Его белые огромные крылья почти закрыли солнце, ему же слепившее глаза, когда, прикрыв ладонью верхнюю часть лица, он наблюдал себя снизу, подглядывая под собственные перья. Это было двойное созерцание и тройное наслаждение: ощущать крылатость полёта, власти над несущей тебя стихией, сознавая, что сам в её власти, и разбора действия в положении лёжа.
— Нирвана! — самонадеянно обрадовался он, ощутив состояние безмерной свободы. — Я птица!
Странный неожиданный хлопок заставил его вздрогнуть и обволакивающая гамма цветов вдруг поблекла, небо стало тяжелей, оно сужалось… словно торнадо, остриём воронки в солнечное сплетение, затем подхватило… и он взлетел… без желания, с ощущением неясной опасности… Кувыркаясь, в ставшем враждебным потоке воздуха, вдруг заметил, как некрасиво сложилось одно из его крыльев… Тогда он решил помочь себе руками и яростно замахал ими вниз верх… но площадь округлого сустава была слишком незначительна, и птица стала падать… Он падал вместе с ней, иногда обгоняя, иногда вырываясь вверх, словно парашютист, снимаемый на камеру и неожиданно открывший купол.
Они падали вместе, он и он же — птица и кинооператор, ускоряясь, как положено, и лицо стрелявшего в них приближалось, вырастая двумя дырками глаз или стволов охотничьего ружья.
У самой земли скорость падения достигла наивысшей точки, приготовившись к удару, он сжался… небо стало белым и однотонным… скучным, словно в больничной палате, а солнце вообще выбежало в форточку и светило, слепило других, там, где в него, в них с птицей, стреляли. Почему, зачем, ведь там — Нирвана, там стрелять не должны?! Там никто, ни кому, ничего не должен, поскольку это не будет иметь смысла, ведь Нирвана полная Иллюзия (Майя), обман и игра сознания.
— Освободись от Иллюзий на пути к состоянию буддства! — Странный, тихий шепот сжал необъяснимым страхом внутренности грудины и пролился каплями пота на лбу…
— Фу… — губы шевельнулись, он сказал это вслух, открыл глаза, восстановил реальность… — "Да… его спальня, комод, запах… Что это было?.. И кто всё же стрелял? Может, петарда? Мальчишки часто балуются за окном!"
Он вытер кончиком пододеяльника пот со лба и усмехнулся…
"Галиматья какая-то не христианская! Надо меньше смотреть перед сном телевизор! И какого… меня так интересуют персонажи моего сна, навеянные, скорее всего переполненным желудком? Жрать нужно меньше на ночь! — подумал он и разозлился: — Не есть, не смотреть, не читать не… Что тогда делать? Ага!.. Спать!.. Ну конечно, как трудно было догадаться! Всю жизнь! Тьфу ты! — выстрелы снова попали в голову. — Мало ли что могло во сне показаться ими, (он вспомнил одесский анекдот про рыбу на базаре) может, тот же метеоризм? — Эта мысль показалась не лишённой смысла. — Мало ли кому захотелось пробить мои растущие крылья? — Эта мысль озадачила более, но он грамотно освободился от неё, перестав мыслить вообще, вернее, решив, что это у него получилось!
* * *
Она услышала, как хлопнула входная дверь и посмотрела на часы…
— Молодец Федька, самостоятельно, без напоминаний, собрался и ушёл. Совсем вырос мальчик! Ой, а завтрак?! Если он его забыл, я опять буду чувствовать себя весь день виноватой, — ей стало немного грустно… она вспомнила, что Фрэд…
Сын не любил, когда его называли Федькой, Федотом, Фёдором, были на то причины, и приучил всех обзывать себя на западный манер — Фрэдом. Ну, Фрэд, так Фрэд, даже внешностью он чем-то напоминал знаменитого солиста группы Queen, но и только… к счастью. Его друзьям, в принципе, понравилось говорить это короткое звучное слово, будто лишний раз, приобщаясь к западной культуре. Не зря ведь русские аристократы в далёкие времена звали друг друга на французский манер и даже грассировали, говоря на русском. Но мода на французов, увы, прошла, француз умер — да здравствует янки — богатый, толстый, с похожей на себя сигарой в зубах, воткнувший нечто подобное — нашему миру, как свободу выбора… с подсказкой — что ВЫГОДНЕЕ выбирать!
