Десять дней я размышлял о том, что мой скорпион — самый уникальный экземпляр в моей коллекции. Её украшение и жемчужина. Посыл его мыслей прочно угнездился, ассимилировался и неустанно возводил в моём сознании стены невероятного лабиринта, в которых должен был заблудиться мой потасканный лев. Кирпичик за кирпичиком, поворот за тупиком, развилку за коридором. У меня в тюрьме свой лабиринт с обгаженными минотаврами, обрывками нити Ариадны, висящими на неровностях осклизлых стен и незримой табличкой при входе о тщете находки птички-надежды для тех, кто перешагнул его мрачные чертоги. А вот в моей голове безупречные стройные и непробиваемо крепкие монолиты бесконечных стен, с плавными изгибами, сворачивающимися в улитки, сеть сложных развилок, потайные дверцы и несколько хитрых ловушек. И обитает там не безрогий бык с человеческим телом, а зверь гораздо более опасный. Старый выцветший и полинявший лев с жёлтыми безжалостными глазами, истекавшими вечной жаждой насыщения.

Пусть стены зияют брешами, кое-где не хватает краеугольных блоков, а ловушки недостроены. Работа кипит, и процесс движется, льва почти не видно за лесами и свалкой строительного материала. Рано расслабляться, он может в любой момент спрыгнуть с тумбы и отправиться на поиск. А в недоделанном здании меня будет пока ещё легко найти. Нет повода для радости и эйфории победы, необходимо соблюдать выдержку и ещё немного затаиться до полной сдачи объекта под ключ. А терпение у меня есть.

Я подожду.

Под вечер, когда уже потянулись по коридорам первые, самые смелые и нетерпеливые сотрудники и сотрудницы нашей бумагомарательной части «конторы»: делопроизводители, кадровички, бухгалтера и прочая номенклатурная шушера, моя секретарша влетела в кабинет, цокая копытцами каблучков, и с дежурной полуулыбкой положила мне на стол стопку бумаг и конвертов. Уточнила сердечно, не желаю ли я выпить чая, но мне хотелось выпить холодного пива. А это мероприятие в свою очередь отменялось из-за свидания с Татьяной. Она должна была уже ждать меня дома, поэтому никакие возлияния были невозможны. Делу время, а потеха только на трезвую голову. Она не понимала, как можно пить отдельно от неё, когда она совершенно трезвая. Или с ней вместе, или никак. И в этом её можно было понять. Ничего, потерплю.

Я без интереса, скорее, чтобы провести определённый внутренним контролёром для себя остаток положенного на алтарь службы времени, просмотрел корреспонденцию. Ничего интересного, кроме письма из Верховного совета для нашего сексуального маньяка Бондаренко. Внутри, как я и ожидал, а он предполагал, оказался отказ в помиловании. Не сработал эффект случайности, не пробило никого из членов комиссии на сантименты, и они оставили прежний приговор в силе. Да и не удивительно. У нас и за меньшее стреляют почём зря. Но в эту субботу связываться с бумажной волокитой, сбором команды и самим актом лишения преступника жизни не хотелось. Просто не было настроения. Я словно обрёл в кои-то веки спокойствие и равновесие. Будто в предтечу анабиоза впал. Не от эйфории строительства лабиринта, а в целом, от более детального видения картины, открывшегося с высоты нового понимания. И не хотелось выводить себя из созерцательной позиции, нарушать это тихий и бездумный приятный баланс. После с ним разберусь. Через субботу. К тому времени стены окрепнут, бетон застынет, ловушки встанут на боевой взвод. А сейчас — недосуг.

Не ошибся мой скорпион в предположении, что богомола казнят. Да это и так было очевидно. И я понимал, что теперь смогу нажать на спусковой крючок хладнокровно. Сомнения перестали ныть и ломать пальцы артритными судорогами угрызений совести, дух мой был ясен и уверен в себе. Как говорится, вор должен сидеть в тюрьме, а убийца должен быть убит. Око за око, без компромиссов и смягчающих факторов. Правосудие должно свершиться, даже если рухнет весь мир. Рухнет в хаос, который есть, в самом деле, его конечная и начальная ипостась. Из него вышло и в него уйдёт. Мировой покой, порядок, изредка нарушаемый жизнедеятельностью той разумной плесени, что тонкой, едва стоящей взгляда плёнкой покрывает камни планеты, ещё не затопленные лужей мирового океана.

Биосфера.

Тщетное копошение великих и не очень умов в попытке открыть новые законы бытия, познать тайны мироустройства и сублимировать идеальный закон. Гонка за собственным хвостом. Суета сует. Всё уже незапамятно давно было определено и сказано, а понять всю простоту того, что расположилось прямо под носом, не даёт гордыня и самоуверенность. Всегда хочется прыгнуть выше головы, обскакать всех на кривой козе и крутить вслед незадачливым воробьям дули с маком. Бестолковая суета и тщетность бытия. Вот если воспарить над всем этим бренным скопищем, то сразу становятся видны простые и гармоничные перспективы абсолютного закона, основанного на непротивлении хаосу. Который при некотором понимании и есть порядок. Который рождает покой в душе и напрочь убирает сомнения, как лишний элемент в элементарной своей простотой формуле. Бритва Оккама, гениальное озарение сумрачного гения, и не стоит плодить лишние сущности без надобности и причин. Всё, что может быть простым, им и является, просто надо взглянуть на это не под другим углом, а в перспективе. Охватить всё разом. Это оно сперва кажется необъятным, но взлетая выше, становится вполне компактным. Плохо только, что тот, кто мог бы помочь разумной плесени стать выше, спокойней, мудрее, вынужден сидеть в камере в ожидании смерти. Следующее письмо из совета будет для него. Дрогнет ли моя рука?

Не знаю.

Когда он доведёт своё дело до конца, и достроит мой лабиринт, я воспарю и над этим слоем откровения. И тогда последние крохи нерешительности и сомнений опадут с моих плоскостей, и я без раздумий выпущу ему мозги на резиновую стенку. Выполнивший свою задачу элемент должен изменить состояние на новое — вечного покоя. И это будет для скорпиона благом.

А пока можно и полистать его личное дело. За эту неделю всё никак руки не доходили. То случился «залёт» с очередным дюже деятельным сотрудником. Парень оказался рукастым и своими силами резал электропилой штакетник на дачу. Вот и укоротил свои умелые ручки на пару пальцев. То явилась пожарная комиссия, и пришлось её ублажать, посулив баню с застольем. То «забуксовал» отряд уголовников от того, что в комнате досуга перегорел старый телевизор. А они без этого «окна в мир», видите ли, жить и продуктивно функционировать не могут. Пришлось трясти главбуха на новую технику. Рутина, «бытовуха» и прочий «трэш». Другого не держим.

Итак, Кузнецов, моего, кстати, года рождения. Сто вторая, пункты «г» и «и». Серьёзные пункты. Тянут на те самые пресловутые девять грамм, судя по семнадцати эпизодам. Что же там за эпизоды? Оказывается, его деятельность на поприще детоубийства длилась долгих четыре года. И ни один случай не связывали в логичную цепочку с другим. Не выявляли «серию». Причём, почти половину вообще считали несчастными случаями. Действовал Кузнецов оригинально и изобретательно. Всегда чисто и надёжно, долго выслеживая жертвы, готовясь капитально и совершая дело стремительно и решительно. Шестнадцать трупов он оставил за собой, и ещё один эпизод, где мальчик выжил. Эпизоды шли в основном от конца к началу, но вразброд по прихоти и странным предпочтениям следователей или самого Олега Адамовича, решившего рассказать их в такой последовательности.

Первый — тот, за который его взяли. Мальчик, одиннадцати лет. Подкараулил его в тоннеле подземного перехода, когда тот возвращался со школы, и воткнул стальную спицу в сердце. Удостовериться в том, что ребёнок скончался, не успел, так как его спугнули новые посетители перехода. Как и вынуть спицу. А пацан оказался не простым. Оказывается, у него с рождения внутренние органы были расположены зеркально. И спица проткнула не сердце, а лёгкое. Он, конечно, обмяк и сник, немного потерявшись от неожиданности и боли, но остался вполне живым, к тому же успел запомнить нашего черноглазого «мистера-смерть» в лицо. Как назло для Кузнецова, скорая и «менты» прибыли на место оперативно, первые оказали помощь, а вторые успели взять район в оцепление и вычислить Олега Адамовича по горячим следам. Удача отвернулась от него в лице этого пацана самым коварным образом.

