Генерал Родимцев. Прошедший три войны

Родимцев Илья Александрович

Часть III

 

 

 

Навстречу испытаниям

Вспоминая возвращение домой из Испании, первое, о чем говорил отец, – это невероятно сильное впечатление от контраста между аккуратными, красивыми и безмятежными городами, деревнями, полями Южной Франции и теми картинами разрушений, пожаров и людского горя, которые ему довелось видеть за последний год.

В Париже отец пробыл несколько дней. Но скучать ему не пришлось. В эти дни в Париже проходила Всемирная выставка, гастролировал МХАТ со всей своей звездной труппой. Отец побывал и на выставке, и на спектакле московских артистов. Перед самым отъездом из Парижа он получил приглашение на прием в советское посольство, который был дан по случаю прибытия во Францию из США летчиков Громова, Данилина и Юмашева, повторивших подвиг Чкаловского экипажа, – совершивших беспосадочный перелет из Москвы в Сан-Джосинто (США) через Северный полюс.

Присутствовало много гостей, в том числе официальных лиц. Внимание всех было приковано к героям-летчикам. Им аплодировали, брали у них автографы, просили сфотографироваться. А затем начался бал. Не умевший хорошо танцевать Александр стоял в стороне вместе с друзьями и смотрел на танцующих. Напротив них расположились артисты МХАТа, которые, по-видимому, обратили внимание на группу молодых мужчин, своим южным загаром заметно выделявшихся среди гостей, и они принялись о чем-то расспрашивать одного из сотрудников посольства. Вскоре большой компанией артисты направились через весь зал в их сторону. После взаимных приветствий завязалась беседа, а когда вновь зазвучала музыка, мхатовская прима Алла Тарасова подошла к Родимцеву и пригласила его на танец. Отказываться было неудобно, и Александр, в страшном волнении от предстоящего испытания, медленно и торжественно закружился с ней по залу.

Спустя много лет Александр Ильич с присущим ему юмором так рассказывал об этом эпизоде в кругу семьи: «Я не помню, под какую музыку мы танцевали. Я только помню, что изо всех сил старался не наступить Алле Константиновне на ногу. Но, на мое счастье, она танцевала так замечательно и была так деликатна, что все обошлось. А благодаря ее обаянию и манере держаться никто, кажется, и не обратил внимания на мою неспособность танцевать, поскольку все смотрели только на нее. Тяжелое это было испытание!»

В Москву отец выехал вместе с летчиками. На всем пути следования, в крупных городах и на небольших станциях, где останавливался поезд, тысячи людей приходили на вокзалы, чтобы поприветствовать Громова, Данилина и Юмашева, услышать их, подарить цветы.

В пути отец ближе познакомился с прославленными авиаторами, которые, несмотря на обрушившуюся на них всемирную славу, вели себя просто и скромно, с удовольствием общались со своими попутчиками, рассказывали о перелете, с большим интересом слушали его рассказы о событиях в Испании.

Особенно торжественно встречали героев-летчиков на советской земле. А когда поезд прибыл в Москву, на Белорусском вокзале собрались тысячи людей, гремела музыка, переливалось море цветов.

Наконец торжественная встреча завершилась. Как и предполагал Родимцев, его тоже встречали. На перроне к нему подошел незнакомый человек, поздоровался и сказал:

– Сейчас едем к командованию, а потом отдыхать.

Завершив дела, отец вышел на улицу и бросился ловить такси. Выйдя из машины у своего дома, он взлетел на третий этаж и позвонил. Но дверь никто не открыл. Немало удивленные его неожиданным появлением соседи, сообщили, что его семья выехала вместе с воинской частью в летние лагеря.

Оставив вещи у соседей и взяв только подарки для жены и дочери, отец поехал за город на электричке. От станции он шел пешком и, когда подошел к дому, была уже глубокая ночь. С трудом найдя дверь, он постучал, но никто долго не отзывался. Когда же Катя подошла к двери, она не сразу узнала его голос. Наконец поняв, кто это стучит, она открыла дверь, обняла мужа и заплакала.

Положенный отцу после возвращения отпуск родители провели в подмосковном санатории «Архангельское». Их первый совместный отдых получился необыкновенным, можно даже сказать, уникальным. Находясь здесь, он узнал, что ему присвоено звание майора. Но это было далеко не все. За время отдыха его дважды вызвали в Москву, в Кремль. В первый раз председатель Президиума Верховного Совета СССР М.И. Калинин вручил ему сразу два ордена Красного Знамени. Во время второго посещения, Михаил Иванович, пожав майору Родимцеву руку, слегка улыбнулся и произнес:

– Часто встречаемся, товарищ Родимцев!

И вручил ему орден Ленина и Золотую Звезду Героя Советского Союза.

Александр Родимцев стал сорок пятым гражданином нашей страны, отмеченным высшей наградой Родины. В то время появление в любом месте человека со Звездой Героя на груди привлекало всеобщее внимание, на них смотрели и относились к ним так, как в 60-е годы мы к героям-космонавтам.

После возвращения в свою часть из отпуска отец был назначен командиром кавалерийского полка. Но на этой должности он пробыл недолго. Уже в январе 1938 года он был зачислен слушателем Военной академии имени Фрунзе.

Начинался новый этап в жизни Александра Родимцева. В академии учились многие его друзья, с которыми он вместе сражался в Испании, – Николай Гурьев, Дмитрий Цюрупа, Дмитрий Погодин, Иван Татаринов, другие советские добровольцы. По выходным они часто собирались или в квартире у Димы Цюрупы, или в академическом общежитии. Породненные испытаниями, выпавшими на их долю, они на всю жизнь сохранили свою дружбу. Они понимали, что схватка с фашизмом еще далеко не окончена и боевой опыт, обретенный на испанской земле, уже очень скоро им пригодится.

Тяжело переживали друзья поражение республиканской армии и трагическую судьбу борцов с фашизмом. После прихода к власти Франко тысячи защитников республики были казнены или брошены в тюрьмы.

Главными причинами такого поворота событий стали не разногласия в стане республиканцев и даже не прямое предательство интересов республики отдельными политиками, что, безусловно, наносило огромный вред делу борьбы с мятежниками, а политические интриги и позиция правительств западноевропейских стран, более всего стремившихся не допустить усиления роли коммунистов в Испании и влияния Советского Союза в Европе. В результате не был дан отпор вероломному поведению франкистов и их немецких и итальянских союзников, нарушивших достигнутые договоренности о выводе иностранных войск из Испании. Добровольческие интербригады покинули страну, а союзные мятежникам войска Германии и Италии отказались это сделать. Ситуация на фронтах резко изменилась в пользу фашистов.

Во время гражданской войны в Испании Советский Союз помогал законному, демократически избранному правительству этой страны, а Германия и Италия – мятежникам. Открыв дорогу фашистской диктатуре в Испании, западные державы подтолкнули фашистские режимы Германии и Италии к новой экспансии.

Память о сорока тысячах добровольцев, сражавшихся с фашизмом в Испании, вплоть до наших дней эхом отзывается во всех странах мира, откуда они отправились на борьбу за свободу испанского народа. Гражданская война в Испании явилась не только одним из самых важных и драматичных, но также и одним из наиболее обсуждаемых событий ХХ века.

Но одна, главная, мысль объединяет все, что сказано честными людьми из разных стран – политиками, ветеранами, деятелями культуры, представителями общественных организаций в отношении гражданской войны в Испании за прошедшие восемьдесят лет со дня ее начала: ЕСЛИ БЫ ТОГДА УДАЛОСЬ ОБЩИМИ УСИЛИЯМИ ОСТАНОВИТЬ ФАШИЗМ, ТО ВТОРУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ МОЖНО БЫЛО ПРЕДОТВРАТИТЬ.

После осознания этого все дальнейшие рассуждения об «особых интересах Москвы», о которых, в оправдание политики правительств своих стран в испанских событиях, западными исследователями написано множество монографий, выглядят явно идеологизированными и предательскими по отношению к борьбе лучших сынов и дочерей всего мира с чумой фашизма. Они не имеют ничего общего с беспристрастным историческим исследованием.

Понимание сути и масштаба происходивших на испанской земле событий подвластно не только историкам и специалистам, но и обыкновенным людям, которые способны увидеть роль каждого государства и отдельных личностей в переломные моменты истории, опираясь на здравый смысл и общечеловеческие ценности. Мы можем гордиться ролью, которую сыграла в той войне против общего врага наша страна, независимо от каких бы то ни было политических пристрастий, – мы были в одном строю с лучшими людьми мира.

Окончив академию с отличием, отец продолжил службу в Белорусском особом военном округе в должности помощника командира 36-й кавалерийской дивизии. Он участвовал в освободительном походе Красной армии в Западную Белоруссию, а в марте 1940 г. несколько недель находился в войсках, принимавших участие в советско-финской войне.

К тому времени имя Александра Родимцева – испанского героя – приобрело широкую известность в стране. Подтверждением этого является тот факт, что именно ему было предоставлено право выступить с приветственной речью от имени Вооруженных сил на XVIII съезде ВКП(б) в марте 1939 г.

В октябре 1940 года в судьбе моего отца вновь произошел крутой поворот. Ему предложили пройти обучение на курсах командного и штурманского состава ВВС при Военной академии им. Н.Е. Жуковского. Это был период активного строительства воздушно-десантных войск, требовались командирские кадры, желательно с боевым опытом. Нужно было переквалифицироваться из кавалериста и пулеметчика в десантника.

Отец начал осваивать то, о чем мечтал в детстве, – прыжки с парашютом. Тренировки шли с утра до вечера. Однажды, вспоминал отец, случилась беда: разбился один из слушателей. Сразу после этого взлетела группа, в которой был и Родимцев. Пока набирали высоту, в самолете царила тишина. Когда раздалась команда – «приготовиться к прыжку», отец первым шагнул к открывшейся двери. Произнеся свое знаменитое: «Шайтан побери!», он затем воскликнул: «За мной, ребята, я пошел!» Вся группа успешно выполнила прыжок. Полученным после учебы значком инструктора-парашютиста отец гордился не меньше, чем другими своими наградами.

В мае 1941 г. полковник Родимцев был назначен командиром 5-й воздушно-десантной бригады, которая входила в состав 3-го воздушно-десантного корпуса. Части корпуса дислоцировались в Одесском особом военном округе, а штаб находился в городке Первомайске Николаевской области.

Об этих последних мирных днях и своем новом месте службы отец вспоминал: «Казалось бы, еще совсем недавно, будучи рядовым солдатом, я мечтал о службе в воздушно-десантных войсках… А теперь, оказывается, я перевыполнил свою мечту: стал одним из командиров наших молодых воздушно-десантных войск, служба в которых считалась среди военных ответственной и почетной. В те дни я был совершенно счастлив. Во-первых, мне предстояло служить с отлично подготовленными бойцами. Во-вторых, я впервые получил возможность проявить себя на самостоятельной работе».

Провожали отца на новое место службы на Киевском вокзале столицы самые близкие люди – жена и два друга, вместе с которыми он воевал в Испании. Друзья жали руки, а жена, обнимая, говорила: «Устраивайся, а через месяц жди меня». Отец навсегда запомнил их молодые, жизнерадостные лица и напутственные слова, полные надежд на будущее.

С женой отец встретился только почти два года спустя, и то лишь на несколько дней, чтобы затем расстаться еще на два года, а дорогих его сердцу друзей ему не довелось больше увидеть никогда…

Родимцев принял бригаду 17 мая 1941 года. Впоследствии отец написал в своих мемуарах о том, что ему пришлось внести серьезные изменения в обучение личного состава. Он видел, что основной упор делался на парашютную подготовку и десантирование, но опыт боев в Испании подсказывал ему, что этого недостаточно. Ведь после приземления десантник должен сражаться на земле, на незнакомой местности, вероятнее всего, с превосходящими силами противника, а значит, бойцы должны не только отлично владеть всеми видами оружия, но и приемами рукопашного боя, маскировки, быть тактически грамотным и в наступлении, и в обороне. Несмотря на то что учеба по-новому продолжалась в мирное время совсем недолго, отцу вместе с помощниками и младшими командирами удалось внести коррективы в подготовку своих десантников. Однако отец видел, что некоторые офицеры восприняли его указания о необходимости воспитания у бойцов навыков боя на земле без энтузиазма. Им нравились прыжки, и они считали это главным для десанта. Но отец твердо стоял на своем, рассказывал бойцам и командирам об опыте боев в Испании, и вскоре они стали понимать его правоту.

Несмотря на хорошие результаты, показанные бригадой на учениях, отличное владение личного состава оружием, грамотные действия штабов, работы впереди было еще много. Но, как рассказывал отец, в июньские дни 1941 года по многим приметам, не представлявшим, казалось бы, по отдельности ничего тревожного, складывалась картина некоего напряжения, неясной тревоги. Это и появление иностранных самолетов, прилетавших с запада и улетавших в том же направлении, и разговор с командующим Одесским военным округом генерал-полковником Черевиченко, в котором он требовал выдержки, чтобы оттянуть начало надвигавшейся войны, и прибытие в штаб округа множества офицеров в полевой форме с чемоданчиками, с которыми побеседовал отец. Они выезжали в войска, стоявшие у западных границ.

Через несколько дней время, отпущенное на подготовку к войне, закончилось. Начались годы испытаний.

 

Сорок первый

«22 июня утром я, как обычно, пришел в штаб бригады. Тот день запомнился мне до мельчайших подробностей, хотя в обстановке штаба не произошло никаких перемен. Вот и сейчас вижу просторную светлую комнату в три окна, большую карту Украины на стене, над картой – портрет Ленина. На столах ни одной бумажки. Мерно постукивают часы. Молчат телефонные аппараты.

Оперативный дежурный, стройный сероглазый капитан, почти бросается мне навстречу. Я успеваю заметить, как дрожат его губы…

– Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистские войска нарушили государственную границу СССР…

Я сразу же останавливаюсь, как от толчка в грудь, некоторое время молча смотрю на дежурного офицера. Чувствую, как замирает сердце, словно я падаю с большой высоты.

Война полыхала уже несколько часов… С нетерпением ждал распоряжений из штаба корпуса. Но телефон молчал. Несколько раз порывался снять трубку телефона и опускал руку. Но все же не выдержал, позвонил полковнику Косинюку (начальнику штаба корпуса). Он только что приехал из Одессы.

– Сейчас разберусь с делами, – глухо ответил он. – Потом позвоню вам.

В кабинет вошли батальонный комиссар Чернышев и начальник штаба бригады майор Борисов. Они замерли в непривычном, тяжелом молчании… Решили собрать совещание всех командиров и комиссаров частей».

Это цитата из воспоминаний моего отца, в тот момент – полковника Александра Родимцева, командира 5-й воздушно-десантной бригады. В тысячах книг описан этот день. У каждого, кто пережил 22 июня 1941 года и сумел затем о нем рассказать, есть своя память об этом дне.

Я начал главу о Великой Отечественной войне словами отца. И потому, что это рассказ очевидца, и потому, что описывать своими словами состояние человека в ту минуту, когда он узнает такую весть, было бы неправильно. Но не вспомнить этот день, являющийся одним из самых памятных и трагических в истории нашей страны, и то, как прожил его отец, на которого была возложена ответственность за тысячи судеб бойцов и командиров, не вспомнить его нельзя.

22 июня ни в Москве, ни в Киеве командование еще не знало истинного положения дел и тем более не ожидало катастрофического развития событий в ближайшие дни. А потому, как следовало из полученного вскоре из штаба корпуса распоряжения Москвы, предполагалось, что бригаде предстоит десантироваться. Полностью этот документ гласил: «Разъяснить всему личному составу цели и задачи войны с гитлеровской Германией; немедленно принять меры к рассредоточению частей; пересмотреть программу боевой подготовки в сторону резкого сокращения ее. Главное – подготовка всего личного состава к десантированию».

В 5-й воздушно-десантной бригаде полковника Родимцева, так же как и в вышестоящих штабах, не могли предположить, что уже через две недели они покинут Первомайск, двигаясь вовсе не на запад и отнюдь не в качестве воздушного десанта.

Из полученных указаний следовало, что бригада пока остается на месте. Шли первые дни войны, но в жизни бригады видимых перемен будто не произошло. Только боевая учеба велась еще интенсивнее. Командиры повысили требовательность, бойцы отрабатывали упражнения с большей собранностью и усердием.

Сказать, что они рвались в бой, значит не сказать ничего. Как рассказывал отец, люди тяжело переживали свое положение солдат, готовых сражаться, но обязанных подчиняться приказу и оставаться в тылу. Бойцы каждый день обращались к отцу и другим командирам с вопросами о том, что происходит на фронте и когда они туда отправятся. В эти дни, когда в сводках Совинформбюро ежедневно сообщалось об оставлении нашими войсками все новых городов, а люди сжимали в бессилии кулаки и жили одним желанием – сражаться с врагом, поддерживать нормальную обстановку в бригаде, отцу помогали офицеры, ставшие его опорой. Со многими из них ему предстояло пройти через грядущие сражения: начальник штаба, однокурсник отца по академии им. М.В. Фрунзе Владимир Борисов, начальник политотдела Григорий Марченко, комиссар бригады Федор Чернышев, начальник оперативного отделения Иван Самчук, с которым у моего отца сохранилась близкая дружба на всю жизнь. Среди командиров других подразделений выделялся своим высокопрофессиональным отношением к делу и требовательностью к подчиненным начальник санитарной службы Иван Охлобыстин.

Для нынешнего поколения читателей будет интересно узнать, что военврач Иван Иванович Охлобыстин, воевавший долгое время под началом А.И. Родимцева, является отцом известного российского сценариста, режиссера, писателя и актера Ивана Охлобыстина.

Между тем немецкая группа армий «Юг» стремительно наступала в направлении Киева. Несмотря на героическое сопротивление советских войск в районах Луцка, Ровно, Дубно, где на протяжении нескольких дней не прекращалось одно из крупнейших в Великой Отечественной войне танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовали тысячи танков, гитлеровцы прорвали нашу оборону и в ночь на 11 июля вышли к предместьям Киева. Однако с ходу ворваться в город немцам не удалось.

Вечером 9 июля отца и командиров двух других воздушно-десантных бригад вызвали в штаб корпуса, где им сообщили о том, что получен приказ о переброске их под Киев, в район Бровары-Борисполь. Показательно, что и на этом совещании командир одной из бригад высказал уверенность, что их не будут использовать как пехотную часть, а используют для других задач. Они даже представить себе не могли, что десантироваться с самолетов они не будут уже никогда!

Отец рассказывал, что перед погрузкой в эшелоны он посоветовался с начальником штаба корпуса о том, брать ли с собой парашюты. Не могли десантники просто так бросить предмет своей любви и гордости! Еще теплилась надежда, что они могут пригодиться. Было решено взять половину снаряжения, а остальное сдать на склад. Никто из начальства и тех, кто был тогда рядом с отцом, не думал, что через несколько дней в город войдут гитлеровцы.

И уж тем более никому не дано было заглянуть на несколько лет вперед – в март 1944 года, когда в ходе сражений на земле Украины гвардейский стрелковый корпус под командованием моего отца освободит от фашистов этот городок на берегу Южного Буга, а он вспомнит горячее, незабываемое лето 41-го года.

Уже при погрузке в вагоны бригада Родимцева попала под жестокую бомбежку, которая продолжалась на всем пути. Видя разбитые станции и города, беженцев с детьми, отец вспомнил Испанию, где он впервые наблюдал такую же трагическую картину, а в его бригаде уже были первые потери.

В штабе Юго-Западного фронта, находившемся в Броварах, отец был принят начальником оперативного управления полковником И.Х. Баграмяном и командующим фронтом генерал-полковником М.П. Кирпоносом. Ознакомив его с обстановкой на фронте, командующий подчеркнул, что их корпус предполагается использовать как воздушно-десантную часть, отметив, однако, что при ухудшении обстановки не исключено их участие в обороне Киева вместе с пехотой. Но уже через несколько минут у отца состоялся разговор с начальником штаба фронта генерал-лейтенантом М.А. Пуркаевым, который, выслушав его доклад о состоянии бригады, сообщил, что пока они будут находиться в резерве, а затем, как вспоминал отец, между ними состоялся разговор, для него несколько неожиданный:

«…Генерал Пуркаев спросил:

– Так, значит, привезли с собой 1700 парашютов? А где же ваша артиллерия, товарищ полковник?

Я ответил, что положенная по штату артиллерия доставлена полностью, а парашюты взяты на случай, если придется десантироваться.

Пуркаев рассмеялся.

– Десантироваться! Да сейчас такая обстановка, товарищ Родимцев, что и без прыжков очень легко можно оказаться в тылу противника. Некоторые из наших частей и даже соединений уже находятся в окружении. А вы собираетесь прыгать… Вам следовало бы побольше иметь артиллерии и автоматического оружия!»

Но затем, уже мягче, он сказал, что бригаде надо готовиться драться с хорошо вооруженным противником тем, что есть. Вот так в течение часа отец услышал от руководства фронта несколько мнений о той задаче, которую придется выполнять. И если М.П. Кирпонос, руководствуясь, по-видимому, известными ему директивами, еще допускал возможность применения воздушно-десантных войск по прямому назначению, то генерал М.А. Пуркаев уже был уверен, что это исключено.

Через несколько дней 3-й воздушно-десантный корпус, включая бригаду Родимцева, занял оборону у местечка Иванкова. Сбывалось предсказание командования фронта о том, что драться десантникам придется как пехотным войскам. Однако обороняться на этих позициях, построенных в короткий срок собственными руками с помощью местных жителей, им не пришлось. В начале августа обстановка на подступах к Киеву резко обострилась, противник ворвался в пригороды. Поступило распоряжение корпусу срочно направиться в Киев.

6 августа отец по приказу штаба фронта явился к командующему 37-й армией, в подчинение которого передавалась его бригада. Этот визит запомнился моему отцу надолго. По его словам, ни до, ни после он не встречал в советском штабе такого беспорядка, будто накануне бегства, и такого откровенно неприязненного отношения к себе. Когда вместе с комиссаром Чернышевым они вошли в кабинет, их встретил сам командующий армией генерал Власов. Отец вспоминал, что Власов, неожиданно для них, почему-то сразу начал разговор в грубоватом, высокомерном тоне, так, словно перед ним были провинившиеся в чем-то подчиненные. В какой-то момент он подошел к отцу вплотную, пристально поглядел на него и с непонятной в этой ситуации усмешкой произнес: «Так вот какой ты, Родимцев… испанский герой!» После этого он вдруг в резкой форме потребовал беспрекословного себе подчинения, сказав, что именно он представляет киевскую власть. Это заявление было не только неожиданным, но и настолько вызывающим и даже, как им показалось, провокационным, что они вынуждены были возразить, сказав о состоявшейся ранее встрече с командованием фронта, а также о том, что в городе находятся партийные и советские органы, которые тоже занимаются вопросами обороны и снабжением частей и с которыми у них налажено взаимодействие. Никаких распоряжений о боевой задаче бригады они не получили. Было лишь приказано обратиться к командиру 147-й дивизии, в оперативное подчинение которого поступала бригада.

Такой оказалась встреча Родимцева с Власовым, в отношении которого в последние годы появляются материалы, чуть ли не обеляющие его. Но, по мнению моего отца, и я с ним полностью согласен, у этого бывшего генерала есть только одно звание, которому нет оправдания, – предатель.

И надо же было так сложиться боевому пути моего отца, чтобы в мае 1945 года, когда 32-й гвардейский стрелковый корпус под его командованием спешил на помощь восставшей Праге, наша часть, действовавшая неподалеку, поймала этого гитлеровского приспешника, пытавшегося скрыться от советских войск в американской зоне на территории Чехословакии, о чем мой отец с удовлетворением узнал одним из первых.

Полковник Потехин, командир дивизии, вместе с которой предстояло действовать бригаде Родимцева, поставил им первую боевую задачу – очистить от фашистских автоматчиков Голосеевский лес на окраине Киева и выбить их из здания сельхозинститута. Начинать боевые действия надо было в лесном массиве, да еще и в ночное время. Это сильно осложняло управление частями, но давало и некоторые преимущества. Было известно, что немцы избегают воевать в лесу, да и ночной атаки они вряд ли ожидают. Не смогут они использовать и свое преимущество в воздухе.

В 21 час восьмого августа десантники Родимцева атаковали врага. Внезапность, быстрота, слаженность обеспечили успех сражения. К утру задача была выполнена, а противник отброшен от города на 2–3 километра. Как выяснилось, гитлеровцы совершенно не ожидали ночного удара, в результате чего наши бойцы захватили много пленных.

Но битва за Киев еще только разгоралась. Из воспоминаний отца: «Дальнейшие события разворачивались со все нарастающим напряжением. Противник решил любой ценой захватить утраченные позиции. В течение двух суток он предпринял несколько мощных контратак, но все они были отбиты нашими десантниками. Не отошли ни на шаг и соседи – 6-я и 212-я воздушно-десантные бригады нашего корпуса. Теперь бойцы моей бригады почувствовали себя увереннее. Да и дела пошли веселее. Мы стали вести наступление при поддержке артиллеристов при полном с ними взаимодействии».

