Далеко от Москвы

После войны большую часть службы отец провел вдали от Москвы. Но прежде, чем отправиться на новые места, в мае 1946 года он был зачислен слушателем высших академических курсов при Высшей военной академии им. К.Е. Ворошилова. Наша семья проживала в центре Москвы в Кропоткинском переулке. Квартира была небольшой, а людей в ней проживало немало. Помимо родителей, двух моих сестер и меня у нас постоянно находился кто-нибудь из близких или дальних родственников отца и матери, причем по нескольку человек одновременно. Почти все они были молодыми людьми. Отец помогал им найти работу или поступить на учебу, а ребятам, как правило, выбрать военную профессию. Но помимо того, что им нужно было определить свой жизненный путь или создавать семью, на тот момент все они нуждались в элементарной помощи – нужно было где-то жить и вообще выжить в это трудное послевоенное время. Спали на полу, приезжали и уезжали днем и ночью, чаще всего без предупреждения, но родители старались никому не отказывать. На протяжении своей жизни все наши родственники сохраняли любовь и признательность моим родителям за поддержку и помощь в те трудные годы.

Фронтовая судьба отца сложилась так, что за всю войну, побывав в немыслимых переделках, много раз находясь на грани гибели, он ни разу не был ранен. Повторилась «испанская история», когда он остался целым и невредимым за время своего участия в гражданской войне в Испании, находясь большую часть времени на передовой, участвуя в боях. Кто был на войне, тот понимал, что это невероятное везение, дар судьбы.

Однако пережитое на фронте не прошло бесследно. Зимой у отца заболели ноги. Причиной тому явилось обморожение, полученное в Сталинграде за время нахождения штаба дивизии в бетонной трубе в промокших и промерзших сапогах или валенках. Несколько месяцев он вынужден был передвигаться с помощью костылей, но занятий в академии не прекращал. Благодаря усиленному лечению отец вскоре поправился и подобных осложнений в дальнейшем у него не было.

В марте 1947 года отец получил первое послевоенное назначение в Калинин (ныне Тверь), на должность командира 11-го гв. корпуса. Вся семья, а с нами и многие из крепко сжившихся близких родственников переехали на новое место службы отца. На этой должности отец пробыл до февраля 1951 года. К концу нашего пребывания в Калинине мне исполнилось почти пять лет, и многое из быта и событий того времени я помню. Так же как и в Москве в нашей квартире всегда было много людей, только теперь к родственникам добавились подруги старших сестер и военные: сослуживцы отца, его помощники, водители.

Помню, что во двор трехэтажного многоквартирного дома, в котором мы жили, постоянно заходили точильщики, носившие на плече точильный станок, старьевщики, молочницы, продавцы овощей, с громкими криками предлагавшие свои услуги. Такая картина долгое время была приметой времени во многих городах нашей страны. В первые послевоенные годы в нашей стране еще действовала карточная система распределения продуктов, а после ее отмены за некоторыми продуктами надо было отстаивать большие очереди. Наша семья приобретала продукты так же, как все, никаких льгот у отца в этом плане не было.

Калинин был сильно разрушен. Рядом с нашим двором было то, чего не во всяком городе можно было наблюдать. За высокой стеной, обрамленной колючей проволокой, шла стройка, на которой работали пленные немцы. Помню их фигуры в серых одеждах, иногда оттуда раздавались звуки губной гармошки. Дети постарше иногда что-то кричали им, но я не слышал, чтобы из-за стены отвечали.

Каждый день, уходя на работу, отец внимательно осматривал свою форму, не терпел неряшества. Свои сапоги и другую обувь всегда чистил сам, доводя до блеска, а заодно чистил и мамину обувь.

К процессу воспитания, независимо от того, касалось ли это детей, родных или подчиненных, отец относился по-своему. Он не читал нотаций, не уговаривал, не ругал, не наказывал, а действовал либо личным примером, либо использовал психологический прием, состоявший в том, чтобы, воспользовавшись подходящим случаем, как бы невзначай, преподать практический урок.

В Калинине некоторое время водителем служебной машины у отца был его племянник Николай Мячин, проходивший срочную службу в автороте, готовясь поступать в военное автомобильное училище. За определенное время до начала работы машина должна была стоять у подъезда. Однажды морозным зимним утром отец, выйдя во двор, машины не обнаружил. Постояв пару минут, он пошел по улице по направлению к штабу, который находился довольно далеко от дома. Примерно на полпути его догнал Николай на машине. Остановившись у тротуара, он выскочил из автомобиля и распахнул отцу дверку со словами: «Виноват, товарищ генерал. Мороз сильный, мотор никак не заводился». Отец выслушал его и велел возвращаться в гараж, а также передать, чтобы за ним выслали дежурную машину. После чего продолжил свой путь. Как рассказывал мне про этот случай сам Николай, который вообще-то был дисциплинированным и ответственным человеком, он едва не сгорел со стыда за свой проступок. Со следующего дня он вставал в пять часов утра, чтобы никакие обстоятельства не могли помешать подавать машину вовремя. По его словам, он был благодарен отцу за это назидание, которое он запомнил на всю жизнь.

В конце сороковых – начале пятидесятых годов в нашей стране началась новая кампания по борьбе с внутренними врагами, и поднялась волна арестов. Незадолго до окончания пребывания в Калинине такая попытка была предпринята и в отношении отца, однако он проявил выдержку и решительность, не дав себя арестовать. Однажды ночью раздался звонок в дверь. На вопрос отца: «Кто там?» – никто не ответил. Звонки продолжались. Отец поднял телефонную трубку – сигнала не было. Выглянув в окно, он увидел у подъезда легковую машину. Отец выстрелил несколько раз через открытую форточку и крикнул так, чтобы услышали стоявшие за дверью, что будет стрелять в дверь. Подойдя к окну, он увидел, как из подъезда вышли несколько мужчин, сели в машину и уехали. На следующий день отец, как обычно, был на работе. Никакого продолжения эта история, насколько мне известно, не имела. Возможно, отец догадывался, с чем связан и кем был организован ночной «визит», но разговоров в семье на эту тему он не вел.

В феврале 1951 года отец получил назначение на более высокую должность – помощника командующего войсками Восточно-Сибирского военного округа. Вскоре мы переехали на новое место службы отца в Иркутск.

В те годы получила большое распространение практика отправки военачальников, ставших известными в Великую Отечественную войну, как можно дальше от Москвы. Что уж говорить о генералах, если самого маршала Победы Жукова Сталин отправил в Одессу, а потом на Урал! Мне представляется, что целью сталинской политики по отношению к военным кадрам в послевоенный период было выслать ярких личностей как можно дальше от столицы, разобщить, принизить их славу и популярность в армии и в народе, поставить под контроль. А если предоставится возможность – арестовать, выбить нужные показания на тех, кто в опале или на кого-то еще.

Военный округ раскинулся на огромной территории, и отец подолгу находился в командировках. Непременным атрибутом в нашем доме стал «тревожный чемоданчик». В нем находилось все, что необходимо в длительной командировке, причем перечень этих вещей был напечатан на листе бумаги и приклеен к крышке с внутренней стороны. После каждого возвращения домой весь этот набор обновлялся, и чемодан был снова готов в дорогу, даже если нужно было уезжать, как это не раз бывало, уже на следующий день. Собирала этот чемоданчик моя мама, и отец всегда знал, что все будет в порядке, а среди дежурных «тревожных» вещей будет обязательно что-то, несущее в себе напоминание о домашнем уюте – связанные женой теплые вещи, фотографии и последние письма от родных и друзей, полученные за время его отсутствия и которые он не успел прочитать до очередной командировки.

Тем больше радости было в доме, когда мы собирались все вместе. Отец часто вывозил нас в лес, учил меня ориентироваться, собирать грибы, ягоды, орехи. Запомнилась мне и поездка на Байкал, где нас угощали знаменитым омулем.

В Иркутске я пошел в школу, причем за полгода до того, как мне исполнилось семь лет. Мои родители приняли такое решение, в результате я на протяжении школьных лет учился с ребятами, которые были на год, а то и больше старше меня. Не знаю, какие усилия предпринимали родители для моего устройства в школу раньше положенного возраста и предпринимали ли вообще, но к этому возрасту я уже умел хорошо читать и писать, поэтому выглядел на уроках лучше многих одноклассников и учился хорошо.

Летом мы выезжали в район армейских лагерей в местечко Мальту на реке Белой, в 150 километрах к северу от Иркутска. По сибирским понятием – совсем рядом. Семьи военных жили в летних домиках, а для детей было раздолье, но и много неприятных неожиданностей. В разгар лета я и еще несколько детей вдруг заболели малярией, вызванной, по-видимому, обилием комаров на болотах рядом с поселком. Болел я с очень высокой температурой. Однажды в ночь неожиданно на реке Белой началось наводнение. Вода прибывала очень быстро, уже началось подтопление домов. Мне повезло, что за день до этого меня осмотрел врач и оставил нам необходимые лекарства. Днем появилась военная амфибия, солдаты помогали всем членам семей выбраться из домов и переносили нас в это спасательное средство. Я помню, как лежал укутанный в одеяло, стуча зубами от озноба, и больше всего жалел, что происходит такое интересное событие, а я не могу ничем помочь маме и наблюдать за тем, что творится вокруг. Когда мы проплывали над местом, где было поле, на дороге стояли грузовики, а из-под воды торчали только крыши кабин, и на них сидели шофера, которых подбирала другая амфибия.

После того как нас высадили в безопасном месте, отец, уже поджидавший нас и сильно взволнованный, увидев, в каком состоянии я и мама, не отходившая от меня, воскликнул: «Шайтан побери!», схватил меня в охапку и посадил в автомобиль. Вместе с еще одним ребенком и нашими мамами нас повезли в военный госпиталь.

В мальтинских военных лагерях были верховые лошади. Здесь я впервые увидел, как отец скачет верхом, преодолевает препятствия, удивляя всех не утраченным кавалерийским мастерством. Меня тоже сажали на коня под присмотром опытных конников, и я хорошо помню свой восторг от прогулок верхом, до и после которых я кормил коня с руки сахаром, морковкой или чем-нибудь еще.

Наше пребывание в Сибири оказалось недолгим. В 1953 году умер И.В. Сталин. Сейчас, когда оглядываешься на прошлое, трудно до конца понять, насколько тяжелой была морально-психологическая атмосфера того времени. Я хорошо помню огромный, в полный рост портрет вождя в обрамлении венков на фасаде здания напротив нашего дома. Портреты висели по всему городу на каждом здании. В день похорон все слушали по радио трансляцию из Москвы. Женщины плакали, мужчины стояли с серьезными лицами.

