Городская окраина
В Рио мы на этот раз не засиживались. Хотелось попасть в такие места, где есть растения, совсем отсутствующие в умеренных широтах.
Нас привлекало познакомиться с мангровой — особым, прибрежным, — вернее даже, прибрежно-водным типом тропического леса. Для этого нужно было совершить поездку в глубину бухты Гуанабары.
Автомобиль помчал нас сперва по набережной, затененной великолепными фикусами. Кроны их так густы, что совсем не пропускают солнца, а корни выступают на поверхность земли и, извиваясь, отходят от ствола, создавая дереву прочную опору.
Миновав широкую набережную, где машины шли по четырем асфальтовым полотнам (на двух из них движение — в одном направлении, на двух — в другом) со скоростью не менее шестидесяти километров в час, мы попали в узкие улочки и переулки старого Рио.
Здесь сразу езда почти шагом — машины скучиваются на поворотах и перекрестках. Потом на короткое время мы вырвались на широкую набережную канала, обсаженного молодыми королевскими пальмами.
Было еще раннее утро. Поперек серого асфальта мостовой упали черные тени пальмовых стволов. Сложный теневой узор их перистых крон переплетался с цветущими лианами, обвивающими парадные подъезды особняков богачей.
Вскоре мы свернули в сторону, миновали несколько улочек и попали в заводской район города. На сотни метров тянутся тут глухие кирпичные стены складов, закопченные бетонные корпуса фабрик и заводов.
Вскоре промелькнула конечная остановка городского автобуса. За нею сразу оборвалась асфальтовая мостовая, и наш автомобиль начал стучать рессорами, прыгать на ухабах и скрести дифером по земле в глубоких колеях.
Справа от дороги, на плоской, сырой и заболоченной равнине, скопились в полнейшем беспорядке фавеллы — жилища рабочего и безработного люда. Эта низина не разгорожена колючей изгородью, — она никому не принадлежит, ни для какого землевладельца она не представляет приманки.
Можно поражаться изобретательности жителей этого района, о котором ничего не говорится в путеводителях по Рио. Есть поговорка — «Голь на выдумки хитра». Из чего только не построены здесь дома?
Хмурые ребячьи рожицы провожали глазами нашу машину, когда мы ехали по узкой кривой улочке, среди беспорядочно разбросанных фавелл.
Колеса вязнут в сыром песке, хрустят под ними раковины моллюсков, выброшенных морем: мы выехали уже на полосу, заливаемую водой прилива. Еще несколько десятков метров, и приходится выйти из автомобиля, иначе он завязнет на илистом берегу мелководного залива.
Мы у цели. В полукилометре от берега виден островок, окаймленный низкими деревьями. Ветви деревьев — так кажется издали — не то растут из воды, не то погружены в нее концами, смыкаясь в густую поросль. Это и есть мангрова.
Обезьяны
Пройдя еще немного по берегу, мы увидели ожидающую нас моторную лодку. Она принадлежала Медико-биологическому институту Освальдо Круца. В качестве моториста в лодке находился лаборант обезьянника, который и располагается на интересующем нас островке. Застучал моторчик, и через несколько минут мы уже высаживались на берегу. Несколько десятков обезьян устроили нам бурную встречу. У них выработался прочный условный рефлекс: когда стучит моторка, то приезжают люди и привозят им пищу.
В первую очередь обезьяны бросились, конечно, к знакомому им лаборанту. Потом уж они стали осаждать нас, ожидая, что и мы дадим им еды. У многих мартышек и более крупных обезьян были детеныши. Они не расставались с матерями, уморительно восседая у них на спине. Некоторые, крепко уцепившись «руками» и «ногами» за шкуру матерей, висели у них под шеей и грудью.
Мартышки завели на острове свои порядки…
Лаборант рассказал, что раньше на острове были посадки бананов и некоторых плодовых деревьев. Но вскоре после того, как здесь создали обезьянник, мартышки завели такие порядки, что от бананов и других плодовых не осталось и следа; на их месте разрослись дикие деревья и кустарники.