Он почти никогда не повторялся в способах расправы, поэтому ему смогли вменить только один похожий эпизод. Совершал он убийства так же без чёткой последовательности, с разными временными интервалами и в разных городах и весях нашей огромной страны, не чураясь ни возрастом, ни полом, ни национальностью. Оттого так трудна была его идентификация. Если бы после второго подобного убийства ему не засветила «вышка», остальные пятнадцать так и остались бы тайной и «глухарём». А после того, как «следаки» надавили, посулив окончательный приговор, он вдруг рассмеялся облегчённо и освобождённо, и порадовал их всеми интересными фактами из своей необычной биографии. По их словам — принялся сотрудничать со следствием. По мне, так просто устал от избиений, и решил скорее отправиться на эшафот, с довольным лицом покидая шокированных свалившимся на них «счастьем» работников уголовного розыска и прокуратуры. Не хвалился своими «подвигами», жаждая славы, пусть и посмертной, не снимал камень с души, а просто констатировал факты. Может, и от скуки, а скорее всего, чтобы ускорить окончание следствия и вынесение приговора.

Второй эпизод был подобным последнему, но состоялся два года назад в другом городе другой области. Там он тоже наколол на спицу девятилетнего мальца прямо в тихом закутке школьного двора, куда тот забрёл на перемене. То ли покурить, то ли просто по мальчишеским сакральным делам. Но у этого не имелось зеркальности внутри, и сердце исправно встало, пронзённое спицей от вязания. Так его и нашли, спустя почти час, когда и Кузнецова, и спицы уже след простыл. И что характерно, он всегда зорко осматривал все удобные возможные места на предмет камер слежения. А если без этого было не обойтись, маскировался добротно, так, что опознать его можно было только по одежде. Да и ту он выбирал с выдумкой, наряжаясь то бомжом, то спортсменом в капюшоне и очках, то вообще лепил грим и натягивал парик. В нём погиб замечательный шпион или разведчик. Или артист. Не туда он направил вектор приложения сил и ума. Однако я отвлёкся.

Далее был мальчик десяти лет, который просто вышел из квартиры в подъезд, направляясь гулять во двор какого-то захолустного городка. Он убил его просто и страшно, одним сильным ударом бейсбольной биты по затылку. Так, что тот и пикнуть не успел. А потом просто ушел через чердак и вышел в соседнем подъезде.

А следом — девочка всего четырёх лет, которая развлекалась с родителями в аквапарке одного из мегаполисов. При огромном скоплении народа, в общей толчее и неразберихе он просто резко дёрнул её за ноги, и она мигом захлебнулась, сделав непроизвольный вдох от испуга. Решили, что зевнувший папаша и щёлкнувшая клювом курица-мама просто не уследили за малышкой.

Иногда простота и обыденность исполнения поражали. Оказывается, вот так просто, если задаться целью, можно убить маленького человека прямо на глазах слепой равнодушной толпы, без опасения, что тебя заметят и разоблачат, схватят и накажут.

Как и в другом эпизоде, где пьяный отец притащил шестилетнего сына на празднование дня города в самую гущу потных нетрезвых побратимов. И во время салюта, когда сынок чуть отстранился, потеряв папину руку, Кузнецов, который знал, что мальчик ко всему прочему страдает сердечной недостаточностью, ударил его электрошокером в ногу. Никто вокруг ничего не увидел и не услышал. Как говорится, все хлебальники подняли, а я тиснул чемодан. Пока папа с пьяных глаз теребил мёртвое тельце, подумав, что тот просто в обмороке от духоты, мальчик кончился. А Кузнецов давно растворился в толпе разгорячённых орущих сограждан, которым чужие проблемы абсолютно параллельны.

Но и сложных, рискованных и просто отчаянных эпизодов Олег Адамович не боялся и не чурался. Например, на заре своей деятельности, он сбросил на голову одиннадцатилетней девочке мешок со строительным мусором. ЖЭК проводил плановый ремонт крыш, и строители оставляли много хлама в процессе устранения течей и щелей. Такой вот мешок, полный арматуры, кирпичей и прочего хлама и прилетел прямо на голову подростку, организовав открытую черепно-мозговую травму с повреждениями, несовместимыми с жизнью. Она сидела среди бела дня на лавке, ожидая подругу, а тут такое добро с неба упало. И ведь ни один ленивый обыватель во всех домах по соседству ничего не видел и ничего не заметил. Решили повесить труп на бедолаг, нарушавших технику безопасности при проведении кровельных работ.

А в столице он действовал очень дерзко, лихо используя особенности самого большого города страны. Прямо на одной из станций метро он ухитрился столкнуть под колёса подходящего поезда семилетнего мальца, с которым была на тот момент его бабка, так и не успевшая понять, что случилось. Для того, кто мог бы случайно наблюдать процесс убийства, это показалось бы просто прихотью мальчонки, немного притёртого Кузнецовым, а потом решившего прыгнуть вниз, на рельсы. Пока бабка поднимала бессвязный шум, а зеваки выхватывали айфоны, дабы снять кровь и кишки, он вновь удачно ускользнул, как капля краски в ведре воды, растворившись в мельтешне толпы.

Или вообще запредельно простой, но и опасный в плане исполнения трюк. Летом на большой реке он среди множества тел купающихся осторожно подплыл ближе к заплывшей на некоторую глубину девочке десяти лет, нырнул и утащил под воду. Со стороны казалось, что она или сама решила погрузиться, или кто-то из сверстников балуется. А он долго задерживал дыхание, пока та не захлебнулась, прижимая её ко дну. В этом ему помогал свинцовый груз в виде пояса с карманами, спрятанный в широких пляжных шортах. Который он потом и нацепил на мёртвое тело, чтобы оно не всплыло и не выдало его сразу. Отдышавшись и стоя прямо на ней, он спокойно уплыл в сторону, потом вышел на берег, собрался и отбыл в неизвестном направлении. Пока он не исчез, никто так и не наткнулся на неё. А потом уже было не до него.

Шестилетнего мальчика он просто сбил на угнанной машине прямо на глазах мамаши, которая еле успела отскочить в сторону. Прямо во дворе дома. Искали потом женщину, которая якобы была за рулём. А машину нашли в соседнем дворе.

Или в культурной столице, преследуя семью с выбранной жертвой, он увязался за ними на ночную экскурсию. Восьмилетняя девчушка умоталась и осталась спать в автобусе, когда родители потопали смотреть на притёртого на вечную стоянку «Красина». Водитель тоже вышел покурить, вот тогда с заднего сиденья и поднялся наш убийца, ловко и быстро придушивший спящую её же шарфом. А потом так же спокойно присоединился к остальным зевакам. И даже потом сел обратно и приехал вместе со всеми. Родители не теребили дочь, думая, что она крепко спит.

Другому мальчику, которому как раз только исполнилось пять, он свернул шею, как гусю или щенку. Причём очень ловко и проворно, практически среди толпы. Он с родителями гулял по оживлённому супермаркету, когда тем приспичило встать напротив неинтересной малому витрины и затеять горячий спор. Малой потопал вперёд между стеллажей, попав в маленький закуток с «мёртвой зоной» для наблюдателей, мониторивших зал через экраны камер слежения. Там Кузнецов и настиг его, выполнив трюк так ловко, что забредшие сюда через несколько секунд гуляки лишь заметили торчащую из груды пластиковых горшков задницу малыша. Решив, что тот просто балуется и это не их дело, посетители просто игнорировали его, пройдя мимо. Мало ли, почему он не шевелится? А убийца уже выходил через рамку прохода без покупок.

Вообще, ему странно везло. Он будто видел, как всё будет, наперёд. И всегда успевал проделать фокус быстро и чётко. Какие же железные нервы и твёрдые руки у него должны были быть, чтобы вот так, при посторонних, при родных и близких, хладнокровно и без дрожи совершать такие страшные дела? Тут не просто выигранная борьба с совестью и страхом, тут практически фанатизм и полное погружение в процесс. Как написали досужие следователи, получив резюме от врачей по поводу его полной адекватности, Кузнецов просто развлекался вследствие полной атрофии своей моральной и нравственной составляющей. Ведь и конченые маньяки бывают совершенно вменяемы. Но, совершенно аморальны. Такой вот парадокс. А скорее всего врачи под давлением прокуратуры решили не рисковать и не помещать его в спецбольницу, а просто «слили» Кузнецова мне в камеру на убой.

Выходит, у меня в тюрьме полный псих? Но, ни в одном моменте я не поймал его даже на самом маленьком несоответствии, не то, что на признаке, даже на тени призрака безумия. Да и по заключению его смотрели не рядовые психиатры, а целые кандидаты медицинских наук. Им-то какая выгода пускать такой уникум под пресс уголовно-исполнительной системы. Чай не восьмидесятые, «Чикатил» можно и не спешить расстреливать, если есть шанс изучить всеми методами и понять механизм превращения простого человека в иного, в отщепенца, в зверя без понятий и жалости, без нравственности и морали.

