Девятнадцатое августа не задалось с самого утра. Около миллиона горожан не смогли попасть на работу вовремя, потому что один из участков городского коллектора провалился в тоннель метрополитена. Через переходные станции сточные воды залили сразу три ветки, парализовав движение. Ближе к полудню на северо-западные районы обрушился смерч — впервые за всю гидрометеорологическую историю города.
Нужно отметить, что погода в этот день вела себя в высшей степени странно. Вначале казалось, что день будет солнечным и теплым, можно даже сказать, жарким. Около десяти небо внезапно почернело, как перед очень сильной грозой, но уже через полчаса очистилось. Вновь появилось яркое солнце, однако с совершенно ясного неба пошел проливной дождь, который прекратился так же внезапно, как и начался. Затем, буквально за полчаса, столбик термометра поднялся с девятнадцати градусов тепла, до двадцати семи, подул сильнейший ветер, моментально высушивший улицы, парки и крыши домов, отчего поднялась пыль.
Вера Николаевна Савина вышла из подъезда детской музыкальной школы № 5 и невольно зажмурилась от сильнейшего порыва ветра. Послышался легкий шорох песчинок, отскочивших от огромных, зеленоватых стекол ее очков. Бывшая учительница музыки сжимала в руках пачку нот, а в ее потертой сумке лежала трудовая книжка, квитанция из бухгалтерии об окончательном расчете, кошелек и жалоба на директора ДМШ № 5.
Суть ее коротко сводилась к тому, что директриса своими действиями способствует нравственному разложению учеников школы.
Взгляд Веры Николаевны упал на рекламный плакат, изображающий сексуальную брюнетку, засовывающую палец в рот. Слоган сообщал, что «Максим» это: «журнал, издатый для мужчин». Мадам Санина чуть не задохнулась от пыли и негодования.
— Неудивительно, что мои ученицы ходят полуголыми и считают это нормой! - воскликнула в сердцах Вера Николаевна и даже топнула ногой.
Проезжавший мимо роллер с удивлением обернулся на женщину «бальзаковского возраста», одетую в коричневый шерстяной костюм и белую блузку дореволюционного фасона. Это летом-то! В двадцатисемиградусную жару! Казалось, что мадам Савина ушла со съемочной площадки фильма о чиновниках тридцатых годов. Роллер решил сделать еще круг. Ему захотелось посмотреть, настоящая ли коса уложена вокруг головы странной дамочки, орущей на рекламный щит. Однако судьба не предоставила ему шанса. Заглядевшись на Веру Николаевну, молодой человек влетел в фонарный столб.
Странная женщина с косой вокруг головы неожиданно обернулась, сделала несколько шагов в направлении кряхтящего роллера и выпалила:
— Вот так! Чтобы не пялился на разврат!
Больно?! Мало! Надо было носом, или лучше уж сразу тем местом, что глаза заставляет на всякую дрянь смотреть!
Молодой человек с ужасом посмотрел на приближающуюся в нему мегеру. Ее хищно изогнутый красный рот «в нитку», а рука с кипой каких-то тетрадей угрожающе поднялась вверх. Роллер неуклюже перевернулся на карачки, поспешно поднялся на ноги и быстро укатил, повертев пальцем у виска.
— Лечиться надо! — крикнул он, отъехав на безопасное расстояние.
Вера Николаевна беспомощно дернулась вперед, но сообразив, что юного любителя порнографии ей уже не догнать, развернулась, плюнула на рекламный щит и промаршировала в метро.
* * *
Утром девятнадцатого августа уютный бревенчатый коттедж, сосновый лес, теплая, чистая речушка и даже сосед, генерал в отставке, перестали радовать потомственную ведьму.
— Это не может продолжаться! — возмущалась Ариадна Парисовна, выходя из санузла.
Потомственная ведьма открыла дверь уютной веранды и тут же вскрикнула, будто увидела гадюку.
— Ай! Да что же это такое?!
На кухонном столе было письмо! То самое, которое она в пятый раз за утро сожгла, а пепел отправила в канализацию! Депеша в конверте из желтоватой, плотной бумаги стояла, прислоненная к сахарнице, как ни в чем не бывало. Будто бы не жгли ее в печке или пепельнице, облив керосином или на газовой конфорке, целиком или клочками!
— Нет! Тебе меня больше не поймать!
Я не желаю знать, где и во сколько меня ждут очередные проблемы! Не поеду ни на какие мосты, ни на какие кладбища! Во! Видали?! — потомственная ведьма показал северо-западу фигу. — Ни за что не буду открывать!
Разгневанная Ариадна Парисовна бросилась в сарай. На одной из его многочисленных, захламленных полок должна быть банка серной кислоты. Госпожа Эйфор-Коровина открыла дверь пошире, чтобы свет свободно проникал внутрь.
— Ни черта не видно! — потомственная ведьма осмотрела стеллажи. Может здесь?
Она выдвинула из-под нижней полки картонную коробку с красками.
— Ой! — вырвалось у нее от испуга.
Поверх банок с засохшей краской лежало письмо в желтоватом конверте!
— Нет! — крикнула на него Ариадна Парисовна и с грохотом задвинула коробку обратно. — Я все равно найду эту дурацкую банку!
С этими словами госпожа Эйфор-Коровина влезла на какой-то ящик.
— Ой! — она пошатнулась. Письмо поджидало ее на верхней полке!
— Нет! — крикнула еще раз Ариадна Парисовна и решительно заставила желтый конверт жестяной банкой.
Потомственная ведьма взяла ящик, переставила его к противоположной стене и начала осматривать другие стеллажи.
— А, вот она! — госпожа Эйфор-Коровина схватила банку с надписью H2SO4. — И ты здесь!
Упрямое письмо оказалось прямо под емкостью с серной кислотой!
— Ну, иди сюда, — злорадно сказала Ариадна Парисовна, слезла с ящика, поставила банку на верстак, осторожно открыла и опустила туда назойливую депешу. — Вот так-то!
Потомственная ведьма довольно потерла руки, увидев, что остатки письма растворились в бесцветной жидкости. Закрыв опасную емкость, госпожа Эйфор-Коровина пошла в дом, напевая себе под нос танец с саблями Хачатуряна. Возле крыльца она остановилась как громом пораженная. На ступеньках лежало письмо!
— О, Господи! — только и смогла простонать Ариадна Парисовна.
Потомственная ведьма схватила ненавистный конверт, развернулась на пятках, быстрыми шагами подошла к компостной яме соседей и бросила его туда. Вернулась к крыльцу., письмо торчало в двери!
— А-а-а! Не могу больше! — госпожа Эйфор-Коровина схватила себя за волосы и потянула их вниз.
Обессилев от борьбы, она уселась на крыльцо и закрыла лицо руками.
— Если я открою этот конверт, там окажется какое-нибудь дурацкое указание ехать куда-нибудь, — Ариадна Парисовна начала рассуждать вслух, ив конце концов я там окажусь! Но если я не открою письма, тогда не буду иметь ни малейшего представления, куда явиться и никак не смогу туда попасть… Эврика! Положусь на свой склероз!
С этими словами потомственная ведьма направилась в дом, решив, что через некоторое время сама по себе совершенно забудет про это письмо. Если даже ей понадобится его найти — ничего не получится.
— Пропало же так пятьсот рублей, — сказала она сама себе, заходя в комнату.
И не одни они! Все ценности и документы, которые госпожа Эйфор-Коровина убирала куда-нибудь, чтобы «не забыть», исчезали бесследно, но, похоже, только не это письмо!
— Это невыносимо! — возмутилась потомственная ведьма, войдя в гостиную.