По стечению обстоятельств в этот год должна была произойти замена на должности, которую мой отец занимал в командовании Восточно-Сибирского военного округа. В середине 1953 года отец выехал в Москву за получением нового назначения. Вслед за ним вскоре отправилась и вся наша семья. Мы снова поселились в той же квартире в Кропоткинском переулке, из которой уезжали. Только теперь в одной из комнат проживал военный с женой.

В жизни отца, как и многих других людей, начинался новый этап, менялась не просто общая ситуация в стране, начиналась новая эпоха.

 

Форпост на Адриатике

Шел 1953 год – один из самых памятных в истории нашей страны, переломный, наполненный тревогой, надеждами, неожиданными для общественности заявлениями и действиями советского политического руководства, вызванными борьбой за власть после смерти Сталина. По всей стране прокатилась волна кадровых перестановок, затронувшая более всего не только партийную верхушку и органы безопасности, но и армию.

Отец был широко известен в армейской среде и имел хорошие отношения со многими высокопоставленными военачальниками, которые высоко ценили его профессиональные и личные качества. Вместе с тем новые руководители нашей страны по-прежнему придерживались сталинской кадровой политики по отношению к военным – на руководящих постах в армии, да и вообще в Москве, должно находиться как можно меньше известных и популярных в армии и в народе военачальников. Характерная для абсолютного большинства этих людей внутриармейская сплоченность, основанная на фронтовых отношениях, уважение к авторитетам и неприятие двурушничества представляли опасность для политических интриг и попыток разного рода произвола.

По этим причинам отец оказался в общем турбулентном административном движении, хотя, как говорится, и в плановом порядке. Его положение было, конечно, существенно лучше, чем у тех, кто был смещен со своих постов или впал в немилость у нового руководства страны, но в условиях всеобщего ожидания перемен оно не способствовало его уверенности в своем будущем, и перспективы дальнейшей службы выглядели весьма туманно.

В московских кабинетах обстановка была нервозная и суматошная. Определенная категория военных была в первую очередь озабочена тем, чтобы воспользоваться предоставившейся возможностью и занять освобождающиеся должности в центральном аппарате. Что касается отца, то он никогда к этому не стремился.

Генерал-лейтенанту А.И. Родимцеву после нескольких недель томительного ожидания было предложено продолжить службу на дипломатическом посту в военной миссии в одной из западноевропейских стран или в Германии. Служба в Германии для отца была категорически неприемлема по вполне понятной причине. Да и вообще работа в военной миссии в какой бы то ни было стране, при всей престижности и дипломатическом статусе, представлялась ему не очень привлекательной. Ему по душе была служба в войсках, конкретное армейское дело.

Еще одним вариантом дальнейшей работы явилось несколько неожиданное предложение должности главного военного советника и военного атташе в Албании. И хотя работа в этой стране на первый взгляд казалась не лучшим выбором, этот пост являлся, пожалуй, наиболее ответственным, связанным с конкретной работой в войсках, из всех, предложенных ему. Дело в том, что в этом небольшом государстве, ставшим нашим союзником, требовалось создать современную армию и военную инфраструктуру, которая в перспективе могла бы играть важную роль в районе средиземноморья в интересах всего лишь недавно образовавшегося социалистического лагеря. Отца очень привлекло в этой работе то, что в этом деле могут действительно пригодиться его военные знания и боевой опыт, а еще – большая самостоятельность по сравнению с другими предлагавшимися должностями, что для отца всегда являлось очень важным фактором.

По тому, как настойчиво отцу предлагались варианты работы за границей, он понял, что его упорно хотят отправить подальше от Москвы, желательно за пределы страны, чтобы не только отлучить его от возможности занимать командные должности в войсках, но и от депутатской деятельности в Верховном Совете страны и других связей с общественностью, которые всегда у него были.

Пауза затягивалась. Поняв, что рано или поздно ему придется принимать решение, отец решил посоветоваться со старшими товарищами и друзьями, мнение которых для него значило многое. В эти дни он встретился с некоторыми военными, под началом которых он воевал и служил в последние годы. Возможно, что решающей была встреча с Марией Фортус, той самой, которая помогала ему в Испании, которая прошла через тяжелые испытания, много работала с иностранцами, прекрасно разбиралась в людях и, что особенно важно, хорошо знала характер отца. Ее жизненный опыт и дружеское отношение к моему отцу, вне всякого сомнения, помогли ему в этот непростой период сделать выбор, уловить верное направление будущей работы, правильно построить отношения с иностранными товарищами.

Дав согласие на работу в Албании и пройдя соответствующую подготовку к командировке, отец в конце июня 1953 года выехал на новое место работы. Начинался новый этап в жизни генерала Родимцева, его судьба совершила очередной, довольно неожиданный поворот.

Вот так – из холода в жару, потом снова в суровые края. Но отец никогда не роптал на свою судьбу. Более того, он стремился к самостоятельной работе, вдали от кабинетов и не рвался в столицу.

Прежде чем перейти к албанскому периоду в жизни отца – исключительно интересному и необычному, мне бы хотелось рассказать о событиях, которые могли направить его линию жизни в другом направлении. Я намеренно так подробно остановился на времени его отъезда в Албанию. Дело в том, что вскоре после его отъезда в Москве произошло новое политическое событие, потрясшее страну почти так же, как и уход вождя.

26 июня в Кремле во время заседания Президиума ЦК КПСС группой генералов во главе с маршалом Г.К. Жуковым, действовавшим по указанию Н.С. Хрущева и Н.А. Булганина, занимавшего пост министра обороны, был арестован Л.П. Берия. Для проведения этой секретной и опасной операции Г.К. Жукову необходимо было в кратчайший срок отобрать несколько надежных и смелых генералов и офицеров, на которых он мог полностью положиться. По прошествии времени от своих близких родственников я узнал, что среди кандидатур, которые рассматривал Г.К. Жуков для привлечения к этой операции, был и генерал-лейтенант А.И. Родимцев. О том, что прославленный боевой маршал был высокого мнения о профессиональных и личных качествах Родимцева и считал его человеком своей когорты, было известно и раньше. Однако в этот день отец находился уже далеко от Москвы.

Что правда, то правда – генерал Родимцев наверняка выполнил бы приказ, тем более что речь шла об аресте человека, который, мягко говоря, не снискал симпатий в армейской среде. Однако мне кажется, что участие в операции не добавило бы отцу заслуг и не украсило его послужной список. Но его дальнейший жизненный путь был бы непредсказуемо другим. Судьба между тем распорядилась так, что отец никакого участия в этих событиях не принимал.

Еще до отъезда в Албанию отец в процессе ознакомления с соответствующими материалами подготовил докладную записку министру обороны СССР Н.А. Булганину (направленную также Маленкову Г.М., Берия Л.П., Молотову В.М. и Хрущеву Н.С.) с предложениями по реорганизации албанской армии для повышения обороноспособности Народной Республики Албании. Примечательно, что наряду с мероприятиями, касающимися сухопутных войск, отец обращал внимание на необходимость усиления обороны морского побережья и командирования в состав аппарата военного советника военно-морских специалистов. Предложения вновь назначенного военным советником в Албанию генерала А.И. Родимцева были в основном одобрены советским руководством.

Через два месяца отец вернулся в Москву по делам, а в Албанию он вновь отправился уже вместе с моей мамой и со мной. Регулярных авиарейсов в эту страну еще не было, и добирались мы морским путем. Из Одессы мы вышли в море на большом румынском пассажирском теплоходе «Трансильвания», который направлялся по маршруту: Одесса – Констанца – Варна – Стамбул – Пирей – Дуррес.

Надо ли говорить, что морское путешествие продолжительностью около недели по красивым морям и странам представляло собой в те годы настоящую экзотику для советских людей, даже для взрослых, а тем более для мальчишки, которому не исполнилось и восьми лет, каким был я. За три года албанской командировки отца мне довелось несколько раз проделать этот путь туда и обратно. Я хорошо помню многие детали этих путешествий, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. Первым памятным воспоминанием был человек в белой форме, который три раза в день ходил по коридорам судна и бил колотушкой с мягким наконечником в большое медное блюдо, висящее на веревочке, созывая пассажиров в столовую. Я и другие дети разноязыкой толпой ходили за ним следом как завороженные, слушая громкий и необыкновенно мелодичный звон его «инструмента». Самым счастливым был тот, кому позволялось сделать очередной удар.

Отец подробно рассказывал мне о том, через какие мы проходим моря и страны, что за острова проплывают мимо. Я неожиданно для себя почувствовал огромный интерес ко всему, что происходит на судне, к его устройству, наблюдал за работой матросов, подолгу смотрел на море и плывущих рядом с кораблем дельфинов, назубок выучил все географические названия. В портах, если стоянка была длительной, мы сходили на берег и совершали короткие экскурсии. Однажды, когда я и отец стояли на палубе, мы увидели, что море впереди какого-то совершенно иного цвета, – за бортом плескались синие воды Средиземного моря, а впереди цвет воды был изумрудно-зеленым. Мы приближались к Адриатическому морю. Мне навсегда врезалась в память удивительная картина – наш корабль пересекает резкую границу вод, которые не перемешиваются, как будто на листе бумаги разрисованы разноцветными карандашами две половинки – справа синяя, слева зеленая. Стоявший рядом отец удивленно качал головой, он тоже впервые наблюдал такую картину. Это были дни необыкновенных открытий, впечатлений, восторгов, сохранившиеся в моей памяти. Эффект от морского путешествия усиливался еще оттого, что перед этим я три года прожил в Сибири, среди лесов и снегов, в скованном нередкими сорокаградусными морозами Иркутске и его окрестностях.

Пожалуй, единственным неприятным моментом в морских вояжах была качка. Я помню, как однажды мы попали в сильный шторм, продолжавшийся несколько суток. Огромный корабль раскачивало так, что было трудно устоять на ногах. Моя мама переносила качку очень тяжело, ничего не ела, отец сильно переживал, регулярно в нашу каюту приходил врач. Меня тоже здорово укачало, но я старался не ныть, видя, как тяжело маме. А отец и в этой ситуации оказался выносливее всех. Он чуть ли не силой привел меня в столовую, чтобы я хоть что-то съел. Хорошо помню, что кроме нас там находилось всего три пассажира в зале на несколько сот человек. Посуда ездила по столу, время от времени что-то падало на пол, в окна хлестали водяные струи. А отец с аппетитом съел все, что положено, был в прекрасном состоянии и, глядя на мои страдания, только приговаривал, качая головой: «Шайтан побери!» И в тот раз, и впоследствии еще неоднократно я имел возможность убедиться, что у него был идеальный вестибулярный аппарат. Он прекрасно переносил и морской шторм, и полеты в любую погоду на больших и маленьких самолетах, и долгие поездки по горным дорогам, по которым он исколесил не одну тысячу километров. С такими природными данными из него мог бы получиться отличный космонавт!