Или, как говорил Вильям наш Шекспир, зверь самый лютый жалости не чужд. Я чужд, так значит я не зверь?

Ведь не может не быть жалости, когда двенадцатилетнего пацана просто толкаешь в пропасть. Он гулял с товарищами по стройке. Охрана проводила время за чаепитием, а работяги трудились в соседнем корпусе. Готовая коробка ждала подвоза финальных материалов для окончательной отделки, и потому пустовала. Компания подростков, считавших себя крутыми «руферами» забралась на крышу. Кузнецов, как всегда, выслеживал конкретную жертву. И когда тот отбился от остальной части компании, незаметно и быстро столкнул его с высоты шестнадцатого этажа. Подросток разбился об асфальт вдребезги.

А другого, пятилетнего жителя хутора в одной из станиц, он просто убил молотком по голове, когда тот играл в прятки с такими же сопляками и отсиживался в кустах. Долго же его пришлось искать товарищам, а когда нашли, казаки попрыгали на лошадей, схватив нагайки, да только зря мучили кобыльи задницы, Кузнецов канул в небытие, растворился на степных просторах. Исчез лёгким миражом. Даже собаки не помогли. Зато ему самому помогли дальнобойщики, когда он уже через полчаса после смерти ребёнка голосовал, прикидываясь путешественником автостопом.

Или как вам совершенно авантюрный план проникновения в квартиру, где спят принявшие на грудь родители из серии «быдло» и «колдыри», а в соседней комнате спит их трёхлетний сын? Благо, первый этаж, лето, окна настежь и тихая ночь посёлка городского типа не тревожит даже собачьим лаем, за отсутствием самой собаки, уведённой Кузнецовым на запах мяса и приконченной трёхгранным напильником по глупой башке. Мальчика он просто накрыл подушкой и ждал, пока тот задохнётся, вяло ворочаясь, и еле слышно хныча.

Но экзотика оказалась впереди. Одной из жертв по непредсказуемому выбору Олега Адамовича оказался семилетний сын каких-то послов из банановой республики. Того пас телохранитель, что однако не помешало Кузнецову изобрести гениальный план. Зимой, во время катания этого негритёнка со снежной горы в одном из парков столицы, он смог улучшить момент, когда его «бодигард» стоял наверху, а сам ценный отпрыск дипломатов уже скатился с горы прямо под ноги убийце. Со стороны показалось, что санки просто сбили случайного прохожего бомжа, а тот повалился на секунду на сына посла. Когда телохранитель спустился к недвижимому объекту охраны, у того из глаза торчала сосулька, загнанная через глаз острым концом до затылочной кости. Пока его привезли в больницу, уже холодеющего, орудие убийства окончательно растаяло.

Однако больше всего меня отвратили два эпизода с самыми маленькими. Ими оказались дети из совершенно разных слоёв населения. Разнополые и разных национальностей. Оба были двухлетними. Сына большого чиновника при некоем министерстве Кузнецов просто и легко сжёг коктейлем «Молотова» чуть ли не вместе с мамочкой. Пронёсся на мотоцикле мимо, обтянутый кожей и в глухом шлеме, метнул в коляску трёхлитровую колбу с ацетоном и горящим фитилём, и умчался вдаль. Полыхнуло так, что коляска даже расплавилась, а мамаша, не успев выхватить чадо, обожгла руки до костей, но ребёнка вытащить не смогла, хоть её потом и спасли. Искали мотоциклиста тогда знатно, вот только кроме украденного и брошенного «Харлея» ничего не нашли. Долго рыли носом среди байкеров, строили цепочки к недоброжелателям, но сели на тот же зад. Причины были у многих, а вот колба только у, непричастного по логичным понятиям, Олега Адамовича.

И последний случай, напрочь выбивший меня из колеи, который тоже произошёл на одном из столичных вокзалов. Молодая цыганка моталась там, прося позолотить ручку, а её маленькая дочка валялась на гранитной цокольной облицовке в укромном уголке. И вроде, у всех на виду, да только кто же смотрит по сторонам на вокзале? Де ещё, когда рядом снуёт цыганка? Кузнецов просто прошёл мимо, на несколько секунд задержавшись возле свёртка с младенцем. Пары секунд хватило, чтобы свернуть ей голову так, что лицо смотрело на свои же лопатки. И вновь он облачком тумана растворился в толпе, оставив в записи камер только неясный силуэт в шляпе и длиннополом пальто. Прошёлся через площадь и исчез во дворах. Там сменил одежду на приготовленную заранее смену, и спустился в метро.

Вот такие дела. И как мне теперь, в свете открывшихся подробностей относиться к моему жемчужному скорпиону? Где искать ему оправдания? Что думать о его душевном покое? Как пускать в себя, разрешая и дальше возводить мой лабиринт? Вопросов после прочтения возникло больше, чем ответов. Ничего я для себя не прояснил и не выяснил, зато очень насторожился. Затаился и приготовился к скорой и последней аудиенции. На ней-то я и выясню все детали и подробности, все причины и следствия, все нюансы и точки над «и». Однозначно выведу этого странного человека с чёрными матовыми глазами к моменту истины, за которым пропасть отчуждения. Или океан понимания. Вот только как он собирается оправдать себя передо мной? Ведь при всём моём цинизме, то, что насовершал Олег Адамович, не лезет ни в какие мыслимые ворота!

Вот такая дилемма.

С очень странным чувством я покидал свой кабинет и уютное бронекресло, которое хоть немного успокаивало нервы, вселяя иррациональную, но надёжную уверенность в моей безопасности и защищённости. Будто обладало незримым заградительным ментальным полем, хранящим моё спокойствие и душевный комфорт. И как оно это делает? Очень много тумана нагнало на меня новое знание, откровение личного дела Кузнецова. Странности тут торчали обрывками и обломками, как штабель штакетин, наваленные одна на другую. Зачем он настаивал на подробном изучении? Ведь это не принесло ответов на мои вопросы, а лишь ещё больше всё запутало. Он знал об этом эффекте и нарочно заставил меня изучать его алогичные преступления, чтобы впоследствии рывком подтянуть меня на самый высокий уровень понимания. Разом вывести на орбиту абсолютного знания и полного покоя. Там уже будут не важны все мелкие человеческие недопонимания, условности и нестыковки. Оттуда я буду видеть всю панораму разом. И осознавать её как сложенную в прекрасную картину мозаику, а не мешанину разноцветных стёклышек, куски непонятных образов и обрывки с открытой трактовкой. Осталось дождаться последней, главной, определяющей встречи с жемчужным скорпионом, поглощающим свет, чтобы растворить тьму неведения.

День, перетёкший в вечер, выдался на редкость сбалансированным. Жара спала, превратившись в приятное тепло, ветер унёс последних комаров, недобитых натруженными ладонями граждан, и теперь лениво освежал приятным потоком естественного кондиционирования. Облачка гасили прямые лучи, заставляя свет играть палитрой светлых оттенков, а голубизна неба спорила с зеленью шебуршащих листвой деревьев. И я решил отпустить дежурную машину и прогуляться пешком. Хотя бы до остановки трамвая. Прокачусь по городу последней недели лета, поглазею на беспечных прохожих, радующихся простым вещам и не морочащих свою голову над сложными. Наслажусь видами проезжающих мимо парков и кварталов частных секторов, утопающих в своих маленьких урожаях фруктов и винограда. А потом пересеку мост и въеду в свой район, где тоже всё оголтело зеленеет, предчувствуя скорое наступление печальной осенней поры увядания. А дома уже ждёт меня Татьяна, приготовившая наверняка нечто вкусное, чтобы, как следует, отужинав, перейти к более забавным процедурам, чем раздумья над абстрактными понятиями совести и вины.

Или над загадочностью, нелогичностью, абсурдностью преступлений жемчужного скорпиона.

Когда я вышел за ворота входного КПП, ко мне сразу шагнул какой-то пожилой дяденька весьма затрапезного, потрёпанного вида. Люмпен из маргинальных слоёв пролетариата. Но целеустремлённый и трезвый, с решительным лицом, перекошенным внутренней мукой. Ждал он явно меня, и я остановился напряжённо, ожидая любого подвоха. Только он быстро рассеял мои опасения, потому что хотел не причинить мне вред, а скорее, искал помощи.

— Извините, — хрипло прокашлявшись, начал он. — Вы ведь Панфилов? Начальник колонии?

— Здравствуйте, — осторожно вступил я в разговор. — А вы-то кто будете?