Желтоватый конверт красовался на каминной полке, нагло закрыв собой фотографию соседа Семена Степановича, генерала в отставке!
— Я тебя не вижу! Просто не замечаю, — Ариадна Парисовна твердо решила игнорировать прилипчивую корреспонденцию.
Она взяла метелку из перьев и начала обмахивать корешки книг на полках. Дойдя до самой последней, опять наткнулась на письмо.
— Ничего не замечаю, ничего не вижу, — госпожа Эйфор-Коровина повторила это как заклинание.
Повесив метелку на крючок, Ариадна Парисовна пошла на кухню, открыла холодильник… письмо лежит на верхней полке. Двигаясь, будто сомнамбула, потомственная ведьма закрыла холодильник, медленно повернулась и распахнула створки кухонного шкафа. Письмо стояло, опершись на банки с крупой! Госпожа Эйфор-Коровина захлопнула шкаф и бросилась в спальню собирать вещи.
Когда потомственная ведьма вошла в свою самую уютную и любимую комнатку, она тихо осела по дверному косяку. Письмо ожидало ее на подушке.
Схватив сумку с документами, кошелек и ключи от машины, Ариадна Парисовна не оглядываясь, с вытянутой рукой шагала к рубильнику. Отключив во всем доме электричество, закрыв газовый кран и заперев двери и ворота, потомственная ведьма прыгнула в машину. Будто спасаясь от привидений, она мгновенно утопила педаль газа так, что несчастный «Фольксваген» взвыл, и чуть было не заглох, рванувшись с места.
Только выбравшись на шоссе, госпожа Эйфор-Коровина боязливо огляделась по сторонам. Убедившись, что письмо не лежит на приборной панели, не поджидает ее в бардачке и не болтается на ароматической елочке, потомственная ведьма вздохнула с облегчением.
— Оторвалась…
Окончательно успокоившись, Ариадна Парисовна включила радио и, весело напевая, покатила в город.
Возле подъезда городской квартиры ее встретил дворник, который несмотря на ранний час, уже был вынужден опираться на метлу.
— Здрас-с-сьте, — он приветственно качнулся.
— Здрасьте, — ответила ему госпожа Эйфор-Коровина, осторожно огибая коммунального служащего.
Несколько раз Ариадна Парисовна думала о том, чтобы наложить на него антизапойное заклятье, но каждый раз отказывалась от этой мысли. Во-первых, зачем лишать одинокого человека единственной радости в жизни, а во-вторых, если кипучую натуру дворника с утра не умерить, то неизвестно, чем это может закончиться. Дворник, как представитель пролетариата, был крайне озабочен борьбой с «антинародным режимом», но к счастью, после утреннего пива на нее не оставалось сил. Страшно подумать, что произойдет, прекрати он потреблять «успокоительное».
Дворник презрительно посмотрел потомственной ведьме вслед.
— Буржуи… Эй, дамочка! У вас взади торчит!
Госпожа Эйфор-Коровина почувствовала, что у нее холодеют ноги. Она медленно сняла спортивную куртку и схватилась рукой за перила. На спине, скотчем, крест-накрест было приклеено письмо…
* * *
Вера Николаевна Савина отметила возмутительный искусствоведческий факт: как только порнографии исполняется больше ста лет, она теряет непристойность в глазах общества и превращается в произведение эротического искусства, а после двухсот лет вообще становится «классикой». Всех порнографов века XVIII в XX признали классиками! Их абсолютно безнравственные работы, изображающие несовершеннолетних девиц в самых пикантных позах, украсили лучшие музеи мира! Это чрезвычайно возмущало Веру Николаевну. По ее мнению, такие попустительства совершенно не приемлемы. Неужто в XXII веке все грязные картинки класса «XXX», со страниц журналов, «издатых для мужчин», тоже станут классикой и начнут выставляться в музеях?
Мать Веры Николаевны, Зинаида Михайловна, всю жизнь держала дочь в «ежовых рукавицах». Зорко бдила, чтобы «ни с кем ничего» до вступления в брак. Однако, поскольку в 80-х годах, даже в СССР, этот старомодный обычай отжил свой век и в брак все чаще начали вступать, чтобы скрывать последствия этого самого «чего», Вера Николаевна осталась за бортом ладьи семейного счастья. Зинаида Михайловна предвидела и этот вариант.
— Если до тридцати не выйдешь замуж, то целомудрие можно нарушить, ради рождения ребенка, — говорила Зинаида Михайловна сурово. — Договоришься с каким-нибудь приличным мужчиной. Хоть эта помощь и очень деликатного свойства, но чистой душой и телом женщине в этом не откажет ни один сознательный гражданин.
В общем, дожила Вера Николаевна до тридцати целомудренно, играя на треугольниках в малом филармоническом оркестре.
В тридцать попросила дирижера стать отцом ее ребенка, без всяких обязательств. Дирижер отказался. Тогда Вера Николаевна, поджав губы, попросила об этом скрипача-солиста, тот сослался на некоторые проблемы в этой сфере и тоже отказался, но мадам Савина не сдалась. Она твердо знала, что прошлое ее кристально чисто, а цель — священна. Это дало ей силы, чтобы попытать счастья с пианистом, с барабанщиком, с виолончелистом и кларнетистом. Горю Веры Николаевны посочувствовала арфистка. Арфистке было шестьдесят восемь лет и она знала толк в жизни. На сцену всегда выплывала в темно-зеленом бархатном платье, в перьевом боа, платиновом парике а-ля Мэрилин и огромных «тортильих» очках во все лицо. Многие зрители весь концерт только на нее и смотрели. Пожилая Монро, раздвинув ноги, страстно прижимается к арфе, придавая при этом своему лицу самые невообразимые, страстные выражения.
— Зина, ты зря тратишь время. Среди знакомых ты отца для ребенка не найдешь. Здесь же миллион всяческих ограничений! Вдруг жена узнает? Или, может быть, ты сейчас алиментов не хочешь, а потом… мало ли что…
— Да я никогда! — вспыхнула целомудренная Вера Николаевна.
— Ты зря не кипятись, — арфистка элегантно стряхнула пепел с «Примы», которую курила через двадцатипятисантиметровый антикварный мундштук. — Бери лучше путевку и поезжай в дом отдыха.
— Какой дом отдыха? — целомудренные глаза мадам Савиной полезли вверх. — Сейчас же ноябрь месяц! Я что, должна буду целыми днями в номере сидеть?
— Во-первых, ноябрь идеально подходит.
Народу не будет, тебе конкуренции меньше, по принципу «на безрыбье»… ну да ладно.
Во-вторых, ты должна будешь в номере не сидеть, а лежать. В-третьих, обязательно не одна.
— Что?!
Но, увы! В наш испорченный век даже на курорте никто не отважился осквернить такое закаленное целомудрие. Мужчины склоняли головы, терли переносицы, кряхтели, рассыпались в пространных объяснениях, но все как один в итоге отказывались категорически.
Вернулась мадам Савина такой же невинной, как и уезжала. Кроме того, у арфистки кроме длинных рук был еще и очень длинный язык. Месяца полтора Вера Николаевна сносила смешки за своей спиной и сальные шутки в курилке, а затем ушла из оркестра «по собственному желанию», в ДМШ № 5 им. Н. П. Римского-Корсакова, но как мы уже знаем, это учреждение оказалось кузницей разврата.
* * *
— Как? Я спрашиваю, как в таких условиях можно заниматься морально-нравственным воспитанием?! — стучала она кулаком по огромному, полированному столу начальника комитета по образованию. — Как можно прививать подрастающему поколению понятия о приличиях, когда все считавшееся неприличным всего двадцать лет назад, сегодня норма?!