На острове есть маленький домик-лаборатория. В нем пытались было хранить продукты для четвероруких обитателей острова. Вскоре пришлось отказаться от этого, так как обезьяны неизменно пронюхивали, что в доме имеется пища. Они, выломав кусок стены или крыши, разворовывали всё, что бы там ни было.
Обезьяны в тропических странах пожирают и портят огромное количество плодов, идущих в пищу человеку. В районах плантаций они представляют серьезную угрозу для урожая, иногда даже более страшную, чем саранча в странах Передней Азии.
На многих обезьянах мы видели рубцы от разрезов и еще свежие, недавно зашитые раны. Это следы опытов, которые производятся сотрудниками Медико-биологического института.
Обезьяны ненадолго отвлекли наше внимание. Мы поспешили к чаще низкорослого леса, окаймляющего остров.
Сперва мы прошли довольно широкую полосу хрустевшей под ногами почвы, покрытой вспученной корочкой и белыми выцветами соли. На этой полосе росли редкие низенькие безлистные растеньица с сочным буровато-зеленым стеблем. Мы узнали в них старого знакомого; это был солерос (Salicornia Gaudihaudiana из семейства маревых). Это растение мало отличается от травянистого солероса (Salicornia herbacea из того же семейства), растущего у нас в СССР по морским побережьям, берегам соленых озер и на мокрых солончаках в пустынях. Сходные условия жизни (обилие солей в почве и близкий к поверхности уровень засоленных грунтовых вод) определяют сходство внешнего облика обоих видов солероса.
Альгодан-да-прайя.
Дальше на почти обнаженной почве были разбросаны низкие распластанные кусты альгодан-да-прайя (Hibiscus tiliaceus из семейства мальвовых). Это ближайший родственник кенафа (Hibiscus cannabinus из того же семейства), который возделывают в Индии, а также в наших среднеазиатских республиках; из него вырабатывают прочное волокно.
Сопровождавший нас ботаник доктор Кастро рассказал, что если пересадить альгодан-да-прайю на хорошую почву, то вместо низенького невзрачного кустарника, какой мы видим сейчас, разовьется большое дерево. Такие деревья мы видели в Рио. У них густые кроны и крупные яркокрасные цветки, как у мальвы.
Океанская вода доходит до того места, где растет альгодан-да прайя, только изредка, — во время высокого прилива. Поэтому место, на котором мы стояли, рассматривая кустарник, было лишь сырое. Но вот мы прошли еще немного вперед, и под ногами стали выдавливаться мокрые расплывчатые следы. Вскоре ноги стали вязнуть в липком иле, а еще через несколько шагов башмаки зачавкали, — мы шли по воде, застоявшейся тут от морского прилива.
Но и тут, в иле, покрытом тонким слоем морской соленой воды, жили растения, да еще какие интересные!
Дыхательные корни и живородящие деревья
Перед нами торчали, возвышаясь над водой на 10–12 сантиметров, дыхательные корни сиририты (Laguncularia racemosa из семейства комбретовых). Корни имеют толщину 2–3 сантиметра, поверхность их ноздревата.
Илистая, пропитанная соленой океанской водой почва, на которой растет сиририта, лишена воздуха, необходимого для жизни растений. Дыхательные корни построены из особой ткани, улавливающей воздух из атмосферы. Растение «дышит» посредством этих замечательных корней.
Наглядевшись на эти «растительные легкие», мы рассмотрели самое сиририту. Это невысокое, похожее на куст, сильно ветвящееся почти от земли деревцо высотой в пять-шесть метров. Листья его ничем не замечательны, — овальной формы, кожистые, блестящие. Цветков не было уже, а мелкие, еще не зрелые плоды плоскоовальной формы сидели на коротких плодоножках у основания листьев.
Сиририта .
Заросль становилась всё гуще, продираться через нее было всё труднее. Мы с трудом добрались до полосы, где обладательница дыхательных корней растет вперемежку с сириубой (Avicennia nitida из семейства вербеновых). В отличие от сиририты, сириуба — невысокое деревцо с одним стволом, ветвящимся на втором-третьем метре от земли.