Но случались и тяжелые, вызванные неопытностью и горячностью младших командиров потери. На третий день боевых действий бригады почти полностью полегла рота капитана Никифорова. На их участке немцы начали поспешно отходить, изображая бегство. Увлекшись преследованием, не оценив обстановки, наши бойцы попались в ловушку – оставшиеся в окопах вражеские пулеметчики и автоматчики открыли по ним губительный огонь почти в упор. Это был жестокий и поучительный урок.

В тот же день стало известно о том, что гитлеровцы готовят решительное наступление. Командование предупредило Родимцева, что, по данным разведки, главный удар, вероятнее всего, придется в полосе его бригады, на участке, который обороняли курсанты. Это были совсем молодые ребята из бригадной школы. Отец и его заместители не спали всю ночь, руководили подготовкой обороны. И хотя все, что требовалось, было выполнено и лично проверено, тревога не утихала. Устоят ли ребята, как поведут себя в первом для них бою?

На рассвете 13 августа после бомбежки и артобстрела на позиции курсантов ринулись более двадцати танков и бронемашин с автоматчиками. Но ребята не подвели. Подпустив врага на предельно малую дистанцию, так, что отец, видя, что молчит вся наша оборона, уже бросился к телефону, артиллеристы и курсанты дали мощный залп. Противник отступил. Несколько раз в течение дня немцы повторили атаки, но, потеряв почти полтысячи человек, прорвать оборону бригады так и не смогли.

Вскоре разведка доложила, что немцы переходят к обороне. Эту новость от командиров мгновенно узнали все бойцы. Каждому было ясно, если, дойдя до окраины Киева фашисты собираются обороняться, значит, досталось им сполна от защитников города. Однако успокаиваться на этом было не в характере отца и его подчиненных, хорошо понимавших своего командира. Он считал, что еще большего успеха можно достичь, начав как можно быстрее наступление. Ведь противник наверняка не ждет, что десантники могут наступать после тяжелых боев в обороне. Это подсказывал ему испанский опыт – он многому там научился. Он вспомнил сражения под Мадридом, на Хараме и у Гвадалахары, когда промедление стоило республиканцам упущенных побед и возможностей. Свое решение Родимцев обсудил с командиром дивизии, встретив его полное понимание и поддержку.

Менее чем через сутки десантники Родимцева атаковали противника. Расчет оказался верен. Удар наших войск обратил гитлеровцев в бегство. Успеху наступления во многом способствовало применение ракетных установок «катюш». Отец и его подчиненные именно здесь впервые увидели это мощное оружие. Как рассказывал отец, бойцы испытали огромный эмоциональный подъем, увидев горящие в лавине огня укрепления и технику врага.

В течение двадцати дней бригада Родимцева вела непрерывные бои. В своей автобиографии отец отметил, что именно тогда ему впервые довелось увидеть рукопашный бой. О результатах этих сражений он писал: «Третий воздушно-десантный корпус наступал. И когда? В августе сорок первого! Мы прошли с боями 15 километров. Кто участвовал в Отечественной войне, тот никогда не забудет этот трагический месяц и поймет, что значило для той поры идти на запад».

В ходе наступления десантники освободили множество населенных пунктов. Это имело не только военное значение, но и позволило большому количеству жителей, не успевших эвакуироваться, уйти на восток. Одной только этой причины достаточно, чтобы оправдать их стремление отбросить врага как можно дальше, а не просто обороняться.

В один из первых дней боев в бригаду Родимцева через линию фронта из поселка Мышеловка, находившегося на окраине Киева, пробрались рабочий Кирилл Соловей со своей шестнадцатилетней племянницей Машей Боровиченко. Как выяснилось, они старались не просто пробиться к своим, но и запомнить все, что увидели в расположении немцев. Их сведения уже очень скоро помогли бригаде. О первой встрече с Машенькой, как сразу назвали ее бойцы, отец вспоминал: «Девочка, еще подросток, смуглая и хрупкая, в ситцевом платьице, без косынки, босая смотрела на меня и на разведчика капитана Питерских с доверчивостью ребенка… Машенька попросилась к нам в медсанбат. Вскоре она стала опытной и смелой медсестрой, и многие воины обязаны ей жизнью. В бригаде ее прозвали «Машенькой из Мышеловки». С нами она прошла почти весь трудный боевой путь, участвовала в сражениях за Конотоп, Харьков, Тим, в генеральной битве на Волге. Ей многое довелось пережить, но я никогда не видел ее в растерянности или унынии – эта маленькая киевлянка научилась воевать».

Как один из самых незабываемых моментов фронтовой жизни вспоминал отец встречу с Машей во время тяжелых боев на реке Сейм осенью 1941 года. Среди сандружинниц, выносящих раненых, отец увидел и ее, но не узнал сразу в военной, подогнанной по маленькой фигурке форме. Начальник санитарной службы И.И. Охлобыстин на его вопрос о том, кто эта девушка, лицо которой показалось ему знакомым, ответил, что это абсолютно бесстрашная девочка, настоящий орленок, она оказала помощь и вынесла с поля боя десять тяжелораненых за один день, вот только жаль, новую шинель ей немцы продырявили. Охлобыстин окликнул Машу, а когда она подошла к ним, отец вспомнил Голосеевский лес и испуганную девчушку: «Так вот это кто! Машенька из Мышеловки!» Она удивленно всплеснула руками: «Вы до сих пор меня помните?» Увидев, что Родимцев посмотрел на пробитую шинель, она смутилась: «Ничего, товарищ полковник, я это зашью в свободное время…»

В своих воспоминаниях отец написал об этом эпизоде: «За короткое время войны я увидел много трогающих сердце сцен… Но, пожалуй, впервые я был тронут так глубоко обликом этой девочки на переднем крае, почти ребенка, смущенной, что не успела заштопать пробитую немецкими пулями шинель».

В боях на Курской дуге Машенька, спасая раненого офицера, гранатой остановила фашистский танк, надвигавшийся на них, но в то же мгновение рядом разорвался снаряд. Осколок ударил ей в сердце. Она упала, прикрыв собой лейтенанта. Раненый остался жив, а она, наверное, даже не почувствовала боли.

В 60-е годы отец проходил службу в Киевском военном округе. Часто приезжая в столицу Украины, он побывал в родном селе Маши, о которой всегда помнил. Однажды, в разговоре с украинским поэтом Максимом Рыльским, отец сказал: «Некоторые полагают, что генералу со своего КП отдельного солдата не разглядеть. Это неверно: генерал тоже был солдатом, и для обоих слова присяги есть мера жизни и высший закон. Именно потому, что мне были видны и остались памятными дела отдельных солдат, следует сказать о них благодарное слово. Этого слова заслуживает и Машенька из Мышеловки».

Отец выполнил своей долг перед юной разведчицей и санитаркой, любимицей своих гвардейцев. Он написал о ней повесть, которая так и называется – «Машенька из Мышеловки». Его венок-повесть в память о Маше не осталась незамеченной. По этой книге был снят художественный фильм «Нет неизвестных солдат».

8 мая 1965 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР Марии Боровиченко присвоено (посмертно) звание Героя Советского Союза. Ее именем названа улица в Киеве, по которой она ходила в школу, а возле нее земляки поставили ей памятник.

Как показали дальнейшие события, войска фронта оказались не в состоянии долго сдерживать противника, а тем более наступать. Но своим порывом они намного продлили киевскую оборону, которая продолжалась 83 дня. И не их вина, так же как и не вина других соединений и командования Юго-Западного фронта, в том, что большинству защитников города пришлось заплатить слишком высокую цену за промедление с организованным отходом, который был необходим ради спасения войск и гражданских людей.

В боях за Киев гитлеровцы потеряли 10 дивизий, много танков и другой техники. Начальник генерального штаба германской армии генерал-полковник Гальдер назвал битву под Киевом «величайшей стратегической ошибкой в восточном походе». Откуда, казалось бы, такая суровая оценка? Ведь город был вскоре захвачен немцами. Со всей ясностью ответил после войны на этот вопрос другой участник тех событий – генерал Бутлар, написав, что в результате упорного сопротивления Красной армии, на которое натолкнулись фашистские войска под Киевом, «немцы потеряли несколько недель для подготовки и проведения наступления на Москву, что, по-видимому, немало способствовало его провалу».

Безуспешные попытки овладеть Киевом вынудили гитлеровское командование серьезно изменить свои первоначальные планы. Воспользовавшись тем, что танковая группа Клейста захватила плацдарм на левом берегу Днепра южнее Киева, они повернули ее на север. Навстречу им с севера на юг двинулись 2-я полевая армия и танковая группа Гудериана, снятые с московского направления. Это означало реальную угрозу окружения всего Юго-Западного фронта. Стрелы немецкого кольца должны были замкнуться в районе Конотопа.

Именно туда, в район Конотопа, в конце августа был выведен в резерв 3-й воздушно-десантный корпус, вошедший теперь в состав 40-й армии генерала К.П. Подласа. Уже через несколько дней всему корпусу, включая подчиненных Родимцева, придется пройти через такие испытания, которые еще недавно они и представить себе не могли. Определение положения корпуса словом «резерв» скоро никто даже не вспомнит. Это оказалось самое пекло.

На 40-ю армию обрушился основной удар танков Гудериана. 3 сентября отец получил приказ командарма занять своей бригадой оборону на реке Сейм. Утром следующего дня отцу позвонил назначенный командиром корпуса полковник И.И. Затевахин и сообщил, что главный удар, вероятнее всего, придется по его бригаде, пообещав прислать на помощь роту танков.

О том, в каких условиях им пришлось сражаться на этом рубеже, отец впоследствии вспоминал: «Я знал, что и у Затевахина, и у командующего армией, да, пожалуй, и у штаба фронта резервов нет. Рота танков – так рота танков. И на том спасибо!

Начальник штаба бригады Борисов доложил: левее нас 21-я армия ведет тяжелые бои с превосходящими силами противника, а на нашем правом фланге образовался разрыв в 40 километров. На вопрос о том, как он оценивает обстановку, Борисов ответил:

– Я думаю, наконец-то сбудется мечта наших десантников. Мы наверняка будем драться в тылу противника. И не придется нам на ТБ-3 в воздухе болтаться и собирать бойцов после приземления… Воюй себе в тылу противника сколько твоей душе угодно!

Комиссар Чернышев, казалось, не понял шутки…

Меня не раз спрашивали, какой смысл было держать оборону нашей бригаде на главном участке прорыва танковых войск Гудериана, на Сейме, при более чем 30-кратном превосходстве противника.

Я обычно отвечал так:

– Во-первых, Гудериан нам не докладывал, что он будет наступать именно здесь. Во-вторых, есть суровые законы войны – стоять там, где тебя поставили. Даже если ты не уверен, что останешься жив. В-третьих, за два дня боя мы нанесли противнику значительный урон, уничтожив около двух тысяч солдат и офицеров и свыше 30 танков».

После полудня 8 сентября, когда немецкие войска наладили переправы через Сейм, их авиация принялась обрабатывать позиции бригады. По рассказам отца, такой ожесточенной непрерывной бомбежки они на себе еще не испытывали. Она продолжалась более четырех часов. За все это время выйти из укрытий было физически невозможно. Отец и несколько штабных офицеров оказались почти погребенными заживо в обрушенном блиндаже, задыхаясь в дыму и пыли. Некоторых людей засыпало землей так, что их пришлось откапывать из песка и приводить в чувство, а потом всем вместе расчищать вход в блиндаж, который сровняло с землей. Но больше всего отца беспокоила мысль о том, что же происходило на передовой. Из полученных сообщений стало ясно, что бригада удержала позиции, но потери были большими…

Наутро следующего дня все повторилось сначала. С той только разницей, что, не дожидаясь окончания авиационного налета, по нашим позициям ударила немецкая артиллерия. Весь передний край утонул в тучах пыли и дыма. За это время 3-я танковая дивизия Моделя и части 2-й полевой армии форсировали Сейм и двинулись в направлении Конотопа. Лавина танков и мотопехоты шла прямо на позиции бригады.

Десантники дрались умело и бесстрашно, но их ряды таяли, и Родимцев ничем не мог помочь своим батальонам – ни людьми, ни техникой. Попытка сманеврировать имеющимися силами провалилась – под ураганным огнем на открытой местности бойцы не смогли пройти ни шагу. Даже в одиночку, маскируясь, передвигаться было невозможно. Оба связиста, посланные восстановить связь, не вернулись. В бой было брошено все, что можно, но силы были слишком неравны. Отбивая непрерывные атаки, полностью погиб 4-й батальон капитана Пастушенко. Оборона на этом участке перестала существовать. И только после этого враг открыл себе дорогу на Конотоп.

Отец вспоминал: «Колонна за колонной неслись в километре от нас танки 3-й дивизии Моделя в сторону Конотопа, навстречу танкам Клейста. Следом за ними мчались бронетранспортеры и просто грузовые машины с пехотинцами. На оборону оставшихся в стороне других батальонов нашей бригады они не обращали внимания. Им было не до нас. Нами скоро займутся другие…»

Это произошло даже быстрее, чем он думал. Уже на следующий день гитлеровцы перерезали дорогу в тылу бригады. Они оказались окруженными с трех сторон, а еще с одной тянулся заболоченный лес. Все, что случилось потом, отец помнил до мельчайших деталей. На КП позвонил командир батальона старший лейтенант Михайлов. Срывающимся от волнения голосом он прокричал: «Товарищ полковник… Немецкие танки прорвались. Они идут на вас!» Связь оборвалась. Выглянув из щели, отец прямо перед собой увидел четыре танка, без пехоты, которые шли на них. Положение было настолько критическим, что действовать приходилось быстро, надеясь лишь на интуицию, выдержку и смекалку. Вместе с комиссаром они укрылись в крохотном блиндаже связистов, другие офицеры рассеялись вокруг.

Заметив их, один танк въехал на блиндаж и начал елозить взад-вперед, пытаясь раздавить его. Но перекрытие выдержало. Тогда фашист отъехал и стал целиться из пушки прямо во вход. Родимцев приказал немедленно покинуть укрытие. Первыми выскочили, прямо под гусеницы стоявшего танка, связисты, затем отец и комиссар. Раздался выстрел. Подхватив раненного осколком снаряда бойца, они отходили, прячась в кустах. Отец вспоминал, что каждую секунду он ждал гибельного выстрела им в спину. Но, оглянувшись, увидел, что немецкая машина горела. Кто-то из офицеров, спасая их, удачно бросил бутылку с зажигательной смесью. Не замеченные другими танками, они добрались до батальона, который немцы атаковали в тот день меньше других.

Настал момент, когда надо было решать – что делать? Отец вызвал для совещания начштаба Борисова и комиссара Чернышева. Отойти с оставшейся частью бригады без приказа сверху они не имели права. За это могли и расстрелять. Оставаться на месте почти без боеприпасов, имея на руках около семидесяти раненых, означало погибнуть всем под гусеницами танков и огнем немецких автоматчиков.

Спустя годы об этих тяжелых раздумьях отец напишет: «У командира есть минуты особой трудности. Вот такая минута настала и для меня. Вспоминаю Киев: поступить, как командир роты, бросивший бойцов в штыковую атаку под огонь автоматов и пулеметов! Простят ли мне, если я брошу десантников с одним стрелковым вооружением на танки? Врагу только этого и надо».

Борисов считал, что следует дождаться приказа, но согласился с Родимцевым, считавшим, что, потеряв целую ночь на ожидание указаний сверху, они упустят драгоценное время и завтра бригада, оставшись на прежних позициях, будет полностью уничтожена. Чернышев поддержал его, сказав, что, если их троих расстреляют, это будет лучше, чем гибель всей бригады. Выслушав мнения, отец принял решение на отвод бригады по единственной разведанной узкой дороге на краю болота.

Они уходили по топкой грязи, порой сползая в болото, по колено в воде, в кромешной темноте и в полной тишине. Застревавшие повозки с ранеными выносили на руках из трясины специально выделенные команды. К утру 10 сентября они вышли к намеченному месту в Лизогубовском лесу, где, по их данным, оборонялись другие бригады корпуса.

Узнав об их новом местонахождении, первыми не замедлили прибыть комиссар корпуса и начальник особого отдела. Разговор получился крутым. Как они и предполагали, их обвинили в отходе без приказа командира корпуса и, несмотря на краткие и убедительные объяснения комиссара Чернышева, собирались арестовать. В этот момент из подъехавшей легковушки быстро вышел командир корпуса Затевахин, пожал Родимцеву и Чернышеву руку и выслушал доклад отца. Услышав звуки дальних разрывов, все посмотрели в том направлении, где вчера шел бой. Немецкие самолеты бомбили их покинутые позиции, а затем на это место двинулись танки и пехота. Картина вышла на удивление наглядной.

Комкор Затевахин обнял и даже расцеловал отца: «Молодчина, – сказал он. – Вовремя вышли из мешка. А я ночью послал к вам офицера связи с приказом на отход, но где-то вы с ним разминулись. Если бы не воспользовались этой ночью, наверняка потеряли бы бригаду».

Под вечер стало известно, что гитлеровцы прорвали фронт в полосе соседа справа, отрезав десантников от 40-й армии. Корпус в полном составе оказался в окружении.

Бригада Родимцева заняла оборону неподалеку от большого села Казацкое, в котором разместился ее штаб. Отца вызвал к себе командир корпуса Затевахин. Получив от него указания, отец вместе с начальником разведки Аракеляном возвращался на машине в Казацкое. За рулем сидел Миша Косолапов, старательный, но невезучий шофер. Отец давно хотел его сменить, но все некогда было. Водить он научился, но фарту ему не прибавилось. Не думал отец, что однажды его жизнь окажется целиком в руках Миши.

Они возвращались в свой штаб. Откуда же им было знать, что за время их отсутствия гитлеровцы выбили его из Казацкого и заняли село. С пригорка на окраине села они увидели движение машин и пехоты на главной площади и решили, что это подошли свои части. Они ехали по узкой скользкой от грязи улице села, как вдруг Миша резко затормозил. Отец оторвался от карты и хотел было отругать его за такую езду, но увидел дрожащие губы и побелевшее лицо. Примерно в ста метрах от них стояли в ряд немецкие бронетранспортеры и мотоциклы, площадь была полна солдат…

О том, что было дальше, отец рассказывал так: «Спрятаться или развернуться было слишком поздно. Покинуть машину и отходить назад – тоже гиблая затея: по болоту далеко не уйдешь, немцы нас расстреляют или возьмут в плен. А медлить нельзя. Решение возникло мгновенно:

– Вперед, Миша. На полной скорости вперед!

– Ну, товарищ полковник, держитесь крепче, – прошептал он. – Теперь командовать буду я…

Машина рванула с места и, набирая скорость, выехала на площадь, в самую гущу немецких мотоциклистов. Метрах в десяти от бронетранспортера Косолапов круто развернулся влево, да так, что машина сделала вираж на двух колесах. На секунду показалось, что она опрокинется. Ударившись боком о плетень, мы влетели в ту же улочку и понеслись на полной скорости. Раздались выстрелы, но было уже поздно, мы успели отъехать метров на двести, и крайние дома загородили нас».

Когда они разыскали свою бригаду, их встретили, как вернувшихся с того света. Оказывается, бойцы видели, как они ехали в село, махали и кричали, но они ничего не заметили. О том, что Родимцев попал в плен, уже успели доложить комбригу. Пришлось звонить, объяснять, как было дело. А Мише отец сказал, что считает его теперь самым умным водителем из всех, которых встречал. Захваченные позже пленные, бывшие свидетелями их невероятного спасения, говорили, что они не сразу стали стрелять, поскольку были уверены, что возьмут их живьем.

Этот эпизод, только перенесенный в другое место, вошел в художественный фильм «Освобождение» режиссера Ю. Озерова, консультантом которого был и генерал-полковник Родимцев.

В тот же день десантники выбили немцев из Казацкого, куда вернулся и штаб бригады. Трое суток вокруг этого села шли тяжелые бои. Особенно сильно досаждала немецкая авиация – их самолеты группами на бреющем полете вели прицельный огонь. Как вспоминал отец, по действиям противника они почувствовали, что своим сопротивлением разозлили врага. Настал момент, когда гитлеровское командование решило уничтожить ускользнувшую из их рук, обреченную, как им казалось, бригаду. От своих лазутчиков немцы знали, сколько у десантников людей в строю, оружия, раненых и даже то, что ею командует Герой Советского Союза Родимцев. Это был лакомый кусок, чтобы покончить с ними, а командира и штаб взять в плен.

Танки и пехота врага с разных сторон ворвались в Казацкое. Когда они подошли к штабу, отец с несколькими офицерами, отстреливаясь, залегли. Танки проезжали в нескольких шагах от них. Отец дал сигнал всем отходить к лесу. Кругом все горело и смешалось, невозможно было понять, где свои, где чужие. Фашисты отрезали путь к лесу, не давая вырваться из села. Уйти от танков, утюживших все вокруг, удалось лишь по глубоким кюветам, наполненным водой, скрываясь в зарослях высокой конопли, отсекая пехоту огнем. Перепачканные илом, грязью и копотью, ставшими в тот момент для них спасительной маскировкой, десантники, лежа в наполовину заполненных водой кюветах и канавах, были неразличимы для немецких танкистов, потому что были похожи на что угодно, только не на живых людей. Они все-таки сбили вражеские заслоны и вышли к лесу, передвигаясь шагом, бегом, по-пластунски, под самым носом у немцев, так и не позволив противнику окружить и уничтожить себя.

Отцу доложили, что в бригаде осталось около 700 человек. И это было еще хорошо, это была сила! Они подобрали раненых и оружие, под вечер к ним присоединилось еще несколько групп. Вспоминая тот прорыв, отец особо отмечал взаимовыручку бойцов и командиров, показавших то, что называется боевой спайкой, которая рождается только в боях. А еще он помнил бодрый голос неунывающего вездесущего доктора Охлобыстина, который шутил по поводу их грязевых ванн, а вскоре разыскал тыловиков, и они смогли переодеться в сухую одежду.

О том, как удалось выскользнуть из танкового кольца, отец вспомнит через год с небольшим, когда в Сталинграде будет рассказывать о своем боевом пути специальной группе историков, ездивших по фронтам и собиравших свидетельства очевидцев военных событий. Но на этом потрясающем по своей правдивости документе я подробнее остановлюсь в главе, посвященной битве на Волге.

Все части корпуса соединились в Лизогубовском лесу. 15 сентября они узнали, что гитлеровские войска замкнули кольцо окружения вокруг Юго-Западного фронта. Теперь, когда сбылись самые худшие опасения, им не нужно было разрешение вышестоящего командования на выход из окружения. Комкор Затевахин собрал командиров бригад и комиссаров и объявил, что принял решение пробиваться единой колонной на соединение с нашими частями в районе станции Бурынь. Надо было пройти через села, занятые противником, и сделать это в дневное время. Пришлось, как это ни печально, расстаться с ценным имуществом: были зарыты в землю парашюты и многое другое. С собой брали только артиллерию, боеприпасы, продовольствие и раненых. Головной шла 6-я бригада, менее всех пострадавшая в боях. Замыкали колонну подчиненные Родимцева.

Это был невероятный поход по тылам противника, вряд ли имевший в ходе войны сравнимые с ним примеры, с учетом количества войск, передвигавшихся днем по открытой местности на глазах у противника! Корпус выглядел словно бы продолжением «Железного потока», описанного Серафимовичем. Дерзкий маневр оказался совершенно неожиданным для врага. Об этом марше в своих воспоминаниях отец написал так:

«Еще затемно, в четыре часа утра, было пройдено село Хижки. Немецкие регулировщики молча глазели на нас, столпившись в сторонке от дороги. Почему они не подняли тревогу?.. Я думаю, их парализовал страх. Они не могли не понимать, что будут уничтожены при первой же попытке приблизиться к нашей колонне.

В деревне Духановке навстречу нам высыпал весь немецкий гарнизон. Фашистские солдаты еще приветствовали нас, уверенные, что это идет подкрепление их войскам… Вдруг немцы опомнились.

Где-то застрочил автомат Прозвучал сигнал тревоги. Через несколько минут сутолока стихла. Десантники уничтожили гарнизон холодным оружием. Были захвачены трофеи. Особенно порадовали нас взятые у врага восемь новых больших автомобилей с полными баками горючего. Теперь мы могли не только пополнить баки наших машин, но и усадить на немецкие грузовики наиболее усталых воинов…

Мы шли по совершенно открытым местам. Где это было возможно, обходили населенные пункты. Однако ведь речь идет не о мелкой группе, двигался корпус! И казалось странным, что до девяти часов утра наша колонна не была обнаружена…

В девять часов утра передовой отряд вошел в село Грузское. Неожиданно грянули вражеские пулеметы. Но десантники быстро уничтожили их заставу. В Грузском мы захватили пленных. Немецкий унтер на допросе показал, что им было известно о большой колонне. Но наличие немецких автомобилей сбивало их патрули с толку…

За нами погнались танки и бронетранспортеры. Капитан Кужель то и дело был вынужден разворачивать свою батарею и вести огонь по наседавшему врагу. Расчистив путь на переезде в Грузском, корпус продолжал стремительное безостановочное движение к цели. Немцы так и не успели бросить против нас авиацию.