Начальник комитата утирал пот со лба, разводил руками и пожимал плечами. Полчаса назад эта женщина в коричневом костюме фасона догороховских времен и огромных очках в роговой оправе, ворвалась в его кабинет, потрясая кипой нот, начав яростно критиковать современную эстетику одежды. На вид ей было лет сорок, сорок пять. Тонкие, плотно сжатые, красные губы в нитку; блеклые веснушки вокруг острого носа: выступающие скулы; пронзительные серые глаза; огненно-рыжие волосы заплетены в толстую косу, аккуратно уложенную вокруг головы; точеная фигура…
«Пожалуй, если с нее убрать весь старомодный хлам, весьма эффектная получилась бы женщина», — неожиданно для самого себя подумал начальник и тут же сам себя одернул. — «Хотя, нет, пожалуй… Не дай Бог с такой мегерой оказаться где-нибудь… наедине…».
— Э… простите… а чем я могу помочь? — вставил он робко, улучив момент, когда незнакомка переводила дыхание.
— Как?! И вы еще спрашиваете?! Запретить!
— Что запретить? — осторожно поинтересовался начальник, непроизвольно шаря рукой под крышкой стола. Раньше он был кассиром в банке, а там, как известно, под крышкой каждого стола каждого кассира, находится кнопка вызова вооруженной охраны.
— Все! — последовал ответ.
— Все? — брови начальника взлетели вверх.
— Нет, ну кое-что конечно, можно оставить, даже ввести специально, примирительно кивнула головой дама.
Начальник покосился на ее грудь, вздымающуюся и опускающуюся как нос корабля в семибалльный шторм, и с тоской подумал: «Какую женщину загубили!».
— Хорошо, изложите свой проект на бумаге и представьте, как только будете готовы, — сказал он, стараясь выглядеть предельно серьезно и сурово.
— Зачем эта волокита?! — последовал раздраженный ответ.
Тонкая рука с узкой белой кистью и длинными красивыми пальцами легла на стол.
Начальник недоуменно посмотрел на эту руку, затем поднял глаза на ее обладательницу. «Э-э-х… Кто ж тебя так обидел, красавица?», — подумал он, глядя на плотно сжатые губы и круто изогнутые брови.
— Но мы не можем так вот… Э-э…
С бухты-трахты… то есть барахты, взять и запретить, — развел руками главный по образованию.
— Вы — тряпка! — раздалось в ответ.
Начальник такого никак не ожидал, поэтому в первую секунду просто не поверил своим ушам.
— Всего-то нужно ввести правила, запрещающие неприличную одежду! Проще говоря, сделать так, чтобы девочки ходили в школу одетыми, а не голыми!
— Ну, знаете! — начальник начал терять терпение.
Взглянул на незнакомку еще раз и почему-то не смог сдержать восхищенный вздох.
Все-таки вот это вулкан! Какая страсть!
— Голым у нас никто не ходит, — он положил совершенно мокрые ладони на стол, — за этим следит милиция. Поэтому в специальном распоряжении со стороны нашего комитета, не вижу необходимости…
— Вы издеваетесь?! — женщина вскочила.
Ее тонкий красный рот изогнулся подковой. Она схватила свою нотную пачку, замахнулась ей на совершенно вспотевшего чиновника, издала нечленораздельный дребезжащий звук и быстро пошла к двери.
Взявшись за ручку, она обернулась и крикнула:
— Вы мне ответите за потворство разврату! Я на вас найду управу! Я обращусь в средства массовой информации! В органы прокуратуры! В международные организации по борьбе с порнографией!
И выбежала вон, хлопнув дверью.
Начальник только и смог, что шумно выдохнуть.
— У-ф-ф… — затем нажал на кнопку селектора. — Людочка! Принесите мне минеральной воды.
Секретарша сочувственно посмотрела на шефа, который утирался платком, периодически бормоча что-то вроде:
— Что ей было надо? Так и не понял…
Брюки, юбки, в обтяжку, порнография…
Б-р-р! Людочка, по какому вопросу приходила эта женщина? — обратился он, наконец, за помощью.
— По вопросу незаконного увольнения, — тут же ответила секретарша.
— Чьего увольнения? — брови начальника опять взлетели вверх.
— Минуту, — Людочка выскользнула из кабинета, а через несколько секунд вернулась с журналом регистрации посетителей. — Вот. Вера Николаевна Савина, учительница музыки, жалоба на незаконное увольнение. Утверждает, что ее уволили из-за неподобающей одежды.
— Откуда? — брови начальника забрались на рекордную высоту.
— Из детской музыкальной школы № 5, - ответила секретарша.
— Ну и порядки… — вздохнул главный образовательный чиновник. Драконьи!
Людочка, что же они там носят, если костюм этой Савиной «неподобающий»?
— Не знаю. Виктор Аркадьевич, — ответила Людочка, не глядя на шефа.
— Дурдом… — подвел печальный итог начальник. — Кстати, вы, Людочка, сегодня прекрасны, как всегда.
— Спасибо, Виктор Аркадьевич, — сухо ответила секретарша, поправляя полы бесформенного, выцветшего пиджака.
Выйдя из кабинета, Людочка бросила журнал регистрации на свой стол и выдохнула зло:
— Маньяк чертов!
Через месяц после назначения Виктора Андреевича, все сотрудницы комитета, одна за одной, начали облачаться в страшные, бесформенные балахоны, делать гладкие прически и постепенно сводить на нет пользование косметикой и парфюмерией. Все молодые девушки уволились «по собственному желанию» в течение следующих двух месяцев. Дело в том, что, завидев очертания женской фигуры, Виктор Андреевич совершенно терял контроль над собой, а если еще чуял запах духов!.. Первые дни Людочка спасалась от начальника, буквально, бегством в женский туалет. Затем он к ней немного привык, да и она сама усвоила некоторые правила: не смеяться, не улыбаться, не смотреть Виктору Андреевичу в глаза, одеваться как можно страшнее, не душиться. И то… Секретарша тяжко вздохнула. Если не возраст, давным-давно бы уволилась! Не так-то просто найти работу в пятьдесят три года.
— Только бы до пенсии досидеть, — жаловалась она 54-летней бухгалтерше.
— И не говори, — вздыхала та, надевая на нос огромные очки с зеленоватыми стеклами. — Хоть в навозе перед рабочим днем валяйся!
— Боюсь, от этого станет только хуже… — бросила загадочную фразу Людочка.
* * *
— Здравствуйте, — Вера Николаевна, прорвав наружную охрану и, раскидав десяток секретарей, влетела к редактору новостей областного телеканала. — У меня для вас есть материал!
— В самом деле? — спросил редактор.
Он опустил очки на кончик носа и внимательно оглядел вошедшую даму с ног до головы. «Пожилая стерва», заключил редактор в результате осмотра. Рыжая коса вокруг головы, толстенные очки, плотно сжатые губы, кошмарный костюм и белая блузка, застегнутая до самого подбородка — мрак!
— В детской музыкальной школе № 5 распространяют порнографический образ мышления, а комитет по образованию потворствует разврату! — заявила мадам Савина.
— В самом деле? — редактор приподнял брови и нажал кнопку вызова охраны.
— Да! — Вера Николаевна бухнула на стол свои потрепанные ноты.
— Ив чем здесь новость? — флегматично поинтересовался редактор, с единственной целью потянуть время до прихода охранника.
— Этому надо положить конец! Вы обязаны это сделать! — мадам Савина села за стол и уставилась на представителя четвертой власти.
— В самом деле? — тот непроизвольно отпрянул назад.
— Что вы заладили «в самом деле», «в самом деле»?! Делайте что-нибудь!
— Что? — редактор постарался придать своему оплывшему лицу заинтересованное выражение.