— Извините, — опять замешкался мужичок. — Я буду Бородин Павел Петрович, отец Даши Бородиной…

— И что?

— Это та самая девочка, которую убил Илья Дубинин…

— А! Вот оно что! Понял. И чего же вы от меня хотите?

— Я слышал, — занервничал, начиная покрываться бисеринками пота, то ли от жары, то ли от волнения Бородин, — ему отменили смертную казнь?

— Хм, — мне уже начинал не нравиться такой поворот. — И откуда же у вас, интересно, такие сведения?

— Муж моей сестры работает у вас в колонии. Он и рассказал по секрету…

— Вы понимаете, что сейчас сильно навредили своему болтливому родственнику? Теперь он запросто может лишиться работы?

— Почему?! — испугался Павел Петрович.

— Потому, уважаемый, что это конфиденциальная информация, и ваш родственник подписывал соответствующие протоколы о неразглашении. И теперь я могу его запросто наказать его по всей строгости закона!

— Как же так?!! — Бородин быстро стушевался, сбился в панику и запричитал: — Ой, простите! Я не думал! Я просто сам не свой после смерти… Ну, вы понимаете… Не наказывайте его! Он не хотел ничего плохого, он просто мне решил помочь. Я ж ночей не спал, извёлся весь…

— В чём собственно дело?! — это уже начало меня утомлять.

Вечер растерял всю свою прелесть и краски потускнели. Бородин стал озираться, приводя в порядок сложный поток мыслей, непривычный для его простой головы. Я тоже огляделся, потом подхватил его за локоть и предложил:

— Идёмте, прогуляемся. По дороге поговорим.

Он подчинился. Теперь его занимали сразу две вещи, проблема с убийцей и опасность, нависшая над шурином. Мне эти безобидные проделки родственников, конечно, до лампочки, но он-то этого не знает. Пусть подумает на будущее, прежде чем языком мести. Эти пострадавшие вечно какие-то неисправимо потерянные в своём горе. Думают, теперь весь мир должен скорбеть вместе с ними и всячески содействовать и помогать. И ведь натура у меня такая, можно было бы его сразу завернуть, но интерес и доля сочувствия не позволили мне тут же проститься с назойливым папашей изнасилованной и убитой «малолетки». Вот он, значит, какой, непутёвый отец, дочь которого рано решила, что поняла жизнь, и связалась с таким мутным уродом, как Дубинин. Интересно, чего он от меня-то хочет?

— Я хотел узнать, это правда? — проблеял дрожащим голосом папаша.

— Что изменили меру наказания? Правда.

— И как же так? Он ведь получил расстрел? Почему изменили-то?!

— Павел Петрович, — терпеливо начал я. — Дело в том, что этот вопрос решается в комиссии при Верховном совете, в столице, а не в кабинете моей колонии. Это решение принимаю не я, а компетентные люди, которые основательно взвешивают все «за» и «против», а потом выносят решение коллегиально. Понимаете?

— Да понимаю я! — вскипел Бородин. — Я другого не понимаю! Как так можно было решить?!

— От меня вы что хотите? Чтобы я проанализировал этот факт, составил компетентное резюме и послал протест в комиссию обратно? Сообщил им, что они разбираются в тонкостях юриспруденции, как свинья в апельсинах и вообще там зажрались и погрязли в коррупции? Так?

— Да я понимаю, что вы не решаете эти вопросы! — взмахнул примирительно ладошками Павел Петрович. — Что делать-то теперь?!

— Можете направить апелляцию в суд, обжаловать решение комиссии сами. Напишите петицию, соберите подписи, отправьте письмо на сайт президента. Да мало ли что! — я глядел на вытягивающееся лицо папаши, и понимал, что он безгранично далёк от этой бумажной войны, потому что привык видеть противника на расстоянии удара и наносить его не пером, а шпагой, вернее, кулаком. — В свою очередь, я вам гарантирую, что гражданин Дубинин содержится у меня под особым наблюдением, на особом режиме. Никакое УДО ему не светит, как бы примерно он себя не вёл. Отсидит по полной. Как говорится, от звонка до звонка. Все пятнадцать лет.

— Я б его, суку, — зашипел, вдруг накаляясь, Бородин и потряс в воздухе кулаками, — своими руками! Тварь!

— Тише, тише, уважаемый! — прервал я поток готового пролиться испепеляющим огнём гнева. — А неформально, между нами, по секрету, я вам вот что скажу. Заключённый Дубинин сейчас поставлен в очень некомфортные условия. Ему есть, чем заняться, помимо написания жалоб и прошений. У него нет времени и денег на адвокатов. Весь его день плотно занят чисткой уборной и исполнением разных мелких поручений сокамерников. Например, он катает вату и поджигает её от лампочки, чтобы коллеги могли комфортно прикуривать сигареты. Или изображает из себя радиоприёмник. Или штопает носки и стирает полотенца. Да мало ли там для него дел? И всё это перманентно сопровождается выпиской ему от благодарных соседей живительных тумаков по почкам и прочему ливеру. Поэтому он начал неожиданно сильно заикаться и терять в весе. А ночью он спит на целебном сквозняке под «шконкой». Так что через год такой диеты он запросто скинет пару десятков килограмм и подхватит лёгкую простуду в виде туберкулёза. А тогда он попадёт в добрые руки нашего Айболита, который непременно займётся его излечением. Успехов, правда, он на этом поприще не снискает, но переведёт закрытую форму в открытую, плюс, обеспечит несколько сопутствующих недугов, вроде псориаза или экземы. Так что через пару лет мы будем иметь здорового коммерсанта с одним лёгким и покрытого струпьями разной степени гнилости. А там недалеко и до переселения в «Место Окончательной Регистрации Граждан» и дальше — на погост. Что и требовалось доказать.

Мы прошли забор колонии, увитый по гребню проводами и «егозой», вышли на бровку пустыря. Впереди раскинул густые зелёные лапы парк. Если не углубляться, а срезать через газон, можно выйти на остановку, трезвонивших на повороте трамваев.

Павел Петрович слушал внимательно, но по лицу его было видно, что он вынашивает в себе какую-то свою мысль, которую не решается высказать прямо. Он согласно кивал, представляя, какая жизнь ожидает его обидчика, но, видимо, в моей речи не хватало убедительности и экспрессии, потому что он, воровато покрутив седеющей головой, принялся блеять, выискивая обтекаемые формулировки для своей крамольной задумки.

— Это я всё понимаю… Только, и вы меня поймите… Я ж ночей не сплю, извёлся весь. Она у меня поздняя была, единственный ребёнок. И тут такое! И жена сутками напролёт плачет! Не могу я ждать, пока эта тварь сдохнет тут! А вдруг он не «загнётся»? досидит и — на свободу с чистой совестью!

— Так вы чего хотите? — начал догадываться о его хитром плане я.

— Я убить эту сволочь хочу! Сам бы его, гада, порвал бы ногтями.

— Так подождите пятнадцать лет, он выйдет, и — вперёд!

— Боюсь, не доживу я. Да и мне тогда под семьдесят уже будет. Не в силе я буду…

Я посмотрел на него и отметил, что он и сейчас не в расцвете. Явно сильно пьющий, хоть и «работяга». Пашет на каком-нибудь «шараш-монтаже», гайки крутит или мешки таскает. Пока силёнки есть, но водка и депрессия быстро сведут его к логичной кончине. Пока будут тянуться долгие годы ожидания, неумолимое время сотворит своё чёрное дело. Ярость пройдёт, останется тоска и уныние, серость однообразного бытия, которые можно разбавить только забытьём алкоголя. И тогда Павел Петрович Бородин тихо истлеет изнутри. Боль душевная испепелит душу, а яд, купленный за свои же кровные, отравит организм. Тот сгниёт, протухнет без контроля и положительных эмоций, способных немного оздоровить это унылое тело, и его существование закончится.

А Дубинин выйдет на волю.

Это я только ему так браво расписал незавидную судьбу насильника, а всё может оказаться и наоборот. Дубинин пока в полной прострации, осваивает новый свой статус, но вскоре привыкнет, обживётся и приспособится. Такие везде выживают. Начнёт понемногу «быковать», отвоёвывая клочки утраченного комфорта, затем засыплет все инстанции жалобами и прошениями. Наладит каналы «грева» и создаст сеть из алчных, продажных контролёров, чтобы продолжать строить по крупицам сносную жизнь и возрождать авторитет. Так и дотянет до конца срока. А если я «свалю» на пенсию, так сможет и договориться с тем же Калюжным. Хотя, Калюжный тот ещё «правильный». Или он, войдя во власть, изменится, как Янус. А то и нового, со стороны приглашённого «варяга» посадят в моё бронекресло. Тут вариантов много.