За мостиком резко повернули на восток. Станция Бурынь была уже близко, а возле нее проходил фронт. Подразделения гитлеровцев, наступавшие в этом направлении, конечно, не ожидали удара с тыла. Корпус развернулся, и наша пехота опрокинула и уничтожила врага на значительном участке… Шагая среди опустевших окопов противника, через воронки снарядных разрывов и трупы немцев, мы увидели над высоткой красное знамя. Наши!

Навстречу нам бежали люди. Это были бойцы и офицеры нашей головной колонны, отрезанной от бригады в бою под Казацким! Значит, мы снова вместе. Меня обступило не менее сотни солдат: знакомые лица, улыбки, руки, протянутые для пожатия. Даже многие наши раненые встали. Перебинтованные вдоль и поперек, они тянулись через борта машин к товарищам по оружию, плакали и смеялись».

О действиях десантников в боях за Киев и Конотоп было известно и командованию, и населению. Бывший член военного совета 40-й армии, в состав которой вошла 5-я воздушно-десантная бригада, бригадный генерал И.С. Грушецкий вспоминал позднее: «О подвигах десантников ходили легенды, эти мужественные люди с их командирами казались былинными богатырями. 5-й воздушно-десантной бригаде в первый год войны пришлось многое испытать: наступать под Киевом, отступать и, самое страшное, быть в окружении. А.И. Родимцев всегда принимал единственно правильное решение, и оно было смелым, новаторским, мужественным…»

Выход из окружения целого корпуса с людьми, готовыми сражаться, техникой, трофеями, со всеми штабами являл собой большой успех, особенно на фоне драматических событий последних дней, связанных прежде всего с окружением Юго-Западного фронта.

Чтобы представить, каких усилий, мужества и воинского умения потребовало от командиров и бойцов 3-го воздушно-десантного корпуса вырваться из гитлеровских клещей, достаточно привести данные о том, что в сентябре 1941 г. во вражеском кольце оказалось 452,7 тысячи человек из состава Юго-Западного фронта. Это было крупнейшее с начала войны окружение советских войск. В общей сложности из окружения пробились около 15 тыс. человек.

Приказ Ставки на отход войскам фронта запоздал. Лишь 17 сентября командующий фронтом генерал-полковник М.П. Кирпонос, получив, по его настоянию, письменное подтверждение приказа Сталина оставить Киев, отдал распоряжение окруженным армиям пробиваться на восток. Но к тому времени оборона наших войск уже рухнула. При выходе из окружения в бою неподалеку от местечка Лохвицы генерал Кирпонос погиб вместе почти со всем управлением фронта.

Опасность окружения, нависшую над Юго-Западным фронтом, в Генеральном штабе видели и неоднократно, еще до начала сражения под Киевом, предлагали принять меры по отводу войск на левый берег Днепра. Маршал Советского Союза Г.К. Жуков в своих воспоминаниях, коснувшись его доклада 29 июля И.В. Сталину о стратегической обстановке на фронтах, в частности, писал: «Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр…

– А как же Киев? – спросил И.В. Сталин.

Я понимал, что означали два слова: «Сдать Киев» для всех советских людей и для И.В. Сталина. Но я не мог поддаваться чувствам, а, как человек военный, обязан был предложить единственно возможное, на мой взгляд, решение в сложившейся обстановке.

– Киев придется оставить, – ответил я. – На западном направлении нужно немедля организовать контрудар…

– Какие еще там контрудары, что за чепуха? – вспылил И.В. Сталин. – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?»

Еще откровеннее написал о том же Маршал Советского Союза А.М. Василевский: «При одном упоминании о жестокой необходимости оставить Киев Сталин выходил из себя и на мгновение терял самообладание. Нам же, видимо, не хватало необходимой твердости, чтобы выдержать эти вспышки неудержимого гнева и должного понимания всей степени нашей ответственности за неминуемую катастрофу на Юго-Западном фронте».

Нынешним поклонникам Сталина не следует забывать о его поступках и деяниях, имевших тяжелейшие последствия для армии и страны, причисляя его к выдающимся полководцам. Личность Сталина до сих пор привлекает внимание исследователей и простых людей, наделяющих его как положительными, так и отрицательными качествами.

Об отношении Сталина к представителям Ставки Верховного главнокомандования Г.К. Жукову и А.М. Василевскому и к командующим фронтами, а также о том, насколько он был сведущ в военных вопросах, особенно в первые годы войны, известно из их воспоминаний. Вот что рассказали военачальники и соратники, проработавшие с ним рядом всю войну, о Сталине-полководце:

Г.К. Жуков писал: «Конечно, в начале войны, до Сталинградской битвы, у Верховного были ошибки, которые бывают, как известно, у каждого. Он их глубоко продумал и стремился извлечь из них опыт…»

«Меня часто спрашивают, действительно ли И.В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем и знатоком оперативно-стратегических вопросов? Могу твердо сказать, что И.В. Сталин владел основными принципами организации фронтовых операций… хорошо разбирался в больших стратегических вопросах». «Стратегия была близка его привычной сфере – политике, и чем очевиднее взаимодействовали вопросы стратегии с политическими, тем увереннее он себя чувствовал».

«Лично И.В. Сталину приписывали ряд принципиальных разработок основ военной науки, в том числе о методах артиллерийского наступления… о рассечении окруженных группировок противника и уничтожении их по частям. Это не так. Все эти важнейшие вопросы – результат, добытый войсками в боях, они являются плодами глубоких размышлений и обобщения опыта большого количества руководящих военачальников и командного состава войск».

«Ум и талант позволили Сталину в ходе войны овладеть оперативным искусством».

А.М. Василевский вспоминал: «В начале войны у Сталина были просчеты, причем серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания, был склонен вести боевые действия прямолинейно. Он мало использовал Генеральный штаб, недостаточно использовал знания штабных работников».

«Я видел Сталина в разных видах и могу сказать, что знаю его вдоль и поперек. Я натерпелся от него, как никто. Бывал он со мной и с другими груб, непозволительно, нестерпимо груб и несправедлив».

«Сталин сознавал свои просчеты и делал для себя выводы. Постепенно становилось заметно, что он все глубже мыслит категориями современной войны…»

Из воспоминаний Маршала Советского Союза И.С. Конева: «Иногда встречи со Сталиным были очень напряженными. Дело доходило до резких вспышек с его стороны. Он выслушивал наши доклады с откровенным недовольством и раздражением, особенно если они не соответствовали его предварительным представлениям».

«Ко второй половине войны Сталин убедился в том, что Генеральный штаб – это его основной орган управления… При планировании операций Сталин стал серьезно считаться с предложениями командующих фронтами. Раньше, бывало, навязывал нам свои решения, на каком именно участке наступать… На последнем этапе войны он показал себя человеком, внешне весьма компетентным в вопросах оперативного искусства, и все же в этой сфере его знания оставались поверхностны, в них не было подлинной глубины».

Главный маршал артиллерии Н.Н. Воронов: «С течением времени меня начали коробить постоянная подозрительность и неуемное упрямство Сталина. Все это пагубно сказывалось на моей работе, не говоря о сверхусилиях подчиненных».

А.И. Микоян (с 1942 г. член Государственного комитета обороны): «В мае 1942 г. я присутствовал при телефонном звонке… Член ВС юго-западного направления Н.С. Хрущев просил разрешения прекратить наступление на Харьков, так как возникла угроза окружения наших войск. Сталин велел Маленкову: «Передай ему, что приказы не обсуждаются, а выполняются. И повесь трубку». Я был поражен: человек звонит из самого пекла, и такое пренебрежительно-барское отношение со стороны лица, несущего столь высокую ответственность».

Я не имею намерения нарисовать портрет этой сложной личности. Его организаторская деятельность, огромный авторитет в армии и в стране, безусловно, сыграли важную роль в войне. К счастью, в тяжелую для нашей страны годину рядом с ним оказались военачальники, принявшие на себя ответственность за судьбу страны, которых он сумел оценить, поверить им и, опираясь на их полководческий талант, вместе с ними привести нашу страну к победе над фашизмом.

В общественном сознании, опирающемся на историческую память народа и русскую социокультурную общность, выдающимися полководцами всегда считали тех, кто благодаря своему предвидению и военному искусству, вопреки роковым обстоятельствам, способен принимать и воплощать в жизнь беспримерные и дерзостные решения, кто ради спасения армии и державы перешел через Альпы, отдал неприятелю сожженную Москву, защитил ее зимой 1941 года, отстоял Сталинград, победил на Курской дуге, взял Берлин, освободил Европу от фашизма.

Соединение с основными силами 40-й армии не изменило характер боев, которые вели десантники Родимцева. В результате гибели Юго-Западного фронта, Красная армия была вынуждена отступить далеко на восток. Они шли теперь уже по курской земле, от одного рубежа к другому в направлении города Тима. Двадцать суток непрерывного отступления, триста километров тягостного пути в лютую непогоду.

Немецкие дивизии преследовали корпус по пятам, пытаясь втянуть в бой и уничтожить, используя свое превосходство в количестве войск и техники. Днем десантникам приходилось держать оборону, а ночью совершать марш на восток. Отец вспоминал: «Не менее десятка раз “клещи” противника вытягивались, чтобы обхватить нас. Но корпус успевал выскользнуть… Затем повторялась та же картина: днем бой – ночью отход».

Долгое отступление действует на психику людей, угнетает их боевой дух, изматывает физически. Но существует и моральная сторона в потере все новых и новых территорий – когда происходит душевный надлом, при котором люди принимают непредсказуемые, крайне неоднозначные решения. Отцу запомнился один такой случай, когда два разведчика сознательно не вернулись с задания. Это произошло недалеко от Курска. Ситуация была слишком необычной, Родимцев вызвал в штаб сержанта, который был старшим в разведке, чтобы в присутствии других командиров самому разобраться в случившемся. Сержант не подтвердил, что бывшие с ним в разведке бойцы убежали от него. На требование рассказать все как было, он ответил: «Они уговаривали и меня. Говорили: куда мы идем, сколько будем еще отходить? Полковнику до его оренбургских степей далеко, пусть и идет со своими земляками, а наша родина здесь, в Сумской области, тут остаются наши семьи, и мы остаемся здесь, воевать будем с немцами на своей земле. Вы можете наказать меня, товарищ полковник, я отвечаю, мои солдаты ушли. Одно знаю: врагу они не станут служить, они хорошо воевали, у каждого по два десятка фрицев на счету. А почему сбежали? Сказали, что уйдут к партизанам. Просили вам передать, что хотят воевать, а бригада все время отходит…»

Родимцев отпустил сержанта. Вспоминая тот разговор, отец говорил, что его больно укололи слова бывалого разведчика. Он почувствовал, как глубоко ранит его подчиненных долгий путь отступления, даже несмотря на то, что они постоянно наносят врагу ответные удары. Отец и его ближайшие помощники, разумеется, хорошо понимали, что поступок двух не вернувшихся в часть бойцов означает только одно – дезертирство, какими бы словами они ни пытались оправдаться. К сожалению, эти бойцы не уяснили или не захотели понять очевидную истину о том, что, если каждый будет сражаться только за свой город или село, это будет не армия, а скопище анархистов. Это был единственный подобный случай у отца за всю войну. Поэтому он и запомнил его надолго.

Сейчас нам трудно это представить, но даже в условиях отступления и непрерывных оборонительных боев к десантникам часто приезжали артисты, поэты и писатели, ставшие фронтовыми корреспондентами, кинооператоры. Кто-то из них бывал лишь наездами, но были среди них и те, кто по-настоящему сроднился с бойцами, делил с ними все тяготы военного быта, умел поддержать их в трудную минуту нужным словом, песней, шуткой.

Именно тогда, в трагические дни сорок первого года, отец познакомился с талантливыми и смелыми людьми: Борисом Полевым, Александром Твардовским, Яковом Шведовым, Евгением Долматовским – именно с ним у отца сложились добрые, полные взаимного уважения отношения, скрепленные общими испытаниями и бескорыстной мужской дружбой.

Был уже конец октября, когда 3-й воздушно-десантный корпус занял жесткую оборону в районе городов Тим и Щигры. Недалеко от поселка Черемисиново они наконец-то остановили врага и прекратили отход. От самого Сейма они привели за собой две немецкие дивизии – танковую и моторизованную, изрядно их измотав, о чем они узнавали от пленных, которых разведка брала чуть ли не еженощно. Сменив тактику, наши части теперь не давали гитлеровцам покоя ни днем, ни ночью, действуя небольшими группами, уничтожали их казармы, склады, штабы.

А 20 ноября неожиданно для немцев десантники атаковали занятый врагом Тим. Для гитлеровцев, уже привыкших догонять бесконечно отступавших куда-то в глубь России неуловимых и неодолимых десантников, воюющих «неправильно» – и днем, и ночью, это было полной неожиданностью. Но эта дата памятна моему отцу и его подчиненным еще и потому, что в этот день пришел приказ о формировании на базе корпуса 87-й стрелковой дивизии. Командиром нового соединения был назначен полковник Родимцев.

Испытание для вновь созданной дивизии выпало, как и раньше, нелегкое. Десять дней продолжались кровопролитные бои за маленький русский городок, пока им не удалось вырвать его из рук немцев. Тим стал одним из первых городов, отвоеванных нашими войсками в зиму 1941–1942 гг. Вскоре были освобождены Щигры. Началось новое время – не просто учиться сражаться, а бить захватчиков.

Дивизия получила передышку. Но даже в дни затишья смерть поджидала каждого – и бойца, и командира дивизии, в самых неожиданных местах, даже тогда, когда, как казалось, ничего не предвещало опасности. В один из морозных декабрьских дней отец возвращался из штаба армии в дивизию на своей потрепанной, но еще вполне шустрой «эмке» вместе с адъютантом Шевченко и водителем Мишей Косолаповам – тем самым, который за три месяца до этого едва не привез Родимцева прямо в лапы немцев.

Но смерть словно гонялась за отцом по пятам – то в облике франкистских мятежников в Испании, то в разрывах бомб и грохоте гусениц немецких танков на берегу Сейма и в селе Казацком, то в виде толпы немцев посреди села, наблюдающих, как к ним в руки едет советский полковник… На этот раз своим орудием она избрала шестерку немецких истребителей, неожиданно появившуюся в ясном небе. Видимо, самолеты возвращались с задания, но увидели прекрасную мишень – легковой автомобиль на белом снегу, на узкой дороге посреди степи. Ход мыслей немецких летчиков понятен: легковушка – значит, едет начальство, деваться им некуда, хороший повод израсходовать оставшийся боезапас. Тем более что этому сопутствует приятное чувство собственной безнаказанности.

Об этой игре в рулетку с немецкими самолетами, практически без шансов, отец рассказывал мне так: «Поначалу мы решили, что они пролетят своим курсом, не тронув нас. Но нет! Они решили поохотиться. Вся шестерка развернулась и, выстроившись в линию, пошла прямо на нас. Увидев это, мы выскочили из машины. Я и Шевченко бросились в снег, а Миша залез под машину. Один за другим самолеты, стреляя из пулеметов, проносились так низко, что над нами взметались вихри снега. Когда пролетел последний, я встал, осмотрелся, вроде цел, ко мне пробирается по снегу Шевченко, у него тоже ни царапины. Это было невероятно! Мы окликнули Мишу, он молчал, мы бросились к машине. Она была исполосована пулями. Не успели мы до нее добраться, как адъютант крикнул: «Они возвращаются!» Признаться, я этого не ожидал. Неужели, улетая, они наблюдали за нами? Вшестером гоняться столько времени за одной машиной! Мы снова кинулись в разные стороны, проваливаясь по пояс в снег. Прежде чем упасть лицом вниз, я успел заметить, что они разделились на пары – одна шла на машину, другая на меня, третья на Шевченко. Если б знать, что они вернутся, мы бы хоть как-то замаскировались. Положение было ужасно глупое и отчаянное – лежать на открытой местности как мишень и ждать, что тебя сейчас прострелят! Я слышал, как пули с шипением вошли в сугроб рядом с моей головой… Едва я поднялся, не веря, что жив, как вновь услышал гул самолета. Рванулся в сторону, неловко упал на спину. Я замер и лежал, глядя вверх, видя, как один самолет летит прямо на нас над самой землей. Я закрыл глаза, подумал, что в третий раз чудо вряд ли произойдет… Он пролетел над нами не стреляя. Видимо, вернулся убедиться, что мы мертвы. Ведь не поленился же, мерзавец! Я встал, осмотрелся. Следов крови нигде нет. Шевченко, живой, подбежал ко мне. Вдруг он схватил полу моей куртки: «Смотрите, три дыры от пуль! Александр Ильич, мы с вами будто заговоренные».

Мы бросились к машине. Из-под нее раздавались стоны Косолапова – машина осела на пробитых шинах и придавила его. С помощью домкрата нам удалось его вызволить. Он был весь в крови, но в сознании. Тем, что нашлось в аптечке, мы пытались перевязать его, но он был весь иссечен пулями. Удалось лишь остановить кровотечение. Вскоре за нами приехала машина.

Позже я заехал в медсанбат навестить Мишу. Врач рассказал мне, что он получил восемнадцать пулевых ранений, но идет на поправку, и просил не отправлять его далеко, чтобы вернуться в свою часть. Поговорить с ним мне не удалось, он спал. Мы не стали будить его. Я поблагодарил хирурга и приказал отправить Мишу в тыл. До конца войны я больше с ним не встречался, но запомнил его навсегда».

В декабре, после нескольких дней тишины, десантники, ставшие отличными пехотинцами, вновь атаковали врага. Неготовые к зиме гитлеровские части отходили, но нехватка артиллерии и почти полное отсутствие авиационной поддержки не позволили нашим войскам развить успех. Так уходил в прошлое первый год войны.

 

Самое жаркое лето

В январе Нового 1942 года, в разгар боев на курской земле, в дивизию Родимцева прибыл член Военного совета армии И.С. Грушецкий, который зачитал приказ, полученный из Кремля:

«19 января 1942 года. Москва. В многочисленных боях за нашу Советскую Родину против немецких захватчиков 87-я стрелковая дивизия показала образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. Ведя непрерывные бои с немецкими захватчиками, 87-я стрелковая дивизия наносила огромные потери фашистским войскам и своими сокрушительными ударами уничтожала живую силу и технику противника.

За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразовать 87-ю стрелковую дивизию в 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Дивизии вручить гвардейское знамя.

Всему начальствующему (высшему, старшему, среднему и младшему) составу дивизии установить полуторный, а бойцам двойной оклад содержания».

Командиром 13-й гвардейской стрелковой дивизии был назначен полковник А.И. Родимцев.

Нам, пожалуй, даже трудно теперь представить, какой подъем вызвала эта весть у бойцов и командиров. Отец рассказывал, что впервые видел слезы радости на глазах у своих подчиненных – людей суровых и несентиментальных. И хотя это незабываемое событие произошло в январе 1942 года, все понимали, что дивизия, созданная из несгибаемого 3-го воздушно-десантного корпуса, заслужила право одной из первых в Красной армии называться гвардейской в отчаянных, беспощадных сражениях самого трагического года войны – сорок первого.

В конце марта дивизию, которой командовал отец, перебросили из-под Курска на Харьковское направление. Не успели бойцы и командиры немного прийти в себя за несколько суток относительно спокойной жизни в пути по железной дороге, как снова оказались на одном из самых горячих участков. Никто из них не мог в те дни представить, что менее чем через два месяца им предстоит стать участниками тяжелейших, трагических событий весны и лета 1942 года, которые произойдут на юге нашей страны. А для моего отца предстоящее лето станет к тому же временем горьких потерь и переживаний за судьбу дивизии.

Что знали командиры армий и дивизий о том, что их ждет впереди? Только то, что на совещании в Купянске сказал новый командующий Юго-Западным фронтом Маршал Советского Союза С.К. Тимошенко: наступать на Харьков. На проведении этой операции помимо С.К. Тимошенко, настаивал и член Военного совета фронта Н.С. Хрущев. Начальник Генерального штаба Б.М. Шапошников и Г.К. Жуков на совещании у Сталина выступили против, считая, что для столь крупного наступления недостаточно сил и резервов. Сталин колебался, но в итоге разрешил Тимошенко действовать.

Немецкие штабы планировали собственное крупное наступление в этом же районе, а узнав о планах советского руководства, приготовили неприятный «сюрприз» нашим войскам. Невероятно, но факт: о советских планах немцы узнали случайно, благодаря фатальному инциденту с советским самолетом. 22 апреля из-за ошибки пилота в плен попал командующий 48-й армией Брянского фронта генерал-майор А.Г. Самохин, имевший при себе директиву Ставки и оперативную карту Харьковской наступательной операции.

В фильмах о войне, особенно современных, порой встречаются эпизоды, подобные этому, и нам кажется, что это выдумано авторами ради остроты сюжета, поскольку в жизни так не бывает. Было.

Прорвав немецкую оборону и продвинувшись за два дня вперед почти на 30 километров, советские войска остановились. Как вспоминал отец, разведчики его дивизии уже побывали на окраине Харькова. Казалось, еще чуть-чуть, и город будет взят. Однако советское командование почувствовало подвох в действиях противника.

Отец в своих воспоминаниях тоже отметил этот момент: «События развивались стремительно. Я не ожидал, что дивизия выполнит задачу уже к 12 часам дня! Я связался с командующим 28-й армией Рябышевым и доложил, что мы вышли на заданный рубеж. “Хорошо, Родимцев. А теперь вам нужно временно закрепиться на этом рубеже”. Я опешил: но ведь дорога на Харьков открыта! “Понимаю, – сказал командующий, – а теперь следует осмотреться, разобраться в обстановке”. С большим огорчением гвардейцы узнали о переходе к обороне. Но командование фронтом знало побольше нас. Значит, были причины задержаться…»

Причины действительно были, но замысел противника стал ясен слишком поздно. Наши войска не были готовы противостоять мощным контрударам немецких армий, нанесенным 17 мая с применением большого количества танков и авиации. С этого дня начались жестокие оборонительные бои, в которых наши войска несли огромные потери, перешедшие затем по приказу командования в общее отступление всех соединений фронта. Противник стремился окружить отступающие части, и в ряде случаев ему это удалось.

Выполняя приказ командарма, дивизия Родимцева вместе со своими соседями удерживала свой рубеж почти до конца июня. По отрывочной информации, доходившей до них, он почувствовал, что на их фронте происходит нечто непредвиденное. В разговорах и распоряжениях вновь появились слова «отход», «в тылу противника», «угроза окружения».

В один из дней отцу доложили, что ни слева, ни справа наших частей нет. Пока они разбирались в ситуации, к ним приехал Рябышев. Из разговора с ним подтвердилось то, о чем Родимцев и его штаб уже догадывались, – не наступая, дивизия оказалась в глубоком тылу противника! Командарм приказал удерживать позиции, но при этом срочно готовиться к отходу. Едва он уехал, как из штаба армии пришел приказ. Его содержание стоит того, чтобы привести текст полностью: «Командиру гвардейской ордена Ленина дивизии. Оставить небольшое прикрытие, пополнить полки первого эшелона и ударом по тылам противника разгромить его наступающие части, захватить выгодный рубеж и удерживать его до темноты».

Более странного приказа Родимцев еще не получал. Распорядившись о немедленном начале отхода, отец размышлял о том, как следует понимать слова «ударом по тылам противника разгромить его наступающие части». Ему, бывалому командиру, испытавшему горечь отступлений сорок первого года, был понятен истинный смысл абсурдной формулировки: пока они оборонялись, фашисты зашли им глубоко в тыл, взяли в клещи. Немецкие танки и свежие части оказались уже далеко за их спиной. Нужно было очень постараться, чтобы не попасть в котел, который им приготовил враг.

Отбиваясь от наседающего противника, дивизия Родимцева отступала. Это был очень тяжелый отход, в течение которого немецкие танки и мотопехота несколько раз отсекали отдельные батальоны и полки от основных сил. Временами отступление принимало беспорядочный характер. Отец не находил себе места – связь с некоторыми подразделениями была потеряна. Штаб со знаменем дивизии передвигался вместе с одним из полков. Временами они не имели сведений о том, где находятся другие части.

Когда отец писал свои воспоминания или встречался с однополчанами, он отмечал, что июльские дни 1942 года были, пожалуй, самыми тяжелыми в его жизни. Ведь его, командира только что созданной гвардейской дивизии, Героя Советского Союза, отличившегося вместе со своими солдатами в боях за Киев, могут обвинить в утрате руководства дивизией. Он пытался успокоить себя тем, что ядро каждого подразделения составляют десантники, которые умеют сражаться в тылу врага, в окружении. «Они обязательно выйдут, щайтан побери, они знают место сбора, только бы выжили…» – так он думал и надеялся.

О тяжелых мыслях и переживаниях комдива за судьбу дивизии знали только его ближайшие помощники. Общаясь с подчиненными, отдавая приказы, слушая доклады, он держал в уме то главное, без чего в этой обстановке было невозможно спасти дивизию: не допустить паники, соблюдать дисциплину, сохранить боевой дух, служивший главной опорой сопротивления и благополучного исхода выпавших на их долю испытаний.

