Переводчица Валя. Франкисты пытаются высадить десант в Валенсии. Пулеметчики постигают азы. Шофер Пако. Будущий Боттичелли. Письмо из Москвы
Прежде чем вернуться в Альбасете к Петровичу, я решил заскочить к Вальтеру и попросить помощника, хорошо знающего испанский язык и разбирающегося в военном деле. Но найти генерала на этот раз оказалось нелегко. Добрался до склада, а часовой руками разводит:
– Только уехал.
Едва остановил машину у столовой, знакомый офицер, узнавший о цели моего приезда, советует:
– Езжайте к дому партии. Он там. Наконец встретил генерала. Он сразу же стал расспрашивать о событиях последней недели, о новостях.
– Миша поправляется, – поспешил успокоить я генерала.
– Ладно, поговорим позже, а сейчас пошли обедать. Опаздывать нельзя: сегодня у нас в гостях прекрасная дама.
И действительно, когда мы поднялись в столовую, вслед за нами вошла молодая девушка в форме бойца интернациональной бригады, ладно пригнанной по ее фигуре, в сапожках, начищенных до блеска. Как правило, сапоги рядовым не выдавались. Солдаты носили ботинки какого-то сложного пошива, с крепкими, тупыми носами, похожие на футбольные бутсы. Единственная разница между такими ботинками и бутсами – вместо шипов большая толстая подошва. А наша незнакомка с погонами рядового щеголяла в сапожках. Военная форма как-то не вязалась с дамской сумочкой, которую девушка держала в руке, с ярко накрашенными губами и аккуратно подведенными бровями. Можно было предположить, что это артистка, искусно загримированная под девушку-добровольца.
Судя по всему, она тщательно готовилась к этому обеду. И все-таки она меня раздражала. Наверное, сказывалась усталость. «И зачем она так вырядилась», – с досадой подумал я. Кругом идет война. До костюмов ли сейчас. Невольно посмотрел на свой френч, брюки, испачканные после длительных путешествий на животе. Быть может, сравнение, которое было не в мою пользу, и настроило меня против блондинки.
– Твоя новая переводчица, – улыбнулся Вальтер.
– Валя, – протянула руку незнакомка.
Она свободно говорила по-испански. И лишь небольшой акцент и непоседливое «л», которое все время натыкалось на что-то невидимое, выдавали в ней русскую.
– Генерал мне подробно обо всем рассказал, – обратилась она ко мне. – Вот только сумею ли быстро переводить? Ведь я не знаю оружия и не разбираюсь в военной терминологии. Да и муж станет ревновать, – кокетливо прищурила глаза девушка.
«Вот так птичка, – расстроился я. – Война для нее романтическое приключение».
– Вы видите в жестокой схватке детективный роман, – стараясь быть сдержанным, начал я, – ошибаетесь…
Я совсем разозлился.
– Люди приехали сюда не ради приключений. Они жертвуют жизнью, счастьем, благополучием, чтобы помочь испанским рабочим. И потом, если у вас такой ревнивый муж, зря вы приехали в Испанию. Лучше оставались бы дома, сажали бы, черт возьми, репку, копали бы картошку.
Странное дело. Я думал, что Валя обидится. Даже заплачет. Откажется. А получилось наоборот.
– Ладно, Павлито, – серьезно сказала она, – убедил. Завтра начнем работать.
– Ну, вот договорились, – улыбнулся Вальтер. – Значит, по рукам?
– По рукам, – вяло буркнул я.
Утром нас ждала машина. Шофер Пепе широко распахнул дверцы потрепанного лимузина.
– Куда едем?
– В Альбасете.
– Ну что же, присядем по русскому обычаю перед дорогой, и в путь, – провожал нас Вальтер.
Мы опустились на скамейку во Дворе, помолчали секунду и стали прощаться.
Валя села на заднее сиденье. Я устроился с шофером.
Раннее утро, ласковые Лучи солнца, тихий приветливый ветерок. Настроение приподнятое. Я покосился на девушку: «Теперь-то ты меня не выведешь из терпения». И ошибся. Все несчастья были впереди. За те несколько часов, что добирались до Альбасете, новая знакомая успела прочитать мне курс лекций о манере держаться и вести себя за границей. Не успели мы отъехать и километра, как молчавшая Валя заговорила: «За границей, мой друг, начальник с шофером не садится».