Она с грустью вспомнила, что Фрэд скоро окончит школу и уедет учиться в другой город… Как они с мужем будут вдвоём? Старшие друзья утверждают, что именно теперь начнётся их — полная свободы и глубоких ощущений жизнь, и даже СЕКС (раз глубоких) получит, как бы новое рождение, а у них откроется второе дыхание для возни с вновь возродившимся младенцем. У них — то есть у пожилых друзей, именно так всё и было, когда-то; правда, в тот момент они были не настолько пожилыми: им было лишь за сорок. Сейчас им казалось, что "лишь", а десять лет тому… — что с "лишком".
Странная тишина за дверью удивила… дверь должна была бы хлопнуть уже дважды.
— Они что, вместе вышли? — спросила она себя, но "себя" промолчало, может и ответило, но как-то невнятно… если ответило вообще.
Нажав рычажок унитаза, и поправив одежду, Лиза взглянула в зеркало и, кажется, осталась довольна: мешки под глазами несколько уменьшились наливной пузатостью — не зря пила минеральную воду всю неделю. Она открыла дверь и покинула туалетную комнату. Оставалось только накинуть плащ.
— Странно, — обе пары туфель Дмитрия (Дима у нас — муж) стояли на обувной полке… — пыльные, с остатками вчерашней грязи на подошвах, — заболел что ли? — Не снимая своих туфель, она прошла в спальню и подошла к бугорку на кровати. — Митя! — её рука похлопала по пузырящемуся холмику одеяла… — Дорогой, ты ведь опоздал на работу! — Бугорок молчал, как могила. Она снова похлопала и уже более взволнованно сказала: — Милый, твоя, то есть, в принципе, наша премия — тю-тю!.. Ты опоздал в банк и теперь, если конечно жив и ничем не болен, мы не получим сто долларовой прибавки к твоему жалованью!
— Если ты ещё две минуты проторчишь здесь, то мы не досчитаемся и твоей премии, — проворчал бугорок и громко вздохнул… но не разверзся.
— Ты прав, чёрт тебя дери! — она крутнулась на острых каблучках, словно хотела просверлить дырку в полу. — Но вечером… — не договорив и взволновав застоявшийся спёртый воздух спальни своим телом, безжалостно вспорола его плотную затхлость высокой, поднятой бюстгальтером, грудью, вылетела за дверь, схватила с вешалки плащ и, хлопнув плоской филёнчатой древесиной, торопливо застучала каблучками по лестнице.
Дима, чуть привстав, подождал, когда ударит дверь внизу, и откинул одеяло… Подобно одеялу, откинувшись, но на подушку, посмотрел на свои волосатые ноги… их было две — на всей площади, (значит, я правильно написал, что "на свои") и попытался почувствовать себя счастливым…
Тщетно!
Вчера, на работе — в многолитровом банке, — он вдруг ощутил, что глубоко… нет… безмерно несчастен! Почти всю сознательную, на обывательско — мещанском уровне, жизнь, с 9-00 до 17, дурацкая, стремящаяся на встречу каждому клиенту, улыбка не сползала с его лица, она просто оседлала его, прилипла, как маска паяца, как "железная маска", как заржавевшее на всю жизнь забрало… и вечером, дома, он мучительно пытался стянуть обратно, сжатую, местами, за день и растянутую в разные стороны, кожу лица… — смотря телевизор, жуя безвкусный от этого ужин, натягивая пижаму и… даже жену, изредка.
Когда Лиза, видя его гримасы, спрашивала: что с лицом, он жаловался: мол, в банке, наверное, неправильно настроены кондиционеры, и сушат воздух, ну и его кожу, сообща. Не мог же он сказать ей, что просто, смертельно устал улыбаться. Хотя, может, именно она бы его поняла, ведь сама тоже старалась делать это реже или только губами, боясь лишних у глаз — морщинок — смешинок.