В Албании мы жили в столице страны Тиране. В соответствии со статусом отца и служебной необходимостью наша семья проживала в небольшом двухэтажном особняке, в отдалении от советского посольства и торгпредства. На первом этаже располагался зал, где проводились официальные приемы, и служебные помещения, а на втором этаже – жилые комнаты. Главным открытием для меня явилась плоская крыша, на которой мы нередко сидели вечерами, когда после жаркого дня с близких гор опускалась прохлада. Ничего подобного ни я, ни мама раньше не видели, в отличие от отца, который уже повидал все это в Испании.

Улица, на которой мы проживали, была почти вся отдана дипломатическим представительствам. Над зданиями развевались национальные флаги, вокруг была слышна иностранная речь, в маленьких двориках играли дети сотрудников. Рядом с нами находилось посольство Чехословакии. Я очень быстро вошел в контакт с их детворой, мы вместе играли и на их территории, и на нашей, и на улице, благо машины по ней проезжали нечасто. Видимо, с тех пор мне запомнилось звучание чешского языка, в котором много созвучных русскому языку слов, правда, имеющих нередко совсем другое значение, а главное – я научился произношению, очень своеобразному, которое не могут освоить многие взрослые люди, изучающие чешский. Дети быстро воспринимают любой язык, и я в итоге выучил довольно много чешских слов. Когда, спустя много лет, я приезжал в Чехословакию в командировки, то местные товарищи удивлялись, как умело я воспроизвожу интонации их языка, что многим иностранцам не под силу. Примерно так же происходило мое общение и с албанскими ребятами, с которыми мы часто играли в футбол на соседнем пустыре.

Сегодня трудно представить, чтобы дети, тем более иностранцы, могли одни, без взрослых перемещаться по большому городу, да еще пешком. Но в Тиране в те годы это было именно так. Если поначалу меня подвозили утром на машине в посольскую школу и так же забирали, что вполне естественно для проживания за рубежом, то впоследствии я очень часто самостоятельно ходил туда и обратно, а дорога в один конец занимала минут двадцать. Более того, я заходил иногда и в торговые ряды в центре города, где покупал разные сладости и кустарные, но добротно сделанные деревянные и оловянные фигурки солдатиков, самолетов, кораблей – маленькие детские радости. Никто и никогда не обидел, не обманул меня, а уж тем более не проявлял какой-то агрессии. Наоборот, знавшие меня торговцы приветливо махали мне руками, угощали фруктами, дарили мелкие сувениры.

Но лучше всего я запомнил школу, в которой проучился три года. Когда я приступил к учебе во втором классе, я был вторым учеником. Но успеваемость здесь ни при чем. Дело в том, что в школе было всего два ученика – кроме меня училась одна девочка-первоклассница. С моим приходом учительница так и занималась с нами – в одно время, в одном классе. В результате эта девочка за один год окончила сразу два класса.

Я пишу о своих детских впечатлениях о жизни в чужой стране, но из них, как мне кажется, становится понятно и то, как вообще складывалось наше там пребывание. А то, что в школе было всего два ученика, свидетельствует о том, что работа наших учреждений в Албании только начиналась. Поэтому дел и забот у отца было очень много.

Положение в экономике Албании в те годы было крайне сложным. Жизненный уровень населения был очень низким, большая часть его была занята в сельском хозяйстве. Страна нуждалась в финансовой помощи, а также во многих необходимых товарах. Основной объем экономической помощи Албании в 50-е годы предоставлял Советский Союз.

Что касается албанской армии, то помощь нашей страны в ее создании играла главную роль. Практически все, что было необходимо для укрепления обороноспособности страны, поставлялось из СССР. Мой отец со своими советскими и албанскими помощниками постоянно находился в разъездах. На советской «Победе», а порой и на других машинах с албанским шофером, переводчиком и адъютантом Володей Гущиным он не один раз объездил всю страну. Даже чисто физически это было непросто, учитывая, что Албания практически вся, за исключением небольшой прибрежной полосы, состоит из гор. Особенно тяжелыми, по рассказам отца, были поездки на север страны в район города Шкодер, где наиболее высокие горы, а дороги опасны и местами труднопроходимы.

Во время одной из таких поездок у отца произошел эпизод, связанный с его отношением к религии. В этой книге уже упоминалось об отношении отца к вере и верующим людям, что нашло свое проявление накануне Сталинградской битвы. Если тогда обращение людей к вере произошло перед лицом смертельной опасности, то на этот раз все было иначе. Однажды отец увидел на горе православный храм. Это было впервые за время пребывания в стране, в которой царила мусульманская религия. Вместе с отцом находился переводчик – серб по национальности. Отец уточнил у него, действительно ли это православный храм, и тот подтвердил. Отец попросил остановиться, а затем вошел в церковь. Он пробыл внутри довольно долго. Вернувшись к машине, он подозвал переводчика и сказал ему: «Ты ничего не видел и ничего не знаешь». Наверняка у отца была причина и духовная потребность в таком поступке.

Эту историю я узнал спустя много лет от мамы. Ей рассказал об этом тот самый сербский товарищ, который побывал у нас в гостях в московской квартире, чтобы встретиться с отцом, которого он очень уважал и за его героическое прошлое, и за совместную работу в Албании.

В одну из поездок, не очень тяжелую и опасную, отец взял с собой меня. Лишь став взрослым, я понял, насколько дальновидным и по-отцовски правильным был этот шаг. Он конечно же хотел, чтобы я лучше представлял себе, в какой стране нам довелось побывать, как живут люди за пределами столицы. Стоит ли говорить о том, какой радостью это было для меня! Мы проехали на нескольких автомобилях вместе с нашими специалистами и албанскими офицерами за две недели полстраны. И хотя мне исполнилось в тот год всего десять лет, я прекрасно помню и маршрут нашей поездки, и те города и местность, которую мы проезжали, и многие другие подробности. Я могу сказать, что видел Албанию, а не только столицу.

На дорогах страны машин было мало, а по обочинам медленно катились крестьянские повозки и шли ослики, тащившие на себе немыслимое количество груза. На крышах многих одноэтажных хозяйственных построек, расположенных вдоль дорог, особенно на шоссе между Тираной и портом Дуррес, белой краской было написано: «Энвер – Маленков» и другие лозунги в честь албано-советской дружбы на албанском языке. (В период, о котором ведется повествование, Энвер Ходжа занимал пост первого секретаря ЦК АПТ и Председателя Совета министров, а Г.М. Маленков – Председателя Совета Министров СССР).

Природа не обделила Албанию – повсюду красивые пейзажи, обрамленные скалами бухты, вода в которых была настолько прозрачной, что можно было разглядеть на дне брошенную монету на глубине почти десяти метров, мягкий климат южных Балкан. Вокруг виднелись обработанные поля, виноградники, росли оливковые и фруктовые деревья, часто встречались небольшие стада овец, которых пасли обычно подростки. Но люди в албанской глубинке жили бедно, это было видно по всему. Их уровень жизни был намного ниже даже скромного городского быта простых албанцев. Жилища были примитивными и мало походили на дома – в основном глинобитные или дощатые, вместо окон узкие прорези, лишь в горах дома были из камня. Одеты сельские жители были одинаково: у мужчин на голове белая вяленая шапочка с плоским верхом, рубахи с широкими рукавами, шаровары, на ногах обувь из кусков сыромятной кожи. Городские гостиницы, в которых мы останавливались, были старыми, лишь слегка подновленными, в чем-то похожими одна на одну, построенными много лет назад итальянцами, оккупировавшими эти земли.

В один из дней мы поднялись на вершину высокой горы, где стоял небольшой гарнизон. Ниже нас проплывали небольшие облака, было ветрено и холодно, но зато открывался великолепный вид на море. Пользуясь ясной погодой, нам предложили посмотреть в мощные бинокли на запад, и мы увидели в дымке очертания гор – это была Италия. Ближе к вечеру мы спустились к подножию горы. В деревне был куплен баран, мужчины развели костер, появились крестьяне, которые разделали тушу и зажарили на вертеле. Все с большим аппетитом поужинали, а потом албанцы пели песни и плясали национальные танцы, похожие на греческий сиртаки.

Я видел, что отцу нравится Албания, он с интересом осматривал места, которые мы посещали, интересовался историей, много общался с простыми людьми. С возрастом мне стало понятно, что она напоминала ему Испанию, которую он никогда не забывал: такие же горы и крутые серпантины дорог, оливковые рощи и виноградники, апельсиновые деревья и кипарисы, мягкая зима и жаркое лето.

Южной точкой нашей поездки был городок Саранда у границы с Грецией. Когда мы вышли на морскую набережную, отец показал мне на большой гористый остров, который находился очень близко, так, что были видны отдельные дома и машины на дорогах, и сказал: «Это остров Корфу». К тому времени я уже был неплохо знаком с географией, любил рассматривать атласы, которых у отца всегда было много, и успел посмотреть недавно вышедшие фильмы «Адмирал Ушаков» и «Корабли штурмуют бастионы», из которых хорошо уяснил, какую роль сыграл остров Корфу в истории русского флота. Я стоял и смотрел на этот большой, утопающий в зелени, переливающийся огнями остров и не мог поверить, что нахожусь в таком историческом месте. На мой наивный вопрос, а можно ли нам туда, отец ответил: «Это греческий остров, нам туда нельзя». Больше я вопросов про Корфу не задавал. Я даже представить не мог, что когда-нибудь окажусь по ту сторону пролива.

Спустя 55 лет после этого разговора с отцом мы с моей женой Ирой приехали на Корфу на отдых по турпутевке. Я смотрел, теперь с другого берега, на Албанию и на Саранду. На той стороне не было видно никакого движения, а по вечерам было мало огней. Я стоял на острове, история которого так богата великими событиями, даже по греческим меркам, и вспоминал нашу с отцом поездку, беседы у моря и почему-то было очень грустно. И оттого, что на том берегу мало чего изменилось, и еще потому, что я никогда уже не поменяю еще раз берега. Потому, что там не будет рядом отца.