— Как мне быть-то? Подскажите, Глеб Игоревич? — сделал брови «домиком» Бородин.

— То, о чём вы меня просите, — задумчиво начал вещать я, — является уголовным преступлением. Не совсем сговор при планировании убийства, но нечто, ему тождественное. Консультацию вы у меня просите по вопросу уничтожения насолившего вам заключённого?

— Он дочку мою изнасиловал! — взвился Бородин. — И убил!!

— Ага. Громче орите. А то не все в парке знают, что случилось у вас в семье. И как с этим бороться с помощью начальника колонии.

— Ой! Извините опять! Не сдержался.

— А вы держитесь. Держите себя в руках. Если вы серьёзно решили довести дело до конца, выдержка и спокойствие вам необходимы, — жёстко выдал я ему отповедь, но и кинул крошку надежды.

— Так вы поможете мне его достать? — заговорщицки посунулся ко мне, нарушая моё интимное пространство Бородин, и я услышал исчезающе тонкий запах солярки и машинного масла, а вот перегара не было.

— У вас есть вариант найти кого-то, кто гипотетически может убить Дубинина. Обратитесь к «смотрящим», найдите авторитета, поговорите с ним. Опишите проблему. Он решит вопрос.

— А как? — вытаращился на меня Павел Петрович с выражением полного отупения.

— В нашу колонию сядет специально посланный авторитетом человек. Он выберет подходящий момент и устранит Дубинина. При удачном стечении обстоятельств, это может быть квалифицировано, как несчастный случай. А вы получите отчёт. Правда, это может стоить больших денег…

— Ой! — опять крякнул Бородин. — Откуда ж у меня такие деньги? Я ж копейки получаю, хватает только за квартиру заплатить, да еды прикупить. А уж про обновки мы с женой и забыли. Так, по праздникам, раз в полгода. Что же делать?

— Думайте, Павел Петрович, — таинственно посоветовал я. — Ответ рядом. На поверхности. Он логически вытекает из ранее сказанного.

Он пошагал параллельно, опустив голову долу и напряжённо соображая, как же убить своего врага, минуя звено с наёмным киллером. А я с удовольствием вдыхал свежесть ещё сочной листвы и любовался игрой светотени под ногами, куда падали дробимые листвой солнечные лучики. Однако сообразил он быстро.

— Это получается, — покачал головой Бородин, — если у меня нет денег на того человека, значит не остаётся ничего, как мне самому сесть в тюрьму? А где гарантия, что меня посадят именно в вашу?

— Вы должны совершить очень опасное преступление. Такое, чтобы сразу попасть на особый режим. Вы же раньше не отбывали срок?

— Нет!! Нет! — взмахнул руками Павел Петрович.

— Значит, как и Дубинин, попадёте в один блок. А дальше — дело техники. Только учтите, я вам ничего не советовал и вообще не видел вас никогда в жизни.

Внутри себя я усмехнулся. Если бы Бородин сподобился таки попасть в блок к Дубинину, я бы мог при случае поделиться с ним богатым арсеналом средств устранения от маэстро Кузнецова. Хотя, если он сядет на «пятнашку», сокрытие исполнения своей мести ему не поможет. Этот точно уже больше не покинет на своих ногах стены колонии. А вообще, это было бы интересно понаблюдать со стороны. Да только опять всё гладко на словах. А жизнь любит преподнести оскорбительные сюрпризы. Его могут осудить на другой режим, если Бородин будет недостаточно убедителен в своём злодеянии. Или случайно отправят по этапу в другой конец страны. Или он вообще испугается и передумает.

— И что я должен сделать? — обмер от открывшейся тёмной перспективы Павел Петрович.

— Ну, не знаю. Убить пару человек. Ограбить банк на большую сумму. Мало ли. Почитайте уголовный кодекс. Там всё написано, за что, сколько и как.

Я шагал и меня одновременно забавлял и пугал странный, иррациональный разговор с папашкой изнасилованной и убитой девчонки. Где же он раньше был, почему «квасил», когда надо было за ней следить и воспитывать? Почему теперь спохватился и решает теперь свою рискованную задумку с самым неподходящим для этого человеком? Он совсем отупел или напротив, осмелел от безысходности и готов на самые отчаянные авантюры? Или просто подошёл к черте Рубикона, и теперь мнётся, не решаясь сделать последний определяющий шаг?

И зачем я впутываю себя в это тухлое дело? Впрочем, я при любом исходе останусь в стороне. Никто не видел меня с ним, никто не найдётся, чтобы подтвердить факт нашей беседы. А поверят скорее начальнику колонии, чем незадачливому первопреступнику и потенциальному киллеру-самоучке. Мне риска никакого, зато бездна перспектив отличной афёры с кровавой местью в эндшпиле! Вот где разыгрываются настоящие трагедии, вот где кипят нешуточные страсти и разворачиваются события, достойные самых смелых приключенческих и детективных романов! Вот где настоящая интрига!

Боже мой, о чём я думаю?!

Только Павел Петрович — не мальчик-одуванчик. Своя голова на плечах имеется. Не я, так ещё кто-то сердобольный подскажет ему такой вариант. А я хоть это сделаю профессионально. И если он хоть немного дружит с головой, то всё сделает правильно. Только самое правильное тут — отказаться от этой бредовой идеи. Прошлое не вернёшь, а месть не приносит удовлетворения. И я обязан ему это сообщить. Просто, как порядочный ближний оступившемуся и почти упавшему ближнему. Так я и сделал.

— Откажитесь, Павел Петрович! — горячо воскликнул вдруг я. — Пока не поздно! Пока вы не совершили страшную непоправимую глупость! Мало того, что вы погубите себя, так ещё, возможно, и не придёте к тому, что задумали! Просто возьмёте и сами перечеркнёте всю свою оставшуюся жизнь! И совершенно напрасно. Не успокоит вас смерть этого ублюдка. Только когда вы это осознаете, будет уже слишком поздно. Лучше в церковь сходите, с батюшкой поговорите. Он вам поможет, наставит на путь избавления…

— Не-е-ет, — помотал головой Бородин. — К попам ходить — только ноги зря бить. Этот упырь мне за всё заплатит сполна! Я от своего не отступлюсь!

— Грех это, Павел Петрович!

— Так кто сейчас без греха?! — хмыкнул он.

— За ваш грех вас и накажут, а не кого-то другого.

— Значит, судьба такая, — философски отмахнулся он, равнодушно не думая об альтернативе отказа и уже решив для себя всё.

— Тогда тут и простимся, — я остановился на перекрёстке гравийных дорожек. — Вам прямо, мне к остановке. Нас видеть не должны.

— Понимаю, понимаю, — поспешно сделал пару шагов в указанном направлении Бородин, а потом, уже издалека крикнул: — Спасибо, Глеб Игоревич! Прощайте!

Я постоял, глядя вслед согбенной кривой несуразной, но решительно удалявшейся фигурке кипящего местью папашки, пока он не затерялся между кряжистыми стволами парковых деревьев. Потом закурил и потопал к трезвону близких трамваев на остановке.

Пока ехал в трясучем шумном от громкоговорителя, гнусаво и сжёвано объявлявшим остановки, думал о прихотливых изгибах переплетения совершенно разных судеб. Ведь никак они не должны были пересечься, настолько разные они были и далеко друг от друга располагались. А вот на тебе, сомкнулись перетёртыми оголёнными местами, сверкнула искра и спаяла абсолютно чуждые линии в одну. И теперь кривая повезла их всех в совершенно непредсказуемом направлении. Едут по нему, влекомые непреодолимыми обстоятельствами и Дубинин, и Бородин, и не знают пока, чем всё это может для них закончиться. Один надеется, что вскоре получит послабления, и вообще наладит свой быт, а там глядишь, и под амнистию какую попадёт или переосмысление закона о возрасте согласия. Другой мрачно упёрся в абсолютно безумную авантюру по свершению возмездия над убийцей своей дочки. И ни один не знает всех деталей. Дубинин не знает, что на него открылась охота. Бородин вообще не предполагает, чем она закончится и вообще, удастся ли? И каждый хочет оказаться на чьём-нибудь чужом месте. Чтобы ходить куда вздумается, быть свободным и не видеть унылые стены узилища и опостылевшие лица сокамерников. Или чтобы страшная неприятность, трагедия с близким случилась не у него, потому что тогда не надо будет уничтожать свою жизнь ради мести.

А вот если бы было можно предложить им поменяться судьбами, согласился бы каждый на такое «шило на мыло»?