— Жаль! — подумал Дмитрий и спустил ноги с кровати. — Говорят, что смех и улыбка продлевают жизнь! А я ненавижу улыбаться, из-за этого разучился смеяться! Но ведь здоровье важнее! Придётся отвыкать от ненависти к улыбке, как от курения или алкоголя. Но ведь я почти не пью и не курю!? Может сделать это, как следует и неоднократно, по Фрэду… не по Фрэду — Федоту, бестолочь, а по Фрэйду! — поправил он себя. — Методом вытеснения: с похмелья начнётся депрессия, а тут мой припасённый заранее смех и улыбка… Так можно и практику открыть — психоаналитика. Ха-ха… лечение от депрессии — работа в банке! Надоело улыбаться — забухал, надоело бухать — работать! А, может, любая работа лечит от депрессии? почему именно — в банке? даже в бочке! любая работа, дающая возможность быть независимым от… ой, от чего же? А ну да, от зависимости работать! Что же получается… зависимость от зависимости? белиберда какая-то! — Он задумался и пока думал, прошёл в ванну… Там он тоже долго думал: стирая зубной щёткой эмаль с зубов, полоща рот дубовым экстрактом, чтобы не только дёсна, но и губы дубились и не спешили дурацки улыбаться. И когда вспомнил, что нужно бы побриться, понял, чего не хватает и в чём выход из зависимости от зависимости. Свобода — только она могла гарантировать исключение зависимости! — Бриться не буду, борода, надеюсь, придётся к лицу! Хотя, собственно, какая теперь разница?! — сказал он и отодвинул в сторону маникюрный набор. — Ногти стричь тоже, пока не станут мешать. Прочь условности, человек столько себе напридумывал обязательств, что не успевает за ними жить. А ведь жизнь — одна, по крайней мере — эта, такая вот — земная! Работу надо найти полегче — сторожем где-нибудь — ночным, чтобы мой свободный облик не шокировал окружающих и наоборот — пугал воров, да хоть и ворон! Но Лизе всё это не понравится… однозначно! — пожевав губами, он шумно засопел, вдыхая огромными порциями и обогащая мозг кислородом для более глубокого анализа. — Ну и хрен с ней; кому не нравится — до свидания, свобода дороже давно подгнивших уз, всё это — сплошное ханжество, лицемерие, и ещё страх одиночества. Привычка, вот главный враг свободы! Сын давно вырос, скоро из гнезда упорхнёт, а я что, опять улыбаться всяким уродам, да хоть и не уродам, а всяким красавцам — опять улыбаться?! Да пошли вы!.. — швырнув полотенце в угол, нарочито не заметив призывно торчащих из кафеля крючочков, он вышел на простор прихожей. Из кухни потянуло запахом остывающего кофе, и аппетит возвестил о себе тревожным гудком под ложечкой. — Вот если бы ещё абстрагироваться от еды, было бы дело, ведь её нужно добывать, а в городе бананы не растут и ананасы, финики, кокосы, колбасные и хлебные деревья, короче всякая вкусная питательная гадость. Возможно, придётся переезжать туда, где растёт, но это тоже не проблема, главное настроиться.
* * *
Дверь открылась наружу, но они вошли внутрь: каждый знал наверняка, что ему делать, особенно дверь.
— Ой, как у вас красиво! — пропищал тоненький голосок, можно даже сказать: прогнусавил. Фрэд этого конечно не заметил, как не заметил бы любой американец, поскольку привык жить в образе, но вот нам — некоторым северянам — славянам, не играющим в Барби и Кенов, этот голосок резал бы ухо своей зажатостью, сдавленностью, то есть совмещением верхней части гортани с носоглоткой. О сколько американских звёзд шоу — бизнеса обладали этим знаменито противным гнусавым темброблоком. Ладно, пусть из их горла вылетают любые звуки, лишь бы в этот момент без слюны, поэтому их имена опустим, а наших героев, тоже не особо поднимая, вспомним…
Довольно и снисходительно улыбнувшись подружке, Фрэд показательно швырнул школьный рюкзак в угол.
— Вот теперь красиво и даже уютно, что гораздо важнее, — сказал он и помог снять подобную ношу с плеч гнусавой девчонки. Чужую вещь он не посмел метнуть вслед своей, а аккуратно прислонил к стене, хоть в этот момент ему так хотелось зафутболить ранец куда-нибудь… в девятку стены, что он предупреждающе схватился за бедро, как бы сдерживая уже начавшееся движение… Совладав с рвущейся на свободу энергией, он предложил гостье пройти в холл…
— "Башмаки" топчутся на работе, так что не стесняйся! Достань, пока, пиво из холодильника, включи телек, упади на диван, я сейчас…
Он вышел в прихожую, собираясь навестить туалетную комнату, погреть унитаз и принять душ. "Не зря ведь притащил Энни на хаус?!"
