представления об опасностях, поджидающих одиноких женщин. У нее нет мужчины, способного ее защитить, или наставницы, которая могла бы прогнать проходимцев. Нет средств и нет связей. А ведь она настолько привлекательна, что мужчины будут готовы отдать жизнь за обладание ею.

Он выбрался из постели и собрался отправиться искать Анджелу, чтобы спасти ее от самой себя. Он уже дошел до двери, когда понял, что не знает, с чего начать. Не может же он стучать в каждую дверь и будить всех монахинь аббатства, пока не найдет ее.

А если не найдет? Бродить в темноте по окрестностям? Стоит вспомнить, как все обернулось в последний раз. В общем-то, совсем неплохо, но это не имеет никакого отношения к делу.

Она неглупа, напомнил он себе. И она предпочтет принять постриг, а не выходить за него замуж. Впрочем, если Анджела решила покинуть монастырь, она, по крайней мере, дождется утра. Она не может не проститься с подругами, хотя бы с Пенелопой. И потом, она наверняка захочет сказать ему, что не может выйти за него замуж по уже известным ему причинам. По тем же самым причинам, по которым он сбегал, как только перед ним возникала угроза брака. Он всегда искренне считал, что не губил этих девушек, а скорее спасал от жизни, полной разочарований.

Он не был этого достоин, теперь более чем когда-либо. У него нет ни гроша. Его репутация, да и его душа были черны, как каминная сажа. Он легкомыслен, эгоистичен и не способен на продолжительную привязанность. Говоря о нем, его отец часто повторял, что, мол, Филипп безнадежен, — и это его собственный отец, обязанный любить его без всяких условий.

Филипп лежал под одеялом, представляя, как Анджела говорит с ним своим чарующим голосом. И когда они расстанутся, она, безусловно, почувствует облегчение. Она примет постриг и посвятит свою жизнь Богу.

А что будет с ним? Черт побери, какая сильная боль возникает в желудке при мысли о том, что ему предстоит прожить жизнь без Анджелы! Ему действительно становится физически плохо при мысли об этом. И тут он решился: он все же попытается стать лучше. И тогда, когда он будет готов покинуть аббатство, Анджела поедет вместе с ним.

— Присядь, пожалуйста, — сказала леди Кэтрин голосом, который нисколько не выдавал ее чувств.

Хотя Анджела предпочла бы свободно передвигаться по комнате, она села, как ей было указано, на стул и приготовилась к тому, что последует дальше.

Анджела нервничала, испытывала тревогу. У нее было такое предчувствие, что после этого разговора все изменится. Как — она этого не знала.

Леди Кэтрин зажгла свечу и села за стол.

— Ну что ж, Анджела, в любом случае сегодня вечером я собиралась поговорить с тобой. Хочу спросить: ты решила для себя, когда примешь постриг?

— Я думала об этом, — сказала Анджела и замолчала. Она сделала глубокий вдох. Слабенький голосок в ее голове заставил ее выговорить: — Мне очень жаль, но я не могу этого сделать.

— Понимаю, — сказала леди Кэтрин, но Анджела не была уверена, что она действительно поняла.

— Я думала, что мне просто нужно время, чтобы свыкнуться с этой мыслью, — объяснила Анджела. — Я здесь уже шесть лет, но я постоянно откладываю этот шаг, потому что хочу обрести уверенность. Но теперь я могу признаться: я не создана для жизни в монастыре. Я просто ждала, потому что… у меня… не было выбора.

— Я не ошибусь, если предположу, что лорд Хантли имеет к этому отношение?

— Это просто совпало по времени, — сказала Анджела.

Но это было не совсем так. После этого она встала и начала ходить по комнате. Комнатка была небольшой, и ходить-то было особенно негде. Но и этого было достаточно. Она ходила и говорила:

— Может, именно благодаря ему я не отношусь к себе как к глупой девчонке с загубленной репутацией. И если я уже не та девчонка, то кто же я?

Анджела остановилась у окна, но открывшийся вид был ей хорошо знаком, и она повернулась к аббатисе.

— Монастырская жизнь, как тебе известно, не так легка, — сказала леди Кэтрин спокойно. — Она требует жертвенности, полной отдачи и преданности. К этому нельзя относиться легко. Никогда не сможешь добиться вознаграждения или оценить его, если не уверена, что сделала правильный выбор.

— Я знаю…

— Я никогда не думала, что такая жизнь для тебя… — напрямик сказала леди Кэтрин, к удивлению Анджелы. — Когда ты появилась здесь, ты не шла навстречу своей судьбе, ты просто бежала от трудной ситуации. Монастырь был для тебя, как мне кажется, местом, где ты могла залечить свои раны перед возвращением во внешний мир.

— Но вы позволили мне остаться.

— Я могла ошибаться.

— Простите, — прошептала Анджела.

— Тебе не за что извиняться, Анджела. В этом нет ничего плохого. Если бы ты, оставив мирскую жизнь, сразу приняла постриг, то твое решение было бы незрелым и неправильным. Мы здесь не судим, и мы принимаем всех.

— Даже таких, как Филипп, — сказала Анджела, усмехнувшись.

— Да, даже таких, как Филипп. Но сегодня вы держались с ним за руки. Можно предположить, что твое отношение к нему изменилось?

— О, я по-прежнему считаю его негодяем. Мне отвратительна мысль о том, что он погубил многих девушек. Но, несмотря на все это, думаю, что я почти влюбилась в него.

Вот так, она произнесла это вслух. Сегодня утром она проснулась с этой мыслью. Весь вчерашний день она держала ее при себе, не потому, что хотела сохранить в секрете, а потому, что этим ей не с кем было поделиться. Она не могла рассказать об этом Хелене, которая просто назвала бы ее «ненормальной», и Анджела, вероятно, согласилась бы с ней. И еще не пришло время рассказывать об этом Пенелопе. А что касается Филиппа, то она подозревала, что ему было бы просто страшно услышать об этом — так же как ей об этом рассказать. Но сейчас Анджела все-таки заговорила о своей любви, словно хотела легализовать это чувство.

— Влюбилась в него? — уточнила леди Кэтрин, не ставя под сомнение ее слова, но и не поощряя выбора Анджелы.

— Возможно, мне просто нравится то, какой я становлюсь рядом с ним. Или нравится испытывать чувства, которые он во мне пробуждает.

— Как все это произошло? — мягко спросила леди Кэтрин.

Анджела немного подумала и, прежде чем ответить, несколько нервно прошлась по комнате.

— Не уверена, что могу точно определить тот момент, когда что-то переменилось. Просто начало казаться, что с каждой минутой, проведенной с ним, становится все труднее и труднее видеть его таким, каким представляют его газеты, или считать его копией Лукаса Фроста. Думаю, у меня просто открылись глаза, и теперь я его вижу таким, какой он есть на самом деле.

Произнося этот небольшой монолог, Анджела вспомнила его поцелуи, но говорить о них она, конечно же, не стала. Она даже не представляла себе, что поцелуй может быть таким захватывающим, волшебным и не поддающимся описанию. Теперь она точно знала, что чувства, которые она испытывала к Филиппу, даже не могли сравниться с тем, что у нее было с Лукасом.

Да и сейчас воспоминания о Лукасе не вызвали у нее никаких чувств. Не было ни сожаления, ни гнева, никакого, даже самого слабого, чувства. Абсолютно ничего — и это было удивительно. Полный покой, которого она так долго ждала и для чего ушла в монастырь, наконец-то пришел, но не благодаря тому, что Анджела открыла свое сердце Богу, а благодаря вполне земной любви к Филиппу.

Анджела тихонько опустилась на стул и посмотрела на леди Кэтрин. Как обычно, настоятельница казалась совершенно, невозмутимой, только в уголках ее глаз светилась добрая улыбка.

— Анджела, я думаю, что ты существенно переменилась. Ты перестала быть такой раздраженной, какой была последние несколько лет. Но в то же время, как мне кажется, тебя пока нельзя назвать счастливой.

— Я сегодня поссорилась с Хеленой, — призналась Анджела. — Точнее, это она разругалась со мной. Она заметила перемену в моем отношении к Филиппу и решила, что он наверняка заставит меня страдать.

— Ты тоже считаешь, что он принесет тебе страдания?

— Возможно, в какой-то мере. — Анджела посмотрела на свои лежащие, на коленях руки. Она не хотела говорить то, что скажет сейчас, но она не в силах больше держать это в себе. — Леди Кэтрин, я была с ним прошлой ночью. Хелена застала нас. И она сказала, что не станет рассказывать об этом вам, потому что не видит в этом смысла.

— Я предполагала, что ты была с ним.

— Правда?

— Пенелопа и Хелена появились у часовни в ужасном состоянии, потому что не нашли тебя в своей комнате. Мы все боялись, что ты в часовне, поскольку знали, что часто ночью ты заходила туда. Но и там тебя не было. Поэтому я и подумала, что ты можешь быть с лордом Хантли.

— Так оно и было.

— Может, есть основания для замужества?

— Забеременеть я не могла. Это абсолютно исключено. Но ведь людям приходилось жениться, когда их заставали и в менее компрометирующей ситуации. Но, как сказала Хелена, «никто не может заставить этого человека пойти к алтарю, даже ты». И, честно говоря, я совсем не хочу вынуждать его жениться.

— Анджела, ты не догадываешься, почему я именно тебе поручила ухаживать за ним?

— Потому что я еще не стала монахиней и могу находиться в обществе мужчины.

Леди Кэтрин откинула назад голову и рассмеялась: — Странно, что ничего другого никому из вас не пришло в голову! Ведь я всегда могла пригласить кого-нибудь из деревни прийти ухаживать за раненым, пока он не поправится и не будет готов переехать в другое место.

— Конечно же, могли! Но почему вы этого не сделали? — Анджела была поражена тем, что эта мысль раньше не пришла ей в голову.

— Как я уже сказала, я всегда подозревала, что монастырская жизнь не для тебя. Но как ты могла, это понять, не покидая стен монастыря и не имея представления, что ждет тебя в миру? И как бы ты могла окончательно определить свое отношение к Лукасу, если все эти годы ты только и декада, что проклинала его и себя за свою несчастную жизнь?

— Вы сделали мне подарок, который я по глупости приняла за наказание! — воскликнула Анджела.

— Но у меня была и менее благородная причина. В своей мирской жизни я была превосходной свахой. В последние годы, естественно, у меня не было практики, и я не смогла удержаться.

Анджела открыла рот от удивления. Ее судьбу пытались устроить, а она даже не догадывалась об этом. Она увидела леди Кэтрин в новом света и теперь легко могла представить ее в молодости, проницательно наблюдающей за событиями, происходящими на балу.

— Теперь, когда я раскрыла все карты, у меня есть к тебе предложение, — продолжила леди Кэтрин. — Если ты не беременна, я не буду настаивать на женитьбе. Рассчитываю, что тебе удастся этого избежать, в противном случае поставь меня в известность, потому что мы должны будем подготовиться к свадьбе. И в этом случае я лично препровожу лорда Хантли к алтарю, даже если придется вести его под дулом пистолета.

— Леди Кэтрин!

Анджела была потрясена, и ее душу переполняла радость. Ведь теперь у нее есть защитник.

— Он зашел слишком далеко, — сказала леди Кэтрин, — и пора привести его в чувство.

«Это намерение могло бы поддержать все население Англии», — подумала Анджела. Но суждено ли ей исправить самого большого негодяя этого поколения? Если ее попытка потерпит неудачу, это никого не удивит, и ее в том числе.

— Но ты должна покинуть монастырь — с Филиппом или без него.

Инстинкт подсказывал ей, что нужно согласиться немедленно и даже не пытаться обдумывать предложение леди Кэтрин. Но разум уже начал задавать практичные вопросы. Что она будет делать, если покинет стены монастыря в одиночестве? Куда она направится? Может, все-таки остаться в монастыре и прожить всю оставшуюся жизнь, размышляя над тем, как бы сложилась ее жизнь здесь?

Она не знала ответов на эти вопросы. Но возможно, ей их и не нужно знать…

Анджела кивнула в знак согласия.

 

Глава 10

Филипп проснулся на рассвете. Его глаза быстро привыкли к утреннему свету, который уже давно перестал раздражать его. Несмотря на то, что ночью он несколько часов пролежал, не сомкнув глаз, короткого сна оказалось достаточно. Голова была ясной, и он мог сравнить сегодняшнее утро со многими другими пробуждениями, когда, проснувшись, чувствовал себя совершенно разбитым. Казалось, то была другая жизнь или даже чья-то чужая жизнь.

Странное ощущение. Анджела была права. Он меняется. И если бы она была здесь, то наверняка смогла бы оценить то, что с ним происходит.

Филипп быстро оделся и отправился искать Анджелу. Плутая по бесконечным коридорам монастыря, он почему-то нервничал, как четырнадцатилетний мальчишка перед первым свиданием. Словно он вернулся в прошлое и бродит по холлам Кливдена в поисках Дженни — хорошенькой горничной, в которую был влюблен до безумия. Она была старше его на год, уже имела некоторый опыт общения с мужчинами и, ответив на его чувства, лишила молодого господина невинности. Но как-то он застал ее с одним из лакеев, и его сердце было разбито, хотя никто никогда не узнал об этом. Лакей! Он будущий герцог, а эта девчонка предпочла лакея!

Но в настоящий момент он уже не помнил о том ударе по своему самолюбию. Гораздо ярче были воспоминания о том сладостном предвкушении встречи с Дженни. Подобные чувства он испытывал и сейчас, а ведь еще недавно думал, что этот трепет и сладкая истома ушли из его жизни навсегда. Когда же он утратил эти эмоции? Когда забыл о существовании любви и стал обходиться без этого волшебного чувства? Наверное, тогда, когда начал перескакивать через него, просто забираясь в постель и выбираясь из нее затемно, до того, как женщина начинала осознавать, что с таким же успехом можно было провести ночь с лакеем.

Но где же Анджела? Коридор был пуст, он заблудился, но продолжал идти. Может быть, она в кухне?

Он надеялся на это, потому что уже изрядно проголодался, а перспектива провести день, занимаясь физическим трудом на пустой желудок, его никак не радовала.

Подумать только, физический труд! Его первый рабочий день в жизни! Ему понадобилось двадцать восемь лет, чтобы прийти к этому. Некоторые люди, которых он знал, например его отец, умерли, так и не познав чего-либо, хоть отдаленно напоминающего физический труд, если не считать охоту.

Думая о своем первом рабочем дне, Филипп вспомнил начало занятий в Итоне: всю дорогу туда он пророчил своему брату Девону, что друзей у него там не будет, что его не будут любить, что занятия будут слишком трудными и что он провалится еще до каникул. Конечно же, Филипп переносил на брата свои собственные страхи. Девон быстро нашел друзей (несмотря на насмешки Филиппа), прекрасно успевал в учебе (да еще и за Филиппа выполнял какие-то задания). Но сегодня Девона рядом не было. Впрочем, даже если бы он и оказался рядом, то вряд ли мог помочь ему сейчас. Поэтому в данной ситуации Филипп предпочел отбросить в сторону все неприятные мысли и подумать о чем-нибудь другом.

Свернув в очередной коридор, он, наконец, нашел кухню… И Анджелу.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку, забыв о голоде, и просто любовался ею. Анджела стояла возле плиты и разговаривала с Пенелопой. Насколько он мог понять, их разговор совсем не был похож на прощание. И это принесло ему облегчение. В этот момент Анджела обернулась, их взгляды встретились, и она улыбнулась.

Все было замечательно. Анджела догадывалась, что он будет искать ее сегодня утром. И она сосредоточилась на завтраке, который готовила для Филиппа. Она поставила тарелку с яичницей на поднос, где уже лежали хлеб и ветчина.

Он направился к ней. Его походка была твердой, уверенной, и шел он именно к ней. Сердце у нее забилось сильнее. «Я уеду с тобой», — подумала она.

— Он ведь красив, правда? — вздохнула рядом с ней Пенелопа. — Могу представить, как потрясающе он выглядит на балу, во фраке.

Анджела что-то пробормотала в ответ, хотя ей казалось, что он и сейчас достаточно хорош: бриджи, сапоги, ворот рубашки расстегнут, рукава закатаны. Одежда была поношенной, но совершенно чистой. Он, конечно же, не привык к такому качеству, но сидело все на нем очень хорошо. Только не мешало бы побриться. Впрочем, это не имело для нее никакого значения.

— Доброе утро, — сказал он, улыбаясь и слегка кланяясь Пенелопе.

— Доброе утро, сэр… лорд Хантли, — ответила она.

— Можешь называть меня Филипп, — сказал он и выжидательно улыбнулся.

Последовала долгая пауза.

— Ой, я все поняла. Извините, у меня дела, — сказала Пенелопа и, захихикав, выбежала в сад, оставив их наедине.

— Ты не пришла вчера вечером, — напрямик сказал он Анджеле.

— Не пришла, — ответила она, наливая в чашку чай. Он взял чашку молча, хотя это стоило ему некоторого усилия.

— Филипп, если ты хочешь меня о чем-то спросить, не стесняйся.

— Расскажи мне о вашей встрече с настоятельницей.

— Это не вопрос, — заметила она, не удержавшись.

— Ну, я просто не знаю, с чего начать.

— Мы немного поговорили. Думаю, что тебе следует знать только одно: мы с леди Кэтрин решили, что я тоже покину монастырь — с тобой или без тебя.

И тут послышались мужские голоса:

— Анджела! Анджела!

Это были Джонни и Уильям Слоуны, братья Пенелопы.

Разговор прервался, и у Филиппа не было возможности ответить ей. Хотя она заметила с некоторым удовлетворением, что его лицо помрачнело, когда он услышал, что ее зовут мужчины, — возможно, это был ответ, которого она ждала.

Через минуту Филипп увидит, что они еще совсем мальчишки и никак не могут быть ему соперниками. Уильяму, старшему, было восемнадцать, Джонни был на год младше.

— Вот ты где, Анджела! — сказал Уильям, входя в кухню из сада. Он резко остановился, увидев Филиппа, и Джонни, шедший следом за ним, наткнулся на него.

— Ты чего встал? — раздраженно спросил Джонни.

— Похоже, Джонни, у тебя есть соперник, — поддразнил брата Уильям, увидев Филиппа. Лицо Джонни покраснело, став такого же цвета, как его волосы.

— Здравствуйте, ребята, — приветствовала их Анджела. — Разве вы не работаете на часовне? Или вам что-то понадобилось?

— Пенелопа сказала нам, что здесь какой-то парень, который будет работать с нами. Это он? — спросил Уильям, кивая головой в сторону Филиппа.

— А это не тот, которого мы нашли раненым? — спросил Джонни.

— Да, это он, его зовут Филипп, — сказала Анджела, закончив на этом знакомство.

— Вы выглядите гораздо лучше, чем тогда, когда я видел вас в первый раз, — сказал Уильям.

— Спасибо, что привезли меня сюда, — сказал Филипп. Пока он говорил, Анджела наблюдала за лицами братьев. Манера говорить с головой выдала Филиппа, и юноши сразу поняли, что он принадлежит к высшему обществу. Они как-то неожиданно выпрямились и подтянулись.

— Хотите перекусить? — предложила Анджела. Парни замялись.

— Не стесняйтесь. Никаких хлопот.

— Только чаю, если это вас не затруднит, — ответил за обоих Уильям. Филипп сел за стол и принялся за завтрак, братья Слоун присоединились к нему. Анджела стала прибираться, прислушиваясь к их разговору.

— А вы откуда? — спросил Уильям.

— Из Бакингемшира. Но больше времени провожу в Лондоне.

— А как вы оказались в наших краях? — Возвращался в Лондон из Парижа.

— Из Парижа? Надо же, как часто встречаются господа из Парижа. Вот недавно в таверне остановились два француза. И Фрэнк Джонс из соседнего городка тоже был в Париже, но во время войны. Он рассказывал, что женщины там совсем не похожи на наших, ну, вы меня понимаете.

— Понимаю, — ответил Филипп, не сдержав усмешки.

— А вы нам расскажете о них? — шепотом спросил Уильям.

Анджела уловила взгляды, которые бросали на нее все трое. Вернее, они засекли ее за бесстыдным подслушиванием.

— Не обращайте на меня внимания, — мило произнесла она. — Продолжайте.

— Анджела, то, что Филипп собирается рассказать нам, не предназначено для женских ушей, — с серьезным видом произнес Джонни.

— Откуда вам это известно? — запротестовал Филипп.

— Не разочаровывайте нас, — умоляюще пробасил Уильям.

— Джентльмен не будет распространяться о таких вещах, — безжалостно произнес Филипп.

— Перед другими женщинами, — добавил Уильям и подмигнул.

— Ну, хоть самую малость вы можете нам рассказать. Подробности можно опустить. Нам это надо знать… в познавательных целях, — сказал Джонни.

— Вдруг случится попасть во Францию, — добавил Уильям.

— Что ж, — начал Филипп, взглянув на Анджелу. И она поняла, что его титул, вполне вероятно, будет работать против него, потому что здесь он чужак. Филипп пытается стать для этих ребят своим, ведь ему предстоит работать с ними. А если ему для этого нужно говорить о парижских проститутках, то он будет это делать.

Но неужели они думают, что ей хочется услышать об этом? Она всегда может подслушать из коридора.

— Прекрасно, Я ухожу, — сказала Анджела, бросив на них сердитый взгляд.

* * *

Филипп довольно быстро подружился с Уильямом и Джонни. За обедом братья посвятили его во все подробности, касающиеся абсолютно всех местных девушек, с которыми можно было пообщаться, если, мягко выражаясь, «мужчина нуждался в компании». Они не поверили Филиппу, когда тот сказал, что не нуждается в информации такого рода. Ребята искренне считали, что обязаны ответить любезностью на любезность, поскольку Филипп просветил их и объяснил, куда можно пойти, если хочешь найти в Париже доступную женщину.

Работа была простой и однообразной: разгружать доски и пилить их в размер. К концу дня от физического труда каждая мышца в теле Филиппа просила о пощаде.

Он отказался от приглашения выпить кружку эля в деревенской таверне, предпочтя ванну. И Анджелу. В течение дня он не перемолвился с ней и словечком, хотя заметил, что она работала в саду; В какой-то момент Филипп обратил внимание на то, что в руках у нее маленькая книжечка, и она что-то в ней рисует. Ему стало любопытно, он собрался, было накинуть рубашку и пойти узнать, чем она занимается, но прибыла очередная тележка с досками, и пришлось продолжить работу.

Теперь, нежась в ванне в своей комнате, он вспомнил, что Анджела так ничего и не рассказала ему о своем разговоре с настоятельницей, креме того, что она с ее помощью приняла решение уехать — с ним или без него.

Он почувствовал в этих словах некую ультимативность.

Не только его тело, но и разум были слишком измучены, чтобы запаниковать или хотя бы просто обдумать этот неизвестно чем грозящий разговор. Подобных разговоров ему удавалось избегать, все двадцать девять лет своей жизни. Но до сих пор ему удавалось избегать и физической работы, так что для этого дня у него уже имелся один «первый раз».

Или нет.

Сегодня вечером Анджела накрыла стол на двоих, и они сели ужинать вместе. Не успел Филипп проглотить кусочек, как она вернулась к прежнему разговору:

— Аббатиса не собирается заставлять нас жениться.

— Гм…

Еда никогда не казалась такой вкусной. Как же он жил, отказывая себе в таких простых удовольствиях? День тяжелой работы, горячая ванна, вкусная еда в обществе красивой женщины. А после этого, возможно… Он поднял глаза, но его улыбка исчезла, когда он увидел выражение ее лица.

— Ты не услышал ни словечка, не так ли? — строго спросила она.

— Ужин восхитительный.

— Похоже, мне придется уехать без тебя, — пробормотала она. — Ты не обращаешь на меня внимания, хотя я сижу прямо перед тобой.

— Ладно. Я действительно отвлекся. Ты не могла бы повторить? — сказал Филипп и быстро добавил: — Пожалуйста.

— Человек способен извлекать уроки. Я говорила о том, что я не собираюсь принимать постриг.

— Это из-за меня?

Она вздохнула от досады, словно разговаривала с деревенским дурачком. Он и сам не понял, почему вдруг спросил об этом, ведь если причина в нем, то это накладывает на него определенные обязательства, которые пока он не готов взять на себя.

— Как я уже сказала, — продолжала Анджела, — я просто поняла, что жизнь в монастыре не для меня. Я уеду — с тобой или без тебя. Неужели это так трудно понять?

Да, он прекрасно понимал. Сейчас наступил момент, когда он должен опуститься на колено и сделать ей предложение. И самое забавное, что это совсем не кажется ему ужасным или пугающим. Но мысль о том, что у него, лорда Хантли, нет дома, куда он мог бы привести жену после свадьбы, нет денег даже на праздничный ужин, не говоря уж о нарядах и драгоценностях, которых она заслуживала, полностью отбивала аппетит. Кроме того, общество не встретит их с распростертыми объятиями, а значит, его жена окажется запертой в четырех стенах и у нее не будет даже подруг, которым она могла бы пожаловаться на мужа. И вся эта правда аннулировала решение, к которому он пришел накануне.

— Анджела, — начал он, — у меня нет денег. Подозреваю, что и у тебя, их нет. У меня есть дом, но я там никогда не бывал. Более того, думаю, что там уже много лет вообще никто не бывал. Еще я должен предупредить тебя, что свет вряд ли примет нас даже в качестве супругов.

— Потому что я погубила свою репутацию, — тихо прошептала она, опустив глаза.

— Да нет, потому что ты будешь связана со мной. Но это не имеет значения, потому что я просто не могу жениться сейчас. Я не в состоянии содержать самого себя, не говоря уже о семье.

— И все же я могла бы поехать с тобой. Мы найдем способ справиться с этими трудностями.

— Нет, но не потому, что я не хочу этого. Мне стало просто физически плохо, когда я подумал, что уеду и не увижу тебя. Но я с этим справлюсь, и ты тоже, — сказал он.

Он принял правильное решение, он был уверен в этом, хотя это ему совсем не нравилось.

— Наверное, я просто устала справляться. Только этим я и занимаюсь уже несколько лет.

— Со мной у тебя будет много хлопот. Нужно будет сводить концы с концами. Стараться не разочароваться во мне. Пытаться не пожалеть о том, что ты выбрала меня, а не Бога.

— А тебе не приходило в голову, что для меня это все не будет иметь никакого значения, если я буду с тобой? — воскликнула Анджела.

Взглянув на ее лицо, Филипп мог бы поклясться, что она не собиралась этого говорить. А может, он просто не мог этому поверить? Он не мог ей предложить даже титула, только самого себя. И ей этого было достаточно?

— Нет, не приходило, — ответил он.

— Так подумай об этом, — почти прокричала она своим пьянящим голосом.

Как же он будет скучать по этому голосу! Как и по многим другим вещам, связанным с ней.

— Позже, — ответил он.

Как он будет скучать по ее поцелуям!

— Позже? Через неделю? Через месяц? Через десять лет?

— Только не сейчас.

Он слегка привстал, наклонился к ней через стол и прижался губами к ее губам. На столе было слишком много посуды: тарелки, стаканы, кувшин с вином — так что поза для поцелуя была не слишком удобной. Но потребность поцеловать ее в этот момент была такой острой и непреодолимой, что ничто не могло ему помешать.

Он лаской увлек ее в более глубокий поцелуй, пробежав языком по ее губам, которые тут же раскрылись и впустили его внутрь. Анджела слегка вздохнула, то ли от досады, то ли от удовольствия, а возможно, сдаваясь. Он не знал, но оценил это.

— Думаешь, что твои поцелуи заставят меня забыть обо всем остальном? — прошептала она.

— Да, но только если делать это правильно. Филипп уперся ладонями в столешницу, не собираясь прерывать начатое.

— Когда ты перестанешь целовать меня, я снова начну думать.

— Значит, мне придется целовать тебя, не останавливаясь.

Он вновь потянулся к ней для поцелуя, на этот раз очень короткого.

— До тех пор, пока ты не уедешь без меня, — сказала она. Наконец Филипп сел, оставив попытку перевести разговор на другую тему.

— Я слишком устал, чтобы продолжать разговор на эту тему сегодня.

И это было правдой. Он слишком устал, чтобы говорить о том, какой он несостоятельный, что он совершенно не подходит для женитьбы, что не может сделать ее счастливой и не может заставить ее понять это. А он должен заставить ее понять это, пока не стало слишком поздно.

— Тогда я ухожу, — сказала она.

— Останься, — попросил он, сверкнув своей обезоруживающей улыбкой. — Для другого я не устал.

— Тебе следует знать, Филипп: настоятельница предупредила меня, что если я забеременею, она, если это потребуется, лично поведет тебя к алтарю под дулом пистолета.

— В этом я не сомневаюсь.

— В таком случае мне следует уйти.

В подтверждение своих слов Анджела встала и сделала движение к двери. Он тоже встал.

— Нет — сказал он, хитро улыбаясь. — Есть кое-какие вещи. И есть способы предотвратить зачатие.

— Есть способы? Какие же?

Это заинтересовало Анджелу, и она остановилась.

— Вижу, тебя это очень интересует.

— Просто мне никто никогда об этом не рассказывал. Никто не рассказывает молодым женщинам о том, что им действительно необходимо знать, — сердито сказала она.

— Тебе ни к чему знать такие вещи.

— На самом деле не помешало бы.

— Об этом позабочусь я.

— А если я буду не с тобой? — произнесла Анджела, с вызовом поднимая брови.

— С кем, черт побери, ты собираешься быть?! — Он почти прокричал это.

Ее сердце на мгновение остановилось.

— Ну, я не знаю, — ответила Анджела, пожав плечами. — Ты же не настроен на то, чтобы я была с тобой. Отсюда я уеду. Возможно, я встречу кого-то еще.

Филипп даже не мог представить, что она может быть с кем-то еще. До сих пор ему и не нужно было этого представлять. И он совершенно не хотел на эту тему думать.

— Ну, уж нет, — твердо произнес он. — Если ты вообще будешь с мужчиной, то этим мужчиной буду только я.

— Значит, я буду с тобой, не так ли? Но беременность мне не грозит, и тебе не придется на мне жениться.

— Ну… — Филипп замялся.

Похоже, после любого ответа ему в голову полетит что-нибудь тяжелое.

— Ты хочешь совместить несовместимое, — сердито произнесла она, топнув ногой для выразительности.

— Чего я действительно хочу, так это поцеловать тебя.

«Лучше отвлечь ее», — подумал он, положив руку на талию Анджелы.

— Джентльмен пытается быть очаровательным, — парировала она, сложив руки на груди.

— Джентльмен — просто мужчина, который хочет поцеловать тебя, пока у него есть такая возможность. — И он поцеловал нежную кожу под мочкой уха.

— Ты не джентльмен. Беру свои слова обратно. Ты настоящий негодяй.

— Который все еще хочет целовать тебя. — Слова прозвучали приглушенно, утонув в поцелуях, которыми он начал покрывать ее шею.

— Ты сможешь, это сделать, если объяснишь мне, почему я должна тебе это позволять, несмотря на все доводы своего рассудка.

— Потому что ты тоже этого хочешь, — прошептал Филипп, прижимаясь губами к ямочке на ее шее.

Покоряясь ему, Анджела выгнула шею.

— Потому что ты считаешь меня лучше, чем я есть на самом деле, — прошептал он ей на ухо.

Его сердце вновь остановилось, потому что в одной этой фразе заключалась вся правда. Он не был достаточно хорош, и уж тем более, настолько, насколько хотелось ей. Но стремился к этому. Он просто не знал пока, с чего и как начать.

— Только один поцелуй, — вздохнула Анджела.

Если это должен быть один поцелуй, пусть это будет грандиозный поцелуй. И сейчас Филиппа не могла остановить даже ее печаль. Во всяком случае, не теперь, когда он мог попробовать ее на вкус, прикоснувшись к ее коже своими губами. Пока она не скажет «нет» или «остановись», он, будучи грешным, но доставляющим удовольствие человеком, собирался единственным доступным ему способом убедить ее в том, что не найдется другого мужчины, который мог бы сравниться с ним.

Анджела была смелой, гораздо смелее, чем обычно. Близкая свобода, должно быть, опьянила ее. Как еще можно объяснить, что она предложила ему себя всю? В другое время и в другом месте она могла бы почувствовать себя униженной, отдаваясь таким образом.

Но теперь, когда Филипп нежно целовал ее в шею, ее переполняло горячее чувство, совершенно не похожее, на смущение. Это могло бы продолжаться вечно, если бы он перестал быть таким чертовски рассудительным. Она понимала, что в его словах есть здравый смысл: у них действительно нет ни крыши над головой, ни средств к существованию, ни друзей, ни связей. Но почему именно в этот момент Филипп Кенсингтон вдруг решил проявить логику и здравый смысл? Ведь они просто могли быть вместе. Разве этого было бы недостаточно?

Она обняла его и крепко прижалась к нему. Его грудь была теплой и сильной, как и его руки, сжимавшие ее в объятиях, как и его ладони, лежавшие на ее талии. Она чувствовала его возбуждение, и желание, удивившее даже ее саму, охватило ее.

Он сделал шаг назад, увлекая ее за собой. Затем еще один и еще, пока они не оказались возле кровати.

«Слава Богу», — подумала она, пытаясь удержаться на подкосившихся ногах.

— Всего один поцелуй, — напомнила она скорее себе, чем ему.

У Филиппа слегка дрожали руки, когда он снимал с нее платье. Вскоре грубая ткань скользнула на пол, за платьем последовала рубашка, и вот она уже стояла перед ним совершенно обнаженная. Наверное, она должна была смутиться, но Филипп смотрел на нее так жадно, с таким вожделением и столь нетерпеливо…

— Я знаю, всего один поцелуй. И вновь эта улыбка. Ей будет ее не хватать. Но сможет ли эта дьявольская улыбка компенсировать все остальное, ведь им многого будет не хватать?

Он усадил ее на постель. Снял один чулок, потом второй. Ее ступни касались холодного пола, но голова Анджелы парила в теплом раю. Потому что Филипп превратил этот один поцелуй во что-то невообразимое. Его губы скользнули по ее губам, затем по ее шее и ниже — по груди. Он обхватил ее груди своими руками и — о Боже! — коснулся их губами. Он держал их мягко, слегка надавливая, достаточно, чтобы доставить ей удовольствие и снять груз, который она всегда носила с собой. Он обхватил губами сосок, и Анджела, застонав, выгнула спину. Затем он обхватил губами второй сосок, потом опять первый. И этого было почти достаточно.

Он обхватил руками ее лодыжки, неторопливо провел пальцами по ногам, лаская их. Его руки казались слегка шершавыми, но это лишь добавляло удовольствия.

Его губы оставили ее грудь и двинулись ниже, затем еще ниже… по животу, остановившись у пупка, и еще ниже. Его намерения каким-то образом отмечались в ее затуманенном мозгу. Но ведь он же не может сделать то, о чем она вдруг подумала.

Всего один поцелуй. Правда, он не сказал, что это будет за поцелуй. Теперь она поняла. Анджела не удержалась и нервно хихикнула, испытав легкий шок, когда его губы коснулись ее самого секретного места. Того места, которое болезненно ныло по ночам, не давая ей спать и заставляя испытывать желание, которое она не знала, как удовлетворить. Легкий смешок превратился во вздох, затем в стон.

Его язык описывал круги неторопливо, словно он мог и собирался делать это вечно. И Анджела, закрыв глаза, позволила себе полностью погрузиться в происходящее. Это всепоглощающее чувство вдруг разложилось на множество новых ощущений: она чувствовала мягкость волос Филиппа внутренней поверхностью своих бедер, и одновременно его короткая щетина там же слегка покалывала кожу. Анджела ощущала его твердую хватку на своих бедрах, теплоту его губ, мягкие и в то же время уверенные и решительные движения его языка, требующие оставить все мысли и покориться.

Язык Филиппа стал двигаться быстрее, даря ей совсем новые ощущения, которые она чувствовала всем своим телом. Горячие волны бежали по ее коже, и, несмотря на то, что она лежала совершенно нагая, ей совсем не было холодно. Она слегка извивалась, поджимала пальцы на ногах и выгибала спину, но руки Филиппа удерживали ее, да она и не стремилась вырваться. Но внутри ее росло нечто, что она не могла контролировать, что требовало выхода.

Филипп, слава Богу, не останавливался. Его губы продолжали это мучительное удовольствие, а потом его палец скользнул внутрь. И это тоже было для нее абсолютно новое ощущение. Последние остатки здравого смысла шептали ей: «Я не нарушила обет». Возможно, она все-таки слишком мало знает.

Одной рукой Анджела сжала простыню, пальцы другой руки запустила в волосы Филиппа. Она почти достигла того состояния «маленькой смерти», производящей поразительный эффект, который заставлял ее чувствовать себя более живой, чем когда-либо.

Ее вздохи и стоны эхом откатывались от каменных стен комнаты. Теперь ее полностью охватило это горячее, пульсирующее чувство. Она с силой прижимала его руку. Ей казалось, что она вот-вот взорвется. Он коснулся губами ее бутона, и это подтолкнуло ее к краю. Анджела громко вскрикнула. Какое-то мгновение она была ни жива, ни мертва, купаясь в волшебном океане совершенного удовольствия. Она кричала, потому что ее тело, наконец «раскрылось» и получило то, чего так жаждало и требовало. И она кричала, потому что в этот момент все было правильным, безупречным и совершенным.

Потом силы окончательно покинули ее, и она могла только лежать и наслаждаться. Филипп лег рядом и, запустив пальцы в ее волосы, продолжал обнимать и целовать ее.

Отвечая на его поцелуи, Анджела могла лишь шептать и пытаться улыбаться. Она прижалась к нему и почувствовала, насколько возбуждено его мужское естество. Он застонал от прикосновения, но не попытался сделать что-то сам или заставить сделать ее. И она подумала, не испытывает ли он того же мучительного удовольствия от желания и невозможности его удовлетворить.

Он медленно двинул свои бедра по ее бедрам, но она положила руку на его бедро, чтобы остановить это движение.

— Прости, я не понял, — прошептал он.

— Я хочу видеть тебя, — сказала она, потому что ее небольшой опыт общения с мужчиной так и не дал ей возможности увидеть эту часть мужского тела. Она положила руку на его твердую плоть, их разделяла только ткань. — Я хочу прикоснуться к тебе, — шепотом призналась она.

— Желание дамы — закон, — ответил он, его голос был низким и хриплым. Она начала расстегивать его бриджи, затем сдвинула их. Его фаллос был длинным и мощным. Кожа была плотной, но шелковистой на ощупь.

Она провела пальцем по всей дайне. Она взяла его в руку, и он издал тихий стон.

Филипп обхватил ее руку своей рукой, направляя ее вверх и вниз по длине ствола. Движение было простым и повторяющимся, но от него Филипп переменился. Он закрыл глаза и тяжело задышал, уткнувшись лицом в ее шею.

Через мгновение он отнял свою руку и обхватил рукой ее грудь. Большим пальцем он ласкал чувствительный кружочек в центре. Она выгнула спину и непроизвольно сильнее сжала его член, продолжая двигать вверх-вниз. Он был горячим в ее руке, пульсирующим, и она знала, что это результат ее прикосновения. Удерживая его в руке, она чувствовала себя сильной, способной контролировать — ощущение, ранее недоступное ей. И это ей нравилось.

Его губы впились в ее губы. И в течение некоторого времени не было ничего, только руки здесь и там и обжигающий поцелуй, который он прервал лишь затем, чтобы произнести ее имя:

— Анджела…

Его бедра теперь тоже двигались, стремясь навстречу движениям ее руки. Он вновь накрыл своей рукой ее руку, предлагая ей усилить сжатие и ускорить движение.

— Анджела, — вновь и вновь шептан он ее имя, словно мольбу или молитву. Она не останавливалась, потому что понимала, что он чувствует, и знала, что сейчас он вот-вот достигнет своего собственного освобождения.

Филипп прижался губами к ее коже на ключице. Она почувствовала его сильную дрожь. Услышала его стон. И в полной мере ощутила его оргазм.

А когда все закончилось, он обнимал ее, пока они оба не уснули.

Но утром она проснулась одна, поскольку в полночь вернулась в свою постель. Она не хотела, чтобы их секрет был раскрыт, она хотела сохранить все в тайне.

Она также не хотела, чтобы ее застали в его комнате и вынудили Филиппа вступить в брак, которого он не хочет. Единственное, что огорчало Анджелу, — это осознание того, что мужчина, который так любит ее, не готов даже попытаться построить совместную жизнь.

 

Глава 11

Три дня спустя

Филипп вновь застиг ее за этим занятием: она наблюдала, как он работает, и что-то черкала в своей маленькой книжечке в кожаном коричневом переплете. Вот уже три дня он чувствовал, что за ним наблюдают. Он поднимал голову, оглядывался и видел ее. Вот уже три дня он сдерживал свое любопытство. Ему очень хотелось выяснить, что же она такое делает, но ему не удавалось выкроить момент и оторваться от работы, чтобы спросить ее об этом.

А когда он увидел ее в конце дня, его гораздо больше интересовало другое, и он опять забыл спросить про книжку. Наконец, оторвавшись от работы, он прислонился к стволу дерева и рубашкой вытер со лба пот. Никогда в своей жизни он не чувствовал такого изнеможения. Долгий день изнурительного труда под палящим солнцем, затем долгие часы в постели с Анджелой. Они самыми изощренными способами дарили друг другу наслаждение, доставляли удовольствие и радовали друг друга. Несмотря на усталость, он даже смог улыбнуться, вспоминая об этом.

С каждым днем ему все труднее и труднее было представить себе жизнь без Анджелы. Никогда не слышать, как она выкрикивает его имя своим чарующим голосом во время пика наслаждения? Такое будущее не сулило ничего хорошего и казалось ему совсем безрадостным.

Даже если их не примет свет, и они останутся без гроша, он все равно смог бы сделать ее счастливой. Он очень надеялся на то, что их ждет общее будущее.

Ну а сейчас она с закрытыми глазами сидела под деревом, поскольку только в тени можно было скрыться от полуденной жары. Открытая книжка лежала у нее на коленях.

Филипп, бесшумно ступая, подошел к ней. Анджела, очевидно дремала.

— Привет, — сказал он.

Она в изумлении открыла глаза и быстро вскочила. Книжка упала на землю.

— Ты напугал меня, — сказала она.

— Ты кое-что выронила, я подниму.

— Нет! — Она потянулась за книжкой, но Филипп, улыбнувшись, поднял блокнот высоко над головой.

— Ну, пожалуйста, — попросил он, умоляюще глядя на нее.

Он, конечно же, вернет ей блокнот, если она будет настаивать, но теперь, когда книжка оказалась у него в руках, ему более чем когда-либо захотелось взглянуть на ее содержимое.

— Мне не следовало учить тебя этому слову, — пробормотала она.

— Это означает «да»? Скажи «да», Анджела.

Он улыбнулся ей, потому что знал, как действует на нее его улыбка.

— Ладно. Но там нет ничего интересного, — сообщила она.

Но она была не права, потому что первая же страница приковала его внимание. На ней был изображен мужчина, сидящий в какой-то гостиной. Неужели это тот самый?

Анджела кивнула, и Филипп стал внимательнее рассматривать мужчину, который погубил ее. Ему захотелось сбить с его лица самодовольную улыбку. Или разорвать рисунок, чтобы навсегда стереть этот образ из ее памяти. Но он понимал, с какой любовью был сделан этот рисунок, как удачно она поймала момент. Конечно, она рисовала его до того, как потеряла невинность.

Перевернув страницу, он увидел изображение Девы Марии, держащей на руках младенца Иисуса.

Анджела изобразила ее с умиротворенной улыбкой и счастливым взглядом. Через мгновение он узнал стоявшую в часовне статую, которая чудом уцелела после того, как обрушилась крыша. Он хорошо знал ее. Более того, он даже знал, насколько она тяжела, поскольку они с Уильямом Слоуном на время ремонта крыши перетаскивали ее в аббатство.

Он перевернул еще одну страницу, затем еще, рассматривая одно за другим изображения матери и младенца. Но он видел нечто большее, чем рисунок, и понял, почему Анджела откладывает постриг. Ей страстно хочется иметь ребёнка, хочется самой улыбаться этой усталой, но счастливой улыбкой.

Он пролистал несколько страниц с теми же сюжетами, пока его внимание не привлекла новая тема.

Он узнал себя. Он узнал черты своего лица, искривленный нос, синяк и порез на лбу, теперь уже заживший и превратившийся в шрам. Но выражение лица, казалось, не принадлежало ему. Он умиротворенно спал. А внизу была подпись: «Спящий дьявол». Это заставило его улыбнуться.

Он перевернул страницу и увидел еще одно изображение скульптуры, вид снизу, словно Анджела стояла на коленях, рисуя ее. Боготворя ее.

Филипп вновь перелистнул страницу и увидел то, над чем она работала последние несколько дней. На рисунке был изображен он, без рубашки. И вновь он не узнал себя. Не может же он выглядеть так впечатляюще. Она изобразила его настоящим героем. Фона не было, поскольку его изображение занимало всю страницу. Кроме того, она передала детали, свидетельствующие об их близости, — все, даже самые малозаметные шрамы были на своих местах. Она уже хорошо знала его, это было видно, и причем знала таким, каким он сам себя не знал.