— Положите конец! — Вера Николаевна с размаха стукнула кулаком по столу.
— Ни за что… — вырвалось у редактора. — То есть, я хотел сказать, конечно…
— Вызывали, Максим Карпыч? — в кабинет вошел охранник.
— Спасибо за интересный рассказ, — облегченно вздохнул редактор и кивнул Вере Николаевне. — Наш сотрудник покажет вам выход.
— И вы туда же?! — голос мадам Савиной исполнился горечи. — Значит, вы тоже в этом участвуете?! Вы хотите полного развращения молодежи?! Вот вам!
И Вера Николаевна, что было сил, огрела Максима Карпыча нотами по голове.
— Долой порнографию и пропаганду развра-а-ата! — кричала мадам Савина, приземляясь на газон перед телецентром. — Я этого так не оставлю, я привлеку общественность!
Погрозив кулаком «губителям нравственности», Вера Николаевна отправилась на главную городскую площадь.
* * *
Мрачная как туча Ариадна Парисовна сидела в своем рабочем кабинете за столом.
Письмо лежало перед ней.
— Ну ладно, я тебя открою, — сказала потомственная ведьма густым басом. — Но все равно никуда не поеду!
Госпожа Эйфор-Коровина протянула руку к конверту, но в последний момент передумала.
— Нет, сначала попробую последнее средство! Такого не выдержит никакая магия.
Сказав это, потомственная ведьма положила письмо в сумку. Через пятнадцать минут она уже подъехала к метро, купить удостоверение санитарного инспектора.
— Фотографию надо, три на четыре, — лениво сообщил продавец документов. — Возьмете, может, на всякий случай, еще удостоверение пожарного инспектора? Есть «почетные доноры», вот «контролер на транспорте» тоже очень хорошо разбирают…
— «Пожарного» еще возьму, — поразмыслив, решила Ариадна Парисовна.
— Здесь все то же самое, что у санитарного, фотография три на четыре. В ателье через дорогу делают поляроид на документы. Подходите с фотографией, все оформлю.
— Спасибо, — пробормотала потомственная ведьма.
— Если еще что-нибудь возьмете, могу все за стошку отдать, — предложил услужливый продавец.
— А удостоверения почетного ликвидатора, или чернобыльца есть?
— Щас нету, но они уже отходят, — махнул рукой торговец, — возьмите лучше «почетного спасателя России», корка в натуре отпад, к ней даже значок прилагается.
— Вы что, любой документ можете состряпать? — поразилась Ариадна Парисовна.
— Ага, — кивнул развязный парень в бейсболке и круглых черных очках, хоть «инвалида 1812 года».
— Давай инвалида 1812 года, — улыбнулась ведьма.
— Какой группы? — на лице торговца ни тени иронии.
— Первой, — Ариадна Парисовна заморгала глазами, в надежде, что происходящее ей снится.
— Зачем первой? — удивился продавец. — Берите лучше третью! С правом работы, а льготы те же!
— Ладно, давай третью, — согласилась потомственная ведьма.
— Значит, приносите мне сейчас три фотографии и стольник, о'кей? парень внимательно посмотрел на предприимчивую старушенцию поверх очков.
— О'кей, — кивнула госпожа Эйфор-Коровина и побежала в фотоателье.
— Бодренькая бабуся, — уважительно протянул продавец вслед потомственной ведьме, приподняв очки.
— Вот так, и никакой магии не надо, — проворчала госпожа Эйфор-Коровина, отойдя чуть подальше.
Через двадцать минут она вернулась с блоком из четырех фотографий. Парень ловко вырезал три ровненьких портретика нужного размера, приклеил их на корки и вытащил из нижнего ящика мешок с печатями.
— Так, это у нас пожарка, — бормотал он, высовывая кончик языка, — это ветеринарка… Нет, ветеринарка нам сейчас не нужна.
О! Вот это вещь, печать прокуратуры! Но мы ее только для розыгрышей пользуем, всерьез опасно. Там люди с юмором, конечно, но до известных пределов. Куда же санитарка завалилась? А, вот! Что еще нужно? Так-так…
Что еще? А, ВТЭК! Вот он, любимый… Фотографию лишнюю возьмите, может, потом еще что надумаете. Или в библиотеку записаться вдруг захочется… Ха-ха!
Вытащив три нужные печати, продавец аккуратно разложил корочки перед собой, проверил, хорошо ли держаться фотографии.
— Паспорт с собой есть? — спросил он по-деловому, вытаскивая из кармана спортивных штанов перьевой «Паркер».
— Есть, — потомственная ведьма протянула торговцу документ.
— Т-а-а-к, — молодой человек открыл «ксиву», сдвинул кепку на затылок, закусил кончик языка и медленно, правильным каллиграфическим почерком, черными чернилами вписал все, что нужно, во все три документа.
У Ариадны Парисовны глаза на лоб лезли, когда она смотрела, как загорелая, крепкая рука выводит красивыми круглыми буквами:
«Ариадна Парисовна Эйфор-Коровина… инвалид войны 1812 года… III группа… выдано 19.08.2002 г.». Затем умелец ловко поставил нужные печати на каждый документ, так, чтобы цветной кружок попадал на угол фотографии.
— Готово, — сообщил молодой человек. — Щас посохнет децл…
— Отпад, — только и смогла выговорить Ариадна Парисовна, вытаскивая из кошелька зелененький стольник.
Продавец профессионально протянул между пальцев надпись «The United States of America», пошкрябал щеку Франклина, проверил наличие его водяного портрета и защитной полоски, затем удовлетворенно кивнул.
— Еще что надумаете, приходите, — дружелюбно предложил он потомственной ведьме. — Постоянным клиентам — скидка.
— Обязательно, — улыбнулась та, сгребла в сумку все свои три корки и направилась к машине. — Вот сервис! Раньше, блин, за какой-нибудь справкой в жилконтору неделю надо было ходить! А теперь… Красота!
Осталось только осуществить задуманный план.
* * *
Вера Николаевна вышла на проспект, к универмагу, где обычно стоят протестующие. Пройдя вдоль длинного ряда граждан, мадам Савина увидела, что все они с плакатами. Надписи самые разнообразные: «Нет расширению НАТО!», «Долой антинародный режим!», «Россия для русских!», «Янки гоу хоум!», «Мерседесы — буржуям, трамвай — народу!», «Свободу Милошевичу!», «Руки прочь от Хусейна!» и так далее.
— Понятно, — кивнула Вера Николаевна.
Вытащила из портфеля ручку и написала на оборотной стороне «Романсов» Чайковского: «Нет распространению порнографии и пропаганде гомосексуализма!». С этим «плакатом» мадам Савина встала в самый конец цепочки протестующих, держа «Романсы» перед собой, на уровне груди. Соседняя старушка заинтересовалась лозунгом, наклонилась, прочитала, потом подняла на Веру Николаевну удивленно-возмущенные глаза.
— Ты чего, милая, день перепутала? — спросила она у мадам Савиной.
Проходивший мимо мужчина, окинул сочувственным взглядом Веру Николаевну, и бросил в ее раскрытый портфель пятьдесят копеек.
— Что? — мадам Савина протянула руку вслед неизвестному жертвователю, но он уже скрылся в толпе, тогда она повернулась к тетке. — Что вы говорите?
— День, говорю, ты перепутала! — повторила та.
— В смысле? — наморщила брови Вера Николаевна.
— Рвать и жечь современных писак приходи завтра, а сегодня все ваши митингуют перед зданием библиотеки, — терпеливо объяснила протестующая с плакатом «Ленин, Сталин, Партия!». — Тебе туда, наверное. Торопись, а то потом скажут, что ты не с начала пришла, и ни хрена не заплатят.