Останавливаю машину. Пересаживаюсь на заднее сиденье. Едем. Молчим. Шумит дорога. Цепляются за машину тени апельсиновых и лимонных рощ. Потом побежали пустынные поля, резкий сухой кустарник, и снова темно-зеленые ароматные оазисы. Валя, не отрываясь, глядела в окно.
– Смотрите, целые плантации апельсинов, – нарушила молчание моя спутница.
– Можно купить. Скажите Пепе, пусть остановит машину, и мы запасемся на дорогу.
– О, Павлито! Это очень здорово. Я давно хотела просить, да боялась, что рассердитесь.
– Ну что вы. У нас целых сто пезет.
Пепе остановил машину, пошел искать хозяина плантации. Пропадал он долго, и я, потеряв терпение, отправился за ним. Вошел в рощу и издали увидел нашего шофера. Пепе и хозяин плантации, крепкий старик с густыми седеющими волосами, о чем-то спорили. Оба энергично размахивали руками, кричали, что-то показывали па пальцах. Старик подбегал к собранным в ящик апельсинам, извлекал фрукты и совал их под нос нашему шоферу.
– Ай-ай, какие фрукты выросли. Лучшие апельсины в Испании. – Довольный собой, шофер подошел ко мне.
– Договорился обо всем. Сколько брать?
– Килограмма четыре.
– Ай-ай, не шутите, Павлито. Четыре килограмма только на смех.
– Я не шучу. Зачем больше.
Поняв, наконец, что с ним действительно говорят серьезно, Пепе расстроился:
– Я-то думал, что вы возьмете несколько ящиков. А эту мелочь я нарвал бы с любого дерева. Зря торговался с хозяином.
Подошел старик. Пепе что-то смущенно бормотал. Старик подцепил совок душистых апельсинов и высыпал в машину. От денег он отказался. Мы поблагодарили и распрощались.
Всю дорогу Пепе ехал молча. Валя пыталась его развеселить, шутила над его торговыми переговорами: «Не получится из тебя министра торговли». Но Пепе только качал головой. Видя, что он тяжело переживает свою оплошность, мы оставили его в покое и принялись за подарки старого испанца.
– Угощайтесь, – протянул я Вале огромный апельсин.
– Спасибо. А старик на нас обиделся, – хмуро сказала Валя.
– За что же?
– Он думал, что мы закупаем большую партию фруктов для отправки в Россию. Что теперь он о нас скажет?
– Старик понял, что это недоразумение, мы приехали сюда не торговлей заниматься, а защищать Испанскую республику. А закупочные операции, в которые впутал нас Пепе, меня мало касаются.
В Вале сидел какой-то бес. Она не могла молчать. Для нее это было страшнее пытки. Она всегда хотела что-то сказать, на что-то указать, поправить. Когда я вынул перочинный нож и стал для нее чистить апельсин, она от неожиданности даже растерялась. Но ненадолго…
– Кто же так чистит?
Выхватив апельсин, она принялась сама его потрошить. Девушка ловко подрезала кожуру, подхватила ее ногтем и моментально сняла с апельсина золотистую душистую шубку.
– Вот как это делается, – показала она мне. – И вообще надо быть деликатным с женщинами. А то выскочил из машины и даже руки не подал, не открыл дверцы.
Теперь мне смешно все это вспоминать, а тогда, честное слово, было не до веселья.
«Ладно, приедем в Альбасете, отделаюсь от такой учительницы», – решил я.
В город добрались к вечеру. Я пошел в гостиницу в свой номер, а Валентина отправилась искать мужа. Встретиться договорились утром.
Устав с дороги, я быстро разделся и бухнулся в постель. Яркое солнце разбудило меня. Побрившись, пошел к Петровичу. Он был доволен нашей работой в Мадриде. Испанцы хорошо овладели советскими пулеметами, успешно сражались на фронтах. Мне, их наставнику, приятно было слышать лестные отзывы. Но радость была не полной…
Обстановка в Мадриде, Валенсии, Барселоне и других республиканских городах с каждым днем накалялась. Коммунистическая партия Испании собирала преданные республике силы, чтобы отстоять завоевание испанских трудящихся. Пренебрегая усталостью, работала неутомимая Пасионария. Она то появлялась на передовой, подбадривая бойцов перед боем, то выступала на рабочем митинге, то приходила в госпиталь к раненым. Ее видели всюду: на заседаниях ЦК партии и в общине перепуганных монашек. Долорес Ибаррури боролась за каждого человека. И немало неграмотных, забитых монашек после ее бесед меняли мрачное платье на форму бойцов Народного фронта.