Теперь он мог увидеть то, чего не видел раньше. Теперь он точно знал, чего хотел, поскольку здесь каким-то чудом присутствовало именно то, что он мог ей дать: самого себя, ребенка и эту счастливую умиротворенную улыбку.

— Ты что-нибудь скажешь? — спросила она.

Он посмотрел в ее ясные голубые глаза и увидел свое будущее: возможность быть счастливым, ее любовь к нему и свою собственную любовь к ней.

— Выходи за меня замуж, Анджела.

Ее губы медленно раскрылись, как он мог понять, от удивления. И это было правильно. А вот то, что она неожиданно потеряла дар речи, оставив без ответа его предложение, было неправильно.

— Ты собираешься давать ответ? — нервничая, спросил он. Его сердце отчаянно колотилось.

— Попроси меня, — сказала она с улыбкой на губах. Правильно. Просить, а не приказывать. Не слишком умело с его стороны. Даже ему было известно, как должным образом следует делать предложение. И, несмотря на то, что после ранения ему было трудно опуститься на колено, боль была еще достаточно сильной, он, тем не менее, сделал это. Потом взял ее за руку и заглянул в глаза.

— Анджела, ты выйдешь за меня замуж?

— Да, — ответила она с улыбкой и рассмеялась. — Да. Он быстро встал, обнял ее и крепко поцеловал. Он даже не подозревал о присутствии зрителей, пока не раздались крики и возгласы рабочих. Он только что скомпрометировал себя и ее. Но разве поцелуи и объятия могут считаться компрометирующими, если они следуют за предложением руки и сердца? И хотя у него имелся богатый опыт по части соблазнения, ответа он не знал. Но это не имело значения, поскольку он собирался быть с Анджелой всегда.

И впервые за очень долгое время Филипп почувствовал себя счастливым, по-настоящему удовлетворенным и гордым. На этот раз он все сделал правильно.

— Молодец! — сказал Уильям и похлопал его по спине.

— Поздравляю! — присоединился к нему Джонни.

— Спасибо.

— Теперь я понимаю, почему тебя не интересовали местные девушки. Все понятно, — добавил Джонни.

Филипп усмехнулся и пожал плечами, подтвердив их предположения. Братья, похоже, все поняли и вернулись к работе, продолжив спор, который они вели весь день, о том, кто накануне вечером выпил больше пива. Филипп не прислушивался, его занимала только одна мысль: он собирается жениться. И как ни странно, эта мысль приводила его в приятное возбуждение.

У Филиппа вновь появилось ощущение, что за ним наблюдают, когда он измерял и пилил доски. Он оглянулся, ожидая увидеть Анджелу, но ее нигде не было видно. Вероятно, она сейчас у настоятельницы — делится новостью.

Краешком глаза он увидел двух мужчин, которые показались ему незнакомыми. Они не работали, а стояли неподалеку, в зарослях кустарника, лениво покуривая сигары. Даже издалека они выглядели отвратительными. Ясно, что они не имели никакого отношения к монастырю или к кому-нибудь из его обитателей.

— Кто это такие? — спросил Филипп Уильяма, кивком головы указывая на мужчин.

— Твои приятели. Так они сказали. Разве нет?

— Не думаю, что я с ними знаком, — сказал Филипп, хотя неприятная тяжесть в желудке свидетельствовала об обратном.

Но где он их видел, он вспомнить не мог.

— Тот, что слева, — Пьер, справа — Франсуа. Они французы. Это все, что я знаю, они не очень разговорчивы, да и вообще грубияны.

— Похоже на то. А ты откуда их знаешь? — спросил Филипп.

— Они уже несколько недель живут на постоялом дворе. Сказали, что они ваши приятели и ждут, когда вы поправитесь, чтобы вместе вернуться во Францию. Наверное, теперь ваши планы изменятся, ведь вы жениться собрались. Или вы возьмете Анджелу с собой во Францию?

Филипп ответил не сразу. Теперь он вспомнил, что действительно был знаком с ними, хотя это знакомство не делало ему чести.

— Мы с Анджелой не собираемся во Францию.

И один, без нее, он тоже не собирался. Он поймал на себе взгляд человека, которого Уильям назвал Пьером. Отступать было некуда, и Филипп направился к ним.

— Мы ждали тебя, Филипп, — сказал Пьер, омерзительно ухмыляясь своим щербатым ртом.

Он произнес его имя на французский манер, и Филипп не стал его поправлять.

— Понятия не имею зачем. Вы отобрали все мои деньги и оставили меня умирать. Думаю, что мы квиты, — решительно произнес Филипп.

— Но ты не выполнил всех условий сделки. Во-первых, ты жив, — сказал Пьер.

Это был невысокого роста мужчина, плотный, с густой бородой. Шляпа, надвинутая на лоб, скрывала его глаза.

— Это легко исправить, — добавил Франсуа и продемонстрировал свой кулак, ударив им по ладони. Этот сильный кулак принадлежал крупному полному мужлану. Он был в два раза крупнее своего компаньона… и Филиппа.

— А во-вторых, ты еще остался нам должен, — стоял на своем Пьер, отодвигая назад шляпу и открывая глаза. Они были налиты кровью.

— Нет, мы в расчете.

— За тобой должок. Мы взяли твой кошелек и пересчитали…

— Дважды! — прорычал Франсуа.

— И обнаружили, что недостает тысячи семидесяти четырех фунтов, — закончил Пьер.

— Как, черт побери, вы считали? — возмутился Филипп. Семьдесят четыре фунта, как он помнил, ушли на дорожные расходы в Англию. Эту сумму он мог возместить. Но еще тысяча фунтов? Он точно помнил, что выиграл ровно столько, сколько занял, а эти громилы, несомненно, забрали все.

— А процент, месье? — прорычал Франсуа.

— Процент. Я не помню, чтобы это входило в условия сделки, которую я заключил с Дерю.

Правда, Филипп вообще смутно помнил встречу с ним. Он пил, и ему нужны были деньги, чтобы продолжить игру. Потом ему понадобилось еще несколько тысяч, ведь игра шла по-крупному, а контора Клода Дерю весьма удобно располагалась в соседнем квартале.

— Вот расписка. Мы захватили копию. Может, теперь вы обратите внимание на то, что написано внизу, — высокомерно произнес Пьер.

Он пригладил свою бороду, и Филипп заметил застрявшие в ней кусочки пищи. Он с отвращением отвернулся, взяв в руки протянутый ему документ.

Во-первых, он был написан по-французски. А по-французски он знал ровно столько, сколько было необходимо, чтобы общаться с женщиной в спальне. На то, чтобы прочитать на французском расписку, подсунутую ему ростовщиком в темной промозглой конуре, его знаний было явно недостаточно. Впрочем, язык расписки не имел значения, она могла быть написана на чистейшем английском. И вообще на любом. В тот момент Филипп не стал бы тратить время на ее чтение.

Тяжесть в желудке усилилась. Он стиснул зубы и, прищурившись, вгляделся в строки, написанные внизу листа. Он разобрал только несколько французских слов: долг, десять процентов, смертная казнь.

— Вам не повезло, джентльмены. У меня нет ни фартинга, — сказал Филипп, складывая листок и засовывая его в карман. Он ни секунды не сомневался, что бандиты не поверят ему, но все равно сказал это.

Они быстро заговорили по-французски.

— Воп. Хорошо! — вновь прорычал Франсуа. Голос его звучал так, словно в его глотке застрял гравий.

— Прекрасно. Рад, что мы решили этот вопрос, — заметил Филипп.

— Мы готовы вести переговоры, — сказал Пьер, вновь поглаживая бороду.

— Но я же сказал вам, что у меня ничего нет, — стоял на своем Филипп.

— Bellefille [1]Прекрасная девушка (фр.)
… — начал Пьер, и Филиппа едва не вырвало от чувства омерзения. Подонки! Нет. Нет. Нет.

— Кое-где за нее можно выручить тысячу фунтов, — задумчиво закончил Пьер.

Насколько же мерзок этот представитель рода человеческого. Филипп сжал кулаки, но заставил себя сдержаться, потому что драка с этим типом могла навредить Анджеле.

— Абсолютно исключено, — сказал Филипп так решительно и резко, что этот подонок Франсуа опешил.

— Но вы же говорите, что у вас ни полпенни. А мы не можем вернуться к Дерю с пустыми руками.

И тут Филипп увидел страх в глазах Пьера. Дерю заставит этих двух отвратительных типов заплатить, возможно, своими жизнями или конечностями, если они не привезут всей суммы.

Если бы Филипп мог, он просто отправил бы их на все четыре стороны. Но он знал, что страх подпитывал их решимость. Они были настроены очень агрессивно и хотели получить деньги любой ценой. Филипп это понимал и должен был разобраться с ними так, чтобы обеспечить безопасность Анджелы.

— Хорошо, я достану деньги, — сказал им Филипп. Придется просить брата одолжить ему денег, хотя эта мысль его раздражала. И Девон, скорее всего, откажет ему. Но гораздо страшнее была мысль о том, что они могут сделать с Анджелой.

Его прошлое настигло его и стало реальной угрозой для его будущего. Только теперь, когда жизнь Анджелы была в опасности, Филипп начал искренне сожалеть о том, какую жизнь он вел раньше, до своего появления в монастыре. Ну, зачем он занял деньги у Клода Дерю? Для дурацкой карточной игры, которую сейчас и вспомнить-то не мог? И почему он так ужасно вел себя по отношению к своему брату? Он никогда не думал, что все так обернется. Похоже, раньше он вообще редко серьезно о чем-нибудь думал.

— Это уже лучше. Гораздо легче переправить деньги, чем несговорчивую женщину, — заключил Пьер.

— Когда ты сможешь их достать? — потребовал ответа Франсуа.

— Через неделю, — ответил Филипп.

Потребуется пара дней, чтобы добраться до Кливдена. Но возможно, Девон сейчас не в поместье, а в Лондоне. И если Девон откажет, то у Филиппа все же останется время, чтобы собрать нужную сумму. У него, конечно же, есть друзья в Лондоне, которые помогут ему расплатиться. Если только они сами не на мели. Тысяча чертей!

— Так, где мы получим деньги? — затребовал Пьер.

— Не мы… — начал Филипп и замолчал. Если эти тошнотворные типы отправятся с ним, они будут далеко от Анджелы. Ради безопасности Анджелы ему придется терпеть их общество.

— Мы отправимся к моему брату, герцогу Бекингему.

— Bon. Allons.

— Поехали, — перевел Пьер.

— Сейчас?

— Чем дольше мы задержимся, тем больше будет злиться Клод, — пожал плечами Пьер.

— Мне только надо переговорить вон с тем парнем, — сказал Филипп, показывая на Уильяма, который наблюдал за ними. — А потом мы с вами отправимся, договорились?

— Считаешь нас дураками или полными идиотами? Филипп предпочел оставить этот вопрос без ответа.

— Думаешь, мы позволим тебе передать весточку властям или попросить о помощи? Нет, ты ни с кем не будешь говорить. Только со своим братцем, — объяснил их позицию Пьер.

— Да, с ним ты поговоришь. Умолять будешь, если придется, — сказал Франсуа, отвратительно улыбаясь беззубой улыбкой.

— Обещаю, что не передам никаких сообщений властям. Обещаю, что достану денег, и вы их получите. Но сначала мне нужно переговорить с одним человеком. Я должен сообщить, что скоро вернусь.

— Пфф! А кто тебе сказал, что ты вернешься? — сказал Франсуа, распахивая полы куртки и демонстрируя рукоятку пистолета, засунутого за пояс.

— Неужели в вас нет ни капли милосердия? — спросил Филипп.

— Ты слишком много времени провел в монастыре, если рассчитываешь, что люди, подобные нам, могут вообще кого-нибудь пожалеть.

Филипп посмотрел на Уильяма и Джонни, размышляя, не броситься ли к ним. Но Пьер оказался сообразительным.

— Один шаг, одно слово, и я убью тебя и заберу девчонку, — предупредил он.

Филипп бросил прощальный взгляд на аббатство, и, мысленно помолившись, чтобы Анджела дождалась его, повернулся и ушел с Пьером и Франсуа.

«Я выхожу замуж».

Сначала Анджела рассказала об этом настоятельнице. Затем Пенелопе, которая завизжала от восторга и бросилась ее обнимать. Хелена долго молчала, когда Анджела поделилась с ней, потом медленно кивнула, улыбнулась и, сказав: «Я рада за тебя», обняла Анджелу. Анджела не думала, что Хелена искренне радовалась за нее, но теперь это уже не имело значения.

Анджела вновь и вновь повторяла самой себе: «Я выхожу замуж». Занимаясь делами, она на все лады напевала себе под нос эту фразу. Приближалось время ужина, когда Джонни и Уильям зашли в кухню, чтобы попрощаться до утра.

— Ну, как сегодня? — спросила она. — Неужели все закончили? — поддразнила она.

— Не совсем, но дела идут неплохо.

— Но у нас не такой волнующий день, как у вас. Поздравляем с помолвкой.

— Спасибо. А Филипп скоро придет?

— Даже не знаем.

Братья смущенно переглянулись, Анджела заметила это, но не придала этому никакого значения.

— Я пройдусь с вами, ребята. Хочу увидеть Филиппа и убедиться, что он не перетрудился, ведь он еще не совсем поправился.

— Ну, так он… — начал запинаться Джонни.

— Он уехал, — мягко произнес Уильям с огорченным видом.

— Он уехал? Когда? Куда?

— Это случилось несколько часов назад. Он поговорил с французами, которые несколько недель жили у нас в деревне, а потом уехал с ними.

— Он сказал почему? Или куда он собрался? Или когда он вернется?

Ее голос выдал охватившую ее панику и сердечную боль.

— Может, он просто поехал в город выпить кружку пива со старыми приятелями, — сказал Джонни.

— А может, он решил что-то купить тебе. Подарок по случаю помолвки, — добавил Уильям, но Анджела знала, что это ложь.

— Он вернется, — сказал Джонни, но Анджела знала, что это тоже ложь.

На следующий день стало ясно, что он уехал окончательно. Уильям и Джонни обещали разузнать что-нибудь о Филиппе в городе. Стало известно, что тот нанял экипаж и отправился по дороге, ведущей на запад.

Ровно через сутки после того, как Анджела радостно сообщила настоятельнице о будущей свадьбе, она появилась у нее, охваченная совершенно другими чувствами.

«Поразительно, просто поразительно, — думала Анджела, — как за одни сутки может разрушиться целый мир».

На самом деле ничего удивительного. Но какая невероятная жестокость — получить все, чего ты когда-либо хотела, ощутить вкус этого и тут же лишиться всего!

Филипп угадал ее тайные желания. Она видела это по его лицу, которое смотрело на нее со страниц альбома. Ей нужны были он, младенец и улыбка Девы Марии, и он понял, что может ей все это дать.

Но почему же он уехал без всякой причины, не попрощавшись?

Она была помолвлена и брошена в течение двадцати четырех часов. Наверное, это настоящий рекорд, даже для Филиппа Кенсингтона. О чем, черт возьми, она думала? О его способности бросать женщин ходили легенды. Он был признанным Королем Негодяев. В таком случае она Королева Дурочек.

И теперь она оказалась всего лишь одной из тех разочарованных женщин, которые осмелились думать, что смогут удержать его подле себя. Она верила в него и думала, что он сможет по-настоящему полюбить. И что на сей раз действительно пойдет к алтарю.

Вечером она долго плакала, пока, наконец, не заснула, совершенно измученная. И вместе со слезами уходила вера в любовь и надежда на то, что когда-нибудь она встретит мужчину, который ответит на ее чувство.

— Он уехал, — сказала Анджела. Настоятельница ничего не ответила, лишь обняла Анджелу.

Слова были не нужны. Пусть сейчас она жалкая и презренная, но есть человек, которому она небезразлична. Человек, которого она, Королева Дурочек, собирается покинуть совсем скоро.

— Ты можешь остаться. Забудь о нашем уговоре.

— Я вам очень благодарна, но теперь я не могу остаться. Теперь, когда все здесь напоминает ей о нем. Каждый укромный уголок, в котором они целовались, коридоры, по которым они проходили, его комната, ее комната, где она часами лежала, не смыкая глаз, думая о нем, кухня и даже часовня. Она никогда больше не сможет войти в эту часовню.

Кроме того, она дала обещание настоятельнице и, в отличие от других, Анджела сдержит свое слово.

— Куда ты отправишься? — спросила леди Кэтрин.

— Просто не представляю себе, — честно призналась Анджела. Об этом она даже не подумала, да это ее и не особенно волновало.

— Может быть, тебе стоит вернуться домой? — мягко предложила настоятельница.

— Для моих сестер будет лучше, если я не вернусь. Я ведь из провинции, и навряд ли моя история там забылась. — Анджела помолчала немного. — Да и матушка сказала мне, чтобы я не возвращалась.

Настоятельница кивнула и некоторое время молчала.

— Твоя тетушка в Лондоне — моя старинная подруга. Я уверена, она тебя примет.

— У меня есть тетушка в Лондоне?

— Да, вдова старшего брата твоей матери. Твой дядюшка умер давно, ты была еще совсем ребенком. Странно, что тебе ничего о ней не известно.

— Я ничего о ней не знаю. После замужества моя мать как-то отдалилась от своих родственников.

— Тем не менее, если ты отправишься в Лондон и остановишься у своей тетушки, то это будет правильно.

— Но… — Возражения застыли на губах Анджелы.

Она не хотела никому навязываться, но придется поступить именно так. В конце концов, она сможет остановиться у нее ненадолго, пока не найдет хоть какую-нибудь работу — например, место гувернантки.

— Я дам тебе рекомендательное письмо. Уверена, что вы прекрасно поладите с леди Палмерстон.

— Спасибо, леди Кэтрин.

— Я буду скучать по тебе, Анджела, и, конечно, мы всегда с радостью примем тебя обратно. Но сейчас так будет лучше для тебя. А теперь нам с тобой необходимо решить, что мне сказать этому негодяю, если он вдруг появится.

Анджела задумалась. Она не верила, что он вернется. Но если это все-таки произойдет… он не должен узнать, куда она отправилась. А если она позволит сообщить ему свой лондонский адрес, то будет все время ждать его и вздрагивать при каждом звуке дверного колокольчика.

И все же у нее зародилась надежда. Может быть, есть разумное объяснение его отъезду? Может быть, он вернется? Может быть, может быть… И искорка надежды погасла так же быстро, как вспыхнула.

— Поступите так, как сочтете нужным, если он вдруг вернется. Я больше не полагаюсь на свой здравый смысл в таких вещах, — честно ответила Анджела.

— Что ж, хорошо. И прежде чем ты уедешь, я хочу признаться в том, что я всегда восхищаюсь твоей решимостью и верой.

— Верой? Но ведь я покидаю монастырь!

— Твоей верой и решимостью, благодаря которым ты однажды получишь все, к чему стремишься. Ты продолжаешь попытки тогда, когда другие, вероятно, уже оставили давно бы эту затею. Я молю Бога, чтобы ты не потеряла веру в себя.

У Анджелы не хватило духу сказать, что она уже утратила веру. «Ее вера» покинула ее вчера около полудня и даже не попрощалась.

 

Глава 12

Мир за стенами монастыря показался Анджеле совсем чужим. Многое изменилось с тех пор, как она ждала на постоялом дворе почтовый дилижанс, потом несколько часов тряслась по пыльной дороге в компании совершенно чужих людей. С тех пор прошло шесть лет. Ее репутация была погублена. Сердце разбито.

Спустя несколько часов после того, как Анджела покинула стены монастыря, первое любопытство было удовлетворено, и она заскучала. В почтовом дилижансе всего, вместе с ней, ехали шесть пассажиров: семья, состоящая из родителей с двумя дочерьми, и сидевший напротив джентльмен. Отец семейства спал, мать что-то вышивала, а дочери читали романы. От нечего делать она сосредоточила свой взгляд на мужчине. У него были черные волосы с сединой на висках. Черты лица были грубоватыми, и выглядел он уставшим. Его одежда определенно была сшита у хорошего портного. И во время последней остановки на постоялом дворе она слышала, как он что-то говорил о своем собственном экипаже и о том, что ему нужно срочно попасть в Лондон. Изредка их взгляды встречались, но в основном он был занят чтением газеты.

Скучая в трясущемся экипаже, она не переставала думать о Филиппе, вспоминать его глаза, его предложение: «Выходи за меня, Анджела!», и то, как она вынудила его произнести эти слова дважды, потому что не могла поверить в такое счастье. Ей показалось, что в первый раз она просто ослышалась. И от этих мыслей сердце начинало ныть, и слезы наворачивались на глаза. Но не станет же она плакать в почтовом дилижансе, в окружении незнакомых людей. Она больше не хотела думать о Филиппе. Она должна его забыть. «И сделать это нужно прямо сейчас», — сказала она себе.

Чего ей действительно хотелось, так это нарисовать портрет человека, сидевшего напротив. Она открыла дорожную сумку, в которой лежали запасное платье, рубашка, рекомендательное письмо, деньги, которые смогла ей выделить настоятельница, альбом и карандаши. Она быстро пролистала страницы со старыми рисунками, не позволяя себе взглянуть на них, и начала рисовать. Сначала она сделала набросок его лица: переносицу, глаза, волосы. Нижняя часть лица была скрыта газетой. Анджела продолжала рисовать даже тогда, когда они выехали на очень ухабистый участок дороги. В результате сильного толчка сестры повалились друг на друга, кто-то выругался, кто-то ударился головой, а альбом Анджелы, взлетев, упал на колени мужчины, которого она рисовала. Взяв его, он, не спросив разрешения, начал рассматривать рисунки.

— Извините, сэр, — сказала она. Он никак не среагировал.

— Я хотела бы, чтобы мне вернули мою собственность, сэр, — сказала она нарочно громко. Все пассажиры насторожились.

— Это рисовали вы? — спросил он.

— Ну конечно, — резко ответила она.

— Очень неплохо.

— Если это комплимент, то должна вас поблагодарить, — заметила Анджела. Она знала, что ее рисунки действительно хороши, но ее благодарность прозвучала с некоторой долей иронии, поскольку она не давала разрешения смотреть свой альбом.

Теперь уже мужчина довольно бесцеремонно разглядывал ее с головы до пят. И вдруг Анджеле стало стыдно за свое старое, поношенное серое платье и за маленькую дорожную сумку, в которой умещались все ее пожитки. Невозможно было представить себе, о чем мог подумать этот джентльмен.

— Я нанимаю вас, — неожиданно произнес он хрипловатым голосом.

— Простите, но я не товар на продажу!

Он рассмеялся. Его смех был низким и раскатистым.

— В качестве рисовальщика, мисс. Мне нужен иллюстратор, и я думаю, что вы мне подойдете.

Сначала она испытала облегчение, что он не принял ее за проститутку. А затем она просто потеряла дар речи.

— Найджел Хейвен, издатель лондонского еженедельника «Лондон уикли», — представился он и протянул ей руку.

Она пожала ее, но не представилась. Она не знала, что это за издание, ей совсем не хотелось стать сотрудницей какой-нибудь непотребной газетенки.

— Возьмите мой адрес. Зайдите в редакцию, и мы обсудим условия вашей работы.

— Я пока не дала согласия, — сказала она.

Вообще женщины ее круга, как правило, не работают. И, тем более в каких-нибудь сомнительных изданиях. Хотя ее положение было в такой степени неопределенным, что если ее не примет тетушка, она согласится рисовать что угодно и, для кого угодно, лишь бы это давало возможность выживать, иметь еду и крышу над головой. Анджела взяла адрес.

— Отлично, мисс, отлично.

Он вернул ей альбом, затем вновь погрузился в чтение газеты и уже до самого Лондона не обращал на нее никакого внимания.

Совсем скоро Анджела стояла в холле особняка леди Палмерстон, ожидая, пока ее примет тетушка. Но захочет ли тетушка ее видеть? Анджела очень надеялась быть приглашенной хотя бы на чашку чаю, чтобы немного отдохнуть и привести себя в порядок. У нее с самого утра маковой росинки во рту не было.

Она пыталась представить, что будет делать, если вдруг тетушки нет дома. Наконец дворецкий, мужчина неопределенного возраста с каменным лицом, жестом пригласил ее следовать за ним.

Гостиная подавляла своим великолепием. Правда, создавалось впечатление, что в комнате всего слишком много. Стены были оклеены светло-зелеными обоями, рисунок которых Анджела не могла различить, потому что в основном они были закрыты картинами в богатых резных рамах. Над камином висел большой портрет мужчины — очевидно, это был ее покойный дядя, лорд Палмерстон. Анджела сразу уловила явное сходство с ее матерью, его сестрой: темные волосы и почти черные глаза. Анджела больше походила на своего отца и сейчас немного пожалела об этом.

Тетушка все не появлялась, и Анджела продолжала рассматривать гостиную. У дальней стены стоял стол, уставленный множеством хрупких статуэток. В центре расположились два диванчика, обитые темно-зеленой парчовой тканью. Между ними — столик с чайным подносом. Возле камина — кресло с обивкой в тон диванчикам. Рядом — еще один столик, заваленный газетами. Два высоких двустворчатых окна выходили на улицу.

И вот, наконец, вошла ее тетушка, леди Палмерстон. Ей, вероятно, было за сорок, но лишь мудрые глаза и манера держаться выдавали ее возраст. Черты лица резковатые, но не мужеподобные. Светлые волосы подобраны назад и уложены в довольно замысловатую прическу. Она была в ярко-малиновом платье, незатейливый покрой которого, очевидно, соответствовал самой последней моде. Золотая брошь с рубином и тонкая золотая цепочка удачно дополняли ее изысканный наряд.

Анджеле ее родственница показалась восхитительной. Она выглядела так элегантно и держалась с таким достоинством, что Анджеле очень захотелось стать похожей на нее. Но в тот момент она с особой остротой осознала, насколько сер и непригляден ее собственный вид.

— Анджела Салливан, — произнесла леди Палмерстон, словно констатируя для себя этот факт. — Я ждала тебя. Присаживайся и выпей чаю.

Она указала на поднос. Анджела села и с радостью налила себе чашку, гадая, что же этой женщине о ней известно.

— Наверное, вам написала леди Бэмфорд. У меня в саквояже еще есть рекомендательное письмо от нее.

— Нет, я ожидала твоего появления у себя… — Леди Палмерстон немного помолчала и добавила: — Вот уже шесть лет.

— Простите?

Почему она ждала ее эти шесть лет? Ведь шесть лет назад ее репутация была погублена.

— Твоя мать писала мне о том, что произошло с тобой. Так, значит, ты предпочла жизнь в монастыре? Интересный выбор.

— Тогда я не думала, что у меня есть выбор, — пояснила Анджела.

— Тем не менее, в конце концов, ты образумилась.

— Это с какой стороны посмотреть. Возможно, напротив, потеряла остатки здравого смысла.

— Ха! Такое со всеми иногда случается. — Она улыбнулась, в ее глазах мелькнула легкая тень грусти, но потом ее лицо опять стало серьезным. — Ты, конечно же, останешься здесь.

— Мне не хотелось бы причинять неудобства…

— Чепуха. У меня достаточно большой дом, а тебе, как я понимаю, идти больше некуда.

— Но расходы…

— О таких вещах в приличном обществе не говорят, — решительно прервала ее тетя. — Даже не думай об этом.

— Извините, но я так долго жила в монастыре, что совершенно отвыкла от мирской жизни.

— Да, похоже, — согласилась леди Палмерстон, оглядывая ее простенькое серое платьице. — Поход к модистке совершенно необходим. В таком наряде я не могу представить тебя свету.

— Я не могу выходить в свет.

— Интересно почему?

— Моя репутация погублена. Вы об этом знаете.

— Прошло шесть лет. Это практически целая жизнь. Ты даже не имеешь представления, какие серьезные скандалы происходили за это время. Уверяю тебя, никто даже не вспомнит.

— Но вы же вспомнили.

— Бог наградил меня превосходной памятью, какой мало кто может похвастаться в моем кругу. Первое, что мы сделаем, — купим тебе новые наряды. И, пожалуйста, не воспринимай это как благотворительность. Просто я не могу видеть то убожество, которое на тебе сейчас, и обязана позаботиться о твоем внешнем виде. А потом мы начнем выходить в свет и найдем тебе мужа.

— Леди Палмерстон, я не хочу искать мужа. Я поставила крест на мужчинах.

— Несчастная любовь, не так ли?

— Как вы догадались? — спросила Анджела, буквально поперхнувшись глотком чая.

— Так говорят практически все, оставшись с разбитым сердцем. Время от времени это случается с каждой из нас. Но не стоит бояться, эта болезнь не смертельна.

— Вы меня утешили, — сухо произнесла Анджела. — Мне совсем не хотелось бы скончаться прямо здесь, в вашей гостиной.

— Мне бы тоже этого не хотелось. Слишком много хлопот. Леди Палмерстон сделала еще глоток. Анджелу вновь заинтересовал стол, на котором в беспорядке лежали газеты. Она обратила внимание на название одной из них.

— Это номер «Лондон уикли»?

— Конечно. Это Библия светского общества.

— Значит, у этого издания вполне приличная репутация?

— Абсолютно. Это самая модная, самая читаемая газета в Лондоне. Советую тебе полистать ее, если хочешь иметь представление о светской жизни Лондона.

— Вообще-то мне предложили работу в этой газете в качестве иллюстратора.

— В самом деле? — Леди Палмерстон со звоном поставила чашку на блюдце.

Анджела рассказала о встрече в экипаже днем. Леди Палмерстон громко рассмеялась.

— Мы отправимся туда с визитом, как только у тебя будет приличный вид. Подумать только! Моя племянница будет иллюстрировать «Лондон уикли»! Ты знаешь, это мое любимое издание. Да, ты должна остаться у меня, и я тебе помогу — в одной из комнат мы устроим рабочий кабинет.

— Спасибо, леди Палмерстон, — только и смогла вымолвить Анджела. Рабочий кабинет! Об этом она даже и мечтать не могла.

— Называй меня Дорой. И ты должна показать мне свои рисунки.

Анджела незамедлительно выполнила просьбу тетушки, она была ей так благодарна за доброе отношение. Есть где остановиться, наряды, рабочий кабинет! Она ни на секунду не задумалась о том, что подумает о ее рисунках тетушка, но напрасно. Когда леди Палмерстон открыла наугад одну из страниц, ее глаза широко раскрылись, а брови взлетели на недосягаемую высоту.

Анджела заглянула на страницу, которая так заинтересовала тетю, и прикусила губу. На рисунке красовался почти обнаженный Филипп.

— О нет, ты ведь не могла… — пробормотала леди Палмерстон.

Она определенно узнала Филиппа. Она прищурилась и поднесла изображение ближе к глазам, Анджела видела, что она внимательно рассматривает все детали — мускулы на груди, руки. Ох уж эти руки!

— Именно так, — ответила Анджела с вздохом. Отпираться было бесполезно. Это не смог бы сделать даже самый талантливый актер на свете.

— Но как? Когда? Где?

— Он был ранен, и его принесли к нам в монастырь. Мне поручили ухаживать за ним. Думаю, я слишком добросовестно выполняла свою задачу.

— Мне очень жаль. Но позволь мне кое-что уточнить. Филипп Кенсингтон? В монастыре?

— Да. — Несмотря на свои переживания, даже Анджела не смогла удержаться от улыбки.

Губы леди Палмерстон скривились. Потом ее глаза увлажнились. Затем она расхохоталась. Прошла целая минута — Анджела отметила это по часам на каминной полке, — прежде чем леди Палмерстон успокоилась.

— Странно, что этот монастырь не сгорел дотла. Он уцелел? Ведь не в этом причина твоего отъезда?

— Вообще-то крыша часовни и в самом деле загорелась, когда в нее ударила молния, — ответила Анджела с вымученной улыбкой.

— М-да, — проговорила леди Палмерстон и хихикнула. — На самом деле это не смешно. Ирония судьбы.

— Полагаю, что да. Правда, он помогал ремонтировать крышу.

— Он… что?

— Он работал вместе с деревенскими жителями, делал новую крышу. Ему нужно было заработать денег, чтобы добраться до Лондона.

— Филипп Кенсингтон работал?

— Да, но ваша реакция мне понятна, — грустно сказала Анджела. — Он сильно изменился.

— Или адское пламя превратилось в лед, или ты обладаешь какой-то магической силой. Наверное, благодаря твоему влиянию этот человек смог поднять что-то, кроме бокала бренди.

— Ну, в монастыре бренди вообще не водится. Я могла бы польстить себе и сказать, что это так. Но это не имеет никакого значения, потому что моего влияния оказалось недостаточно. Он уехал — неожиданно, даже не попрощавшись.

Голос у Анджелы дрожал. Вновь ей чего-то не хватило — не важно чего, — чтобы удержать мужчину.

— Моя милая девочка, он оставляет всех.

— Я знаю, — прошептала она, хотя в какой-то момент ей показалось, что она в его жизни играла особую роль.

— Но ты же не влюбилась в него? — с надеждой спросила леди Палмерстон, глядя ей прямо в глаза.

— Наверное, влюбилась, — призналась Анджела с вздохом.

— Я говорила, что все мы иногда теряем голову. Но как ты умудрилась влюбиться в отъявленного негодяя? Я и слышать об этом не хочу. Кто-нибудь знает о ваших отношениях?

— Только монахини в аббатстве.

— Хорошо. Никому не рассказывай. Даже один разговор с ним может скомпрометировать девушку.

— Он говорил то же самое.

— Ты не беременна?

— Нет.

— Хорошо, а то это помешало бы нашим планам. Я должна предупредить тебя, что моя племянница Эмилия замужем за Девоном, братом-близнецом Филиппа. Сходство поразительное. Даже отец с трудом различал их.

— Я их не перепутаю. Могу я вас попросить не рассказывать им о моих отношениях с Филиппом? Я начинаю новую жизнь, и мне совсем не хочется, чтобы прошлое мешало мне, — сказала Анджела.

— Ну конечно. Я сохраню твою тайну. Мы скажем, что все это время ты была дома в деревне. — И леди Палмерстон вернулась к альбому, просматривая наброски и хваля их.

А с ним, что тебя связывает? — спросила она, указывая на изображение Лукаса.

— Это человек, который погубил меня. В первый раз.

— Виконт Лукас Фрост. Его жена недавно умерла при родах.

Известие поразило Анджелу, но она попыталась взять себя в руки. Лукас женился, потому что был обязан, и не важно, какие чувства он испытывал к ней. Прислушавшись к себе, Анджела поняла, что его теперешняя жизнь не волнует ее. Она лишь почувствовала естественную печаль, которую испытала бы при известии о смерти любого человека.

Но она не могла игнорировать тот факт, что теперь Лукас вдовец, а значит, свободен — так же как она.

Леди Палмерстон продолжала листать альбом, когда вдруг ее взгляд наткнулся на рисунок, изображающий джентльмена из дилижанса.

— Кто это? — резко спросила Дора.

— Это Найджел Хейвен. Мой попутчик. Мы вместе добирались до Лондона.

— Найджел Хейвен, — медленно повторила леди Палмерстон, словно узнала огромную тайну. — Издатель «Лондон уикли». Как забавно, — задумчиво проговорила она.

— Что ж в этом забавного?

— Ничего, оставим это. Гроувз проводит тебя в твою комнату. Позвони, если тебе что-то понадобится. Ужин подадут в восемь.

— Леди Палмерстон…

— Дора.

— Дора, я не знаю, как мне вас благодарить. Обещаю, что не доставлю много хлопот и…

— Милая девочка. Я очень рада, что ты здесь. Я ждала тебя и знала, что однажды ты постучишься в мою дверь. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

Два дня назад Анджела потеряла жениха. Но теперь она обрела очаровательную и остроумную тетушку, прекрасные условия для жизни и работу. Если бы она знала, что ее ждет в Лондоне, она бы покинула аббатство гораздо раньше. До встречи с Филиппом в ее душе была пустота, которую он почти смог заполнить. Жалела ли она о том, что встретила его? О том, что полюбила? Ведь она полюбила его. Но она любила и Лукаса, а когда потеряла его, смогла встретить новую любовь.

 

Глава 13

Кливден, Бакингемшир

Филиппу хотелось убить Пьера и Франсуа. Причем сделать это медленно, мучительно для них. Долгие часы он провел с ними в экипаже, обдумывая разные способы их уничтожения.

Они увезли его от Анджелы. Большего оскорбления он и представить себе не мог. К сожалению, он так и не мог придумать, что может спасти его от наказания за убийство, причем двойное. Ясно, что в этом случае его безжизненное тело будет раскачиваться на виселице. Именно это и останавливало его от крайних мер.

Они были отвратительны, беспрестанно спорили о чем-то по-французски, размахивали оружием, словно это были обычные палки, а не заряженные пистолеты. Теперь он мог понять старых матрон, жалующихся на измотанные нервы.

Он не мог дождаться прибытия в Кливден. Но его одолевали большие сомнения. Он не знал, застанет ли Девона дома. Соизволит ли Девон принять его? Захочет ли одолжить, ему денег? До встречи с Анджелой он предпочел бы скорее умереть, чем попросить у брата денег. Но теперь все изменилось. Филипп стал другим. Он надеялся, что Девон не заставит его унижаться, ведь ему непросто переступать через собственную гордость. Но ради Анджелы он готов на все. Он молил Бога о том, чтобы Анджела дождалась и простила его.

И вот наконец-то ветхий арендованный экипаж покатился по длинной подъездной дорожке, проходящей через дубовую аллею. Показался дом, увидев который даже его попутчики замолкли. Кливденский особняк производил потрясающее впечатление. А ведь он чуть не стал его собственностью.

— Оставайтесь в экипаже. Я скоро вернусь, — не терпящим возражений тоном сказал Филипп.

— С деньгами, — добавил Пьер, хотя напоминать об этом не было никакой необходимости.

— Конечно, — раздраженно буркнул Филипп.

— Думаю, нам следовало бы пойти с тобой, — проворчал Франсуа.

— Если вы оскверните этот дом своей грязью и вонью, то слуги, а их здесь около пятидесяти, отделают вас так, что останется только выбросить ваши мерзкие останки на ближайшую помойку.

— Мы будем ждать в экипаже, — сказал Пьер. — Но если через час ты не вернешься, мы войдем в дом.

Зло кивнув, Филипп захлопнул дверцу экипажа и пошел к дому.

И как раз в тот момент, когда он собирался дернуть за витой шнур дверного колокольца, Марксмит, семейный дворецкий, открыл дверь.

— Лорд Филипп, — произнес он нараспев. Навряд ли старик был ему рад. Но по его невозмутимому, как всегда, лицу нельзя было понять, что он думает по поводу возвращения блудного сына.

— Мой брат дома?

— Одну минуту, сэр, я узнаю.

Филипп, ожидая в холле, увидел, как Марксмит вошел в библиотеку. Минуту спустя дворецкий вышел и с поклоном распахнул дверь. Странно, когда в доме, где прошло твое детство, и хозяином которого ты рассчитывал стать, с тобой обращаются как с гостем. Но сейчас было неподходящее время для размышлений на эту тему.

— Здравствуй, Филипп, — довольно сухо произнес Девон, вставая из-за большого стола из красного дерева. Он не мог, да и не пытался скрыть изумления по поводу появления своего брата. Девон выглядел как более ухоженная, более благородная версия Филиппа, поскольку Филипп не брился уже несколько дней, да и одежда никак не соответствовала его титулу и положению. Сейчас их бы никто не спутал.

— Здравствуй, Девон.

— Может, выпьешь бренди?

— Пожалуй, — по привычке согласился Филипп. Девон подошел к буфету и налил два стакана. Один протянул Филиппу, затем уселся за стол и сделал глоток.

— Что привело тебя сюда? — спросил Девон. Филипп посмотрел на часы, стоявшие на книжной полке, и решил сразу перейти к делу.

— Я хочу, чтобы ты ссудил мне тысячу двести фунтов. Они нужны мне не позднее чем через час. Я прошу именно ссуду. Клянусь, я верну их тебе. Назови свои условия.

— Кто она? — спросил Девон, застигнув Филиппа врасплох.

— Что?

— Кто она? Та женщина, ради которой ты это делаешь? Девон всегда ожидал от него самого худшего, не так ли?

А разве могло быть иначе, если Филипп всегда давал для этого повод? Пора с этим покончить.

— Это не то, что ты думаешь. Сейчас все по-другому. Мне нужны деньги, потому что в противном случае они отнимут ее у меня, чтобы использовать самым омерзительным способом. Этого не заслуживает ни одна женщина, а тем более она.

— Я и не думал, что на этот раз все так же, как раньше. Но в какой-то мере ты подтвердил мои опасения, — сказал Девон, к удивлению Филиппа.

— В самом деле?

— Если бы это было как раньше, ты бы сказал мне, что я должен драться вместо тебя на дуэли, — сказал Девон, намекая на давний инцидент, связанный с герцогом Графтоном.

Тогда Филипп опрометчиво вступил в связь с его женой, и герцог вызвал его на дуэль, в которой участвовал Девон, замаскировавшись под своего брата-близнеца. Вся эта история закончилась тем, что Девон на пять лет сбежал в Америку.

Филиппу нечего было добавить, и Девон продолжал:

— Или ты попросил бы меня выступить в роли своего секунданта. А может, попросил бы денег, чтобы заплатить семье какой-либо девушки. И тогда ты не обещал бы вернуть эти деньги.

— Но сейчас дело обстоит иначе, — сказал Филипп, пожав плечами и бросив еще один взгляд на часы. У него не было времени обсуждать все это.

— Согласен. Ты ведь даже капли бренди не выпил. Мой братец — тот, которого я знал — уже не раз бы наполнил стакан. Где мой настоящий брат? Что ты с ним сделал?

Филипп не понял, мелькнула ли при этом на губах брата улыбка.

— Будь я проклят, если знаю это, — ответил Филипп.

— Так кто же она? — вновь спросил Девон.

— Я с удовольствием познакомлю тебя с ней, но позднее, а теперь она ждет меня, и мне необходимо как можно быстрее вернуться.

— Кто ждет тебя? — вмешалась в разговор Эмилия, леди Бекингем, медленно и осторожно входя в комнату с ребенком на руках. Она слегка споткнулась о край ковра, и Филипп быстро подскочил к ней, чтобы поддержать ее и ребенка. — Спасибо. — В голосе Эмилии звучало удивление. Удивление же было и в ее глазах — голубых, как у Анджелы. Но у Анджелы глаза были ярче, светлее. Неужели Эмилия и в самом деле могла подумать, что он позволит ей с ребенком упасть? Неужели все о нем такого плохого мнения?

— Рад тебя видеть, — сказал он.

— Это твоя племянница Белла, — сказала Эмилия. — А Дора сейчас спит. Ей уже четыре.

Значит, младший двухлетний ребенок тоже был не мальчик. А это означало, что Филипп все еще имел право унаследовать титул Бекингемов. Хоть что-то осталось неизменным.

— Возьми ее на руки, — сказала Эмилия, протягивая ему ребенка.

— Я не знаю… — ответил он, настороженно глядя на него. «На нее», — поправился он мысленно.

— Пожалуйста, а то я так устала носить ее на руках. Она с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее, — сказала Эмилия, вручив ему ребенка, и села в глубокое кресло.

Филипп посмотрел на малышку. Девочка улыбнулась ему широкой улыбкой, продемонстрировав свои первые зубки.

— Па, — сказала она.

— Нет. Ты можешь сказать «дядюшка, непутевый дядюшка»?

— Па, — повторила она и дернула его за волосы.

— Так нельзя, — строго сказал он, чувствуя себя ужасно глупо, разговаривая с этим крошечным созданием.

Девочка опять попыталась дернуть его за волосы. Утомительно. Филипп немного сдвинул ее, пристроив на своем бедре так, чтобы она не могла дотянуться до его волос.

— Так кто же тебя ждет? — вновь спросила Эмилия. — Этот человек сидит в экипаже, который стоит перед домом?

— Ни в коем случае не ходи туда, — предупредил Филипп. — И вообще лучше займись пока детьми.

— Кого, черт возьми, ты сюда привез? — напряженно спросил Девон. Он настороженно посмотрел на дверь, затем перевел взгляд на жену и дочку, которая, положив голову Филиппу на грудь, все еще пыталась дернуть его за волосы. Успокоенный увиденным, Девон улыбнулся.

— Ну, джентльмены, теперь я окончательно заинтригована, — сказала Эмилия, широко раскрыв глаза.

Филипп рассказал о своем долге, о французских вымогателях и о том, что время у него ограничено. Бросив взгляд на часы, он понял, что у него осталось тридцать минут.

— Как мне поступить, Эми? — спросил Девон.

«О Боже!» — подумал Филипп. Судьба Анджелы, да и его собственная судьба были в руках женщины, которую он когда-то пытался скомпрометировать, чтобы вынудить ее выйти за него замуж и таким образом получить богатое приданое.