— Ничего не понимаю, — тряхнула головой мадам Савина.
Решив не вступать в диалог с пожилой коммунисткой, Вера Николаевна гордо расправила плечи, откашлялась и неожиданно громким и звонким голосом выкрикнула:
— Граждане! Со всех сторон на наших детей обрушивается порнография! Они уже проходят ее в школах, где равнодушные учителя выдают это грязное явление за мировую художественную культуру; по мы забыли, что Фрагонар, Фальконе и Леверенс — это всего лишь грязные порнографы, рисовавшие сальные картинки для вельможного разврата…
Остальные протестующие разом прекратили все свои разговоры и столпились вокруг мадам Савиной. Воодушевленная успехом, Вера Николаевна с жаром продолжила:
— Так, на сто пятнадцатой странице учебника по истории музыки, для пятого класса детской музыкальной школы помещен интимный портрет Луизы О'Мэрфи, пятнадцатилетней любовницы Людовика Возлюбленного, работы знаменитого порнографа Буше…
— Эй! — грубо прервал мадам Савину бородатый мужик в вытянутом коричневом свитере. — А ну, вали отсюда!
— Зачем ты так? — встряла соседка Веры Николаевны по протестному ряду. — Женщина просто дни перепутала и места…
— Идиотка, — хихикнул кто-то в заднем ряду.
— Как вы смеете?! Я имею право выражать свой протест… — возмущалась мадам Савина, когда ее тащили в сторону подземного перехода.
— Давай, давай, топай, — подтолкнул опальную учительницу музыки мужик в свитере. — Нам тут только больных не хватает…
— Я вам покажу, — кисло буркнула ему вслед Вера Николаевна и побрела прочь.
Последняя надежда на митинг у библиотеки…
Возле большого серого здания мадам Савину ждал приятный сюрприз. Человек пятьдесят с плакатами: «Нет порнографии и копрофагии!». Правда, Вера Николаевна никак не могла вспомнить, что такое «копрофагия»… Но для счастья ей было вполне достаточно и первой части лозунга.
— Нет порнографии! — выкрикнула она, присоединяясь к митингующим.
Подняв над головой свой «плакат», мадам Савина влилась в общий хор: «Долой грязных писателей и художников! Даешь чистое искусство! Нет порнографии!».
— Извините, — кто-то дергал Веру Николаевну за рукав.
Она опустила глаза и увидела девушку небольшого роста, в модных позолоченных очках. В руках у девушки небольшой планшет с листами бумаги и ручкой.
— В чем дело? — раздраженно спросила мадам Савина. — Я что, не в тот день пришла?
— Нет, все правильно, — успокоила ее девушка, — просто вы у меня не зарегистрированы. Как ваша фамилия?
— Савина, — недоуменно ответила Вера Николаевна.
Девушка пробежала глазами списки, потом еще раз…
— А, вы, наверное, вместо Куликовой! — воскликнула она. — Все понятно. Распишитесь тут, — регистраторша ткнула наманикюренным пальцем в какую-то строку.
— Но я же не Куликова! — мадам Савина приложила ладонь к груди.
— Да ничего страшного! — махнула рукой девушка. — Этого никто проверять не будет! Подписывайте.
Вера Николаевна машинально подписала.
— Спасибо, — отчеканила регистраторша и сунула мадам Савиной в руки конверт. — Здесь пятьдесят. Извините, но вы не с начала…
Девушка виновато поморщила нос.
— В следующий раз вовремя приходите, ладно? Чтобы мы до начала мероприятия вас зарегистрировали. Хорошо?
Не дождавшись ответа, регистраторша сделала два шага назад и пропала среди митингующих!
Конверт оказался незапечатанным. Вера Николаевна заглянула внутрь и увидела там… пятьдесят рублей.
Опечаленная мадам Савина опустила свой плакат и побрела прочь.
* * *
Ариадна Парисовна крепко надавила на кнопку вызова дежурного.
Когда в окошечке появилась бритая голова, потомственная ведьма тут же сунула ей в нос книжечку.
— Санитарная инспекция! Плановый осмотр раздевалок и душевых! заявила она, стараясь говорить как можно громче и агрессивнее.
— Задолбали, блин-н-н… — ответил равнодушно-раздраженный голос из-за двери.
Стальная конструкция плавно, без скрипа, отворилась, и госпожу Эйфор-Коровину впустили внутрь.
— Паспорт давайте, — переплюнул через губу дежурный, не отрывая глаз от телевизора.
Ариадна Парисовна сунула ему в руки документ и внимательно оглядела помещение.
Проходная из стали и бетона, с камерами наблюдения, автоматическими турникетами, металлоискателем. Будка охраны за толстым, пуленепробиваемым стеклом, крутящийся стальной лоток для документов, как в железнодорожной кассе, переговорное устройство…
— Выходить будете, пропуск сдайте, — дежурный, не глядя на потомственную ведьму, бросил ее паспорт вместе с разовым пропуском в лоток, нажал кнопку и через пару секунд автомат доставил его к Ариадне Парисовне. Отделавшись от посетительницы, охрана полностью погрузилась в просмотр спортивной передачи.
— Спасибо, — кивнула потомственная ведьма и спешно покинула проходную.
Оказавшись на территории АЭС, госпожа Эйфор-Коровина попыталась сообразить, где именно находится реактор. О ядерных реакторах потомственная ведьма знала очень немного. Пожалуй, только то, что очень большая доза радиации устраняет любые магические воздействия.
«Пойду прямо», — решила Ариадна Парисовна и двинулась к самому большому зданию.
На нем оказалась табличка «Администрация».
— Значит не здесь…
«Но уж в администрации-то должны знать, где у них реактор!» — подумала госпожа Эйфор-Коровина и решительно дернула ручку двери.
* * *
Лейтенант Миронов отгадывал кроссворд. Дежурство выдалось относительно спокойным. За весь день в КПЗ доставили только двоих женщин, да и те, похоже, городские сумасшедшие. Первую привезли около пяти часов дня из центра. Требовала остановить распространение порнографии и пресечь разврат в комитете по образованию, иначе грозилась поджечь себя. Однозначно, тронутая. Вызвали психиатра, но тот приедет только завтра. Лейтенант вздохнул, придется всю ночь слушать крики: «Нет порнографии! Нет растлению малолетних!».
Вторая задержанная — субъект поинтересней. Пробралась на атомную электростанцию и пыталась выяснить точное расположение реактора. Приехала на дорогой иномарке, на руках куча поддельных документов. По паспорту семьдесят один год, а со спины смотреть, так не больше двадцати пяти… Лицо, конечно, очень морщинистое.
Миронов даже подумал, что это может быть специальная грим-накладка, как в фильмах показывают, но проверять не решился. Да и зовут бабку, прямо сказать, не обычно. Фамилию с первого раза не выговорить. В общем, решили ее проверить по картотеке Интерпола, и заодно по линии внешней разведки. Вдруг шпионка или террористка? На курсах повышения квалификации Миронову так и сказали: «Ничего нельзя считать невозможным. При нынешнем развитии информационных технологий и обилии криминально-фантастических романов, возможно все!».
Госпожа Эйфор-Коровина сидела в «обезьяннике» и блаженно улыбалась.
— Вот теперь-то я точно никуда не пойду! Ну что, съел? — говорила она время от времени конверту из желтоватой, плотной бумаги, который лежал рядом с ней. — Потом меня отпустят, а ты останешься здесь!
Ха-ха! Тебя посадят, а меня отпустят, ясно?
Понимаешь?