Любимцем партии называли Хосе Диаса. Несмотря на тяжелую болезнь, он проводил в эти дни титаническую работу. Друзья не знали, когда он спал. Так трудились все коммунисты.
Вести с фронта приходили неутешительные. Франкисты вводили в бой все больше техники и людей. Генерал Франко хвастался: «Если понадобится, я прикажу расстрелять половину Испании». От своего кровавого предводителя не отставали и подчиненные. Генерал Кейпо де Льяно также высказался достаточно откровенно: «Я найду своих врагов повсюду. И если они уже в земле: я их выкопаю и расстреляю снова».
Франкистская армия готовилась к решительному наступлению. Петрович рассказал мне, что в ближайшее время ожидается высадка морского десанта – итальянского экспедиционного корпуса. Враги планировали блокировать и взять Валенсию. А ведь здесь сосредоточились все жизненные центры республики. Тут работало правительство Ларго Кабальеро, обосновалось военное министерство вместе с генеральным штабом. В то же время военные силы республиканской армии в Валенсии были незначительны.
Итальянцы рассчитали все до мелочей. Десант, плохо организованные анархисты, пятая колонна – этого достаточно, чтобы захватить Валенсию и пленить правительство.
Узнав о намерениях врага, коммунисты предприняли все возможное для предотвращения катастрофы. Получили новое задание и мы, добровольцы. Мне пришлось срочно заняться формированием двух отдельных пулеметных батальонов из лучших солдат и офицеров 5-го коммунистического полка.
После беседы с Петровичем я сразу же отправился к пулеметчикам. Договорился о материальной части, подобрал младших командиров. И уже вместе с ними взялись за дело. За короткий срок взводы и роты первого батальона были сформированы. Сюда вошли храбрейшие из храбрых солдаты и офицеры 5-го полка из бригады Листера.
Второй батальон оказался не менее сильным и боеспособным. Под его знаменем готовились сражаться добровольцы из всех стран мира: чехи, поляки, болгары, венгры, литовцы, латвийцы, эстонцы. Организаторы бригад стремились создавать более крупные подразделения, говорящие на одном языке. Обычно таким подразделением был батальон, носящий, как правило, имя национального героя той страны, откуда приехали добровольцы. Батальон итальянцев был назван именем Гарибальди, немецкий – Тельмана, польский – Домбровского, французский – именем Парижской коммуны, американский – Линкольна.
Одновременно с организацией начались занятия в отделениях, взводах и ротах. Об индивидуальной подготовке и речи не могло быть. Для этого не хватало ни сил, ни средств, ни времени. Главная наша задача сводилась к тому, чтобы быстро научить добровольцев грамотно и разумно в тактическом отношении использовать новое оружие, изжить процветавшую кое-где партизанщину.
А попробуй расскажи, если ты не знаешь испанского языка. На пальцах, хоть и привык уже жестикулировать, далеко не уедешь. Дело осложнилось тем, что я остался опять без переводчика. Валя, которая приехала со мной из Мадрида, как исчезла в первый вечер, так и не появлялась. Встаешь утром, собираешься в учебный центр, а сам голову ломаешь над тем, как объясняться.
Вернулся я как-то вечером с занятий, в номере трезвонит телефон. Быстро отпер дверь, поднял трубку. Звонил Петрович: «Можешь плясать. Нашли твою переводчицу. Завтра Валя выходит на работу». Я вспомнил свою поездку из Мадрида в Альбасете, представил себе эту накрашенную девицу, и мне стало не по себе.
– Заменить ее некем? – спросил я.
– Нет… Да ты опомнись, – шутил Петрович, – такая красавица…
Ему легко говорить, ведь он не знал ее характера.