Самым приятным временем года в Албании для меня было лето. Мы выезжали к морю, где жили в одноэтажном домике на песчаном берегу неподалеку от Дурреса. Рядом жили и семьи других советских специалистов. В отсутствие кондиционеров от жары спасало море, около которого мы, дети, проводили почти все время. Но и в доме, построенном с учетом местного климата, было в основном прохладно. На берегу сохранились приметы недавней войны: полузасыпанные песком бетонные доты, разрушенные строения. Иногда попадались, если покопаться в песке, и другие военные артефакты – гильзы, проржавевшая колючая проволока, обрывки проводов и т. п. Однажды мы ушли далеко от жилья, а когда вернулись, кто-то из взрослых отчитал нас и велел нам находиться ближе к домам и не рыться в земле, объяснив, что могут быть мины. Это слово мы хорошо понимали, и я благодарю судьбу, что с нами ничего не случилось.

Но не всегда все было мирно и безмятежно. Однажды ночью за отцом прислали машину, он быстро собрался и уехал, велев нам не выходить из дома и держаться подальше от окон. А вскоре раздались громкие частые залпы. Стреляла зенитная батарея, располагавшаяся, как оказалось, неподалеку, за приморским шоссе, о существовании которой мы и не подозревали. Я, конечно, подсматривал в окно и видел, как несколько прожекторов шарили своими лучами по небу и по морю, по которому сновали катера, тоже с включенными прожекторами. Стрельба зенитной батареи, а также со стороны моря долго не прекращалась. Все это было не только необычно, но от грохота содрогался наш домик, а моя мама, как настоящая офицерская жена, сложила в чемодан самые необходимые вещи, на всякий случай, если придется срочно уезжать.

Наутро мы узнали у отца, что прилетали самолеты-нарушители, их отогнали, можно не волноваться. Отец, как всегда, был немногословен в том, что касалось службы, тем более в моем присутствии, возможно, маме он рассказывал о событиях той ночи подробнее. Но от знакомых мальчишек, наших и албанских – а мальчишки везде одинаковые, они всегда в курсе событий – я узнал, что были не только самолеты, но и иностранные катера, навстречу которым вышли албанские моряки, и все это вылилось в небольшое морское сражение. Хорошо помню, что стрельба на суше и на море повторилась еще несколько раз.

То, что происходило на границах Албании в те годы – нарушения воздушного пространства самолетами, появление чужих кораблей в ее водах, полеты воздушных шаров-шпионов, имело место и на границах других социалистических стран. Это называлось «холодной войной».

Но самым главным в нашем пребывании в Албании являлась, разумеется, работа отца. Комфортный дом, в котором мы жили, официальные приемы, встречи с руководством страны – это всего лишь внешний фон трудной повседневной деятельности. Обязанности, которые исполнял главный военный советник, требовали установления хороших рабочих контактов с военным командованием албанской армии. И отцу удалось повести себя так, что он не просто сработался с министром обороны Албании Бекиром Балуку, но они стали добрыми друзьями.

Помимо рабочих отношений они часто встречались в неформальной, как сейчас принято говорить, обстановке. Они называли друг друга по имени – Бекир и Саша. Бекир бывал у нас в доме, несколько раз приглашал всю нашу семью к себе, где гостей окружали вниманием, угощали национальными блюдами. Бекир был, несмотря на грузность, очень энергичным, подвижным человеком, заразительно смеялся и трогательно относился к детям – и к своим, и к советским. Увидев, что я часто играю в футбол с албанскими мальчишками, Бекир подарил мне мяч и, бывая у нас, иногда несколько минут гонял со мной мяч в маленьком дворике. Мой отец умело воспользовался этим обстоятельством в педагогических целях. Если я иногда по утрам долго не вылезал из кровати, отец, стоя в коридоре возле моей комнаты, стучал мячом об пол, приговаривая: «Давай, Бекир, бей, ага, один ноль в твою пользу!» Тут уж я, конечно, не выдерживал, не в силах терпеть такую несправедливость – мне забивают гол, когда меня нет, – и с криком: «Это нечестно!» выскакивал в коридор, окончательно проснувшийся и взбодренный. Что и требовалось на тот момент.

На Бекира Балуку произвело большое впечатление умение Родимцева быстро ориентироваться в незнакомой обстановке, его профессионализм, позволявший добиваться выполнения поставленных задач даже в тех областях военного строительства, которыми раньше ему заниматься не приходилось. Он учился у Родимцева тому, как выстраивать боевую подготовку войск и обучать кадры. Об этом говорил сам Бекир перед прощанием с моим отцом накануне нашего отъезда в Москву в 1956 году.

К слову, официальные албанские лица, с которыми мне приходилось общаться, когда они приезжали в резиденцию к отцу или на мероприятиях в советском посольстве, имели своеобразную привычку оказывать знаки внимания детям. Церемония выглядела так: очередной гость подходил, двумя пальцами пощипывал за щеку, а затем еще и похлопывал ладошкой по этому месту. Когда это делали несколько раз и с разной силой, это было не только неприятно, но и больно и совсем мне не нравилось. Даже несмотря на то, что я удостоился такого внимания и от высших албанских руководителей – Энвера Ходжи и Мехмета Шеху.

Албанская народная армия и флот создавались практически с нуля. Надо было формировать новые части и рода войск, строить военную инфраструктуру, укреплять оборону береговой линии, обучать армейские кадры. Отцу приходилось вникать и в вопросы организации военно-морского флота. Судя по тому, насколько увеличилось за годы нашего пребывания в Албании количество советских военных специалистов, работа продвигалась во всех направлениях.

О том, что советская колония в Тиране быстро росла, я могу судить по нашей школе: когда мы уезжали в Москву, в ней училось уже много детей, было несколько классов и преподавателей.

В Тиране открылся советский клуб. В нем проходили встречи с нашими деятелями искусства, среди которых были народный артист СССР Борис Андреев и Зинаида Кириенко, ансамбль песни и пляски Черноморского флота, музыканты, коллективы из разных регионов Советского Союза. В клубе демонстрировали советские фильмы, организовывались выставки. Интерес к нашей стране был, без преувеличения, очень большой.

Да и добираться из нашей страны в Албанию стало проще. Заработала регулярная авиалиния. Перелет на двухмоторном винтовом самолете Ил-14 был долгим, со всеми остановками по маршруту: Москва – Киев – Львов – Будапешт – Белград – Тирана. Но это было лучше, чем шесть суток морем.

Почему военное сотрудничество с Албанией было для СССР важным в тот исторический период? Я не буду останавливаться на политических аспектах взаимоотношений между двумя странами, а коснусь лишь некоторых вопросов экономической и военной помощи. Последнее становилось в 50-е годы все более актуальным в связи с созданием военного блока НАТО во главе с США. Советское политическое и военное руководство хорошо понимало стратегическое значение Албании как союзного государства для создания здесь базы нашего военно-морского флота. Необходимость в этом была обусловлена резко возросшей активностью американского флота в районе Средиземного моря. Этот регион стал одним из тех, где «холодная война» ощущалась все сильнее. Для противодействия угрозе социалистическому лагерю с этого направления советский военно-морской флот остро нуждался в береговой структуре, позволявшей обеспечивать постоянное присутствие. Албания являлась идеальным местом для выполнения этой задачи. Это был настоящий форпост социализма на Адриатике.

Уже в период пребывания отца в Албании развернулась работа по созданию базы подводных лодок во Влере. Советское военное командование полагало, что наличие подводного флота, имеющего прямой выход в Средиземноморье, будет лучшим ответом американцам.

В эти годы в Албанию неоднократно приходили с дружескими визитами советские военные корабли. Я помню, как в Дуррес прибыл крейсер «Михаил Кутузов», и отец взял меня с собой, когда посещал корабль. Это было, как выяснилось, знаменательное решение для меня и несколько опрометчивое для отца. Мои романтические мечты о море приобрели конкретные очертания грозного и красивого военного судна.

С той минуты, когда мы поднялись по трапу на палубу, моей радости не было предела. Мне разрешили потрогать огромные орудия, матросы провели меня по разным закоулкам и трюмам, показали свои кубрики, покормили в матросской столовой. На прощание мне подарили тельняшку, воротник с тремя белыми полосками на синем фоне и бескозырку с надписью «Черноморский флот». Надо ли говорить, что увести меня с корабля было невозможно. Я просил оставить меня хотя бы еще на денек, обнимал со слезами на глазах моряков, а не ожидавший такой реакции отец в растерянности произнес: «Шайтан побери!» и как мог уговаривал меня. С тех пор я решил, что буду только военным моряком!

Большая работа, которую проделали советские дипломаты и военные специалисты при активном участии моего отца, способствовала тому, что Народная Республика Албания стала членом Организации Варшавского договора – военного союза европейских социалистических стран. Членство в этом союзе для Албании являлось жизненно важным, а процесс военного сотрудничества СССР и НРА приобрел четкие договорные рамки.

Отец работал в Албании в тесном контакте с советским посольством и другими советскими организациями. У него сложились хорошие уважительные отношения с послом Климентом Даниловичем Левычкиным и торгпредом Федором Дмитриевичем Горшуновым. Каждый из них был большим профессионалом в своей области. Отец поддерживал дружеские связи с этими людьми на протяжении всех последующих лет своей жизни, они бывали в нашем доме в Москве со своими семьями.

Может быть, такое нормальное рабочее сотрудничество и человеческие отношения этих людей покажутся кому-то с позиций нынешних дней неправдоподобными, идиллическими, но это было именно так. Они были единомышленниками, отстаивали интересы нашей страны, стремились к установлению доверительных и прочных отношений между Советским Союзом и Албанией. Возможно, отцу везло на умных и порядочных людей, но и сам он был яркой личностью, человеком, который вызывал уважение и был интересен не только своими прошлыми заслугами, но и ответственным отношением к делу, способностью дипломатично решать вопросы, умением хорошо разбираться в людях.

О признании большого вклада отца в советско-албанские отношения свидетельствует награждение его высшей наградой этой страны – орденом Скандербека – и приглашение на отдых, полученное в 1958 г., который мы провели втроем – отец, моя мама и я. Мы вновь совершили морское путешествие из Одессы в Дуррес, а возвращались домой прямым рейсом на только что появившемся на зарубежных авиалиниях Ту-104. Казалось, что отношения между СССР и Албанией развиваются и крепнут.

Во время этой поездки отец в последний раз встретился с Бекиром Балуку. Больше им увидеться не довелось. Спустя несколько лет в нашей московской квартире раздался телефонный звонок. По словам моей сестры Иры, мужской голос просил позвать к телефону Сашу, но отца не было дома. Ира приезжала в Албанию и была знакома с Бекиром. Ей показалось, что она узнала его голос, по-видимому, он находился проездом в Москве.