Рядом с 13-й гвардейской отходили дивизии генералов Горбатова, Василенко, Рогачевского, полковника Истомина. А правильнее сказать – их остатки. Но от того, что в таком же положении оказались и другие соединения, не служило для отца ни оправданием, ни утешением. Он лишь твердо знал: если его подчиненные окажутся в трудном положении, им обязательно помогут, не оставят в беде, так же как и они, отходя, не только старались сохранить порядок и боеспособность, но и без колебаний приходили на помощь своим товарищам по оружию, попавшим в беду. Однако всем – командирам и бойцам – было понятно, что поспешный отход целого фронта, окружение немцами значительных сил под Харьковом и огромные потери означали, что планы высшего военного руководства не сработали. Шапошников и Жуков оказались правы…

В небольшом белгородском селе Нехаевка неожиданно встретились штабы трех отходивших дивизий. С их командирами Рогачевским и Истоминым Родимцев кратко обсудил сложившееся положение и план совместных действий на ближайший переход. Едва они собрались хоть немного передохнуть и искупаться вместе с бойцами в чистом пруду, как прискакавший конный разведчик доложил отцу, что в село с другой стороны входит большая немецкая автоколонна. На ходу отдавая команды, командиры помогали бойцам устанавливать пулеметы и занять оборону.

Бой грянул через минуту. Отец вспоминал: «Я выбежал в соседний переулок и увидел немецкую автоколонну: передние машины уже были охвачены огнем, из-под брезентовых покрытий вываливались солдаты. Некоторые из них неподвижно лежали на земле, другие ползи, третьи строчили из автоматов. Мне было ясно: немцев здесь не менее батальона. Отлично вооруженные, они, по-видимому, перебрасывались на какой-то участок фронта. Такая встреча в Нехаевке была для них неожиданной. Я выхватил пистолет».

Уничтожив с первого выстрела выскочившего прямо на него немецкого ефрейтора, отец вырвал из его рук автомат, забрал висевшие у него на поясе гранаты и, отстреливаясь и прикрывая друг друга, отходил вместе со своими бойцами в сторону спасительного лесочка, куда уже успела выйти дивизионная колонна.

Если бы немцы знали, что они застали в одной деревне сразу три советских штаба! Впрочем, это все равно не помогло бы им поймать богатый «улов». Не такие это были люди, оказавшиеся у гитлеровцев на пути. Они не сдавались и умели очень хорошо воевать.

Отец и его гвардейцы не знали тогда, что от злополучной Нехаевки им придется пройти на восток еще почти двести километров до станицы Мигульской на Дону, где разрозненные части и отряды соединятся, переправившись на левый берег. Знамя дивизии вынес на себе к месту сбора командир разведчиков Иван Подкопай.

Этот трагичный путь дивизии отмечен не только торопливыми пометками на штабной карте. Его можно распознать по братским могилам, которые каждый день оставляли в степях Придонья уходившие на восток солдаты и их комдив. Они клялись отомстить. Но не менее тяжело было им смотреть в глаза жителей сел и деревень, которых они оставляли, уходя.

На левом берегу Дона за два дня офицерам, которым отец дал поручение разыскивать своих бойцов и командиров, удалось собрать 667 человек. В следующие дни подошло еще несколько сот бойцов. Все люди были с оружием, многие доставили различную технику. Кроме этого в разные госпитали были отправлены около тысячи раненых, большинство из которых должны были уже скоро вернуться в родную дивизию.

Отцу казалось, что через несколько дней их отправят на пополнение. Но вдруг пришел приказ: в штабе армии решили, что дивизия небоеспособна, и передали штаб и политотдел в распоряжение Сталинградского фронта.

В результате «харьковского сражения» потери Красной армии составили 170 тысяч человек убитыми и от 80 до 200 тысяч пленными (по разным данным). Мой отец, его подчиненные, все начальники и вся армия тогда еще не знали этих страшных цифр. Но они понимали, что случилась новая катастрофа, возможно, не менее страшная, чем в 1941 году. И это при том, что операция начиналась в условиях примерного равенства сил, кроме танков и авиации, в чем противник имел перевес.

Теперь, когда об этих сражениях известно практически все, мы понимаем, что на таком трагичном фоне состояние 13-й гвардейской можно было оценить более объективно. Но всех вышедших из котла свалили в одну кучу – позора и пораженчества. Как будто они были виноваты в том, что остались живы, когда немецкие самолеты и танки гонялись за каждым автомобилем, повозкой, за каждым конным и пешим солдатом, которому негде было укрыться в степи!

Родимцев решил бороться за имя и честь своей дивизии. Обсудив ситуацию с подчиненными, отец вместе с комиссаром отправился в Сталинград. Это был еще тихий тыловой город. Они чувствовали себя неуютно, окунувшись в мирную жизнь. Три дня они ходили по кабинетам штаба фронта, доказывали, ругались, объясняли, просили сохранить родную тринадцатую. Наконец из Москвы пришло распоряжение: «Дивизию в полном составе перевести в резерв Ставки Верховного главнокомандования».

В конце июля 1942 года после года непрерывных боев дивизия разместилась за двести километров от фронта, в степном поселке Николаевске (с 1967 г. город Николаевск) на левом берегу Волги. Но в то жаркое лето отдыхать им так и не пришлось. Уже вовсю гремела гроза, способная разорвать весь юг нашей страны, а возможно, и уничтожить ее. Они спешили, чтобы быть готовыми к новым сражениям. Оставшиеся в тылу у фашистов города и села ждали их. Да и среди немецких войск у них появились «старые знакомые», с которыми хотелось при встрече рассчитаться за все.

 

Сталинград

Сентябрь 1972 года выдался на Волге таким же теплым и сухим, как и тридцать лет назад. От центрального причала Волгограда отошел теплоход, заполненный шумной толпой немолодых уже людей. Среди гражданских костюмов, в которых были большинство из них, мелькали мундиры офицеров и генералов. Фуражки и шляпы, кепки и тюбетейки покрывали убеленные сединой головы. Но была одна общая деталь в их наряде, объединяющая эту многоголосую и дружную компанию, – у каждого на груди сверкали ордена и медали, у многих – Золотые Звезды Героев Советского Союза. Ветераны 13-й гвардейской дивизии вновь собрались вместе, чтобы отметить 30-летнюю годовщину того дня, который стал для них одним из самых незабываемых в жизни, – легендарной переправы через Волгу в горящий Сталинград.

На эту встречу вместе с отцом приехал и я с женой Ирой. Со многими ветеранами я был уже знаком по встречам в Москве и Волгограде. И знакомые, и незнакомые нам люди подходили пожать руку, обнять, сказать добрые слова о моем отце, о своих друзьях-однополчанах. Отец, который знал почти каждого из них в лицо, увлеченно общался со всеми, лишь удивленно разводя руками, когда не мог сразу узнать в ком-нибудь из поседевших, сильно изменившихся за прошедшие годы мужчин и женщин бывшего бойца, санинструктора или командира. Но стоило только человеку назвать свое имя и фамилию, как в тот же миг, удивленно и радостно воскликнув свое любимое: «Ну, шайтан побери», отец без запинки называл номер полка или батальона, а иногда и роты, в которой тот воевал.

Теплоход медленно выходил на середину Волги. И чем больше отдалялся берег, тем тише становились разговоры, смолкла музыка оркестра, на нижней палубе появились солдаты почетного караула. На середине реки судно замерло. Вместе с отцом и ветеранами мы повернулись в сторону борта, с которого молодые солдаты приготовились опускать на воду венки. В это мгновение раздался громкий пароходный гудок, и венки легли на поверхность реки. Несмолкаемый сигнал нашего корабля подхватили другие стоявшие и проходившие по реке суда, а затем до нас с берега долетели гудки заводов. Вся гвардейская рать отдавала дань памяти своим однополчанам. Они стояли с обнаженными головами, многие опирались на палочки или костыли, кого-то поддерживали стоявшие рядом с ними друзья. Они не скрывали своих чувств, и никто из них не отошел от борта до тех пор, пока уносимые течением венки не скрылись из глаз.

Я стоял рядом с отцом и увидел, впервые в жизни, как он не мог сдержать слез, отдавая честь своим солдатам, сделавшим то, что ему самому порой казалось невозможным.

Так устроена человеческая память, что самые тяжелые моменты жизни запоминаются ясно и надолго, несмотря на то что они могут быть наполнены непрерывной чередой испытаний, потерь, физических страданий. У комдива Родимцева и его гвардейцев главными в жизни навсегда остались сто сорок дней и ночей Сталинградской битвы.

Перед тем как 13-я гвардейская отправилась в Николаевск, в штабе Сталинградского фронта представитель Ставки, указав отцу на карте нужное место, сказал: «Вот здесь, Родимцев, и отдыхай со своим войском». Так он и «отдыхал» до 9 сентября: надо было обучать пополнение, распределять людей, принимать вооружение. Отец вспоминал, как с утра до ночи вместе с офицерами он выезжал на учебные поля и стрельбища, проводил занятия с комсоставом, следил за тем, чтобы всем досталось поровну и бывалых фронтовиков, и необстрелянных новобранцев. Ведь по фронтовым меркам в конце июля в строю оставалось лишь около четверти штатного состава полноценной дивизии. Выбыли даже все командиры полков – трое по ранению, а один погиб. Много бывалых бойцов и офицеров должны были вскоре вернуться в строй из госпиталей. Но, надеясь на их возвращение, надо было готовить тех, кто есть.

Главной надеждой отца, ядром возрожденной дивизии являлись десантники – бойцы и офицеры, прошедшие через все испытания, и курсанты военных училищ, прекрасно обученные и дисциплинированные. В боях они быстро становились настоящими командирами. Пополнили ряды гвардейцев и 700 призывников из Николаевска.

В эти дни отец впервые появился перед своими подчиненными в форме генерал-майора. Приказ о присвоении ему этого звания был подписан еще 25 мая, но последовавшие за этим события отодвинули новость на второй план. Однако все понимали: новое воинское звание комдива означало, что действия дивизии и ее роль в сражениях последних месяцев замечены командованием.

Звездочки на петлицах означали для отца главное – спрос с него будет еще строже, поскольку действовать 13-й гвардейской дивизии придется на фоне новой реальности. Впрочем, это относилось не только к нему. Прорыв гитлеровцев к предгорьям Кавказа, их быстрое продвижение по направлению к Сталинграду, потеря крупных промышленных центров привели к тому, что положение нашей страны стало не просто тяжелым, а критическим. Именно в этой обстановке 28 июля 1942 года до армии был доведен известный приказ № 227, подписанный народным комиссаром обороны И.В. Сталиным. Этот приказ настолько знаменит, что получил имя собственное – «Ни шагу назад!»

В постсоветском информационном пространстве этот документ огромное количество раз становился предметом и внимательного изучения, и яростных нападок. И хотя с ним уже давно можно ознакомиться любому, кто имеет к тому желание и интерес, этот приказ времен Великой Отечественной войны упорно сводится авторами идеологизированных рассуждений, не имеющих ничего общего с работами ученых-историков, только к одному – созданию заградотрядов и штрафных частей.

Мне представляется важным привести несколько выдержек из этого документа, которые почти никогда не цитируются. Не для того, чтобы спорить с теми, кто слепо ненавидит нашу страну и армию, или хочет видеть в истории не то, что было на самом деле, а лишь то, что хочется, не заглядывая в первоисточники. А для того, чтобы дать возможность тем, кто никогда не читал и не будет специально читать текст этого приказа, понять, почему он появился.

«Враг бросает на фронт все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется в глубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население… Части войск Южного фронта, идя за паникерами, оставили Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.

Население нашей страны теряет веру в Красную армию, а многие из них проклинают Красную армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама бежит на восток…

Территория Советского государства – это не пустыня, а люди – рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы, матери, жены, братья, дети. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало намного меньше территории, стало быть, намного меньше людей… Мы потеряли более 70 миллионов населения… У нас уже нет теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину…

Из этого следует, что пора кончать отступление… Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования. Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо, как с предателями Родины».

Из приведенных слов приказа № 227 ясны причины, по которым возникла необходимость в этом суровом документе. Можно сколько угодно рассуждать о таких трюизмах, как ошибки и промахи советского руководства в первые месяцы войны. О некоторых из них, на конкретных примерах, упоминается и в этой книге. Но правдой, иногда игнорируемой, является также и то, что гитлеровская Германия и ее армия оказались лучше подготовленными к войне против нашей страны и на ее начальном этапе противник имел успех не только из-за внезапности нападения.

Действительно, многие факты, приводимые в мемуарах советских и зарубежных военачальников и историков, свидетельствуют о том, что благодаря внезапному удару, позволившему уничтожить в первые дни после нападения много нашей военной техники, вермахт превосходил Красную армию на начальном этапе войны в количестве некоторых видов вооружения, особенно современной авиации, средствах связи и транспорта. Но помимо этого сказывалось также определенное превосходство противника в общем уровне подготовленности к боевым действиям среднего командного и в массе своей также рядового состава, значительная часть которого уже имела опыт ведения современной войны с применением новейших видов техники и вооружения.

Но даже тяжелейшие для нашей страны месяцы 1941 года абсолютно неверно рассматривать как цепь непрерывного отступления и поражений Красной армии, что присутствует в описании событий этого года во многих зарубежных и отечественных источниках, в том числе в некоторых школьных учебниках и пособиях. Неоспоримым фактом является то, что уже в этот период многие соединения Красной армии, руководимые талантливыми и мужественными военачальниками и командирами всех уровней, продемонстрировали стойкость и умение в бою, уничтожив значительное количество живой силы и техники противника, на несколько месяцев задержав его продвижение к Москве и другим жизненно важным центрам нашей страны. Так было под Луцком и Ровно, в Смоленском сражении и на подступах к Ленинграду, при обороне Киева, под Ельней, в Заполярье.

Результатом этих сражений явился срыв германского плана «блицкрига». Многие немецкие военачальники, как в ходе войны, так и после ее окончания, отмечали успехи наших войск в ряде сражений 1941 года, грамотные действия советского командования и мужество красноармейцев, равного которому они ранее не встречали.

Важно также понимать, что завершился 1941 год победой наших войск в битве под Москвой, оказавшей большое влияние на весь дальнейший ход военных действий.

Однако в 1942 году противника необходимо было не только остановить, но и перейти к уничтожению его крупных сил, прорвавшихся в глубь нашей страны. В Ставке Верховного главнокомандования и Генеральном штабе уже готовились такие операции, осуществление которых открывало путь к окончательной победе над фашистскими войсками.

В такой обстановке готовились к новым сражениям в дивизии Родимцева. Он быстро нашел общий язык с новым начальником штаба подполковником Т.В. Бельским и комиссаром М.М. Вавиловым. С этими смелыми, исполнительными и неунывающими людьми отец не только прошел Сталинградскую эпопею, но и сохранил с ними дружбу до конца дней.

В эти дни в Николаевске находился писатель М.А. Шолохов. По воспоминаниям отца, они встречались, и по просьбе Шолохова он рассказывал ему о тех сражениях, в которых участвовали десантники и воины 13-й гвардейской. Известный писатель интересовался и фактами боевой биографии отца. Сослуживцы генерала Родимцева, по-видимому, тоже рассказали Шолохову некоторые эпизоды его учебы в школе ВЦИКа и армейской службы. От них, наверное, и узнал Михаил Александрович о том, каким отличным пулеметчиком был мой отец, включив этот факт в свой роман «Они сражались за Родину».

Каждый вечер отец рассматривал оперативную карту фронта, висевшую в штабе за шторкой на стене, на которую начальник разведотдела майор Бакай наносил последние данные. Взгляда на карту было достаточно, чтобы понять: основной удар противник наносит в направлении Сталинграда и быстро приближается к городу. 23 августа немцы прорвались к Волге севернее города, отрезав защищавшую его 62-ю армию от войск Сталинградского фронта. Предугадать дальнейший путь дивизии было несложно.

В последние дни августа на дорогах за Волгой и в Николаевске появилось много беженцев. Они были свидетелями и жертвами разрушительной бомбардировки Сталинграда. 23 августа немецкая авиация совершила около 2000 самолето-вылетов, в результате чего погибли десятки тысяч жителей, а город был превращен в развалины и охвачен гигантским пожаром.

В квартире, где, находясь в Николаевске, проживал отец, у хозяйки Анны Петровны Можалиной было несколько икон. Когда отец впервые появился в этом доме, она спросила у него, не нужно ли перенести их на другое место. Отец ответил: «Зачем же их убирать, если они на месте? Я ведь тоже крещеный».

Когда колонны солдат уходили из Николаевска в Сталинград, они проходили мимо дома, на крыльце которого стояла хозяйка с иконой «Господь Вседержитель», благословляя бойцов и их комдива. Отец был человеком своего времени, он понимал чувства верующих и знал, что среди бойцов и командиров их немало. Они шли мимо иконы, крестились, шептали молитвы, и никто не препятствовал этому и не одергивал людей. Эта икона, ставшая местной реликвией, и поныне хранится в семье Можалиных с почетным наименованием «гвардейская».

Но была у отца накануне Сталинградской битвы еще одна незабываемая встреча, которая всколыхнула его память и оставила глубокий след в сердце. В середине августа отец выехал на рекогносцировку в район возможного размещения дивизии неподалеку от Сталинграда. Когда их машина в темноте соскользнула в кювет, он обратился к сержанту из проходившей по дороге части с просьбой подсобить. Солдаты быстро вытолкнули машину на шоссе, как вдруг отец услышал знакомый голос, спросивший: «Что тут случилось?» Увидев подошедшего молодого офицера, отец воскликнул: «Рубен!» И в ответ услышал: «Салуд, камарадос Павлито! Товарищ генерал, это же невозможно! Такая встреча!» Они крепко обнялись. В тот миг оба словно вернулись на пять лет назад – доброволец капитан Павлито и капрал Рубен Руис Ибаррури, сын председателя ЦК коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури. Только теперь капитаном Красной армии был Рубен, а Павлито – генералом.

Это была их третья встреча, каждый раз случайная, но оттого еще более радостная и памятная. Стоя у края степной дороги, рядом с шагающими мимо них солдатами, они вспоминали свою первую встречу – под Мадридом у Листера. Тогда их встреча была недолгой, отец очень спешил, в тот день он уезжал домой.

Вторая встреча с Рубеном случилась у отца в Москве за год до войны в стенах военного училища им. ВЦИКа, в котором учился отец. Отец присутствовал на одном из занятий, где среди курсантов увидел Рубена.

И вот они вновь рядом, теперь на одном фронте. На гимнастерке Рубена отец увидел орден Красного Знамени. Молодой испанец рассказал, что в бою на реке Березине он прикрывал со своим пулеметным взводом переправу, был тяжело ранен, его подобрали и на последнем танке вывезли с поля боя наши бойцы. Об этой встрече отец так написал в книге, посвященной Сталинградской битве: «Я был поражен таким совпадением. И Рубен, и я получили свои первые ордена Красного Знамени за бои с фашистами на водных рубежах, только он, испанский юноша, – на исконно русской реке Березине, а я – на испанской реке Мансанарес».

Радуясь их встрече, Рубен воскликнул: «Вот здорово! А говорят, что на свете нет чудес. Есть чудеса!» Отец, взволнованный этой встречей, не хотел отпускать дорогого друга и звал его к себе в дивизию. Но Рубен, поблагодарив отца, сказал, что он должен остаться со своими пулеметчиками, с которыми они воюют вместе с первых дней войны. Они расстались, пожелав друг другу удачи и с надеждой на новую встречу.

Когда узнаешь о подобных встречах, которые происходят с людьми в самое горячее время, в разных местах, удаленных друг от друга на тысячи километров, об удивительных переплетениях реальных человеческих судеб, то порою кажется, что в жизни так не бывает, что так бывает только в кино. У поэта Евгения Долматовского в романе в стихах «Добровольцы», полном романтики и правды той эпохи, есть такие строки, посвященные очередной встрече на мирных и военных дорогах главных героев этого произведения:

Читатель подумает: нет ли обмана? Поверить ли этому доброму чуду? Как будто нарочно, как пишут в романах, Встречаются эти ребята повсюду. Я тоже смущен совпаденьем немного, Но в нем ни фантазии нету, ни вздора! Ходите не с краю, а главной дорогой — И встретите всех, кто вам близок и дорог!

Их следующая встреча произошла через двадцать лет после окончания войны. Отец так написал о ней в своих воспоминаниях: «Четвертая встреча с Рубеном Ибаррури состоялась весной 1965 года. Я пришел к нему в мирные дни, после митинга, посвященного разгрому немецко-фашистских войск под Сталинградом. На мраморной плите величавого памятника была прикреплена фотография. Ниже подпись: “Герой Советского Союза Рубен Руис Ибаррури, погиб смертью храбрых под станцией Котлубань”.

Здравствуй, Рубен! Вот мы и свиделись. Посмотри кругом: земля наша теперь свободна. То, о чем ты мечтал, сбылось – коричневая чума уничтожена. Вечная память тебе, друг!

Вместе с маршалами, генералами, офицерами и солдатами мне выпала честь возложить венок у памятника погибшим защитникам Сталинграда. Это и тебе, Рубен, наш венок».

9 сентября пришел приказ Ставки о передаче 13-й гвардейской дивизии в состав 62-й армии, которая сражалась уже на ближних подступах к Сталинграду, и в тот же день она ускоренным маршем направилась в район сосредоточения напротив центральной части Сталинграда. Через двое суток основные силы прибыли на место, а комдив Родимцев явился с докладом к командующему Юго-Восточным фронтом А.И. Еременко. Получив от него указания о дальнейших действиях, отец приказал своим подчиненным готовиться к переброске через Волгу.

Положение защитников Сталинграда усложнялось с каждым днем, немцы бросили на штурм семь пехотных дивизий и сотни танков. 14 сентября гитлеровцы прорвались в центр города, захватив несколько крупных зданий, откуда они получили возможность вести огонь по центральной переправе через Волгу. В тот же день они овладели обращенным к реке склоном Мамаева кургана – высота 102, с которой отлично виден не только весь Сталинград, но и левый берег Волги. Переправляться днем в этих условиях стало невозможно.

О том, как оценивало сложившееся положение в районе Сталинграда высшее советское руководство, Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, вспоминая разговор с Верховным главнокомандующим в Кремле вечером 13 сентября, писал:

«Вошел А.Н. Поскребышев и доложил, что звонит А.И. Еременко. Закончив телефонный разговор, Верховный сказал:

– Еременко докладывает, что противник подтягивает к городу танковые части. Завтра надо ждать нового удара. Дайте сейчас же указание о немедленной переброске через Волгу 13-й гвардейской дивизии Родимцева из резерва Ставки и посмотрите, что еще можно направить туда завтра, – сказал он А.М. Василевскому.

13, 14, 15 сентября для сталинградцев были тяжелыми, слишком тяжелыми днями. Противник, не считаясь ни с чем, шаг за шагом прорывался через развалины города все ближе и ближе к Волге… Сил с каждым часом оставалось все меньше».

Мой отец рассказывал, что Маршал Советского Союза В.И. Чуйков, назначенный накануне этих событий командующим 62-й армией, вспоминая день 14 сентября 1942 года, говорил, что, будь у Паулюса в резерве хоть один батальон, он действительно вышел бы к Волге, захватив при этом центральную переправу.

Настал критический момент сражения: немцы стремились во что бы то ни стало пробиться к Волге в центре города, а прижатая к реке, отрезанная от соседей армия В.И. Чуйкова должна была во что бы то ни стало удержать плацдарм на правом берегу. В противном случае переправляться войскам, идущим на помощь, было бы просто некуда.

Дивизия Родимцева начала переправу в центральную часть Сталинграда в ночь с 14 на 15 сентября. Перед ее началом у отца состоялся примечательный разговор с заместителем командующего фронтом генерал-лейтенантом Ф.И. Голиковым, отвечавшим за переброску дивизии. На просьбу отца дать еще один день на подготовку, завершение подвоза некоторых вооружений и боеприпасов, получение разведданных Голиков ответил, что в городе остались лишь отдельные очаги сопротивления и начинать переправу необходимо немедленно. Передавать данные о противнике некому, да и ситуация меняется ежечасно, поэтому любая информация сразу устаревает. Помочь обороняющимся артиллерией, в большом количестве сосредоточенной на левом берегу, также невозможно – никто толком не знает, где свои, а где чужие и где проходит передний край. Как вспоминал отец, только теперь обстановка на том берегу начала для него проясняться – медлить нельзя было ни часа.

Уже сама переправа дивизии через горящую Волгу под огнем врага вошла в историю войны яркой страницей. Отец всегда говорил, что это была не просто переправа, а форсирование широкой водной преграды под воздействием противника, причем без авиационного и артиллерийского прикрытия. Из подожженной нефтебазы горящая нефть растекалась по реке. Надо было пройти в буквальном смысле сквозь огонь и воду!

К выбору батальона, который начнет переправу первым, отец отнесся очень серьезно. Он прекрасно понимал, как трудно придется именно тем, кто пойдет первым, и как много будет зависеть от того, насколько удачными будут их действия. Еще за сутки до начала переправы он обсудил этот вопрос с командиром 42-го полка Елиным. Отец, хорошо знавший всех своих командиров батальонов, с удовлетворением отметил, что мнение Елина совпало с его собственным, – батальон под номером первым старшего лейтенанта Червякова и пойдет в бой первым. Ему было приказано обозначить ракетами передний край.