«Ну, ничего, – утешал я себя, – работа трудная, некогда ей будет замечания делать. И потом она все же знает язык. А это сейчас – самое главное».
Работы действительно было много, а специалистов не хватало. И как же мы обрадовались, когда узнали о приезде еще одной группы русских добровольцев.
Проходя в этот вечер по коридору гостиницы, я неожиданно услыхал русскую речь. Оглянулся и увидел нескольких военных. Они пришли в соседний номер. С одним из них, задержавшимся в фойе, я познакомился.
Высокого роста, крепкий, с густой шапкой рыжеватых волос, с доброй застенчивой улыбкой, он сразу располагал к себе.
– Зови меня Коля-артиллерист, – немного помедлив, прибавил: – Николай Гурьев.
– Вот и хорошо. Будем воевать вместе, – ответил я. – Меня зовут Павлито, Гошес и Александр.
Колю назначили инструктором-артиллеристом в учебном центре. Он готовил орудийные расчеты.
Знакомство наше переросло в настоящую дружбу. С Колей-артиллеристом мы воевали позже под Гвадалахарой, Брунете, Теруэлем, на реке Хараме. Свели нас вместе фронтовые дороги и в годы Великой Отечественной войны. Но в тот вечер Коля спешил к своим друзьям, и мы расстались, договорившись увидеться завтра.
Я спустился в ресторан. И встретил здесь старых друзей: Ваню Маленького, так мы звали Ивана Татаринова, и Митю Цюрупу. Узнав, что я только вернулся из Мадрида они забросали меня вопросами. Ребята расспрашивавали о боях под Мадридом, о вооружении республиканцев и мятежников. Их интересовало все до мельчайших подробностей. И слушали они с величайшим вниманием.
Особенно заинтересовало их сообщение о структуре испанской армии. Честно говоря, когда я впервые с ней познакомился, многое меня удивило не меньше, чем ребят. Помню, во время боевых действий под Мадридом меня направили в один из батальонов. Когда я приехал на место, то сразу же попросил провести к командиру.
– К какому? – последовал вопрос.
– К командиру батальона, – повторил я просьбу, думая, что переводчик неправильно передал мои слова. Но испанец опять задал свой вопрос. Я ничего не понимал.
– Разве в одном батальоне несколько командиров?
Испанец закивал головой, выбросил загорелую ладонь вперед, показал два пальца. Оказывается, здесь было два командира. Молодой капитан Овиедо, бывший рабочий, вступал в свои обязанности, когда батальон шел в бой. Он нигде и никогда не учился военному делу, если не считать краткосрочных пулеметных курсов. Но воевал умело, грамотно и смело. Овиедо вместе с назначением на должность командира батальона получил и погоны капитана. Впрочем, никто ему этого звания не присваивал. Просто старший офицер сказал, что необходимо надеть погоны капитана.
Второй командир, дублер Овиедо, вступал в свои права, когда батальон выходил из боя на отдых. Он был опытнее и старше своего молодого напарника, служил раньше в испанской армии в чине майора. Гарсиа, так звали его, хорошо дополнял молодого и горячего Овиедо.
Друзья-внимательно слушали мой рассказ, качали головами и в свою очередь также рассказывали о своих встречах. Так прошел вечер.
Завтра предстояло всем вставать очень рано, и мы разошлись. Вернулся и я в свой номер.
За окном сгущались сумерки. В комнате становилось темно, а свет зажигать не хотелось. Включил приемник. Дружелюбно замигал зеленый огонек. В эфире замелькали, заскрипели, зашумели станции. Радио Ватикана транслировало какую-то праздничную молитву. Париж заливался бесшабашной песенкой, что-то злобное наговаривал Берлин. А вот и Москва. Кончились последние известия и начался концерт по заявкам шахтеров. Щедрая, улыбающаяся «Калинка» сразу перенесла меня из далекой Испании домой, в Москву. Я прилег на кушетку и незаметно для себя задремал.
Проснулся, когда в окно заглядывало раннее утро. Открыл глаза и увидел потускневший на свету зеленый глазок приемника.
День родился солнечный, ясный, приветливый, и настроение было таким же, словно энергия солнца передавалась мне и заряжала бодростью и весельем.
В дверь постучали.