Все это он делал ради поместья, которое имело для отца очень большое значение. Это был предмет его особой гордости. Филипп зашел так далеко только потому, что хотел услышать от отца хоть слово похвалы за то, что пытался использовать любую возможность для возрождения поместья.

Но эта причина не могла служить ему оправданием. Он ужасно обращался с Эмилией. Он едва не помешал ее браку с Девоном, которого она любила. И вот теперь будущее его и Анджелы зависит от этой женщины.

— Ты хочешь, чтобы мы дали тебе тысячу фунтов, — медленно повторила Эмилия.

— Тысячу семьдесят четыре плюс дорожные расходы, — подтвердил Филипп, поудобнее устраивая ребенка, которого все еще держал на руках.

— Ты хочешь, чтобы этой суммой мы оплатили твой карточный долг?

— Леди Бекингем…

— Ради Бога, Филипп, называй меня Эмилией. Мы через многое прошли, поэтому, думаю, можем обойтись без церемоний. К тому же мы ведь одна семья.

Они действительно теперь семья?

— Эмилия, сделай это не ради меня. Сделай это, потому что они угрожают забрать женщину, которую я… — Он запнулся, перед тем как сказать «люблю».

Он хотел, чтобы первой эти слова услышала Анджела, а не кто-то другой.

— Сделай это ради моей невесты. Они сказали, что увезут ее, если я не заплачу.

— Твоей невесты? — одновременно повторили Эмилия и Девон. Филипп подвинул ребенка, который снова начал брыкаться.

— Если она согласится быть со мной. Я уехал от нее совершенно неожиданно и сделал это в ее же интересах, но думаю, что по возвращении в монастырь меня ожидает серьезный разговор, поэтому если…

— В монастырь? — вновь эхом повторили они.

— Нуда, туда, где мы встретились. Стэнбрукское аббатство. Но это к делу не относится сейчас, только время имеет значение.

— Монастырь? Что ты натворил в этот раз? — спросил Девон, глядя на него с подозрением.

— У меня осталось совсем мало времени, они могут войти сюда с минуты на минуту. Я обещаю все рассказать тебе, но не сейчас. Сделайте это ради нее. Она не должна расплачиваться за мои ошибки.

— А если мы не согласимся?

— Мне придется убить этих французов и похоронить их здесь. Это даже доставит мне удовольствие, потому что они омерзительные типы. Но потом меня повесят. И подруги Анджелы скажут ей, что они были правы, когда предупреждали ее…

— Ради Бога, замолчи, Филипп. Ты рассуждаешь как герои сентиментальных романов, которые так любит читать Эмилия.

— Ну и что в этом такого? — вступила Эмилия. — А ты, между прочим, с удовольствием слушаешь, когда эти самые любовные романы я тебе читаю вслух.

Филипп с любопытством посмотрел на Девона, но тот отвел глаза.

— Тише. Я выписываю банковский чек. Они ведь примут чек, верно?

— Наверняка. А каковы условия займа?

— Вернуть долг.

— А процент, какой? — спросил Филипп, забыв про малышку, которая опять схватила его за волосы.

— С каких это пор ты говоришь о процентах? Меня больше интересует, что ты собираешься делать, когда расплатишься с ними и вернешься к невесте.

— Пока мои планы не простирались так далеко. Думаю, отправлюсь в Астон-Хаус.

— Тебе понадобятся средства, чтобы привести дом в порядок.

— Ты давно там был? — спросил Филипп, успокаивая непоседливого ребенка.

— Недавно, и видел, что с ним стало.

— Черт возьми! — выругался Филипп, но тут же отбросил мысли о доме. С этим он разберется позже.

— Послушай, я одолжу тебе денег, чтобы ты мог восстановить дом, но только после того, как ты выпроводишь этих подонков. Им лучше не знать, что у тебя еще есть деньги.

— Ты меня просто поражаешь своей щедростью, — признался Филипп.

— Я много лет ждал этой минуты, — сказал Девон, широко улыбаясь. — Мой старший брат пришел ко мне с просьбой!

— На самом деле это ты мой старший брат, — заметил Филипп.

— Я знаю, — ответил Девон, пожав плечами. — Но я все равно отношусь к тебе как к старшему.

— Спасибо тебе. Кстати, ты заметил, что теперь у нас есть еще одна общая черта? — сказал Филипп, свободной рукой указывая на шрам над правым глазом.

И Девон тут же прикоснулся к своему шраму на том же месте.

— Ты это специально сделал? У меня-то шрам появился гораздо раньше!

— Я Анджеле сказал, что ты будешь взбешен, когда увидишь, — заметил Филипп с усмешкой.

— Это не смешно, — сказал Девон Эмилии, которая в этот момент тихонько захихикала.

— Ну, в общем, я беру чек, — сказал Филипп и, подхватив подписанный Девоном листок, направился к дверям. — Спасибо тебе. Я все верну. Обещаю. Да, заберите малышку, — сказал Филипп, передавая ребенка брату на руки. И вышел.

— Думаешь, он действительно вернет долг? — спросил Девон Эмилию.

— Думаю, попытается.

Три дня спустя Филипп лично препроводил французских вымогателей на корабль. Он подождал на причале, пока шхуна не скрылась из виду. Вздохнув с облегчением, он направился к ближайшей гостинице. Там он взял лошадь (Девон не поскупился на дорожные расходы) и поскакал в аббатство.

Он отсутствовал чуть больше недели, а казалось, что целую жизнь. Его долг был погашен. Кредиторы благополучно отплыли во Францию, и у него были средства на то, чтобы начать приводить в порядок Астон-Хаус. У них с женой будет свой дом.

Кто бы мог подумать, что у Филиппа Кенсингтона когда-нибудь будет жена и свой дом? Следующим утром он уже был в монастыре. Он обошел все в поисках Анджелы. Ее не было около часовни, которая быстро восстанавливалась. Не зная, где ее келья, он долго плутал по коридорам. Где же она? Он умирал от желания увидеть ее, услышать ее рассерженный возглас: «Где ты был, черт тебя побери?» Она, конечно же, сердится, но его эта мысль только радовала, потому что это означает, что он ей небезразличен. После часа бесплодных поисков Анджелы Филипп постучал в дверь кельи леди Кэтрин.

— Я нигде не могу найти Анджелу. Вы не знаете, где она? — спросил он, после того как леди Кэтрин пригласила его войти.

— Пожалуйста, присядьте, Филипп, — сказала она таким тоном, каким говорил с ним его отец, когда собирался отчитать за ту или иную провинность.

Значит, леди Кэтрин собирается отчитать его за то, что он уехал без всяких объяснений, а потом она скажет ему, где Анджела. Прекрасно. И хотя еще несколько минут ожидания встречи казались невыносимыми, он потерпит.

— Анджела уехала из монастыря, — сообщила ему леди Кэтрин. Филипп не сразу смог осознать то, о чем она говорит.

— Она оставила монастырь или меня?

— Это ты оставил ее — неожиданно, без всяких объяснений, почти сразу же после того, как сделал ей предложение. Ты всегда славился…

— Мое прошлое мне прекрасно известно, благодарю вас.

— Тем не менее, одна из причин ее отъезда — твое исчезновение.

— Я не хотел уезжать, но вынужден был это сделать ради ее же спасения… Правда, сейчас это уже не имеет значения, не так ли?

Леди Кэтрин ничего не ответила, и его вопрос повис в воздухе.

Он это заслужил.

Скольких женщин он оставил без объяснения причин своего поступка?! А на сей раз, он собирался вернуться, отдать Анджеле себя полностью и навсегда. Она была единственным человеком, который по-настоящему поверил в него, почти полюбил его. И если она потеряла веру в него, значит, он реально может потерять Анджелу. «Ты меня разочаровываешь, Филипп», — не раз говорил ему отец. Но теперь эту фразу с полным правом могла произнести Анджела. Ну что ж, он это заслужил.

Ему ненавистна была эта мысль, но Филипп понимал, что он заслужил страдания и, конечно, не может рассчитывать на простое человеческое счастье.

Но осознание истины не уменьшало боль, комок в горле не исчезал, как и жжение в груди. Глаза щипало, и ему пришлось на секунду прикрыть их, чтобы слезы не покатились по щекам.

— Ты ее любишь, — после минутной паузы мягко произнесла леди Кэтрин с некоторым удивлением. Возможно, для нее это было открытием.

Филипп пожал плечами.

— Тогда почему ты уехал?

— Теперь это уже не имеет значения, — твердо сказал он. Казалось, она ждет, что он будет возражать ей, но он не мог солгать. — Я стал бы ужасным мужем. Не смог бы сделать ее счастливой, и со временем она начала бы жалеть о том, что вышла за меня. Но она заслуживает счастья. И мне очень жаль, что я не тот человек, который может сделать ее по-настоящему счастливой.

 

Часть вторая

 

Глава 14

Астон-Хаус, Бедфордшир

Май 1822 года

Филипп вылил содержимое стакана в огонь. Пламя резко и интенсивно вспыхнуло, а потом успокоилось, и огонь стал более мягким. Он поставил пустой стакан на каминную полку рядом с письмом.

Восемь дней назад он обнаружил это письмо в подвале. Оно было привязано к бутылке бренди. «Лорду Филиппу Кенсингтону, маркизу Хантли» — было написано на лицевой стороне листка. Почерк он узнал не сразу. Однако печать герцога Бекингема подсказала ему, что это письмо от его покойного отца.

Место, где находилось письмо, подсказало Филиппу, кем считал его отец: пьяницей и никчемным человеком. И если быть честным, именно таким он и был при жизни своего отца. И еще несколько лет после того, как старик отдал Богу душу.

Обнаружив письмо, Филипп отнес его в библиотеку и положил на видное место, каминную полку. Восемь дней он смотрел на него, пытаясь набраться духу, чтобы прочитать наставление с того света. Отец Филиппа постоянно пытался наставить на путь истинный. И как Филипп ни старался, он не мог вспомнить ни одного доброго слова, сказанного отцом.

Но сегодня вечером… Филиппу нечего было терять.

Мрачное ноющее чувство, преследовавшее его неотступно, словно тень, сейчас достигло своего пика. Если бы эта темная и давящая сила могла говорить, то Филипп услышал бы: «Ты неудачник. Ты не оправдал ожиданий. Ты недостаточно хорош».

Всю свою жизнь он пытался доказать, что так оно и есть. И надо отметить, что преуспел в этом.

Филипп не чувствовал себя так отвратительно очень давно, разве что в первую неделю своего пребывания в монастыре. Тогда ему даже не удалось умереть, хотя кое-кто жаждал видеть его мертвым, но он вообще ничего не мог сделать как надо, даже это. И вот в своем несчастье, своей боли и одиночестве он оказался в монастыре и превратил жизнь Анджелы в сущий ад. Но ей удалось сделать так, чтобы эта проклятая темная сила немного отступила… потом еще немного и тогда…

Что ж, теперь это не имеет никакого значения. Наверное, он уже просто привык жить в темноте. И на самом деле он больше не может смотреть на это письмо. Сейчас он прочтет его, сожжет, а затем… Он не знал, что он сделает. Впрочем, ему это было безразлично.

Филипп уселся в кресло у камина. Письмо было написано на старой, но очень хорошей, дорогой бумаге. Филипп сломал печать, развернул лист, и что-то упало ему на колени.

Кольцо. Великолепное. Настоящая драгоценность. Такое ему всегда хотелось иметь, подумал он с сарказмом. Как будто ему могло пригодиться женское золотое кольцо с бриллиантами и жемчугом. Правда, он мог бы выручить за него кругленькую сумму. Решено. Филипп убрал кольцо в карман и обратился к письму, написанному совершенным почерком.

«Апрель 1816 года

Дорогой Филипп!

Если ты нашел это письмо, то это значит, что ты ознакомился с порядком наследования, о котором я узнал совсем недавно и который я посчитал своим долгом компенсировать. Я оставил тебе поместье в Астоне, потому что хоть ты больше и не являешься моим наследником, но ты остаешься моим сыном, и я не вправе оставлять тебя ни с чем. Я надеюсь, что если у тебя появится что-то свое, то в тебе проснется чувство долга и зародится привязанность и интерес к чему-либо еще, помимо тебя самого и твоих пороков.

Астон-Хаус был куплен для твоей покойной матери, упокой Господь ее душу, на тот случай, если она переживет меня. Когда она скончалась во время родов, у меня появилось намерение передать эту собственность тебе, моему младшему сыну. Должен признаться, что мне кажется исключительно справедливым, что это поместье отойдет тебе, потому что ты всегда был похож на нее.

Ваши увлечения и пристрастия всегда были одинаковыми: вы были компанейскими людьми и не любили одиночество, увлекались карточными играми, предпочитали жить на природе. Да и по характеру вы тоже очень похожи, в вас всегда кипели страсти. Однако, в отличие от тебя, она всегда знала, когда нужно остановиться, чтобы избежать скандала и не причинить кому-либо боли, когда пересилить себя и не сделать излишне рискованную ставку. Возможно, к тому времени, когда ты будешь читать это письмо, ты станешь уже более выдержанным и ответственным. Как это ни странно, но я все-таки верю в тебя.

В Мэдлин, твоей матушке было то, чего был лишен я, но мы прекрасно дополняли друг друга. Если помнишь, я всегда хотел, чтобы ты походил на своего брата, но в глубине души я мечтал о том, чтобы ты был похожим на меня.

Я пишу это письмо в свой предсмертный час. Хотя думаю, что умер в тот день, когда скончалась твоя мать. Я не был справедливым и добрым по отношению к тебе и сейчас весьма жалею об этом.

Ужасно неприятно жить с постоянным чувством вины. Поэтому, Филипп, находясь на смертном одре, я желаю тебе, чтобы ты никогда не узнал этого чувства. И еще одно. Я бы хотел, чтобы ты стал по-настоящему похожим на свою мать и нашел в своей душе доброту и любовь — те качества, которыми она обладала в самой полной мере.

Любящий тебя

Артур Филипп Арчибальд Уильям Кенсингтон,

герцог Бекингем.

P.S. Прилагаю к письму обручальное кольцо твоей матери. Если ты посмеешь его продать, на тебя падет ее гнев».

Разве это было не то, о чем он всегда мечтал: получить от своего отца добрые пожелания? А он-то думал, что только содержимое бутылки может ответить на все его вопросы…

Ирония заключалась в том, что это не показалось ему забавным. Он вновь перечитал письмо, чтобы убедиться в его реальности и в том, что правильно его понял. И, судя по тому, как ему сжало грудь, а в глазах появилось это странное, горячее ощущение, похожее на то, что он испытал тогда, когда Анджела покинула его, письмо было вполне реальным.

Возможно, однажды он сможет порадоваться тому, что нашел это отцовское письмо. Но сегодня он очень жалел о том, что не нашел его много лет назад, потому что теперь, похоже, было уже поздно. Филипп уже познал это чувство вины. И постоянно жил с этим.

У него не было ни одной женщины после расставания с Анджелой, а ведь они даже не занимались с ней любовью по-настоящему.

После расставания с Анджелой он не сделал ни глотка спиртного.

Он ни разу не играл в карты с той ночи в аббатстве, когда они играли с Анджелой.

Похоже, весь его мир сошелся на одной женщине, не так ли?

Филипп посмотрел в окно — скорее, в том направлении, поскольку было слишком темно, чтобы увидеть то, что было за ним. В оконном стекле он увидел свое отражение — потерянный, измученный и страдающий человек.

За окном простиралось обширное поместье, которое сейчас принадлежало ему, но когда-нибудь будет принадлежать другому человеку.

Он приводил в порядок дом лишь затем, чтобы удачно продать его и вернуть брату долг. Филипп заметно продвинулся в этом за прошедшие восемь месяцев. Дом больше не выглядел рухлядью. Снаружи его тщательно очистили, степы во всех комнатах заново покрасили. И в результате произошло чудо — дом стал как новый.

Но у Филиппа по-прежнему не было средств и никакой надежды на то, что ситуация изменится к лучшему.

Поэтому он не может отправиться к Анджеле сейчас.

Филипп вновь пробежал письмо, задержавшись на последней строчке, где говорилось о доброте и любви. Не уже ли его отец искренне мог полагать, что Филипп может найти в своей душе доброту и любовь? Филипп рассмеялся. Похоже, последние годы своей жизни старик страдал слабоумием.

У Филиппа осталось двое слуг — разительный контраст по сравнению с целой армией прислуги, которая раньше сновала по дому. Сэмюелсу было лет пятьдесят, и хотя выглядел он на все семьдесят, физически он был еще достаточно крепок. Он выполнял обязанности дворецкого, лакея и мастера на все руки — одним словом, делал все, кроме приготовления еды. Эту и другие хозяйственные заботы взяла на себя миссис Сэмюелс, у которой очень сильны были материнские инстинкты, и единственным объектом ее нежных чувств стал Филипп.

Правда, иногда Филипп думал что свою главную задачу Сэмюелс видел в том, чтобы выводить его из себя.

— Засиделись допоздна, все думаете об этой женщине? — спросил Сэмюелс следующим утром на кухне, наливая ему кофе. Филипп завтракал здесь, Поскольку топить в столовой не было смысла — только лишние расходы. Он никогда не упоминал при слугах имя Анджелы, но они сами догадывались обо всем. Какая же еще причина, если не разбитое сердце, может заставить мужчину каждый вечер выливать великолепное бренди в огонь?

— Я обдумывал кандидатуры на ваши места, — солгал Филипп.

— Пфф! Вы по-прежнему выливаете это чудесное бренди в огонь. Если вы хотите избавиться от запасов, я могу вам в этом помочь.

— Я тебе помогу! — отозвалась миссис Сэмюелс с даль него конца кухни, где готовила завтрак.

— Эти женщины, — пробормотал Сэмюелс себе под нос, так что только Филипп мог его услышать. — Неужели вам нужна женщина?

— Я все слышу! — снова отозвалась миссис Сэмюелс.

Филипп лишь бросил на них сердитый взгляд. Правда заключалась в том, что он никогда и ни за что не заменит эту замечательную пару, и не потому, что они достались ему вместе с домом и им просто некуда идти, а потому, что они были той единственной ниточкой, которая связывала его с родителями. Миссис Сэмюелс поставила перед ним тарелку с завтраком, а Сэмюелс положил рядом газету «Лондон уикли».

— Вам обязательно стоит на это взглянуть, — мрачно сказал Сэмюелс и уселся за стол. Миссис Сэмюелс принесла тарелки с едой и присоединилась к ним. Они начали выяснять, кто громче храпел прошлой ночью, а Филипп открыл газету. Он старался избегать этого занятия, но слушать их обычную утреннюю перебранку ему совсем не хотелось. Филипп не знал, почему Сэмюелс вообще не оставит попытку выиграть спор со своей женой. Вероятно, одной из причин было то, что ему это доставляло удовольствие. Ведь Филиппу тоже нравилось спорить с Анджелой, но об этом лучше не вспоминать.

На первой полосе давался краткий обзор номера: театральная афиша, колонка светских новостей, сплетни и слухи, кулинарные рецепты и адреса лучших лондонских портных. В газете печатался авантюрный роман с продолжением. Неужели эта старая история еще не закончилась? Он вспомнил прежние времена, когда он еще бывал в свете, так уже тогда девицы, да и дамы в возрасте, наперебой обсуждали прелести этого романа как реальные события. Ему это никогда не было интересно, да и сейчас тоже.

Но тут на третьей полосе он вдруг увидел иллюстрацию и выругался. Подпись гласила: «Неужели Дарси стала пленницей порочного лорда Хартсхорна?» С газетного листа на него смотрело его собственное лицо.

Манера художника была ему хорошо знакома. Он сразу узнал руку Анджелы. Она очень точно передала его улыбку, которую всегда называла «порочной». На этом рисунке он размахивал кривым и острым ножом, весьма похожим на тот, которым она его брила. Она изобразила его в том ракурсе, в котором видела во время бритья. Ошибиться было невозможно: именно Филипп был изображен в роли лорда Хартсхорна.

Под рисунком он прочитал: «Иллюстрация Анджелы Салливан»:

Он долго смотрел на ее имя, смакуя это крохотное упоминание о ней, словно какое-нибудь изысканное лакомство. Он гадал, куда она уехала. Он лежал ночами без сна, боясь, что она может оказаться в опасности или попасть в затруднительное положение. Он не знал о ней ничего, за исключением того, что без него ей будет лучше. Но этот рисунок позволил ему заглянуть в ее мир. Теперь он знал, что каким бы ни было ее положение, она завоевывала признание и у нее есть хоть какие-то средства к существованию.

Надо признать, что рисунок был очень хорош, просто превосходен. Филипп поймал себя на том, что улыбается, глядя на ее имя, и испытывает чувство гордости. А улыбался он еще и потому, что она, несомненно, помнит о нем. Правда, Филипп понимал, что даже если она думает о нем, трудно себе представить, что в ее сердце осталось какое-нибудь место для него. Ведь если бы дела обстояли иначе, то Анджела, конечно, не стала бы изображать его злодеем. Хотя надо признать, что основания у нее для этого были.

И все же чудовищно несправедливо, если она ненавидит его, в то время как он ее любит. Так же как и то, что у нее имеется способ выразить свою ненависть к нему, тогда как у него нет возможности выразить свою любовь к ней.

Он устало потер глаза и тут заметил, что мистер и миссис Сэмюелс молчат. Филипп закрыл газету, поднял глаза и обнаружил, что они пристально смотрят на него.

— Это ведь вы, не так ли? — возбужденно спросил Сэмюелс. — Я так и подумал — очень похожи, особенно нос. Теперь мы сможем подать на них в суд за клевету, получить деньги и восстановить, наконец, конюшни.

Филипп ничего не сказал. Даже если бы он захотел судиться, ему это было не по карману — у него не было средств на судебные тяжбы.

— Но если она одна из тех девиц, — продолжал Сэмюелс, — с которыми вы неплохо проводили время, и мстит вам, то в этом случае присяжные наверняка будут на ее стороне. — Это не было развлечением, — решительно заявил Филипп. — Это было… нечто большее.

— А, понимаю, значит, это та самая женщина, о которой вы все время думаете.

— Я не думаю, — запротестовал Филипп, сам не понимая зачем, хотя на самом деле, конечно, думал и переживал. Он держал в руках стакан с бренди и не мог его выпить, потому что горькое сожаление и без того жгло ему душу.

— Вы себя ведете как безнадежно влюбленный юноша. Только слепой может этого не заметить!

— Неужели это та девушка, из-за которой вы так себя изводите? — задумчиво произнесла миссис Сэмюелс. — Какая жалость…

— Мужчины себя не изводят, — начал поучать жену Сэмюелс. — Это чисто женская болезнь. Мы просто серьезно и здраво обдумываем сложные ситуации.

— А, вот как, то-то ты просто весь извелся на прошлой неделе, когда не мог найти удочку, — уколола его жена.

— Ничего подобного. Я серьезно и здраво рассуждал, куда она могла подеваться.

— Да уж, чуть ли не в истерике бился, и все потому, что не сообразил, что я положила ее в сарай, на место, и не искал бы ее на кухне, там, где ты ее оставил.

— Миссис Сэмюелс, а почему вы, говоря о девушке, произнесли слова «какая жалость»? — прервал их Филипп, потому что они могли переругиваться до бесконечности.

— Так ведь за ней ухаживает другой джентльмен. Посмотрите в светских новостях на шестой странице, — объяснила миссис Сэмюелс.

Филипп открыл нужную страницу и, быстро пробежав текст, нашел ее имя.

«На балу у леди Каррингтон известный иллюстратор «Лондон уикли» мисс Анджела Салливан была замечена в разговоре тет-а-тет с Лукасом Фростом. Он недавно вернулся в город после кончины своей жены. Не ищет ли он себе невесту?»

Нет, не может быть. В колонках сплетен достаточно часто печатают всякий бред. И все же… Это было невыносимо.

Из самой глубины его души поднималась буря. «Анджела моя». Фрост погубил ее, а он, Филипп, спасет ее.

Или, возможно, она опять спасет его.

Из-за нее он потерял вкус к выпивке и интерес к карточной игре. В нем живет то горько-сладостное воспоминание о той ночи, когда они придумали свою игру… А самое главное, что его теперь совершенно перестали волновать другие женщины. Анджела оказалась той женщиной, которую он смог по-настоящему полюбить. Но теперь, отняв у него способность, наслаждаться пороками, она благополучно забыла о нем.

«Доброта и любовь». Эти слова из письма отца вертелись у него в голове. «Чувство вины».

Она лишила Филиппа его привычной среды — компании таких же повес и шалопаев. Она погубила его. Она оставила в его душе огромную зияющую пустоту, и он теперь не знал, чем ее заполнить. Она была всем, что ему было нужно, чтобы он мог ощущать себя цельным.

А может быть, он все-таки знает, как заполнить эту пустоту. Филипп встал настолько резко, что стул, на котором он сидел, с грохотом опрокинулся. Сделав шаг, он наткнулся на стол и пролил кофе. Он больше не мог отрицать того, что нуждается в ней.

И если она собирается выйти замуж за Фроста — «Боже, только не дай этому случиться!» — то она должна знать, что у нее есть выбор.

— Я еду в Лондон. Сейчас же.

— Иди, приготовь лошадь, — сказала миссис Сэмюелс своему мужу, ласково похлопав его по руке. — А я соберу корзину с провизией. Похоже, у хозяина не будет времени, чтобы остановиться перекусить в дороге.

Старик улыбнулся и шаркающей походкой вышел из кухни. Филипп, перепрыгивая через ступеньки, стремительно взлетел по лестнице, распахнул дверь в спальню и начал быстро укладывать вещи, в том числе и обручальное кольцо своей матери. Ведь Анджела согласилась выйти за него замуж. Он молил Бога, чтобы она простила его за то, что он уехал и так долго отсутствовал. Он безумно боялся опоздать. В его голове назойливо жужжала мысль: «Поздно, слишком поздно».

Впрочем, терять ему было нечего, а получить он мог все, поэтому он решил рискнуть. Филипп был игроком, не привык упускать свой шанс.

 

Глава 15

Лондон

Публикация этого рисунка могла привести к грандиозному скандалу. Для какой-то части читателей такая деталь, как сломанный нос порочного лорда Хартсхорна, была совершенно возмутительной. Они считали, что иллюстратор мисс Анджела Салливан нанесла оскорбление его светлости герцогу Бекингему. Вообще все это производило странное впечатление, если учесть тот факт, что она была его родственницей по линии жены. Какой семейный конфликт мог спровоцировать художницу на такой поступок? И почему раньше об этом конфликте ничего не было известно? Эти и другие вопросы давали пищу для разговоров в гостиных всего города.

Но некоторые читатели увидели в изображении сходство не с самим герцогом, а с его братом-близнецом, имеющим дурную славу, то есть Филиппом Кенсингтоном, маркизом Хантли.

Но разве они знакомы? Он покинул город задолго до ее приезда. И, тем не менее, ходили слухи об их тайной любовной связи. Если мисс Салливан изобразила его в роли злодея, то, может быть, у нее для этого есть основания?

В конце концов, что вообще было известно свету о мисс Лнджеле Салливан? Она только недавно стала появляться в обществе, ее связи были немногочисленными. Она была молодой, незамужней и работала в «Лондон уикли». Правда, ходили слухи о некой истории, связывающей ее имя с Лукасом Фростом, который совершенно не скрывал своих ухаживаний за молодой женщиной. Он не отрицал и того факта, что был знаком с ней прежде. Но истинного положения вещей никто не знал, поскольку это были какие-то события десятилетней давности.

Анджела отдавала себе отчет в том, что публикация этого рисунка — дело весьма рискованное. Но нарисовать портрет Филиппа ей было необходимо, чтобы не лишиться разума. Прошло восемь месяцев, одна неделя и четыре дня, все это время, несмотря на все драматические события ее жизни, она ни на минуту не забывала о нем.

Его образ преследовал ее во сне и наяву. Звонок в дверь вызывал тревогу. В памяти все время всплывали какие-то подробности их жизни в монастыре — шутливые и серьезные разговоры, игра в карты, моменты близости и нежности. Вид у мужчин, занятых строительными работами, тоже напоминал ей о Филиппе. На балах она вспоминала, как мечтала появляться там вместе с ним. В общем, абсолютно все напоминало ей о Филиппе.

У нее была мысль написать ему, поскольку она знала от Эмилии, что Филипп поселился в Астон-Хаусе. Но она не смогла сделать это. И тогда она решила, что если ей удастся нарисовать и поместить его рисунки в газете, то его образ больше не будет преследовать ее.

Нарисовав его, она подумала, что этот рисунок надо выбросить. Он получился слишком совершенным, слишком чувственным. Найджел Хейвен, издатель, не поддержал ее, узнав, что Анджела не хочет публиковать рисунок. И чтобы снять ее возражения, Хейвен громогласно объявил, что удвоит гонорар и обязательно опубликует рисунок.

Таким образом был распространен по всей стране рисунок, изображающий Филиппа в качестве злодея лорда Хартсхорна, державшего в заточении Дарси Дарлингтон — героиню любимого английского авантюрного романа. Когда Анджела взяла в руки свежеотпечатанный номер, она поняла, какой мотив двигал ею. Она хотела послать ему сигнал, что ее чувства еще не остыли.

Это было как дым от огня, который хорошо виден на большом расстоянии.

Анджела до конца не понимала, чего она хочет от Филиппа, помимо ответов на некоторые неприятные вопросы. Почему он уехал? Почему не вернулся? И вообще любил ли он ее? Ей очень хотелось знать правду. Когда она впервые появилась на балу в доме лорда Финчли в качестве иллюстратора «Лондон уикли», трудно было не заметить косые взгляды, удивленно поднятые брови и шепотки со всех сторон. Анджела искала ответы. А вместо этого дала почву для пересудов и бурных обсуждений: громко и приглушенным шепотом, за обеденным столом и за партией в бридж. Известные игроки даже заключали пари и, как в Аскоте, делали ставки.

— Что я такого сделала? — спросила Анджела свою тетушку.

— Ты произвела сенсацию. И сейчас не время терять присутствие духа, моя дорогая.

Понадобилось совсем немного времени, чтобы найти Девона и Эмилию. Неужели каждый раз, когда она будет видеть Девона, ее сердце будет уходить в пятки? Поскольку Девон был женат на племяннице леди Палмерстон, Анджела виделась с ним довольно часто. Вблизи она легко улавливала разницу между братьями, но когда на балу Девон вдруг появлялся в другом конце зала, ее сердечко замирало.

— Мы как раз обсуждали вашу последнюю иллюстрацию, — сказала Эмилия с лукавой улыбкой, едва Анджела и леди Палмерстон присоединились к ним. Анджела и Эмилия были вполне в дружеских отношениях, но не слишком близки. Анджела многое хранила в тайне, и не потому, что не доверяла ей, просто из-за того, что не могла заставить себя обсуждать — например, то, что было связано с Филиппом.

— Меня уже начали называть лордом Злодеем, — добавил Девон с печальным видом.

— Мне очень жаль, Девон. Я думала, что будет понятно; что это не вы. Ведь у моего персонажа сломанный нос… — Анджела умолкла, не добавив больше ни слова. Она и так сказала слишком много.

— Поразительное сходство с братом, — продолжил Демон, и они с Эмилией обменялись многозначительными взглядами. Он сказал это таким тоном, что стало ясно: они что-то знают. Они могли не знать подробностей, но ее прошлые отношения с Филиппом явно не были для них тайной. Хотелось бы ей знать, что именно рассказал им Филипп. Но Анджела так и не осмелилась спросить.

— Твоя репутация, пожалуй, не пострадает, если в свете будут думать, что ты нарисовала Девона, — разумно заметила леди Палмерстон, и тут же они с Эмилией начали живо обсуждать необычную прическу леди Радерфорд.

А Анджела и Девон продолжили разговор.

— Как вы думаете, он это видел? — Она не смогла удержаться от вопроса, в общем-то, достаточно невинного, но позволяющего сделать определенные выводы.

— Маловероятно. Газет он не читает: Хотя в последнее время у него могла появиться такая привычка. Я уже несколько месяцев не получал от него никаких вестей, с момента его отъезда в Астон-Хаус. Мы с ним не очень близки.

— Я знаю, — кивнула Анджела, ведь Филипп говорил ей об этом тоже. — Мне жаль, что я совсем не подумала о том, как публикация рисунка скажется на вас…

— Всю мою жизнь меня принимают за моего брата, и я уже смирился с этим.

— Я знаю.

— Я тоже кое-что знаю, Анджела.

— Вы о чем? — невозмутимо спросила она, хотя догадывалась, что скажет Девон.

— Филипп пришел ко мне, чтобы одолжить денег. Он сказал, что у него есть невеста в аббатстве. Когда вскоре после этого разговора вы объявились в Лондоне, я понял, что это вы. Ваш рисунок подтвердил мою догадку. Но я посчитал себя не вправе обсуждать эту тему.

— Вы раскрыли мою тайну, — призналась Анджела, чувствуя, что с ее плеч свалился тяжкий груз.

— Даю вам слово, что сохраню ее, — ответил Девон. Анджела поблагодарила его, но ей пришла в голову ужасная мысль: а если этот номер газеты не попадет в руки Филиппа и он не увидит ее призыв? Неужели она зря рисковала?

— Если только, — продолжил Девон, — вы не пожелаете, чтобы я объяснил своему брату, что джентльмен не имеет права покидать свою невесту. Ведь он именно так и поступил, верно?

— Если он сам не может этого понять, то ничего не поделаешь.

Дружеская беседа между Девоном и Анджелой не осталась незамеченной и тут же дала повод для новых разговоров. Однако никто, кроме одного человека, не решился подойти к ним, чтобы разрядить атмосферу. Это был не кто иной, как лорд Лукас Фрост, некогда явившийся причиной ее падения. Улыбаясь, он подошел к ним. Лукас открыто ухаживал за Анджелой, и его не отпугивала та холодная сдержанность, с которой она относилась к нему.

Две недели назад на балу у Каррингтонов она чуть не упала в обморок, увидев, как он, лавируя между гостями, направляется к ней.

— Анджела, дорогая моя, — сказал Лукас, беря ее за руку. — Неужели я вновь вижу вас?

И он одарил ее той улыбкой, которая некогда заставляла ее забывать обо всем.

«Да, это я, мисс Анджела Салливан, некогда любимая и покинутая, и не один раз, а дважды», — подумала она про себя и грустно улыбнулась. Ей было приятно сознавать, что Лукас больше не имеет власти над ней. И одновременно было грустно оттого, что она уже не семнадцатилетняя девушка.

— Здравствуйте, лорд Фрост, — сдержанно поприветствовала его Анджела.

— Давайте не будем забывать о нашем первом знакомстве, — еле слышно проговорил он, склоняясь к ее руке, и, запечатлев поцелуй, добавил: — Зовите меня Лукас. Как в старые добрые времена.

— Гм… — пробормотала ее тетушка, стоявшая рядом с Анджелой.

— Позвольте мне представить вам леди Палмерстон, мою тетю и наставницу.

— Рад познакомиться с вами, миледи.

— К сожалению, не могу ответить тем же, — не без иронии заметила леди Палмерстон. — Но выражаю вам искренние соболезнования по поводу постигшего вас горя.

— Благодарю вас, — любезно ответил Лукас, решив не обращать внимания на ее колкость. Затем обратился к Анджеле: — Позвольте пригласить вас на вальс.

«Отказаться было бы невежливо», — сказала она самой себе. Он подал ей руку, Анджела мгновение смотрела на нее, затем приняла. Она вспомнила свои прежние надежды и мечты стать женой этого человека. Теперь у нее появился второй шанс.

Однако будь у нее выбор, она предпочла бы выйти замуж за Филиппа.

Но выбора не было.

Анджела закружилась в вальсе с Лукасом. Его бесстрастные голубые глаза смотрели на нее. Он теперь стал другим, гораздо старше… Черты лица утратили прежнюю мягкость и стали более резкими.

— Ты все такая же красивая, — отметил Лукас.

Анджела лишь улыбнулась в ответ. Ей хотелось бы, чтобы сейчас у ее партнера глаза были карие, нос — с горбинкой, волосы темные. Чтобы он был выше, сильнее… Словом, лучше бы это был совершенно другой человек.

Первая встреча с Лукасом произошла две недели назад. Ее настрой по отношению к нему в основном остался прежним. Но теперь она была раздражена. Она призывала Филиппа, а он все не появлялся. В то время как Лукас всегда был рядом, вел себя так, словно в прошлом их ничто не связывало, в общем, путал все карты и вносил в ее жизнь неразбериху. Она не могла простить этого человека за то, что он почти погубил ее и их семью. Он был косвенной причиной смерти ее отца. Но когда-то Анджела любила его.

Отсутствие Филиппа толкало ее в объятия Лукаса, а она совсем не была уверена в том, что хочет этого. Лукас постоянно наносил им визиты, присылал цветы. На каждом балу он танцевал с ней вальс. Однажды Лукас осмелился спросить ее о семье, и она увидела в его глазах вину и боль, когда он услышал в ответ: «Я не знаю, как обстоят у них дела». После этого они вообще не говорили об их прошлом. Они беседовали о Лондоне, и Лукас подробно рассказывал о своем поместье — Брэдли-Парк.

Намерения Лукаса Фроста были ясны.

Он намеревался вернуть ей статус честной женщины. Но сможет ли его женитьба на ней устранить все то зло, которое он ей причинил много лет назад?

— Вы сегодня чем-то расстроены, — заметил Лукас. Он нежно сжал ее руку, напоминая о том, что ждет ее внимания.

— Извините меня.

— Если вас волнует то, что я думаю по поводу вашей иллюстрации, то могу вас заверить, для меня это не имеет никакого значения.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала она, с трудом скрывая охватившее ее раздражение.

Он думает, что ее волнует его мнение, но ей это совершенно безразлично. В глубине души теплилась надежда — Лукас поймет, что это Филипп, и оставит ее в покое.

— Но может быть, по секрету все же скажете мне, кого из братьев вы изобразили? — с улыбкой спросил Лукас. — Признаюсь, мне любопытно.

Анджела хмыкнула и промолчала.

Она была очень зла на Филиппа. Он причинил ей сильную боль. Но она искренне любит его, любит чисто и глубоко. И ничем не оскорбит это чувство, сделав его предметом банальных пересудов.

Даже, несмотря на то, что она чертовски зла на него. Боже, избави его от этого гнева, если все-таки он вернется!

— Ваше молчание красноречивее любых слов, — заметил Лукас.

— Вероятно, оно подтверждает ваши самые худшие подозрения?

— Для меня вы по-прежнему остаетесь той невинной романтичной девушкой, какой были в семнадцать лет. Я не могу видеть вас другой.

Лукас хочет сказать, что он слеп и не видит в ней взрослую женщину, которой она стала.

— А вы, Лукас? Вы все тот же человек, которого я знала?

— Нет, — печально произнес он. — А как бы мне этого хотелось! Если бы мы были вместе…

Танец кончился, прежде чем он успел закончить признание. Но она и так знала, что он хочет сказать. Мол, если бы они снова оказались вместе, то могли бы вернуться к тому, что было много лет назад. Лукас предлагал ей второй шанс. А может, это ее последний шанс выйти замуж, обрести семью и чувство, похожее на любовь?

* * *

Несколько дней спустя…

Филипп посмотрел на листок бумаги с адресом, потом на дом перед ним: Беркли-сквер, 4. Его смелость и решимость стали понемногу угасать. Он знал этот адрес и этот дом.

Раздобыть адрес было не так сложно. Выдав себя за брата, Филипп явился в редакцию «Лондон уикли» в образе разгневанного герцога, и уже через минуту перепуганный клерк дрожащей рукой писал адрес Анджелы.

В течение последних восьми месяцев Филипп выдумывал всяческие причины, чтобы отложить встречу с Анджелой. Он убеждал себя в том, что она презирает его, что не сможет простить, что будет лучше, если каждый пойдет своей дорогой, и что в любом случае она не будет с ним счастлива. Но, самое главное, если Анджела не смогла подождать какую-то неделю, разве она станет ждать дольше? Он не находил для этого никаких оснований.

Но что-то в его сознании изменилось. Может быть, на него повлияло письмо отца. Возможно, эта газетная иллюстрация. Или все дело в том, что имя стали часто упоминать вместе с именем Фроста. Филипп любит Анджелу и не может позволить ей вновь совершить такую очевидную ошибку.

И уж если ему суждено остаться жалким неудачником, то он сделает все для того, чтобы его нельзя было упрекнуть в том, что он не пытался стать лучше. Анджела может отвергнуть его, окончательно и бесповоротно, но он должен рискнуть.

Филипп вновь взглянул на адрес. Этого не может быть. Ведь он хорошо знал этот дом. Когда-то он бывал здесь довольно часто, но теперь его отношения с хозяйкой дома можно определить не иначе как взаимную неприязнь.

От редакционного клерка Филипп узнал, что леди Палмерстон — тетка Анджелы. Когда-то у него был роман с другой ее племянницей. И вот теперь судьба сыграла с ним злую шутку. Чтобы завоевать руку и сердце Анджелы, ему придется заручиться поддержкой именно этой леди. Такая ситуация ни в малейшей степени не казалась ему забавной.

Конечно, он сейчас может развернуться и уйти. Но ведь он специально преодолел этот долгий путь из Бедфордшира. И ощущение было такое, будто он из глубин ада прошел босым по горячим углям, чтобы получить свой шанс на счастье. «Доброта и любовь. Долг и чувство вины».

Нет, он не уйдет. И потом, кто знает, ведь леди Палмерстон могла переехать. Но забыть Филиппа она точно не могла.

— Гроувз, проводите лорда Хантли! — услышал Филипп ее голос, стоя в холле. Да, никаких сомнений, это был голос леди Палмерстон.

Филипп проследовал за дворецким в гостиную. Здесь со времени его последнего визита ничего не изменилось, тогда он сделал Эмилии предложение и подарил кольцо, это была его отчаянная попытка заполучить богатое приданое. Интерьер гостиной по-прежнему избыточно декорирован разными аксессуарами. Создавалось ощущение, что в любую секунду ты можешь что-нибудь разбить. Филипп поморщился и непроизвольно съежился при воспоминании о своем последнем визите сюда. Если бы он знал тогда, что когда-нибудь ему понадобится поддержка леди Палмерстон, он вел бы себя иначе.

Леди Палмерстон, как на троне, восседала в кресле у камина. Она посмотрела на него пронизывающим взглядом. При безусловной бесстрастности лица и позы от леди Палмерстон веяло абсолютным превосходством. И это пугало Филиппа. Он знал, что она видит его насквозь. Но в этом был и свой плюс. Она сможет понять, что Филипп искренне любит Анджелу, которая, без сомнения, была где-то рядом — Филипп всем своим существом ощущал ее присутствие.

Он не пойдет на попятную, несмотря на ее надменную холодность. Только не на сей раз. Слишком многое зависит от этого визита. Он поднял голову и со спокойной уверенностью воспринял изучающий взгляд дамы.

— И вновь мы встретились с вами лорд Хантли, — констатировала леди Палмерстон. — Я заинтригована вашим появлением в моей гостиной. Но все когда-нибудь повторяется, не так ли? — Слегка наклонив голову, она пристально смотрела на него, чтобы уловить его реакцию на столь прозрачный намек.

— Я пришел не для того, чтобы вспоминать былое, леди Палмерстон, и признаю, что вам, к сожалению, наверняка непросто относиться ко мне без предубеждения, — ответил Филипп спокойно.

— В таком случае хотелось бы узнать причину вашего прихода, — сказала леди Палмерстон.

Вне всяких сомнений, это было лицедейство. Все знали, что леди Палмерстон одна из самых осведомленных светских дам. И Филипп решил, что самая лучшая стратегия — быть предельно откровенным.

— Мне необходимо увидеть Анджелу.

— Необходимо?

— Да, необходимо. Если я не увижу ее, моя жизнь потеряет всякий смысл, поэтому, повторюсь, мне просто необходимо увидеть Анджелу.

— И почему вас так привлекают мои племянницы? — язвительно спросила леди Палмерстон, меняя направление разговора.

— Сам удивляюсь.

— Надеюсь, это случайное совпадение, — заметила она.

Действительно. Ну, сколько незамужних племянниц может иметь одна женщина? И когда же перестанут пересекаться их пути?

— Да, но мне, в самом деле, необходимо увидеть Анджелу.

— Я это уже слышала. Пожалуйста, избавьте меня от необходимости выслушивать ваши пылкие речи, — жестко сказала леди Палмерстон, и взгляд ее стал холодным. — Анджелы нет дома.

— Значит, она живет здесь, — ответил Филипп, обратив внимание на то, что леди Палмерстон случайно проговорилась и тем самым подтвердила, что Анджела действительно проживает здесь.

— Вы стали немного проницательней, не так ли? — не преминула заметить леди Палмерстон.

Филипп не был уверен, что эти слова стоит воспринимать как комплимент, поэтому решил промолчать.

— Ну, конечно же, она живет в моем доме, лорд Хантли. Вы должны признать, что для молодой женщины это самое безопасное место в Лондоне.