Комбат Захар Червяков сражался на фронте с первых дней войны. Это был опытный, грамотный и смелый командир. Все бойцы батальона были вооружены автоматами и хорошо экипированы. В подразделениях были противотанковые ружья (ПТР) и пулеметы. Вместе с первыми частями начинали переправу минометчики и артиллерия – 45-миллиметровые противотанковые орудия – знаменитые «сорокапятки». Родимцев понимал: для борьбы с танками этого мало, но вкупе с противотанковыми гранатами и бутылками с зажигательной смесью для городского боя это было уже неплохо.

Такими же опытными и подготовленными были командиры и бойцы других батальонов полка. Отец был уверен в этих людях.

Комдив Родимцев лично руководил погрузкой бойцов и вооружений на катера, баржи и плоты. Едва первые из них отошли от берега, как с противоположной стороны по ним открыли огонь. Вскоре они скрылись из вида в дыму, окруженные водяными смерчами от снарядов и мин. О том, что первые отряды высадились на сталинградскую землю, стало понятно по непрерывной автоматной стрельбе, а чуть позже и по звукам выстрелов противотанковых ружей. Отец вспоминал, что он был озадачен: неужели немецкие танки подошли так близко к Волге в центре города? Или это его бойцы, увлекшись атакой зашли слишком далеко, что могло обернуться неприятностями в условиях городского боя, да еще и ночью.

Вот что написал о событиях 15 сентября 1942 года в Сталинграде Г.К. Жуков: «Перелом в эти тяжелые и, как временами казалось, последние часы был создан 13-й гвардейской дивизией А.И. Родимцева. После переправы в Сталинград она сразу же контратаковала противника. Ее удар был совершенно неожиданным для врага. 16 сентября дивизия А.И. Родимцева отбила Мамаев курган».

О сражении в Сталинграде написано много книг, статей, исторических монографий. Об этих событиях, о своих солдатах написал и мой отец в книге «Гвардейцы стояли насмерть», впервые увидевшей свет в 1969 г. и переизданной в 2015 г. Из всех командиров дивизий, сражавшихся в Сталинграде осенью и зимой 1942 года, когда исход битвы висел на волоске, кроме моего отца об этих событиях в своих мемуарах написал только И.И. Людников – командир 138-й дивизии, которая переправилась в город 17 октября. К сожалению, многим сталинградским комдивам не удалось дожить даже до конца войны. Следует отметить, что все другие соединения прибыли на защиту Сталинграда после 13-й гв. дивизии – в конце сентября или позднее.

Вот так и получилось, что написанное моим отцом дало уникальную возможность узнать подробности сталинградской эпопеи с того момента, когда враг вышел к Волге, от комдива, чья дивизия переправилась в Сталинград в критический момент битвы за город. Генерал Родимцев сто сорок дней и ночей находился в той же обстановке непрерывных боев, что и его бойцы, нередко в каких-то ста, а порой и меньше, метрах от противника.

Среди тех, кто хочет знать, как было на войне на самом деле, есть немало скептиков, считающих, что правда о войне у солдата и генерала разная, потому, что они видят ее по-своему – один из окопа, а другой со своего наблюдательного пункта. Однако в том, что касается Сталинградской битвы, этого различия нет. Воспоминания о ней генерала и солдата отличаются лишь мерой ответственности каждого за исход сражения, а правда о том, что им довелось увидеть и пережить, у них одна, потому что все они каждый день были рядом – на клочке земли под непрерывным огнем врага. И каждый боец хоть раз, но видел Родимцева на переправе, в своей траншее, в окопе, в развалинах дома, который он защищал, и знал, что его комдив где-то рядом, что он такой же смертный и что у них общая цель и судьба.

Я же хочу остановиться на некоторых наиболее ярких и драматических эпизодах этой битвы, дополнив то, что уже известно, живыми воспоминаниями отца, его подчиненных и командиров, а также подробностями, о которых до сих пор не было написано или известно очень мало.

Задача наступать и очистить от гитлеровцев центр города была поставлена изначально. Это был не случайный порыв, в этом состоял план боевых действий. Накопленный опыт предыдущих сражений подсказывал комдиву единственное решение в схватке с превосходящим противником в стесненном пространстве городских развалин – наступать, используя всю огневую мощь и свежесть своих частей. Просто занять оборону вдоль берега значило не только отдать инициативу врагу, но и обречь себя на гибель. Пассивная оборона уже не могла спасти положение. Эту мысль активно внедрял подчиненным и новый командующий 62-й армией В.И. Чуйков.

Отец вместе со штабом дивизии переправились, когда стало уже совсем светло. Несмотря на сильный обстрел, все обошлось. К этому моменту передовой батальон уже вел бой за вокзал. Наутро немцы, не ожидавшие такого удара, бросили в наступление против выбивших их из центра города гвардейцев до двух пехотных дивизий. Разгорелись схватки, переходившие в рукопашную, четыре раза в течение одного дня вокзал переходил из рук в руки, но остался за нашими бойцами.

Во второй половине дня 15 сентября на командный пункт отца, оборудованный в штольне у речного обрыва, прозванный позже «трубой», прибыл связной от Чуйкова и передал его приказ – явиться на КП армии. В путь они отправились впятером – связной, адъютант Шевченко, разведчик Войцеховский, автоматчик и отец. Этот небольшой по мирным меркам путь им пришлось проделать под обстрелом немецкой пехоты и снайперов, попав в пути под бомбежку, то и дело прячась в воронках или канавах. Невредимыми дошли только отец и Шевченко. Связной и боец-автоматчик погибли от бомб, а тяжело контуженного разведчика пришлось оставить в воронке, чтобы подобрать его на обратном пути.

Отец вспоминал, что, когда они добрались до места, вид у них был неприглядный. Не успели они как следует почиститься, как Чуйков вызвал отца к себе. Это была их первая встреча. Оглядев Родимцева, он спросил его, почему он явился в таком неприглядном виде, хотя командующий отлично знал, что происходит в городе и как приходится по нему передвигаться. Слова командарма, сказанные к тому же в присутствии члена ВС армии К.А. Гурова и начальники штаба Н.И. Крылова, были отцу, конечно, не очень приятны. Он и сам не любил неопрятных людей. Но не успел что-либо ответить, как Чуйков понимающе улыбнулся и произнес: «Вижу, товарищ Родимцев, вам досталось. Ну, что, прочувствовали обстановку в Сталинграде?» «Вполне», – ответил отец.

Выслушав доклад Родимцева о состоянии дивизии, и узнав о том, что ими недополучена часть вооружения и боеприпасов из-за задержек и потерь во время переправы, Чуйков сразу связался с левым берегом и приказал собрать в тыловых частях все, что можно для отправки в 13-ю гвардейскую. Затем он ознакомил отца с положением в городе и поставил конкретные задачи. Он требовал использовать любую возможность для наступательных действий и навязывания ближнего боя, действуя небольшими штурмовыми группами. В этой тактике важным было то, что немцы теряли свое преимущество в авиации и артиллерии, не имеющих точных данных о том, где чьи войска, что было на руку обороняющимся.

В своих воспоминаниях Маршал Советского Союза В.И. Чуйков написал об этом так: «Гитлеровцы не любили, вернее, не знали ближнего боя. Они его не выдерживали морально». А для отца важным было то, что к этому готовы и обучены бывшие десантники – главная сила и опора его дивизии.

Но на тот момент ни Чуйков с Родимцевым, ни кто либо другой даже не представляли, какой размах примут бои в развалинах, в которых почти всегда будут брать верх советские солдаты. Несмотря на численный перевес фашистских войск, особенно в первые месяцы сражений в черте города, тактика штурмовых групп позволит нашим войскам переломить ход битвы в свою пользу.

Определенная командармом полоса обороны 13-й гв. дивизии оказалась довольно большой – от реки Царицы на юге до Мамаева кургана включительно на севере. На замечание отца о том, что Мамаев курган еще нужно взять, командующий спокойно и твердо ответил: «Не сомневаюсь, возьмете!» Когда Родимцев уже собрался уходить, Чуйков неожиданно спросил его: «Как настроение, выполните задачу? Не пропустите врага к Волге?» Отец ответил дословно: «Я коммунист, уходить отсюда не собираюсь и не уйду». После этого он сказал, что ему стыдно будет сидеть на своем КП позади командного пункта армии. Но Чуйков заверил его, что после выполнения дивизией своей задачи, он разрешит перенести КП вперед.

Такой была первая встреча этих людей, чьи имена будут навсегда слиты в истории Сталинградской битвы. Вспоминая об этом эпизоде, отец говорил, что строгость Чуйкова в отношении его внешнего вида, несколько даже нарочитая, была вызвана, как он понял из дальнейшего общения с ним, желанием командарма показать вновь прибывшему командиру свою требовательность во всем. В последующем их общение всегда проходило в спокойной, деловой манере, лишь порой он чувствовал нервозность или жесткую настойчивость командующего, но это были, если можно так выразиться, «рабочие» моменты, вызванные тяжелой боевой обстановкой. Ни во время Сталинградской битвы, ни позднее их отношения никогда не омрачались неприязнью. Отец высоко ценил и уважал командарма Чуйкова, а тот, в свою очередь, всегда отмечал большую роль 13-й гвардейской и заслуги ее командира в спасении Сталинграда в самые трудные для города дни.

Спустя 30 лет после окончания войны Василий Иванович Чуйков подарил моему отцу свою книгу «Сражение века» с автографом, в котором есть такие слова: «Если бы не 13-я гвардейская, то трудно сказать, что было бы в середине сентября 1942 года». Командарм Чуйков имел все основания так считать, потому что появление дивизии Родимцева и стойкость, с которой она сражалась в центре города, сорвали планы и расчеты гитлеровцев. В.И. Чуйков вспоминал: «Не успели прибывшие ночью свежие части Родимцева осмотреться и закрепиться, как сразу были атакованы превосходящими силами врага. Его авиация буквально вбивала в землю все, что было на улицах… В боях 15 сентября противник потерял только убитыми свыше двух тысяч человек. В конце концов Паулюс бросил в бой все силы 2-й ударной группы. Две танковые, одна моторизованная и одна пехотная дивизии противника повели решительное наступление на левое крыло армии. И хотя противник был сильнее нас не менее чем в пятнадцать-двадцать раз, каждый свой шаг вперед он оплачивал дорогой ценой».

Начальник штаба 62-й армии генерал-майор Н.И. Крылов, вспоминая свой первый разговор с командиром 13-й гвардейской в Сталинграде, писал: «Родимцеву было тридцать семь лет, но на вид он казался моложе… Я не знал тогда того, что бить фашистов он начал под Мадридом и Гвадалахарой и Золотую Звезду Героя Советского Союза заслужил именно там.

От первой встречи с Родимцевым осталось впечатление, что это человек живого ума и быстрой реакции, очень собранный, уверенный в себе и в своих людях… А парашютный значок комдива напоминал, что в его дивизии есть и воздушно-десантники. Лишь немногие бойцы этих бригад дошли до Сталинграда. И все же что-то от боевого стиля воздушно-десантников было и в стремительности, с которой гвардейцы ворвались на берег, и в напоре, с каким они развивали свой начальный успех, углубляясь в город. Воплощением молодого боевого задора предстал перед нами и сам комдив».

За событиями в Сталинграде следил без преувеличения весь мир – одни с надеждой, другие с готовностью после его падения присоединиться к фашистской Германии. Так случилось, что стратегические интересы сторон, решимость командиров, стойкость войск, амбиции глав государств, надежды советских людей на то, что враг будет в конце концов остановлен, – все свелось к одной географической точке на Волге.

 

Битва на руинах

В сентябрьские дни 1942 года Совинформбюро сообщало о продвижении наших войск на сотню-другую метров как о важном событии, влияющим на ход сражения. Взятие или потеря одного дома, а порой лишь нескольких этажей, переход на другую сторону улицы занимали в сводках воюющих сторон такое же место, как до и после этой битвы сообщения о продвижении на десятки километров и взятии крупных городов. Но кажущаяся малость успехов не означала второстепенность происходящего в Сталинграде. Напротив, это было свидетельством колоссального напряжения, высокой цены исхода битвы, когда с обеих сторон на карту поставлено все и победу в сражении может решить любой, даже самый незначительный на первый взгляд успех.

Отбитые у врага дома и метры сталинградских улиц учитывались в планах командования армий, фронтов, в Генеральном штабе. Они имели значение для планирования операций на всем советско-германском фронте. Но защитники Сталинграда еще не знали, что они участвуют в битве, которая предопределит исход всей Второй мировой войны.

Задачу взять Мамаев курган дивизия Родимцева выполнила на следующий день после переправы. Кто был в Волгограде, тот знает, что это господствующая высота. Владея ею, можно не только отлично видеть все вокруг на многие километры, но и обстреливать весь город, переправы, Волгу и ее левый берег. С того часа, когда 39-й гвардейский полк С.С. Долгова взял штурмом Мамаев курган, и до окончания Сталинградской битвы за обладание этой высотой шло непрерывное кровопролитное сражение, в котором немцы потеряли больше солдат и офицеров, чем французы на Бородинском поле…

Вспоминая сражения в Сталинграде, отец особо подчеркивал, что в первых рядах шли молодые солдаты и офицеры. Только молодые, хорошо обученные солдаты и командиры могли выполнить задачи, казавшиеся непосильными. Командиру передового батальона, сбросившего немцев с Мамаева кургана, Ивану Исакову, было всего 20 лет! (Он выжил и после войны стал полковником.) Командиры рот – его ровесники, самому старшему в штабе батальона было 28 лет.

Из мемуаров Н.И. Крылова: «Молодой комбат действовал не только очень решительно, но и весьма расчетливо, а кое в чем – по-новаторски. Там, где это было выгодно, подразделения батальона продвигались вперед не перебежками, а цепью (а так как противник атаки не ждал и организованный огонь повел лишь через несколько минут, быстрое сближение с ним сократило наши потери). Умели бойцы Исакова и огонь вести на ходу. Такие тактические приемы тогда еще не предусматривались уставом, однако их подсказывала практика войны.

Все это могло служить своего рода аттестацией генералу Родимцеву: получив при доукомплектовании дивизии время на боевую подготовку, он смело вводил в практику обучения все то, что вынес из опыта первых военных месяцев».

Прошло менее двух суток с начала переправы 13-й гвардейской в Сталинград, а сделать удалось уже немало. Со взятием Мамаева кургана все территории, имеющие выход к Волге, на участке обороны дивизии были отвоеваны у противника. Но все, чего добились гвардейцы, далось им очень непросто.

Просматривая списки потерь, отец с болью узнавал знакомые фамилии бойцов и офицеров, которых он знал и помнил еще с боев под Киевом. Да, их стало меньше, но задачу удержать то, что отвоевано у фашистов, никто не отменял.

Пришедшие в себя после удара гвардейцев гитлеровцы начали штурм отбитых у них позиций. В течение 17 сентября силами нескольких дивизий при поддержке не менее ста танков немцы атаковали 13-ю гвардейскую, пытаясь раздавить и сбросить ее в Волгу. Одной из главных их целей был Мамаев курган, который два фашистских полка штурмовали в тот день шесть раз, но поредевший полк Долгова с вершины так и не отступил.

Когда после войны моего отца во время выступлений в самых разных аудиториях спрашивали о том, какие моменты Сталинградского сражения запомнились ему более всего, он всегда вспоминал бой 22 сентября. В книге отца события того дня описаны с такой прямотой и ясностью, что даже человеку, далекому от военной истории, становятся понятны истинный смысл и невероятно высокая цена сражения, происходившего у самой кромки волжского берега: «Бой, развернувшийся ранним утром 22 сентября на участке дивизии, по напряженности и потерям превзошел все предыдущие бои, которые пришлось вести гвардейцам в городе… Под непрерывным обстрелом пулеметов, артиллерии, танков, под бомбовыми ударами гвардейцы бились насмерть, отстаивая каждую улицу, дом, квартиру. Повсюду то и дело вспыхивали яростные рукопашные схватки.

Это поистине был ад. Я побывал не в одном сражении, но в такой схватке мне довелось участвовать впервые. В этом бою, который даже ветеранов поразил своей ожесточенностью, гвардейцы проявляли чудеса выдержки и героизма. Главный удар гитлеровцы нацелили в стык двух полков, чтобы разрезать нашу дивизию и уничтожить ее по частям.

И вот пришел такой момент, когда на одном из участков обороны погибли почти все бойцы и командиры. Пятнадцать вражеских танков и около двухсот автоматчиков прорвались в образовавшуюся брешь и вышли к Волге. Почти одновременно фашисты добились успеха на левом фланге полка в районе площади 9 Января. Момент был критический. Возникла реальная угроза окружения полка и разобщения сил дивизии. На помощь бросили мои резервы – сводный батальон, собранный из подразделений тыла дивизии. Прорыв ликвидировали…»

Уже позже подсчитали, что в тот день части 13-й гвардейской отразили двенадцать танковых атак. Несколько немецких танков, прорвавшихся к самой Волге, так и остались стоять там сожженными. Вопрос – устоит или нет дивизия Родимцева – волновал в тот день не только ее командира, но и командование 62-й армии. Начальник штаба армии Н.И. Крылов тоже запомнил это сражение, написав о нем: «Ликвидировать опаснейший прорыв на своем правом фланге и восстановить там в основном прежние позиции командир 13-й гвардейской дивизии сумел в условиях, когда продолжался тяжелый бой на других участках… И все это – в узкой полосе приволжских городских кварталов, где крайне осложнен любой маневр. Александр Ильич Родимцев, немало испытавший за войну, говорил потом, что бой 22 сентября остался для него самым напряженным».

Я хорошо помню, какой незаживающей раной стала для отца еще одна драматическая история сталинградской эпопеи 13-й гвардейской – трагичная судьба 1-го батальона 42-го гвардейского полка, того самого, который первым переправился через Волгу и много дней дрался в окружении в районе центрального вокзала. Спустя даже много лет после войны отец часто возвращался к этому в разговорах с ветеранами дивизии, словно стараясь понять: все ли сделали они, что было в человеческих силах, чтобы помочь своим бойцам? На выручку батальона была направлена десантная группа, специальные отряды пытались прорваться к вокзалу самыми разными путями, но это оказалось невозможно, количество немецких войск в этом районе было слишком велико.

Отцу докладывали, что тяжело раненного в первый день боев командира батальона Червякова удалось отправить за Волгу, командование принял старший лейтенант Федосеев. Пробравшийся оттуда в двадцатых числах сентября с донесением израненный солдат сообщил, что оставшиеся в живых бойцы и командиры держат круговую оборону, идут рукопашные схватки. В один из октябрьских дней на левый берег Волги выбрался еле живой от ран солдат, сообщивший, что первого батальона больше не существует. Все его бойцы и командиры до конца выполнили свой долг…

Среди многих эпизодов обороны сталинградской эпопеи, в которых прославились солдаты Родимцева, есть особенный даже по тем меркам – это оборона небольшого дома на площади имени 9 января, вошедшего в историю войны как «Дом Павлова».

Мой отец и многие другие участники обороны Сталинграда подробно описали и рассказали об этом подвиге бойцов 13-й гвардейской, о котором узнала вся страна. Однако в последнее время в различных источниках, в том числе исторических исследованиях, о защитниках «Дома Павлова» сообщается так, словно это была некая группа бойцов, непонятно какой воинской части, в силу сложившихся обстоятельств совершившая геройский поступок.

Опираясь на рассказы и книги моего отца, свидетельства других участников обороны Сталинграда, я хочу еще раз вспомнить, как это было, дополнив описание подвига некоторыми малоизвестными фактами, раскрывающими человеческие качества наших солдат.

Отец вспоминал, как в конце сентября он обратил внимание на одинокий четырехэтажный дом, расположенный примерно в ста метрах от мельницы, в которой находился наблюдательный пункт дивизии. (Здание мельницы сохранено в разрушенном виде и является частью музея-заповедника «Сталинградская битва».) Он дал поручение обследовать дом, выполнить которое надлежало старшему лейтенанту Наумову, командиру роты 42-го полка. В ту же ночь группа из четырех разведчиков во главе с сержантом Павловым выбила небольшой отряд немцев из здания и несколько дней удерживала его.

Я хочу обратить внимание на одно обстоятельство, очень важное для понимания того, что означает понятие «настоящий солдат», и как из обычного ночного рейда произрастает подвиг. Сержант Павлов не получал приказа удерживать дом, его группе было поручено лишь произвести разведку и доложить результат командиру. Выполнив задание, они могли вернуться к своим и ждать дальнейших распоряжений. И никто бы их ни в чем не упрекнул. Но дело в том, что Павлов был опытным бойцом, не только смелым, но и думающим. Он отлично понимал, что им неспроста поручили это задание. Ему была понятна мысль командиров: после разведки этот дом надо у немцев отбить, и чем быстрее, тем лучше. Так что же, теперь, когда дом был в их руках, они должны из него уйти? Чтобы завтра вместе со своими товарищами снова пробираться сюда ночью, а может быть, и штурмовать, если немцы вернутся? И он принял решение остаться, занять оборону и держаться до прихода подкрепления.

Командир полка Елин доложил Родимцеву, что дом на площади атакует рота немцев, но по ним оттуда ведут огонь. Отец поначалу даже не поверил, когда узнал, что на задание послали всего четверых бойцов, которые, видимо, теперь и обороняются, уложив на подступах к нему уже несколько десятков гитлеровцев. Вскоре из этого здания сумел пробраться с донесением санинструктор Калинин, находившийся там вместе с двумя ранеными, и доложил, что он из дома Павлова. Такое обозначение объекта никого не удивило. Вот так и получилось, что скромный полуразрушенный дом приобрел имя, которое вошло в историю Великой Отечественной войны.

Как опорный пункт на переднем крае дом имел исключительно важное значение. Из его окон гвардейцы держали под прицелом пулеметов все прилегающие улицы. На подмогу разведчикам Елин, по согласованию с Родимцевым, направил взвод из 22 человек во главе с лейтенантом Афанасьевым. Пятьдесят восемь дней и ночей этот гарнизон из 26 гвардейцев удерживал дом, отразив сотни атак врага.

Отец несколько раз бывал в «Доме Павлова», общался с бойцами, советовал, как лучше организовать оборону и снабжение. Среди защитников дома были воины десяти (!) национальностей. Афанасьев называл своих бойцов «интернациональной бригадой». Отцу сравнение понравилось – это действительно было похоже на то, что он видел в Испании. Отмечу, что никто специально не отбирал людей, направленных в это здание, по национальному признаку. Все они попали туда потому, что были проверенными в боях, отличными бойцами – пулеметчиками, бронебойщиками, минометчиками.

Отец особенно интересовался пулеметчиками, среди которых выделял 19-летнего Илью Воронова. И тот оправдал доверие комдива. Когда немцы большими силами пошли на приступ, Воронов, уже будучи ранен, в упор расстреливал врагов.

На личной карте фельдмаршала Паулюса этот дом был отмечен как крепость. В 1940 году немецкие войска, в составе которых действовала и 6-я армия Паулюса, за 36 дней разгромили бельгийские, голландские, основную часть французских и британские экспедиционные войска и без боя вошли в Париж. За 28 дней немцами была завоевана Польша. Но за два месяца одной из лучших в вермахте армий так и не удалось сломить сопротивление горстки бойцов – гвардейцев Родимцева!

Из воспоминаний отца: «Пленные немецкие разведчики считали, что его обороняет батальон. Об этом доме сначала узнала наша армия, потом вся страна и, наконец, весь мир. На его защитников равнялась вся дивизия, о нем слагали песни и легенды… Слава о защитниках этого дома не померкнет в веках».

Частым «гостем» в хозяйстве Афанасьева-Павлова был снайпер Анатолий Чехов, чье имя благодаря фронтовым газетам было уже известно далеко за пределами 13-й гвардейской. Отец нередко с явным удовлетворением вспоминал, как бойцы говорили о нем: «Чехов во всей полосе дивизии по фронту и на расстоянии видимости из оптического прицела заставил гитлеровцев не ходить, а ползать по-пластунски». За время Сталинградской битвы он уничтожил 265 солдат и офицеров противника, став одним из самых известных советских снайперов.

Но рассказ о «Доме Павлова» будет неполным без упоминания о том, что, защищая его, воины 13-й гвардейской спасли мирных жителей, которые прятались в подвале. Их было около тридцати человек – старики, женщины, подростки, дети. Среди них была молодая женщина с грудным ребенком, девочкой. Бойцы делились с ними всем, чем могли, а когда стало возможно, по вырытому защитниками дома ходу вывели людей в тыл дивизии. Все они были вывезены за Волгу.

Девочку-младенца звали Зина. Зинаида Петровна Андреева по сей день живет в Волгограде, она возглавляет районную организацию «Дети военного Сталинграда». Все послевоенные годы она поддерживала связь с защитниками «Дома Павлова». С генералом Родимцевым она много раз встречалась в Волгограде и в Москве. Бойцы называли ее крестницей Родимцева.

Бывая в Волгограде, я всегда встречаюсь с Зиной Андреевой. Вместе с Татьяной Кривенко, дочерью друга моего отца – генерала М.С. Кривенко, обеспечивавшего охрану плененного Паулюса, мы посещаем места сражений 13-й гвардейской.