– Входите, Валя, – узнал я по стуку свою переводчицу. Она скромно вошла в номер и остановилась у двери. А я начал хохотать, да так, что не смог устоять и плюхнулся на диван. Понимал, что неприлично веду себя, но никак не мог побороть смех. Валя стояла у дверей и удивленно смотрела на меня. Потом села…
– Что за смех? Вам всегда весело по утрам или только сегодня? – съязвила она.
– Пожалуй, только сегодня. Наряд ваш рассмешил.
Девушка подошла к зеркалу. Модельные кремовые туфли на высоких каблуках, черная юбочка, белая легкая кофточка, элегантные длинные перчатки. Валя выглядела так, будто только что вернулась со светского приема, устроенного самим Ларго Кабальеро.
– На полигон собралась? – спросил я.
– Разве мой костюм шокирует пулеметчиков?
– Занятия сорвутся. Все будут ослеплены.
Валя фыркнула и, резко повернувшись, вышла из номера.
Я отправился в столовую, где уже сидели Николай Гурьев и Иван Татаринов.
Я рассказал им про инцидент с переводчицей, и они, от души посмеявшись, посочувствовали мне.
После завтрака двинулись в путь. У подъезда нас ждала машина «форд-8». За рулем сидел незнакомый шофер, молодой испанец лет двадцати двух. Он отрекомендовался нам по всей форме, а потом улыбнулся, ткнул себя в грудь пальцем: «Пако».
В дороге, путая испанские, французские и русские слова, он рассказал, что назначен к нам шофером из 5-го коммунистического полка.
– Можете на меня положиться, не подведу, – заверил Пако.
Разговаривая с Пако, мы незаметно подъехали к зданию учебного центра.
Начальник учебного центра, встретивший нашу машину, уже знал об экстренном формировании и обучении двух отдельных пулеметных батальонов. Причем один из них должен быть испанским, другой – из интернационалистов. Структура батальонов была необычна: штаб, четыре пулеметные роты, взвод связи, саперный взвод, артиллерийская батарея и тыловые части. Численность батальона четыреста пятьдесят – пятьсот человек. В их распоряжении тридцать два станковых пулемета системы «максим».
Работа закипела. Особенно трудно пришлось артиллеристам: не хватало знающих офицеров, не было боевых расчетов.
Коля Гурьев трудился без отдыха. Он выискивал солдат, хотя мало-мальски знакомых с различными системами орудий, звонил в штаб 5-го коммунистического полка, где его заверили, что в самое ближайшее время пришлют выпускников мадридской артиллерийской школы. Коля немного успокоился, но дни до приезда пополнения отсчитывал чуть ли не по пальцам.
Время торопило. Нам предстояло в небывало короткие сроки создать и обучить батальоны. Тактике и управлению взводом, ротой и целым батальоном мы обучали без всяких предварительных лекций – практическим показом на местности. Подразделение выходило в поле на учение с материальной частью, необходимыми боеприпасами, полным боевым расчетом.
Здесь они принимали решения, учились тактически грамотно строить боевые порядки. Тут же, если кто ошибался и мешкал, мы делали замечания, поправляли, просили повторить прием.
Так продолжалось не раз, не два, а до тех пор, пока командиры твердо усваивали материал.
Мы все, испанцы и бойцы интернациональных бригад, готовились к жестокой схватке с фашистами.
Около двух недель шла напряженная работа по формированию и обучению пулеметных подразделений. И когда батальоны были почти готовы к отправке, противник неожиданно отказался от высадки десанта в Валенсии.
И у нас отпала необходимость специализироваться в противодесантной обороне. Оба наших батальона в ближайшие дни перебрасывались на автомашинах на Центральный фронт для защиты Мадрида. Мы должны были пополнить испанские отдельные бригады.
Мадрид! Я снова ехал туда. Прежние встречи с городом были суровыми. Как ты там поживаешь, гордый, неприступный Мадрид? Чем измерить твою боль, твои страдания, твои жертвы?
Вражеские силы сжимали кольцо вокруг столицы.
Не сумев прорвать оборону республиканцев в одном месте, враг искал бреши в другом. Наконец такое слабое место мятежники нашли в северном секторе Мадридского фронта. В течение всего декабря фашисты накапливали силы, пытаясь захватить важный стратегический пункт Лас Росас. Республиканцы готовили контрнаступление.