— Если их нужно оберегать от мужчин с сомнительной репутацией, то тут, безусловно, ваши усилия могут сравниться с действиями целой армии, — ответил Филипп и оцепенел от собственной дерзости. Потому что только что допустил бестактность по отношению к женщине, в поддержке которой остро нуждался. Но что это?.. Филипп заметил, как уголки ее губ слегка приподнялись. Ему захотелось кричать от восторга. Но он сохранял хладнокровие.

— Но каковы ваши истинные намерения, лорд Хантли? Надеюсь, на этот раз вы не будете действовать в привычном вам стиле?

Это ведь вопрос, не так ли? И Филипп заговорил четко, тщательно подбирая слова, чтобы их нельзя было истолковать превратно:

— Мои намерения не изменились с того момента, как Анджела приняла мое предложение. Я собираюсь на ней жениться.

— Помнится, лорд Хантли, последний раз, когда вы говорили, что обручены с моей племянницей, вы бесстыдно лгали.

Филипп тяжело вздохнул. Вновь его прошлое настигло его. Тот вечер, о котором упомянула леди Палмерстон, даже для него был падением.

Но, тем не менее, вот уже десять минут он довольно мирно беседует с этим драконом в шелках и бриллиантах. Так что, похоже, Филиппа Кенсингтона не собираются сразу насаживать на вертел, чтобы приготовить из него жаркое.

— Леди Палмерстон, если меня не подводит память, вы тогда тоже мне лгали и к тому же серьезно оскорбили мое мужское достоинство. Но я прощаю вас, — хладнокровно парировал Филипп.

— Ну, наконец-то моя совесть будет спокойна, — невозмутимо ответила она.

— Всегда рад помочь. Но, как вы заметили, я теперь стал более проницательным, поэтому не рассчитываю на то, что вы поверили мне, когда я сказал, что Анджела приняла мое предложение. Но, полагаю, ей-то вы верите? Вы можете спросить ее об этом прямо сейчас.

— Я ведь уже сказала, что ее нет дома, — твердо ответила леди Палмерстон.

— В таком случае я подожду.

И он действительно намерен ждать. Он будет сидеть в этой гостиной хоть до второго пришествия, а если потребуется, то и дольше.

— Возможно, ее не будет несколько часов. Может, дней. Понятия не имею, — ответила леди Палмерстон. Они оба понимали, что миледи лукавит.

— Вижу, что она беспечна, как всегда, — сказал он. — Пожалуйста, передайте ей, что я приходил. И завтра зайду снова.

— И послезавтра, и послепослезавтра тоже, я полагаю, — закончила его мысль леди Палмерстон.

— Я буду приходить до тех пор, пока не увижу ее.

Филипп подумал, что она посчитала его по уши влюбленным глупцом. Сейчас он, несомненно, таковым и был. Впрочем, ему доводилось терпеть и худшее.

Анджела, ни жива, ни мертва, стояла за приоткрытой дверью и подслушивала, моля Господа, чтобы он простил ей этот маленький грех.

Они с тетушкой завтракали, когда Гроувз объявил о визите лорда Хантли, и это так потрясло ее, что она уронила вилку. Сердце ее сильно забилось. Она не могла поверить своим ушам. Филипп вернулся. Наконец она получит ответы на свои вопросы и сможет смело идти в будущее.

Анджела нахмурилась и отодвинула тарелку. Не думала она, что ей придется встретиться со своим будущим прямо с утра, во время завтрака.

— Не слишком ли рано для визита? — ни к кому персонально не обращаясь, спросила леди Палмерстон.

— Похоже, он очень торопится, мадам. Он желает видеть мисс Салливан по неотложному делу.

— Может быть, предложить ему зайти попозже? — спросила леди Палмерстон, бросив взгляд на наряд Анджелы.

Надо же было ему прийти именно тогда, когда она уже оставила всякую надежду, и весь ее вид красноречиво свидетельствовал об этом. В монастыре он видел ее в ужасных серых мешковатых одеждах. Но то был монастырь. Анджела вовсе не хотела, чтобы сейчас он увидел ее в платье, предназначенном для рисования, со следами угля на рукавах и капельками туши, вылетевшими из-под плохо заточенного пера и бисером осевшими на лифе. При встрече с Филиппом Анджеле хотелось выглядеть так, чтобы он горько пожалел о расставании.

Конечно, она понимала, что это всего лишь жалкое тщеславие, большой грех. Но факт остается фактом — она была красивой женщиной, которой предстояло встретиться с мужчиной, разбившим ее сердце.

Но в этот момент ей пришло в голову, что Филипп может быть очень рассержен. Он не раз говорил о том, что его очень раздражает, как его изображают журналисты. Ее рисунок, безусловно, не мог польстить ему, поскольку она изобразила его явным злодеем. Правда, иногда он бывал не очень догадливым. Возможно, на сей раз, он тоже не понял ее намерений. А ведь она просто очень хотела напомнить ему о себе.

Ее смелость таяла на глазах. Анджела с мольбой смотрела на свою тетушку.

— Я приму лорда Хантли, — заявила леди Палмерстон. — А тебе стоит послушать, чтобы мне не пришлось повторять все, что он будет говорить. Если это принципиально, он придет еще раз и все скажет тебе лично.

Итак, Анджела бесстыдно подслушивала. Как только она убедилась в том, что Филипп ушел, распахнулась дверь, и она вошла в гостиную.

Она слышала все. Но мало что понимала — гораздо меньше, чем раньше.

Леди Палмерстон посмеивалась и бормотала что-то о повесах, ступивших на путь истинный, и о том, что она никогда не перестанет этому удивляться. Анджела позвонила, чтобы принесли чай, и села на кушетку.

— Гм… — пробормотала леди Палмерстон. — Так ты действительно дала согласие выйти за него?

— Да.

— Похоже, что он собирается заставить тебя сдержать слово.

— Он так только говорит, — с горечью заметила Анджела. — Дора, а что ты имела в виду, когда говорила, что он ухаживал за другой твоей племянницей?

— А, это целая история. Он был решительно настроен на брак с Эмилией, рассчитывал на большое приданое, а та была настроена, выйти замуж за Девона. Из-за потрясающего сходства близнецов возникли кое-какие проблемы. Но все разрешилось до того, как стало слишком поздно.

— Он и ее погубил?

— Нет, но пытался.

— Мне показалось, что сейчас он держался с вами грубовато.

— Напротив. Наконец-то выяснилось, что у него есть голова на плечах. И смелость. Впервые он не утомил меня до зевоты. Об этом можно было бы говорить бесконечно, но сейчас самый острый вопрос: что ты намерена делать? Я верю, что он сдержит, свое обещание и будет приходить день за днем, пока не встретится с тобой.

— А я поверю только тогда, когда это произойдет. Но если это действительно случится, пожалуйста, не оставляйте меня с ним наедине. И ни с каким другим мужчиной, — добавила Анджела, имея в виду намерения Лукаса нанести визит и помня о том, что Эмилия рассказывала о необычных наставнических способностях леди Палмерстон.

— Если ты боишься, что мужчина может причинить тебе вред в отсутствие наставницы, то не понимаю, зачем тогда вообще нужно встречаться с этим мужчиной.

— Я не боюсь, что он меня заставит сделать что-либо против моей воли. Я просто не могу положиться на себя, свою волю, на разум и здравый смысл.

— Понятно.

— Ни Лукас, ни Филипп никогда, ни к чему не принуждали меня. Но моя репутация все равно оказалась погубленной, а сердце разбитым. Вы понимаете, я не могу полагаться на саму себя, потому что мне, как видно, недостает здравого смысла. Пожалуйста, Дора, меня нельзя оставлять одну.

— Хорошо, Анджела.

— Мне стоит пойти переодеться, прежде чем появятся другие визитеры, — сказала Анджела, взглянув на свое платье.

Это не заняло у нее много времени, и она вернулась в гостиную как раз в тот момент, когда Гроувз объявил о визите лорда Фроста.

— Мы примем его, — сообщила дворецкому леди Палмерстон.

В лорде Фросте было что-то такое, что не нравилось леди Палмерстон. И пока они с Анджелой обсуждали состоявшийся накануне бал, миледи пыталась понять, что же именно не нравится ей в Лукасе.

«Возможно, его глаза», — думала леди Палмерстон. Они были светло-голубого оттенка, и этот цвет напоминал ей солнечный морозный февральский день. Яркий, но дающий лишь иллюзию тепла. Она не могла придраться к его манерам. Фрост производил впечатление настоящего джентльмена, он был хорошо воспитан, и все в нем было таким, каким должно быть. И все же она не могла отделаться от ощущения, что он поверхностен, а его манеры и обаяние — тщательно отрежиссированная игра.

Не удержавшись, леди Палмерстон начала сравнивать Фроста с Хантли, каким он был несколько лет назад, когда ухаживал за другой ее племянницей, Эмилией. Хантли не мог притворяться даже под угрозой смерти. Хантли всегда вел себя вызывающе, эпатируя окружающих, намеренно старался вызвать неприязнь или в лучшем случае раздражение.

И тут леди Палмерстон смогла определить то качество, которое ей не нравилось во Фросте, — неуверенность в себе, ведущая к безрассудству. И как следствие, отчаянное желание угодить, вызвать симпатию и что-то еще. Все это присутствовало в льдистой голубизне его глаз. Напряженность в его действиях и словах ощущалась постоянно.

И тут Фрост произнес нечто, весьма удивившее леди Палмерстон:

— Я видел, что из вашего дома выходил лорд Хантли. Или следует говорить «порочный лорд Хантли»? Это ведь он изображен на вашем рисунке, Анджела, не так ли?

Леди Палмерстон поджала губы. Это было весьма странно. Хантли вышел из дома минут за пятнадцать до появления Фроста. Очевидно, один из джентльменов некоторое время прятался возле дома. Она отметила для себя, что следует поговорить об этом с Гроувзом.

— Я не имею желания обсуждать, кого я изобразила на этом рисунке.

— У нас не должно быть друг от друга секретов. — Тут Фрост посмотрел на леди Палмерстон, и их взгляды встретились. Ему явно хотелось, чтобы она оставила их наедине. Он пристально, со значением, смотрел на нее, намекая на то, что ей не мешало бы удалиться. Отводя взгляд, Дора нахмурилась, давая понять, что визитер позволяет себе лишнее.

— Мне бы хотелось в ближайшее время опять увидеть тебя, — сказал Фрост. Теперь его взгляд был прикован к Анджеле. Выражение ее лица оставалось бесстрастным. Или девушка обладала актерскими талантами, или, в самом деле, ничего не чувствовала.

Но разрешение было дано, и Фрост ушел.

— Он стал другим, я помню его не таким. А может, это я изменилась, — задумчиво заметила Анджела.

— У меня нет возможности сравнивать, — сказала леди Палмерстон.

Но она могла сравнить двух гостей ее племянницы и, как это ни странно, была готова отдать предпочтение Филиппу.

— Ты взял мою одежду? — спросил Девон, оглядывая туалет Филиппа. Девон только что вышел в холл, и теперь братья ждали Эмилию, чтобы всем вместе отправиться на бал. Филипп самовольно, по сути, без разрешения Девона, переехал в Бекингем-Хаус. Ни на аренду жилья, ни даже на собственный гардероб у него пока денег не было.

— Да, взял. Даже не знаю, как тебя за это благодарить. У меня просто совсем не было времени на сборы.

Это была правда. Хотя и собирать-то Филиппу было особенно нечего: теперь у него не было специальной одежды на выход. — Не думаю, что я…

— Разве плохо иметь брата? Особенно такого, у которого тот же размер. Мне с тобой повезло, — сказал Филипп с улыбкой, любовно похлопывая брата по спине.

— В самом деле, Филипп, тебе, наверное, повредили голову. Ты ведешь себя совсем не так, как раньше. Я тебя с трудом узнаю, — заметил Девон, глядя на него с подозрением.

Филипп удержался от того, чтобы не упомянуть, что и сам Девон стал другим, совсем не таким, каким помнил его Филипп. Во-первых, Девон не поколотил брата и даже не попросил покинуть его дом. Правда, остаться он ему тоже не предложил.

Но что-то изменилось в их отношениях. Возможно, это произошло благодаря Филиппу. А может быть, дело было в том, что теперь им больше не нужно бороться за внимание отца. Филипп не стал утруждать себя поиском возможных объяснений, а просто впервые в жизни радовался тому, что у него есть брат.

— Слушай, а ведь я действительно повредил голову, вот, посмотри, — заметил Филипп, жестом указывая на шрам над правой бровью.

— Перестань напоминать мне об этом, — пробурчал Девон.

Филипп бы перестал, если бы это так сильно не раздражало брата и не забавляло его самого. Кое-что в их отношениях все-таки осталось неизменным.

— Пусть тебя радует то, что твой шрам появился раньше, — признал Филипп.

— Что мне еще остается? Правда, меня очень радует тот факт, что ты мне должен, сколько там, шестьсот фунтов?

— Добрый вечер, джентльмены, — поприветствовала их Эмилия, появившись в холле.

— Ты, как всегда, потрясающе выглядишь, Эм, — отметил Девон улыбаясь.

Филипп отвел глаза.

— Хорошо. Ну, так что, отправляемся? — спросил он.

— Ты едешь с нами? — спросила Эмилия.

— Девон любезно одолжил мне фрачную пару и позволил присоединиться к вам в качестве гостя, — солгал Филипп.

Но это была ложь во благо, на балу он надеялся встретить Анджелу. И то, что у него не было приглашения, вряд ли могло иметь какое-то значение. Само его появление после столь долгого отсутствия откроет ему любые двери, поскольку даст светскому обществу обильную пищу для сплетен. Это будет для них своеобразным подарком и развлечением как минимум на ближайшие две недели.

Девон открыл, было, рот, чтобы возразить, но Эмилия опередила его:

— О, Девон, как мило с твоей стороны! Девон улыбнулся:

— Итак, отправляемся?

 

Глава 16

— Герцог и герцогиня Бекингем, — во всеуслышание объявил дворецкий, когда они прибыли на бал. — И… — добавил, взглянув на Филиппа: — маркиз Хантли?

Вначале это привлекло внимание тех, кто стоял рядом. Головы повернулись в его направлении, рты приоткрылись, глаза широко раскрылись, брови поднялись — все типичные признаки удивления в той или иной степени проявились на лицах тех, кто увидел Филиппа. Затем молчание волнами покатилось по бальному залу, заражая одного за другим, пока даже оркестр не перестал играть. Пары, кружившиеся в вальсе, внезапно остановились, натыкаясь друг на друга.

Затем по залу прокатились удивленные вздохи, перешедшие в шепот, и стало казаться, будто в зал влетел рой пчел. А когда сотни людей одновременно заговорили, шепот перерос в монотонный гул. Затем опять заиграл оркестр, и пары закружились в танце.

— Похоже, я еще не растерял своих особых магических качеств, — пошутил Филипп, — и способен вызвать скандал одним своим появлением.

— Это еще только начало. Боюсь даже подумать о том, что еще готовит нам этот вечер, — пробормотал Девон.

В какой-то момент, когда добрая сотня гостей откровенно разглядывала его, явно готовясь к тому, что бы начать перемывать ему косточки, Филипп едва не потерял самообладания. Сейчас он чувствовал себя не величайшим негодяем своего времени, а мальчишкой, впервые переступившим порог школы.

«Никто не будет тебя любить. Они будут смеяться над тобой».

В тот первый день в Итоне он стоял, выпрямившись, расправив плечи, стиснув зубы, и молчал, словно провоцируя их говорить ему все прямо в лицо. Сегодня вечером он вел себя точно так же, только на лице его играла усмешка. «Вы соскучились по мне?» — говорили его глаза.

Один или два человека улыбнулись ему в ответ. Несколько человек охнули от такой наглости и повернулись к нему спиной. Некоторые мамаши живым заслоном выступили вперед, прикрывая своих дочерей от Филиппа. Но им и так ничто не угрожало — ему была нужна только одна женщина.

Он надеялся, что если Анджела была свидетелем его появления, то она наверняка поймет, почему он так долго колебался, прежде чем сделать ей предложение. Ему так важно, чтобы именно сейчас она была рядом с ним, придавая ему сил и уверенности в себе. Но с другой стороны, он испытывал облегчение, оттого что ей не пришлось выносить все это. И тут вдруг он обнаружил, что в его плане есть один изъян. Он никак не сможет поговорить с ней сегодня вечером. Он просто не подойдет к ней. Если ему повезет, он лишь издали посмотрит на нее. Он не заставит ее выносить это пристальное внимание к его персоне и не допустит, чтобы на нее легла тень его подпорченной репутации.

И, так же как в тот первый школьный день, рядом с ним, наследником титула, стоял герцог, только сейчас это был брат, а не отец.

— Теперь ты понимаешь, почему я не появлялся здесь пять лет, — пробормотал Филипп.

— Публике нужны свежие впечатления.

Но тут внимание братьев привлекли суета и оживление и толпе гостей, к ним явно кто-то торопился.

— Филипп, неужели это ты? Чертовски рад видеть тебя! — воскликнул Паркхерст, лавируя между фраками и пышными юбками.

В его голосе звучала неподдельная радость, и Филипп искренне обрадовался встрече со старым другом, хотя некоторая настороженность не покидала его. Паркхерст всегда был рядом, участвовал во всех похождениях и пирушках Филиппа. Похоже, только на этом и держалась их дружба?

— Рад вновь видеть тебя, Паркхерст, — сказал, обращаясь к нему, Филипп, ничуть не кривя душой.

— Мы должны выпить и отпраздновать твое возвращение. Слава Богу, что ты решил прийти на этот бал. Клянусь, я тут умирал со скуки и готов был утопиться в чане с лимонадом.

— Значит, я подоспел вовремя, — сказал Филипп, беря у лакея бокал с бренди. Он тут же понял, что выпивать ему совсем не хочется.

— Твое здоровье! — торжественно произнес Паркхерст, поднимая бокал. Филипп тоже поднял бокал, но пить не стал.

— Что, черт побери, у тебя на пальце, Паркхерст? — Если бы на этот момент Филипп сделал глоток, он бы непременно поперхнулся.

— А, это… — сказал Паркхерст, растерянно глядя на обручальное кольцо на своей руке.

— Так, значит, тебя все-таки заковали в кандалы? — спросил Филипп с усмешкой.

Паркхерст женат. Это было неожиданно. Куда катится этот мир?

— Матушка меня все-таки допекла. Но Лилли, моя жена, она прелесть. Не слишком донимает меня по поводу того, что я много времени провожу в клубе. Она тоже здесь, где-то шепчется с подружками.

— Мои поздравления, — произнес Филипп, поднимая бокал, но он и на этот раз даже не пригубил.

— Я бы обязательно послал тебе приглашение, если бы знал, где ты.

— Конечно. Мы с тобой не любители писать письма.

— Это точно. Преимущество семейной жизни — во всяком случае, одно из многих, — что всю переписку Лилли взяла на себя.

— Ты мог бы нанять секретаря, — заметил Филипп.

— Но ведь моя матушка все равно не отстала бы от меня со своими требованиями жениться, — ответил Паркхерст.

— Ну конечно, — согласился Филипп.

— Хотя, — продолжал Паркхерст, — теперь она недовольна тем, что нет внуков.

«Паркхерст в качестве отца», — подумал Филипп. Его, как и Филиппа, практически невозможно представить в этой роли.

— И как успехи?

— Пока никак, но я очень стараюсь. Когда я объяснил это моей матушке, она на минуту успокоилась.

Филипп рассмеялся:

— Она по-прежнему вводит тебя в курс событий светской жизни, после того как заканчивает чтение нотаций?

Как и Филипп, Паркхерст никогда не читал газет. Но в отличие от Филиппа у Паркхерста была матушка, с завидным постоянством навещавшая его три раза в неделю. Сначала она читала ему наставления по тому или иному поводу, а закончив этот процесс, вводила его в курс всех последних новостей и слухов. Она всегда для него являлась основным источником информации, особенно в том, что приписывали Филиппу, по большей части с полным на то основанием.

Филипп иногда задавался вопросом: смогла бы его матушка делать то же самое? И стал бы он, втайне радуясь такому вниманию, жаловаться на это своим друзьям?

— Конечно, она по-прежнему держит меня в курсе всех событий, — сказал Паркхерст, отпив немного бренди. — Думаю, это следствие того, что у нее нет дочери, с которой она могла бы с удовольствием посплетничать.

— Ладно, давай рассказывай, что тут произошло в мое отсутствие.

— С чего начать? Дай подумать. Ну, вон там стоит лорд Дерби… — начал Паркхерст и пошел пересказывать все последние новости. Филипп слушал его вполуха, рассеянно оглядывая зал и выискивая Анджелу.

Ее не было среди танцующих. Не было ее и у стола с освежающими напитками. Не было заметно Анджелы и у дальней стены, где оживленно беседовали девушки, оставшиеся без кавалеров, и, к его облегчению, ее не было среди большой группы джентльменов, стоявших у дверей курительной комнаты.

И тут он увидел ее возле больших французских окон-дверей, выходящих на террасу. У Филиппа перехватило дыхание. Ее образ был с ним все это время — каждый день и каждую ночь, с момента их первой встречи. И в его фантазиях Анджела была такой яркой, что он почти мог ощутить ее вкус и даже прикоснуться к ней. Но сейчас это была другая, реальная Анджела, и впервые за многие месяцы она была почти рядом, хотя все так же далека.

Она была красива, гораздо красивее, чем он мог подумать. На самом деле он даже не представлял себе ее такой. Ее волосы были забраны наверх в какую-то изысканную прическу, и только несколько завитков медового оттенка обрамляли ее щеки. Он смотрел на ее лицо, которое когда-то держал в своих ладонях, на губы, которые целовал, и на глаза, которые способны были заглянуть ему в душу.

На ней было шелковое фиолетовое платье. По крайней мере, ему показалось, что шелковое. Издали трудно было разглядеть, да и какое это имело значение? Для него было важно то, что скрывало это платье. Ее грудь. Боже, современная мода на глубокие декольте позволяла женщинам без ложного стыда демонстрировать свою грудь. Но сейчас ему хотелось закутать Анджелу в свой фрак, чтобы никто, кроме него, не мог видеть её. Она должна принадлежать только ему.

Он пристально смотрел на нее, не в силах оторвать взгляд. С ней не могла сравниться даже Елена Троянская.

И тут она подняла глаза, и их взгляды встретились.

Анджела не улыбнулась, но и не нахмурилась. Он не мог разглядеть выражение ее лица. Но она пристально смотрела на него. Один, два, три удара сердца. Он считал. Его сердце билось так сильно, что он непроизвольно отсчитывал удары. Четыре, пять, шесть, семь. Она отвела взгляд.

Но он продолжал смотреть на нее. Он увидел, как она повернулась к стоящему рядом джентльмену. И его сердце замерло.

— Филипп, ты меня слушаешь?

— Кто это такой? — спросил Филипп, кивая в сторону мужчины, стоявшего рядом с Анджелой. «Только не говори, что это он. Только не говори, что это он».

— Этот джентльмен? Лорд Фрост. Он впервые появился в этом сезоне. Вероятно, выбирает себе невесту, ведь его жена скончалась примерно год назад. Похоже, вполне приличный тип.

Филипп и слышать не хотел о том, что Фрост мог быть джентльменом. Он никак не мог им быть. Он обманул Анджелу, погубил ее и стал причиной смерти ее отца. Боже, какой скандал разразится в обществе, если всплывет эта давняя история!..

— А почему ты спрашиваешь? — поинтересовался Паркхерст.

— Мне показалось, что я его знаю.

И Филипп не солгал. Он узнал его по рисункам в альбоме Анджелы. Он заметил, что во время разговора с Анджелой с лица Фроста не сходило выражение неподдельного обожания. И если бы Фрост вознамерился, наконец, восстановить ее доброе имя, это было бы, безусловно, очень хорошо для Анджелы.

Но он искренне надеялся на то, что Анджела так не считает.

— А женщина, с которой он разговаривает, мисс Салливан, — продолжал Паркхерст. — Она делает иллюстрации для «Лондон уикли». Вообще-то… — Паркхерст вдруг замолчал, сообразив, что к чему. — Так это тебя она изобразила на том рисунке! Значит, лорд Норт должен мне двадцать фунтов. Великолепно! Так вот почему ты вернулся, верно? Кстати, а где ты был, и как вы с ней познакомились?

— Они что… помолвлены? — спросил Филипп, прерывая Паркхерста. В данный момент он не склонен был обсуждать тему своего знакомства с Анджелой. К счастью, его друг с легкостью отвлекся.

— Нет. Но, по словам моей матушки, должны были быть. Она слышала от своей золовки, которой об этом рассказала ее кузина, что Фрост некогда ухаживал за мисс Салливан, все ожидали объявления о помолвке, но он женился на другой, и она на несколько лет исчезла. Что-то там было такое вроде провинциального скандальчика, но я сейчас уже не помню подробностей. Так или иначе, слухи о них ходят. И это отпугивает от нее многих холостяков. Надо думать, что она ухватится за любую возможность выйти замуж, так что у виконта неплохие шансы. Ох уж эти женщины, как их понять!

— Сегодня ты выглядишь просто потрясающе, — заметил Лукас.

«Но не для тебя», — хотелось закричать Анджеле. Она подозревала, что сегодня на балу может появиться Филипп, и хотела предстать пред ним в лучшем виде, но не для того, чтобы угодить ему, а чтобы показать, от чего он отказался. Кроме того, осознание собственной привлекательности делает любую женщину гораздо сильнее.

Анджела была потрясена реакцией гостей на появление Филиппа. И поняла, что он имел в виду, когда говорил: «Общество не будет к нам благосклонно». Она не совсем верила ему, но теперь имела возможность убедиться в его правоте. «Вы слышали о его оргиях в Париже?? — шептали вокруг. «А как насчет погубленных девушках? Их было четыре? Или четырнадцать?» «У него дюжина незаконных детишек, которые побираются на улицах». «Нет, я слышала из верного источника, что таких голодающих сироток, по крайней мере, двадцать». Помимо этого были самые невероятные предположения о том, чем он занимался прошедший год, когда ни о нем, ни о его похождениях не было ни слуху, ни духу. И это только то, что довелось услышать Анджеле.

Она тоже была в числе тех, кто открыто таращил на него глаза. Но она была не единственной, кто не отрывал от него взгляда еще и потому, что он был потрясающе красив. Он спокойно вошел и держался очень уверенно, словно уже получил титул герцога. Оценив волнение гостей, он слегка улыбнулся, словно его позабавила всеобщая реакция, хотя именно такой встречи он и ожидал.

Из дальнего угла Анджела пыталась рассмотреть того человека, которого так хорошо знала. Ведь она видела его только в самом грубом одеянии или вообще без одежды. А теперь он был так элегантен в своем черно-белом вечернем костюме. Одежда, конечно, была другой, но она узнавала черты человека, которого знала раньше. И вид этого человека заставлял ее сердце биться в два раза быстрее.

«Ты скучала по мне?» — казалось, говорила его улыбка.

— Да, — прошептала она. Но ее шепота никто не услышал, потому что все были заняты своими разговорами.

— Ты меня слушаешь, Анджела? Я сказал, что сегодня ты хороша как никогда, — произнес Лукас.

— Спасибо, — ответила она. Лукас продолжал пристально смотреть на нее. — В чем дело? — спросила Анджела.

— Твоя красота расцвела в полную силу. Хотя, когда мы с тобой познакомились, ты была тоже потрясающе хороша.

— Потрясающе хороша, — повторила она.

— Анджела, — прошептал Лукас.

Но она уже не слышала его, потому что у нее появилось странное ощущение, что за ней наблюдают. «Не смотри», — подсказывал ей рассудок. Но ее желание оказалось сильнее. Анджела увидела Филиппа, стоявшего рядом с каким-то незнакомым ей джентльменом. Филипп смотрел на нее. Он не улыбнулся, она тоже не улыбнулась, просто не могла. Каждая частичка ее души и тела была переполнена жаром желания и гнева. Одновременно хотелось дать ему пощечину и целовать его. Но она стояла как вкопанная и пристально смотрела на него.

Он вернулся.

Вспомнив разговор о том, что этот человек может погубить женщину одним только взглядом, Анджела отвернулась.

— Ты что-то говорил? — спросила она.

— Я спросил, не хочешь ли ты поехать со мной на уик-энд в мой дом в Оксфордшире. Мы будем вдвоем. И никого больше.

Лукас осторожно взял ее руку в свою.

— Ты с ума сошел! — Анджела выдернула руку. Их непременно кто-нибудь увидит, поползут, слухи, и тогда ее репутация будет сродни репутации… Филиппа. А где же леди Палмерстон? Ведь она обещала не оставлять Анджелу наедине с мужчиной.

— Ты не молоденькая невинная девочка, Анджела. Эти правила на тебя не распространяются.

— Спасибо, что напомнил мне об этом, — сухо сказала она.

Отчего здесь так душно сегодня? Из-за огромной толпы? Или из-за тех унизительных слов, которые только что произнес Лукас? А может, все это потому, что Филипп все еще смотрит на нее? Но где же тетушка?

— Я никогда не переставал любить тебя, Анджела. Что-то в его глазах подсказывало ей, что он, наверное, говорит правду. Ведь этих слов она ждала столько лет! Но почему нет радости, а только пустота? Она ответила не думая:

— До этого момента я не испытывала жалости к твоей жене.

И Анджела осознала, что это на самом деле правда. Они никогда не встречались, и Анджела не могла ненавидеть ее. Но сколько бессонных ночей она провела, страдая от ревности. Другая женщина была замужем за человеком, который должен был стать мужем Анджелы.

— Она не стоит жалости, — резко сказал Лукас, и его глаза потемнели.

— Ну почему? Ее муж любил другую женщину.

— Она умерла при родах, но ребенок не был моим.

Если он испытывал какие-либо чувства по этому поводу, то голос его не выдавал, говорил он об этом спокойно. Она подумала о его самолюбии и о том, как непросто, наверное, ему признаваться в этом. Она не понимала, что ей делать с нежностью, которая вдруг шевельнулась в ее душе. А может, это просто жалость?

— Тебе не повезло в любви, — заметила она.

— Нет, но я верю в судьбу. Не напрасно она вновь свела нас, и на этот раз на нашем пути нет никаких препятствий. Мы получили второй шанс, разве не так?

Анджела помедлила с ответом. Она была почти уверена, что в этом зале для нее два вторых шанса.

— А, вот ты где, Анджела, — прервала их разговор леди Палмерстон. — Мы должны пойти поздороваться с лордом и леди Уинсворт.

— Анджела, подумай о моем приглашении, — напомнил он ей.

— Хорошо, подумаю. До свидания, Лукас.

Следующие три часа Анджела танцевала со многими мужчинами, но не с Филиппом. В перерывах между танцами она разговаривала с разными людьми, но не с Филиппом. К концу вечера ее терзал только один вопрос: «Зачем он вернулся, если даже не собирается поговорить со мной?»

— О каком приглашении Фрост просил тебя подумать? — спросила леди Палмерстон, когда они уселись в карету и отправились домой.

— Что? О, я уже совершенно забыла об этом.

— Ты же знаешь, моя дорогая, что я помню… все.

— Да, я знаю. Он хотел, чтобы в этот уик-энд я поехала с ним в его поместье в Оксфордшире. — Озвучив это предложение, Анджела рассмеялась.

— Очевидно, ты не дала себе труда обдумать это предложение.

— Нет. Оно оскорбительно. Его, очевидно, совершенно не волнует моя репутация.

— Если только он не собирается жениться на тебе, — возразила ей тетушка.

— Мне тоже приходила в голову такая мысль.

Они расстались семь лет назад при совершенно губительных обстоятельствах, и вот теперь, через неделю после их новой встречи, он открыто говорит о своих намерениях. Анджела не знала, как относиться к этой ситуации. Иногда ей казалось, что все происходит слишком быстро. Но с другой стороны, можно и опоздать.

— У меня нет ни малейшего представления о том, чем заняты твои мысли, — лукаво произнесла леди Палмерстон.

— Ох, тетушка Всезнайка, не надо. Вы прекрасно знаете, что занимает мои мысли.

— Лорд Хантли произвел настоящий фурор, — как бы, между прочим, заметила она.

— В самом деле, — согласилась Анджела. Его появление как минимум неделю будет предметом обсуждения во всех салонах города. Возвращение блудного сына.

— Так ты поедешь?

— Куда? Ах да, в Оксфордшир с Лукасом. Не знаю, посмотрим.

— Я полагаю, что это зависит от лорда Хантли, — озвучила ее мысли леди Палмерстон.

Анджела не стала ей возражать, просто не могла. И в этот момент в ее душе вновь зародилась надежда. Она, как маленький ребенок, делала свои первые шаги, двигалась неверными шажками и… упала.

— Но почему Филипп не подошел ко мне сегодня? И это после того, что он говорил днем?

— Вероятно, потому, что не хотел, чтобы его испорченная репутация бросала тень на тебя. Ведь на завоевание твоей репутации потрачено столько усилий. На самом деле это весьма трогательно. Никогда бы не подумала, что Филипп Хантли способен подумать о ком-либо, кроме себя. Анджела, что ты с ним сделала?

— Я просто полюбила его, — ответила она так тихо, что тетушка не могла ее услышать.

Но она услышала.

— Ты еще не спишь? Так и сидишь здесь, — заметила Эмилия, остановившись в дверях библиотеки. Филипп сидел в кожаном кресле перед камином, огонь в котором, постепенно угасая, все еще давал достаточно света и тепла. Даже здесь, в Лондоне, он соблюдал вечерний ритуал — сидел перед камином и размышлял об Анджеле.

— Я отказался от предложения Паркхерста сыграть пару партий. А где Девон?

— Наверху с девочками. Читает им перед сном. Пожалуй, пойду к ним.

— Посиди со мной, если можешь. Я хочу хоть немного отвлечься от своих мыслей.

— Хорошо.

Эмилия села в кресло напротив. Закусив губку, она забарабанила пальцами по подлокотнику кресла, искоса поглядывая на Филиппа. Прошла пара минут.

— Ну, говори же, — наконец произнес он.

— Анджела и есть та самая невеста из монастыря, да? Ты занял денег, чтобы спасти ее? И именно из-за нее ты вернулся в Лондон.

— Да.

— Я так и знала! Ни она, ни тетушка ни слова не говорили об этом. Соответственно я ничего не знала, пока Анджела недавно не обмолвилась, что провела некоторое время в монастыре, и я просто не могла не догадаться. Так, значит, этот рисунок в газете…

— Ты всегда была сообразительной!

— Но ты даже не попытался заговорить с ней сегодня! Я думала, ты приехал, чтобы вернуть ее. И не понимаю, как ты сможешь этого добиться, если не будешь обращать на нее никакого внимания. А может, тебя обидело то, что она отказалась принять тебя утром?

— Ох, эти женщины! Как вы любите поговорить! — пробормотал Филипп.

— Пора бы уже это усвоить.

— И надо же ей было весь вечер проговорить с этим типом — Лукасом Фростом!

— А чем тебе не нравится Фрост? Может, ты веришь слухам, которые ходят о нем и Анджеле? Во-первых, их пока никто не подтвердил, а во-вторых, если что-то между ними и было, то очень давно. И потом, в последнее время у них, кажется, сложились неплохие отношения.

— Не могу сказать. Вернее, не хочу говорить, — ответил Филипп. Похоже, Эмилии мало, что известно о прошлом Анджелы. Видимо, Анджеле удалось сохранить свою тайну. Но ради чего? Чтобы сохранить свою репутацию или сделать вид, что она не была знакома ни с ним, ни с Лукасом?

— Ты все еще любишь ее, — вынесла свой приговор Эмилия, прерывая молчание. Филипп решил сменить тему:

— Эмилия, почему ты так добра ко мне, я причинил тебе столько зла?

Она улыбнулась ему, и некоторое время сидела молча. Филипп пожалел о своем вопросе. Наверное, она не может объяснить своей доброты, зато может назвать десяток причин, по которым его следовало бы выкинуть на улицу, как безродного пса. Но Эмилия удивила его.

— Потому что, несмотря на то, что ты никогда не говорил, что сожалеешь о произошедшем, я точно знаю, что это именно так. Потому что теперь мы одна семья. Потому что кто-то должен предупредить моих девочек о том, что в этом мире живут не только джентльмены, а ты в этом деле знаток. Потому что Девон счастлив. Вот по этим причинам, ну и еще, конечно, потому, что тебе нужна серьезная помощь и поддержка.

Последнее было особенно важно, и Филипп грустно улыбнулся:

— Мне искренне жаль, Эмилия. Раньше я не чувствовал раскаяния, но теперь все иначе. Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, когда не можешь воссоединиться с любимым человеком, Я сожалею о том, что совершил, и о том, что едва не разлучил вас с Девоном.

— Спасибо, Филипп, — сказала она, и по ее голосу он понял, что его извинения действительно важны для нее. «Доброта и любовь. Доброта и любовь».

— Понимаешь, Филипп, — сказала Эмилия, слегка наклоняясь вперед, — на самом деле мне тоже не нравится Лукас Фрост. В нем есть что-то странное. Мне кажется, он относится к Анджеле как к своей собственности.

— К сожалению, наше мнение о нем не имеет никакого значения.

— Я помогу тебе завоевать ее, — решительно сказала Эмилия.

— Мне не очень нравится такой тон, — заметил он осторожно. — И меня пугает этот фанатичный блеск в твоих глазах. Сейчас ты очень похожа на свою тетушку-драконшу.

— Замолчи. Если бы не тетушка, мы бы сейчас были женаты.

— Сдаюсь. А теперь из чистого любопытства я хотел бы уточнить, что ты намерена предпринять.

— Завтра мы отправимся с тобой на чай к леди Палмерстон. Если о твоем приходе не будет объявлено, у Анджелы не будет времени спрятаться.

— Похоже, ты не очень разборчива в средствах. — Благодарю тебя.

— Спасибо, Эмилия. Спасибо за то, что помогаешь мне, что, позволила остаться здесь, и за то, что простила меня, — откровенно сказал Филипп.

— Я ценю твою благодарность, но должна предупредить тебя, что ты начинаешь изъясняться, как тот задумчивый персонаж из романа в «Лондон уикли».

— Что в этом плохого? Я думал, тебе нравятся эти романы.

— Мне нравится их читать. Но я бы не хотела жить по этим канонам.

Эмилия пожелала ему спокойной ночи и вышла из библиотеки, оставив лорда Хантли в одиночестве.

 

Глава 17

— Ты уверена, что это сработает? — спросил Филипп, жалея, что у него заняты руки, и он не может ослабить галстук, который просто душил его. В каждой руке у него было по букету цветов: дракона нужно усмирить.

— Нет, — ответила Эмилия и повернулась к открывшейся двери. — Здравствуйте, Гроувз. Я пришла на чай. Не надо докладывать о нашем приходе, нас ждут.

— Леди Бекингем, — нараспев произнес дворецкий. При виде Филиппа его вечно невозмутимая физиономия слегка дрогнула, и на мгновение на ней проступило удивление.

— Здравствуй, Эмилия, — сказала леди Палмерстон, когда они вошли в гостиную. Она занимала свое привычное место в кресле перед камином. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, но почему вы спрашиваете? — Эмилия уселась на кушетку напротив Анджелы, и Филипп сел рядом. Оказаться совсем рядом с Анджелой, коснуться ее, пусть даже слегка, — это было слишком, он мог потерять остатки самообладания. Такое не должно произойти в гостиной леди Палмерстон.

— Я только хотела предупредить тебя, если ты вдруг перепутала: рядом с тобой не твой муж, — сказала леди Палмерстон, строго взглянув на Филиппа.

— Я ничего не перепутала. Полагаю, в представлении никто, не нуждается? — с невинным видом спросила Эмилия.

Филипп наконец-то позволил себе посмотреть на Анджелу. Она тоже взглянула на него. Даже с таким обвиняющим и вопрошающим выражением лица она никогда не казалась такой… хорошенькой. Ее длинные вьющиеся волосы, сзади собранные лентой, падали ей на спину. Его пальцы дернулись от непроизвольного желания нырнуть в эти волосы, которые, как он хорошо знал, были мягкими и шелковистыми.

На ней было простое утреннее платье голубого цвета, в тон ее глазам. Оно шло ей несравнимо больше, чем грубые серые одеяния, которые она носила в аббатстве. Сейчас Филипп легко мог представить ее в гостиной Астон-Хауса. Там они будут вдвоем.

Его взгляд самопроизвольно остановился на декольте. Оно не было слишком большим, но не скрывало соблазнительную ложбинку и выпуклости ее груди. Он с трудом оторвался и вновь взглянул ей в глаза. Даже он понимал, что сейчас нельзя смущать ее и пожирать влюбленным взглядом ее фигуру.

— В представлении действительно нет нужды, — сказала леди Палмерстон. — Филипп, если не секрет, кому вы несли эти цветы?

Только сейчас он вспомнил о букетах.

— Цветы. Это вам, леди Палмерстон, — сказал он, протягивая ей букет фиолетовых гиацинтов.

— Вы явно изменились, — произнесла она, принимая цветы и одобрительно кивая.

— Безусловно, — одновременно произнесли Филипп и Анджела. Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Гм… — пробормотала леди Палмерстон в ответ. — Спасибо, Хантли. Вам удалось меня удивить.

— А это вам, — сказал Филипп, протягивая второй букет Анджеле.

Это были розы самых разных оттенков. Флорист пытался объяснить Филиппу значение каждого цвета, но он был слишком нетерпелив и взял по нескольку роз каждого цвета: розовые, белые, желтые, красные. После секундной заминки Анджела приняла цветы.

— Как вы поживаете, Анджела? — спросил Филипп, как только дворецкий вышел, чтобы поставить цветы в вазы, и стало ясно, что никто из женщин не собирается начать разговор. Впрочем, начни сейчас леди Палмерстон традиционный разговор о погоде, Филипп бы этого не вынес.

— Спасибо. У меня все хорошо. А как вы поживаете?

— Неплохо.

Горничная принесла свежий чай и вазы с цветами, которые поставила на маленькие столики по обеим сторонам двери гостиной. Некоторое время они молча пили чай, потом Филипп поинтересовался, получала ли Анджела какие-либо известия из аббатства.

— Вообще-то да, — ответила Анджела, и ее глаза слегка загорелись. Он задал правильный вопрос! Он понял, что он единственный человек в Лондоне, который знает ее старых друзей — тех, о ком она, вероятно, скучает. — Там все в порядке. Уильяма призвали на военную службу. Он сказал, что этот вариант его привлекает больше, чем духовный сан.

— Я в этом не сомневался! — согласился Филипп.

— Конечно. Да, ремонт часовни уже закончен.

— Слава Богу, что им удалось обойтись без моей помощи. Это меня очень беспокоило, — невозмутимо произнес он. Ему хотелось пошутить, чтобы хоть на несколько минут вернуться в прежние времена.

— Конечно, если учесть, что вы только и делали, что, сняв рубашку, стояли поблизости, — парировала Анджела.

— Так было легче таскать доски. Между прочим, я не слышал никаких нареканий по поводу моей работы.

— Если бы вы оставались в монастыре чуть дольше, вы бы их услышали, — не преминула съязвить Анджела.

— Это справедливо. А если учесть, кто именно набился ко мне в сопровождающие, я бы с радостью остался и выслушал бы все, что мне суждено было услышать — упреки, нарекания, а может быть, и комплименты.

— И кто же сопровождал вас? — спросила Анджела, с некоторым раздражением ставя чашку на столик.

— Некто Пьер и Франсуа — самые отъявленные мерзавцы, которых когда-либо производил на свет род человеческий.

— И ради них вы покинули меня?

— Они преследовали меня по указанию некоего грязного ростовщика, которому я по неведению задолжал довольно крупную сумму.

— Но ведь у вас не было денег, или вы солгали?

— Я не лгал. У меня действительно не было денег, о чем я и сообщил бандитам, но в их заплывших жиром мозгах родилась чудовищная идея — взамен моего долга, тысячи фунтов, они собирались похитить вас.

— Меня? Какая им могла быть от меня выгода?

— Вам не обязательно знать о подобных вещах.

По лицу Анджелы, быстро сменяя друг друга, пробежали гримаски стыда, понимания, ужаса и, наконец, радостного облегчения. Единственное, чего не заметил Филипп в этой пляске чувств, — прощения.

— Не стоит благодарить меня, я понимаю, что ваши чувства сложно передать словами, — нарочито небрежно заметил Филипп. — К счастью для нас обоих, у меня есть богатый брат, которому доставляет огромное удовольствие одолжить мне некоторые средства исключительно для того, чтобы иметь возможность бесконечно поддразнивать меня.

— Это правда, Эмилия? — спросила Анджела.

— Правда, — ответила Эмилия. — И Филипп безропотно сносит все насмешки. Даже мне несколько раз хотелось одернуть Девона.

— Мне тоже, но по условиям нашего соглашения я обязан сдерживать эмоции, — усмехнувшись, добавил Филипп.

— Гм… — пробормотала леди Палмерстон, чтобы заполнить паузу, а Анджела задумчиво сдвинула брови.

У Филиппа чуть сильнее забилось сердце. Что она скажет теперь, когда знает правду? Ее губы раскрылись, Филипп задержал дыхание. Анджела сделала глубокий вдох, ее щеки порозовели, и Филипп приготовился к вспышке.