Вывод: как ни думай, что чужая судьба счастливее, всё равно проколешься и останешься на бобах. Судьбы, они у всех примерно одинаковые. И погоня за счастьем — всего лишь фантом, сказка про принца и белую лошадь. Или бычка. Самообман и потеря времени на бесплодные мечты. Судьбу на судьбу менять — только время терять, перефразируя известную поговорку, в которой изначально фигурировали мужские гениталии. Потому что по другой пословице — в чужих руках этот важный прибор всегда толще. А народ зря говорить афоризмами не будет, он всегда в точку бьёт.

За окном, наполовину залепленным рекламками и объявлениями, играл солнечными зайчиками в окнах микрорайонов тихий вечер. Автомобили бараньим стадом толклись на перекрёстках, тычась бамперами и слепо безнадёжно порываясь обогнуть своих соплеменников или шустро перестроиться в только что освободившуюся лакуну. Пешеходы прогуливались с колясками или под ручку, кто-то наоборот спешил, молодёжь рисковала на самокатах и скейтбордах. Люди опять бездумно наслаждались теплом и солнцем, которыми щедро и безвозмездно одаривала их природа. И я щурился, добро посматривая на всё это броуновское движение, стараясь не завидовать, потому что и так всё складывалось прекрасно. Пока не заметил прямо за собой цветной листок, приклеенный скотчем к окну. К нам собирался приехать новый цирк, гвоздём программы которого были хищники. На картинке скалилась пуговичными блестящими глазами рысь, устало таращились тигры и в центре композиции сидел на тумбе старый потрепанный лев. Он смотрел прямо, напрягшись перед прыжком.

И эта картинка свернула всё моё хорошее настроение, как кислотная палочка молоко.

Дома уже ждала меня Татьяна, которая приготовила ужин и открыла бутылку вина. Странно, вроде будний день, и мне завтра опять на службу. Впрочем, ей-то — нет. Да и доза на двоих смешная. Только свечей на столе не хватает для полной романтичности. Только вот что-то она напряжена и раздражена, ходит, поджав губу, косо кидает взгляды. Задумала вновь свой нудный разговор о перемене статуса. Что ж, придётся выпить эту кислую пилюлю перед сладким вином, чтобы оно казалось вкуснее.

Пока она бренчала на кухне последними приготовлениями, я откупорил красного и включил телевизор для фона. Попал на выпуск новостей. Международные уже рассказали, теперь проходили по хозяйственным внутри страны. Как всегда бодрые и румяные строители и учёные рапортовали о досрочной сдаче объектов и новых прорывах в науке, что должно было радовать остальное население и отвлекать его бравадой от повышения тарифов и введения новых налогов. Ведь впереди только пятьдесят светлых оттенков будущего, прорва всевозможных олимпиад, спартакиад и универсиад.

Культ-массовый бравурный Ад.

Я же налил себе и ей в бокалы, отщипнул заплесневело-бирюзового сыра с необычным тревожным запахом и неожиданно сносным вкусом. Повозил вилкой в салате с морепродуктами. Различил в нём сопливо-осклизлые бока мидий, розово-нежные крючочки креветок и скрученные спиралями лапки фиолетово-чёрных осьминогов с множеством маленьких аккуратных присосок. Морские гады. Океанская сволочь. Подводная братва.

Новости тем временем неряшливо-криво порвала реклама. Судя по её содержанию, в стране насчитывалось помимо основных двух ещё как минимум три беды. Очень грязная вода, из-за которой засорялись все трубы и покрывались накипью тэны в стиральных машинах. В результате таких стрессов граждане то ли от недоедания, то ли от изобилия нещадно обжирались, после чего у них возникали запоры, вздутие живота и диарея. Судя по плотности роликов, всё это одновременно. Ну и «эти дни», конечно. Тем, кто счастливо избежал всего этого безобразия, ненавязчиво предлагалось прикупить себе очередной автомобиль по цене однокомнатной квартиры.

Татьяна вернулась, поставила к общему натюрморту исходящую тонкими извивистыми клочками пара лазанью, подхватила свой бокал. Тонко и звонко, мелодично ткнула боком в мой, пригубила, коротко сказав:

— За нас!

— Давай, — я тоже отпил кроваво-прозрачного кислого напитка, будто разбавленного и похожего на забродивший сок. — Что за праздник?

— Хочу с тобой поговорить, — она поставила чуть тронутый помадой бокал, почти полный.

— О чём? — напрягся я, уже ожидая нового подвоха, и не ошибся.

— О нас.

— А что с нами не так? — я начал оттягивать начало большой «разборки», прикидываясь дурнее паровоза, впрочем, бесполезно.

— Ты прекрасно знаешь, что с нами «не так»! Не делай вид, что не понимаешь, — это прозвучало без угрозы и очень выдержанно, но с ноткой серьёзности и без намёка превращать всё в шутку. — Про наши затянувшиеся неформальные отношения. Время идёт, мы меняемся, как я думаю, умнеем и, возможно, даже мудреем, а отношения буксуют в стадии студенческой необязательности. Мы переросли, как я думаю, эту наивную золотую пору. Пора брать взаимную ответственность и взаимные обязательства, а не делать вид, что романтика сама всё поставит по местам. Наша связь — не только розовые лепестки и свечи под томную музыку. Пора ей уже выпрыгивать из коротких штанишек.

О как! Началось! Вечер перестал быть томным. Вместо небольшой ни к чему не обязывающей попойки, плавно переходящей в постельные игры, теперь придётся включать аналитический отдел головного мозга и пытаться аргументировано, внятно и убедительно доказывать состоятельность прежнего порядка и отстаивать позиции гражданского брака. И это в тот момент, когда я как раз вышел на распутье, когда мой лабиринт почти построен и остался маленький шаг, чтобы, наконец, разобраться в себе и перестроить себя на новый лад, чтобы дальше как раз и развивать это направление и все вытекающие.

Так я и сказал ей.

— И ещё, после того, как я разберусь в себе до конца, я сразу озабочусь сменой нашего статуса на официальный! Тем более что я и сам уже давно не юноша, и не молодею. А ты хочешь ребёнка, который был бы зачат не только в любви, но и при всех оформленных документах. Чтобы никто не тыкал пальцем и не шептался за спиной!

— Когда же ты уже разберёшься с собой окончательно? И сколько мне ещё ждать этого счастливого дня? — она не собиралась так просто проглатывать высокопарные отговорки, не видя, но чуя подвох.

— Не скажу точную дату, но думаю, до нового года всё решится. И решится положительно, — нарочно увеличил я срок, чтобы иметь время для манёвра.

— И что ты там такого в себе не можешь понять и осознать, если так упорно копаешься в собственном психоанализе? — вновь, как в боксе, короткий разведывательный тычок для проверки плотности обороны.

— Это сложно, — я допил своё пьяно-красное вино, потянулся за бутылкой. — Тебе налить?

— Нет! У меня есть. Так давай вместе попробуем разобраться.

— Спасибо, но я должен сделать это сам. Один. И никто мне в этом не помощник. Всё это очень лично и деликатно, посторонний может только всё нарушить и навредить.

— И я тебе посторонняя? — первый открытый удар с плеча, надо срочно бить в ответ, пока она раскрылась.

— Вот только не надо по стандартной схеме сейчас всё сводить к выводу: «Ты меня не любишь!». Да, в моём внутреннем мире ты занимаешь своё большое место, но никак это место не пересекается и даже не граничит с тем, в чём мне надо самому разобраться. Без обид. Это нужно мне. Нужно мне сделать самому, чтобы потом уже всем стало хорошо и комфортно. И мне до этого остался последний шаг. Некоторые внешние обстоятельства. Как толчок извне, чтобы шагнуть за край и понять, что там новая дорога, прямая и светлая, а не яма с кольями и не тупик.

Мы помолчали, попивая вино. Вернее, я опорожнил второй бокал, а она снова чуть пригубила в один маленький глоток. А телевизор, не зная о нашем сложном разговоре, продолжал весело балаболить:

— К криминальным новостям! Сегодня в своём доме был найден известный предприниматель и меценат, бизнесмен и «фаянсовый король» Андрон Денисенко. Он был убит выстрелом из огнестрельного оружия в лоб. По предварительным версиям, причиной убийства могли стать как размолвки с женой, так и происки конкурентов. Его адвокат заявил…

Показали мельком рассыпавшуюся на пиксели картинку, на которой было трудно что-то разобрать, но понятно было, что бизнесмена «завалили», как кабана на охоте. Прямо в пышном помпезном зале с ажурным чугунным обрамлением потухшего камина, барочной отделкой и резной мебелью. Явно кому-то он недоплатил. Или откусил лишнего. Или лишнего же наболтал. А то и с женой вон поругался…

— Пойми, Глеб, — за паузу успевшая вспомнить заготовленные наработки Татьяна продолжила этот неприятный, как плановый поход к зубному, разговор: — Всё меняется, всё переходит в новую стадию. Более серьёзную и ответственную. А ты стараешься остаться в той, где тебе всё удобно и хорошо. Только тебе одному. Так не получится. Придётся делать новый шаг. Остаться в прошлом не получится, как бы тебе не хотелось. Нельзя вернуться во вчера. Надо двигаться вперёд. Иначе тебя просто подтащит к краю и придётся уже не просто выбирать между вариантами, а делать конкретный шаг. Не дотягивай до ультиматумов.