Последний из защитников «Дома Павлова» – Камолжон Тургунов – скончался в марте 2015 г. на 93-м году жизни, не дожив несколько дней до 70-летия Победы, на празднование которого он был приглашен Президентом РФ В.В. Путиным. Мне довелось несколько раз общаться с Тургуновым, Павловым, Афанасьевым, Вороновым и другими участниками этих сражений во время встреч ветеранов дивизии. Они запомнились мне сердечными, очень общительными, с большой любовью и уважением рассказывали о моем отце, всегда тепло относились ко мне и моим сестрам.

В конце сентября сражение в Сталинграде стало все более приобретать позиционный характер. Обе стороны старались закрепиться на занимаемых рубежах, превращая каждый дом в опорный пункт, а некоторые стали настоящими крепостями. Много сил, мужества, смекалки и решительности потребовалось от гвардейцев, чтобы не только отстоять свои позиции, но и овладеть важными зданиями, занятыми противником. Это были дни и ночи боев в домах, в развалинах, на земле и под землей. И здесь на первый план вышли штурмовые группы, ставшие главным и очень эффективным средством борьбы с фашистами, имевшими численный перевес.

О невероятном напряжении этих боев отец в своих воспоминаниях писал: «Ночной бой в здании – самый тяжелый бой. Мне он знаком по боям в Университетском городке в Мадриде. Здесь нет понятия – передний край, фронт, тыл, фланги. Противник может быть повсюду – этажом выше, ниже, вокруг. Здесь, как нигде, в тесном единении уживается рукопашная схватка с огнем. Чутье, находчивость, смелость, скорее дерзость решают исход боя. Шорох? Кто там? Свой? Чужой? Как узнать?.. Решай быстро! Быть может, на решение отпущено вот это мгновение, быть может, десятая доля секунды отделяет от бесшумного броска гранаты или удара ножом…»

В этих боях, проходивших среди городских развалин, где зачастую было трудно понять, где свой, а где чужой, оказались востребованными навыки десантников, владеть которыми обучали всех бойцов дивизии, – умение вести бой в окружении, врукопашную, днем и ночью, хорошо владеть всеми видами оружия, выносливость и взаимовыручка. Именно эти качества гвардейцев Родимцева уравнивали шансы, когда им приходилось сражаться с превосходящими силами противника, позволяли не просто выжить в аду Сталинграда, но и уничтожать врага.

Способность солдата сражаться зависит не только от его выучки и оружия, которое ему дано. Люди нуждаются в моральной поддержке, в любой, хотя бы самой малой, психологической разрядке. На эту тему у отца еще в октябре состоялся разговор с комиссаром М.М. Вавиловым, который рассказывал мне об этом во время одной из встреч с ним через много лет после войны: «Однажды Александр Ильич поделился со мной своим наблюдением: он сказал, что слышит иногда в разных местах, как поют солдаты, значит, есть у людей потребность отдохнуть душой. Он предложил мне подумать о том, чтобы сколотить самодеятельную группу для поднятия духа бойцов. Мы начали искать во всех подразделениях таланты – певцов, музыкантов, плясунов, сочинителей. Но для нас важным было также то, что все понимали: помимо возможности отвлечься от войны и разлуки с домом, любимые песни, музыка, шутка будут нашим вызовом врагу, помогут сохранить человеческое достоинство в жестокой реальности войны».

Сколько же талантливых людей удалось найти в дивизии! С любовью вспоминали ветераны своих товарищей, согревавших бойцов своим искусством в окопах Сталинграда. Лирические песни исполняли старший сержант Семен Толокунский из саперного батальона, связист Миша Стебляк, санинструктор Лидия Иванова, повар Виктор Антипов. Русские народные песни пел младший лейтенант Павел Разгельдеев, сатирические куплеты читали сержанты Борис Лифшиц и Вениамин Перевалов. Удачные тексты для разных номеров писали сержант Юрий Белят, ставший впоследствии журналистом, и Орделов. Главным аккомпаниатором был сержант Анатолий Студенков, игравший на баяне и гитаре, а прекрасным скрипачом, которого очень любил слушать Родимцев, оказался боец Яков Рубинчик. Конечно, всем нравились появившиеся в армейских газетах стихи о Василии Теркине, которые читал Федор Тимошенко.

Эти люди десятки раз выступали в землянках и блиндажах у переднего края. Бывало, что в это время враг начинал наступать, тогда они вместе со всеми отбивали очередную атаку, а затем, отложив в сторону автоматы и винтовки, продолжали концерт. Однажды произошло и совсем уж неожиданное событие, связанное с таким концертом. Когда смолкли песни и звуки музыки, посреди тишины вдруг раздался голос: «Рус! Катюш давай!» Это сидевшие в нескольких десятках метров от них враги то ли заслушались, то ли хотели испортить бойцам праздник какой-нибудь гадостью. Но смех на нашей стороне они вызвали изрядный. Рассказали про этот случай офицеры штаба, а это были люди ответственные. Приукрасить слегка они, конечно, могли, но придумать такое, да еще в присутствии своих товарищей – никогда.

Невероятно, но факт: самый большой концерт с участием многих из перечисленных «артистов» состоялся на КП дивизии 7 ноября 1942 года. А ведь на эту дату Гитлер назначил Паулюсу очередной «окончательный» срок взятия Сталинграда. В Берлине были заготовлены клише для газетных заголовков об этом событии. Но гвардейцы не знали о всех этих приготовлениях и требованиях фюрера, и в тот день у всех бойцов был особый настрой. Ни на одном участке немцы не смогли ничего добиться, понеся лишь большие потери в бесплодных попытках хотя бы сдвинуть с места вросших в сталинградские руины и волжский берег ее защитников. Слова эти в данном случае следует понимать буквально: в ноябре глубина обороны от берега Волги до переднего края в полосе 13-й гвардейской дивизии составляла 200–250 метров. Даже далеким от военной науки людям понятно, что это значит.

А вечером того дня, после концерта, его участники вместе со своими благодарными зрителями пели песни, и среди них любимые песни их комдива: про Стеньку Разина, про то, как мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой, про ямщика, который на почте служил, был молод, имел он силенку.

Отец вспоминал, что следующий «большой» концерт их самодеятельности состоялся в новогоднюю ночь, когда они встречали 1943 год: «На одном участке фашисты вдруг зашевелились, но мы их крепко стукнули. В ту ночь мы поздравляли друг друга с Новым годом и с победой, знали: она близка. Из того, что было, повар Антипов соорудил праздничный стол, наши артисты пели и плясали. Встречу 1943 года забыть нельзя!»

Участником этого новогоднего ужина был и друг отца поэт Евгений Долматовский. Он вспоминал: «Встреча Нового года у Родимцева состоялась в бетонной трубе командного пункта. В Сталинграде в эту ночь было сравнительно спокойно, и мы благодушествовали за дощатым столом. Генерал Родимцев отвел на «новогоднее мероприятие» полтора часа. Он был радостен и хорош в ту ночь – скоро победа. В какой-то момент он распечатал коробку папирос “Казбек” и стал всех угощать».

Слушая эти рассказы, читая воспоминания отца и других участников битвы на Волге, я окончательно понял, почему отборные войска Европы разбили себе в Сталинграде голову, так и не поняв причины своего краха.

Жизнь, которую со всех сторон пытались уничтожить всеми мыслимыми способами, продолжалась и стучалась в блиндаж командира дивизии, заставляя его заниматься такими вопросами и проблемами, которые не могли предусмотреть никакие уставы, приказы и наставления.

В конце декабря 1942 года в штаб к Родимцеву прибыл военврач Владимир Баранчеев. Отец хорошо знал этого офицера, который уже давно находился в рядах дивизии и отлично зарекомендовал себя. Но на этот раз Баранчеев обратился к Родимцеву не со служебным вопросом, а с необычной просьбой. Владимир сказал, что он и санинструктор Надя любят друг друга и решили стать мужем и женой. Они просят зарегистрировать их законным браком. С такой необычной просьбой отцу еще ни разу не приходилось сталкиваться, тем более во фронтовой обстановке.

Посоветовавшись с офицерами штаба, комдив принял решение удовлетворить просьбу. Во-первых, он хорошо понимал, что эти молодые люди, несмотря на суровую пору, хотят простого человеческого счастья, которое они заслужили. Во-вторых, и это Родимцев тоже понимал, как никто другой, что он не имеет права отказать им быть счастливыми сейчас, когда продолжается тяжелейшая битва и смертельная опасность грозит им каждую минуту.

И вот накануне Нового 1943 года молодожены прибыли в штаб. По такому случаю был издан приказ по дивизии о бракосочетании молодых. В присутствии офицеров штаба Родимцев поздравил молодоженов и вручил им отпечатанную на машинке справку за своей подписью о том, что они вступили в законный брак. После того как все присутствующие поздравили молодую чету Баранчеевых, генерал Родимцев обнял их и вручил небольшой сверток, сказав, что это подарок от него лично. Когда молодожены вышли из штаба, Баранчеев осторожно развернул его. В нем были кусок туалетного мыла и одеколон из генеральского запаса. Это все, чем отец мог порадовать их в тот день. В сражающемся, разрушенном Сталинграде этот подарок был дорог не только тем, что являлся конечно же нужным и нелишним, но и тем, что сделан от души.

Владимир и Надежда Баранчеевы прожили долгую и счастливую жизнь. Они создали большую семью – много детей, внуков. В послевоенные годы отец часто встречался с ними, приезжая в Волгоград, принимал их у себя дома в Москве. На всю жизнь запомнили супруги подарок любимого генерала. Их потомки помнят до сих пор рассказ своих родителей о сталинградской «свадьбе» и подарке Родимцева. Как дорогая реликвия хранится в семье Баранчеевых справка, которую выдал им в Сталинграде комдив 13-й гвардейской Александр Ильич Родимцев.

19 ноября 1942 года началось контрнаступление советских войск в районе Сталинграда, закончившееся окружением армии Паулюса. Вместе с другими частями прижатой к Волге 62-й армии перешли к активным наступательным действиям и воины 13-й гвардейской дивизии. А в ночь на 25 ноября приказ о наступлении получили и защитники «Дома Павлова». Как и обещали, они двинулись из своего обжитого дома на запад! Ничуть не жалея, что оставляют его навсегда. Пусть даже и немного удалось им пройти в те дни, но они сделали все, что было в человеческих силах. Рывок вперед, через развалины зданий, из которых хорошо укрепившийся враг простреливал каждую пядь земли, через изрытые воронками улицы и площади, давался защитникам Сталинграда дорогой ценой. В сражении за так называемый «молочный дом», находившийся на площади 9 Января, погиб командир роты Наумов и немало других командиров и бойцов, отличившихся в последних боях, были ранены сержант Павлов и многие из тех, кто сражался вместе с ним в «Доме Павлова». Получившего множество ранений, истекающего кровью пулеметчика Воронова сумели вынести из боя и доставить в полевой госпиталь на левом берегу Волги, где хирурги извлекли из его тела более двадцати осколков, а позже пришлось ампутировать ему ногу и кисть руки.

И все же дивизия продвигалась вперед, выбивая гитлеровцев из насиженных мест, выполняя поставленную задачу – отнять инициативу у врага, сковать его, не дать ему возможности перебросить ни одного солдата на другие участки, туда, где должно было замкнуться кольцо окружения. Метры отвоеванных у противника городских улиц позволяли нашим войскам продвигаться на километры, там, в чистом поле, пока еще далеко от руин Сталинграда, осуществляя грандиозный план полного уничтожения всей вражеской группировки.

Уходя из Сталинграда на запад, воины 13-й гв. дивизии оставили на каменной стене у берега Волги, которая зовется теперь стеной Родимцева, надпись, которая сохранилась до наших дней: «Здесь стояли насмерть гвардейцы Родимцева. Выстояв, мы победили смерть».

Когда после войны многих воинов 13-й гвардейской дивизии спрашивали о том, какова была роль комдива в Сталинграде, они отмечали его твердость, решительность, личную смелость, заботу о подчиненных и подчеркивали, что больше всего они боялись подвести своего командира, не выполнить приказ.

В боевой обстановке людям было не до оценок и красивых слов. Но личность комдива, находившегося в гуще событий, оставила след в сердце многих солдат и командиров 13-й гвардейской. Они писали и рассказывали о том, каким его видели, знали и запомнили.

Комиссар дивизии Вавилов сказал о Родимцеве так: «Да, он был бесстрашен и храбр, на редкость хладнокровен в минуты смертельной опасности. Все это так. Но Александр Ильич обладал чертой характера, без которой не может быть истинного военачальника: он был душевно отзывчивым, щедрым к своим подчиненным. В дивизии генерал Родимцев не только хорошо знал многих командиров и бойцов. Важно другое: он знал, кто на что способен. Знал и смело поручал необходимое задание. Характер командира стал характером тринадцатой гвардейской».

Командир 39-го полка, штурмом взявшего Мамаев курган, С.С. Долгов писал: «Мне часто приходилось общаться с ним в боевой обстановке, которую он всегда знал досконально, зачастую и лично появлялся на самых опасных участках фронта. Он был смел, решителен, требователен к себе и подчиненным. Александр Ильич был прекрасным человеком и замечательным военачальником, его любили и уважали подчиненные».

Якову Павлову, представленному к званию Героя Советского Союза, эта высокая награда была присвоена только в июне 1945 года. Надолго застряли где-то в штабах его наградные бумаги. Человек сдержанный и немногословный, Павлов вспоминал: «Александр Ильич Родимцев находился всегда с нами в боевых порядках. Он ободрял уставших, выдвигал способных, награждал отличившихся. Железная воля, высокое боевое мастерство, мужество, отвага в бою, отеческая забота о солдате – все это создало ему громадный авторитет. Каждый солдат и офицер, не колеблясь, шел за своим комдивом».

А вот что помнил о встречах с Родимцевым рядовой И.А. айменцев: «В Сталинграде я 101 день сражался у «Дома Павлова». Своего командира дивизии видел не один раз: и у мельницы, и у переправы. Это был мужественный, талантливый командир, очень общительный с личным составом – от офицеров до рядовых бойцов. Мог подбодрить, пошутить, особенно с ранеными. Было в нем что-то от Суворова – талант, смекалка. Не преувеличивая, пишу, каким его помню».

Сослуживцы отца рассказывали мне одну историю, случившуюся в период Сталинградской битвы. Однажды к Родимцеву обратился солдат и показал ему письмо из дома. Его пожилые родители писали, что изба у них совсем развалилась, а починить и помочь некому. Боец сказал, что его родное село совсем рядом, и попросил у комдива отпуск на три дня. Вернувшись на свой командный пункт, Родимцев отдал распоряжение оформить солдату отпуск, несмотря на доводы офицера штаба, что на основании таких-то приказов делать это нельзя. Отец нашел нужные слова в разговоре со своими штабистами, отпуск был дан, боец вернулся в часть в срок, все обошлось. В дивизии узнали об этом поступке комдива спустя довольно много времени… со слов этого солдата! Этот случай, так же как частое появление отца на передовой, внимание к быту и нуждам своих бойцов, о чем рассказывали многие ветераны, высоко подняли его авторитет в солдатской среде.

Для иностранных историков в Сталинградской эпопее главным феноменом, независимо от степени симпатии или антипатии авторов к нашей стране, является способность советских войск к сопротивлению в обстановке, которая, согласно всем канонам войны и того, что по-английски звучит как common sense, т. е. здравого смысла, считается безнадежной. Они стремятся понять, что же это за люди, которые сражаются, не жалея себя в полностью разрушенном городе, и при этом не только побеждают лучшую гитлеровскую армию, но и поворачивают ход войны? Ведь в Западной Европе воевать в городах было не принято: почти нетронутыми, порой без единого выстрела, они сдавались фашистам, а в 1945 году многие немецкие города без сопротивления доставались англо-американским войскам. Лишь в конце войны несколько крупных городов Германии подверглись разрушительным бомбардировкам американской авиации, унесшим десятки тысяч жизней мирных граждан и бессмысленным с военной точки зрения.

А разгадка этого явления, понятного далеко не всем, – в личных качествах бойцов и командиров, чья стойкость и вера в победу перевернула представления о возможностях человека.

В книгах зарубежных авторов встречаются любопытные характеристики советских военачальников и простых солдат – участников Сталинградской битвы. В частности, весьма неожиданно и эмоционально написал о генерале Родимцеве известный британский историк Энтони Бивор в своей книге «Сталинград», основанной на многочисленных архивных документах и беседах с участниками сражения: «Преждевременно поседевший интеллектуал и юморист Родимцев был человеком, открыто смеющимся над опасностью. Во время войны в Испании, где он был больше известен как Павлито, Родимцев служил советником и сыграл непоследнюю роль в битве за Гвадалахару в 1937 году. Солдаты, служившие у Родимцева в подчинении, считали его настоящим героем и больше всего боялись, что их переведут служить к другому командующему… Выжившие к концу Сталинградской битвы (бойцы 13-й гв. дивизии. – Примеч. авт.) говорили, что их решимость исходила только от Родимцева».

Отец, отвечая однажды на вопрос журналистов, чем был для него Сталинград, ответил: «Это, как второй раз родиться…»

Слава о подвигах бойцов 13-й гвардейской дивизии сыграла с отцом недобрую шутку. Военный совет 62-й армии представил его к ордену Суворова 2-й степени, но потом неожиданно отменил свое решение. У многих свидетелей тех событий сложилось мнение, что некоторые высокие чины болезненно восприняли всенародную известность, которую приобрели 13-я гвардейская и ее комдив.

В рассекреченных документах ФСБ РФ имеется сообщение начальника 2-го отдела 3-го управления НКВД СССР, комиссара госбезопасности 3-го ранга В.Р. Ильина от 5.03.1943 г., в котором он обращает внимание на странное, мягко говоря, отношение к Родимцеву. Он, в частности, пишет: «Некрасиво выглядит поведение Военного совета 62-й армии по отношению к Герою Советского Союза генералу Родимцеву, командиру 13-й гвардейской дивизии.

ВС 62-й представил Родимцева к ордену Суворова, а потом прислал в штаб Донского фронта телеграмму с отменой представления. Родимцев – почти единственный командир соединения, не награжденный за Сталинград. Сам Родимцев говорил мне: “Вокруг моей дивизии идет возня, которая ничего не стоит и не имеет оснований”».

Кинооператор Р. Кармен говорит: «С Родимцевым делают странные вещи. Его хотят всячески принизить, хотя он, как герой, выходит за рамки обычного командира дивизии».

Что касается изначального представления отца к ордену Суворова, то это являлось признанием его роли в обороне Сталинграда, которая подтверждается боевой характеристикой, подписанной командующим 62-й армией В.И. Чуйковым и членом ВС К.А. Гуровым, и, что особенно примечательно, практически совпадает с мнением Романа Кармена, хотя он никак не мог знать содержания этого закрытого военного документа. В этой характеристике написано: «Как командир дивизии т. Родимцев выделяется из состава командиров дивизий действующих на фронте армий не только твердыми волевыми качествами, но и как оперативно грамотный в тактическом отношении командир».

Совершенно ясно, что без согласия командарма В.И. Чуйкова представить любого командира его армии к столь высокой награде было невозможно. Причина неуклюжих и недостойных действий в отношении моего отца по вопросу о награждении кроется в том, что некоторые военные чины ревновали Родимцева к его славе. Люди, хорошо знавшие отца и знакомые с ситуацией, называли разные фамилии, поэтому точного ответа на вопрос о том, кто и почему принял решение об отмене награждения, я не знаю. Но главное, конечно, в том, что вскоре это недоразумение исправили, и отец был награжден орденом Кутузова 2-й степени.

Практически все люди, с которыми мне приходилось беседовать об отце, были уверены, что вторую звезду Героя Советского Союза он получил за Сталинград. Но на самом деле он был удостоен вторично этой высокой награды в 1945 г., как написано в Указе Верховного Совета СССР, «за умелое руководство войсками при форсировании Одера и в ряде других операций на завершающем этапе войны». Однако самым важным для отца явилось то, что в представлении его к присвоению звания дважды Героя Советского Союза, подписанном в феврале 1945 года командующим 5-й гвардейской армией генерал-полковником А.С. Жадовым, есть и слова о его участии в Сталинградской битве:

«Будучи командиром 13 гв. стр. дивизии, в исключительно тяжелой обстановке, сложившейся под Сталинградом, тов. Родимцеву пришлось решать сложные боевые задачи.

С самого начала обороны до момента перехода наших войск в наступление части дивизии стойко удерживали занимаемые позиции в районе Сталинграда. Дивизия под руководством Родимцева наносила тяжелый урон противнику, беспощадно уничтожая его живую силу и технику. Благодаря личной храбрости, стойкости и умелому руководству генерала Родимцева части дивизии не отступили ни на шаг, отстояв тем самым город Сталинград».

Получается, что правы те, кто считает моего отца героем Сталинграда, – в золоте его второй Звезды есть и сияние славы 13-й гвардейской, спасшей Сталинград!

Но есть еще одна награда, которой отец гордился, пожалуй, не меньше, чем орденами. Она не просто велика сама по себе, она была ему дорога тем, что с ней он навсегда остался в одном строю со своими боевыми товарищами, заслужившими ее – медаль «За оборону Сталинграда».

 

Сталинградское интервью

Эта глава самая необычная не только в моей книге, но и во всей известной широкому кругу читателей отечественной литературе о Сталинградской битве. Это глава-документ, в ее основе лежит рассказ командира 13-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майора Родимцева о наиболее напряженных сражениях в городе, о победах и неудачах, о пережитом, о бойцах и командирах, которые сражались под его руководством. История этого документа такова.

Во время Великой Отечественной войны была создана специальная комиссия во главе с будущим академиком Исааком Минцем, члены которой уже в ходе войны начали собирать все важнейшие документы и опрашивать непосредственных участников событий. Их собеседниками были живые свидетели войны – солдаты, матросы, командиры, беседы с которыми проходили на местах сражений, нередко в боевой обстановке, сотрудники госпиталей, работники тыла, гражданские лица. Им удалось собрать огромный, уникальный материал, равного которому по своей документальности и правде трудно отыскать. Некоторые из рассказов настолько откровенны и драматичны, что остается лишь удивляться тому, как тем, кто работал в комиссии, удалось вызвать своих собеседников на такую обжигающую откровенность. В тех условиях и рассказчики, и слушатели сильно рисковали, ибо то, что было записано, не пропустила бы ни одна цензура. Не случайно материалы комиссии после войны были засекречены и отправлены в архив. По мнению властей, общество было не готово к восприятию такой правды о войне.

Небольшая часть этих материалов была впервые показана на нашем телевидении 9 мая 2013 года, когда на Первом канале состоялась премьера фильма под названием «Протоколы войны». Однако значительная часть документов комиссии до сих пор неизвестна широкой общественности.

С особым интересом я узнал, что среди протоколов историков имеется запись беседы с моим отцом, состоявшейся 7 января 1943 года в Сталинграде, в штабе 13-й гвардейской, в нескольких стах метрах от немецких позиций.

Когда я первый раз прочитал этот документ, то был потрясен даже не столько суровой правдой отцовского рассказа, сколько бросающемся в глаза его состоянием: он весь там – в гуще событий, в своих поступках и сомнениях, в переживаниях от неудач и гибели людей, в мыслях о том, как быстрее добить ненавистного врага. Но за неостывшими эмоциями и осторожностью в оценках того, что сделано, уже чувствуется сдержанная, до поры, гордость комдива за свою дивизию.

В своем интервью, которое в основном посвящено сражениям в Сталинграде, отец упоминает и о некоторых эпизодах боев в районе Конотопа и Харькова в 1941–1942 гг. События тех дней, когда судьба 5-й воздушно-десантной бригады, а затем 13-й гв. дивизии и его собственная жизнь висели на волоске, настолько врезались в его память, что их не смогли затмить даже тяжелейшие моменты Сталинградской битвы.

Читая запись беседы, ощущаешь нерв времени, сиюминутность происходящего, подлинные эмоции человека, на котором лежит огромная ответственность. Я узнаю в записях особенности речи отца, его подлинные выражения, и моментами мне кажется, что он разговаривает со мной. Он говорит порой сбивчиво, иногда повторяет уже сказанное или замолкает, пытаясь сосредоточиться. Он рассказывает, не отрываясь от происходящего, от его слов исходит ощущение близкой опасности, готовности к немедленным действиям.

Интервью написано в форме прямой речи генерала Родимцева. Текст протокола этой беседы приводится с сокращениями ввиду большого объема записанного материала.

«…Я на Харьков наступал, четыре километра до него не дошел. Там вышел целиком с дивизией, но потрепали крепко в Перемоге. Потом под Доном дрался много в 62-й. Я вышел 14 сентября. Я прибыл с этой дивизией, но она была уже доукомплектована. Командиры остались все. Народ у меня исключительно хороший был, все были из училищ. Они должны были выходить средними командирами. Состав у меня был 10 тысяч человек, дивизия нормальная, народ обучен весь. Заместитель командующего Западным фронтом Голиков смотрел, когда переправлял дивизию.

Я до 13-го орудия получал. 13 сентября здесь же на месте получил оружие. Тогда командующий Еременко мне крепко помог. Около 2 тыс. автоматов было одних. В ночь на 14-е уже здесь противник был. Если бы я только на одни сутки опоздал, Сталинграда бы не было.