Энни, по-нашенски, была Анкой, но на пулемёте играть не умела. Вот на нервах, кожаной флейте и в "дурака" — это да!
Тёплый душ смыл пыль школьных коридоров и усталость под ноги Фрэда, сливное отверстие засосало весь этот мусор с жадностью не похмелившегося алкаша, и от предвкушения близких событий его организм возвёл некую преграду на пути спокойно падающей вниз воды… Подождав пока преграда угомонится, он выключил воду и нащупал полотенце… Преграда снова дала о себе знать, соприкоснувшись с щекочущей махровой тканью, но силой воли Фрэд "промайнал" её бунтарскую "виру". Накинув мягкий халат, он вышел в прохладу дома…
Энни увлечённо рассматривала что-то в телевизоре, скорее делая вид, что увлечённо, потому что там показывали какой-то "отстой", так показалось Фрэду, а уж если ему что-то казалось, то должно было казаться всем. В руках девушки потела открытая банка пива; вторая, отпотевшая уже, но всё ещё влажная от конденсата, с новоощутимой лёгкостью упокоилась на столике.
Ножки Энни, слегка раздвинувшись, как бы невзначай, показывали испод коротенькой юбочки жёлтые ажурные трусики, но сама она очень увлечённо следила за телевизионной передачей и словно не замечала появившегося Фрэда, несмотря на его ядовито-зелёный халат. Может, ему стоило заквакать, тогда она и обратила бы на него внимание. Он почти додумался до этой мысли, как вдруг на телеэкран вползла реклама, как всегда не вовремя и как всегда навязчиво. Такой подлости не вынесла даже Энн и с вздохом досады, защёлкала пультом… Фрэд воспользовался промахом телевизионщиков и зелёным духом опустился рядом. Его рука медленно поползла по её бедру… знакомиться с жёлтым гипюром, и тот, кстати, не очень-то был против, всей дырявой душой стремясь навстречу… Ему — гипюру, стало жарко и пришлось раздеться: он выбросил из себя нечто горячее, увлажнившееся и спокойно улёгся на толстом мягком ковре рядом с ножкой дивана. Знакомство состоялось правильно, он радостно и облегчённо вздохнул:
— Вот она — Свобода!
Анна Свoбода, словачка в… ну пусть в третьем, поколении, готовилась принять долгожданный меч — радостно, по-пушкински, чуть стесняясь, скорее для виду, но Фрэд, слишком торопясь, запутался в халате, и она, в смысле — свобода — у входа… судорожно ждала…
Когда пришла пора достичь желаемого, а упорство никогда не разочаровывает "твёрдых" духом, дверь из спальни отца отворилась, и заспанное, небритое лицо, явилось, неся вялое тело на обыкновенной длинны шее, в обрамлении такого же, как и у Фрэда халата, только светло-зелёного.
— Уж не Дюймовочка ли я? Что-то они меня окружили! — должна была бы подумать Энни, если бы ей было до этого сейчас. Но от неожиданности, вместо сказки, она вспомнила собачек в своём дворе: два дня назад они сцепились во время случки, и девчонки говорили, что с людьми, если их напугать, иногда, случаются подобные казусы.
Вспомнив недавние страхи, она дёрнулась изо всей силы, помогая себе руками, отталкивающими грудь Фрэда прочь…
— Ты чего? — вскричал тот, свалившись на пол, поближе к её гипюровым трусикам. — Я ещё не успел… — тут он увидел заросшего щетиной папика, онемевшего от ужаса, и его язык тоже отказал в гибкости, но рот издал некое мычание, типа:
— У-о-ы…
— Чего мычишь мерзавец? — нашёлся сказать, вернее, прорычать Дмитрий и остановился, часто хлопая ресницами… не зная, что рычать и делать дальше. Он зверски осмотрел диван, с вжавшимся в его велюровую обивку, и сразу ставшим маленьким, тельцем Энн, пытавшимся по-армейски быстро натянуть школьную форму, но с испугу, запутывавшимся в ней всё больше, затем подошёл к сыну и, поразмыслив секунду, влепил ему крепкую затрещину.
— Вон!.. — рявкнул он, видимо имея в виду обоих, радостным оскалом наблюдая, как сверкает срамными местами неодетая молодёжь, прячась — один в туалет, другой — в ванную. — Всё матери расскажу! — зачем-то добавил Дима… и ему тоже стало стыдно. Уже удаляясь в свою комнату, он вспомнил юность…