— Хорошо. Я обещаю, что в ближайшее время всё улажу. И всё решу. Я же не против наших с тобой отношений, и не собираюсь тебя бросать или изменять тебе. Я хочу определиться сам с собой, утрясти свои личные проблемы. А потом уже спокойно решать наши общие.

— Всё это просто слова. Они ничего не значат. И я их уже не раз слышала, просто в других вариациях. Я понимаю, что тебе тяжело, только не думай, что тебе одному во всём мире тяжело, а остальные развлекаются на празднике жизни, да ещё «грузят» тебя по недомыслию своими пустяковыми и второстепенными заботами. У всех могут быть трудности, иногда очень серьёзные. Все делают свой выбор. Всё время, каждую минуту. И иногда он сложен и труден. И даже болезнен. Только надо всё равно его делать, чтобы движение вперёд, развитие не останавливалось. Остановишься и — всё, ты завяз, застрял в этом болоте однообразия. Вскоре начнётся сначала незаметная деградация, а потом это приобретёт лавинообразный необратимый характер. Это я тебе, как медик, говорю!

— По-моему, ты сгущаешь краски. Утрируешь и давишь без причины, — я опять долил себе вина, которого в бутылке осталось теперь всего на полбокала.

— Хорош «бухать»! — кажется, она осталась недовольна промежуточным результатом беседы и вновь задумалась, обкатывая в голове новую атаку.

— Известного одиозного лидера неформальной общины «Гвозди Гроба Господя», известной так же, как просто «Г-Г-Г» по аналогии с расистской организацией «Ку-Клукс-Клан», Фёдора Дмитриева, сегодня подвергли публичному остракизму сторонники движения прохристианской религиозной секты «Христово воинство». Они затащили лидера бесовской, по их определению, шайки в припаркованный возле одного из столичных парков отдыха «минивэн», где силой совершили с ним обряд «изгнания демонов», — повеселил тяжело замолчавших меня и мою подругу неунывающий «ящик». — Обряд, который, кстати, производили дипломированные медики, заключался в одновременных процедурах принудительной гастроэвакуации и гидроколонотерапии. Простыми словами, Дмитриеву разом промыли желудок и кишечник, после чего, выпустили в парк, где с ним и случилось облегчение ото всех скрытых внутри него «демонов». Видео с «Ютьюба» уже набрало миллион просмотров…

Тут же включили то самое видео, где «демоны» как раз покидали несчастного Фёдора, так неудачно попавшего в лапы вражеских контрагентов. Конечно, всё вновь было покрыто пикселями, но, судя по звукам, рвота и дефекация проходили одновременно и вполне успешно. Полные штаны демонов. Куда катится этот мир? В средневековье? Так он оттуда толком и не вылезал. Ещё глубже? К трём слонам и черепахе? Прямо в глубокую черепашью клоаку, куда никогда не заглядывало солнце. Только туда и могут завести человека его неистребимое любопытство или непроходимая глупость. Впрочем, тут любопытство корыстно, а глупость насаждается сверху. А те, кого гонят прямиком в задницу, слишком заняты взаимным изгнанием «демонов», чтобы оглядеться и понять своё реальное положение.

— Я не хочу на тебя давить, — сообщила Татьяна спокойным, отстранённым тоном. — Я терпеливо жду. Но ждать бесконечно я не могу и не собираюсь. Поэтому мы сделаем так…

Я напрягся и приготовился. Вот сейчас и начнётся та самая кульминация, после которой пойдёт развязка. Что же она там себе такого напридумывала?

— Мы подождём, пока ты определишься сам с собой и уладишь внутренние разногласия. Подождём, скажем, месяц. Хватит тебе месяца?

— Ну-у-у… — я неопределённо покрутил ладонью в воздухе.

— Значит, чтобы стимулировать твои мыслительные процессы, оговорим чёткий срок. У тебя впереди месяц. После чего ты даёшь мне свой ответ, будем мы менять наш статус или нет.

— Что тебе это даст? — не понял, куда она собирается дальше вывернуть, но точно чуя, что она вытащила далеко не последнего козыря из рукава, попробовал уточнить я.

— Мне это даст лишь чёткий срок исполнения нашей договорённости, на основании которой я получу от тебя твой вариант ответа.

— Так. Интересно. То есть, у тебя есть план на оба варианта ответа?

— Вне зависимости от того, какой ответ ты дашь, я собираюсь через месяц увольняться из колонии.

— Зачем?

— Затем. Я уже подыскала себе другую работу, ничуть не хуже этой. Зарплата такая же. График, правда, немного отличается, но мне так будет даже лучше. Вот почему я собираюсь увольняться.

— Не лукавь! — строго помахал я пальчиком. — Если зарплата такая же, то какой смысл тебе увольняться с нашего тёплого места? Что, там есть потенциал для карьерного роста? — я уже примерно понял, куда она клонит.

— Какой у меня может быть карьерный рост? — невесело усмехнулась моя ведьма. — Я увольняюсь не потому, что мне надоела эта работа, и не потому, что есть какие-то новые перспективы. И не потому, что подвернулось место, и оно может уплыть, если я прохлопаю ушами…

— Да! Я понял! — перебил её я. — Ты, в первую очередь, увольняешься потому, что надеешься на мой положительный ответ, и ждёшь, не дождёшься, когда я поведу тебя под венец.

— Молодец, — кисло скривила она рот. — Оценка: «пять»!

— Ты просто хочешь меня удивить, поразить и вдохновить, показав, что тебе это так жизненно важно, что ты самоотверженно предприняла самые радикальные шаги к нашему общему семейному счастью, раз уж тебе попался такой нерешительный и сомневающийся, рефлексирующий недотёпа. И ты, сильная, независимая женщина, взяла ветрила и руль своей крепкой недрогнувшей рукой, чтобы нашу лодку не разбило о быт и вынесло в гавань благоденствия и любви.

— Не начинай, — поморщилась Татьяна. — Напился — веди себя прилично.

— Да что тут пить? — я повертел пустой бутылкой, глядя в неё, как пиратский капитан в подзорную трубу. — Даже в голове не зашумело!

— Но ведь кому-то надо брать на себя роль ведущего, если ты устраняешься от того, чтобы стать хозяином и вождём.

— И чего тебе так припёрло? — продолжал осторожно сканировать ситуацию и её причины я.

— Я не намерена ждать от моря погоды бесконечно. Этот порочный круг должен быть разорван. Я тебе уже говорила, всё меняется, и моё отношение к этому — тоже!

— Хорошо! — я пошёл «ва-банк». — А что ты будешь делать, если спустя месяц я, всё взвесив и прикинув, рассудив здраво, подсчитав все «за» и «против», и окончательно созрев, отвечу тебе отказом? Не стану жениться? Смысл тогда тебе увольняться?

Она посмотрела на меня долгим изучающим ведьминым взглядом, проверяя по мимике и мелкой моторике, не издеваюсь ли я просто так, от скуки, над ней, и какова истинная цена моим смелым заявлениям. Только я сейчас не шутил. Мне было просто до чёртиков интересно знать её скрытые мотивы, чтобы на основе этого знания строить свою будущую политику, при раскладе в её пользу, в корне меняющую всю мою и без того не размеренную жизнь. Проще говоря, мне тогда придётся взваливать на себя ещё и этот воз новых суетных и обрыдлых забот.

А мне ещё надо достроить свой лабиринт.

— Смысл мне увольняться есть при любом варианте твоего ответа, — веско и непререкаемо сообщила она, будто речовку на пионерском собрании читала.

— Ну, при варианте, когда я соглашаюсь жениться, тут всё понятно, — принялся я вынюхивать её тайный план. — А что изменится, кроме места работы, если я передумаю? К чему тогда тебе метаться?

— А вот это ты узнаешь только тогда, когда окажешься настолько подлым подонком, что передумаешь на мне жениться! — хитро и зловредно оскалилась она, теперь совершенно как настоящая ведьма.

— Есть что-то, чего я не знаю?