Был я в более трудных переплетах, чем в Сталинграде. Здесь я сидел в блиндаже, в туннеле, когда кислорода не было, спичку зажигаешь, гаснет, но я был в блиндаже. Бросали гранаты на КП, но я считал, что меня не достанет. А когда был под Конотопом, поле было, и когда танк заехал на блиндаж и начал разворачиваться, это другое. Потом я в лесу был на КП. 27 раз самолет делал залет и только на мой КП. Он лес голым оставил и из блиндажей только два осталось. Тогда из комсостава мало кто уцелел. Буквально из-под танка выскакивали и бежали, отстреливаясь. Когда пришел к батальону, организовал опять бой и остался жив. То же самое в Казацкой было… Я по кусточкам шел, и танк противника рядом, но по мне нельзя ни из пулемета стрелять, ни из пушки. Когда они начинают гранаты бросать, я ложусь. Со мной адъютант шел, уполномоченный особого отдела. Те отбегут, потом вернутся ко мне. Люди организованно дрались. Противник окружил нас со всех сторон и хотел взять живьем. Но десантники были такие: ему приказал и дерется. Танки без людей ничего не сделают, а пехоту отсекли. Тут тоже на волосок от смерти был. Вышел и вывел людей. Это когда в окружении был…

Ну и Сталинград. Противник шел прямо на город. Потом, когда он здесь понес большие потери и увидел, что нельзя пройти, то пошел от Орловки на заводы. Там тоже было трудно. Тогда и вводили новые дивизии, и мое положение улучшилось.

10 сентября я был уже в Камышине, получил приказ на машинах переброситься в Среднюю Ахтубу. Дивизия еще не была вооружена, но оружие должно было подойти. Я стал протестовать, что без оружия не пойду… Я был вызван к прямому проводу. Разговор с Василевским. Он приказал получить оружие там (в Ср. Ахтубе), Сталинград в тяжелом положении… 14 числа получаем приказ переправиться через Волгу и войти в состав 62-й армии, которой командует генерал-лейтенант Чуйков. Тогда же мне поставили задачу один полк переправить на переправе № 62 и на центральной два полка. Задача 39-го полка овладеть высотой 102, а двум другим – 42-му и 34-му – очистить город по реке Царице. Один батальон дать в распоряжение командующего 62-й армией. Какая цель была передачи этого батальона? Я лично считаю, что для охраны самого штаба, который тоже находился в кольце противника.

Еременко приказал переправить к ночи все и самому со штабом на тот берег. Я обстановки совершенно не представлял, считал, что противника пока нет на берегу. Но, когда 1-й и 2-й батальоны были брошены, чтобы создать плацдарм, получил сведения, что противник на берегу, батальон уже в бой вступил, прямо вылез из воды и дерется. Я тогда стал форсировать, патроны буквально на баржах выдавал. Сразу был погружен 42-й полк, полторы тысячи человек. Машинист стал что-то крутить, взад, вперед – никак. Уже пулеметами начал противник обстреливать, из артиллерии. Он струсил. Пришлось его расстрелять, поставили другого. Стали переправляться.

Утром позвонил Еременко, прошусь на тот берег. Посадил штаб на катер и начал переправляться. Это в 10 часов утра. Противник сильно обстреливал катер, ранил начальника инженерной службы подполковника Узкого. Переправились. Там были работники НКВД Сталинградской области. У них штольня была. Там я сделал КП, потому что ВЧ работал с Еременко. С Чуйковым связи никакой. Уже днем переправлялась еще одна баржа за мной. Эту баржу потопили снарядами…

Авиация была в то время, но она не так еще сильно действовала. Потом узнал обстановку, начал наступление. 14, 15-го я еще связи не установил с Чуйковым. 15-го к исходу дня я вышел на железную дорогу, вокзал захватил, уже потери имел. Меня вызвал к себе Чуйков. Часов в 17 пришел к нему. Дорогой авиация прихватила меня крепко. Он поставил мне задачу, и с этого времени я связь с ним установил.

К исходу дня 16 сентября 39-й полк с ходу овладел высотой 102, западными скатами Мамаева кургана и закрепился. 34-й, несмотря на большие потери, очистил улицу Нижегородскую и вышел двумя батальонами на железную дорогу, там закрепился. Противник подбросил свежие части и упорно сопротивлялся. 42-й полк первым захватил вокзал и удерживал его.

17 числа утром противник перешел в контрнаступление. При сильной авиационной подготовке перешли в наступление на высоту 102 до 40 танков и до двух полков пехоты. Все атаки были отражены. Полк выдержал больше 800 самолето-вылетов. С этим полком у меня связи не было. Он связь держал с ВПУ (военно-полевое управление) на переправе 62 и оттуда получал задачу. Начались ожесточенные бои. Организованного наступления, какой-либо группировки иметь где-то и нанести удар не было никакой возможности. Переходили из рук в руки одни и те же улицы, одни и те же здания, 18, 19, 20-го. Так что нельзя определенно сказать, где был фронт. 20 числа я получил донесение, что вокзал противник сжег. Не помню, какого числа пришла 92-я бригада. Эта бригада была направлена на левый фланг к элеватору.

Первое время опыта уличных боев не было. Слабости здесь заключались в том, что не учитывалось положение, что противник уже занял Сталинград. Немцам было лучше в то время. Они, как с первых дней, захватили дом специалистов и Госбанк, так он и сейчас в их руках, а рядом наши на расстоянии 30 метров, и сколько я ни пытался, взять их не мог. Первое время я мог бы это сделать, но не хотел губить людей, а думал выйти на железную дорогу, отрезать, создать плацдарм, который не даст противнику удержаться. Но получилось наоборот. Когда он нажал на левую группу, та перешла на левый берег. Там командир и комиссар дивизии были расстреляны. Таким образом, мой левый фланг, сосед мой левый был противник.

Организованным порядком штурмующие группы были созданы, направлены, кто куда должен выходить. Каждому подразделению улицы давались. 22-го противник силами до двух полков пехоты, около 70 танков, перешел в наступление в направлении Крутого оврага и площади 9 Января, то есть на 34-й полк подполковника Панихина. Танков у меня не было, но была организована противотанковая система, ПТР было в дивизии около 300, они были по подразделениям.

Утром, примерно часов в 10, 22-го противник смял передний край, захватил площадь 9 Января, подавил несколько ПТР, вышел на Артиллерийскую улицу. Бойцы, истекая кровью, подбили 42 танка, уничтожили до полутора тысяч немцев, и на этом противник прекратил наступление. Обстановка была тяжелой. Некоторые танки даже прорвались к Волге, к трубе, но артиллерийским огнем, противотанковыми средствами были частью подбиты, часть сожжены.

Получил я небольшое пополнение, человек 500, 23 числа перешел в контратаку, но никаких успехов территориального порядка не имел, потому что превосходство сил противника раза в три-четыре было. Связь с Чуйковым была все время. Чуйков тогда отдал приказ перейти к обороне и закрепиться. 1-й батальон старшего лейтенанта Федосеева был отрезан. Этот батальон перестал существовать уже ко 2 числу. Об их действиях я могу сказать только со слов командира, который был ранен. В донесении было сказано: “Пока через мой труп противник не пройдет, ни один из нас не уйдет”. Таким образом, этот батальон до последнего человека героически погиб на месте.

Борьба шла за каждый дом. До 1 числа у нас было более или менее тихо. Я стал просить командующего, чтобы мне отдали 39-й полк, то есть пришла уже новая дивизия Батюка. В ночь на 1 октября полк этот был сменен, и я бросил его на левый фланг с задачей обеспечить центральную переправу и не дать противнику прорваться к Волге.

Когда был сменен полк, на второй же день эти доблестные войска отошли с Мамаева кургана и он был захвачен немцами. Таким образом, он забрал под огонь всю Волгу, и высота 102 до сегодняшнего дня у него…

Это не так просто досталось. Одно орудие дралось, три танка подбили. Потом их ранило тяжело, и, пока четвертый танк не наехал, не раздавил, ни один не отступил назад, и не было такого момента, чтобы где-либо отступили. Там умирали, но народ не отходил… 2 октября противник захватил весь Мамаев курган и взял под обстрел все переправы. В ночь противник бросил два саперных батальона в промежутке оврага Крутой и Долгий, вышел на берег, на КП 34-го полка Елина и начал забрасывать гранатами. Было решено в ту же ночь бросить мой резерв: разведроту, часть людей из караула, из заградбатальона взвод, и полковник Елин собрал группу, комендантскую роту 10 человек, разведку, заградбатальон 30 человек, автоматчиков около полутораста. Отрезав пути отхода, уничтожили прорвавшихся здесь немцев. Тут было трупов около 200. В 34-м 400 человек было раненых и убитых.

Дальше начались контратаки на севере. Я получил приказ на достигнутом рубеже закрепиться и перейти к прочной жесткой обороне. Это было вызвано тем, что людей уже мало осталось, активных действий проводить уже нельзя было. Противник на моем участке тоже перешел к прочной обороне. За время октябрь, ноябрь, декабрь мы улучшили свои позиции с тем, чтобы не дать возможности противнику обстреливать Волгу. Захватили Г-образный дом, дом железнодорожника. Они не давали возможности переправляться по Волге и ходить здесь свободно.

Под домом железнодорожников подкоп у нас 50 метров был прорыт под землей на глубине пяти метров. Туда было заложено толу три тонны. Когда взорвется огневая точка, штурмующая группа должна идти на штурм. Там получилось немного не так, то есть дали пополнение, а люди не пошли. Я рассчитал, что полторы минуты они сидят после взрыва и минута на бег. Если они пойдут все, безусловно, захватят этот дом. Саперы, разведчики кинулись, проволоку перерезали, толовые шашки забросили, а штурмовать некому, они все лежат. Саперы и разведчики погибли. Командир взвода поднимал за шиворот – мы не пойдем.

Новая операция была подготовлена исключительно хорошо. Каждый боец знал, куда он идет и что делает. Артиллерии была поставлена задача дать 10-минутный налет. Расстояние до противника – 40–50 метров. 34-й полк, получив задачу, и 42-й начали подкапываться вплотную. Ночью рыли, а днем скрывались от противника и почти подошли вплотную Это они сделали дней за шесть, прокопали метров 60. Работали по два человека впеременку. Земля наверх не выбрасывалась, а выносилась к Волге, за обрыв. День атаки был назначен утром на 10 часов 3 декабря. Я пошел на НП в 42-й полк. Панихину был приказ без артподготовки в 6 часов ворваться в Г-образный дом. В 10 часов должен наступать 42-й полк. Была привлечена огнеметная рота 28 огнеметов. Задача им была при захвате опорных пунктов выжигать немцев из подвалов. Мы много раз брали эти дома, но не могли удержаться в них, потому что люди не особенно шли.

В 6.00 группа заскочила в Г-образный дом без единого выстрела. То, что находилось наверху, было моментально уничтожено. Там было 6 этажей. Внутри начался бой в комнатах. Наши наверху были, они – внизу. Люди буквально резали, били. Вопрос стоял: если их из подвала не выбить, то будет плохо. А там их человек 60 было.

Когда я там был, начался штурм железнодорожного здания. Оно было захвачено. Часть фашистов перешла в школу 38 и оттуда начала контратаковать. Я приказал Жукову, исполняющему обязанности командира батальона, организовать систему огня. Он хорошо организовал, но одну “мелочь” спутал, самое основное, не зарыл в землю станковые пулеметы. Когда пехота поднялась в атаку, немцы открыли минометный огонь по пулеметам. А пехота уже пошла. Ее стали резать. Тогда он выскакивает с наганом: “За Сталина, за родину – вперед”, а поддержки, огня нет. Я метрах в 60 был тут же, приказал эту бестолковщину отменить.

Вторая группа командира батальона Андрианова. Тот зарыл пулеметы в землю. Штурмующая группа как поднялась, сразу рывок, и внутри уже началась борьба. Одна группа пошла на школу 38, но людей было недостаточно, чтобы осуществить это. Мы считали, что у немцев в гарнизонах по 20–30 человек, а там целиком роты были по 70 человек.

Когда я узнал, что в Г-образном доме идет борьба, я приказал Панихину во что бы то ни стало этот дом очистить. Там подвалов очень много. В одном подвале пробили ломами потолок и как дали туда двумя огнеметами. Там было человек 20, и всех сожгли. В другой подвал 250 кг толу положили на потолок, потом взорвали, и все там остались. Часть немцев сбежала.

Бой шел 26 часов. К утру мы полностью освободили (эти здания) и закрепились. Сейчас расстояние 30 метров друг от друга. Школу 38 некому было брать. Этот дом имеет большое значение, из него виден весь Сталинград. Сама жизнь заставляет людей думать. К подвалу трудно было подойти, артиллерия не могла разрушить, и ломами пробивали, а потом огонь давали, выжигали из укрепленных точек, потом подрывали.

Лучше всех воевали сибиряки».

Сталинградская битва и ее роль в мировой истории являются в наше время предметом изучения и научных дискуссий ученых многих стран. Мне представляется важным привести сравнительные оценки итогов этого сражения, сделанных учеными России и Германии. Последствия Сталинградской битвы первыми ощутили на себе именно эти две страны. Однако значение этого ключевого момента во Второй мировой войне для главных противоборствовавших сторон до сих пор оценивается неодинаково, а его восприятие современным обществом в этих государствах имеет существенные отличия.

В конце прошлого века была создана Совместная комиссия по изучению новейшей истории российско-германских отношений. В 2005 году издан первый том, освещающий историю ХХ столетия как периода особой актуальности и общественно-политического значения для российско-германских отношений. С российской стороны участником этого проекта является Институт всеобщей истории РАН, с немецкой – Институт современной истории, Мюнхен – Берлин. Главной особенностью этого труда является совместное освещение важных исторических событий российскими и германскими историками.

Российские ученые однозначно определяют Сталинградскую битву как коренной перелом во Второй мировой войне, имевший катастрофические последствия для Германии и ее союзников. Авторы так описывают реакцию в СССР и в Германии на нашу победу и ее значение в исходе войны:

«После окончания сражений в городе Совинформбюро начало передавать длинный список частей и соединений вермахта, уничтоженных в сталинградском окружении; его чтение заняло не одну минуту. Советские люди ликовали. Столь яркая и очевидная победа вдохновляла. В Германии, напротив, был объявлен трехдневный траур, который стал внешней реакцией немецкого руководства на произошедшие события. “Возможности окончания войны на Востоке посредством наступления более не существует”, – заявил Гитлер на совещании высшего командного состава вермахта 1 февраля 1943 г.

Противник получил невосполнимый урон на главном театре Второй мировой. “Ударная волна” Сталинграда достигла и западных союзников, вынудив их ускорить приготовления к открытию второго фронта.

Разгром зимой 1942/43 гг. союзных Германии войск надломил хребет фашистскому блоку, и вскоре Италия, Румыния, Венгрия и Финляндия начали активные поиски контактов со странами антигитлеровской коалиции с целью выхода из войны. Развернувшиеся события положили конец расчетам на вступление в войну против СССР Турции и Японии».

Помимо военных аспектов сталинградской победы существует и моральная сторона: в ходе сражения германская армия совершила чудовищные преступления против мирного населения, которые невозможно списать на боевые действия. Достаточно упомянуть сильнейшую бомбежку жилых кварталов Сталинграда 23 августа 1942 года, в ходе которой город был практически полностью разрушен и сожжен, в результате чего погибли десятки тысяч мирных жителей.

Автор немецкого взгляда на Сталинградскую битву также указывает на агрессивную и античеловечную сущность замыслов фашистского руководства: «Гитлер уготовил для сталинградцев жуткую судьбу: мужчин следовало “ликвидировать”, женщин и детей – депортировать, город – сровнять с землей. Оккупационные власти 6-й армии использовали принудительный труд, а “бесполезных едоков” депортировали в калмыцкие степи… Невероятная жестокость германских дивизий в Сталинграде была характерна для расово-идеологической войны на захват и уничтожение, которую Гитлер приказал вести против Советского Союза».

Что же касается восприятия Сталинградской битвы в современной Германии, немецкий автор пишет: «Послевоенное западногерманское общество восприняло и усвоило такую интерпретацию Сталинградской битвы. Сталинград стал важнейшим символом и оправданием, согласно которому немцы были такими же жертвами Гитлера, как их земляки, принесенные в жертву на Волге. Тот факт, что в этом месте немецкие солдаты были не только жертвами, но и преступниками и их массовая гибель – следствие преступления, замалчивается».

Таким образом, оценка значимости сражения на Волге у обеих сторон в основном совпадает. Однако отношение к этому событию в германском обществе свидетельствует о том, что под гуманным предлогом памяти о всех жертвах той войны осуществляется политика, направленная на моральное оправдание действий гитлеровских войск и являющаяся, по сути, стремлением поставить на одну доску победителей и побежденных.

На волне неубывающего интереса к теме Второй мировой войны за рубежом появляются труды, в которых их авторы, манипулируя цифрами, стремятся принизить нашу победу, фальсифицируют результаты войны. Так, в книге британского историка Д. Робертса «Победа под Сталинградом» (издательство УРСС, Москва, 2003 г.) утверждается, что дивизии, оборонявшие Сталинград, «были стерты с лица земли». Он, в частности, пишет, что в 13-й гвардейской дивизии к концу битвы в строю осталось 320 человек. Его не смущает даже простое обстоятельство – каким образом такое количество людей, в число которых входят командование и все вспомогательные подразделения, многие из которых находились на левом берегу Волги, могло оборонять фронт в центре города длиною в несколько километров? И перейти в наступление!

В архивных документах о действиях 13-й гв. стрелковой дивизии в Сталинграде имеются данные о количественном составе соединения. Так, в донесении командарму 62-й армии № 118 от 8.12.1942 г., подписанном командиром дивизии Родимцевым и начштаба Бельским, сообщается: «На 4.12.42 личного состава в дивизии насчитывается 4765 чел.». В сборнике «Полководцы Сталинградской битвы», подготовленном в 2007 году научным коллективом музея-заповедника «Сталинградская битва», указывается, что на момент окончания сражения в составе 13-й гвардейской было 4185 человек.

В наше время, когда опубликованы данные о потерях сторон в Сталинградской битве, а исторические факты об участии «сталинградских дивизий», созданных из воздушно-десантных корпусов и других наиболее боеспособных частей Красной армии, в сражениях Второй мировой войны широко известны, очевидная истина состоит в том, что это лучшая в рейхе 6-я армия вермахта вместе с ее сателлитами была стерта с лица земли Красной армией. А сталинградские дивизии дошли до Берлина, в чем и расписались на рейхстаге – «Мы из Сталинграда!» А затем дошли до Эльбы и Праги.

 

От Волги до Эльбы и Праги

Морозным февральским утром комдив 13-й гвардейской генерал Родимцев шел по сталинградским улицам и не узнавал их. Да и улицами их назвать было трудно, вокруг лежали одни руины. Еще несколько дней тому назад все это называлось узлами обороны, опорными пунктами, ориентирами – чем угодно, но не развалинами большого города.

Отец вспоминал, что на него произвела огромное впечатление картина разрушенного до основания, сгоревшего Сталинграда, увиденная им как бы со стороны, через несколько дней после окончания сражения, а также множество военных и гражданских людей, открыто, ни от кого не прячась, шагавших по улицам и уже начавших разбирать завалы и очищать город. Но еще удивительнее было осознавать, что Сталинград стал глубоким тылом, ведь фронт ушел далеко на запад.

Перемены произошли как в судьбе 13-й гвардейской, так и у моего отца. Дивизия была передана в другую армию, которой командовал генерал-лейтенант А.С. Жадов. Они с отцом знали друг друга еще до войны. Отличившаяся в Сталинградской битве армия Жадова была переименована в апреле 1942 года в 5-ю гвардейскую. Отца вызвали в Москву для нового назначения, предоставив короткий отпуск. Наконец-то после почти двухлетней разлуки он увидит жену и дочерей! Ведь, уезжая в мае 1941 года в Первомайск, он обещал их вызвать к себе, как только обустроится на новом месте… Но появилось и тревожное предчувствие расставания с родной дивизией.

За несколько дней короткого отпуска родители смогли лишь немного погулять по Москве и один раз побывать в театре. Когда отец вместе с моей мамой и их знакомой возвращались домой, с ними произошел эпизод, который они потом часто вспоминали. После посещения спектакля они были в хорошем настроении, весело разговаривали и, смеющиеся, вошли в метро. Войдя в вагон, они продолжали шутить и смеяться. Людей в вагоне было мало, и сидящая напротив женщина, глядя на отца, одетого в военную форму, укоризненно сказала: «Как вам не стыдно, вот генерал Родимцев в Сталинграде воюет, Родину защищает, а вы тут в тылу веселитесь…»

Отец ничего ей не ответил, но, выйдя из вагона, они втроем еще долго с улыбкой вспоминали слова женщины.

В Наркомате обороны отцу сообщили о назначении его на новую должность – командиром 32-го гвардейского стрелкового корпуса в 5-й гв. армии А.С. Жадова. Повышение по службе всегда приятно, но отец не мог завершить на этом разговор с кадровиком. Понимая, что офицер, сообщивший ему новость, может и не знать ответа на мучивший его вопрос, он все же спросил: «Скажите, в какое соединение войдет 13-я дивизия?» К его огромному удовлетворению, тот ответил: «Останется у вас. Она войдет в состав 32-го корпуса».

Но окончательно успокоился отец в отношении судьбы его родной тринадцатой, награжденной за доблесть и мужество личного состав в Сталинградской битве вторым боевым орденом – Красного Знамени, когда узнал, что ее новым командиром назначен генерал-майор Г.В. Бакланов. Он был участником советско-финляндской войны, командовал дивизией в боях под Сталинградом. С моим отцом они были знакомы по службе. Генеральское звание Глебу Владимировичу Бакланову было присвоено 1 марта 1943 года. На тот момент ему было 32 года, он стал самым молодым генералом в Красной армии. С этого времени и до конца дней А.И. Родимцева и Г.В. Бакланова связывала крепкая дружба.

Об этом красивом и мужественном человеке, пережившем три тяжелых ранения, знали многие у нас в стране. Он был известен не только своими военными заслугами. Еще до войны Г.В. Бакланов получил звание мастера спорта по гимнастике, был чемпионом Москвы. После войны он продолжал службу в Вооруженных силах, но вместе с тем сыграл видную роль в присоединении Советского Союза к Международному олимпийскому движению. Во главе советской делегации он участвовал в 1948 году в переговорах с представителями мирового спорта о вступлении нашей страны в международные федерации и участии в Олимпийских играх.

Сын генерал-полковника Героя Советского Союза Г.В. Бакланова, Андрей, советский дипломат, написал о своем отце интересную книгу, которая так и называется – «Самый молодой генерал». Касаясь перевода отца на новую должность, он пишет: «Новое назначение Г.В. Бакланова можно было расценить лишь как огромную честь и ответственность. Наиболее известная из всех, что сражались под Сталинградом, 13-я дивизия была, что называется, «на виду» у высшего военно-политического руководства, лично главнокомандующего И.В. Сталина. В этом была заслуга блестящего состава дивизии, ее бойцов и командиров».

Соединения, участвовавшие в Сталинградской битве, в нашей армии до конца войны называли «сталинградскими». Командование направляло их в бой на самые трудные участки, будучи уверенным в их стойкости и умении. Многие из них приняли участие в главной летней кампании 1943 года на советско-германском фронте в районе Курской дуги – обширного района, где линия противостояния имела дугообразную конфигурацию, вытянутую в западном направлении. 5-я гв. армия до начала сражения находилась в резерве Ставки ВХГ в составе Степного фронта.

Курская битва началась на рассвете 5 июля 1943 года, а 10 июля 5-я гв. армия перешла в подчинение Воронежского фронта, отражавшего наступление гитлеровцев на южном фасе обороны советских войск. Части этой армии принимали участие в боях под Прохоровкой, где произошло крупнейшее танковое сражение. Корпус, которым командовал отец, занимал оборону на правом фланге армии. На этом направлении противник бросил в бой две танковые дивизии, одной их которых оказалась «Адольф Гитлер» из элитного 2-го танкового корпуса СС.

В тяжелых оборонительных боях корпус не пропустил немецкие танки к Прохоровке с западного направления. А в период с 12 по 23 июля 32-й гв. корпус Родимцева участвовал в контрнаступлении советских войск, в результате которого немецкие войска были отброшены на те позиции, откуда они начали свое наступление. В ходе этих боев на направлении главного удара действовала славная «сталинградская» 13-я гвардейская дивизия, теперь уже под командованием генерала Бакланова.

3 августа части корпуса Родимцева вместе с другими частями 5-й гв. армии Жадова начали наступление на Белгород. Для этого нужно было прежде всего прорвать хорошо подготовленную оборону немцев. Этому рубежу немецко-фашистское командование придавало большое значение, назвав его «воротами, запирающими пути для русских армий на Украину». Но войска корпуса прорвали оборону противника и обеспечили ввод в бой 1-й танковой армии генерала М.Е. Катукова, а затем, вместе с другими соединениями, окружили к западу от Белгорода крупную группировку немцев. 5 августа советскими войсками был освобожден Белгород, в 23 августа Харьков.