К большому сожалению, усилия советских советников и дипломатов по укреплению всесторонних связей с Албанией вскоре были разрушены. В начале 60-х годов усилились идеологические разногласия между КПСС и АПТ, последовали взаимные демарши, посыпались претензии и резкие высказывания в адрес руководителей дружественной страны, особенно со стороны острого на язык Н.С. Хрущева. Албанское руководство требовало от СССР новых кредитов, а в ответ они услышали обвинения в иждивенческом отношении к советской помощи. Безусловно, в этом была большая доля правды. Но восприняты эти замечания были крайне болезненно, поскольку высказывались в унизительной, по мнению албанской стороны, форме. Не терявшие времени даром албанские лидеры нашли себе нового политического союзника и спонсора в лице КНР.

Еще можно было пойти на взаимные уступки, сгладить противоречия, довести до конца начатые совместные проекты в экономике и в военной сфере. Однако личные амбиции руководителей обеих стран, пренебрежительное и высокомерное отношение Н.С. Хрущева к нуждам и интересам маленькой балканской страны взяли верх. Уже в декабре 1961 г. Албания разорвала дипломатические отношения с нашей страной. Многолетние усилия тысяч советских и албанских людей на благо обеих стран и всего социалистического лагеря были перечеркнуты, а сотни миллионов рублей из бюджета нашей страны потрачены впустую. Наступил период многолетнего охлаждения отношений между нашими странами.

Непродуманные шаги и шарахания Н.С. Хрущева как во внутренней, так и во внешней политике привели вскоре весь мир на грань ядерной войны. Что там думать о какой-то Албании! Не хотят албанцы и кое-кто еще следовать нашим курсом? Не надо! У нас появился новый друг – Куба. Вот с ее помощью мы уж покажем американцам «кузькину мать»! И показали, да так, что лишь с огромным трудом в ноябре 1962 года удалось в последний момент предотвратить третью мировую войну.

Что касается Албании, то за многократную смену политической ориентации – от дружбы с СССР к разрыву и переходу к сотрудничеству с КНР, а затем от разрыва с КНР к новому курсу – стране пришлось заплатить немалую цену. По Албании прокатилась волна репрессий, в ходе которой были истреблены многие партийные и военные руководители. Отцу стало известно, что в середине 70-х годов был расстрелян его товарищ и соратник, большой друг Советского Союза, патриот своей страны министр обороны Бекир Балуку.

Для моего отца албанский период остался незабываемой страницей его военной биографии, он навсегда сохранил добрую память о достойных, честных людях, с которыми его свела там судьба.

 

Новые времена

В конце 1956 года отец был назначен на должность заместителя командующего Северным военным округом и выехал в г. Петрозаводск, где находилось управление округа.

Как это бывало и раньше, отец приехал на место службы вначале один. Он сразу включился в работу и уже через несколько дней отправился в служебную командировку в северные районы Карелии и на Кольский полуостров. Вскоре в Петрозаводск из Москвы приехали моя мама и я. К этому времени отцу выделили небольшую квартиру в пятиэтажном доме на проспекте Ленина. Напротив нашего дома находился кинотеатр, и поэтому в этой части проспекта было всегда оживленно. Широкая и красивая улица, как мне тогда казалось, невероятно длинная, вела от железнодорожного вокзала вниз, прямо к берегу Онежского озера.

Военная служба на севере – это серьезное испытание. Работать приходилось в условиях сурового климата, а кроме того, служебные обязанности требовали постоянных поездок в ближние и дальние гарнизоны, необходимо было преодолевать большие расстояния, ведь части округа были расположены на огромной территории от Ладожского озера до берегов Баренцева и Белого морей.

Такой ритм армейской жизни был отцу хорошо знаком еще по службе в Восточно-Сибирском военном округе. И вот вновь, как несколько лет тому назад, одним из главных предметов в нашем доме стал «тревожный чемоданчик». Командировки отца стали более частыми. Это было вызвано тем, что в те годы проходило перевооружение армии на новые виды военной техники, и работы в войсках у командования округа стало больше.

Служба и жизнь на севере, особенно в первую зиму, дались моим родителям нелегко. Ведь три года перед приездом в Петрозаводск они провели в теплом климате Албании, где отцу, как и везде, приходилось очень напряженно работать. Подобные резкие перемены условий жизни и работы не даются легко. Но такова офицерская судьба, и отец, а с ним и мама всегда были готовы к любым ее поворотам. Достойно переносить трудности работы на новом месте отцу помогала конечно же крепкая уральская закалка, полученная в молодости, и сильный целеустремленный характер человека, не привыкшего отступать ни при каких обстоятельствах.

Для того чтобы научить личный состав в совершенстве владеть современным оружием, от командиров всех уровней требовалось самим как можно быстрее овладеть новыми знаниями, и отец вновь напряженно учился сам и учил своих подчиненных. Для него всегда существовал только один критерий в освоении военной науки – в совершенстве владеть своей профессией. Того же он добивался и от своих подчиненных.

Его время было спрессовано в непрерывную череду тактических учений, стрельб, инспекторских проверок и напряженной штабной работы. Генерал Родимцев учил своих подчиненных, опираясь на свой большой боевой опыт и знание военного дела. Для него, прошедшего все ступени военной службы – от рядового солдата до генерал-лейтенанта, – не существовало белых пятен в вопросах подготовки и организации войск.

Как известно, в этот период в нашей стране проходили испытания ядерного оружия. Об одном из них, на котором он присутствовал, отец мне рассказал через много лет, когда я уже стал взрослым. Он запомнил этот день в подробностях на всю жизнь.

Группа высокопоставленных военных, в которой находился и мой отец, прибыла на полигон для наблюдения за испытанием атомной бомбы. На безопасном расстоянии от эпицентра взрыва было сооружено небольшое возвышение из деревянных конструкций. На него поднялись все наблюдатели. В назначенное время произошел взрыв. Завершив визуальное наблюдение, вся группа спустилась на землю и направилась в сторону ожидавшего транспорта, чтобы покинуть полигон. Неожиданно прозвучала команда тревоги и требование лечь на землю. Как рассказывал отец, оглянувшись, он увидел тучу пыли, которая быстро надвигалась на них. Это шла ударная волна. И хотя она была уже на исходе, все равно оказалась далеко не безобидной. Через несколько секунд мощный порыв ветра сбил с ног всех присутствующих. Лежа на земле, отец вдруг почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он глотал воздух, но его не хватало, а рот только сильнее забивался песком и пылью. Положение становилось серьезным. Об этих минутах отец вспоминал так: «Лежу и думаю: шайтан побери, если ударит еще раз, то не знаю, что со мной будет». Примерно так же думали, наверное, в тот момент и многие другие, попавшие в эту нешуточную переделку. Наконец ветер стих. Кое-как отдышавшись, все начали подниматься, многие оказались без головных уборов, которые куда-то унесло, кто-то сильно ударился, неудачно упав, вокруг валялись сломанные ветки и другой мусор. Люди из персонала полигона спешно увели всех в укрытие, опасаясь повторной волны. Известно, что в период испытаний ракетно-ядерного оружия произошло немало трагических аварий. На этот раз, к счастью, никто не пострадал. Видимо, те, кто определял безопасную зону, ошиблись. Хорошо, что не сильно.

А что касается впечатления от увиденного, то из его рассказа мне стало ясно: даже таким людям, как мой отец, который прошел три войны и много повидал на своем веку, было тяжело осознавать, что существует оружие такой страшной разрушительной силы.

Помимо напряженной военной службы отец принимал активное участие в общественной жизни Карелии и города Петрозаводска. Он избирался депутатом Верховного Совета Карельской АССР, часто выступал перед общественностью и молодежью города. Мне кажется, что из всех аудиторий он больше всего любил молодежную – курсантскую, студенческую, школьную. Надо сказать, что и молодые люди отвечали ему тем же, на этих встречах была всегда атмосфера искреннего интереса и теплоты. После таких встреч отец возвращался домой в приподнятом настроении и любил рассказывать о своих впечатлениях.

Иногда подобные встречи имели свое продолжение, но уже не в официальной обстановке, а у нас в доме. Бывало, что молодые люди приходили целыми группами, не хватало мест, и молодежь сидела прямо на полу, но это не мешало беседовать порой до позднего вечера, и трудно сказать, кто больше был рад такому общению. Мне кажется, что всем было интересно, и время пролетало незаметно.

Отец не забывал интересоваться результатами моей учебы и особенно настаивал на том, чтобы я хорошо учил иностранный язык. Следуя совету отца, я много занимался английским. Но, конечно, не только иностранный язык отец считал важным предметом. Он старался дать нам, его детям, хорошее образование, а во время встреч с молодежью обязательно говорил: «Учитесь, друзья!»

После окончания мною седьмого класса в Петрозаводске у меня произошел первый серьезный разговор с родителями о моем будущем. Со дня моего близкого знакомства с моряками и кораблями во время пребывания в Албании моей мечтой было стать военным моряком. Когда мы с мамой ездили на экскурсию в Ленинград, остановившись, кстати, у моей учительницы из советской школы в Тиране, коренной ленинградке, с которой моя мама переписывалась, то я каждый день приходил к зданию Нахимовского училища, не в силах оторвать глаз от нахимовцев. Я объявил родителям, что хочу поступить в это училище. Поначалу они думали, что это детская романтика, которая скоро пройдет. Но я становился все настойчивее, и, поняв, что я могу наделать глупостей, отец решил со мной поговорить. Он похвалил меня за то, что я так стремлюсь к своей мечте, но затем сказал, что для этого мне не нужно идти в Нахимовское. Он стал объяснять мне, что Суворовские и Нахимовские училища созданы прежде всего для обучения детей, у которых нет отцов или вообще родителей, для ребят из неблагополучных семей и тому подобное. А я живу в полноценной семье, имею возможность закончить школу, после чего, если я не передумаю, можно попробовать поступить в военно-морское училище. Отец приводил еще и другие аргументы, среди которых были очень серьезные, но были, об этом я догадался намного позже, и подсказанные мамой, явно не хотевшей отпустить меня так рано из семьи. Нахимовцы так и остались в детских мечтах.