— Ты мог бы сказать мне! По крайней мере, мог хотя бы попрощаться! Так ведь нет! Ты делаешь мне предложение и исчезаешь, как ни в чем не бывало!

— У меня не было возможности попрощаться, но я пытался. А вот теперь я вернулся, и ты меня не ждешь.

— А я должна была ждать тебя? В самом деле? И это после того, как ты, оставивший немало других женщин, бросил меня? Неужели ты считаешь, что я могла подумать что-либо, кроме самого плохого? В самом деле, Филипп?

— Больше всего мне хотелось тебе все объяснить. Но когда я вернулся в монастырь, тебя уже там не было. Ты уехала, даже не сообщив куда. Ты оставила меня, Анджела, точно так же, как я оставил тебя.

Очевидно, она рассматривала эту ситуацию по-другому. Ее единственным ответом стал подавленный вздох разочарования. Филипп был готов к тому, что в него сейчас что-нибудь полетит, поэтому успел пригнуться, и безвинная чайная ложечка, свистнув мимо его уха, стукнулась о стену и с глухим звоном упала на паркет.

Она была восхитительна. Он любил ее. Это был самый счастливый момент со времени их последней встречи. Он ей был небезразличен, небезразличен настолько, что она, не постеснявшись присутствующих дам, вспылила и запустила в него чайную ложку.

— Тетушка, вам не кажется, что мы могли бы дать им возможность уединиться ненадолго? — тихонько спросила Эмилия.

Леди Палмерстон неопределенно пожала плечами.

— Вы идете? — спросила Эмилия, вставая и собираясь покинуть комнату. Анджела тоже встала.

— О нет! Я ни за что на свете не могу этого пропустить, — заявила леди Палмерстон.

Она осталась сидеть в своем кресле, и странная улыбка блуждала на ее губах, словно все происходящее забавляло ее. Анджела порывисто встала и направилась к Филиппу, он тоже вскочил.

— Но ты все-таки вернулся, Филипп. Что же изменилось? Может, ты пришел лишь затем, чтобы выразить свое неудовольствие по поводу рисунка?

— Я здесь, потому что, скучая по тебе, провел почти год в муках. Я не смог разлюбить тебя. А что касается рисунка, то благодаря ему я смог найти тебя. Я очень сожалею о том, что вынужден, был уехать, сожалею больше, чем ты можешь себе представить. Но уже ничего нельзя изменить. И не забудь, ты ведь тоже сбежала при первой же возможности, но я всегда готов принять твои извинения.

— Мне извиняться? Перед тобой? Тебя что, опять ранили в голову?

— Нет, но ты пыталась это сделать. Анджела окинула взглядом комнату, и ему стало ясно, что она снова ищет предмет, который можно запустить в него. На всякий случай Филипп сделал шаг назад. Возможно, это была трусость с его стороны, а может, просто сработал инстинкт самосохранения. Но Анджела все же успела шлепнуть его по руке.

— Кроме того, я готов принять извинения за то, что без моего ведома ты использовала меня в качестве модели для создания портрета злодея. Так и быть, я не буду предъявлять тебе судебный иск, хотя, наверное, мог бы, — сказал Филипп, делая еще один шаг назад. Он поддразнивал ее, испытывал ее терпение, чтобы Анджела, наконец, перестала на него сердиться и вновь полюбила его. Но его чувства тоже были задеты.

Чтобы не быть брошенным, он имел обыкновение бросать первым. И вот впервые в жизни бросили его, бросили тогда, когда он полюбил, и у него появилась надежда, что он сможет радикально изменить свою жизнь. Но сбылись его самые худшие опасения. Она все-таки оставила его. Удивительно, что он вообще оказался здесь.

— Ах! Ты невыносим!

Она сделала еще один шаг вперед, он вновь отступил назад и уперся в стену. Сразу же вспомнились монастырь и его первая попытка ходить с раненой ногой. Тогда они упали на кровать, и он почти поцеловал ее. Вспомнив, как она, опешив, лежала на нем, Филипп улыбнулся. Кажется, его улыбка еще больше разозлила ее.

— Именно по этой причине ты приехал в город, не так ли? Бедный Филипп Кенсингтон — вечное непонимание со стороны окружающих и клеветнические измышления в газетах! Ты ужасный, бездушный, черствый и эгоистичный человек, и если хочешь знать мое мнение… — Она стукнула кулачками по его широкой груди, но ему показалось, что его опять ласкают.

— Ядавно пытался объяснить тебе, что я ужасный, бездушный и эгоистичный, но ты мне не верила.

— Наверное, зря, — сухо сказала она.

— И, тем не менее, ты приняла мое предложение и этот ужасный, бездушный и эгоистичный человек скоро должен стать твоим му…

— Не смей даже думать об этом! — воскликнула Анджела. — Неужели ты думаешь, что я выйду за тебя после всего, что произошло?

— Мечтать не запрещается, — ответил он с преувеличенным вздохом.

— Только это тебе и остается, — холодно произнесла Анджела и, словно замерзнув, вдруг обхватила себя за плечи. Ее грудь от этого поднялась выше, став настолько соблазнительной, что если бы они были одни…

— Итак, лорд Хантли, — вмешалась в их перепалку леди Палмерстон, — мне весьма любопытно узнать, почему же вы все-таки приехали в Лондон.

— Потому что я не мог не приехать. И я прибыл как раз вовремя, чтобы уберечь тебя, Анджела, от ошибки. Не возвращайся к Фросту.

В ответ она опять заколотила по его груди сжатыми кулачками.

— Ты хочешь опять сломать мне ребра?

— Опять? — одновременно воскликнули Эмилия и леди Палмерстон. Анджела остановилась, но лишь затем, чтобы вытащить из вазы букет роз, и словно розгами начала хлестать его длинными стеблями благородных цветов, каждый из которых имел свой цвет и свое значение.

— Ты не имеешь права! — Плюх! — Ты не можешь просто так вдруг бросать меня, а потом возвращаться в мою жизнь и рассчитывать на то, что все пойдет по-прежнему! — Плюх! — И возвращаться именно сейчас, когда у меня появился шанс на счастье! — Плюх! — А может, ты приехал лишь потому, что у тебя появился соперник? Для тебя ведь важна победа, а не приз! — Плюх!

— О нет! Мне нужен приз.

— И поэтому, получив его, ты сразу же сбежал.

— Мы уже обсудили этот вопрос, Анджела, — вмешалась леди Палмерстон.

— Что я должен сделать, чтобы доказать тебе свою любовь? Чтобы доказать, что именно я уготован тебе судьбой? — спросил он прямо.

Он стоял, прислонившись спиной к стене, не пытаясь отразить удары, которые она обрушивала на него. Он их заслужил. И он стоял, покрытый лепестками роз и исцарапанный их шипами.

— Ты скоро узнаешь об этом, Филипп.

Она бросила цветы на стол и вышла из комнаты.

— По-моему, все прошло неплохо, — заметил Филипп Эмилии, когда они уселись в карету.

— С чего ты это взял?

— Если бы я был безразличен Анджеле, разве она вышла бы из себя? Ну, разве она не прелесть, когда сердится?

— Думаю, если бы ты это сказал ей, то сейчас рядом со мной лежало бы твое бесчувственное тело.

— Пожалуй, ты права, Эмили.

— Филипп Кенсингтон демонстрирует выдержку и самообладание. Вот уж не думала, что доживу до этого дня!

— Он просто невыносим! Он невозможен! Удивляюсь, что его до сих пор никто не придушил, и он дожил до своих лет! Какова наглость! Заявиться сюда, чтобы…

— Прийти с визитом. Он просто нанес визит, — заметила леди Палмерстон.

— Не важно. Какую наглость нужно иметь, чтобы прийти сюда и… — Анджела, словно разъяренная тигрица, расхаживала по комнате.

Леди Палмерстон, с удивлением наблюдая за племянницей, прихлебывала остывший чай.

— …сказать, что он любит тебя. Просто сногсшибательная смелость.

— Он этого не говорил, — возразила Анджела. — Он привел массу глупых оправданий и…

— Нет, говорил, — сказала леди Палмерстон и, взяв с подноса стопочку приглашений, начала их просматривать.

— Не говорил. — Анджела остановилась.

— И все-таки он это сказал. Ты была слишком занята, хлеща его цветами. Кстати, Гроувз!

— Да, мадам!

Дворецкий материализовался в ту же секунду. Он имел обыкновение стоять возле дверей в гостиную, ожидая, пока его позовут. Впрочем, не исключено, что старик элементарно подслушивал.

— Пожалуйста, скажите, чтобы здесь прибрали.

— Если он и сказал это, то только для того, чтобы хоть как-то оправдаться, — уступила Анджела, вспомнив слово в слово его признание: «Что я должен сделать, чтобы доказать тебе свою любовь? Чтобы доказать, что я уготован тебе судьбой?»

— Да ты просто выбила из него правду. Замечательная стратегия. Странно, что женщины так редко ею пользуются.

— Он принял ее довольно хорошо, — ответила Анджела, подумав о том, что он даже не пытался остановить ее и ни разу не сказал, что она заходит чересчур далеко. — А вы считаете, что я была слишком сурова с Филиппом? Я так любила его, но он уехал без всяких объяснений. Как можно было не взбеситься? И сегодня, увидев его, я все вспомнила.

— Нет, ты не была с ним слишком сурова. Филипп заслужил подобную трепку. Более того, было бы неплохо, если бы нечто подобное ему могли устроить все жертвы его дьявольского обаяния.

— Ну, я-то не могу считать себя жертвой, — откровенно сказала Анджела. Во всем, что произошло, его вины не было.

— Верно. Он лишь разбил тебе сердце. Тогда, может быть, тебе следовало приберечь свой гнев для Фроста? Ты уже ответила на его приглашение?

— Сегодня я откажу ему. А сейчас пойду, посижу, часок над рисунками, а потом буду одеваться к вечеру.

— Очень хорошо. Я скажу Гроувзу, чтобы никого не принимал, поскольку мне нужно вздремнуть. Я просто обессилела после такого развлечения.

Своими льдистыми голубыми глазами Лукас Фрост наблюдал за лордом Хантли, выходящим из дома леди Палмерстон. Он наблюдал за ним и, конечно же, видел цветы в его руках. Присмотревшись, Фрост с радостью заметил, что сюртук Филиппа обсыпан розовыми лепестками.

Фрост был в курсе того, что Филипп заходил и накануне. Об этом ему доложил слуга, которому было поручено следить за домом. Кому-то покажется гнусным давать такое поручение лакею, но Фрост рассматривал подобные действия как защитную меру. Однажды он уже потерял Анджелу и не хотел упустить ее на этот раз.

Ему нравилось в ней все: наивность, простодушие, скромность. Он любил в ней это наивно-удивленное отношение к миру, ее веру в его порядочность, хотя в свое время он взял ее обманом. А потом в один день все это разрушилось из-за плохо продуманного плана. Но он во что бы то ни стало, вернет то, что потерял тогда.

Из-за долгов отца он вынужден был жениться на Беатрис Гилфорд. Она была дочерью торговца, имела простые, слегка грубоватые манеры и была хорошо образована. Но Беатрис была богата и своим приданым, по сути, купила право носить его титул.

Сначала она запоем читала книги о древнем мире, а потом предпочла ему другого мужчину. Но Лукасу было все равно, потому что он всегда любил другую женщину. Он всей душой любил Анджелу. Но вынужден был жениться на Беатрис.

Он разработал целый план, чтобы сохранить Анджелу, задумываясь над тем, чем все это может обернуться. Началось с того, что отец Анджелы предложил гораздо меньшее приданое, чем мистер Гилфорд. Потом Салливан-старший вызвал его на дуэль, вместо того чтобы выгнать дочь вместе с Лукасом. Конечно, на дуэли Лукас стрелял мимо, но у отца Анджелы случился сердечный приступ. Формально его вины в смерти старшего Салливана не было. Но он постоянно ощущал себя виноватым в смерти ее отца, словно это его пуля попала в сердце старика.

Семь лет пришлось ждать Лукасу, чтобы судьба предоставила ему шанс исправить свой ужасный поступок. Он женится на Анджеле и вернет ее доброе имя. Конечно, замужество не вернет Анджеле отца, но может сделать его смерть чуть менее бессмысленной. И, в конце концов, измученная душа Лукаса успокоится.

И, в общем, все шло хорошо. Но тут появился лорд Хантли. Подозрения у Лукаса возникли после того, как в рисунке Анджеды он разглядел его черты. Она с ним знакома? Неужели другой мужчина был с его женщиной? Ведь он все еще продолжал считать ее «своей». Но Анджела никогда не говорила о нем, и никто не знал его местонахождения. И все же этот факт не давал Лукасу покоя. Как могут появиться соперничающие претенденты на руку девушки с погубленной репутацией? И как он может проиграть в этом соперничестве лорду Хантли, пользующемуся такой дурной славой?

Но Хантли появляется уже во второй раз. Лукас видел, как он смотрел на Анджелу, заметил ее долгий ответный взгляд. Он запаниковал и предложил эту ловушку на уик-энд, а она пока не дала согласия. Наверно, он поторопился и напугал девушку. А может быть, он уже опоздал?

Если судить по внешнему виду Филиппа Хантли, Анджела явно была разгневана во время их беседы. Пожалуй, сейчас самое время нанести визит.

— Мисс Салливан нет дома, — заявил дворецкий.

— Но я… наблюдал и не видел, чтобы она выходила. — Слова вылетели у него из уст раньше, чем он смог их обдумать. Дворецкий лишь удивленно поднял брови, давая понять гостю, что он сказал лишнее.

— Вы можете оставить вашу карточку.

Лукас так и сделал, хотя дворецкий прекрасно знал его. Он регулярно наносил визиты в этот дом, с самого начала сезона.

А теперь он ее теряет. Но она так нужна ему, черт побери! Он должен жениться на ней и исправить то зло, которое когда-то причинил! Чтобы ночами можно было спать спокойно и в своих снах не видеть глаза ее мертвого отца. Он теряет свой шанс на искупление, и кое-кому это не пройдет даром!

 

Глава 18

Анджеле не пришлось искать Лукаса Фроста. Она не пробыла на балу и пяти минут, как он сам подошел к ней и, взяв под руку, утянул в укромный уголок.

Идя рядом с Фростом, Анджела искала глазами свою наставницу. Леди Палмерстон устремилась к гостям, и Анджела потеряла ее из виду.

— Вас не было дома, когда я заходил сегодня днем. Где ты была? — спросил Лукас, когда закончился обмен вступительными, ничего не значащими любезностями.

Его голос звучал ровно, но в нем прорывались обвинительные нотки. Он словно требовал, чтобы отныне ее жизнь подчинялась его распорядку. Когда-то такое было возможно, но не теперь.

— Я работала над иллюстрациями, — честно ответила Анджела.

— Вместо этого вам следовало принять меня, — упрекнул ее Лукас, и в груди у нее что-то начало медленно сжиматься. Ей не понравился тон, которым он разговаривал с ней.

— Вы о чем-то хотели со мной поговорить? — без обиняков спросила она, глядя ему прямо в глаза.

Они были такими холодными, такими голубыми. Она не могла припомнить, были ли они такими же холодными несколько лет назад.

— Нет, я просто подумал, что заслуживаю больше внимания, чем рисунки. После всего, что нам вместе пришлось пережить…

Она горько рассмеялась. Все, что мы пережили «вместе». Какая чушь! Правда состояла в том, что страдать ей пришлось одной. И сейчас она испытывала боль. Ее смех резко оборвался.

— Отпустите руку, вы делаете мне больно, — холодно сказала Анджела.

— Извините, я случайно.

Искреннее сожаление читалось на его лице. Лукас ослабил хватку, но руку не отпустил. И она поняла, что он, без сомнения, испытывает к ней довольно сильное чувство. Но она не разделяла его.

— Все в порядке, — автоматически ответила она, хотя это было далеко не так.

— Итак, вы согласны принять мое приглашение? — Он практически умолял Анджелу, она видела эту мольбу в его глазах. Именно поэтому ей не хотелось оставаться с ним наедине или полагаться на свой собственный здравый смысл. Потому что даже сейчас она готова была согласиться, лишь бы не задеть его чувств.

Но она еще раз глянула в его глаза и поняла, что жаждет видеть перед собой теплые темные глаза Филиппа, а не холодные голубые…

— Я не могу поехать с вами, Лукас. Мне очень жаль…

— Позвольте пригласить вас на тур вальса.

Анджела знала этот голос. Он был низкий, теплый и принадлежал Филиппу. Он прошептал эти слова ей и только ей одной. Прошло столько времени, а он все еще заставляет ее сердце биться быстрее и сильнее.

Анджела оглянулась по сторонам и увидела, что ее тетушка, занятая разговором с леди Стилмор, не обращает на свою племянницу ни малейшего внимания. Это, конечно, не имело значения, ведь разрешения ей не требовалось. Анджеле просто необходимо было чуть помедлить, чтобы ушло ее сегодняшнее раздражение. Остались сомнения, неуверенность и замешательство. Не изменилось лишь одно: ни один мужчина, ни до, ни после, не вызывал у нее таких чувств. Он знал ее такой, какой не знал никто, и это пугало ее, но в то же время давало ощущение безопасности. Когда Филипп смотрел на нее, прикасался к ней или просто стоял рядом, она чувствовала его каждой своей клеточкой и оттого, что он был так близок, буквально теряла рассудок.

Сегодня вечером она хотела расслабиться. Филипп нежно взял Анджелу под локоть. Она повернулась и посмотрела на него. Его легкая, соблазняющая улыбка сказала ей все. «Скажи «да». Ты ведь знаешь, что хочешь».

И она сказала «да».

Днем Анджела не смогла толком рассмотреть Филиппа, поскольку вспышка гнева затуманила ей зрение. Да к тому же она так увлеченно стегала его цветами. Сейчас, когда он держал ее в объятиях, и они медленно двигались в вальсе, у нее была возможность рассмотреть его. Званый вечер близился к завершению. Свечи догорали, и в зале стало темнее. Остававшиеся гости быстро соскальзывали на новую, более высокую ступень раскованности. Оркестр продолжал играть.

Анджела вспомнила тот случай, когда она побрила его, а потом сказала, что у него «почти цивилизованный вид». И даже теперь, в идеально сидящем костюме, с тщательно завязанным накрахмаленным галстуком; упор был на слове «почти». Он вел ее в танце, безупречно выполняя все па под превосходную музыку, но все еще казался лишь «почти» цивилизованным. Соблюдались все правила приличия (и внешнего вида), но было что-то первобытное в том, как он смотрел на нее, как держал руку на ее талии, и что она ощущала при этом прикосновении. Ей почему-то казалось, что в любую секунду он, как дикарь, может схватить ее и, перебросив через плечо, унести в свое логово.

Ее рука, как и полагалось, лежала на его плече. Но тело Филиппа казалось ей более сильным, окрепшим, не таким, каким она помнила его. Он изменился, или стираются ее воспоминания? Может быть, в ней проснулась необузданная дикарка, которая хочет чувствовать его грудь под своими ладонями, ощущать своим телом его кожу, его мускулатуру. Она хорошо помнила эти ощущения, и не только потому, что запечатлела их на своих рисунках. Почти год она была в плену его изображений. Теперь она жаждала реальности.

Стараясь сохранить на лице нейтральную улыбку, она в очередном па приблизилась к нему настолько, что казалось, еще чуть-чуть, и она сможет поцеловать его. Наверное, он с радостью ответит на поцелуй, но вот поцелует ли он ее по окончании церемонии венчания?

Почувствовав ее «призыв», Филипп чуть сильнее привлек ее к себе, и Анджела, рискуя вызвать всеобщее осуждение, еще ближе прижалась к нему.

— Ты создаешь для меня массу проблем, — сказал он охрипшим голосом.

Анджела рассмеялась:

— Я создаю проблемы? И это говоришь ты?

— Я пытаюсь быть праведным, а ты заставляешь меня быть порочным.

Эти слова он прошептал, приблизившись настолько, насколько еще позволяли приличия. И продолжал шептать всякие грешные слова, которые ему так давно хотелось ей сказать. О том, как он будет снимать с нее платье, о том, как соскользнет шелк с ее плеч и он сможет покрывать поцелуями и ласкать ее обнаженную кожу. О том, как он будет целовать ее грудь. Он говорил и говорил, но музыка звучала так громко, а ее воображение рисовало такие картины, что Анджела закусила губу, чтобы подавить стон.

Анджела закрыла глаза. Она не осознавала, что прижалась к нему вплотную, пока не почувствовала упругую твердость его возбужденного естества.

Анджела отпрянула, моля Бога, чтобы никто не заметил, как неприлично близко сошлись в вальсе Филипп Кенсингтон и Анджела Салливан. Мельком она взглянула на кружащиеся пары, но все они были заняты исключительно собой. Слава Богу, они ни разу не сбились в танце, несмотря на то, что ее юбки порой захлестывались вокруг их ног. Как ей хотелось, чтобы так же переплелись их тела, чтобы они стали единым целым, и чтобы страсть окончательно поглотила их!

Как она хотела этого! Как она жаждала!

Но он ничего не говорил об утре, которое наступает вслед за ночью любви. Она живо могла представить себе все яркие чувственные образы, которые он описывал. Но также легко она могла представить и ту сердечную боль, которую испытываешь на следующее утро, просыпаясь одна. Она могла нарисовать в своем воображении отпечатки их тел на постели и пустое место, где он лежал, — и все это в холодном утреннем свете. И это было словно ушат ледяной воды на разгоряченное тело, поскольку ее кожа все еще пылала. Анджела была уверена, что горит с головы до пят.

Оркестр доиграл, и Филипп, замолчав, предложил ей выйти на террасу. Она кивнула в знак согласия, чувствуя, что сейчас ей как никогда необходим прохладный воздух.

Лукас Фрост был обеспокоен и разгорячен, но по совершенно иной причине. Ярость переполняла его после того, как он увидел, что Филипп Кенсингтон ведет себя так, словно Анджела принадлежит ему. Но это невозможно, потому что Анджела принадлежит только ему, Лукасу.

Ярость разгоралась, словно пожар в лесу, и уже пульсировала в висках, когда он наблюдал, с каким упоением Анджела вальсирует с другим мужчиной. Он видел, как она прикрыла глаза, как румянец покрыл ее щеки, потом спустился к лифу. Он видел, как сближаются их тела. Это было непорядочно. Это было неправильно. Так не должно было быть. Она принадлежит ему.

Но он продолжал стоять, словно прикованный, потому что не осмеливался сделать то, что хотел, — пересечь зал, растолкав толпу разряженных гостей, и вырвать ее из объятий соперника. Хантли был крупнее Лукаса. И конечно, если здесь, в этом зале, Лукас будет избит до полусмерти, он не сможет жениться на Анджеле. Ему придется найти другой способ устранить соперника.

Он заставил себя сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Судьба снова свела его с Анджелой, и он никому ее не отдаст.

Вальс закончился, и Фрост увидел, как Филипп с Анджелой направились к выходу на террасу. Он последовал за ними, Оказавшись буквально в двух шагах от леди Палмерстон — наставницы Анджелы.

— Ну и ну, — услышал он ее бормотание, — лорд Хантли на террасе наедине с молодой незамужней девушкой. Я просто поражена.

В ее голосе слышался неприкрытый сарказм. Действительно, ведь Филиппа уже не раз заставали на террасе или в саду с молодыми леди. И в голове у Лукаса начал вырисовываться план. От возбуждения сердце забилось сильнее.

— Анджела, ты готова отправиться домой? У меня что-то разболелась голова.

Лукас отодвинулся в тень, чтобы его не заметили. Вскоре после, отъезда Анджелы и леди Палмерстон он сел в свой экипаж и приказал кучеру ехать к особняку Кристины Грей.

— Добрый вечер, Лукас, давненько ты не заглядывал, — произнесла Кристина, наполняя бокалы.

От внимания Лукаса не укрылось, что под ее шелковым красным одеянием ничего не было. Ее платье не было украшено кружевами, бусами или вышивкой. Кристина в этом не нуждалась. Но это его не заинтересовало и не отвлекло от цели визита. Он давно знал, и не понаслышке, на что способна и чем она может порадовать мужчину. У него не было особых обязательств перед женой, которая не хранила ему верность.

Кристина была куртизанкой. Ее приобщение к этой древнейшей профессии произошло всецело благодаря непорядочности Филиппа Кенсингтона. Они встретились в Италии, как рассказала Кристина Лукасу однажды ночью, и он ей сразу понравился. Он был молод, красив, богат, свободен, раскован, почти всегда под хмельком… Ей довольно быстро удалось соблазнить его и таким образом реализовать первую часть своего плана, но вторая часть этого плана — женить Филиппа на себе — потерпела провал. Она не могла предположить, что Филипп вдруг исчезнет.

— Не важно, — любила повторять она, — мой отец хотел, чтобы я заполучила герцога. Теперь у меня их дюжина.

Протянув Лукасу бокал, Кристина свернулась клубочком на кушетке и жестом пригласила присоединиться к ней. Она положила руку ему на бедро и начала продвигаться выше.

— Я пришел сюда не за этим, — сказал он, но не стал убирать ее руку.

— А зачем же? — спросила она, запуская ногти в его плоть. — Уже три часа утра, черт возьми!

— Я пришел поговорить.

Она закатила глаза и откинулась назад. Он выпил немного бренди.

— Поговорить? В такую-то рань? — с недоверием произнесла она. — Тебе ведь известно, что мужчины приходят сюда не за этим.

— У меня к тебе предложение… отомстить.

Она облизнула свои накрашенные губы, и взглянула на него с лукавым интересом.

— Ну, я слушаю, — сказала она, глядя на него через стекло бокала.

Лукас объяснил ей свой план.

— Это несложно. Но зачем?

— Потому что он хочет заполучить женщину, на которой я намерен жениться. Я могу потерять ее и не хочу этого допустить. Если она убедится в его легкомыслии, то не выйдет за него замуж.

Его эмоциональное признание не произвело впечатления на Кристину. Впрочем, это было не важно, лишь бы она смогла.

— А в чем же заключается месть? — спросила Кристина. Она не собиралась даже пальцем пошевелить, если это не сулило никакой выгоды.

— А разве тебе не хочется отомстить лорду Хантли за то, что он погубил тебя? — спросил Лукас. И отбросил пугающую мысль, которая заползла ему в голову. А что, если Анджела решит отомстить ему? Он причинил ей зло точно так же, как Хантли причинил зло Кристине. Эта мысль заставила его поторопиться с выполнением плана. Ему необходимо жениться на Анджеле как можно скорее.

— А почему ты думаешь, что я испытываю подобные чувства по отношению к лорду Хантли? — спросила Кристина.

— Но ведь это из-за него ты оказалась в таком положении?

Господи, а вдруг Анджела пошла по пути Кристины? И этим объясняется ее знакомство с Хантли. Но нет, она не могла так поступить. Только не Анджела.

— В таком положении? — размышляла Кристина. — Богатая и свободная? — В ее голосе звучал неприкрытый сарказм.

— Понятно. А если я помогу тебе стать еще богаче? Она прильнула к нему, коснувшись своим бюстом, едва прикрытым красным шелком, в то время как ее руки поглаживали его бедра наманикюренными пальчиками.

— Вот это уже интересней, — прошептала она.

Лукас вернулся домой на рассвете. Ему и заблудшей Кристине понадобился всего час, чтобы разработать безупречный план. Еще час потребовался на то, чтобы отпраздновать будущий успех. И когда он, наконец, рухнул в постель, ему немного полегчало. Скоро, женившись на Анджеле, он избавится от всех нынешних и будущих соперников.

 

Глава 19

Неделю спустя…

На званом вечере у леди Дерби Филипп стоял с Паркхерстом у карточных столов и наблюдал за игрой. За одним столом Престон Дрейк демонстрировал свои таланты, благодаря которым он приобрел славу лучшего игрока Англии. После этого вечера он, несомненно, станет еще и самым богатым. Желание принять участие в игре было настолько сильным, что даже пугало Филиппа. Ему несколько раз пришлось напоминать себе о том, что он банкрот. Кроме того, последний инцидент с кредиторами еще не забыт. Ему до сих пор приходится улаживать его последствия. Желание взять в руки колоду карт отступило. Он довольствовался наслаждением, которое получал от звука тасуемых карт, от громких голосов, озвучивавших ставки. Вскоре его мысли вернулись к воспоминаниям об одной необычной игре и необыкновенной женщине, принимавшей в ней участие. Филипп бросил взгляд на часы и подумал, что Анджела, должно быть, уже прибыла. И он, было, собрался пойти поискать ее, но к нему подошел Девон.

— Полагаю, это тебе, — сказал Девон, подавая ему записку.

— Ты читаешь мои письма? — раздраженно спросил Филипп.

— Лакей сказал, что ему велено передать это мне. Я не сомневался, что письмо адресовано мне, пока не прочитал. Ты же видишь, что здесь нет имени адресата, — справедливо заметил Девон.

— Так что же там написано, черт возьми? — нетерпеливо прервал их Паркхерст.

Филипп быстро прочитал коротенькую записку и улыбнулся:

— Здесь говорится о том, что у меня еще есть надежда.

Прошу меня извинить, джентльмены, увидимся утром. За прошедшую неделю Анджела постепенно смягчилась.

Он навещал ее у леди Палмерстон каждый день. Он приносил цветы, хотя и эти букеты могла постичь участь первого, а еще подарил ей мягкую игрушку, объяснив, что этой штукой она может лупить его сколько угодно, поскольку вреда от этого не будет ни ему, ни игрушке.

— А я-то надеялась, что ты принесешь мне полное собрание сочинений Шекспира, — сказала она, принимая подарок и улыбаясь.

Потом он подарил ей альбом для рисования в жестком кожаном переплете. Он несколько часов бродил по книжным лавкам, стараясь найти самый лучший. Казалось, у него не было никаких других забот, кроме как придумывать способы завоевать ее снова. Но это занятие сейчас было для него самым увлекательным (и самым важным).

Леди Палмерстон также помогала ему. А зачем же иначе этой ярой защитнице нравственности нужно было изобретать предлоги, чтобы выйти из комнаты? От Филиппа не ускользало выражение растерянности на лице Анджелы, когда ее наставница выходила. И хотя ему казалось, что он умрет от напряжения, он не пытался поцеловать или обнять Анджелу.

Возвращаясь в гостиную и не замечая ничего подозрительного, леди Палмерстон каждый следующий день отсутствовала чуть дольше.

И вот сегодня…

В первые минуты после ухода наставницы (леди Палмерстон забыла обсудить с поваром меню) они вели ни к чему не обязывающий светский разговор, неумело притворяясь, что понятия не имеют, что последует дальше: Было так легко и так правильно сидеть рядом и беседовать о погоде, а уже через секунду прильнуть друг к другу для поцелуя.

Вначале Анджела сомневалась, ибо губы ее были закрыты. Филипп не принуждал ее, не подталкивал, не убеждал раскрыть губы. Он так долго ждал этого, что просто возможность находиться рядом с ней давала ему ощущение райского блаженства. Ее губы были еще нежнее, чем раньше.

Он взял ее руку в свою, их пальцы переплелись. И тут она ответила на его прикосновение и на его поцелуй, причем так, как может только мечтать мужчина.

Она крепко сжала его пальцы. Ее губы раскрылись, и она повела в этой любовной игре, скользнув своим языком между его губ. Он последовал ее примеру. В этом поцелуе были намеки на прошлое, равно как и соблазнительное, дразнящее обещание будущего.

Анджела коснулась рукой его щеки, крепко прижимая его к себе. Его прикосновение было нежным, и он чувствовал, что его сердце вот-вот выпрыгнет из груди, и это ощущение было необыкновенно приятным. Ведь никто и никогда не был с ним мягким, нежным и ласковым.

А именно это, он знал, было лекарством от той серой болезненной пустоты, которая всегда окружала его.

Филипп был уверен, что именно ее прикосновения заставляли его испытывать какие-то невероятные, неведомые ему прежде чувства. И он совершенно определенно знал, что ничьи другие ласки ему не нужны.

Филипп привлек Анджелу к себе, чтобы обнять ее как можно крепче. Но тут Анджела закрылась и слегка отстранилась, словно он пересек невидимую границу.

Что-то удерживало ее, но что именно — он не знал. А спросить ему не удалось. В эту минуту возвратилась леди Палмерстон, которая подозрительно оглядела их и завела разговор о каких-то пустяках, на чем Филипп, слишком погруженный в свои размышления, никак не мог сосредоточиться.

Филиппу вдруг захотелось вновь оказаться вместе с Анджелой в монастыре, ведь там они могли встречаться сколько угодно. А если он совершал промах, то все равно мог рассчитывать, что она придет к нему на следующий день. Но сейчас что-то пошло не так, что именно — он не знал, а спрашивать было ни в коем случае нельзя.

Входя в зал, Филипп сунул записку в карман. В ней было написано: «Встретимся в саду. А.». Радостное предвкушение охватило его, только одна мысль не давала ему покоя: ведь она там одна. Боже, неужели она не понимает, что это опасно? А вдруг до него там появится еще кто-нибудь, с менее благородными намерениями?

Но это приглашение могло означать только одно. Анджеле, также как и ему, хорошо было известно, что происходит в темных, укромных уголках садов и залов. Для этого не нужно было обладать собственным опытом. Девон рассказал ему, что они с Эмилией обвенчались благодаря ловушке, которая очень походила, как подозревал Филипп, на ту, в которую он спешил сейчас. Вряд ли леди Палмерстон станет повторяться, но, по правде говоря, ему это было безразлично.

Он, ни на кого не обращая внимания, прошел через душный зал, с трудом удерживаясь от того, чтобы не расталкивать снующих перед ним людей. С каждой секундой росла грозящая ей опасность. Он должен первым появиться возле нее. В несколько шагов он пересек террасу, подавив желание перепрыгнуть через ступеньки, и углубился в тень.

Сад был освещен лишь лунным светом. Живая изгородь и деревья, высаженные аллеями, превращали садовое пространство в сложный лабиринт с множеством укромных уголков. Идя по гравийной дорожке, он замечал, что не только им с Анджелой пришла в голову мысль уединиться в саду.

Им овладела тревога. Что-то было не так. Он ускорил шаг.

Филипп не сразу увидел ее. Она коснулась его руки, когда он почти прошел мимо. Он шагнул к ней. Через мгновение его глаза привыкли к темноте, и он ясно увидел перед собой женщину, но это была не Анджела.

— Я ждала тебя, — промурлыкала она. Она сделала шаг к нему и, тесно прижимаясь, обвила его руками.

От тяжелого запаха духов запершило в горле. Сначала он решил, что эта женщина его с кем-то перепутала.

— Пора нам закончить то, что мы когда-то начали, — прошептала она ему на ухо, и он сразу ее узнал. — Тебе так не кажется?

Филипп оцепенел. Это была женщина, к которой когда-то, очень давно, он чувствовал сильное влечение. Он отступил, но она последовала за ним, обвивая его, как виноградная лоза, которая душит дерево.

— Я даже сделаю это бесплатно, — прошептала Кристина Грей накрашенными губами.

— Нет, — твердо ответил он. Филипп резким движением снял ее руку со своей шеи и жестко отвел в сторону. Кристина попыталась обнять его свободной рукой, но Филипп, теперь уже раздраженно, схватил ее за запястья и отстранился. Он не хотел, чтобы она к нему прикасалась. — Что ты делаешь, черт возьми? — процедил он сквозь зубы.

Кристина лишь улыбнулась или усмехнулась. В желудке у него все скрутилось. Она слегка кивнула головой в сторону гравийной Дорожки, откуда послышались чьи-то шаги.

Филипп отпустил ее запястья и сделал шаг назад, но было уже слишком поздно.

Кристина вывернула одну руку, притянула его голову к себе и прижалась губами к его губам. Через мгновение он вырвался, но удар был уже нанесен.

Некогда он погубил ее, а сейчас она мстила ему.

Филипп моментально все понял, когда этот мерзавец Фрост сунул Анджеле в руку платок. Ему даже не пришлось доставать его из кармана, он пришел, держа его наготове, словно знал, что будут слезы. Или надеялся, что будут.

Филиппа подставили. Это была ловушка, чтобы опорочить его в глазах Анджелы. И только теперь он понял, насколько сильно Фрост хочет добиться ее. Филипп был так ослеплен своим собственным желанием, что недооценил соперника. Но он не потеряет ее из-за этого.

— Анджела, — начал он и сделал шаг к ней. Она отшатнулась.

— Это не то, что ты думаешь.

— Теперь я уже не знаю, что и думать, — сказала она холодно.

— Прошу нас извинить, — многозначительно сказала Кристина, — но у нас тут было одно незаконченное дело.

Ее намек был настолько ясен, что можно было уже и не проводить кончиком пальцев по галстуку и вниз до пояса брюк. Филипп отбросил ее руку, но это ее не смутило.

— Анджела, — начал Филипп.

Но Фрост прервал его.

— Пойдем, Анджела, — утешающе произнес он, норовя обнять ее за талию, в то время как Кристина пыталась обнять Филиппа. — Ты очень расстроена. Я провожу тебя домой, а эта парочка пусть заканчивает свои дела.

— Да, да, идите, идите, — легко сказала Кристина, словно обращаясь к ребенку. Чтобы подлить масла в огонь, она собственническим жестом поправила фалды его фрака. Она вцепилась в него, не позволив последовать за Анджелой, которая уже удалялась вместе с Лукасом, вежливо поддерживающим ее под руку.

Потом он увидел, как Лукас прижал Анджелу к себе: Кристина вцепилась в его жилетку.

Он видел, как Лукас губами коснулся лба Анджелы. Кристина ухватила его за лацканы.

Он видел, как Анджела попыталась уклониться от прикосновения Лукаса. Филипп оттолкнул руки Кристины.

Он больше не стал ждать, что будет дальше.

— Да прекрати ты, черт возьми! — проревел Филипп. — Ты уже добилась своего!

Она состроила недовольную гримасу, затем пожала плечами, признавая свое поражение.

— Можешь бежать за ними, — небрежно сказала она, хотя в этом не было необходимости, потому что Филипп был уже далеко.

Анджела танцевала с Лукасом. Вскоре Лукас прервал свой монолог о благословении судьбы, которая позволила им вновь встретиться, оказаться свободными, чтобы можно было вновь соединиться, и сказал:

— Надо же! Похоже, лорд Хантли очень торопится!

И он в очередном па развернул Анджелу, чтобы ей было видно, как Филипп нетерпеливо продвигается сквозь толпу в направлении террасы.

Не долго думая, она прервала танец и последовала за Филиппом. Если ее подозрения верны, она хочет увидеть его предательство собственными глазами. А ведь она постоянно о нем думала. Она была готова отдаться ему окончательно!

Лукас, не дожидаясь приглашения, последовал за ней в сад.

И тут ее глазам предстала сцена, которой она опасалась, и ее единственная мысль была о том, что она опять попала в ловушку. Она проклинала себя за то, что, не подумав, бросилась навстречу своему несчастью. Вновь.

Именно поэтому она просила свою наставницу не оставлять ее одну. Ей важно было чувствовать поддержку, а не полагаться только на свои желания и постоянно подводивший ее здравый смысл. Но где же сейчас ее тетушка? Почему ее нет рядом?

Ее любовь к Филиппу, смешанная с недоверием, заставила ее выйти в сад, где она стала свидетелем отвратительной сцены. У нее опять отняли надежды на будущее, разрушили все планы.

Став одной из героинь скандальной сцены, она видела все это как бы со стороны. Незамужняя женщина с сомнительным прошлым и мужчина, с которым она минуту назад кружилась в вальсе. Женщина с явно скандальной репутацией и известный повеса, которого часто заставали в подобных ситуациях. Они и она в укромном уголке сада — это просто скандал! Если только их застанут здесь… Ей придется вернуться в монастырь. Но как же восстает ее душа, когда она вспоминает об этом!

Или ей придется выйти замуж за Лукаса. Она не может любить его так, как любила когда-то. Она не собирается быть женой человека, который разрушил ее жизнь. Правда, иногда она пыталась убедить себя в обратном. Но тут вернулся Филипп…

Или ей придется выйти замуж за Филиппа? А он вновь и вновь будет причинять ей боль, потому что она его любит, но доверять ему не может. Только подумать! Он в объятиях другой женщины, в то время как совсем рядом его Анджела. Он даже не принял никаких мер предосторожности.

А потом Лукас попытался обнять ее, но она вырвалась и убежала, молясь о том, чтобы ее никто не увидел.

Но Лукас последовал за ней, схватил ее и прижал к себе. От его прикосновений ее бросило в дрожь — она безумно боялась, что их заметят, и изо всех сил пыталась вырваться из его объятий. Но было поздно: раздался скрип гравия, и на аллее появилась леди Палмерстон.

— Вы можете оставить мою племянницу? — ледяным тоном произнесла леди Палмерстон.

Лукас послушно опустил руки. Анджела тут же сделала шаг назад, потирая болевшее от его жесткой хватки плечо.

— Миледи, я хочу объяснить, — начал Лукас, но не успел продолжить, поскольку их внимание привлекли тяжелые шаги.

— Вы позволите? — обратился Филипп к Анджеле и леди Палмерстон. Анджела не поняла, а ее тетушке все стало ясно.

— Пожалуйста, — ответила леди Палмерстон, с любопытством взглянув на Филиппа.

Анджела вздрогнула, когда кулак Филиппа врезался в челюсть Лукаса. После второго удара тетушка взяла Анджелу под руку и повела ее в зал.

— Из-за тебя дерутся два кавалера. Как романтично! — размышляла леди Палмерстон.

— Да уж! — Так романтично, что я на грани обморока! — ответила Анджела, стараясь сдержать рвущиеся наружу рыдания.

Ясно различимый шум потасовки привлек внимание гостей, которые начали выходить из зала и с террасы, чтобы посмотреть, что происходит. К счастью, Анджеле и леди Палмерстон удалось остаться практически незамеченными, потому что они быстро двинулись в противоположном направлении.

Филипп присоединился к ним через несколько минут, когда они, стоя на подъездной дорожке, ожидали свою карету.

— Я провожу вас домой, — сказал Филипп, морщась и потирая руку. И снова, как в свое время в монастыре, Анджела почувствовала жалость к этому большому и сильному мужчине. Он повредил руку, защищая ее. Ей так хотелось взять его руку в свою, и не только для того, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.

Но, черт возьми, он был с другой женщиной, а ведь еще сегодня днем она думала, что он принадлежит только ей. И вот сейчас она видела следы губной помады, которые оставила на его рубашке и галстуке эта недостойная женщина. Пятно бросалось в глаза и словно насмехалось над ней.

Опасаясь, что жалость уступит место гневу, и она просто задушит его этим перепачканным галстуком, Анджела отвернулась. Лакей открыл дверцу прибывшего экипажа. Анджела и Дора поднялись в карету. Филипп последовал за ними.

— А вы куда, хотела бы я знать? — строго спросила Анджела.

— В самом деле, Филипп, вы могли бы нанести нам визит завтра, как и подобает раскаивающемуся воспитанному джентльмену, — поддержала ее тетушка.

— И дать ей шанс вновь сбежать от меня? — ответил Филипп, глядя на Анджелу. — Ну, уж нет, Анджела, тебе придется меня выслушать.

Ей хотелось закрыть уши руками и повторять любую бессмыслицу, лишь бы не слышать ни единого слова. Но нет, она не будет вести себя как ребенок. Молча, она села на диван экипажа и бросила на него самый высокомерный взгляд, на который только была способна.

— Ну что ж. Давайте выслушаем ваши оправдания.

Филипп рассказал о том, как он получил записку, подписанную единственной буквой «А», и решил, будто записка от нее.

— Как тебе могло прийти в голову, что я способна на что-то подобное?

— Примите во внимание, что мне хотелось так думать. Я даже не предполагал, что могу угодить в ловушку.

— Интересно, — пробормотала леди Палмерстон.

— А как вы, — Филипп повернулся к леди Палмерстон, — могли допустить, что она будет бродить по саду наедине с таким типом, как Фрост? Вы ее наставница, а это означает, что вы должны всегда быть рядом и не позволять ей оставаться наедине с такими типами, как…

— …вы, — с готовностью закончила леди Палмерстон. — Я была там все это время, а вы были слишком заняты и не замечали меня.

— Я был слишком занят тем, что устроил этому ублюдку выволочку, которую он заслужил за то, что причинил тебе боль.

— Анджела, я думаю, что Филипп тебя действительно любит, — заявила леди Палмерстон.

— Он выбрал интересный способ доказывать это, — ответила Анджела.

— Продолжайте ваш рассказ, Филипп, — поддержала его тетушка.

— Я искал тебя, но в этот момент Кристина…

— Так вы ее знаете! — охнула Анджела, потерявшая надежду на то, что это всего лишь недоразумение и его приняли за другого. — Откуда? Значит, вы лгали мне, когда сегодня днем сказали, что я единственная?

Тетушка тихонько застонала. Анджела, прищурившись, смотрела на Филиппа с подозрением.

— Я знал ее, — ответил он, — но много лет назад.

— А где вы, познакомились с ней, Филипп? — спросила Анджела, опасаясь, что ответ ей уже известен. Некогда он погубил эту женщину по имени Кристина. Она была одной из многих — отвергнутых и брошенных.