В Альбасете распрощался с переводчицей Валей. После нашей размолвки она стала серьезной и добросовестной. Перед моим отъездом в Мадрид ее перевели к интербригадцам.
В Альбасете я познакомился с итальянским добровольцем Марио Паскутти. Сдружились мы с ним быстро, словно знали друг друга с давних пор. И теперь нас назначили на один фронт. Небольшого роста, с черными как смоль волосами, любитель при случае ввернуть острое словцо, Марио нравился всем. Он хорошо знал испанский и русский, мог свободно объясняться по-французски.
Я рассказывал ему об оренбургских степях, о Москве. Он о Венеции, где вырос и провел детство, о художниках, в мастерских которых пропадал днями. Художники пускали любознательного мальчика за небольшую мзду: он должен был мыть кисти. Для Марио, который мечтал писать большие полотна, это были самые счастливые минуты. Он мыл кисти тщательно, не торопясь, стараясь протянуть удовольствие. Иногда кое-кто из живописцев, улыбаясь, спрашивал его: «Марио, кем ты хочешь стать?» И парнишка всегда серьезно, с достоинством отвечал: «Микеланджело. Или нет, Боттичелли».
Но чтобы иметь мастерскую, краски, этюдники, кисти, надо много денег. Учеба в школе, частные уроки не под силу родителям, у которых семеро детей и скромный заработок. И Марио, вместо того чтобы учиться, работал лотошником на одном из многочисленных каналов Венеции. Потом стал коммунистом, сидел в тюрьме…
– Видишь «ковш» на небе? – неожиданно спросил меня Марио.
– Вижу, – взглянув на яркое звездное небо, ответил я. – Ярко светит.
– Горит-то он горит, да не для всех одинаково.
И он стал вспоминать, что у него на родине, в Италии, одни наблюдают это созвездие с белоснежных яхт, другие из грязных колодцев узких улиц, завешанных перештопанным и застиранным бельем, третьим – вообще некогда взглянуть – работают, не разгибая спины. Он говорил и говорил… Парень мечтал поскорее разгромить фашистов, подавить мятеж в Испании. Пусть не сегодня, не завтра, но верил, что этот день настанет для Испании.
Марио замолк. Мы сидели молча, думая теперь каждый о своем.
Честно говоря, мне было тяжело расставаться со своими земляками, оставшимися пока в Альбасете, хотя и работали мы вместе не бог весть как долго.
Мои друзья Коля Гурьев и Ваня Татаринов тоже должны в ближайшее время выехать на фронт, а Митя Цюрупа оставался в Альбасете. Этот маленький городок на юге Испании мы считали глубоким тылом, и Митя тяготился пребыванием там. Он рвался на передовую.
На следующее утро друзья провожали меня. Молчаливые рукопожатия. Мы хотели запомнить друг друга на всю жизнь молодыми, в непривычной военной форме и черных беретах. Кто знает, удастся ли свидеться.
Не успел я еще сесть в кабину, рядом кто-то окликнул меня:
– Саша!
Было странно слышать свое настоящее имя после конспиративного Павлито, Гошес.
Я обернулся. Мне протянули небольшой серый конверт.
– Письмо из дома.
Наконец-то долгожданная весточка из Москвы. Вскрыл конверт, сразу узнал почерк жены:
«Здравствуй, милый Саша!
Большой тебе привет от всех наших близких. Я работаю теперь воспитательницей детского сада при Аэрофлоте. За Ирочку не беспокойся. Дочка со мной в садике. Дома бываю поздно вечером. Тяжело приходить одной в комнату, она теперь Кажется неуютной и чужой. Да еще от ненужных расспросов соседок подальше.
Ждем тебя домой.
Целую, твоя Катеринка».
… Колонна тронулась в далекий путь. И теперь, если бы меня спросили, о чем я думаю, ответить было бы трудно. Я старался вспомнить свою комнату в Москве, бедовую дочурку, раскрашивающую цветными карандашами картинку, жену. В калейдоскоп воспоминаний врывались беспокойные мысли о предстоящей встрече в Мадриде, об ответственности, которая возложена на меня. Работа предстояла трудная и несколько необычная.