Моим воспитанием занималась в основном мама. При том рабочем режиме, который был у отца, это естественно. Однажды я ее очень сильно разгневал. Как-то зимой я очень долго не возвращался домой со двора, заигрался с друзьями. Когда я вернулся весь в снегу, промокший, с холодными, как лед, ногами и руками, мама принялась меня здорово отчитывать. Ее можно было понять, я только что пролежал три недели дома с тяжелой ангиной, не ходил в школу, и явился в таком виде, к тому же поздно, и уроки еще не выучены. Чувствую, может мне крепко влететь, и было за что. Услышав шум, в прихожую вышел отец. Мама схватила заготовленный, видимо, заранее отцовский ремень и подошла ко мне. Меня, конечно, наказывали порой за мелкие проступки, но ремешок при этом вспоминался для острастки, поскольку до взбучки в нашей семье по отношению к детям никогда не доходило. Отец прижал меня к себе и со смехом, чтобы разрядить обстановку, стал вместе со мной отворачиваться от мамы, якобы не давая ей применить орудие наказания. Так мы покрутились несколько минут, пока мама, которая, как я теперь понимаю, не столько хотела меня наказать, сколько переживала за мое здоровье, успокоилась, посмеялась, глядя на нас с отцом, и ушла на кухню, а папа отвел меня в ванную отогреваться в горячей воде.

Именно в этот период, когда, казалось, свободного времени у отца не оставалось вовсе, он как-то неожиданно и в то же время естественно для себя начал работать над воспоминаниями о войне. Поначалу это не были мемуары, а скорее зарисовки фронтовой жизни и отдельных эпизодов боев, воспоминания о боевых друзьях и однополчанах.

Первые рассказы и воспоминания, написанные отцом, были опубликованы в Петрозаводске в республиканской прессе. Название его первых литературных публикаций говорит само за себя: «Об огнях-пожарищах, о друзьях-товарищах…». Эта тема, которая вобрала в себя трудные километры фронтовых дорог, боль потерь, солдатские судьбы, станет главной в его дальнейшей литературной деятельности.

Им будет написано семь книг, он примет участие в написании нескольких киносценариев, по которым будут сняты художественные и документальные фильмы о войне, одна из его книг будет переведена на испанский язык, но начало большой писательской работы, увлекательной для него самого и интересной уже нескольким поколениям людей в нашей стране, совпало именно с петрозаводским периодом его жизни.

Когда предоставлялась возможность отдыха, отец старался провести свободное время на природе. Больше всего он любил побродить по лесу. И хотя он вырос в Оренбуржье, в краю преимущественно степном, он очень любил лес, хорошо ориентировался в нем. Карельские леса с их изобильными ягодными и грибными местами были настоящей находкой для любителей сбора этих даров природы. Отцовское увлечение собиранием грибов передалось и мне. Мы приезжали в лес обычно небольшой группой, и постепенно начиналось заочное соревнование, кто быстрее найдет изобильные места, кто соберет больше. Я до сих пор не могу понять причину, но как-то так получалось, что у отца лесные трофеи всегда были самыми внушительными.

Ну а какая жизнь в Карелии без зимнего спорта! Зимой в Петрозаводске часто проходили лыжные соревнования среди военнослужащих СВО. Хотя лыжная подготовка отца оставляла желать лучшего, поскольку заниматься этим ему приходилось очень редко, в отличие, например, от верховой езды, он принимал участие в этих мероприятиях, но, разумеется, не для того, чтобы конкурировать с молодежью, а с целью личного примера и ради удовольствия.

Быстро пролетели три года жизни и напряженной армейской службы на Карельской земле. Наступил 1960 год. В Вооруженных силах продолжались преобразования, связанные, в частности, с масштабным сокращением армии, предпринятым в конце 50-х годов по инициативе Н.С. Хрущева. В марте 1960 года СВО был расформирован. Войска были переданы в состав других военных округов.

Надо было снова собираться в дорогу, к новому месту службы. К тому моменту отец проработал в Сибири и на севере шесть лет из последних десяти лет службы. Впервые в жизни он обратился к командованию с просьбой направить его для дальнейшего прохождения службы в регион с умеренным климатом в связи со здоровьем жены и рекомендациями врачей. Просьба отца была удовлетворена – он был переведен на Украину, на должность командующего и члена ВС 1-й армии Киевского военного округа. Отцу предлагали несколько вариантов продолжения службы, в том числе на высокой должности в центральном аппарате Министерства обороны, однако он хотел самостоятельной работы, и это стремление перевесило возможность карьерного роста.

Штаб армии находился в небольшом, но очень красивом старинном городе Чернигове. Летом 1960 года мои родители и я вместе с ними переехали на новое место. Мне предстояло начать учиться уже в седьмой по счету школе. Такая частая перемена мест учебы не очень способствовала моей успеваемости, но зато у меня на всю жизнь осталась масса впечатлений от пребывания в этих столь разных краях, городах и странах.

Вскоре в жизни отца произошло большое событие: он был представлен к очередному воинскому званию – генерал-полковника, которое было присвоено ему в очередную годовщину Победы 9 мая 1961 года. На первый взгляд в этом событии нет ничего необычного, однако оно было очень примечательным и важным в военной биографии моего отца. Дело в том, что это первое повышение в звании, полученное им после Великой Отечественной войны, которую он окончил в звании генерал-лейтенанта, получив его в 1944 году.

Этот факт красноречиво свидетельствует о том, насколько непросто складывалась судьба у некоторых советских военачальников в послевоенные годы, особенно у тех, кто приобрел широкую известность в годы войны. Вот почему первое послевоенное повышение в звании отец воспринял с воодушевлением. Он заслужил его не в высоких кабинетах, а далеко от Москвы. Там, куда забрасывала его армейская судьба и где он всегда находил в себе силы быть нужным армии и людям, которые его окружали.

Тема сравнительно позднего получения отцом очередного воинского звания у нас в семье не обсуждалась, но я знаю, что многие люди, прошедшие с отцом войну, служившие с ним в мирное время, и даже гражданские лица с высоким общественным положением считали, что служебный рост генерала Родимцева искусственно сдерживался. В качестве причины высказывались самые разные предположения: ранняя слава, которая обрушилась на отца после возвращения из Испании и присвоения ему в числе первых звания Героя Советского Союза, и еще большая его известность в стране в ходе Сталинградской битвы, вызывавшие ревность и неприязнь в армейских верхах; его принципиальность и абсолютное неприятие всяческих интриг и использования в личных целях знакомств со многими людьми из высшего армейского и партийного руководства страны. Те, кто лучше знал отца, считали, что причиной могли послужить его неуступчивость и жесткость суждений и оценок в отношении отдельных лиц и событий. Были и такие, кто считал, что как раз близость отца к некоторым представителям высшего командования сослужила ему плохую службу в годы больших перестановок в армейских кругах.

Так или иначе вся эта история со званием не отразилась ни на характере отца, ни на его отношениях с теми, кого он ценил и уважал. Что касается его уровня подготовки и отношения к своим обязанностям, то в решениях аттестационных комиссий на всех этапах его армейской службы указывается на его соответствие занимаемым должностям и возможности повышения по службе. Отмечу лишь, что в тот период случались неожиданные взлеты и падения в среде высшего армейского руководства, которые хорошо известны.

Генерал Родимцев достойно прошел свой путь в 50-е годы прошлого века – полные бурных событий во внутриполитической и общественной жизни нашей страны и в ряде других социалистических стран. Не запятнав мундира. Не уронив офицерской чести. Не изменив фронтовому товариществу и своим убеждениям.

В период работы на Украине отец часто выезжал по служебным дела в Киев и в соседние с Черниговом области – Сумскую, Полтавскую. Пребывание в этих местах, связанных с событиями осени 1941 года, придало новый импульс его желанию написать воспоминания о сражениях, которые вела в первый год войны 5-я воздушно-десантная бригада, о ее бойцах и командирах. Значительную часть своего свободного времени отец проводил в местах боев, пытаясь восстановить в памяти подробности тех дней, разыскивал бывших однополчан. Результатом его усилий стала вышедшая в киевском издательстве в 1966 году книга «Твои, отечество, сыновья», почти целиком посвященная событиям 1941 – лета 1942 года, в которых участвовали воздушно-десантники, ставшие в боях гвардейцами.

А годом раньше была издана его повесть о юной разведчице Марии Боровиченко, воевавшей в 13-й гвардейской. Отец неоднократно встречался со съемочной группой фильма «Нет неизвестных солдат», созданного на основе этой книги. Благодаря его усилиям Марии было присвоено звание Героя Советского Союза (посмертно).

Я вспоминаю о том, какими теплыми и запоминающимися были встречи моего отца со студентами Киевского сельхозинститута, того самого, за который его бойцы дрались с фашистами в сорок первом. Бывая в Киеве, отец часто встречался со своим бывшим подчиненным, воевавшим в составе 5-й воздушно-десантной бригады, Митрофаном Васильевичем Пасечником, ставшим после войны ученым-ядерщиком, академиком, директором Института физики АН УССР. Пасечник пригласил отца встретиться с коллективом института. Как рассказывал отец, он не ожидал, что на встречу с ним придет чуть ли не весь коллектив. Он говорил, что никогда не встречал в одном месте такого количества людей, так хорошо знавших его биографию и так живо интересовавшихся различными подробностями. Он даже сказал Пасечнику после встречи: «Это ты, наверное, шайтан побери, велел расспрашивать меня столько времени. Исключительно умный народ!»

Имя генерала Родимцева хорошо знали жители многих украинских городов. Отца часто приглашали на встречи с военнослужащими, молодежью, общественностью, ветеранами. Он никогда никому не отказывал, если только позволяло здоровье, хотя такие встречи всегда были эмоциональными: вспоминались горечи неудач, фронтовые товарищи, не дожившие до победы, тяжелые испытания и жертвы. Отец считал, что он не умеет красиво говорить, но я могу свидетельствовать, что слушали его с огромным интересом – вызывали уважение личность человека, его открытость и простота общения.

В 1963 году я уехал из Чернигова в Москву поступать в институт. Я уезжал из этого города с грустью, расставаясь со своими одноклассниками, среди которых я обрел много настоящих друзей. На протяжении всех последующих лет я поддерживал с ними связь, а летом 2013 года приехал в Чернигов, чтобы отметить вместе с ними и с нашей классной руководительницей полвека со дня окончания школы.

Все мы, дети Родимцева – сестры Ира и Наташа со своими мужьями и я, – жили вместе в одной квартире до тех пор, пока через три года родители не переехали в Москву в связи с переводом отца в Группу генеральных инспекторов Министерства обороны. С этого момента с родителями остался жить только я, а вскоре в нашу семью пришла моя жена Ира.

С середины 60-х годов и до конца жизни отец продолжал активно трудиться над своими воспоминаниями. В 1968 году увидела свет книга «Под небом Испании», ставшая одной из первых, написанных советским участником гражданской войны в этой стране, а через год – «Гвардейцы стояли насмерть», посвященная Сталинградской битве.