— Расскажите же, леди Палмерстон, — устало произнес Филипп. — Мне не хочется лишать вас этого удовольствия.

— Вы очень любезны, лорд Хантли, — усмехнулась Дора. — Кристина Грей была дочерью бывшего посла в Италии. Там Филипп с ней и познакомился, после того, как был вынужден сбежать из Англии после другой скандальной истории. Филиппа застигли, когда он собирался сбежать с Кристиной. Затея провалилась, не так ли? А сейчас она одна из самых популярных куртизанок Лондона.

— Мне кажется, эта история со временем потеряла некоторую точность в деталях.

— Только не говори мне, что и тогда тебя ввели в заблуждение.

— Я расскажу правду, несмотря на то, что она может показаться жестокой. Девушка предложила мне то, чего я хотел. Я вошел во вкус. Но я не скомпрометировал ее окончательно, поскольку первыми нас застали ее отец, его друзья и практически весь штат домашней прислуги. И у всей этой компании случайно оказался под рукой готовый брачный договор. А у Кристины на тот момент уже все вещи были сложены.

— Значит, это была ловушка, как и сегодня.

Нет необходимости утверждать, что такое оправдание было чертовски удобным.

— Я был молод, богат, должен был унаследовать титул герцога и любил выпить. Я был идеальной мишенью для ее планов. Не знаю, какой мотив был у нее сегодня, но…

— А теперь она содержанка, и в этом есть доля вашей вины.

А ведь если бы Анджела не ушла в монастырь, ее могла ожидать такая же судьба. Эта мысль пугала и разрывала сердце.

— А теперь она богаче всех нас и обладает большей властью, чем, если бы стала герцогиней. Она по-прежнему хитра и изворотлива. Безусловно, эту отвратительную интригу задумал Фрост, а она его сообщница.

— Зачем вы повторяете это? У вас нет доказательств того, что именно он подстроил все это. Думаю, в вас говорит ревность, — с вызовом произнесла Анджела.

— А разве вы были с ним в саду по какой-то иной причине? — спросил Филипп. — А если это так, то у вас нет оснований, злиться на меня.

— Не надо упрекать меня в этом. Он последовал за мной, если хотите знать, — ответила она. А потом прикусила язычок, потому что едва не добавила, что она-то невинна. Но ведь она не была таковой. Ей пришло в голову, что у Филиппа есть основания подозревать, что между ней и Лукасом сегодня вечером что-то произошло. Ведь он ухаживал за ней открыто, а Филиппу лучше, чем кому-либо, было известно об их прошлом.

— Я ни в чем не обвиняю тебя, Анджела. У меня нет никаких сомнений, — произнес он мягко, и это тронуло ее сердце. В отличие от нее, готовой обвинить Филиппа во всех смертных грехах, он считал ее невиновной. — Но как тебе пришло в голову искать меня в саду? И почему он был с тобой?

— Я видела, как ты поспешил в сад.

— Да, я торопился, потому что беспокоился, что ты будешь ждать меня в темноте, где тебя может подстерегать опасность.

— Это Лукас обратил мое внимание на то, что ты очень спешишь куда-то.

— Случайно заметил, не правда ли? И так же случайно у него под рукой оказался носовой платок, который он вложил тебе в руку. Хотя, надо заметить, ты не пролила ни слезинки. Потому что увидела то, что ожидала увидеть.

Анджела не ответила. Она отвернулась и стала смотреть в окно кареты, хотя мало что можно было разглядеть в темноте. Неужели Лукас действительно все это подстроил?

Он действительно обратил внимание на то, что Филипп поспешил в сад. У него был наготове этот платок. И ведь, Бог свидетель, она не посылала Филиппу эту записку.

Но с какой целью Лукас стал бы это делать? Если она нужна ему, то он просто может сделать ей предложение. Конечно, она бы ответила отказом, но ведь Лукасу об этом ничего не известно… или известно, поэтому он также предусмотрел, чтобы какой-нибудь сплетник застал их в компрометирующей ситуации. Неудивительно, что он так крепко держал ее, когда она пыталась вырваться.

Анджела вздохнула, потому что все улики были налицо и, похоже, она вновь доверилась не тому человеку.

— Ты не доверяешь мне, — сказал Филипп, словно прочитав ее мысли. Он не спрашивал, он утверждал, и, судя по интонации, эта правда только что пришла ему в голову. — Вот что удерживает тебя.

— Вы должны признать, Хантли, что ваше прошлое дает девушке все основания для этого, — вступила в разговор леди Палмерстон, напоминая о своем присутствии.

— Это правда, — сказала Анджела, слегка пожав плечами. Она отвернулась, успев краем глаза заметить на его лице искреннее страдание. Неужели он не может понять, что она просто пытается избежать новых терзаний? Разве он не видит, что она хочет доверять ему и готова отдаться ему без всяких опасений?

— Что, черт возьми, я должен сделать, чтобы доказать тебе, что мне нужна только ты одна и никто больше? Что я буду, верен тебе? Что я не покину тебя? Если, несмотря ни на что, ты хочешь, чтобы я насовсем ушел из твоей жизни, скажи мне об этом сейчас.

Его голос, его глаза буквально умоляли ее. И, на свой страх и риск, она решила ответить.

— Дайте мне подумать, — тихо произнесла она. Под стук колес экипажа, движущегося по булыжной мостовой, она размышляла о том, как им забыть о прошлом и начать новую жизнь. Потому что она действительно хотела доверять Филиппу и, наконец, избавиться от страхов, которые так долго живут в ее измученной душе. Если Филипп любит ее, он поможет ей.

Потом Анджела вспомнила о Лукасе, который вновь подло обманул ее, и, так же как в первый раз, его глупая интрига привела к печальным результатам.

Лукас тоже пытался построить их будущее на забвении прошлого. Но дело в том, что Лукас даже не мог заставить себя признать свою вину, не говоря уже о том, чтобы молить о прощении… И тут ее осенило.

— Ты мог бы попросить прощения у тех женщин, которых ты погубил, — сказала Анджела. — У каждой из них.

— Может быть, ты объяснишь, какое это имеет отношение к нам с тобой, и вообще, чего ты хочешь?

— Это будет правильно, и надо было это сделать еще несколько лет назад. Ведь если ты не раскаялся в том, что совершил, ты можешь вновь совершить это. И потом, я не хочу, чтобы нам доставляли неприятности отвергнутые тобой женщины.

Филипп не застонал и даже не запротестовал, он лишь широко улыбнулся.

— И все-таки ты меня любишь, — сказал он, словно раньше сомневался в этом. — Какой же я дурак!

— Конечно, люблю, глупец! — выпалила Анджела. — Но я боюсь, что ты можешь вновь причинить мне страдания. Я слишком безрассудно обращалась со своими чувствами и не хочу этого повторять.

— Если для тебя это так важно, я могу написать им письма и принесу им свои искренние извинения.

— И что же ты напишешь? «Дорогая, приношу вам свои извинения за то, что погубил вашу жизнь. С наилучшими пожеланиями. Филипп»?

— Ну, что-то вроде этого, — ответил он уклончиво.

— Нет. Ты должен встретиться с каждой из них и попросить прощения лично.

— Сомневаюсь, что меня встретят с распростертыми объятиями, — произнес он, явно испытывая неловкость. Он заерзал на сиденье и с тоской посмотрел в окно кареты.

— Но ты можешь хотя бы попытаться, верно? — спросила она.

Он посмотрел ей в глаза и после небольшой паузы ответил:

— Я могу попытаться, Анджела, ради тебя. Но я бы хотел, чтобы ты отправилась вместе со мной. Прошу тебя.

— Хорошо, — согласилась Анджела. Таким образом, она сможет убедиться в том, что он сдержал слово.

И потом, ей интересно увидеть этих женщин. У нее с ними было много общего.

— Я рада буду составить вам компанию, — выразила свое желание леди Палмерстон, — поскольку вы, Филипп, требовали, чтобы вашу дорогую Анджелу сопровождала наставница.

Анджела чуть не рассмеялась, увидев выражение лица Филиппа. Он был похож на мальчика, которому сделали подарок, но тут же отняли его. Правда, он быстро овладел собой и нахмурился, понимая, что бесполезно убеждать леди Палмерстон позволить им отправиться одним.

— Есть только одна небольшая проблема, — сказал Филипп, явно чувствуя себя не в своей тарелке. — Я не поддерживал с ними никаких отношений, а прошло уже немало времени…

— Ты даже не помнишь их!

— Помню, но я не знаю…

— Ничего страшного. Я знаю их всех, и мне нетрудно будет разузнать, где они проживают, — перебила его леди Палмерстон.

— Естественно, — одновременно пробормотали они оба, и в этот момент экипаж остановился.

Филипп проводил их до дверей, поцеловал Анджелу в щеку, пожелал спокойной ночи и пообещал навестить завтра.

И Анджела осмелилась поверить, что он сдержит свое слово.

— Пожалуй, он прав, — заметила она своей тетушке, когда они поднимались по лестнице в спальни.

— Относительно чего, дорогая?

— Вы не были там, — призналась Анджела, хотя ей не хотелось возражать тетушке. Но ведь она обещала не оставлять ее одну ни с одним мужчиной и не сдержала слова, что едва не привело к губительным последствиям.

— Но я была там, Анджела, — мягко произнесла тетя. — Я не могу позволить, чтобы тебе причинили зло или заставили страдать. Но тебе необходимо научиться доверять своему сердцу и разуму. Ты никогда не освоишь эту науку, если будешь полагаться не на себя, а на кого-то другого.

 

Глава 20

На следующий день

Если просто сидеть в гостиной леди Палмерстон, и слушать о своих прошлых прегрешениях, было сродни мукам ада, то можно себе представить, какими терзаниями обернутся для него визиты ко всем этим женщинам.

Он знал, что невиновен и в половине приписываемых ему прегрешений. Но и второй половины было достаточно, чтобы испытывать раскаяние. Но если все, чего требует Анджела, — это извинение, и оно вполне устроит пострадавшую сторону, то он готов пойти на это. Все, что он должен сделать, — это встретиться с ними и попросить прощения.

Это он понял, стоило ему взглянуть на Анджелу и увидеть, как она улыбается.

— Первой была мисс Эмили Престон. Седьмая дочь барона Рэглана. Последнее, что я о ней слышала, так это то, что она вернулась в Англию и проживает в Оксфордшире, если я не ошибаюсь, — сказала леди Палмерстон. — Она недолго пробыла в Лондоне. Я думаю, меньше месяца.

— Как давно это было? — спросила Анджела.

— Девять лет назад, — ответила леди Палмерстон.

— А следующая? — спросил Филипп, поторапливая ее, чтобы быстрее покончить со всем этим. Смутные воспоминания начали всплывать в его голове, но думать сейчас не хотелось.

— А затем была Лайла Олторп, она теперь графиня, — сказала леди Палмерстон с довольной улыбкой. — Сам Принни пожаловал им с мужем графский титул. Я присутствовала на их свадьбе.

— В самом деле? — удивился Филипп, подумав, что и он мог знать об этом, если бы, как все, читал газеты. Но она была замужем, их принимал сам король, значит, их неудавшийся роман не отразился на ее будущем.

— Припоминаю, что читала об этом, — добавила Анджела. — Они с мужем были агентами. А графский титул стал им наградой за службу на благо страны.

— Филипп, ведь именно ты подмочил ее репутацию во время ее первого выхода в свет, и произошло это в течение первого же часа, — напомнила ему леди Палмерстон.

— Да, верно. Но ничего страшного не произошло. Нас застали через пять минут после того, как мы вышли из зала. Недостаточно времени, чтобы…

— Тем не менее, вас застали, — перебила его леди Палмерстон. — Дальше идет Кристина Грей.

— Ну, уж ее-то мы пропустим, — сказал Филипп. В любом случае счеты уже сведены.

— Нет. Она, несомненно, все еще таит зло и, как ты убедился, готова предпринимать какие-то действия, — ответила Анджела. — И более того…

— Только не вздумай сказать то, что я боюсь услышать, — осторожно произнес Филипп.

— Мне любопытно было бы взглянуть на бордель, — простодушно сказала Анджела.

— Должна признаться, мне тоже, — добавила леди Палмерстон.

— Богатые содержанки не живут в борделях. Она, вероятно, проживает в роскошных апартаментах, которые ей оплачивает очередной любовник. Нет, туда мы ни за что не пойдем, потому что если вас там застанут, вы никогда не восстановите свою репутацию.

— Какой, однако, приступ собственнических чувств! — съязвила Анджела.

— Лишить нас такого развлечения, — обиделась леди Палмерстон.

— Вам это кажется развлечением?

— Думаю, что один ты к ней не пойдешь, — решительно заявила Анджела.

— И теперь — леди Графтон, — продолжила перечисление тетушка. — Она живет в деревне одна, с сыном.

На самом деле с его сыном, если верить слухам. Но упоминать об этом было совсем не обязательно. Судя по наступившему в гостиной молчанию, Филипп понял, что обе дамы сейчас думают об одном и том же… Верны ли эти слухи?

Он никогда не видел этого ребенка и не собирался этого делать. Но что, если у него и в самом деле есть сын? Вопрос был слишком серьезным, чтобы размышлять над этим, поэтому Филипп, по обыкновению, проигнорировал его.

— Сегодня утром я составила для нас маршрут. Абсолютно уверена, что приносила его сюда, — пробормотала леди Палмерстон, перебирая стопку газет и приглашений на столике рядом с ее креслом.

— Может быть, вы оставили его на письменном столе наверху, — предположила Анджела. Судя по тому, с какой преувеличенной озабоченностью Анджела перебирала бумаги, Филиппу стало ясно, что она очень довольна своей уловкой, которая позволяла ей остаться наедине с ним. Леди Палмерстон бросила на нее испытующий взгляд, потом посмотрела на Филиппа, словно предостерегая его от каких-либо действий.

— Я вернусь через минуту, — заявила она и вышла в холл. Двери в гостиную остались слегка приоткрытыми.

Анджела знала, что она требует от Филиппа слишком многого. Но восстановить утраченное доверие непросто. Сомнения не так легко рассеять. Разбитое сердце — это не смертельно, если нанесен один удар или даже два, но Анджела не хотела больше рисковать.

Она не сомневалась, что Филипп любит ее. Она лишь не знала, насколько сильна его любовь. Она дважды доверила мужчинам свое сердце.

И они оба покинули ее. Хотя потом вернулись. Она понимала, что судьба может подарить и второй шанс. Но это не означает, что она должна во второй раз совершить ту же ошибку.

Надо признать, что она не доверяла не только Филиппу, она не доверяла и самой себе. И поэтому Анджела с такой легкостью решилась сопровождать Филиппа в компании леди Палмерстон, которая не позволит ей вновь так легко отдать свое сердце и свое тело, невзирая на то, что предоставляет Анджеле массу возможностей сделать это.

— Филипп, спасибо тебе.

— Ш-ш-ш!

Он прижал палец к ее губам, призывая ее замолчать, и она была рада. Она не знала, что сказать. И тогда он прижался своими губами к ее губам.

И она не смогла не ответить на это прикосновение. Она раскрыла губы и полностью отдалась поцелую. Это не было сражением, которое она хотела выиграть. Она сдалась быстро и легко, чувствуя, что ей удалось получить награду — удовольствие, которого она не переставала страстно желать.

И в этот момент разум уступил место чувствам. Их дыхание слилось. Филипп стал источником и причиной окативших ее горячих волн. Она изголодалась по нему, и он тоже. Есть некоторые вещи, которые девушки понимают без слов.

И она осознавала, что если сейчас не прервать этот поцелуй, то все закончится тем, что они займутся любовью прямо на полу гостиной леди Палмерстон.

Они оба отпрянули друг от друга, заслышав шаги спускающейся по лестнице тетушки. Когда леди Палмерстон вошла, она не увидела ничего компрометирующего, хотя Филипп и Анджела выглядели чуточку счастливее…

Филипп оставил леди Палмерстон и Анджелу и вошел в клуб «Уайтс», где договорился встретиться с Паркхерстом. Прибыв туда, он рад был узнать, что, несмотря на долгое отсутствие в Лондоне, его не вывели из состава клуба.

Он прошел мимо столов, за которыми шла игра. Хотя это далось ему нелегко, он отклонил предложение присоединиться. Он нашел Паркхерста в дальней комнате, где тот попивал бренди, наблюдая за игрой в бильярд. Последний шар оказался в лузе, и новые игроки поднялись со своих мест, чтобы сделать ставки на одну игру. Филиппу очень хотелось самому взять в руки кий, но вместо этого они с Паркхерстом уселись в кожаные кресла.

Официант принес им бренди. Филиппу все еще доставляло большое удовольствие ощущать в своей руке бокал с бренди. К тому же объяснить Паркхерсту, что ему не хочется пить, было бы сложнее, чем объяснить, почему ему не хочется дышать. Гораздо проще было поставить стакан на стоявший рядом столик и время от времени брать его в руки.

— А, — выдохнул Паркхерст, сделав глоток, — передышка от женского засилья в моем доме.

— Твоя жена не выражает недовольства по поводу того, что ты проводишь здесь довольно много времени?

— Нет, черт возьми. По-моему, в контракте было записано, что я имею право на посещение клуба. Это позволяет мне выбираться из дома и не мешать ей. Я ведь женился главным образом потому, что матушка грозила лишить меня наследства.

— Кстати, как она поживает?

— Навещает нас три раза в неделю. Только что сбежал от очередного заседания. Между прочим, они как раз начали обсуждать тебя.

— Обычное дело. Что я натворил на этот раз?

— Обсуждение твоего появления на балу заняло не меньше десяти минут, причем говорила в основном моя матушка. Мой вклад в разговор состоял только в констатации того факта, что ты всего лишь вошел в зал, и ничего интересного за этим не последовало.

— Согласен.

— Но потом тебе пришлось выйти в сад и пару раз врезать Фросту. Это происшествие вызвало к жизни целую лекцию на тему о плачевном состоянии мужской морали и неспособности некоторых джентльменов владеть собой, а также дурной привычке давать волю кулакам. Но гораздо больше всех, в том числе и мою матушку, интересовала причина, по которой ты его поколотил. Говорят, что это из-за мисс Салливан. Некоторые видели, как она уходила с места происшествия. Ее спасло только то, что она была с леди Палмерстон.

— Скажу тебе по секрету, Паркхерст, я действительно поколотил этого мерзавца из-за Анджелы.

— Ну и дела! — медленно произнес Паркхерст с идиотской улыбочкой. — Я и подумать не мог, что доживу до того дня, когда ты будешь драться из-за какой-то женщины.

— Она не «какая-то», — сказал Филипп.

— Понятно. Но я не единственный, кого эта история шокировала. Тебе стоит взглянуть на запись ставок в букмекерском журнале. До твоего прихода я как раз занимался этим.

— И на что же делают ставки?

— Ну, поскольку видели, как вы с Фростом последовали за Анджелой, когда она выходила из сада после вашей стычки, все делают ставки на то, за кого же она выйдет замуж. Потому что она должна выйти замуж за одного из вас или покинуть Лондон, как утверждает моя матушка.

— Думаю, что ставки делаются не на меня, — проворчал Филипп.

— Определенно нет. Но черт поберу, Филипп, если ты поставишь сам на себя и выиграешь, ты станешь безумно богат.

— Ты считаешь, что честно ставить на самого себя, если от тебя самого зависит результат?

— Нет, это зависит не только от тебя, но и от девушки.

— Ты прав, — уступил Филипп. Он взял свой бокал, но вновь поставил его, не сделав ни глотка.

— Ну, хоть раз в жизни, — пробормотал Паркхерст, явно довольный собой.

— А тебе не кажется, что Анджела рассердится, если узнает, что я сделал ставку на нашу женитьбу? — спросил Филипп, хотя Паркхерст не мог иметь об этом ни малейшего понятия.

— А с какой стати она должна узнать об этом? — Паркхерст пожал плечами и сделал глоток.

Филипп посмотрел на него с недоверием.

— Если мы что-нибудь узнаем, то только благодаря болтливости женщин.

— Да, но они не могут болтать о том, что им неизвестно.

Паркхерст выглядел довольным, он был уверен, что сумел убедить Филиппа в своей правоте, а Филиппу хотелось, чтобы его убедили в этом.

— Да нет же, они могут и делают это, — словно читая наставление, проговорил Филипп. — То, что называется слухами, рождается из одной фразы, затем растет как снежный ком и превращается в «сведения из надежного источника». Более того, достаточно одному глупцу прокомментировать ставки чуть громче, чем нужно, и женщина обязательно это услышит. Потом она по секрету расскажет об этом своей лучшей подруге, та еще одной, разумеется, взяв клятву никому не говорить, и все…

— Можешь не продолжать, я понял. Но может быть, Анджеле это покажется романтичным, — предположил Паркхерст, пожав плечами и произнося слово «романтичный» словно впервые.

Может быть, да, а может быть, и нет.

Если он сделает ставку и проиграет, ничто уже не будет иметь значения. И все-таки он сделал ставку, потому что не смог удержаться от соблазна впервые в жизни поставить на самого себя.

 

Глава 21

На следующий день Лукас, по-прежнему продолжавший слежку за домом леди Палмерстон, стал свидетелем непонятного события — Хантли прибыл в дом леди Палмерстон с багажом!

Но затем на его глазах произошло еще более странное и ужасное событие. Лакеи начали выносить из особняка кофры, чемоданы и укладывать их в бледно-лиловый экипаж леди Палмерстон. Потом эта дама, сопровождаемая Анджелой, уселась в экипаж. К ним присоединился Филипп, а две горничные сели во второй.

Когда кареты отъехали, Лукас не раздумывая последовал за ними.

Первый визит был запланирован к Эмили Престон. С этой девушкой Филипп встречался так давно, что помнил о ней лишь то, что у нее были карие глаза, живой характер и поспешная интерлюдия в садах Воксхолла.

Он слегка опасался этого визита. Но, проведя шесть часов в экипаже с леди Палмерстон и Анджелой, он уже был готов на все, лишь бы покинуть это каретное заточение. Единственное, чего ему хотелось, — это заниматься любовью с Анджелой. Она сидела как раз напротив него, выглядела очень соблазнительно и время от времени украдкой одаривала его улыбкой. Но большую часть времени она была занята разговорами со своей тетушкой. Главной темой обсуждения была женская мода: прически, фасоны, шляпки. Какой крой лифа наиболее выгодно подчеркивает достоинства фигуры? Какие ткани и цвета лучше всего подходят к тому или иному времени года? Затем они перешли к обсуждению нарядов дам высшего света. Их оценки варьировались от уничижительной критики до восхищения.

Через какое-то время они остановились на постоялом дворе, чтобы перекусить и сменить лошадей. Дальше Филипп предпочел ехать рядом с кучером, следующая часть поездки прошла в обсуждении пород лошадей, шансов на победу на скачках, выигрышей и проигрышей.

Посредством способов, о которых Филипп не имел ни малейшего представления, леди Палмерстон удалось узнать, что мисс Эмили Престон стала теперь миссис Эмили Эндрюс. Она со своим мужем и многочисленными детишками жила в уютном каменном загородном доме и владела приличным участком земли.

— Сообщите мистеру Эндрюсу, что у нас гости, — приказала Эмили Эндрюс скромной служанке.

— А как мне их представить, мадам? — робко спросила девушка.

— Глупость по молодости, — шутливо ответила миссис Эндрюс, в то время как ее окружили дети. — Билли, я сказала «нет»! Нельзя есть печенье до ужина. Престон, разве я тебе не говорила, что нельзя колотить сестренку?

— Говорила, что, в крайнем случае, можно, если она совсем меня выведет из себя, — откровенно призналась маленькая леди.

— Ничего подобного я не говорила. Отправляйтесь отсюда и не шалите. Пожалуйста, не обращайте на них внимания, — сказала миссис Эндрюс. — Проходите в гостиную.

Гостиная была очень скромной. Мебель прочная, но слегка потрепанная. Предметы обстановки были не самого лучшего качества, но ухоженными. Пол из твёрдой древесины сверкал, как и все остальное. Окна выходили на газон перед домом, и миссис Эндрюс села так, чтобы иметь возможность не выпускать из виду детей, игравших перед домом. В гостиную вошел хозяин дома и сел рядом с женой. Служанка внесла поднос с чаем.

— Не угодно ли чаю? — предложила хозяйка.

— С удовольствием, — в один голос ответили Анджела и леди Палмерстон.

— Филипп Кенсингтон. Лорд Хантли. Лорд и леди у меня в гостях. Миссис Смит будет вне себя от зависти. Что привело вас сюда?

— Миссис Эндрюс. Я приехал, чтобы извиниться за… — Филипп осекся, пытаясь найти нужные слова. Он не хотел оказаться бестактным или сказать что-то неуместное, тем более что ее муж вообще мог быть не в курсе. Ему может прийти в голову вызвать Филиппа на дуэль, чего Филиппу совсем не хотелось.

— За то, что испортили мою репутацию в глазах высшего света? — закончила за него миссис Эндрюс.

— Да. Или в чьих-то еще глазах. Я очень сожалею.

— Почему… О, это очень мило с вашей стороны! Я принимаю ваши извинения, хотя, вам следует об этом знать, я не слишком жалею о том, что произошло.

— О! — Три визитера воскликнули одновременно.

— Понимаете, высший свет казался мне удушающим. У моего отца было семь дочерей, и я была самой младшей. Отец обращался со мной как с сыном — мой младший брат умер во младенчестве. И это сослужило мне плохую службу, когда я начала выезжать.

— Действительно, — вставила леди Палмерстон, чтобы заполнить паузу.

— То же самое я говорила моей сестре, леди Лейфорд, которая вышла замуж за барона Лейфорда. Она сказала, что ямогу выбирать. Можно смириться и свыкнуться с этим. Но можно и отправиться домой. Третий вариант — выйти замуж за герцога, потому что герцогиням дозволяется делать все, что угодно. Я подумала, что «герцогиня» — это звучит неплохо, и выбрала третий вариант.

— И тут подвернулся я, — закончил за нее Филипп. Так его просто использовали? Неужели он оказался пешкой в чьей-то игре, как и в случае с Кристиной?

— Не совсем так. Как-то леди Хэмптон и я на балу завели разговор в дамской комнате, и она рассказала мне, что быть герцогиней — весьма утомительное занятие и что она, конечно же, не вольна в своих поступках и желаниях.

— И тогда вы решили вернуться домой? — предположила Анджела.

— Да. Потому что моя матушка, упокой Господь ее душу, написала мне, что Джон попросил моей руки. — Тут она замолчала и ласково погладила мужа по руке. — Я подумала, что он парень видный и в нем нет высокомерия и кичливости, которыми отличаются все эти лондонские джентльмены. Но у моей сестры были другие планы. Она не хотела отпускать меня домой, она считала, что я должна выбрать себе хорошую партию, что принесет пользу и ей. Стоит заметить, что мы с сестрой никогда особенно не ладили…

Это был долгий рассказ, который вкратце сводился к следующему: они не только не ладили, они просто терпеть не могли друг друга.

Она продолжала болтать, а Филипп искал в ней ту юную девушку, которую знал в былые времена. И понял, что ее глаза были по-прежнему яркими и живыми. В ней бурлила энергия, что было большой редкостью в изысканно воспитанных дамах высшего света. И он мог понять молодого повесу, каким он был тогда, который хотел насладиться такой непосредственной живостью.

Она не отвергла его ухаживаний, ведь он был молод, хорош собой и претендовал на знатный титул.

О последствиях он тогда не задумывался. И в этом случае отделался легко. Никто не вызвал его на дуэль. Никто не настаивал на женитьбе. За его спиной, конечно, шушукались. Правда, сейчас он нисколько не жалел, что не женился на такой болтушке. Филипп бросил взгляд на ее мужа, подумав, что жена ему и словечка не позволяет вставить.

— И тут я встретила вас, Филипп, вы позволите так обращаться к вам? Тогда я еще не решила окончательно, стать мне герцогиней или вернуться домой в Оксфордшир. Бог мой, как вы были красивы! Да и сейчас еще хоть куда! Мы повстречались на каком-то балу и станцевали пару танцев. А потом произошла эта история в Воксхолле. Думаю, нам не стоит углубляться в подробности.

«Это уж точно», — подумал Филипп.

— Я деревенская девушка, поэтому хорошо понимала, что мы делаем. А потом я пришла домой, сказала сестре, что стану герцогиней, и рассказала ей о вас. Она заявила, что вы никогда не женитесь на ком-то вроде меня. Вы были еще слишком молоды и считали себя выше других…

— Это правда.

— Должна признаться, что на следующий день, когда вы не появились, я была разочарована. И на следующий день.

Наверное, мне не стоило упоминать об этом в приличном обществе. Итак, я была погублена. И тогда меня отправили домой. Поначалу мой отец был в ярости. Угрожал поколотить меня, чтобы вправить мне мозги, и хотел поехать в Лондон встретиться с вами. Но он этого не сделал, поскольку ваш батюшка прислал ему письмо и предложил щедрые отступные при условии, что дуэль не состоится. Наверное, ваш отец боялся за вас, поскольку знал, что вы неважный стрелок.

— Неужели он это сделал?

Насчет денег Филипп знал. И знал, что эта женщина предпочла бы тысячу фунтов и брак с другим мужчиной, нежели замужество с ним. Но он понятия не имел о том, что его отец будет умолять спасти сына в письме, содержание которого могло стать известным широкой публике. Какая жалость, что старик не рассказал об этом Филиппу!

— Да. Я видела это письмо своими собственными глазами. Не помню точно, но ваш батюшка обращался к моему со словами о том, какое это горе для человека его положения потерять сына. И мой отец, потерявший своего единственного сына, понял его чувства. Это сыграло свою роль, как и то, что сумма, которую предложил ваш отец, была весьма существенной, а нам нужны были деньги на починку крыши, да и на приданое, чтобы я могла выйти замуж за Джона. И вот теперь у нас есть этот чудесный дом и пятеро замечательных ребятишек.

— Скоро будет шестеро, — сердито поправил ее супруг.

— Да, — сказала она, кладя руку себе на живот.

— А сколько им лет? — нервно спросил Филипп.

— Старшему, Билли, семь…

Филипп притворился, что продолжает слушать, но после этих слов он почувствовал облегчение и расслабился — не он отец мальчика.

— Джон, покажи Филиппу наше поместье. Мне бы хотелось обсудить с дамами лондонские новости.

Филипп и Джон Эндрюс обменялись понимающими взглядами, радуясь, что им не придется присутствовать при дамском разговоре. Они вышли из дома, и тут обнаружилось, что Джон в отсутствие жены довольно приятный собеседник. Он подробно рассказал о землях своего имения, о том, что он предпринял, чтобы привести их в порядок. Филипп слушал внимательно, беря на заметку то, что могло ему пригодиться в Астон-Хаусе.

Они прошли мимо огорода и направились к амбару, когда Филипп вдруг остановился.

— Я ведь и вам должен принести свои извинения.

— Приятно слышать, — ответил мистер Эндрюс. — Я, конечно же, был в ярости, когда узнал, что произошло между вами. Такое не укладывалось в представление о моей будущей жене. Но что значит одна ночь в сравнении с целой жизнью? Если бы этого не случилось, я, вряд ли мог рассчитывать на этот брак. Ее родители никогда бы не выдали свою дочь за такого, как я. Хотя они к тому времен почти разорились, гордости у них было, хоть отбавляй, а ведь у них в семье кроме Эмили еще шесть дочерей.

— Похоже, она счастлива с вами, но очень любит поговорить.

— Это вы точно подметили, — сказал мистер Эндрюс с улыбкой. — Моя жена болтушка! Хотя меня это не раздражает. Она за нас двоих говорит, и мне можно и помолчать. Она не возражает, лишь бы я ее слушал. Ну а я всегда могу сделать вид. Пусть этот опыт будет для вас свадебным подарком. Вы ведь собираетесь жениться на мисс Салливан, не так ли?

— Надеюсь.

— Полагаю, это была ее идея отправиться с извинениями — мужчине такое и в голову не придет.

— Чего не сделаешь ради женщин… — пробормотал Филипп, и мистер Эндрюс с ним полностью согласился.

В конце концов гости остались на ужин, об отказе хозяева и слышать не захотели.

— В гостинице готовят просто ужасно, — заявила миссис Эндрюс.

— Зато пиво отличное, — вставил мистер Эндрюс. Когда визит, наконец, подошел к концу, Филипп про себя отметил, что это посещение имело три благоприятных последствия. Во-первых, Филиппа простили. «С одним покончено, осталось еще три визита», — подумал он. Во-вторых, миссис Эндрюс значительно снизила интерес Анджелы и леди Палмерстон к обсуждению вопросов моды.

И, в-третьих, леди Палмерстон заявила, что она совершенно измучена, и рано отправилась спать.

Филипп с Анджелой уселись за столом в уголке гостиничного паба, несмотря на раннее время, в комнате было довольно темно. Завсегдатаи, пока относительно трезвые, еще только начинали стекаться сюда, поэтому в таверне было относительно тихо и спокойно. Помня о том, что говорила миссис Эндрюс относительно еды, да и воды тоже, они заказали себе по кружке пива.

— Я никогда не пробовала пиво, — сообщила Анджела, с любопытством и осторожностью посматривая на поставленную перед ней кружку.

— Возможно, после первого глотка ты решишь, что и впредь не будешь делать этого, — предупредил ее Филипп. Тем не менее, Анджела решила попробовать и поморщилась, ощутив горьковатый и определенно странный вкус. Филипп рассмеялся:

— Подумать только! Ты сидишь со мной в пабе и пьешь пиво. Да, это не та Анджела, что была в монастыре.

— Ты очень плохо на меня влияешь. И не только на меня. В доказательство своих слов она сделала еще один глоток.

— Ты не права. Слышала, что сказала миссис Эндрюс? Меня нельзя назвать совершенно невиновным, но я не один виноват в этой истории.

— Это ты должен был подумать о последствиях, — возразила Анджела. Она сделала еще один глоток, и пивной вкус уже не показался ей таким странным.

— Мне было всего восемнадцать, можно сказать — еще молоко на губах не обсохло, — заметил Филипп, и Анджела хихикнула. — Представь, что Уильям Слоун вдруг оказался в Лондоне с кучей денег, без всякого контроля, и все удовольствия Лондона к его услугам.

— О Боже! — воскликнула Анджела. Ее глаза широко раскрылись от ужаса представившейся ей картины.

— Вот именно. — Филипп поднес кружку к губам, но затем поставил обратно, так и не пригубив. — Пиво я никогда не любил, — сказал он решительно. — Но согласись, она выглядит счастливой. Так что для нее все сложилось наилучшим образом.

— Да, — вздохнула Анджела. — И эти очаровательные ребятишки.

— Очаровательные? Один из них в течение всего обеда кидал в тебя горох. Мне кажется, несколько горошин даже застряло у тебя в волосах.

— Правда?

— Позволь мне, — сказал Филипп и протянул руку через стол. Он достал горошину и ласково погладил Анджелу по щеке. Она улыбнулась:

— У него просто трудный возраст. Ты, наверное, в его возрасте делал то же самое.

— Делал. Но такие проказы были направлены исключительно на моего брата или, в крайнем случае, на гувернантку. Теперь я понимаю, почему отец держал нас в детской, пока мы не подросли.

— Кстати, о твоем отце, — начала Анджела, — ты ведь ничего не знал о письме и о соглашении?

— Я знал о деньгах и о том, что она приняла тысячу фунтов за отказ от замужества. А вот о письме я не знал.

— Знаешь, мне совершенно ясно, что он любил тебя. Иначе он не стал бы договариваться с ними, чтобы спасти тебя от дуэли.

— Я всегда считал, что я небезразличен ему как наследник, а мои проступки его волновали, поскольку могли опорочить его доброе имя. Честно говоря, я всегда думал, что он не питал ко мне отцовских чувств.

— Если ты серьезно задумаешься, то поймешь, что это не так. И потом, ты ведь был не единственным сыном.

— Об этом я не забываю. Между прочим, на моем фоне Девон казался просто идеалом. Да, возможно, отец меня все-таки любил. Но мне кажется, что было бы лучше, если бы он вообще не вмешивался. Тогда я научился бы разбираться с последствиями своих поступков намного раньше.

Филипп задумался.

Протянув руку, Анджела накрыла его ладонь. Он взял ее руку, провел большим пальцем по ее ладони, а потом их пальцы переплелись.

— Мой отец написал мне письмо незадолго до своей кончины, — сказал Филипп. — Я обнаружил его совсем недавно.

— О чем?

— Он пишет, что ему не хотелось бы, чтобы мне довелось испытать чувство вины, какое пришлось испытать ему.

— А ты испытываешь? — спросила она. Сначала Филипп застенчиво улыбнулся ей, но потом на его лице появилась хорошо знакомая озорная улыбка.

— Ну, в данный момент я сожалею о том, что мы не уединились в комнате. Но еще больше я жалею о том, что сделал замечание леди Палмерстон по поводу ее обязанностей наставницы. Если бы не это, мы могли бы оказаться с тобой в одной комнате.

— Я страстно хочу тебя. Но так будет лучше.

— Анджела, почему ты так терзаешь меня? — В его вопросе не было ни раздражения, ни отчаяния. Это был простой и откровенный вопрос.

Господи! Она совершенно не хотела терзать его, она просто страшно боялась.

— Почему? Потому что обычно ты оставлял своих женщин, потому что меня бросили уже дважды. Я боюсь, Филипп. Однажды я уже потеряла тебя, второй раз я этого не переживу.

— Но я уже совсем не тот человек, каким был раньше. Благодаря тебе я изменился. Возможно, я еще не стал по-настоящему хорошим, но я стараюсь.

— А вдруг одна из твоих бывших женщин все еще любит тебя, и ты ответишь ей на чувство, или вдруг у тебя будет приступ порядочности, и ты решишь исправить причиненное некогда зло?

— Сомневаюсь. Но это была твоя идея, не забывай.

— Я помню. — Анджела вздохнула. — Мне просто нужно время. Мне необходимо обрести уверенность, которой у меня пока нет.

— О, Анджела, — прошептал он, — я даже не знаю, что тебе сказать!

И это была правда. Если бы существовали какие-то волшебные слова, он бы сказал их. Но он не знал, помогли бы они. Было ясно только одно: нельзя сдаваться и уходить.

Количество посетителей значительно увеличилось, многие были уже крепко навеселе. Группа мужчин в дальнем углу затянула непристойную песню, перекрывая все другие голоса.

— Следует больше пить, когда не знаешь, что сказать. В этом напитке есть что-то, что заставляет меня говорить лишнее. И этих мужчин тоже.

Анджела сделала еще один глоток и посмотрела в сторону пьяной компании.

— Это называется алкоголь. Ну ладно, думаю, нам пора. — Филипп встал и, поддерживая Анджелу под руку, повел ее к выходу.

— Так рано?

— Если ты выпьешь еще, ты опьянеешь и начнешь ко мне приставать самым неприличным образом, а я не смогу сопротивляться.

Почти так все и произошло.

Они стояли в коридоре перед дверью, ведущей в спальню, которую она из-за нехватки свободных комнат делила с леди Палмерстон. Филипп намеревался ограничиться скромным поцелуем в щеку, пожелать ей спокойной ночи и отправиться в свою комнату, чтобы остаться там, в мучительном одиночестве. Но Анджела повернула голову и поймала его поцелуй губами.

Он не сопротивлялся. А разве он когда-нибудь говорил «нет»? И как он мог сказать это сейчас, когда держал в объятиях женщину, которую любил и так страстно желал? И эта женщина хотела его не меньше.

Это был поцелуй, которого стоило ждать и ради которого стоило страдать.

Одной рукой он обхватил ее голову, второй обнял за талию. Анджела прижалась к нему всем своим соблазнительным телом. Он застонал, когда она, не совсем твердо держась на ногах, потерлась о его эрегированное естество. Филипп сделал шаг назад, чтобы прислониться спиной к стене.

Эта женщина действовала на него так, что он едва мог стоять.

Он положил одну руку ей на спину, другую чуть ниже и привлек ее к себе.

Эта женщина растапливала его решимость и ставила под сомнение его самые честные намерения. Она вздохнула и обхватила его лицо своими ладонями, и ему ничего не оставалось делать, как целовать ее. Да он ничего другого и не хотел. Хотя…

Теперь в нем говорили только самые примитивные инстинкты, и говорили они следующее: женщина, которую он желал, была в его объятиях; свободная постель здесь, совсем рядом. Он стоял, прислонившись спиной к двери своего номера, или его комната была слева?

Он не может этого сделать. Она в опьянении, и не только от его прикосновений.

— Мне не страшно, когда я тебя целую, — призналась Анджела.

— Так не останавливайся, — прошептал он.

Конечно, он может. Он, Филипп Кенсингтон, известный законченный негодяй, держит в руках женщину, испытывающую желание, а в его комнате стоит широкая постель. Он делал это раньше, может и сейчас.

Но он не должен. Не теперь. И не так, как он делал это раньше. Она заслуживает лучшего.

Он прекратит это, пока дело не зашло слишком далеко. Еще секунда…

Реальность напомнила о себе в виде громких пьяных мужских голосов, пронзительного смеха женщин и шагов нетрезвых людей, поднимающихся по лестнице. Филиппу пришло в голову, что он должен продолжать целовать Анджелу, пока их не увидят, пока его не застанут в компрометирующей ситуации.

На этот раз он не сбежит. А если побежит, то только к алтарю.

Но ведь именно этого от него все ждут, не так ли? Застигнуть Филиппа Кенсингтона в компрометирующей ситуации. И тут его поразила одна мысль: именно потому, что все о нем такого низкого мнения, он не должен подтвердить их подозрения.

Он прервал поцелуй. Леди Палмерстон открыла дверь, к которой он прислонился. Она подняла брови, глядя на шумную компанию, идущую по коридору. Гуляки извинились и притихли.

Леди Палмерстон бросила на него многозначительный взгляд, Филипп пожелал дамам спокойной ночи и удалился в свою комнату. Один.

Они не направились в Гретна-Грин для заключения поспешного брака, как вначале предположил Лукас, когда увидел, что Анджела, Филипп и леди Палмерстон отправились в дальнее путешествие. Конечно же, нет. Кто же сбегает вместе с наставницей?

Он последовал за ними в захолустную деревушку, находившуюся в одном дне пути от Лондона. Он не мог представить, что могло привести их сюда, разве что необходимость отдохнуть перед дальней поездкой.

Они сняли две комнаты на постоялом дворе. Лукас, находившийся в страшном возбуждении, остановился в захудалой таверне в нескольких милях от дороги. Вернувшись в деревню, он в результате осторожных расспросов узнал, что приезжие посетили миссис и мистера Эндрюс — уважаемую супружескую чету с кучей детишек и большим участком земли, предметом зависти многих соседей.

Он представить себе не мог, что могло заставить их нанести визит каким-то скромным фермерам. Но Лукас мог ждать и наблюдать.

Они выехали поздно утром следующего дня. Лукас последовал за ними.

 

Глава 22

Услышав стук колес экипажа, катившего по аллее Графтон-Парка, леди Графтон прекратила писать и подошла к окну, чтобы убедиться в том, что не сошла с ума и эти звуки не галлюцинация.

Нет, это не галлюцинация. И более того, это не экипаж ее мужа. Да его и не могло быть. Его светлость приезжал навещать ее и ребенка раз в год — на Рождество. Сейчас было лето. И этот экипаж определенно не принадлежал ее мужу. Хотя она плохо знала своего мужа, но была уверена, что даже под страхом смерти он не сядет в экипаж цвета лаванды.

— Что там такое, мама? — спросил Чарлз. Мальчик бросил своих игрушечных солдатиков и встал у окна рядом с ней, чтобы посмотреть.

— Кто-то приехал с визитом.

— Это папа?

У Джейн перехватило горло, когда она узнала мужчину, выходившего из кареты. Он остановился, чтобы помочь выйти двум женщинам. Она не могла лгать своему сыну, но ему еще слишком рано было знать правду. Она посмотрела на шестилетнего Чарлза, стоявшего, прижавшись носом к стеклу.

— Это не папа. А знаешь, как я догадался, мам? Экипаж совсем другой, и сейчас не Рождество.

В голосе Чарлза звучала неприкрытая гордость своими способностями к дедуктивному мышлению. Джейн не могла объяснить сыну, каким облегчением для нее было слышать в его голосе гордость, а не разочарование.

— Ваша светлость, к вам гости. — Голос дворецкого звучал абсолютно бесстрастно, но в этом не было ничего удивительного, поскольку Фарнсуорту несвойственно было проявление эмоций, и все же он наверняка был взволнован, произнося слова «К вам гости», — ему не часто доводилось это делать.

— Спасибо. Пожалуйста, проводите их в гостиную и принесите чай. Позовите горничную, она посидит с Чарлзом. Я сейчас приду.

Джейн собрала исписанные листки бумаги, положила их в ящик стола и заперла его. Она остановилась перед зеркалом, чтобы поправить прическу, одновременно объясняя сыну, что он должен подождать здесь, пока, мама принимает гостей. Она пообещала ему все рассказать, когда гости уедут, а они будут пить лимонад и есть кекс.