На деревянной скамье, напротив потомственной ведьмы, сидела мрачная Вера Николаевна и настороженно следила за пожилой дамой, дразнящей конверт. Время от времени сама мадам Савина выкрикивала: «Нет распространению порнографии! Нет растлению малолетних!», иногда смотрела на «Романсы» Чайковского и добавляла: «Нет пропаганде гомосексуализма!». В такие моменты госпожа Эйфор-Коровина замолкала и, в свою очередь, настороженно глядела на возмутительницу спокойствия.
Внимание Веры Николаевны привлекли странные короткие бусы на шее у сумасшедшей старухи. Необработанные камни мерцали в темноте загадочным синим блеском; мадам Савина подумала, что это могут быть сапфиры, но тут же отказалась от такого предположения. Не может быть, чтобы душевнобольная бабка носила на шее сотню тысяч долларов.
— Эйфор-Коровина на выход! — раздался голос конвойного снаружи.
Дверной замок щелкнул, железяка отворилась.
— Письмо свое не забудьте! — крикнула вслед потомственной ведьме Вера Николаевна.
— Фиг его забудешь… — последовал загадочный раздраженный ответ.
Когда сокамерница сложила руки за спиной, мадам Савина успела заметить, что на правом запястье у бабки огромный серебряный браслет.
— Фамильные драгоценности? — спросила сама себя Вера Николаевна. Воображение быстро нарисовало бывшей учительнице музыки следующую картинку в стиле черно-белого кино: дореволюционная балерина уезжает в Париж, где умирает от голода, но не продает фамильные украшения, а передает их дочери. Ее дочь, перенеся все тяготы приютской жизни, войны, трудовых лагерей, чудом сохраняет украшения как память о матери… И вот, в разгар перестройки возвращается на историческую родину, чтобы восстановить память о своей матери, великой балерине…
В результате, мадам Савина так растравила себя воображением лирично-трагических образов под музыку Равеля, что по ее щекам покатились крупные слезы. Эх, какой автор сентиментальных романов пропал!
Какие великолепные любовные истории могли бы выйти из-под пера Веры Николаевны! Увы, учительница музыки приходила в ярость даже при одном подозрении на то, что в тексте или изображении имеется намек на ЭТО. Хотя в последнее время мадам Савина стала замечать, что хотя бы маленький и очень прозрачный намек на ЭТО есть, буквально во всем! Взять любой среднерусский пейзаж. Опушка леса, безлюдное поле, кустарник… Куда, спрашивается, яснее?!
— Одного взгляда на этот, так называемый, пейзаж, достаточно, чтобы понять похотливые мысли художника! — восклицала мадам Савина, глядя на стыдливо-целомудренные березки передвижников. — Он же просто одержим сексом! Посмотрите, на всех его картинах можно найти примятую траву! Более того, он навязчиво изображает идеальные для разврата ситуации! Жаркий летний день, берег реки… Он как бы говорит, что в такой обстановке можно спокойно обнажаться, не боясь замерзнуть. Смотрите сюда, вот этот участок скрыт кустарником от посторонних глаз с другого берега, то есть никто ничего не увидит!
Постепенно Вера Николаевна пришла к выводу, что порнография пустила свои метастазы во все информационные сферы. Даже в детскую литературу! Совершенно непонятно, почему «Алиса в стране чудес» продается в обычных книжных магазинах! Да еще с откровенной вступительной статьей о том, что музой Льюиса Кэрролла была десятилетняя Алиса Лидэлл! Маленькая девочка ест гриб, после которого галлюцинирует кроликами и висящими в воздухе улыбками, то и дело уединяется с котом, терпит домогательства герцогини, и все это написано в высшей степени подозрительным субъектом, избравшим десятилетнюю девочку музой!
Про Буратино мадам Савина вообще не могла и слышать. Мальчик с ярким фаллическим символом на лице, засовывающий этот «нос» в замочную скважину! Даже отвратительный, мерзкий Дали не заходил так далеко!
* * *
Ариадну Парисовну повели в кабинет следователя. Совершенно неожиданно оказалось, что там ее ожидает Борис Никанорович, знакомый адвокат.
— Ариадна Парисовна! Дорогая, здравствуйте! — Борис Никанорович, избавленный два года назад от алкоголизма, чудо как расцвел. Из государственного защитника, неудачника и пропойцы, превратился в преуспевающего «консультанта».
— Здравствуйте, — насторожилась потомственная ведьма. Именно сегодня Борис Никанорович некстати; чего доброго, освободит раньше времени. Кстати… — А как вы узнали, что я здесь?
— Мне позвонил ваш иностранный друг, и я сразу примчался! Кстати, вот и вещи ваши привез, — с этими словами, Борис Никанорович выдвинул из-под стула черепаховый чемоданчик.
— О, нет! — простонала госпожа Эйфор-Коровина. — Только не это!
— Да вы не волнуйтесь! Книгу вашу я тоже не забыл, — улыбающийся адвокат вытащил из портфеля книгу перемещений с кожаными листами.
— Господи! Нет! — Ариадна Парисовна закрыла голову руками. — Черт бы тебя побрал, Алистер Кроули! Черт бы тебя побрал!
— Что с вами? — лицо Бориса Никаноровича выразило сильнейшую тревогу.
— Извините, — встрял в разговор следователь, которому поручили «разработку» Ариадны Парисовны, — что за иностранный друг? — спросил он подозрительно.
«Неужели и правда шпионка?» — подумал он при этом, тут же мысленно прикинув на себя звание майора.
— Ах, это… Капитан, я бы хотел кое-что с вами обсудить, наедине, адвокат сделал успокаивающий жест руками, в сторону Ариадны Парисовны. Потомственной ведьме стало совсем не по себе.
— Отведите меня в камеру! — вцепилась она в конвойного. — Немедленно!
— Вы что-нибудь забыли? — удивился Борис Никанорович.
— Да! — завопила ведьма. — Письмо!
Очень важное! Отведите меня обратно в камеру!
Следователь и адвокат переглянулись.
— Отведите, — кивнул следователь.
— Слушаюсь, товарищ капитан, — ответил конвойный и повел госпожу Эйфор-Коровину обратно.
Оказавшись в камере, Ариадна Парисовна тут же высунулась в окошко и крикнула конвойному:
— До завтра я отсюда не выйду! Ни за что! Не вытащите!
Мадам Савина еще больше насторожилась. На ее лице появилась натянутая, примирительная улыбка. Она дружелюбно закивала головой и на всякий случай пожала плечами.
— Я отсюда до завтра — ни ногой! — сообщила Ариадна Парисовна своей соседке по камере. — Да и завтра тоже, пожалуй, еще подумать надо…
— Эйфор-Коровина! — за дверью появился дежурный. — Вещи получите!
— Не-е-е-т! Не надо никаких вещей! — завопила в ответ потомственная ведьма и бросилась к двери.
Схватившись за ручку изнутри, она уперлась ногами, что было сил.
— Эйфор-Коровина, прекратите истерику! Забирайте вещи! — возмутился лейтенант Миронов, которого капитан отправил отнести задержанной черепаховый чемоданчик и книгу.
— Не-е-е-т! — вопила в ответ Ариадна Парисовна. — Вещи не возьму ни за что!
И из камеры не выйду, и дверь вам не открою!
— Егоров! Помоги, — Миронов сделал знак конвойному.
Стражи порядка решили открывать вдвоем.
— Раз! Два! Взяли!
На последнем слове потомственная ведьма, намертво вцепившаяся в ручку, пребольно стукнулась об нее головой и вылетела наружу.
— Вещи! — сердито буркнул Миронов, поставив в камеру чемоданчик и книгу.
— Я туда не вернусь! Я не пойду в эту камеру! — кричала Ариадна Парисовна.
Невзирая на протесты, конвойный отцепил ее от ручки и втолкнул обратно «в неволю».