В составе делегаций Министерства обороны отец побывал в Чехословакии, Венгрии, ГДР. Особенно волнительной для него оказалась поездка в Германию. До последнего момента он колебался – ехать или нет. Слишком памятны были ему звуки немецкой речи, следы преступлений фашистов на нашей земле, вид немецких солдат и офицеров, вызывавших тяжелые ассоциации. Но он преодолел сомнения и побывал в этой стране. Самым запоминающимся и эмоциональным стало посещение Дрездена, восстановленного, разительно отличавшегося от того, что он увидел в мае сорок пятого. А еще Эльба, стоя на берегу которой он вспоминал, как на этом самом месте в те далекие дни перед его мысленным взором проносился весь путь, который им пришлось пройти…

В июле 1966 года в Москве в Центральном доме кино был организован торжественный вечер по случаю 30-летия начала гражданской войны в Испании. В этот день у отца состоялась самая долгожданная и вместе с тем неожиданная встреча – пройдя за кулисы, он увидел, как навстречу ему идет… Энрике Листер!

– О, Павлито! – сразу узнал друга Листер и горячо обнял его.

И уж совсем неожиданным для Родимцева было увидеть на этой встрече Альвареса Сантьяго – комиссара дивизии Листера. Он ведь знал, что Сантьяго был арестован и брошен в тюрьму.

Через несколько дней они встретились у Листера и долго беседовали, вспоминали павших и живых товарищей, огненные дни и ночи Испании. Листер познакомил Родимцева со своей женой и сыновьями, которые признались, что давно хотели увидеть человека, о котором так много рассказывал им отец. А Сантьяго поведал свою историю о том, как он бежал с помощью друзей из франкистских застенков.

С Испанией в сердце прожил свою жизнь воин-интернационалист Александр Родимцев, твердо веривший, что день, когда эта страна сбросит фашистскую диктатуру, обязательно придет.

В октябре 1967 года отец принимал участие в открытии памятника-ансамбля героям Сталинградской битвы в Волгограде. По словам отца, когда он впервые увидел проект памятника, тот ему не понравился. Не столько с эстетической точки зрения, сколько с содержательной и мемориальной. Его взгляд на этот вопрос был примерно следующим. Он считал, что в концепции памятника должна была присутствовать историческая составляющая в виде сохраненных следов боев – блиндажей, ходов сообщения, укреплений, возможно, и подбитой техники. Разумеется, это следовало сделать с учетом сохранности в течение многих лет, но главное – сохранить для будущих поколений хотя бы несколько фрагментов подлинной картины грандиозного сражения. Так, например, поступили с разрушенной мельницей, оставив ее невосстановленной, у берега Волги в память о битве за город. Кстати, именно в здании этой мельницы на третьем этаже находился наблюдательный пункт комдива Родимцева. То, что весь курган залили бетоном, ему было не по душе, хотя он прекрасно понимал всю символику главной скульптуры памятника «Родина-мать» и обобщенные образы в других фрагментах ансамбля.

Отец рассказывал мне про одну забавную сценку, которая произошла на главной трибуне, где в день торжественного открытия мемориала находились руководители партии и правительства во главе с Л.И. Брежневым, министр обороны и большое количество высших военных чинов. Отец стоял на трибуне в одном из первых рядов, как вдруг его стал активно оттеснять и закрыл своей фигурой один известный маршал авиации, с которым отец был хорошо знаком. В ответ на такое не очень вежливое поведение отец, обратившись к нему, шутливо заметил: «Вот если бы ты меня так в Сталинграде прикрыл, как сейчас!» Авиатор обернулся, узнал отца, оценил его шутку и подвинулся, давая ему возможность встать рядом.

В послевоенные годы отец четыре раза приезжал на родину – в Шарлык. В свой приезд в 1947 г. он подарил колхозу им. Калинина Шарлыцкого района грузовой автомобиль, который в те годы для хлеборобов был большим подспорьем. Он побывал во многих селах, беседовал с колхозниками, интересовался результатами их работы и бытом. Связь с земляками он не прерывал даже в годы войны, а они слали в его дивизию, в Сталинград, теплую одежду и продовольствие. Отец говорил, что таких теплых полушубков, рукавиц и валенок, как в его дивизии, ни у кого в Сталинграде не было.

До последних дней отец не прекращал участвовать в различных мероприятиях, встречаясь с самыми разными аудиториями. Но, конечно, самыми дорогими для него были встречи со своими однополчанами – бойцами и командирами в Москве, Волгограде, Киеве и в других местах.

Об одной из таких памятных встреч отец в своих воспоминаниях писал: «Мы, ветераны, ежегодно 2 февраля съезжаемся сюда, в Волгоград… Вот и сейчас мы собрались у мельницы. Она такая же, какую мы оставили, покидая Сталинград четверть века тому назад. И хорошо, что она осталась в прежнем виде; пусть напоминает о том, что несла с собой война. Как всегда, первым мы встретили нашего седоусого друга Василия Сергеевича Глущенко, защитника «Дома Павлова», ветерана трех войн… Говорит Илья Васильевич Воронов: «Многовато железа вколотили в меня гитлеровцы. Спасибо врачам – спасли, хотя и сами не верили, что выживу».

Якова Федотовича Павлова мы называем по-сталинградски «гвардии сержантом». Его след затерялся по госпиталям и фронтам. Простой советский человек, он не придавал особого значения своему подвигу и скромно продолжал выполнять свой долг. Только в конце войны удалось разыскать героя Сталинграда, и в апреле 1945 года ему присвоили звание Героя Советского Союза. Под руку с Зиной, той самой, что родилась в «Доме Павлова», подходит Иван Филиппович Афанасьев, бывший начальник гарнизона этого дома. Трагичной была судьба этого человека. После тяжелых ранений Афанасьев ослеп на целых двенадцать лет. Профессор Волгоградского мединститута Водовозов вернул ему зрение…

Сзади слышен знакомый голос: «Наконец-то догнал!» Командир передового отряда гвардии старший лейтенант Захар Петрович Червяков, как и всегда, весел и жизнерадостен. Почти двадцать лет мы ничего не слыхали о нем. И вдруг его письмо: «…После ранения на привокзальной площади я был на излечении. Выздоровев, вновь командовал батальоном, опять первым, в 26-й стрелковой бригаде. В октябре 1953 года демобилизовался… Живу и работаю в Харькове». Скупые строки, скромные слова. А ведь этот человек под сплошным огнем врага первым переправился через Волгу и первым вступил в бой, который со временем вылился в наступление дивизии, армии, фронта, в то, к чему стремился и во что верил Захар Червяков, – в победу. Воспитанный им батальон на две недели сковал столько сил противника, уничтожил столько его живой силы и техники, что сорвал планы Паулюса захватить центральную часть города и пробиться к Волге».

К отцу приезжали в гости со всех концов Советского Союза. В квартире на Ленинском проспекте побывали, без преувеличения, сотни людей, желавших просто увидеть своего командира, которого они помнили и любили так же, как и он их. Почтальоны приносили пачки писем, а я часто ходил на почту за посылками – из Сибири, Карелии, с Урала и Украины, из Волгограда, Оренбурга, Шарлыка, Средней Азии. Ветераны, а иногда их дети или родственники слали генералу Родимцеву, а порой приносили прямо домой, бывая проездом в Москве, варенья и соленья, фрукты и мед, рыбу и сало, теплые вещи, связанные своими руками, книги и фотографии.

Отец старался отвечать на письма и знаки внимания, как мог. Но он сполна воздал всем однополчанам своими книгами, героями которых были именно они, участием в решении их жизненных проблем, восстановлением честного имени, получением ими заслуженных наград, не дошедших до своих владельцев в суматохе войны, своими усилиями по увековечиванию памяти героев и прославленного имени 13-й гвардейской и других соединений, которыми он командовал, скрепив все это крепкими солдатскими объятиями в дни встреч на местах былых сражений.

 

Память

Отца не стало 13 апреля 1977 года. В течение нескольких следующих дней в нашей семье решался вопрос о месте захоронения. Представитель Минобороны сообщил нам, что есть предложение похоронить Александра Ильича Родимцева на Мамаевом кургане в Волгограде, которое поддерживают городские власти и многие ветераны. Во время обсуждения этого вопроса с мамой я понял, что, хотя она и понимает, что у такого решения есть резон и к памяти отца проявлено большое уважение со стороны военного ведомства и волгоградцев, она хочет, чтобы отца похоронили в Москве. Она сказала: «Как же я буду к нему ездить, если он будет там, ведь это далеко…»

Мне кажется, что отец ушел из жизни слишком рано. Но, как видно, ничто не проходит бесследно. Хранимый Богом в невероятных ситуациях, сотни раз рисковавший жизнью, он вернулся со всех войн невредимым. Но невидимый молох войны не останавливается и в мирное время. Слишком много человеческого ресурса, отпущенного ему, было отдано годам войны.

Похоронили отца на Новодевичьем кладбище. Мама пережила его на шестнадцать лет, и все эти годы каждый месяц, а иногда чаще я приезжал с ней к Москва-реке, за стены Новодевичьего монастыря, на могилу к отцу. И душа ее была спокойна. Я понимал, что поступить иначе в те дни, когда решался вопрос, где будет его могила, она не могла.

Но наша семья отблагодарила за память о генерале Родимцеве и главный город в его воинской биографии – Волгоград. Все награды отца переданы в Государственный историко-мемориальный музей-заповедник «Сталинградская битва». Я признателен сотрудникам музея за то, что они не лежат в запасниках, а выложены для обозрения в одном из центральных залов. Интересно, как по-разному воспринимают награды отца представители нынешнего поколения, обращая внимание на интересующие их детали. Заведующая отделом музея С.А. Аргасцева в своей статье об А.И. Родимцеве в сборнике «Полководцы Сталинградской битвы» пишет: «В наше время в музее-панораме «Сталинградская битва» сегодняшние десантники с особым почтением выделяют из всех наград полководца знак инструктора-парашютиста (225 прыжков с парашютом), понимая, какой риск и труд за этим стоит». И это при том, что в витрине лежат две Звезды Героя Советского Союза! Значит, в каждой даже не очень броской на первый взгляд награде те, кто понимает, могут разглядеть героизм.

Поэт Александр Афанасьев написал стихотворение на смерть генерала Родимцева, в котором есть такие строки о его вечной связи с непокоренным Сталинградом:

Память о генерале Родимцеве живет и в нашей стране, и за рубежом. Он почетный гражданин Волгограда, Полтавы, чешского города Литомиржице. Его именем названы улицы, школы, музеи, установлены памятники, стелы в Шарлыке, Оренбурге, Волгограде, Москве, Курске, Киеве, Чернигове, Черемисинове, в других городах и поселках России, которые освобождали гвардейцы Родимцева. В 1978 г. из Николаева вышел в плавание большой рыболовный траулер «Генерал Родимцев», который провожали в путь ветераны 13-й гв. дивизии и мы – его дети. Вместе с первым капитаном Юрием Прутковым я поднял флаг корабля. А через полгода вместе с сестрой Наташей я приехал в Мурманск в разгар заполярной зимы встречать рыбаков из первого рейса. Это удивительное чувство – видеть, как к причалу медленно подходит корабль с именем отца на борту.