Она постаралась говорить легко и непринужденно, чтобы сын не почувствовал панику, поднимающуюся внутри ее. Что здесь делает Филипп Кенсингтон? Теперь, когда прошло столько лет? Она вновь начала убеждать себя в том, что он не имеет права отнимать у нее сына.

— Какая ты красивая, мамочка!

— Спасибо, дорогой. Я скоро приду. Я люблю тебя, мой маленький.

— Я не маленький.

— Ну конечно. Но я все равно тебя очень люблю. Она помедлила секунду, прежде чем войти в гостиную. Филипп выглядел старше, что было вполне естественно. Со времени их последней встречи прошли годы…

Он представил, своих дам — мисс Анджелу Салливан и ее тетю, леди Палмерстон. Филипп не объяснил ни в каких отношениях они состоят, ни по какой причине они путешествуют вместе.

— Вы прекрасно выглядите, леди Графтон. Как поживаете? — спросил Филипп. Она пыталась обнаружить в его лице черты, которые мог унаследовать ее сын. Конечно же, глаза — и разрез, и цвет. У Чарлза темно-карие глаза.

— Прекрасно, спасибо. Мне очень любопытно, что привело вас ко мне.

Филипп посмотрел на молодую женщину, мисс Салливан, и она кивнула, словно подталкивая его.

— Леди Графтон, я приехал, чтобы принести вам свои извинения.

Не сделав и глотка, Джейн поставила чашку с чаем на блюдце.

— Я должен был остановиться, как только понял свою ошибку, — продолжал он. — Но было уже слишком поздно. Ущерб был нанесен.

Ущерб ее девственности, ее замужеству, ее жизни. Было почти смешно, как это все случилось. Почти.

Это произошло в день ее свадьбы, семь лет назад. Она со своим мужем остановилась на ночь в гостинице на пути из Лондона в Графтон-Парк. Его светлость оставил ее одну в комнате, чтобы спуститься вниз выпить. А Филипп собирался провести ночь с местной девицей и просто перепутал комнаты.

Дверь была не заперта, ведь она ждала мужа. И в темноте свершилась ошибка.

Она ожидала мужа, который был такого же роста и похожего телосложения. Мама давала ей наставления никогда не задавать вопросов и не противоречить мужу. Она была смущена, но следовала всему, что он ей говорил. «Ничего не спрашивай. Ничего не делай, просто лежи».

Графтон вошел в комнату со свечой в руках, когда уже все закончилось.

Ее отправили в Графтон-Парк, а ее супруг отправился вслед за Филиппом в Лондон. Состоялась дуэль, хотя Джейн прекрасно знала, что ее муж защищает свою гордость, а не ее честь.

Они никогда не говорили об этом. На самом деле они вообще говорили редко и мало. Графтон, естественно, с тех пор уже не прикасался к ней.

И вот теперь приезжает Филипп Кенсингтон и говорит: «Мне очень жаль».

— Мне тоже, — сказала Джейн. — Могу я узнать, в каких отношениях вы состоите? — спросила она, обращаясь к Филиппу и мисс Салливан.

— Она моя невеста.

— При условии, что он попросит прощения у всех женщин, которым нанес обиду, — добавила мисс Салливан.

— Убедитесь, что горит свеча в вашу первую брачную ночь, чтобы избежать недоразумений, если вдруг чужой по ошибке зайдет в вашу спальню. Следует увидеть разницу до того, как станет слишком поздно.

— Гм… — пробормотала леди Палмерстон. — Прежде всего, ваш муж не должен был оставлять вас одну. И все это из-за одной кружки пива в придорожной таверне. Не перестаешь удивляться глупости мужчин.

— Так вам известно, что произошло той ночью? — вновь спросила Джейн, охваченная паникой.

— Филипп объяснил, не сердитесь на него. Бедняжке не оставалось ничего другого: он оказался в ловушке в экипаже по пути из Лондона, наедине со мной и моим любопытством.

— Мне даже страшно спросить, что об этой истории говорят в Лондоне.

— Похоже, все уже забыли об этом инциденте, — ответила леди Палмерстон.

— За исключением Графтона, — прошептала Джейн.

— Мама! — Чарлз с криком ворвался в комнату. Она не смогла сдержать улыбки, невзирая на то, что он ослушался ее. Она раскрыла ему свои объятия, и сынишка сел рядом с ней на кушетку.

— Простите меня, ваша светлость, но он такой шустрый… — сказала горничная, запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

— Все в порядке. В чем дело, мой милый?

— Мне очень хотелось посмотреть на гостей.

Вряд ли сынишка заметил, как взволнована его мама. С мольбой, взглянув на своих гостей, Джейн сказала, погладив мальчика по голове:

— Это мой сын Чарлз.

Затем она представила гостей, и ее малыш вел себя как герцог, каковым ему предстояло однажды стать.

Чарлз, казалось, не заметил, что дамы смотрели не на него, а на Филиппа. Стоило увидеть их рядом — Джейн думала, что этого никогда не произойдет, — и отцовство Филиппа уже невозможно было отрицать.

Филипп пожал мальчику руку и поверх его головы посмотрел на Джейн. Она прочитала вопрос в его взгляде: «Он знает?»

Джейн отрицательно покачала головой, и Филипп лишь кивнул в ответ.

Во время, этого бессловесного обмена репликами она простила его. На этот раз, по крайней мере, у него хватило ума спросить, прежде чем вновь заставить ее пережить прошлое.

Ни леди Палмерстон, ни мисс Салливан тоже не сказали ничего лишнего. Они прекрасно поняли, что этот маленький мальчик для нее все.

Познакомившись с гостями, Чарлз ушел вместе с горничной без всяких капризов, лишь напомнив маме об обещанном ему кексе.

— Нам пора, — сказала мисс Салливан. — Не хотелось бы задерживать вас и заставлять малыша ждать обещанного лакомства.

Когда Джейн вышла из гостиной, леди Палмерстон остановилась, чтобы сказать ей несколько слов.

— Пожалуйста, напишите мне в Лондон, если вам что-либо понадобится. Особенно если этот глупец, ваш муж, будет доставлять вам неприятности.

Слова прощания были сказаны, и дамы вышли, оставив наедине Джейн и Филиппа.

— Он, похоже, славный мальчуган, — сказал Филипп, явно чувствуя себя не в своей тарелке.

— Чудесный. Он для меня все, — сказала Джейн. Она вцепилась руками в юбки, словно боялась, что Филипп вновь что-нибудь разрушит.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросил он, к ее удивлению. После короткой паузы она ответила:

— Возможно, когда-нибудь вы могли бы поговорить с Чарлзом и объяснить, почему отец не любит его. Но для него, как и для меня, будет лучше, если вы все-таки останетесь в стороне. Мне бы не хотелось, чтобы об этом визите стало известно в Лондоне.

— Конечно. Вы знаете, отец ненавидел меня, хотя я был его сыном. У Чарлза по крайней мере есть мать, которая его любит. Может, все сложилось бы иначе, если бы у меня она была.

— Я действительно очень люблю его.

— Я очень сожалею, леди Графтон, о нашей ошибке…

— Но у меня есть сын, — сказала она, и в ее глазах появились слезы.

— Нет. Я имел в виду то, что разрушил ваш брак. Но вы, по крайней мере, не остались одна. У вас Чарлз.

— Да. Пожалуйста, не говорите больше ничего.

— Я ничего не сделаю и ничего не скажу, если вы сами того не захотите. Но если Чарлз когда-нибудь спросит обо мне, я… — голос Филиппа задрожал, и он опустил глаза, — буду рядом с ним, если вы захотите этого.

— Спасибо, Филипп.

Филипп предпочел ехать наверху рядом с кучером, а не в карете с Анджелой и ее тетей. Ему просто необходимо было какое-то время побыть в одиночестве. Кучер, сидевший рядом и лениво похлестывавший лошадей, был не в счет.

Легко отмахнуться от слухов и не обращать на них внимания. Но нельзя отмахнуться от факта существования своей воплощенной в плоть и кровь копии. У него есть ребенок. Точнее сказать, он породил ребенка. Малыша, который очень похож на него и которого презирает старый герцог. И это презрение — единственное, что объединяет их с сыном. Однажды ему придется объяснить мальчику, почему отец ненавидит его. И он расскажет Чарлзу о себе, о том, какую жизнь вел в молодости, и посоветует своему сыну ни в коем случае не повторять его ошибок.

С другой стороны, разве можно сказать Чарлзу, что он родился в результате роковой ошибки? Наверное, нет. Но у него, по крайней мере, есть мать, которая безумно любит его, а это гораздо больше, чем имел в его возрасте Филипп. Невозможно было не заметить, как Джейн заботится о малыше и старается защитить его.

Когда они прибыли в гостиницу, оказалось, что достаточно легко найти момент побыть с Анджелой наедине, и Филипп был рад этому. Леди Палмерстон оставила их в номере и отправилась поболтать со знакомыми, которых встретила в вестибюле гостиницы.

Не успела за ней закрыться дверь, как Филипп обнял Анджелу и жадно поцеловал. Именно это и требовалось ему сейчас — напоминание о том, ради чего он отправился на эти поиски. Ему нужно было почувствовать вкус приза, и она предоставила ему эту возможность.

— Филипп, ты хочешь поговорить об этом? — спросила Анджела.

— Конечно, нет, — ответил он, хотя, возможно, ему этого и хотелось. Он просто не знал, с чего начать.

— А я хочу. Естественно.

— После моей истории с Лукасом я была опечалена, когда пришли месячные, хотя, казалось, должна была бы испытать облегчение. Я подумала, что если в результате произошедшего на свет появится малыш, то это может хоть в какой-то степени исправить ситуацию, потому что тогда моя жертва была не напрасной. Но я чувствовала себя виноватой, потому что понимала, что не смогу обеспечить ребенка. Но я бы любила его, а он любил меня. И леди Графтон любит своего сына, и он, похоже, единственный, кто любит ее. У нее осталось от тебя что-то хорошее.

— Его отец ненавидит его. Точно так же, как мой отец ненавидел меня.

— Но ты же его не ненавидишь.

— Я не его отец. В настоящем смысле этого слова.

— Нет, но однажды ты сможешь все ему объяснить. И у него есть мать, которая любит его, и…

— Анджела, — прошептал он и вновь заключил ее в объятия. Ему так хотелось видеть все то хорошее, что видела в нем она. Он не был бездушным, поскольку рядом с ним была она. Она не просто завладела его сердцем, она и была «его сердцем». Господи, с каких это пор ему в голову приходит такая романтическая чушь? Он, должно быть, влюблен до безумия.

Леди Палмерстон вошла в гостиную, держа в руках один из последних номеров «Лондон уикли». После ужина она начала читать, но, дойдя до второй страницы, отложила газету и посмотрела на Филиппа долгим пристальным взглядом.

Он почувствовал некоторую неловкость и едва сдержался, чтобы не спросить, что же о нем пишут, хотя кое-какие предположения на этот счет у него имелись.

— Ну что ж, спокойной ночи, — сказал Филипп, отказавшись от этой идеи. Он вышел из комнаты. Сегодня ночью он снова будет спать один.

Лукас улыбнулся, когда увидел, как Хантли с мрачным видом один вышел из гостиной. Он весь день ждал, когда они появятся в общем зале гостиницы. Потом ждал, когда они отобедают. Затерявшись среди постояльцев, он до сих пор оставался незамеченным. Он не знал, по какой причине так мрачен Хантли, но был почти уверен, что плохое настроение Филиппа каким-то образом связано с визитом к леди Графтон.

Вычислить это было нетрудно. Он не знал определенно, почему они направились в Графтон-Хаус, но догадывался, что это было связано с давнишними слухами. Тогда, много лет назад, состоялась дуэль между Графтоном и одним из братьев Кенсингтон. До конца было не выяснено, кто же из братьев дрался, но причина была ясна: леди Графтон, которая девять месяцев спустя, родила ребенка. Насколько было известно, ребенок был законным наследником герцога, но сам факт дуэли и то, что леди Графтон последний раз видели в Лондоне в день свадьбы, было достаточным подтверждением того, что отцом ребенка был Хантли.

Лукас подозревал, что сегодня днем вся троица убедилась в этом. Анджела никак не может выйти замуж за такого мерзавца, тем более теперь, когда она увидела доказательство его самого большого греха. Вероятно, именно об этом она объявила ему, поэтому Хантли и вышел из гостиной один, в подавленном состоянии — похоже, ему дали отставку.

Чтобы отпраздновать эту маленькую победу, Лукас заказал еще стаканчик и продолжал наблюдать. Наконец появилась леди Палмерстон вместе с Анджелой, которая выглядела просто разъяренной. Он был пьян, у него двоилось в глазах, но не настолько, чтобы не понять, что сейчас не самое подходящее время добиваться благосклонности Анджелы.

На следующее утро он встал слишком поздно и, наведя справки, узнал, что они уехали час назад. Но экипаж леди Палмерстон был приметным, и Лукасу не составило труда выяснить, в каком направлении они поехали.

К полудню он нагнал их в придорожной гостинице, где путешественники остановились, чтобы сменить лошадей. У Лукаса не было возможности дать своей лошади отдохнуть, потому что как только он подъехал, Филипп захлопнул дверцу, и экипаж тут же тронулся с места.

Ему чертовски надоело то, что он никак не может их догнать. Он только следит и выжидает. Прошло уже семь лет, а он все ждет своего часа, чтобы жениться на женщине, которую любит. Он все еще ждет своего шанса искупить вину. И каждая минута, которую Анджела проводит с Хантли, отдаляет его от женитьбы на любимой женщине.

Он попытался дискредитировать Хантли. Он надеялся, что грехи этого негодяя станут непреодолимым препятствием для нее. Но нет… Хантли неистребим, как таракан.

«Истребить». Пожалуй, это идея. Но нет, Лукас пока еще не готов прибегнуть к этому способу. Он не хочет иметь на своей совести еще одну загубленную жизнь. Ему нужна Анджела.

 

Глава 23

На следующее утро за завтраком Анджела вновь перечитала эту чертову газету. Но и при десятом прочтении слова остались теми же:

«После известной сцены на вечере у леди Дерби букмекерские журналы в «Уайтсе» полны записей о ставках на предмет того, за кого же выйдет замуж иллюстратор «Лондон уикли» мисс Анджела Салливан. Фаворитом является лорд Фрост. Считается, что у лорда Хантли шансов мало, хотя этот известный ловелас и поставил на свой выигрыш целых пятьсот фунтов. Но кому бы ни отдала предпочтение мисс Салливан, этот счастливчик будет богат».

— Думаете, это правда? — спросила Анджела свою тетушку.

— Готова заключить пари.

— Сделать ставку на ставку?

— Все это делают, моя дорогая. Но если ты хочешь убедиться в достоверности этой информации, тебе надо спросить Филиппа. Потом расскажешь, что ты узнала. Надеюсь, что я права.

— О, я спрошу его, — пробормотала Анджела.

— Ты понимаешь, что он станет очень богат, если ты выйдешь за него? — спросила ее тетушка.

— Скорее, я стану очень богатой вдовой. Поверить не могу, что он так поступил! И что я теперь должна думать о его мотивах жениться на мне? Неужели для него нет ничего святого?

— Понимаешь, ты можешь полностью разорить его, если не выйдешь за него. Если мои подсчеты верны, он никогда не сможет компенсировать свои потери. Не в этой жизни.

— Но что выиграю я?

Лайла Дрейк, урожденная Олторп, стала героиней всех газет год назад, когда открылось, что она является секретным агентом. Она познакомилась со своим будущим мужем, Себастьяном Дрейком, тоже агентом, когда они вместе выполняли задание по возвращению украденной короны принца-регента. В качестве вознаграждения им было даровано графство.

— Не могу понять, как женщина, достаточно умная, чтобы единолично разоблачить шайку французских контрабандистов и вернуть корону, оказалась так неосторожна, что скомпрометировала себя, — заметила тетушка Анджелы, перед тем как они вышли из кареты.

Супруги Дрейк были очень рады визиту леди Палмерстон, с которой познакомились в прошлом году на одном из званых вечеров. Тогда в целях конспирации они выдавали себя за мужа и жену. Но вскоре их фиктивный брак превратился в настоящий.

После того как все присутствующие были представлены друг другу, Лайла, как она просила себя называть, обратилась к Анджеле:

— Я слышала о вас. Вы иллюстрируете авантюрный роман о Дарси Дарлингтон, не так ли?

— Да, верно, — ответила Анджела.

— Ваши иллюстрации очень хороши. У вас определенно есть талант.

— Благодарю вас.

— Я решительно настроена, установить личность автора этой повести, — произнесла твердо Лайла, и Анджела подавила вздох.

Было вполне логично предположить, что она может знать, кто автор этого романа, но, по правде говоря, Анджела не имела о нем ни малейшего представления. Найджел Хейвен ясно дал понять, что ни за что этого не скажет, да она и не настаивала, поскольку ей не нужны были чужие секреты.

— Вы избавите меня от серьезной головной боли, мисс Салливан, если раскроете этот секрет, — сказал муж Лайлы, Себастьян Дрейк, граф Дайамонд.

— Она молчит как рыба, — сказала леди Палмерстон. — Вот уже почти год я пытаюсь выведать у нее этот секрет, и все безрезультатно. Я даже подумывала о том, чтобы перехватывать твою корреспонденцию, дорогая племянница, но тебе приносят только запечатанные конверты.

— Ну, с этим я вам помогу, я знаю всякие штучки, — весело отозвалась Лайла, словно речь шла о кулинарных секретах, а не о частной переписке.

— Я ничего не могу вам сказать просто потому, что не знаю автора и не имею представления о том, что произойдет дальше. Мне лишь говорят, что нужно рисовать.

— Какая досада! — сказала Лайла, покусывая нижнюю губу.

— На самом деле это облегчение. Уверена, что если бы знала, то, в конце концов, проговорилась бы.

— Но я полагаю, что вы проделали весь этот путь не затем, чтобы поделиться секретом. Что все-таки привело вас сюда?

Анджела и леди Палмерстон повернулись к Филиппу.

— Я приехал, чтобы извиниться перед вами, леди Дайамонд.

— В самом деле? — Лайла, казалось, была действительно удивлена.

— Да. Я сожалею о том, что погубил вашу репутацию, — искренне произнес Филипп.

— Благодарю вас. Извинения, правда, немного запоздали, но, как говорят, лучше поздно, чем никогда.

— Лайла, а ты больше ничего не хочешь сказать? — вступил в разговор ее муж, чем вызвал общее любопытство.

— Ну, думаю, я должна извиниться от имени моего брата за то, что он вызвал вас на дуэль… хотя тоже с запозданием. Это правда, что вы упали и выстрелили в себя?

— К моему огорчению, это правда.

— Лайла…

— Да, Дрейк?

— Ты больше ничего не хочешь ему рассказать?

— Мужья такие зануды! Вы уверены, что хотите замуж? — обратилась Лайла к Анджеле.

— Я еще подумаю, но спасибо за предупреждение, — ответила Анджела, бросив на Филиппа многозначительный взгляд.

— Филипп, мой муж хочет услышать от меня, что, скорее я должна принести вам свои извинения.

— Интересно, — пробормотала леди Палмерстон с улыбкой.

— Вы угодили в ловушку, Филипп. Меня совершенно не устраивали планы отца относительно моего замужества, поэтому я решила подмочить свою репутацию, а вы оказались так услужливы. И все прошло довольно легко. Так что благодарю вас за помощь.

— Вы хотите сказать, что намеренно погубили свою репутацию? — спросила Анджела недоверчиво. Эта идея казалась ей невероятной.

— Если бы вы знали этого распутного и омерзительного барона Монтроуза, за которого мой отец решил выдать меня замуж, не посоветовавшись со мной, вы бы не раздумывая, сделали то же самое.

— Он действительно был довольно неприятным типом, — подтвердила леди Палмерстон.

— Но почему вы выбрали меня? — спросил Филипп.

— Из-за вашей репутации. Я слышала разговоры об этой девушке Престон, а также все сплетни и пересуды о других ваших прегрешениях. Достаточно было, чтобы нас увидели вместе, чтобы предположить самое худшее.

— Мадам, к вам гость, — сообщил дворецкий.

Лорд Люциус Родермир, пожилой джентльмен с живыми голубыми глазами и копной седых волос, был представлен Анджеле, и Филиппу. По всей видимости, они с леди Палмерстон познакомились на свадьбе Лайлы и Дрейка.

После обсуждения прекрасной погоды было решено прогуляться по саду. Разделившись на пары, все двинулись по разным тропинкам: леди Палмерстон с лордом Родермиром, Дрейк с Филиппом, а Лайла с Анджелой.

— Простите мне мою прямоту, но я столько лет была хитрой и изворотливой, что у меня больше нет сил. Мне очень любопытно: каковы ваши отношения с Филиппом? — спросила Лайла.

— Думаю, что я выйду за него замуж, — ответила Анджела. — По крайней мере, я дала обещание.

— Вы в себе не очень уверены.

— Я пытаюсь. Я люблю его, но доверие — это совсем другое дело. В прошлом мне причинили страдания…

— Анджела, извините за столь нескромный вопрос: ваша репутация тоже пострадала? Вы должны знать, что ходили слухи.

— Да, очень давно. Сплетни живут долгую жизнь и умирают медленной смертью, — заметила Анджела.

— Но посмотрите на нас сейчас, — сказала Лайла, беря Анджелу под руку. — Казалось, мы должны были стать незаметными и закончить жизнь в одиночестве. Или умереть. Но вот мы здесь, утверждая, что жизнь не заканчивается, если в какой-то момент пострадала репутация наивной девушки. Я замужем и счастлива, и вы имеете право на свое счастье. Кстати, наши мужья — красавцы. Если бы больше женщин знали о нас, то пошли бы нашей дорогой.

— Но разве вы не чувствовали себя глубоко несчастной вначале? — спросила Анджела.

— О, конечно. Меня спас Родермир, дав мне дело.

— Шпионство?

— Ну… назовем это так. А у вас есть ваши иллюстрации.

— А теперь, если вы позволите мне спросить вас напрямую, — начала Анджела, — как вы научились доверять своему мужу?

Они были знакомы не более часа, но Лайла была настолько открытой и откровенной, что Анджеле просто не приходило в голову держать себя иначе. Кроме того, у молодых женщин было много общего, поэтому они сразу же почувствовали взаимную симпатию. И Анджела впервые поняла, что ей очень не хватало настоящего понимания и сочувствия.

— Я продолжала отталкивать его, но он каждый раз возвращался, — пояснила Лайла, и Анджела могла сказать то же самое. — Я умела быть одна, но не хотела быть с другим человеком. К тому же однажды он спас меня от вооруженного и очень опасного разбойника. Возможно, я и сама бы справилась, но мне не пришлось этого делать, и это было приятно.

— Если без этого можно обойтись, я бы предпочла не подвергать свою жизнь опасности.

— Есть и другой способ. Но помните: иногда, пользуясь этим способом, узнаешь такие вещи, о которых лучше бы не знать. Но время от времени ты обязательно слышишь и то, что хотел бы слышать.

— Что же это за способ? — спросила Анджела.

— Ш-ш-ш, — прошептала Лайла с озорным блеском в глазах.

Они некоторое время помолчали, пока до них не донеслись голоса мужчин, увлеченных разговором. Лайла увлекла Анджелу за изгородь и знаками показала, что они должны помолчать.

— Могу поспорить, что она вас заставила это сделать, не так ли? — донесся до них голос Дрейка.

— Ездить по всей Англии и извиняться перед обиженными мной женщинами? Конечно, такая идея не могла прийти мне в голову, — ответил Филипп.

Дрейк усмехнулся:

— Кошмар любого мужчины. Я не перестаю удивляться тому, какие изощренные планы могут разрабатывать женщины. Могу себе представить, как это ужасно!

— Да уж! Но должен признать, могло быть гораздо хуже.

— Я вам советую сделать так, чтобы ваша невеста увидела, как вы ужасно страдаете, по каким-то причинам женщины очень любят задумчивых страдальцев. Они начинают залечивать ваши душевные раны и постепенно, сами того не замечая, влюбляются в вас.

Анджела и Лайла закатили глаза и с трудом подавили смех.

— Когда мы будем возвращаться в Лондон, мне и притворяться не нужно будет. Все, о чем они способны говорить, — это сплетни и мода. Ничего более мучительного и представить невозможно.

— О, сэр Хантли, поверьте, ваши спутницы дождутся, когда вы задремлете под их болтовню, и тогда начнут говорить о серьезных вещах.

— Наш разговор был мне очень полезен. И почему я не узнал об этом раньше?

— Потому что вы не женились на шпионке. Кстати, если говорить о шпионке… — Тут Дрейк понизил голос, заговорил тихим шепотом, а потом произнес громко и четко: — Ваши извинения не обязательны, Хантли, хотя я вам очень признателен. Это я должен принести вам свою благодарность. Если бы вы не скомпрометировали Лайлу, я, возможно, никогда бы с ней не встретился, не говоря уж о женитьбе. Она вносит в мою жизнь столько радости, и я бы предпочел скорее смерть, чем жизнь без нее.

Филипп заулыбался, понимая, к чему ведет Дрейк. Он подавил смешок, услышав шелест юбок с другой стороны живой изгороди.

— Эти звуки подсказывают мне, что там должна быть моя дорогая женушка, — заметил Дрейк.

— Мой дорогой супруг, — ласково произнесла Лайла, появляясь из-за изгороди вместе с Анджелой. — Мне нужно сказать тебе несколько слов наедине.

Дрейку не потребовалось повторного приглашения. Он подмигнул Филиппу и неторопливо удалился вместе с женой. Филипп улыбнулся. Впервые со вчерашнего дня у него появилась возможность остаться с Анджелой наедине. Он понимал, что она расстроилась из-за пари, но здраво рассудил, что глубокий страстный поцелуй заставит ее забыть об этом. Он привлек ее к себе.

— Так, значит, ты собираешься прикинуться несчастным страдальцем, чтобы вызвать мое сочувствие? — с улыбкой спросила Анджела, уклоняясь от его объятий.

— Только не сейчас, когда я так счастлив, что наконец-то оказался наедине с тобой, — сказал он, снова намереваясь поцеловать Анджелу, чтобы она скорее забыла о своем гневе. Филипп положил руки ей на плечи, но Анджела снова отступила на шаг.

— Леди Палмерстон может нас подслушивать, — сказала она вместо объяснений.

Эта мысль охладила его пыл. Но все же…

— А возможно, и нет.

— Ты надеешься, что нас застанут в компрометирующей ситуации, не так ли? — Она говорила тихо, но сердито.

— Пожалуй, об этом стоит подумать. Я собираюсь жениться на тебе, Анджела. Так стоит ли откладывать?

— О, ты просто невозможен!

— Я невозможен? — переспросил он. — Да я сделал все, о чем ты меня просила, но и этого недостаточно, чтобы угодить тебе.

— Ты действительно хочешь сделать меня счастливой? Или просто пытаешься выиграть пари? — резко спросила Анджела.

Филипп поднял глаза к небесам и подумал, что сейчас самое время, чтобы Господь проявил свою благосклонность к нему. Но Господь молчал, вместо него заговорила Анджела:

— Ты ведь выиграешь кучу денег, если мы поженимся.

— И я потрачу их на тебя, дорогая.

— Но как ты мог сделать наши отношения предметом развлечения? Сделать ставку на то, что мы поженимся. Филипп, ведь я не скаковая лошадь.

— Безусловно.

— И ты даже не сожалеешь о том, что сделал?

И тут вдруг, словно что-то оборвалось внутри его. Филипп не смог справиться с неожиданно нахлынувшим на него чувством разочарования. Его одолевал страх, что на самом деле она просто не любит его и получает какое-то извращенное удовольствие, заставляя его преодолевать одно препятствие за другим. Он был терпеливым и сдержанным. Он был раскаявшимся и преданным. Но этого было недостаточно, и теперь он уже просто не знал, что делать с этой невозможной женщиной.

Она была невозможна, но он любил ее. И все же… всему есть предел.

— Мне очень жаль, что это тебя так расстроило, Анджела, — решительно сказал он. Она открыла, было, рот, но он не дал ей сказать ни слова. — Но я совершенно не жалею, что заключил это пари. Ты заставила меня поверить в себя, Анджела. И я впервые смело поставил на самого себя.

— А если ты проиграешь?

— А кто говорит, что я собираюсь проигрывать? — Осмелев, он дразнил судьбу и своего «сердитого ангела». Но сдерживаться он больше не мог.

— По крайней мере, ты мог бы попросить прощения за то, что выставил наши отношения на всеобщее осмеяние.

Она была права. Он мог взять ее за руку, заглянуть ей в глаза и сказать, что он сожалеет, но все это забудется, и они теперь будут жить счастливо и богато. Но неожиданно им вдруг овладело странное для него чувство — гордости за себя и уверенности в себе. Теперь он понимал себя и свое сердце и видел ту правду, которой она хотела избежать.

— Анджела, одно дело — извиняться перед женщинами, которым я причинил зло, — пояснил он терпеливо и спокойно. — Я должен был это сделать, и я искренне извинился перед ними. Но я не могу извиняться за пари, потому что это будет ложь. Я никогда не лгал тебе и не намерен делать этого теперь.

— Но все же…

— Я думаю, что единственное извинение, в котором ты нуждаешься, я тебе не могу принести.

И это была правда, от которой она старалась убежать. Другая правда заключалась в том, что они не смогут быть счастливы, если один из них будет продолжать убегать от своего прошлого. Он посмотрел в лицо своему прошлому, и она должна сделать то же самое.

— Он не имеет к этому никакого отношения.

— Он имеет к этому прямое отношение. Твоя жизнь продолжалась, но ты не простила ни его, ни себя. Я не могу сражаться с твоими страхами вместо тебя, Анджела.

— Это не имеет ко мне отношения. Ты единственный…

— Да, я единственный. Я люблю тебя, Анджела.

Ну, разве этого не достаточно?

* * *

— А вот и Лайла с Дрейком, — заметил Родермир. Граф и графиня рука об руку неторопливо шли по дорожке.

— Да, это они, — ответила леди Палмерстон.

— Это означает, Дора, что ваша мисс Салливан и Хантли находятся где-то в саду одни.

От нее не укрылась многозначительность его тона. Она лукаво посмотрела на него, а он в ответ поднял одну бровь. Она улыбнулась и отвела взгляд.

— Какая проницательность, сэр Родермир! Вы, должно быть, были превосходным шпионом, — заметила она. Он в двух словах рассказал ей о том, чем занимался прежде, когда леди Палмерстон спросила, как он познакомился с семейством Дрейк. Она почувствовала большое волнение при мысли о том, что познакомилась с настоящим шпионом. Или это было оттого, что он улыбнулся в ответ на ее поддразнивание?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь вы пытаетесь их сосватать? Если их застать в компрометирующей ситуации, то женитьба будет гарантирована.

— Не забывайте, что речь идет о Филиппе Кенсингтоне. Застать этого мужчину в компрометирующей ситуации проще простого. Но вот заставить его пойти к алтарю после этого — задача чрезвычайно сложная.

— Лайла исключительно умело обращается с оружием, если это поможет вашей попытке.

— Я возьму это на заметку, благодарю вас. Но осмелюсь заметить, что никакая женщина не захочет выходить замуж за человека, которого привели к алтарю под дулом пистолета.

— Да, это как-то совсем неромантично, — согласился Родермир, беря ее под руку. — А может, не так-то просто его уличить?

Тут перед ними из-за изгороди выскочила Анджела, она почти бежала. За ней следовал Филипп. Он звал ее, но она не обернулась.

— Какие же они все глупые, — пробормотала леди Палмерстон.

— Да, женщины имеют склонность слишком близко принимать к сердцу даже незначительные вещи.

— Вообще-то я имела в виду мужчин и их способность опрометчиво говорить то, чего не следует. Благодарю вас, что подтвердили мое мнение.

— Всегда к вашим услугам, — пробормотал он. — Ну, так что нам делать с этой влюбленной парочкой?

— Мы должны дать им время остыть и возможность самим исправить положение. Давайте вернемся в дом. Полагаю, Анджела хочет уехать.

Анджела действительно хотела немедленно вернуться в Лондон. Лайла и Дрейк слышать об этом не хотели. Гости должны остаться на ужин и переночевать у них. В доме достаточно свободных комнат, и они наверняка проведут замечательный вечер.

После приятного ужина, во время которого чета Дрейков развлекала гостей рассказами из своей шпионской жизни, дамы удалились в смежную комнату на чай, а джентльмены остались в гостиной выпить портвейна.

Филипп взял бокал и серьезно подумывал о том, чтобы выпить его, а в придачу и всю бутылку.

— Похоже, дела складываются не очень удачно: у вас не так много шансов выиграть это пари, — заметил Дрейк.

— Вы тоже читали об этом в газетах? — предположил Филипп.

— Нет, я подслушал, как вы спорили с мисс Салливан. Моя жена — не единственный человек, кто подслушивает, — пояснил Дрейк с улыбкой и без малейшего смущения.

— Наверное, я глупец, но я все же надеюсь, что у меня есть шанс, — сказал Филипп. Он заметил, как в течение всего ужина Анджела, погруженная в свои мысли, время от времени бросала на него строгие взгляды.

— Вы будете расплачиваться с половиной всего города в течение всей вашей жизни, если проиграете, — заявил Дрейк. — Вам нужно нечто большее, чем надежда, мой друг.

— Я боюсь потерять не деньги. Я уже потерял все до последнего пенни. Я просто не знаю, что буду делать, если потеряю ее.

— Влюблены по уши? — поддразнил его Дрейк. — Такое случается даже с лучшими из нас.

— Вам необходимо разработать план, чтобы завоевать ее навсегда, — внес свое предложение Родермир.

— Правильно. Благородный поступок, — сказал Дрейк.

— Неужели это может сработать? — недоверчиво спросил Филипп.

— В моем случае это сработало, — ответил Дрейк и сделал глоток.

— И что же вы сделали? — спросил Филипп.

— Спас ее от вооруженных разбойников, — ответил Дрейк.

— Есть еще какие-нибудь идеи?

— Я могу предложить свои услуги для отвлечения внимания ее наставницы, — предложил Родермир. Двое молодых людей некоторое время с любопытством смотрели на пожилого джентльмена.

— Вы старый хитрец, Родермир, — сказал Дрейк, рассмеявшись.

— Готов на все, чтобы помочь, — ответил тот.

— Правильно. Итак, мы отвлекаем внимание леди Палмерстон. И что дальше? — спросил Филипп, надеясь, что уж втроем они точно разработают стоящий план. Ведь двое из них были шпионами, и они годами только тем и занимались, что разрабатывали хитроумные планы и плели интриги. Надежда все-таки есть. Или нет.

Все некоторое время молчали. Дрейк предложил сигары. Родермир взял еще один бокал портвейна. Дрейк откинулся на спинку кресла и начал насвистывать. Филипп, упершись локтями в стол, обхватил руками голову.

— Вы говорили ей о своей любви? Скажите, что любите, не можете жить без нее и так далее, и так далее, — начал Дрейк.

— Уже говорил, не один раз.

— Как насчет цветов? — предложил Дрейк.

— Преподносил, но ими же она меня и отхлестала.

— Может, спеть серенаду под окном? — предложил Родермир.

— Но только если вы хорошо поете, — добавил Дрейк. — В противном случае я предпочел бы этого не слышать.

— Не можете пожертвовать своим комфортом ради гостей? — упрекнул его Родермир.

Дрейк нахмурился:

— Признайтесь, что и вам бы не хотелось слушать плохое пение.

— Я не буду петь у нее под окном. Я знаю только совершенно непристойные застольные песни. Сомневаюсь, что это будет романтично.

— А может, написать ей стихи? — предложил Родермир.

— Мои усилия, скорее всего, поставят нас обоих в неловкое положение, — сказал Филипп с полной уверенностью. Он чувствовал, как надежда покидает его.

— Есть еще драгоценности, — сказал Родермир. — Обычно это работает безотказно.

— Где он возьмет сейчас драгоценности? — возразил Дрейк.

— У меня действительно есть для нее кольцо, — неожиданно сказал Филипп, почувствовав проблеск надежды. Он взял с собой кольцо матери, намереваясь вручить его Анджеле в качестве обручального кольца. Но почему не в качестве кольца по случаю помолвки? И почему эта мысль не пришла ему в голову раньше?

— Вот и отлично! Вручите ей кольцо и произнесите романтическую речь, — сказал Дрейк. Похоже, он сам был способен на такие вещи. Хотя…

— Замечательно. А что обычно говорят в этом случае? В столовой вновь воцарилось молчание.

— Здесь не помешал бы женский совет, — предложил Дрейк.

— Да, но поскольку ни одна женщина не способна хранить секреты, она наверняка проговорится, и тогда исчезнет элемент неожиданности, который в моем понимании чрезвычайно важен для красивого жеста, — сказал Родермир предостерегающе.

— Ну, в таком случае не мог бы один из вас одолжить мне несколько тысяч фунтов?

Когда джентльмены присоединились к дамам в столовой, Анджелы там не было. Филиппу сообщили, что она удалилась на отдых. Лайла заявила, что у нее разболелась голова, и Дрейк настоял на том, чтобы проводить ее в комнату. Родермир бросил на Филиппа многозначительный взгляд, который тот моментально понял. Он сказался усталым и пожелал всем спокойной ночи.

Он поднимался по лестнице вслед за Лайлой и Дрейком.

— Итак, моя дорогая, надеюсь, наши гости довольны комнатами?

— Конечно, дорогой.

— Уверен, что ты отвела леди Палмерстон и Анджеле комнаты с видом на сад.

— Твоя хитрость может обмануть только корову, — парировала Лайла.

— Но разве ты не собираешься помочь нашему бедному влюбленному?

Лайла остановилась на верхней площадке лестницы и с угрожающим видом повернулась к Филиппу:

— Филипп, я отлично обращаюсь с оружием. Однажды я попала в колено человеку с расстояния в двадцать ярдов, не шагов. Можно не говорить, что я попала туда, куда целилась.

— Лайла, ему нужно помочь, а не угрожать.

— Помолчи, — ответила она мужу. — Филипп, однажды вы оказали мне неоценимую услугу, и теперь я отвечу вам тем же. Комната Анджелы — вторая слева. Но если я узнаю, что вы поступили с ней недостойно, я…

— Обещаю пригласить вас на свадьбу, — не замедлил с ответом Филипп.

— Превосходно. В таком случае — спокойной ночи. Филипп тихонько постучал во вторую слева дверь.

Анджела весь вечер была погружена в глубокие раздумья. Она отказалась от чая с Лайлой и своей тетушкой, чтобы еще раз все обдумать в одиночестве. Итак, она сидела, ожидая, постучит ли он в дверь.

У нее в голове беспрестанно звучали слова Филиппа, которые она услышала от него сегодня днем.

Вина и стыд, с которыми оставил ее Лукас, вновь угрожали разрушить ее жизнь. Филипп может попросить прощения у всех женщин Англии, но это не изменит ее чувств. Это может ослабить ее страхи, но не уничтожит их окончательно. Лукас должен попросить у нее прощения. Он должен сказать, что сожалеет о том, что воспользовался ее невинностью и невежеством. Он должен признать за собой часть вины в смерти ее отца. И если Филипп прав, и сцена, устроенная в саду, — его рук дело, он должен попросить прощения за то, что опять пытался разрушить ее шанс на любовь и счастье.

Она может постареть и умереть, но так и не дождаться его извинений. Перспектива грустная.

Но она может разыскать Лукаса и потребовать от него извинений. Правда, на это нужно время, и ей придется вновь встретиться с ним лицом к лицу, а она не уверена, что ей этого хочется. Да и вообще он может извиняться до последнего вздоха, но от этого она не станет чувствовать себя лучше.

Но стоило Филиппу заключить ее в объятия, как все в мире становилось правильным и совершенным. Сегодня вечером, за ужином, когда она ловила его взгляд, по всему ее телу прокатывались уже знакомые ей волны. Он возбуждал ее так же, как в первый раз. Когда он смотрел на нее или просто находился рядом, шелк казался ей мягче, а воздух теплее. И она могла бы поклясться, что даже кровь начинала быстрее бежать по ее жилам.

Она постоянно представляла себе, как они занимаются любовью — его руки, губы, его поцелуи. И она могла представить, что почувствует, когда он окажется внутри ее. Но этого ей допускать не следует.

Она не была совершенной. Но ведь и он таким не был.

И Анджела вспомнила о молитве, которую она читала в монастыре каждую ночь перед сном. Она молилась о том, чтобы Господь дал ей второй шанс на любовь с достойным мужчиной, которого она могла бы полюбить, и который ответил бы на ее любовь. А ведь она ни разу не прочитала эту молитву со времени возвращения Филиппа.

Может, Господь ответил на ее молитвы?

Раздался стук в дверь.

«К черту прошлое, — подумала она, — когда у меня есть возможность быть в земном раю и быть любимой».

Она открыла дверь.

— Обещай мне, что останешься здесь до утра, — сказала Анджела, когда Филипп вошел в ее спальню, и она заперла за ним дверь.

Она стояла перед ним во весь рост. Ее волосы, отливавшие золотом в свете свечи, были распущены и ниспадали на плечи. Он откинул один локон и ласково провел рукой по ее щеке. Кончиком пальца он провел по изгибу шеи, изгибу плеча, выпуклости груди. Он заметил, что Анджела теребит складки шелковой юбки. Она явно нервничала. Он взял ее руку в свою.

Ему повезло. Он стал человеком, который поцелуями отметет ее страхи, снимет боль, а взамен даст ей удовольствие.

— Пообещай мне, пожалуйста, — прошептала она. Это была мольба. Она думала, что просит слишком много. Но она точно так же могла попросить его дышать, поскольку выполнить это обещание было легче всего.

— Анджела, я обещаю тебе, что всегда буду просыпаться с тобой — каждое утро каждого дня до конца своих дней.

Он опустился на колено и посмотрел ей в глаза. По меркам широкого жеста это можно было и не считать. Не было поэзии, торжественной пышной церемонии, не было публики, которая могла бы засвидетельствовать обещание. Не было ничего, вообще ничего, кроме безыскусной голой правды. Он стоял, преклонив колено, с кольцом в руке, и не было никаких сомнений в его намерениях и обещаниях.

— Ты выйдешь за меня, Анджела?

— Я уже дала свое согласие. Но… — Анджела подняла его с колен. — Я не невинна. Ты должен знать, что ты не будешь первым моим мужчиной. Но я могу пообещать тебе, что ты будешь моим единственным. Я люблю тебя. И если ты все еще хочешь жениться на мне…

Филипп поднес кончик пальца к ее губам.

— Анджела, я уже знаю. И все равно люблю тебя. Я не могу не любить тебя. И надеюсь, что стану для тебя единственным мужчиной, точно так же, как ты станешь единственной женщиной, с которой я буду заниматься любовью. Но для меня важнее всего твое счастье. Ну не плачь. Скажи «да» и позволь мне любить тебя сегодня и всегда.

— Да, — ответила она. Ее голос был уверенным, твердым и спокойным. Филипп надел ей кольцо на безымянный палец левой руки. Он позволил ей одну секунду полюбоваться им, улыбаясь ослепительной, словно блеск бриллиантов, улыбкой.

Кольцо было у нее на руке, правда была сказана, в сердце вернулась надежда — Анджела знала, что теперь она готова. Хотя однажды она уже делала это, она немного нервничала. Как ее второй первый поцелуй, это будет ее второй первый раз. Помнила ли она, что нужно делать? И вообще, знала ли она что-нибудь об этом? Имеет ли это вообще какое-либо значение? Но на этот раз все будет по-другому, в этом она была уверена. Она знала, что он может доставить ей удовольствие, и она может доставить удовольствие ему.

Они любят друг друга. Они ждали достаточно долго. Она прижалась губами к его губам. И если оставались какие-то последние, слабые сомнения, Филипп отмел их своим поцелуем. Он отвел назад ее волосы и прижал ладони к ее лицу. Он держал ее, упиваясь ею. Она раскрыла губы, и он сделал то же самое. Поцелуй углубился.

Теперь, когда этот момент настал, ждать дольше стало невозможно. Месяцы желания, любви и потерь, наконец, закончились.

Она торопливо начала стаскивать сюртук с его плеч. Их губы не расставались, он скинул сюртук, а она уже расстегивала пуговицы его рубашки.

Одежда бесшумно падала на пол. Анджела прижала ладони к его груди. Его кожа была горячей на ощупь, и она чувствовала, как бьется его сердце. Она ласкала мускулистые плечи, широкую сильную грудь с мягкими негустыми волосами, твердый, без капельки жира живот.

Анджела открыла глаза и сделала шаг назад, чтобы видеть то, что она ощущала своими руками. О да, теперь он стал сильнее. Он загорел. Невозможно было не вспомнить его, полуобнаженного, таскающего под палящим солнцем тяжеленные доски, когда лишь свежий ветерок охлаждал его разгоряченную кожу.

Да, он изменился. Он стал другим — сильнее, крупнее, и по-прежнему принадлежал ей. Волосы на его груди сужались в полоску, ведущую вниз. Его возбуждение было явным. Она даже не потрудилась отвести глаза.