— Психиатр точно завтра приедет? — поинтересовался милиционер.
— Не в наше дежурство, слава Богу, — ответил Миронов. — Хотя, интуиция, брат, подсказывает мне, что бабуся до его прихода не досидит.
Лейтенант сунул руку в карман и потрогал новенькую тысячу, полученную от адвоката.
* * *
— Так-так! Хороши проделки! Только все равно я отсюда ни ногой! Никуда не поеду, барахлом этим пользоваться не буду! — Ариадна Парисовна пнула черепаховый чемоданчик.
Надо заметить, что магический скарб, доставшийся потомственной ведьме по наследству, имел интересное свойство. Всю жизнь госпожа Эйфор-Коровина хранила черепаховый чемоданчик, набитый всевозможными склянками, амулетами, сборниками заклинаний, ритуальными ножами, магическими костями, а также хорошей коллекцией галлюциногенов, как семейную реликвию.
Все эти древние снадобья и странные предметы не имели совершенно никакой силы.
Однако во время перемещений чемодан странным образом сжимался так, что оказывался как будто бы в кармане! И из этого кармана можно было достать любой нужный предмет! По возвращении в настоящее время, 2002 год, это полезное свойство пропадало, а с ним и 99 % магии. Оставшийся 1 % приходился на «разговорчивые грибы» и сушеный «разговорчивый кактус», из-за которых чемоданчик было небезопасно возить с собой.
— Что это у вас? — спросила Вера Николаевна, которая устала, охрипла, и вообще, потихоньку начала вваливаться в депрессию.
— Не бойтесь, порнографии там нет, — успокоила соседку Ариадна Парисовна.
— А почему вы не хотели брать этот чемодан? — спросила мадам Савина, что прозвучало очень подозрительно.
— Я же говорю, не бойтесь, порнографии здесь нет! — повторила ведьма и уселась на деревянную скамью, предварительно отодвинув книгу перемещений подальше. — Только, я вас попрошу, книжку эту не трогать, ни при каких обстоятельствах.
— У меня нет привычки копаться в чужих вещах, — несколько высокомерно ответила мадам Савина.
— Вот и хорошо, вот и договорились, — потомственная ведьма легла, скрестила руки и ноги. Застыв в такой позе, уставилась в потолок.
— Вас за что посадили? — смягчилась Вера Николаевна.
— За проникновение на режимный объект по поддельным документам, ответила потомственная ведьма. — А вы как здесь оказались?
— Я — политическая, — гордо ответила мадам Савина.
— Что-то они, по-моему, не туда вас привезли… — пробормотала ведьма.
— Вы на что намекаете? — Вера Николаевна вытянулась в струну.
— Ни на что, — пожала плечами Ариадна Парисовна, — политических раньше всегда возили в Большой дом, на Литейном.
— А-а-а… — успокоилась бывшая учительница музыки.
Разговор иссяк.
Неожиданно госпожа Эйфор-Коровина почувствовала легкий, ледяной укол где-то внутри, отчего немедленно защекотало в носу и противно засосало под ложечкой. Потомственная ведьма знала, что это состояние нынче называют «подсесть на измену».
— И-извините, — обратилась она к соседке, — у вас в личной жизни все хорошо?
— Что вы имеете в виду? — лицо Веры Николаевны превратилось в холодную бесстрастную маску.
— Все понятно, можете не отвечать, — Ариадна Парисовна почувствовала, как ее спина быстро покрывается холодным потом.
Госпожа Эйфор-Коровина еще раз с подозрением оглядела даму в коричневом костюме, прижимающую к себе «Романсы» Чайковского, на оборотной стороне которых написано: «Нет порнографии и пропаганде гомосексуализма!». В глазах у ведьмы потемнело, она вскочила, схватила конверт, нетерпеливо разорвала его и вытащила маленький белый листочек.
— Выпустите меня! Выпустите!! — заорала она через секунду и начала кидаться на дверь, колотя в нее руками и ногами.
Вера Николаевна боязливо отодвинулась в самый дальний угол.
«Буйная сумасшедшая», — мелькнуло у нее в голове. — «Припадок начался».
Внезапно внимание мадам Савиной привлекло какое-то движение, нет, скорее… Она повернула голову и увидела, что книга, которую ее просили ни в коем случае не трогать, растет! Раздувается на глазах!
— Этого не может быть, этого не может быть… — забормотала Вера Николаевна.
Она сорвала с себя очки, поморгала почти слепыми глазами, потом опять попыталась трясущимися руками надеть очки, но ничего не получилось.
— Выпустите меня!! Выпустите!! — Ариадна Парисовна не кричала, а просто выла, обрушивая на дверь удар за ударом.
— Помогите! — завизжала Вера Николаевна и тоже бросилась к двери. Отталкивая госпожу Эйфор-Коровину, она тоже начала колотить ладонями по стальной поверхности.
Лейтенант Миронов только начал смотреть новости.
— Товарищ лейтенант, там задержанные чего-то голосят, — сообщил конвойный.
— Так пойди, посмотри, — бросил дежурный, не отрываясь от экрана.
Конвойный нехотя побрел в сторону КПЗ.
Крики слились в одно протяжное: «Помогите!»; милиционер ускорил шаг.
Внезапно резкая вспышка, как от удара молнии, сверкнула в камере. Конвойный заморгал, перед глазами несколько секунд было только цветное марево. Наугад, вытянув вперед руки, бросился к камере, открыл окошко…
— Товарищ лейтенант! Товарищ!
Бледный охранник с трясущимися руками и выпученными глазами влетел к дежурному.
— Там… Там…
— Что произошло? — Миронов вскочил и схватился за пистолет.
— Там… инопланетяне! — выговорил конвойный и рухнул в обморок.
Лейтенант бросился в камеру, дергая пистолет, но кобура, как назло, никак не хотела расстегиваться. От ужаса Миронову свело челюсть, а на лице выступили крупные капли пота. Подкравшись к настежь открытой двери КПЗ вплотную, он прислонился к стене, а затем осторожно, медленно повернул голову и вытянул шею.
В камере было пусто!
— Что за е…
Лейтенант вошел внутрь. Окно целое, замок на двери выбит изнутри, причем, будто одним мощным ударом. И никого! Миронов огляделся и не увидел чемоданчика.
— Но этого не может быть… — лейтенант протер глаза. Даже если в этом чемоданчике была атомная бомба, она не могла взорваться бесшумно!
Неожиданно сверху послышался шорох.
Миронов поднял глаза и увидел, что от потолка отклеился маленький листок бумаги и падает вниз, только очень медленно. Когда листок поравнялся, наконец, с головой лейтенанта, тот схватил его трясущейся рукой и прочел следующее:
Уважаемая госпожа Эйфор-Коровина!
Верховный магистрат отметил ваше старание. Напоминаем Вам, что решением Верховного Магистрата № 232/56-C по результату тайной проверки вашей деятельности, за систематическое растрачивание магический силы на всякую ерунду (гадания, привороты и прерывание запоев) вы приговорены к пожизненному содействию смертным в исправлении их кармы. Будьте сегодня в 19.30 в камере предварительного задержания Центрального отделения милиции. Как, всегда, при себе иметь чемоданчик с магическими принадлежностями и книгу перемещений. Желаю Вам достичь успеха, и в этот раз.
Исполнительный секретарь
Верховного Магистрата,
Сэр Алистер Кроули
19.08.2002 г.
— Что за чертовщина? — пробормотал лейтенант, начав озираться вокруг. Подозрительно шевельнулась тень в углу камеры…
Миронов вздрогнул и рука его сама собой потянулась ко лбу, чтобы совершить крестное знамение. Тут раздался дикий визг, листок бумаги превратился в мышонка, соскочил с руки лейтенанта и исчез под деревянной лавкой!