На первую годовщину со дня кончины отца в нашу семью пришел, чтобы вместе помянуть и вспомнить о нем, Маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков, прославленный командарм легендарной 62-й армии, в рядах которой сражалась в Сталинграде 13-я гвардейская дивизия.

После кончины моего отца В.И. Чуйков написал о нем очень емкие и искренние слова, вспомнив при этом не только комдива Родимцева, но и его гвардейцев:

«Когда меня просят рассказать о Сталинградской битве, в памяти часто всплывают кадры военной кинохроники – приезд в Москву Уинстона Черчилля. Это было вскоре после разгрома гитлеровцев на берегах Волги.

Впившись удивленно растерянным взглядом в подтянутых русоволосых солдат, обходит строй почетного караула британский премьер. “В чем сила этих людей? Смертны ли они?” – мечутся вопросы в его глазах.

Шестой армии Паулюса потребовалось три дня для взятия Парижа. И этой же армии не хватило двух месяцев, чтобы сокрушить гарнизон одного обыкновенного четырехэтажного Дома сержанта Павлова.

Я познакомился с Александром Родимцевым 15 сентября 1942 года в Сталинграде, когда решалась судьба города. Он пробыл в Сталинграде до 2 февраля 1943 года. На левый берег не уходил и все время находился в ста-ста пятидесяти метрах от переднего края.

Родимцев был обыкновенный, как все, и чуточку необыкновенный. Добрый к друзьям, но непримиримый к врагам своего народа. Бесхитростный и смекалистый, вокруг пальца не обведешь. Простодушный, сердечный, кремень, хоть огонь высекай. Покладистый и гордый, обидишь зря – не простит. Это был самородок народный! И неудивительно, что многогранье таланта комдива засверкало в окружении таких же стойких, волевых, непреклонных ратников, как и он сам. Ведь правильно говорят, что в Сталинграде не героев не было».

Имена Чуйкова и Родимцева неотделимы в памяти народа и олицетворяют подвиг бойцов и командиров, отстоявших Сталинград. Известный журналист Максим Соколов в газете «Известия» образно заметил, что мир спасли именно солдаты Чуйкова и Родимцева в Сталинграде, а не рядовой Райан и его товарищи, хотя об этом и создан хороший фильм «Спасти рядового Райана».

На протяжении всей своей жизни я был тесно связан с военной средой, общался со множеством военных людей – от прославленных генералов до рядовых солдат. Хорошо помню, что отец подолгу находился в командировках в войсках, лишь на несколько дней приезжая домой. Но он находил время и для своих детей. Отец научил меня плавать и хорошо стрелять, обязательно заниматься спортом и больше читать. В отношениях с нами, его детьми, любил розыгрыши и сюрпризы.

Отец любил книги и постепенно собрал большую библиотеку, в которой были собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков, мемуары и историческая литература, прекрасная подборка детско-юношеской литературы.

Мой отец никогда не ругался нецензурными словами. Те, кто был с ним на войне, рассказывали, что даже в минуты отчаяния или нервного напряжения он находил другие выражения. Самым сильным ругательным словом у отца было «разгильдяй». В его устах оно действительно звучало порой уничижительно и даже презрительно. Во всех остальных случаях ему хватало любимого выражения «шайтан побери». Те, кто знал отца, хорошо понимали значение этой поговорки, сказанной с разной интонацией.

Не только близко знавшие моего отца, но и многие однополчане и сослуживцы отмечали его чувство юмора. И в мирное время, и на войне он любил шутку, меткое слово.

Непререкаемый авторитет отца в нашей семье сосуществовал с большой ролью в ней нашей мамы Екатерины Осиповны. Она не только воспитывала своих детей, но и отдала много сил заботе о родственниках и их детях, многим из которых, выросших без родителей, она заменила мать. В том, что мы, ее дети, получили высшее образование, есть большая заслуга мамы, которая всегда была рядом, следила за тем, чтобы мы хорошо учились. На протяжении всей жизни она была настоящей женой офицера, без раздумий ехала туда, куда отправлялся служить отец. Он говорил: «Минимум половина моих наград принадлежит Катеринке».

Моя жена Ира тоже из военной семьи. Ее отец Юрий Михайлович Сервианов во время войны был командиром танковой роты, получил тяжелое ранение, стал впоследствии генерал-майором, служил в разных уголках страны, был военным советником на Кубе и в Южном Йемене.

Я могу сказать о себе, что хорошо знаю, что такое воинский труд и жизнь семьи военного, безгранично уважаю профессию офицера и считаю, что это самая трудная и ответственная мужская профессия.

Отблеск известности моего отца ложился и на нас, его детей. Я знаю немало примеров, когда дети известных родителей использовали это обстоятельство, но зачастую их судьба бывала не очень благополучной. В детстве я не пользовался никакими привилегиями, учился в обычных школах, участвовал во всех школьных делах наравне со всеми. Насколько помню, никто из одноклассников не считал меня «генеральским сынком». Так же было и в период учебы в институте.

Отец не очень любил рассказывать о войне нам – его детям. Но одну важную мысль, которую отец вынес для себя после войны в Испании, он постарался до нас донести – это необходимость учить иностранные языки. Незнание иностранного языка было главной его проблемой в Испании. Он корил себя за то, что мало уделял этому внимания во время учебы. Это пожелание отца в моей семье выполняется. Я свободно владею английским языком, знаю немецкий. Иностранные языки стали основой моей профессии, позволили заниматься интересной работой и много бывать за рубежом. Моя дочь Таня и внук Артем, которому семнадцать лет, владеют несколькими европейскими языками.

А что касается рассказов о войне и о своих боевых товарищах, то отец все написал в своих книгах: «Под небом Испании», «Твои, отечество, сыны», «Гвардейцы стояли насмерть», «Машенька из Мышеловки», «На берегах Мансанареса и Волги», «Волонтеры свободы», «На последнем рубеже», в многочисленных статьях и интервью, на встречах с молодежью, курсантами, в других аудиториях.

Имя генерала Родимцева широко известно в нашей стране и за рубежом. Его биография и необычная судьба привлекали внимание писателей, кинематографистов, журналистов и при его жизни, и после кончины. Об отце написаны книги, его имя звучит в стихах известных советских поэтов – Долматовского, Межирова, Казаковой, Афанасьева и других. Многие факты легендарной биографии и черты характера Александра Родимцева, и даже его знаменитое «Шайтан побери!», вошли в образы героев художественных произведений: поэмы «Добровольцы» Евгения Долматовского и его песен, а также стихов и пьес Константина Симонова, романов – Михаила Шолохова «Они сражались за Родину», Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», книг Бориса Полевого, киноэпопеи «Освобождение», «Сталинград» и других.

Не остались в стороне от сохранения памяти об отце и члены нашей семьи, написав о нем книги, стихи, статьи, выпустив фотоальбомы и видеодиски, передав в различные музеи многие документы и личные вещи отца. В 2005 году на родине отце в Шарлыке и в Оренбурге торжественно отмечалось 100-летие со дня его рождения. К этой дате наша семья выпустила в свет фотопоэтический альбом, в котором собраны уникальные фотографии из жизни отца и стихи советских поэтов – участников войны и молодых, написавших о генерале Родимцеве. Я тоже, как мог, выразил в стихах свои чувства к отцу:

Мои родители принадлежат к тому поколению, о котором можно сказать словами из известной песни современника и друга отца Евгения Долматовского: «Только нам по душе непокой, мы сурового времени дети». Мой отец ненавидел фашизм. Он посвятил свою жизнь беспощадной борьбе с этой чумой и вместе со своей страной одержал в ней историческую победу.

В лучшем, на мой взгляд, романе американского писателя Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол», посвященном событиям гражданской войны в Испании 1936–1939 гг., есть очень важные слова, которые произносит главный герой этого произведения, о том, как должно человечество относиться к фашизму: «…Можно воспитывать людей так, чтобы они боялись фашизма и сумели распознать его, когда он проявится, и выступить на борьбу с ним».

«Не забывайте, ребята, истории…» – так порой говорил мой отец, обращаясь к молодежи. Мир, за который отдано столько жертв, оказался не навсегда. Бессчетное количество раз уже нашему, послевоенному, поколению выпало сражаться.

В течение последних десяти лет я принимаю участие в деятельности Фонда памяти полководцев Победы, который объединяет потомков – детей, внуков, близких родственников широко известных советских маршалов и генералов, творцов великой Победы. Фонд проводит разностороннюю работу по сохранению памяти и правды о военной истории нашей страны, патриотическому воспитанию молодежи, ознакомлению общества с интересными фактами биографии прославленных защитников Отечества.

Да, советский солдат – главный герой Великой Отечественной войны. Но вели войска в бой полководцы, взявшие на себя колоссальную ответственность за солдат, за страну, за Победу. Большинство из них вышли из глубин нашего народа, и за плечами у каждого к 1941 году уже была война, иногда не одна. Согласно последним данным, около пятисот человек из этой плеяды талантливых и мужественных военачальников – генералов, адмиралов, маршалов – пали на фронтах или скончались от ран и болезней, погибли в плену или уходили из жизни сами, не желая попасть в руки врага, были замучены в концлагерях, стали жертвами репрессий, пропали без вести. Они неотделимы от тех, кого вели в бой, потому что все они «войны шальные дети, и генерал, и рядовой».

И пока живы мы – дети победителей – мы будем делать все, чтобы сохранить ПРАВДУ о войне и о тех, кто очень много сделал для нашей Победы.

Вместе в ветеранами войны, с нашими родителями, дедами, родными и близкими людьми уходит эпоха. Ее влияние на современность еще до конца не познано. Это неудивительно, принимая во внимание космический характер перемен и событий, которые она принесла. Мы ищем национальную идею, обсуждаем проблему своей идентичности. Среди ответов на эти вопросы есть и такой: наша национальная идея – это патриотизм.

Поколение победителей – как называют тех, кто сделал все, что мог, для сохранения Российского государства, – состояло из людей очень разных. Но было одно, что их объединяло, – они были патриотами.

Это то, чем я хочу закончить свое повествование о моем отце – человеке, который сумел стать героем своей эпохи.