— Есть много, милый, в этой жизни, о чём ты ни хрена не знаешь! — теперь она открыто издевалась, бравируя своей тайной. — Только учти, отказ тебе даром с рук не сойдёт. Ты очень сильно пожалеешь о таком опрометчивом решении. Так что думай, любимый, и думай глубоко и задумчиво, думай правильно.

— Похоже на шантаж и угрозу, — закипая понемногу изнутри, как чайник на медленном огне, подвёл я итог нашей такой странной, прихотливо извивистой беседы, впрочем, на сегодняшний день для меня — не первой, если считать Бородина с его идефикс по поводу кровной мести.

— Это только тень шантажа и призрак угрозы, — развила тему Татьяна, сев на своего любимого конька. — Настоящие неприятности к тебе придут по факту. Учти, если ты откажешься, я прекращу с тобой любые отношения, кроме официальных, но те будут далеко не лицеприятными для тебя. И это может очень сильно и надолго выбить из колеи человека с такой тонкой душевной организацией, как у тебя!

Её иногда, при наших редких ссорах, пробивало на такого рода безжалостный и беспощадный, многоходовый стёб, похожий на китайскую шкатулку с множеством секретов в виде двойного дна и выскакивающих из потайных отверстий отравленных игл. И вступать с ней в полемику было бесполезно. Я мог бы, конечно, путём долгого убеждения, опровержения и ловли на факты загнать её почти в угол, но и тогда у меня не было бы шанса переубедить её в обратном и склонить к тому, чтобы она изменила свой план. Потому что, даже будучи неоднократно прищемлённой в углу, гораздо более узком и безысходном, она просто вероломно меняла правила игры. Классика: «ход конём по голове!».

И настроение моё совсем упало, как барометр в штиль. Или он падает перед бурей? В моём случае, уместнее второе. Испортился, утёк между пальцев прямо в щели ливневой канализации досады мой бодрый позитивный настрой. Пропало желание радоваться жизни, бездумно веселиться и любить её озорное тело. Теперь эта ведьма была мне неприятна. Вся её недоступно-величавая, подчёркнуто отстранённая поза, холод в серых глазах, отчаянно яркая рыжина водопада волос. И весь запланированный интимно-сказочный вечер потускнел, покрылся зелёной патиной тоски и «неуюта». Прогорк, как масло, став натужно угловатым, неудобно бессмысленным, потраченным зря.

И покрылись заветренной катарактой салаты из морской дряни, подсох, закаменел по граням мраморный сыр, став похожим на руины откопанного дотошными археологами города. Вино измарало внутренние стенки бокалов неопрятными подтёками. Тусклый свет из окна заставлял невольно ёжиться и щуриться в приступе куриной слепоты, а телевизор гугниво бубнил своё бесконечное и бестолковое жёваное толокно в уши.

И я тяжело замолчал, не давая ей лишнего повода больно меня уесть и зло уколоть. А Татьяна подождала немного, готовя новый поток упрёков, покатала бокал основанием по столу, потом заскучала. Я видел, как её распирало внутреннее тайное знание и большая охота по этому поводу прокатиться по мне тяжёлыми колёсами своего остроумия. Только и в горячке своих нападок она опасалась ляпнуть лишнего, хладнокровно сдерживалась, наливаясь тяжёлым свинцом выжидания. Она имела пиковый туз, который готовила на финал чемпионата, как последний неопровержимый аргумент. И ещё останавливало её то обстоятельство, что козырь этот будет уронен на стол лишь тогда, когда мост нашей связи будет уже гореть, подожженный моим отказом. Не того калибра эта карта, чтобы бросать её бездумно, походя. Она зреет не для хохмы, она, как летальное оружие, убивает наповал. Вот такая внутренняя борьба текла сейчас в моей непростой подруге-ведьме, а я, усталый полупьяный вампир, совершенно не хотел ещё раз получать осиновые колышки в шкуру. И я молчал, слепо глядя в экран телевизора, где бездарно кривлялись плоские картонные персонажи очередного говносериала.

И сумрак наступающей ночи осторожно крался к нам через окно.

Татьяна поняла моё настроение, да и сам была совершенно не настроена идти по той дорожке, которая в обычные наши встречи вела к расслаблению, игривости и милоте. Заканчивалась она в постели, а желания такого ни у неё, ни у меня не осталось. Пропал наш вечер. Не те звёзды в небе сошлись, не те магнитные бури ударили в голову. Вот такой он, призрак семейного счастья. Далеко не романтичный и ничуть не идеальный.

Она собрала посуду, сходила на кухню, где выдавила из себя примерную хозяйку и помыла всё это морское безобразие и сырные обломки. Вместе с испачканными бокалами. Говорят, истина в вине, но её смыло потоком воды и жидкого мыла, не успев дать нам откровение и понимание. А, скорее всего, её там и не было никогда. Истина не прячется на дне бутылки, она прячется за спиной старого пыльного ржавого льва, сидящего на облупленной рваной тумбе. И только преодолев своего льва, подобно благородному и смелому Ланселоту Озёрному, всю жизнь искавшему святой Грааль, можно узреть её ускользающий вдаль силуэт. И продолжать гнаться за ней в надежде постичь её сущность. Много ли тех, кто догнал? Не думаю. Мой Грааль опустел, и это меня печалит.

Потом она ушла, сухо попрощавшись, а я, выждав четверть часа, побрёл в ближайший минимаркет за добавкой. И уж конечно, это было не вино. И пил я свой виски под щебет в тысячу голосов, переключая каналы, ища, пусть не истину, но хоть приличную передачу, чтобы порадовать не самолюбие, а хотя бы глаз. И не находил. Кругом одна унылая тупая болтовня, идиотия кино и маразм политических обзоров.

А потом случайно попал на местные новости, специальный выпуск, прямо-таки, горячий свежий пирожок. Диктроша в убогой студии с корявым логотипом, символизирующим местную нашу достопримечательность, захлёбываясь от восторга словами, верещала:

— Только сейчас стали известны подробности дерзкого и беспощадного нападения на одно из отделений банка, находившееся по адресу, улица Древесная, дом двадцать один. Как сообщалось ранее, перед самым закрытием туда вошёл неизвестный пожилой мужчина, который достал немецкий автомат времён Второй Мировой войны, и приказал выдать ему всю имевшуюся наличность. На вызов тревожной кнопки в зал ворвалась охрана и произошла перестрелка. В результате неё один из охранников был убит наповал. Второй укрылся за стойкой. У мужчины, которого, как стало известно только сейчас, звали Павел Бородин, заклинило его оружие после первой очереди. Когда он попытался передёрнуть затвор, а потом зачем-то выкинул автомат, второй охранник выстрелил и попал ему в голову. Бородин скончался на месте. Как сообщают очевидцы, он намеренно убил охранника и собирался после инцидента с заклинившим оружием сдаться, поняв, что дальше нет смысла сопротивляться, но второй охранник действовал стремительно и не смог адекватно оценить изменившиеся обстоятельства. Кроме нападавшего и убитого сотрудника охраны банка, никто больше не пострадал…

Вот это да!

Выходит, Павел Петрович оказался очень проворным стариканом! И решительным! Только поспешность сыграла с ним злую шутку. Или просто так сложились и его несчастливые звёзды. Никто не понял его истинного мотива. Он пришёл не за деньгами. Он явился за сроком. И действовал очень умно. Вот только интересно, где он раздобыл свой «МП-40» или что там у него было? Купил у какого-то «чёрного копателя»? или это наследство его боевого дедушки-ветерана, до поры прикопанное в огороде? Не важно. Важно то, что он очень убедительно сыграл свою роль. А прокололся на непредсказуемом «человеческом факторе»! Он убил охранника, что уже вкупе с попыткой разбоя вменяло ему особый режим по тяжёлой статье, видимо, снарядил полмагазина, чтобы подумали, что патрон заклинило. А потом демонстративно импульсивно дёрнул затворную раму, и в отчаянии отшвырнул пустой «Машинен Пистоль» в сторону. Но второй охранник совсем потерял голову и влепил ему пулю в «макитру». Теперь и его могут захомутать по статье о превышении пределов, хоть и маловероятно. Просто впаяют выговор за нарушение правил применения оружия.

А Дубинин так и будет сидеть себе под «шконкой» и не знать, какие шекспировские страсти вокруг него тут разгораются. И возможно, счастливо доживёт до своего последнего звонка, который откроет ему дорогу на светлую и прекрасную волю. И только я теперь буду вновь размышлять, нет ли тут и толики моей вины. Пока лабиринт ещё крепок, но один основательный толчок я уже зафиксировал. Такой, что посыпалась штукатурка и дрогнуло под ногами. Лев бросился на стену. Хорошо, что бутылка виски смягчила и сгладила удар, выстелив стены мягким матрасом равнодушия.

За это надо выпить!