Двигаться дальше вперед мы уже не могли: ноги совсем увязали в грязи. Мы собрали гербарий со всех растений, а когда выбрались снова на сухое место, то уже старались не смотреть на свою обувь и брюки.
Но мы не дошли до самой воды, а там были еще интересные для нас растения. Как до них добраться? Доктор Кастро пригласил нас осмотреть мангрову со стороны океана.
Манге.
Обезьяны уже не проявляли никакого интереса к нам, и мы без помех уселись снова в моторку. Проехали подальше от места причала, чтобы найти более типичные участки мангровы.
Внешнюю полосу мангровых зарослей образует манге (Rhizophora mangle из семейства ризофоровых) — тоже интереснейшее растение с приспособлениями уже совсем иного рода. У него ходульные корни, и оно «живородящее». Что же это такое? Если ехать вдоль мангровы в пору прилива, то видно, что ветви густой заросли опущены в воду, кусты как бы плавают. А во время отлива под густым, нависающим над водой зеленым пологом видны сходящиеся вместе косонаклоненные корни-подпорки. От места их соединения начинается собственно ствол дерева манге, образующего густую и ветвистую крону, которая вплотную смыкается с соседней. Дерево, таким образом, стоит на ходулях, поднимающих его выше уровня воды во время прилива.
Мангровы разрастаются обычно там, где нет сильного прибоя, — в глубине бухт и заливов. Но всё же приливно-отливные движения воды обладают достаточной размывающей силой, и в таких тихих местах под воздействием приливов и отливов у манге и выработались эти ходули; их роль — удерживать растение в зыбком илистом грунте в полосе приливной волны.
Второе приспособление — прорастание зародыша в плодах на самом растении. Плод манге развивает корни и первые листочки, будучи еще на материнском растении. Центр тяжести разросшегося до 35–40 сантиметров тяжелого плода находится в его нижней, заканчивающейся острием, части. Форма плода в это время — чуть-чуть извитая спираль. Оторвавшись от дерева, плод отвесно падает в воду, имея при этом большую скорость и получая благодаря спиральной изогнутости вращательное движение. Он как бы ввинчивается в топкий ил и быстро укореняется. Теперь морской волной или отливным течением его уже не отнесет никуда. Молодое растение будет жить здесь, в полосе побережья, где жили его предки.
Молодое деревцо манге, поднявшись над водой на двух-трех корнях-ходулях, развивает постепенно пышную крону и, по мере своего роста и утолщения ствола, выпускает от нижней его части новые корни. Некоторое время они выполняют роль дыхательных корней, далее же, достигнув дна, упрочиваются в нем и служат дополнительной опорой деревцу.
Был час отлива, когда мы на моторке подъезжали в разных местах «обезьяньего» островка к зарослям основного дерева мангровы. Повсюду ходульные корни манге так густо переплетались, что образовывали совершенно непроходимую преграду. Ноги вязнут в иле, в котором стоят на своих ходулях манге. Скользкая поверхность корней-подпорок покрыта моллюсками, и опираться на них ненадежно. Корни так густы, что человек изматывается, сумев продвинуться всего на несколько шагов.
Осмотрев мангрову на островке, мы отправились в конец бухты, к мангровым зарослям на берегу материка. И там мы наблюдали такую же точно картину мангровы, о которой я рассказал.
День наш был насыщен впечатлениями. Мы набрали много растений для гербария, образцов дыхательных и ходульных корней, плодов манге и других деревьев.
Усталые и перепачканные, но вполне удовлетворенные, мы уже после заката солнца вернулись на берег.
Особенно доволен я был тем, что мы взяли живые, начавшие прорастать плоды дерева манге. Оказывается, ни в одном из ботанических садов мира манте нет. Поэтому непременно хотелось довезти до Ленинграда плоды этого замечательного живородящего растения и вырастить их в оранжерее. Плоды манге жили у нас в сосуде с водой около месяца, но в конце концов погибли.