И она не смогла сдержать улыбку от осознания того, что его влекло к ней. Она помнила ощущение, которое испытала, держа в руках его невероятно твердый и сильный фаллос, с такой тонкой, шелковистой и удивительно горячей кожей. Ее больше не волновало то, что она не должна была знать, как выглядит мужское естество и каково оно на ощупь. Теперь она знала все или почти все и была этому рада, потому что сейчас ей не нужно бояться, она хотела только наслаждаться.

Он застонал и заставил ее взглянуть ему в лицо. Его глаза потемнели, губы сжались в твердую жесткую линию.

— Говорят, что я могу погубить женщину одними глазами. Но твои глаза… когда ты так смотришь на меня…

— Посмотри на меня, — прошептала она.

Филипп протянул руку и от самого затылка начал поглаживать Анджелу по голове, по спине. Потом обеими руками быстро расстегнул пуговицы на ее платье. Она скинула его. Он легко расшнуровал корсет и помог снять тонкую сорочку.

И она была этому рада. Он делал это раньше и знал, что делает. Это означало, что не будет лишних минут мучительного копошения. Она быстрее сможет освободиться от своих одеяний. И вот она уже стоит перед ним в одних чулках, а ее одежда брошена на пол, словно разбитые в сражении доспехи.

Анджела наблюдала за ним, а он пристально смотрел на нее. Его глаза сконцентрировались на ее груди, и от его взгляда соски затвердели. Глаза Филиппа стали совсем темными, и он перевел взгляд ниже, на мягкую округлость ее живота, потом еще ниже и закусил нижнюю губу.

Ее желание было таким сильным, таким отчетливым, что она неожиданно почувствовала себя очень смелой. Она повернулась и пошла к кровати, бросив на него взгляд через плечо.

Она села на кровать. Он встал перед ней. Она подняла руки и начала медленно расстегивать пуговицы на его брюках. Уже через секунду он стоял перед ней совершенно обнаженный. Она коснулась рукой его возбуждения. Своей рукой он обхватил ее руку.

Порочная мысль пришла ей в голову. Филипп охнул, когда она слегка поцеловала его плоть. Раскрыв губы, она вобрала его член, чуть сильнее сжав его у основания, Филипп застонал.

— Нет. Еще нет, — простонал Филипп.

Она остановилась и вопросительно взглянула на него. Ей казалось, что ему это нравится. Он уложил ее на постель и улегся сверху.

— Сначала ты, — прошептал он ей на ухо, поглаживая ее между ног. — А когда наступит мой черед, я хочу быть внутри тебя.

— Ммм. — Она издала единственный звук, на который была способна. Как она могла так долго обходиться без его прикосновений?

Филипп начал медленно покрывать дразнящими поцелуями ее кожу, спускаясь от шеи к груди. Он обхватил губами ее сосок, и у нее вырвался стон, потом он обхватил другую грудь, продолжая ритмичные поглаживания.

Внимание Филиппа сместилось ниже. Он коснулся губами одного бедра, потом другого и кожи между ними. Вперед и назад, вверх и вниз, не осталось ни дюйма кожи, который он не покрыл своими поцелуями и ласками. Иногда она смеялась, когда ей становилось щекотно, но чаще вздыхала от удовольствия. Анджела запустила руки в его волосы, прижимая его к себе, хотя он и не собирался отстраняться.

А затем его рот опустился еще ниже, и он погладил ее бутон языком, оставив руки свободными, чтобы ласкать нежную внутреннюю сторону бедер. Она начала извиваться под его нежными ласками. Ее движения и стоны были непроизвольными. Она не могла молчать и сдерживать себя, даже если бы попыталась. Но она не пыталась. Она знала, что находится на грани взрывного удовольствия, которое он доставлял ей и раньше. И, словно это было вчера, она вспомнила тот жар, который разливался по ее телу со сверхъестественной быстротой, становясь, все горячее и ярче. Она вспомнила импульсы этих волшебных ощущений, которые шли от его губ и через волшебное место проникали вглубь.

А затем весь ее разум и каждый дюйм ее тела были охвачены волной удовольствия, такой взрывной, такой чудесной, что все в мире исчезло, кроме их двоих и этого потрясающего чувства.

Она надеялась, что никто не слышал, как она выкрикивала его имя во время оргазма. А потом ей стало безразлично, пусть ее слышит весь мир.

И до того как удовольствие ушло полностью, она с наслаждением почувствовала на себе вес Филиппа.

— Анджела, — прошептал он, глядя ей в глаза.

— Да, — шепотом отозвалась она.

Филипп входил в нее медленно, дюйм за дюймом, горячо и твердо.

Он смотрел ей в глаза, ни на секунду не отводя взгляда.

Он был нежен, нетороплив и сдержан, словно у нее это было в первый раз. Но правда была лучше: у них это было в первый раз.

Она прижала кончики пальцев к его спине и медленно провела ими вниз по горячей мускулистой спине. Обеими руками, распластанными по его ягодицам, она побуждала его войти в нее полностью. Она уже начала ощущать себя единым целым с ним. И хотела, чтобы это чувство было полным.

И когда он вошел в нее, их пальцы сплелись, губы соединились в жадном глубоком поцелуе, а его бедра начали свое неторопливое движение. Он двигался внутри ее, и она двигалась вместе с ним. Сначала медленно и мягко, затем чуть тверже, чуть быстрее.

Она почувствовала полное и отчаянное завершение. Он шептал ей признания в любви, она собиралась ответить ему тем же, но второй оргазм настиг ее так неожиданно, что Анджела смогла прошептать только его имя.

Анджела почувствовала, что его последние толчки стали жесткими и требовательными, словно бесконтрольными, и тогда она привела его к освобождению. Он прижался губами к ее плечу, и она услышала, как он стонет от наслаждения и завершения.

— Я не представляла, что это может быть таким, — прошептала она несколько минут спустя.

— И я тоже не знал, — сказал он, обнимая ее и притягивая к себе. Он снова поцеловал ее. И снова. Той ночью они много раз занимались любовью и заснули только на рассвете.

Утром они спустились к завтраку последними.

— Ну, есть ли необходимость в специальном разрешении? — без обиняков спросила леди Палмерстон.

— Нет, — ответил Филипп, с удовольствием наблюдая за их потрясением. — Никто не поверит, что я женился, пока своими глазами не увидит брачную церемонию. У нас будет очень пышная свадьба, как положено.

— После оглашения о помолвке, — добавила Анджела.

— Значит, у нас остается три недели, — оживилась леди Палмерстон. — Нам лучше вернуться в Лондон сегодня же, чтобы мы могли начать подготовку.

— Но сначала мы должны нанести последний визит, — сказала Анджела.

— Ну, хорошо, я должен извиниться еще перед одной женщиной, — проворчал Филипп.

— Достаточно будет написать ей письмо. Нежелательно, чтобы вас видели в ее обществе.

— Только не говори, что ты все еще не доверяешь мне, — уязвлено произнес Филипп.

— Это я ей не доверяю, — ответила Анджела, и они улыбнулись друг другу.

— Кого же мы в таком случае должны навестить? — спросила леди Палмерстон.

— Мою семью, — ответила Анджела, сияя. — Я хочу лично пригласить их на свадьбу.

Проведя ночь в лесу, вблизи внушительного особняка графа и графини Дайамонд, на следующий день, поздно утром, Лукас наконец увидел выходящую из дома Анджелу. Он оседлал лошадь, пока они усаживались в экипаж и укладывали вещи. Он был голоден, измучен и пребывал в отчаянии.

Но все же не раздумывая поехал за ними.

Весь день он следовал за ними, стараясь, чтобы его не увидели. Когда начали спускаться сумерки, Лукас заметил, что ему знакомы эти места. Его прошиб холодный пот. «Этого не может быть, — сказал он себе. — Это тебе только кажется. Ты сходишь с ума от жажды, голода и усталости».

Он плохо себя чувствовал. Но он не мог больше обманывать себя — Анджела возвращается домой. По пути они пересекли поле, где скончался ее отец. И вновь Лукас пожалел о том, что это не он погиб на дуэли. Но на этот раз его желание усиливалось чувством вины и угрызениями совести, которые он продолжал испытывать даже спустя семь лет. Шесть лет ему приходилось мириться с браком, которого он не мог избежать. Каждый раз, глядя на свою жену, он желал, чтобы на ее месте была другая женщина. Беатрис знала, что он любит другую, но она никогда не жаловалась и не предпринимала ни малейших усилий, чтобы завоевать его любовь. У нее была продолжительная связь с другим мужчиной. Лукас оставался нежеланным и всегда был на втором месте. Когда он увидел Анджелу с Хантли, он почувствовал себя даже больше обманутым, чем в случае с Беатрис.

Он не оплакивал Беатрис. Он понимал, что эта женитьба была одной из его ошибок, которые он совершил, чтобы разбогатеть и получить женщину, которую желал. Как он понимал сейчас, тогда ему следовало быть смелее и согласиться на небольшое приданое Анджелы. По крайней мере, они были бы вместе.

Лукас почувствовал головокружение и сильнее натянул поводья. У него сильно болело сердце, и непрекращающийся стук копыт по пыльной дороге усиливал эту боль. Но физическая боль не могла сравниться с мучительным чувством вины, которое терзало его каждый день в течение этих семи лет. Это было очень серьезное испытание, которое с большим трудом мог вынести простой смертный. Лукас хотел непременно исправить причиненное зло или умереть.

Анджела была его последней и единственной надеждой. Он был готов на все, чтобы завоевать ее и добиться прощения. И если он не может этого получить, то он не хочет больше жить.

Когда их экипаж свернул на аллею, ведущую к дому, где жила семья Анджелы, он остановился. Он вспомнил то прекрасное и чистое предвкушение, которое он испытывал каждый раз, когда скакал к ее дому. К ней. На мгновение он почувствовал себя снова молодым, любящим и любимым. Ему показалось, что впереди у него вся жизнь, полная надежды и счастья. Он постарается вернуть все это.

 

Глава 24

Когда их экипаж повернул на длинную подъездную аллею, ведущую к дому, Анджела поняла, как сильно соскучилась по родному дому. Семь лет пролетели как одно мгновение. Сейчас она вспоминала не свое падение, а счастливые семнадцать лет, которые прожила здесь, до того как все переменилось. Дом. Почему она так долго не решалась вернуться?

Ее сестры, Саманта и Клер, выскочили из парадных дверей с радостными криками. Они едва не сбили Анджелу с ног, наперебой целуя и обнимая ее. Она тоже горячо обнимала их, сожалея о том, что не вернулась домой раньше. Но, слава Богу, в конце концов разум возобладал.

— Только посмотрите на них! Как они выросли!

— Что говорить о нас! Кто это? — спросила Саманта. Она все такая же непосредственная.

— О! Это же злодей лорд Хартсхорн! — воскликнула Клер, узнав Филиппа по рисунку в газете. Ее глаза широко раскрылись от удивления или ужаса, трудно было сказать. Клер всегда была спокойнее и сдержаннее своих сестер.

— Это мой жених, Филипп Кенсингтон.

— Тот самый Филипп Кенсингтон? — недоверчиво спросила Клер, не зная, как отнестись к этой новости.

— Да. Рад познакомиться с вами обеими, — сказал Филипп, скромно улыбаясь, и Анджела поняла, что он сильно нервничает.

— А это наша тетушка, леди Палмерстон. Она опекала меня в Лондоне.

— Если ты выходишь замуж, то мы теперь тоже сможем выезжать? — спросила Саманта, и у Анджелы защемило сердце при мысли о том, как на их жизни сказалось то, что она совершила.

— Конечно! А матушка дома?

— Да. И Деймиен тоже! Он вернулся после своего путешествия на прошлой неделе, — сказала Саманта.

Все вошли в дом, Клер проводила Филиппа и леди Палмерстон в гостиную, а Саманта повела Анджелу к матери.

— Анджела! — воскликнула ее мать, явно потрясенная. Но вместо того чтобы улыбнуться, нахмурилась: — Кто-нибудь видел, что ты приехала? Если тебя увидят здесь, это может плохо отразиться на твоих сестрах. Ведь мы договорились, что ты не будешь приезжать сюда.

— Я не была дома семь лет. Больше я не могу выдержать, — ответила Анджела.

— Ты давно не была здесь и забыла, как любят посудачить соседи. Они все еще помнят о твоем проступке, — холодно заметила мать. Анджела почувствовала, как Саманта сжала ее руку в знак поддержки.

— Ах, мама, все уже давно забыли об этой истории! — заметила Саманта. — Да и какое значение это имеет теперь, когда Анджела помолвлена!

— Ты помолвлена?

На губах матери появилось слабое подобие улыбки.

— Да, и мы любим, друг друга, — сказала Анджела. Но ее мать это не впечатлило.

— Он маркиз, — добавила Саманта, и вид у матушки сразу стал почти счастливым.

— Он внизу вместе с леди Палмерстон.

— О, я так давно ее не видела! Как ты ее нашла? И непременно расскажи мне, как ты познакомилась с этим маркизом.

Впервые за семь лет семейство Салливан собралось вместе. Их общество дополняла новая пара — Анджела с Филиппом и леди Палмерстон. Они, конечно, вместе обедали, ведь им многое нужно было обсудить, столько новостей скопилось. После затянувшегося обеда дамы перешли в гостиную на чай.

Филипп остался в столовой с Анджелой и ее братом Деймиеном.

— Сигару? — предложил Деймиен.

— Благодарю вас, — сказал Филипп и взял сигару.

— Значит, вы намерены жениться на моей сестре?

— Да, свадьба состоится в Лондоне в следующем месяце.

— Я приеду, чтобы повести ее к алтарю, — сказал Деймиен.

Филипп понимал, как это будет важно для Анджелы. Деймиен помолчал, внимательно посмотрел на Филиппа, потом продолжил:

— Вы, очевидно, знаете, что некоторое время мы не поддерживали отношения с Анджелой.

— Да, и я понимаю, что, как истинный джентльмен и любящий брат, вы не спрашиваете меня, известно ли мне о ее прошлом. Мне все известно, и я действительно люблю ее.

— Благодарю вас. Мы с сестрами никогда не хотели, чтобы она уезжала. Это она сделала по настоянию матери, из-за смерти отца. Наша мать — гордая женщина и никогда не говорила о том, что сожалеет о случившемся, но я прекрасно понимал, как она скучает по Анджеле. Нам всем ее очень не хватало. И если ее обидят, мы все встанем на ее защиту.

— Обещаю вам, что я никогда не обижу ее, и всегда буду любить.

— Хорошо. С предупреждениями и угрозами покончено. Но прежде чем мы перейдем в гостиную и присоединимся к дамам, мы должны поговорить о ее приданом.

— А у нее есть приданое?

— Разве вы не знаете об этом?

— Нет. Она никогда не упоминала об этом, и мне это даже в голову не приходило.

— Мне приятно узнать, что вы женитесь на ней не из корыстных побуждений, — сказал Деймиен. — Возможно, она и сама думала, что у нее нет приданого, но это не так. Отец выделил долю каждой из сестер.

— Но вы, должно быть…

— Нет, — сказал Деймиен. — Я решил, что даже если она не выйдет замуж, деньги ей все равно понадобятся. Хорошо зная ее, я не мог поверить в то, что она так надолго задержится в монастыре. Завтра я составлю брачный контракт. Ваше здоровье! — сказал Деймиен, поднимая бокал.

— Ваше здоровье! — Филипп тоже поднял свой бокал.

— Итак, одна сестра пристроена. Остались еще две, — сказал он, сделав глоток. — Если они решат по-своему, а они девушки самостоятельные, то они отправятся в Лондон с нашей тетей и мне снова придется всем этим заниматься.

— С такой наставницей, как леди Палмерстон, они выйдут замуж в первый же сезон.

— Почему это вызывает у меня такое беспокойство?

— Так и должно быть. Она и вас женит, если вы утратите бдительность.

Лукас наблюдал из сада, как они наслаждались долгим обедом, сопровождавшимся оживленными разговорами и доносившимся до него веселым смехом. «Там должен быть я, — думал Лукас. — Хантли занял мое место».

Он знал только один способ избавиться от соперника и занять его место.

 

Глава 25

«Сколько же приходится терпеть мужчинам!» — подумал Филипп устало. Он вновь посмотрел на часы. Леди Палмерстон и Анджела уже три часа обсуждали свадебные планы. Он подавил зевок и прислонился головой к окну. Каждый раз, когда он начинал клевать носом, они будили его, чтобы посоветоваться.

— Филипп, что ты думаешь о розах?

— Ничего не думаю.

— Они тебе не нравятся? Конечно, это не оригинально, но они так прелестны.

— Я не думаю о розах. Меня устроит все, что нравится тебе.

— В данный момент он надеется, что ты предпочтешь тайное бегство в Гретна-Грин, — сказала леди Палмерстон.

— Это сказала миледи, а не я, — ответил он на вопросительный взгляд Анджелы.

— Можешь спать дальше. Нам необходимо обсудить мое платье, но я хочу, чтобы это был для тебя сюрприз.

— Спасибо, — сказал он и закрыл глаза.

Однако передышка оказалась короткой. Несколько мгновений спустя их экипаж остановился. Филипп выглянул из окна и… не увидел абсолютно ничего, только просторные поля и голубое небо. Не было никаких причин для остановки, разве что возникла какая-то проблема.

— Я посмотрю, в чем дело. Оставайтесь здесь, — сказал он и вышел.

Впереди, перекрыв дорогу по диагонали, остановился другой экипаж. Филипп не мог понять, почему кому-то пришло в голову остановиться, таким образом, или что за обстоятельства могли послужить причиной такой остановки. Экипаж казался знакомым, хотя он больше подходил для города, чем для деревенской дороги.

— Нам не проехать. Нужно помочь им сдвинуться, — высказал свое мнение возница Фрэнк.

— Эй, там! — Из-за экипажа вышел кучер. — У нас тут небольшая загвоздка. Как насчет того, чтобы помочь?

— Конечно. А в чем дело?

— Лопнула рессора. Мой хозяин час назад отправился в город за помощью. Но если вы поможете мне приподнять карету, я все налажу и смогу его догнать.

Это показалось Филиппу странным: хозяин такого экипажа под палящим солнцем отправился пешком в ближайший городок, вместо того чтобы послать возницу. «У каждого свои причуды», — подумал Филипп.

— Давайте посмотрим, — сказал Филипп и начал обходить экипаж. И вдруг остановился как вкопанный…

Филипп про себя прочитал последнюю молитву.

Ему не было необходимости смотреть, что происходит у него за спиной, поскольку звук характерного удара и падающего тела говорил сам за себя. Потом кто-то втащил тело в экипаж. Краешком глаза Филипп заметил, как безжизненно свисает голова кучера леди Палмерстон.

— Свяжи руки этому джентльмену, — приказал Фрост вознице, и жесткая веревка, очевидно, припасенная заранее, обхватила запястья Филиппа.

— Можешь идти, — сказал Лукас Фрост. — Жди в экипаже и следи за кучером.

— Полагаю, эти указания относятся не ко мне, — сказал Филипп, глядя на пистолет, нацеленный на него. Кучер Фроста тут же ретировался, оставив их на обочине дороги. Якобы сломанный экипаж закрывал их, так что ни леди Палмерстон, ни Анджела не могли их видеть.

— Единственное, куда ты можешь уйти, — на тот свет, — холодно произнес Фрост.

— Да, там я еще не бывал, — заметил Филипп, пытаясь потянуть время. Судя по всему, у него практически не было шансов на спасение. Необходимо срочно что-то придумать, но для этого нужно выиграть время.

— Все когда-нибудь бывает впервые, — сказал Фрост.

— Действительно, — сказал Филипп, сосредоточив свой взгляд на Фросте, а не на пистолете в его руке.

— Сначала мы немного прогуляемся, — сказал Фрост. — Глупо оставлять твое тело прямо у дороги.

— Конечно, на него всегда может кто-нибудь наткнуться, — ответил Филипп, вспомнив, как братья Слоун нашли его в канаве у дороги. Неужели его вновь оставят умирать у дороги?

Только на этот раз его, вероятно, найдет Анджела. Он молил Бога, чтобы ей никогда не довелось увидеть его мертвое тело. Он должен избавить ее от такого зрелища. Он должен защитить ее от всего этого. Неужели ему суждено умереть этим утром? Тогда она и леди Палмерстон останутся во власти этого безумца. Он просто обязан что-нибудь сделать. Но он не знал что. Черт побери, как трудно соображать под дулом пистолета!

— Вот именно, — ответил Лукас, придвинувшись к нему. Он прижал пистолет к горлу Филиппа. — Нам ведь не хочется, чтобы твое тело обнаружили, не так ли?

— Тебе-то точно этого не хочется, — сказал Филипп. — А я буду, мертв, так что мне будет все равно.

— Мне наплевать, все равно тебе будет или не все равно.

— Естественно, наплевать, — сказал Филипп, поморщившись, когда Фрост плотнее прижал пистолет к его горлу. — Но может, ты соблаговолишь сказать мне, зачем ты это делаешь?

— Она принадлежит мне, и я должен на ней жениться. Для меня это дело чести.

— Не уверен, что правильно тебя понял, — сказал Филипп, хотя, конечно, уже сообразил, к чему тот клонит. Ему нужно было, чтобы Фрост продолжал говорить.

— Дело в его глазах, — загадочно произнес Фрост, и Филипп растерялся. — Они широко открыты, но он ничего не видит. Ты когда-нибудь видел глаза мертвого человека?

— Нет.

— А я их вижу постоянно, Из-за этого я не могу спать.

— Я не понял, чьи глаза.

— Глаза ее отца. Я намеренно промахнулся. Но он все равно умер. И это моя вина. А теперь я не могу спать, потому что вижу его мертвые открытые глаза. Словно он следит за мной и ждет, когда я исправлю свою вину, — прошептал Фрост.

И Филипп понял, что этот человек не остановится ни перед чем. Это его нисколько не успокоило.

— Он хочет убедиться, что я женился на его дочери, тогда его смерть будет в какой-то степени оправданна. Но пока ты жив, она не согласится стать моей, понимаешь?

— А если и мои глаза останутся открытыми, после того как ты убьешь меня? — спросил Филипп.

— Я принес повязку для глаз, чтобы не повторить ошибки.

— Весьма предусмотрительно, — сказал Филипп спокойно, хотя холодок страха закрался в его сердце.

— Да, я хорошо все продумал, — загадочно произнес Фрост.

У Филиппа опустились руки, пусть все идет, как идет. Будь что будет. Этот человек явно потерял рассудок, и его невозможно вразумить.

Со связанными руками и приставленным к горлу пистолетом невозможно оказывать сопротивление. Он может побежать, но далеко убежать ему не удастся. Одно неосторожное движение, и Фрост в панике может нажать спусковой крючок.

Значит, это конец. В горле у него пересохло, и ему вдруг стало трудно представить, каким будет его последний вдох. Возможно, это будет пыль на дороге. Но бесполезно было отрицать правду — ему не хотелось умирать. Только не сейчас, когда он обрел смысл жизни. Не теперь, когда он обещал Анджеле вечность.

Филипп не видел выхода для себя, но для Анджелы оставалась надежда на спасение. Если он сможет увести Фроста подальше от экипажей, она может уехать, услышав шум выстрела. Он молил Бога, чтобы у нее и леди Палмерстон хватило здравого смысла оставить его и бежать до того, как вернется Фрост.

— В таком случае отправляемся? — предложил Филипп.

— Да, иди. — Махнув пистолетом, Фрост указал направление.

— Только после вас, — вежливо ответил Филипп.

— Боюсь, не выйдет, — огрызнулся Фрост и навел пистолет.

— Что здесь происходит?

Это был безошибочно узнаваемый голос леди Палмерстон. Филипп не ожидал, что будет так рад его слышать. Но он не мог пошевелиться.

— Анджела, думаю, что мы прибудем в Лондон с небольшим опозданием, — сказала леди Палмерстон, и у Филиппа оборвалось сердце, когда он понял, что она здесь, рядом с этим безумцем, который хочет на ней жениться и бог знает чего еще.

— Похоже на то, тетушка.

— Не волнуйтесь, дамы, это не займет много времени, — сказал Фрост.

— Как сказать, — заметила Анджела. — Филиппа не так легко убить. Трудно сосчитать, сколько раз это пытались сделать, и все неудачно.

— Эта дама права, — проворчал Филипп.

— Мне удастся, — заявил Фрост с такой холодной уверенностью, что всем показалось, будто налетел порыв ледяного ветра. Он был абсолютно серьезен. Филиппу страшно хотелось обернуться и в последний раз взглянуть на Анджелу, но он не осмелился.

— Анджела, возвращайся в карету, — сказал Филипп. — И вы тоже, леди Палмерстон. Прошу вас.

Он безуспешно попытался скрыть отчаяние, но голос его выдал.

— Пойдем, Анджела, — спокойно и твердо произнесла леди Палмерстон.

Филипп не услышал удаляющихся шагов.

— Немедленно, — резко приказала леди Палмерстон.

— Нет, — непреклонно ответила Анджела. Она сделала несколько шагов вперед и остановилась между Филиппом и Фростом. И нацеленным пистолетом.

— Что ты делаешь? — воскликнул Филипп.

— Спасаю тебя, — ответила она, даже не обернувшись.

— Анджела, ты подвергаешь себя смертельной опасности. Прошу, не делай этого.

— Лукас не убьет меня, — мягко проговорила она, глядя Лукасу в глаза. — Потому что ему нужна именно я. Разве не так, Лукас?

Поверх головы Анджелы Филипп увидел, как Фрост кивнул в знак согласия.

— И ты думаешь, Лукас, что ты не можешь меня получить, пока жив Филипп, — спокойно продолжала Анджела.

— Ты принадлежишь мне, Анджела, — заявил Фрост. Казалось, он околдован ею.

— Если это так, то не важно, жив он или нет, верно?

— Я не… Подожди, куда она идет? — спросил Фрост, заметив, что леди Палмерстон повернулась и уходит. Он повернул голову, чтобы посмотреть, но пистолет по-прежнему был нацелен Анджеле в сердце. Ее попытки отвлечь его провалились.

— Вы обо мне? — ответила леди Палмерстон. — Я хочу подождать в экипаже. Такая жара вредна женщинам моего возраста.

— Кстати, сколько вам лет? — спросил вдруг Филипп, вызвав удивленные взгляды Фроста и Анджелы. Он был уверен, зная леди Палмерстон, что она не собирается ждать в экипаже. Возможно, она беспечна, но совсем не глупа и не труслива. Похоже, она одна поняла, к чему он клонит.

— В самом деле, Хантли, вы вот-вот умрете, а вас интересует мой возраст, — ответила она; подыгрывая ему.

— Я унесу этот секрет с собой в могилу, — сказал Филипп, слегка кивая в сторону пистолета. — Шепните мне на ушко.

Леди Палмерстон так и сделала.

— Никогда бы не подумал, — произнес Филипп с видом чрезвычайного удивления. — Возраст солидный. Но вы прекрасно сохранились.

Она посмотрела на него так убийственно, что этот взгляд мог бы сравниться только с пистолетом в руке Фроста.

— Итак, на чем мы остановились? — продолжил он. — Ах да. Не имеет значения, жив я или умер, если Анджела отправится с тобой. В таком случае прощай, дорогая.

Он старался, чтобы в его голосе прозвучала надежда, но он действительно боялся, что это конец.

— А как насчет прощального поцелуя? — спросила Анджела Лукаса. — И тогда я поеду с тобой. Прошу тебя. Мне ведь не удалось попрощаться с моим отцом.

При упоминании об отце на лице Фроста появилось странное выражение. Рука, державшая пистолет, дрогнула. Ее слова подействовали на него.

— Позволь мне попрощаться на этот раз, и я прощу тебе прошлое, и буду полностью принадлежать тебе, — сказала она своим пьянящим, одурманивающим голосом. Ее голос оказал свое волшебное действие и на, этот раз. И она этим воспользовалась. — Навсегда, — прошептала она тихим хрипловатым голосом, придвигаясь ближе к Фросту. Она протянула руку и коснулась его сердца. — Позволь мне это, и я стану твоей навсегда.

— Только быстро, — как ни странно, пробормотал Фрост и отвел взгляд.

На пыльной дороге, под палящим солнцем, с пистолетом, приставленным к ее спине, Анджела повернулась и прижалась губами к губам Филиппа.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Я тоже люблю тебя, — ответил он.

Она обняла его за талию и попыталась развязать узлы веревки. Он чувствовал, как ее пальцы копошатся в веревке, она старалась изо всех сил. Мучительно больно было сознавать, что веревка слегка поддается, врезаясь в его плоть, но ничего не выходит. Но эта боль не могла сравниться с болью от того, что все планы и мечты о будущем счастье разрушены. Веревка была слишком туго затянута, и голыми руками, без ножа Анджеле было не справиться.

— У меня не получается, — прошептала она в ужасе. Он почувствовал ее слезы на своей щеке. — Я не могу этого сделать, не могу развязать узел и не могу позволить тебе уйти, я не могу уйти с ним.

Она была в панике. Он слышал это по ее голосу. Ее пальцы продолжали лихорадочно дергать и тянуть веревку. А Филиппу больше всего хотелось обнять ее и сказать, что все будет хорошо.

Но он не мог этого сделать.

— Ш-ш-ш! — Он попытался успокоить ее. Леди Палмерстон вот-вот должна вернуться. Но он не мог этого сказать. И он не был уверен, что это будет иметь значение. Ему хотелось сказать Анджеле, что все будет хорошо, но он уже столько раз нарушал данные ей обещания.

Он закрыл глаза, чтобы ощутить ее близость и насладиться этим ощущением в последний раз.

Она дернула в последний раз, и веревка поддалась.

— Что… — Фрост, наконец, понял, что происходит. Анджела продолжала исступленно работать. И она освободила его.

— Теперь твои руки свободны, — ухмыльнулся Фрост. — Но у меня остается заряженный пистолет. Какого черта ты улыбаешься?

— Обернись и посмотри.

Фрост не смог удержаться от любопытства, сначала он повернул голову, потом резко повернулся всем телом и выругался.

Леди Палмерстон держала пистолет, наведенный на Фроста. Она лишь подняла одну бровь, и Фрост опустил оружие.

И тут Филипп, уловив момент, бросился на Фроста. Он выбил из его рук пистолет и отбросил в сторону. Леди Палмерстон откинула его еще дальше, элегантно пнув ножкой, обутой в атласную туфлю.

Фрост сопротивлялся. Филипп боролся.

В конце концов, Филиппу удалось схватить Фроста за запястья и крепко прижать его руки к пыльной дороге. Анджела, давно уже подобравшая веревку, подбежала и начала связывать ему руки. Фрост только морщился от боли. Она не выразила ему ни малейшего сочувствия и встала рядом с Филиппом.

— Это не конец, — скрипя зубами, выпалил Фрост, не веря в свое поражение.

Леди Палмерстон предусмотрительно отдала Филиппу оба пистолета.

— В самом деле? — спросил он, многозначительно переводя взгляд с Фроста на оружие в своей руке.

— Ты собираешься?.. — начала Анджела, но не смогла закончить вопроса.

Филипп с двумя пистолетами в руке стоял над Фростом, лежащим на пыльной дороге со связанными за спиной руками. В его глазах невозможно было прочитать ничего: ни мольбы, ни страха, ни пренебрежения, ни вины.

Филипп мог убить его здесь и сейчас. Избавить его от страданий и сделать так, чтобы он никогда больше не доставил неприятностей ни Анджеле, ни ему самому. Он был отвратительным стрелком, но с такого расстояния даже он мог попасть в цель.

Но Филипп вспомнил, что говорил Фрост о глазах ее мертвого отца. Он подумал о том, что держит в своих руках не просто оружие, а инструмент, с помощью которого у человека отнимают жизнь. Но окончательно остановило Филиппа то, что он не смог представить, как прикоснется к Анджеле руками, убившими человека. Это значило лишить их обоих удовольствия…

— Ну, чего медлишь? — поддел его Фрост.

Если бы выбор предстояло сделать ему, он не стал бы убивать Фроста. Но решать должен не он один. Филипп посмотрел на Анджелу, взглядом спрашивая, какого решения она ждет от него.

Анджела посмотрела на Лукаса. Он лежал перед ней связанный и истерзанный. И она вспомнила, как впервые увидела его, как ярко горели его голубые глаза, обещая любовь.

Но вспомнила она и об одиночестве и сердечной муке. Все эти годы она мечтала отомстить ему, заставить его страдать, чтобы окончательно поставить крест на своей прошлой жизни.

Мысли о прошлом привели ее к размышлениям о будущем. Филипп. Он взял ее руку в свою. Рука в руке они стояли над Фростом, который лежал и терпеливо ждал их решения.

Она посмотрела на тетушку. Они не обменялись ни единым словом. Леди Палмерстон стояла, гордо выпрямившись, спокойная и уверенная. И Анджела вспомнила, как однажды вечером тетушка сказала ей: «Доверяй своему разуму и своему сердцу».

Она знала, что это еще не конец, независимо от того, каким будет ее выбор. Она также знала, что любовь и прощение должны пройти долгий путь, прежде чем успокоить измученную душу. Ее сердце и душа настрадались достаточно. Она больше не допустит этого. Она позволит ему остаться в живых.

И Анджела предложила отвезти его в ближайший городок к судье. Филипп вздохнул с облегчением, и Анджела поняла, что он ждал от нее именно такого решения.

Филипп разрядил пистолеты и бросил их на пыльную дорогу. Теперь его руки были свободны, он мог обнять Анджелу, чтобы держать в своих объятиях вечно. Анджела обвила его руками, и он крепко прижал ее к себе. И вот уже их губы слились в долгом поцелуе.

Несколько часов спустя Фроста оставили на попечение местного магистрата, и троица продолжила свой путь в Лондон.

— Итак, на чем мы остановились? — спросила леди Палмерстон. — Ах да, Анджела, мы обсуждали твое свадебное платье. Я думаю, что атлас кремового цвета лучше всего подойдет к твоему цвету лица.

 

Глава 26

Месяц спустя

Пятьсот человек были приглашены на свадьбу мисс Анджелы Салливан и Филиппа Кенсингтона, маркиза Хантли. Ни одно приглашение не было отклонено.

Филипп стоял перед алтарем церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер, рядом с ним стоял его брат. Ни один, ни другой не думали, что такое когда-нибудь случится.

Их родители наверняка мечтали о том, чтобы оба сына удачно женились, и их прежнее соперничество осталось в прошлом.

— Это твой последний шанс подтвердить свою репутацию, — поддел Филиппа Девон.

— Без Анджелы я отсюда не выйду, — ответил Филипп.

— Хорошо, это всего лишь проверка.

— Заткнись.

— Как ты смеешь в таком тоне разговаривать со старшим братом?!

— Ты не слышал, о чем я тебя просил, или ты настолько старше, что уже начал терять слух?

— Я старше всего на минуту…

Девон не закончил свою тираду, поскольку зазвучал орган, и все пятьсот свидетелей бракосочетания Филиппа Кенсингтона и Анджелы Салливан встали и повернулись, чтобы посмотреть на невесту, которую вел к алтарю ее брат.

На Анджеле было платье светло-золотистого цвета. В руках у нее был небольшой букет розовых роз. Ее лицо было прикрыто фатой, но Филипп видел, что она улыбается.

Она и должна улыбаться. Этой женщине удалось исправить самого отъявленного повесу. Благодаря ей он стал таким человеком, каким его никто не ожидал увидеть.

Он любит, и любим.

И он поклялся любить ее, уважать, холить и лелеять. Никогда еще он не произносил слов, в которые так искренне верил. Разве что когда признавался ей в любви. А его признания звучали постоянно. Порой ему даже казалось, что такие частые признания раздражают Анджелу. Но если это будет ее единственная претензия, он примет ее. Господь знает, что во всем остальном пока претензий к Филиппу нет. Хотя Господу об этом лучше не знать…

И каким-то чудесным образом эта красивая потрясающая женщина дает обет любить, чтить его и повиноваться ему. Правда, оба они знали, что повиноваться она будет только в одном случае — если ей этого захочется. И только теперь, когда он выдохнул с облегчением, стало понятно, что до последнего момента у него был страх, что она передумает. И когда она надевала кольцо на его палец, он почувствовал, что это мрачное ноющее ощущение собственной никчемности… уходит. Возможно, он недостаточно хорош и никогда не станет идеалом. Но он попытается стать настоящим, и никто никогда не сможет его в чем-то упрекнуть.

Он все сделал для того, чтобы заслужить такое счастье.

— А сейчас, если кому-либо известны причины, по которым эти двое не могут сочетаться законным браком, то прошу назвать их сейчас или навсегда оставить в тайне.

Этого просто не могло произойти, но в наступившей тишине кто-то кашлянул и сдавленным голосом произнес: «Мне известны».

Все присутствующие просто окаменели, не в силах вздохнуть и посмотреть на того, кто осмелился посягнуть на это восхитительное событие.

Лорд Лукас Фрост, который не был в числе приглашенных и которому, очевидно, удалось избежать продолжительного тюремного заключения, встал со своего места.

— Мне известна причина, по которой эти двое не могут вступить в законный брак.

Анджела пробормотала витиеватое выражение, которое не должны были слышать стены церкви, тем более от невесты в день свадьбы.

— Не беспокойся, дорогая, я все улажу. Сейчас вернусь. Но прежде он поцеловал Анджелу. Затем повернулся к Девону. Они кивнули друг другу и направились к Фросту. Филипп пошел по центральному проходу, а Девон по проходу в левой части церкви. За ними последовал брат Анджелы, Деймиен.

Фрост, быстро оценив обстановку, попытался спастись, в спешке ступая по ногам и подолам платьев сидящих на длинной скамье гостей.

Наконец Фрост добрался до прохода и со всех ног помчался к выходу. Разъяренные братья Кенсингтон и брат невесты, Деймиен, по пятам преследовали человека, посмевшего посягнуть на таинство брака.

Они догнали его у самых дверей.

— У тебя нет стоящей причины. У тебя нет вообще никакой причины! — прорычал Филипп, хватая его за галстук и буквально вколачивая в стену.

— Есть, — выдохнул Фрост.

— Она сделала свой выбор.

— Нет, она должна выйти за меня, иначе я не смогу спокойно спать по ночам.

Где-то в глубине души Филипп понимал этого несчастного, но Анджела сделала выбор, и он никому не позволит оспаривать его. Фрост почти задыхался, но продолжал что-то бормотать о том, что нужно исправлять причиненное зло, поэтому Анджела должна выйти за него… Боже, только сейчас Филипп почувствовал, как от Фроста разит виски. Филипп сам чуть не захмелел.

Но Анджела изменила его, и Филипп понимал то чувство вины, которое постоянно мучило этого человека. И как ни странно, Филипп вдруг понял, как ему можно помочь. И для этого совсем не надо его душить, хотя искушение было большое.

— Замолчи, — сказал Филипп Фросту, и тот повиновался. — Ты попросишь у нее прощения. Поверь мне, пройдет какое-то время, и тебе, в конце концов, станет легче.

Фрост с неохотой согласился. Филипп прошел по церковному проходу, крепко держа плечо Фроста и не обращая внимания на шепотки и удивленные взгляды. Девон и Деймиен следовали за ними.

Анджела стояла перед алтарем, гордо выпрямившись, с достоинством королевы. Рядом с ней стояла леди Палмерстон, Филипп увидел, как смущение на ее лице сменилось пониманием.

— Прости меня, Анджела, — тихо произнес Лукас, остановившись в нескольких шагах. В ее глазах появились слезы. Казалось, она молчала целую вечность.

— Я прощаю тебя, Лукас, — тихо прошептала она, потом наклонилась и поцеловала его в лоб. — Но теперь ты должен оставить нас в покое.

— Если вы не возражаете, — сказал Деймиен, — я провожу его. За пределы страны, конечно.

— Сделай милость, — произнесли одновременно Анджела и Филипп. Деймиена сопровождали Найджел Хейвен и Сэмюелс, который прибыл в Лондон, чтобы посмотреть на ту «женщину, которая заставила хозяина выливать в огонь превосходный бренди».

— Так на чем мы остановились? — спросил священник, как только инцидент завершился. — Ах да, если кому-либо известны причины, по которым эти двое не могут сочетаться законным браком, то прошу назвать их сейчас или навсегда оставить в тайне.

Под сводами церкви повисло напряженное молчание.

— А теперь можете поцеловать невесту.

И поскольку в душе Филипп все еще частично оставался хулиганом, он поцеловал Анджелу по-настоящему. Он поцеловал ее таким поцелуем, который не оставлял ни малейших сомнений в том, что он действительно любит ее. Поцелуем, который стал небольшим скандальчиком и предметом тайных мечтаний всех присутствовавших на церемонии девушек.

Конечно, все говорили, что не думали дожить до того дня, когда Филипп Кенсингтон поцелует свою невесту. Да и Филипп тоже не думал. Но он был настолько счастлив, что никакими словами нельзя было описать его состояние. И все это благодаря Анджеле, его ангелу.

 

Эпилог

Часовня при Стэнбрукском аббатстве

Семь лет спустя…

— Где Мэдлин? — спросил Филипп, оглядываясь в поисках своей старшей дочери.

— Она со мной, — ответила леди Палмерстон. Филипп на всякий случай обернулся, чтобы убедиться, что дама не успела устроить помолвку его дочери, которой всего шесть лет от роду. А вот и дочь, названная в честь его матери, роется в ридикюле леди Палмерстон, пытаясь найти там мятные конфеты.

— Мэдлин, я все вижу.

Вот к чему все пришло — бывший отъявленный повеса воспитывает прелестную дочь, которая пытается стащить сладости. Она посмотрела на него, хлопая длинными ресницами. Как говорили все знакомые, у нее были очень красивые лучистые глаза — такие же, как у него и его матери. Он готов был отдать ей все мятные конфеты в мире и даже больше. И она это знала.

— Ты должна делать это поаккуратнее, дорогуша, — шепотом проговорил он, — чтобы мама не заметила.

Она кивнула и засунула в рот мятную конфетку.

— А где Кэтрин? — спросил Филипп о младшей дочери.

— Успокойся, Филипп. Все дети под присмотром, — ответила леди Кэтрин, державшая за руку свою тезку, пятилетнюю девочку, унаследовавшую светлые волосы своей матери. Она была такого примерного поведения, что Филипп мог бы усомниться в своем отцовстве, хотя полностью доверял Анджеле, да и сам все прекрасно знал. Кэтрин, безусловно, его, потому что он очень хорошо помнил ту ночь, когда она была зачата… Конечно, не следует думать о таких вещах в церкви в присутствии детей, но горбатого могила исправит.

— Двое из трех, — сказал Филипп с облегчением. — А где Джеймс?

— Он со мной, — ответила Анджела. — Какой же ты паникер, Филипп!

Он взял сына на руки.

Этот малыш, названный Джеймсом в честь отца Анджелы, уже доставлял немало хлопот. Он унаследовал глаза Анджелы и сейчас смотрел на него, словно спрашивая: «Папочка, ты отдаешь себе отчет в том, что ты делаешь?» Но Филипп прекрасно понимал, что он делает. И именно это он сказал своему сыну. И малыш зевнул, словно отвечая: «Как знаешь».

— Вот именно, я-то знаю, — прошептал Филипп.

— Ну, так мы готовы? — спросила Анджела.

Они все собрались в часовне в Стэнбрукском аббатстве, чтобы крестить своего третьего ребенка. Следуя традиции, они зажгли свечу и поставили ее у статуи Девы Марии и младенца Христа.

На лице Анджелы часто появлялась улыбка Девы Марии — спокойная и довольная.

После завершения обряда крещения, убедившись в том, что их дети находятся под присмотром многочисленных родственников и друзей, Филипп и Анджела улучили момент для себя.

— Я тебе никогда это не показывала, — сказала Анджела, открывая дверь.

Филипп вошел и огляделся по сторонам — каменные стены, узкая кровать, стол и стул.

— Это была моя комната, — сказала Анджела.

— Как ты можешь определить? — спросил он.

Эта комната была очень похожа на ту, в которой он лежал раненый.

— Ну, я точно не знаю, но очень похожа.

Филипп рассмеялся.

— Знаешь, именно здесь я молилась о том, чтобы мне встретился порядочный человек, которого я могла бы полюбить.

— И тут появился я.

— Ты был мало похож на спасителя, должна признать.

— Думаю, что это больше твоя роль.

— Разве это имеет особое значение?

На самом деле главное, что они теперь вместе. Филипп обнял Анджелу, и уже в который раз сказал, что любит ее. Анджела поцеловала мужа долгим спокойным поцелуем и тоже сказала, что любит его. Они оба готовы были говорить друг другу об этом вновь и вновь. А затем, поскольку Филипп, по сути, все-таки оставался повесой, он не удержался и заметил, что он мужчина и находится наедине с красивой женщиной в комнате, где есть кровать… Ну, чем еще здесь можно заняться? Анджела попыталась возмутиться, но быстро сдалась, и Филипп сделал именно то, что нужно было сделать, — запер дверь и занялся любовью со своей женой.

Ссылки

[1] Прекрасная девушка (фр.)