Ход этих сражений подробно описан отечественными и зарубежными исследователями и военачальниками. Победа под Курском была завоевана Красной армией большой ценой. Историки России и Германии до сих пор подсчитывают потери сторон. При этом некоторые авторы, преимущественно немецкие, не прекращают попытки преуменьшить данные о количестве потерянных в сражении германских танков. В этих целях они сознательно затрудняют анализ, манипулируют данными, используя различные советские и немецкие документы о потерях бронетехники, ее классификацию, по своему усмотрению учитывают или исключают данные частей и соединений, участвовавших в сражении на разных его стадиях.

Очевидно, что изучение истории Курского сражения необходимо продолжать. Однако в качестве примера считаю уместным привести некоторые цифры. В капитальном труде «Великая Отечественная война 1941–1945. Энциклопедия» (издание 2010 г., под руководством академика РАН А.О. Чубарьяна) указывается, что, согласно расчетным данным советских исследователей, в ходе Курской битвы немецкие войска потеряли 1,5 тысячи танков и САУ. Британская «Энциклопедия Второй мировой войны» определяет этот показатель в 900 единиц бронетехники. Английский источник основывается, скорее всего, на немецких данных, в которых используется противоречивая и запутанная методика учета восстановленных машин. Согласно этим оценкам, можно констатировать, что Германия потеряла в Курской битве около трети всех своих бронетанковых сил, находящихся на Восточном фронте. Корреспондент английской газеты «Санди таймс» и компании Би-би-си в Советском Союзе в 1941–1946 гг. А. Верт, которого трудно заподозрить в излишней симпатии к нашей стране, в своей книге «Россия в войне 1941–1945», вышедшей за рубежом в 1964 г., пишет без указания цифр, но весьма доходчиво: «После войны немцы признали, что их танковые войска под Курском были просто стерты в порошок».

Вот ведь как получается – сразу после войны признали, а через пятьдесят лет те, кто в войне не участвовал, все отрицают, демонстрируя цинизм и бессовестные попытки оправдания агрессии вместо исторического анализа.

Если, как считают немецкие исследователи, потери германских танковых войск в Курской битве были незначительны, то возникают как минимум два простых вопроса: почему же они не продолжили наступать, и где были эти идеально сохранившиеся танковые части, когда советские войска, развивая наступление, уже через месяц после окончания битвы захватили в 350 километрах к западу от Харькова плацдарм на западном берегу Днепра, а в начале ноября взяли Киев?

В нашем обществе принято критически относиться к мемуарам советских военачальников. На мой взгляд, вопрос доверия к информации некоторых авторов действительно возникает, однако такой подход нельзя автоматически распространять на всех советских авторов воспоминаний о войне. Следует также учитывать, что все они были написаны в то время, когда значительная часть информации о военных действиях была закрыта для изучения. Но если у кого-то есть впечатление, что мемуары немецких военных свободны от этого недостатка, то хочу их разочаровать: замалчивание неприятных фактов и безудержное преувеличение результатов собственных побед являются их непременным атрибутом.

В воспоминаниях гитлеровских генералов о Курской битве бросается в глаза стремление всячески представить ее как пример качественного превосходства немецкой армии, проигранной ею лишь по недоразумению и из-за нерешительности Гитлера. Кроме этого поражение фашистских войск в сражении оправдывается высадкой западных держав в Сицилии, необходимостью усиления немецкой группировки в Донбассе, а также неудачей, а по сути, провалом наступления гитлеровских армий на северном фасе Курской дуги, в результате успешной обороны и контрнаступления войск Центрального фронта генерала К.К. Рокоссовского. Это просто поразительно – оправданием своего поражения считать победные действия противника!

Перечень причин поражения под Курском у немецких генералов сопровождается, как правило, выпячиванием своей роли. Вот, например, что пишет по этому поводу в своей книге «Утерянные победы» видный немецкий военачальник Эрих фон Манштейн: «Если говорить о сроках, то проведение операции «Цитадель» (условное название наступления немецкой армии в Курской битве. – Примеч. авт.) уже в конце мая или самое позднее в начале июня исключило бы совпадение ее по времени с высадкой противника на континенте. К тому же у противника не была бы полностью восстановлена боеспособность. Если бы немецкое командование к тому же учло указанные мною выводы относительно использования войск, то… мы бы достигли для операции “Цитадель” превосходства в силах, вполне достаточного для победы».

Манштейну, командовавшему немецкими соединениями, пытавшимися вызволить армию Паулюса из сталинградского котла, следовало бы помнить о том, в каких невероятно тяжелых, совершенно безнадежных обстоятельствах советские войска выстояли в Сталинграде, а затем не позволили ему прорвать кольцо окружения, не надеясь ни на какие «если бы…», в изобилии рассыпанные в мемуарах германского полководца, сопровождаемые высокомерными, подспудными или явными, рассуждениями о превосходстве немецкой армии.

Не только Манштейн, но и другие германские генералы в своих воспоминаниях проводят эту линию, используя различные приемы: занижение до минимума своих потерь и непомерное раздувание этих данных по советским войскам, основанных на собственных оценках и не подтверждаемых источниками; игнорирование успехов противника, объясняемых чем угодно, но только не грамотными действиями Красной армии; пространные рассуждения об отлично подготовленных ими операциях, провалившихся непонятно по чьей вине.

Фактом, однако, является то, что все немецкие войска, участвовавшие в сражении под Курском, были сильно потрепаны, а некоторые крупные соединения не только лишились боеспособности, но и были практически разгромлены. Так, по воспоминаниям моего отца, под Обоянью солдаты его корпуса захватили в плен офицеров почти полностью уничтоженной 19-й танковой дивизии, командир которой генерал-лейтенант Шмидт покончил с собой.

Отец, вспоминая события июля – августа 1943 года, всегда отмечал, что в поведении наших войск появилось то новое, что вселяло уверенность в победное завершение битвы. Во-первых, это умелые действия наших бойцов и командиров всех уровней, научившихся побеждать сильного противника. Во-вторых, массовый героизм и самопожертвование, которые в сочетании с современными видами вооружений, поступившими в наши войска, позволили уничтожить такое количество вражеской техники и живой силы, восполнить которое немцы были уже не в состоянии. В-третьих, это непередаваемое ощущение того, что настал час возмездия за все поражения и страдания, перенесенные армией и народом, – мы повернули войну на запад. Теперь уже никто не сомневался, как рассказывал отец, в том, что победа не за горами!

О том, какие уроки извлекли мой отец, его однополчане и боевые товарищи из сражения на Курской дуге, отец писал: «Сражения кампании 1943 года были для нас серьезным испытанием. Мы имели богатый опыт в организации обороны, научились драться в уличных боях. Но, по сути дела, мы не имели практики в подготовке и организации наступательной операции, да еще такой грандиозной, как эта, с участием огромного количества артиллерии, танков, авиации».

В сентябре 1943 года части корпуса Родимцева участвовали в освобождении Полтавы. Символично, что гвардейцы вышли к реке Ворскле неподалеку от города в том же месте, где за двести тридцать четыре года до этого переправлялась на пути к месту сражения русская армия под командованием Петра I. Отсутствие мостов, уничтоженных немцами, и наличие сильных укреплений не помогли им. Среди первых советских частей, ворвавшихся в город 22 сентября, была все та же 13-я гвардейская дивизия, получившая за проведенную операцию почетное наименование «Полтавская».

В составе войск 2-го Украинского фронта 32-й гв. корпус с боями форсировал Днепр и двигался на запад по земле Правобережной Украины, освободив Кременчуг, Знаменку, Александрию, Кировоград.

В дни сражения за Кременчуг отец с глубокой болью узнал об еще одной потере – погиб ветеран 13-й гвардейской, один из лучших офицеров, командир разведроты гвардии капитан Иван Подкопай. Под началом отца он воевал в составе 5-й воздушно-десантной бригады под Киевом. В тяжелое лето 1942 года, когда дивизия отступала на восток, Подкопай в схватке с гитлеровцами, прорвавшимися к штабу, спас Боевое Знамя соединения, вынес его на себе и благополучно вышел к месту сбора частей у переправы через Дон. 22 февраля 1944 года посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Дороги войны привели 32-й гв. корпус и сражавшуюся в его рядах 13-ю гвардейскую в Первомайск – город, в котором отца и его десантников застала война. Отец всегда с волнением вспоминал это событие, он писал: «22 марта 1944 года части нашего корпуса освободили его. До боли памятны были мне эти улицы, площади, сады, здание школы, скамеечки у заборов, а теперь вспоминалось, как сон. Школа разрушена, многие дома сожжены, ветер раскачивал трупы повешенных партизан… Я разыскиваю домик, в котором когда-то размещался штаб бригады. Здания вокруг сожжены, но этот домик уцелел… Вхожу в палисадник, стучу в филенчатую дверь, но мне никто не откликается. Когда я открываю дверь и, миновав коридорчик, вхожу в знакомую комнату, мне уже чудится, будто я отлучался на какие-то часы. Нет, непросто было переступить этот порог: к нему привел долгий и трудный путь, и если мы уходили на восток с тоской и горечью в сердце, теперь познали высокую радость наступления, выстраданное, взятое с боя, заслуженное торжество побед».

Отец умолчал о том, о чем писать в воспоминаниях было не принято: в заброшенный домик, бывший когда-то штабом 5-й воздушнно-десантной бригады, входил не тот бойкий, одетый с иголочки молодой полковник, а возмужавший, со следами переживаний и нелегких дум на лице генерал, с серьезным взглядом из-под тяжелых, словно набухших от постоянной бессонницы век. В январе 1944 г. отцу было присвоено звание генерал-лейтенанта. Это было его второе повышение в звании в ходе войны. Огромная ответственность, непрерывные сражения, а ему еще не исполнилось и 39 лет… Он не мог знать, что следующего повышения придется ждать несравнимо дольше. Да он и не думал тогда об этом.

Части, которыми он командовал, вновь отличились стойкостью и умением в боях на Сандомирском плацдарме на р. Висла в августе 1944 г. Маршал Советского Союза И.С. Конев, бывший в то время командующим 1-м Украинским фронтом, в составе которого действовала теперь 5-я армия Жадова, написал об этих событиях так: «5-я гвардейская армия была введена в сражение в самый напряженный момент операции, когда шла острая борьба за удержание и расширение плацдарма на Висле и отражение массированных танковых атак противника. 13 августа силами четырех танковых и одной моторизованной дивизий противник нанес удар… Однако вражеский танковый таран напоролся на противотанковую оборону и стойкость войск 5-й гв. армии, которая имела большой боевой опыт, приобретенный в Сталинградской битве и на Курской дуге».

Поэт Е. Долматовский в своих воспоминаниях о генерале Родимцеве про сражение на Сандомирском плацдарме писал: «Разве можно было столкнуть в Вислу тех, кого не удалось столкнуть в Волгу?»

Мне довелось быть свидетелем разговора моего отца с командующим 5-й гв. армией А.С. Жадовым, с которым у него до конца дней сохранялись дружеские отношения. Вспоминая Сандомирскую операцию, они говорили, что по своему упорству и количеству вовлеченной в сражение техники на ограниченном участке фронта она напомнила им некоторые эпизоды сражения на Курской дуге.

Стремительно пройдя по Южной Польше, 32-й гв. корпус вышел к Одеру. Шел январь 1945 года. Форсирование Одера, по описанию отца, явилось одной из самых тяжелых и упорных битв. Немецкое командование прекрасно понимало: пропустить советские армии за Одер – значит открыть им путь на Берлин. Но в войсках уже царило победное настроение, да и воевать они научились так, что остановить их было невозможно. В январских боях на Одере гвардейцы 32-го корпуса действовали умело и героически: десяти бойцам и офицерам корпуса (трем из них посмертно) за форсирование Одера было присвоено звание Героя Советского Союза, а корпусу – почетное наименование «Одерского».

Преодоление одерского рубежа стало важной вехой в оценке воинского мастерства и личных качеств не только подчиненных генерала Родимцева, но и его самого на посту командира корпуса. В наградном листе о представлении генерал-лейтенанта А.И. Родимцева к присвоению звания дважды Героя Советского Союза, подписанном 14.02 1945 г. командармом 5-й гв. армии А.С. Жадовым, о боях на Одере говорится: «В ночь с 24 на 25.01.1945 года благодаря мужеству, умелому руководству и личной храбрости Родимцева, находившегося в боевых порядках, на опасных участках фронта соединения корпуса, которым командует Родимцев, форсировали р. Одер в районе Линден и решительными действиями уничтожили противостоящего противника… За форсирование реки Одер, образцовое выполнение боевых заданий командования и проявленные при этом личные храбрость и геройство, представляется к высшей степени отличия – к званию дважды Героя Советского Союза с вручением медали Золотая Звезда».

В начале апреля, пройдя с боями за четверо суток около двухсот километров, 32-й гв. корпус вышел к реке Нейсе. Стало понятно, что дальнейший путь их лежит южнее Берлина – на Эльбу, которая была согласована союзными державами в качестве линии разграничения между советскими и американо-английскими войсками.

24 апреля 1945 г. части 32-го гв. корпуса вышли на Эльбу в районе г. Торгау, где 25 апреля состоялась знаменитая встреча союзников – советских и американских войск. Предметом особой гордости отца являлось то, что сюда, в глубь германских земель, принесла свое Боевое Знамя от Сталинграда и Прохоровки, от Днепра и Южного Буга, Вислы и Одера, Нейсе и Шпрее, с полей России, Украины и Польши родная для него 13-я гвардейская!

Отец принимал участие в торжественных мероприятиях, которые проводились по случаю встречи союзных войск. Эти дни, вошедшие в историю, ежегодно отмечаются в странах антигитлеровской коалиции.

Уже пал Берлин, а войска 1-го Украинского фронта продолжали сражаться. Боевой путь 32-го гв. корпуса еще не был окончен. Был получен приказ – на Дрезден и Прагу!

Освобождение Дрездена представляло собой сложную задачу. Город обороняли значительные силы немцев, превратив его в мощный опорный пункт. Но все понимали, что необходимо действовать крайне осмотрительно и осторожно, поскольку в городе находятся большие художественные ценности, прежде всего в Дрезденской галерее и Альбертинуме. Наступление на дрезденском направлении началось 6 мая, а через два дня наши войска полностью овладели столицей Саксонии. 32-й корпус сыграл заметную роль в боях за Дрезден и в спасении всемирно известных сокровищ.

Вспоминает командующий 5-й гв. армией А.С. Жадов:

«Я приказал Родимцеву и Бакланову с приближением к Дрездену и в ходе боя за город сделать все возможное, чтобы уберечь его от новых бессмысленных разрушений… После массированных налетов двух тысяч англо-американских бомбардировщиков в ночь на 14 февраля 1945 года город искусства, как его называли, горел пять суток… Перед соединениями 32-го гвардейского стрелкового корпуса, овладевшими 7 мая кварталами города на северо-восточном берегу Эльбы, раскинулась старая часть Дрездена, где находились все исторические и культурные ценности, знаменитая картинная галерея. Чтобы продолжить наступление, необходимо было навести переправы, так как все мосты через Эльбу были разрушены англо-американской авиацией. В конце этого дня я прибыл на КП Родимцева.

– Надо штурмовать старую часть города. Если художественные ценности уцелели, то фашисты, пользуясь нашей заминкой, могут вывезти их на Запад, – предложил Александр Ильич.

– Прежде чем начать штурм, давайте направим коменданту Дрездена официальный ультиматум, – ответил я.

Родимцев доложил, что он два часа назад разговаривал с обер-бургомистром города и тот сказал, что никакого коменданта в Дрездене нет.

– Телефонный разговор для гитлеровцев ничего не означает. Так что давайте пошлем парламентеров, – приказал я комкору.

Вскоре на НП прибыли три офицера, вызванные Родимцевым. Старшим был назначен работник политотдела корпуса Д.Ф. Артеменко. Ему я вручил пакет с двумя текстами ультиматума– на немецком и русском языках. Вот что в нем говорилось:

«Ультиматум.

Коменданту города Дрездена или его заместителю.

В интересах сохранения целостности города Дрездена, его исторических ценностей и памятников старины, сохранения многих жизней мирного населения и солдат армии я предлагаю: немедленно прекратить всякое вооруженное сопротивление и безоговорочно, полностью капитулировать. Открыть свободный вход в город нашим войскам и сложить оружие. Ваше дальнейшее сопротивление совершенно бессмысленно. Ваш ответ ожидаю 8 мая в 9.00 по московскому времени у моста Марии, который находится рядом с железнодорожным мостом. В случае Вашего отказа полностью и безоговорочно капитулировать за последствия отвечаете Вы.

Командующий 5-й гвардейской армией генерал-полковник Жадов, 8 мая 1945 г.»

Вернувшись к себе на НП, я стал с нетерпением ждать дальнейшего развития событий. Примерно около 8 часов утра позвонил Родимцев и доложил, что парламентеры вернулись невредимыми. Были несколько раз обстреляны, лишились своего защитного белого флага: его порвала автоматная очередь. Ультиматум вручить не удалось. Парламентеры, рискуя жизнью, два раза связывались по телефону с обер-бургомистром Дрездена, но он повторил то, что сказал Родимцеву накануне вечером: комендант города убыл в неизвестном направлении, а он не уполномочен вести переговоры.

Перед глазами гвардейцев, вступивших в город, предстала жуткая картина разрушений. Вместо красавца города, города-парка с его архитектурными памятниками была груда бесформенных руин. Больше всего пострадал от налета англо-американской авиации культурно-исторический центр города – Альтштадт, с дворцами и музеями, где хранилось столько сокровищ мирового искусства…

Мы видели много разрушенных советских городов– Сталинград, Полтаву, Кременчуг, сотни стертых с лица земли и сожженных деревень и сел. Проклинали гитлеровцев и не раз говорили: придет расплата! Она пришла. Казалось бы, можно было и позлорадствовать. Но нет. Глядя на разрушения, советские воины глубоко сожалели, особенно когда они не диктовались военной необходимостью, были бессмысленны, как в случае с Дрезденом, забывали о тех непоправимых ранах, которые нанесла нам, советским людям, война. В этом сила и благородство советского воина. Он шел к своей победе как освободитель!..»

Дальнейшие военные действия в Дрездене корпус Родимцева и другие советские части вели с особой осторожностью, открывая огонь только по видимым целям. Специально созданные по приказу командующего 1-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза И.С. Конева группы вели активный поиск сокровищ Дрезденской галереи. Забегая немного вперед, скажем, что 9 мая, в День Победы, большая часть спрятанных картин была найдена советскими солдатами в штольне на берегу Эльбы, а также в других местах, причем многие ценности были подготовлены гитлеровцами к уничтожению.

Выполняя приказ командования, в ночь на 9 мая корпус Родимцева выступил в сторону Праги. Вот что рассказывал отец о том, каким был для него долгожданный День Победы. Этот день выдался у отца не таким торжественным, как у большинства советских людей, и эта радостная новость оказалась для него неожиданной.

В то незабываемое утро 9 мая 1945 года отец находился на командном пункте одной из частей неподалеку от Праги. Только что был освобожден лагерь с военнопленными, но установившуюся было тишину вновь прервали звуки боя. Войска 32-го гв. корпуса преградили путь немецким частям группы армий «Центр», пытавшимся прорваться на запад. Неожиданно на КП вошел знакомый отцу офицер из штаба армии, он был очень взволнован и что-то говорил. Родимцев подал ему знак, чтобы тот подошел ближе, так как из-за грохота боя было невозможно понять, что он говорит. Офицер подошел ближе и, пытаясь перекрыть шум канонады, прокричал: «Товарищ генерал, победа!»

Отец рассказывал, что в тот миг в это трудно было поверить, когда рядом продолжался бой, который вели его подчиненные, потому что для них и для их командира война еще не закончилась. Части 32-го гв. корпуса продолжали преследовать противника. Лишь 13 мая поступил приказ прекратить боевые действия.

В своих воспоминаниях отец так писал об этих незабываемых днях:

«Когда в древней и всегда юной Праге нас обнимали, осыпали цветами и поцелуями наши чехословацкие друзья, оглядываясь на пройденный путь, как пахарь оглядывается на трудную, политую потом ниву, мы, воины, помнили, какой ценой далась нам эта радость.

Наше соединение было лишь небольшой частицей Советских Вооруженных сил, и оно внесло свой скромный вклад в дело великой победы. Этот вклад – девять тысяч километров военных дорог, пройденных нами с тяжелыми, кровопролитными сражениями; десятки освобожденных от фашистской нечисти городов Родины, а также Польши, Германии и Чехословакии. Это горы смертоносного металла – разбитых и сожженных фашистских танков, бронетранспортеров, пулеметов, минометов, пушек… Это горькие утраты молодых жизней; прощание с верными друзьями, до конца исполнившими свой воинский долг. И священная, неискоренимая, вечная ненависть к фашизму – во имя радости на земле».

В ходе Великой Отечественной войны войска генерал-майора, а затем генерал-лейтенанта А.И. Родимцева девятнадцать раз отмечались в приказах Верховного главнокомандующего И.В. Сталина. В них звучат названия городов, которые освободили соединения, руководимые отцом, и успешные действия в крупных операциях.

Так, в приказе № 167 от 18 августа 1944 г. войска Родимцева были отмечены за форсирование Вислы и овладение Сандомирским плацдармом. В приказе № 340 от 23 апреля 1945 г. говорилось о том, что они отличились при прорыве сильно укрепленной и глубоко эшелонированной обороны немцев на реке Нейсе и выходе на реку Эльбу. А в одном из завершающих приказов Великой Отечественной войны № 336 от 8 мая 1945 г. отмечались их действия при взятии Дрездена.

Окончилась война. Но для поколения наших отцов она не закончится никогда. Пройдет совсем немного времени, живые вернутся домой, заживут раны, родятся дети, которые не знали ужасов войны, и солдатская память позовет этих людей, где бы они ни были, навстречу друг другу. Чтобы прийти на места, где в братских могилах от Волги до Эльбы лежат их боевые побратимы, чтобы увидеть родные лица и глаза тех, с кем уже однажды простился навсегда, с кем выстоял там, где остаться в живых было чудом.

Этим людям ничего не нужно было никому доказывать, им надо было просто увидеть и обнять повзрослевших друзей и подруг, которых они навсегда запомнили молодыми. Независимо от того, кто из них кем стал за эти годы – большим начальником или ученым, рабочим, врачом, колхозником или генералом, – память безошибочно вела их в те незабываемые дни, и они называли друг друга сержантами, лейтенантами, рядовыми, комбатами, сестричками и братишками, по фамилиям, а чаще – по именам.

Я неоднократно присутствовал на встречах ветеранов и скажу откровенно, что я не знаю других примеров такого единения большого количества очень разных людей, неподдельной радости, когда каждый относится к каждому, как к родному человеку.

Отец не любил рассказывать про войну. Он, как и все фронтовики, ненавидел ее, да и нелегко это было вспоминать. Лишь когда я повзрослел и стал более настойчиво выспрашивать его о самых интересных, как мне казалось, эпизодах, он начинал вспоминать, сначала как будто неохотно, медленно, но затем увлекался, вспоминал что-то важное еще и еще, а потом мог неожиданно замолчать. Я видел, как он сжимал зубы и отворачивал взгляд…

Но однажды он почувствует, что «солдатская память» не дает ему покоя, что он не может не рассказать о том, что было на войне, а точнее, о людях, с которыми он прошел от ее начала и до конца – о своих десантниках и гвардейцах. И напишет о них книги.

Именно об этом строки талантливого поэта Николая Колдашова:

Солдатская память — Особого рода: В ней судьбы людские И подвиг народа. В ней летопись Каждой минуты войны — От первого дня До победной весны… В ней травные запахи Русской равнины И в пламени хлеб На полях Украины, Во весь горизонт Раскаленный закат, И слезы в глазах У бывалых солдат.

А в награду за то, что он лично сделал за четыре года войны, в июне 1945 года отцу присвоили звание дважды Героя Советского Союза. Ветераны Сталинградской битвы, а также многие известные в нашей стране деятели искусства, писатели, историки, знакомые с моим отцом, всегда считали, что он заслужил эту высокою награду еще в Сталинграде. Так же как и некоторые другие комдивы, командиры полков, батальонов, рот и, конечно, солдаты. Но в той обстановке в руководстве страны, по-видимому, возобладало мнение, что еще не пришло время давать эту награду командирам.

Отец никогда не вел разговоры о том, как оценивались его заслуги, не завидовал другим и не обсуждал чьи-то звания и ордена. Самой высокой наградой для него и предметом его настоящей гордости, о чем он всегда писал в своих воспоминаниях, явился по достоинству оцененный боевой путь дорогой ему 13-й гвардейской дивизии, чья героическая родословная началась с 5-й воздушно-десантной бригады. В перечне ее наименований и наград спрессована слава всех ее бойцов и командиров – Полтавская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Кутузова.

Навсегда сохранились в его памяти имена 27 гвардейцев тринадцатой дивизии, удостоенных звания Героя Советского Союза. В своих книгах отец написал о подвиге каждого из них. Может быть, и за это тоже так уважали и любили своего комдива его однополчане.