— Помогите… — прошептал дежурный, чувствуя, что пол под его ногами куда-то уплывает, а сам он медленно оседает вниз, пытаясь схватиться рукой за стену.
Один черт за всех, и все за одного!
Астарот сидел в каменном кресле с высокой спинкой и мысленно проклинал тот день, когда из пустого тщеславия выстроил себе жилище — точную копию Кельнского собора. Эффектный частокол из узких, острых башенок, огромные цветные витражи и гигантские внутренние помещения создавали все условия для сквозняка, холода и сырости. Высокая, пышногрудая и совершенно голая, дама-суккуб сосредоточенно полировала демону рога.
— Апчхи! — хозяин завернулся в плед и недовольно посмотрел на медные тазики, расставленные там и сям. Черепичная крыша, потрепанная сильными ветрами, начала подтекать. Астарот мысленно обозвал себя козлом и подумал, что было крайне непредусмотрительно покупать земельный участок в грозовой части Ада. Конечно, темно-синее небо, разряды молний над скалами, бушующее где-то далеко внизу море — все это поражает воображение, но и только. Уже дважды в этом году Астароту пришлось восстанавливать каминную трубу, после ударов молнии, не говоря уже о постоянных расходах на кровельщика, который не успевал латать гигантскую площадь протекающей крыши.
— Надо будет перебраться на озеро серной лавы, — сказал демон утонченного разврата, недовольно глядя, как в камине за звуконепроницаемым стеклом тлеют вязанки отсьфевших грешников. — Ревматизм замучил!
Откуда-то сверху послышался свист, Астарот убрал копыто и в следующий миг на это место шлепнулся Бальберит.
— Уф! — коротко выдохнул демон самоубийства, неловко поднимаясь и смущенно косясь на длинноногого, изумительно сложенного красавца с длинным, толстым, но пропорциональным хвостом.
Черт выпрямился, дергая плечами, и, переминаясь с ноги на ногу, приветственно закивал.
— Здрс-с-т, здрас-с-т… — прошипел он, переводя свои маленькие, бегающие глазки с Астарота на его суккубиху и обратно.
— Спасибо, — процедил демон разврата сквозь зубы своей полировщице и показал ей на дверь. Дама молча удалилась. — Ну, здравствуй, Бальберит, здравствуй…
Астарот повернулся к гостю боком, поправил какую-то большую черную подушку под своей поясницей и вальяжно закинул мускулистые ноги на подлокотник.
— Присаживайся, — демон разврата показал черту на низенькую табуреточку напротив себя.
— С-с-спсб, — черт одним прыжком примостился на ней и воззрился на Астарота восхищенными глазами.
— Давненько тебя не видно, — вымолвил демон разврата, вставляя в рот трубку кальяна, а вторую протягивая Бальбериту. — Слышал, у тебя крупные неприятности. В новостях говорят, тебе дали тысячу лет барабашки условно.
— Ой-е-хо-х… — махнул рукой черт, но углы его рта страдальчески поползли вниз.
Глаз Бальберита нервно задергался, черт схватил предложенный кальян, глубоко затянулся, моментально позеленел и закашлялся.
Астарот смотрел на своего бывшего одноклассника из-под опущенных век. Темно-зеленые очи демона извращений и утонченного разврата обладали слишком большой гипнотической силой. Из-за этого, вне рабочей обстановки, ему полагалось глаза прикрывать, или же носить очень темные очки. Очков Астарот терпеть не мог, поэтому внешне напоминал нечто среднее между роковым красавцем мачо и в доску обкуренным хиппи.
— Говорят, что тебе еще и крылья подрезали, — продолжил допрос демон разврата, снова поправив черную подушку у себя за спиной.
— Ox-ex! — икнул Бальберит, приподнимая рукой одно короткое, тощее крыло, забинтованное с краю.
— Да, брат! Не повезло тебе, — сочувственно вздохнул Астарот. — Но две исправленных кармы подряд… Ты еще очень легко отделался!
— О! Е-хо! — вскинул руки вверх черт, подняв плечи и прижав подбородок к груди.
— Не переживай, брат. Крылья — не зубы, отрастут. Да что там колет?! демон снова поправил подушку.
— Угу, угу, — закивал Бальберит.
— Зубы у тебя болят, что ли? — поморщился Астарот.
— Ы-ы-ы! — протянул черт, оскалив плотно сжатые челюсти и показывая на них пальцем.
Во рту у Бальберита торчали осколки зубов и медвежий капкан.
— А-а-а… — сочувственно протянул демон разврата. — Гагтунгр Самаэлевич рассердился?
— Угу, — мрачно кивнул черт.
— Хорошо не размазал по Стене Плача, — философски заметил Астарот. Да что такое!
Демон разврата вытащил из-под поясницы черную подушку и энергично ее встряхнул.
— Д-я-я? — раздался сонный голос. Подушка оказалась Саллосом. Демон мгновенной роковой любви приоткрыл один зеленый глаз, и почесал свое кошачье тело в нескольких местах. Наточенные рога сердечком упали ему на лоб, мятые розовые крылья висели за спиной, как две тряпки. В правой лапе Саллос держал маленький лук и светящуюся розовую стрелу.
— Вот в чем дело! Дай сюда! — Астарот раздраженно выдернул у демона мгновенной роковой любви оружие.
Показав в угол, где среди дров валялись металлические обручи, демон извращений и утонченного разврата пояснил:
— Позавчера открыл бочку коньяку, думал позвать суккубов и провести приятный вечер.
Так нет же! Вот этот, — Астарот приподнял Саллоса, — пролетал мимо, попал в дымовой столб, свалился в мою каминную трубу, подпалил себе задницу, увидел бочку и с воплем: «Горю!» бултыхнулся внутрь! Там, конечно, полыхнуло, как следует, но загорелось только сверху. Этот в коньяке плавает, под огненной пленкой, вынырнуть боится и орет что-то.
Хоть бы рот держал закрытым! Вот результат.
Коньяк в кошачьей шерсти, пришлось всю бочку в песок вылить, а это чучело целый день в аспирине отмачивать!
Демон утонченного разврата сердито тряхнул Саллоса.
— Положь, где взял! — рявкнул, или вернее сказать, «мявкнул» тот, уронил голову на грудь и захрапел.
— Кошмар, — демон разврата вздохнул и снова сунул кошкообразного товарища себе под спину. — Совсем распустился! Кстати, я так и не понял, почему его не вздули вместе с тобой. Ну да ладно.
С этими словами Астарот приподнялся, нагнулся к Бальбериту и одним движением извлек у того изо рта капкан.
— Теперь рассказывай, зачем пришел, — демон откинулся назад и закрыл глаза, приготовившись внимательно слушать.
— Шпашибо, — прошамкал беззубым ртом черт. — Шлушай, шут шакое шело, пошареш нушна швоя помош.
— Тебе? — приподнял одно веко Астарот.
— Не шолько! Иш-ша эшой шелишельницы кармы, под угрошой вше Шемные Шилы!
— Не интересуюсь, — тут, же отрезал демон разврата.
— От эшого шавишит моя шизнь, — пробормотал черт.
— Другое дело, говори, — смягчился Астарот.
— Шахтунгр Шамаэлевиш, прикашал шобрать шроих шобравольшев, штобы ишловить эту шелительницу кармы, вот я и подумал, што шы…
— Куда отправляться? — спросил демон, поднимаясь со своего кресла.
— В тышяча шемьшот шорок шесшой, — прошамкал Бальберит. — Фханшия.
— К кузену Белфегору, значит, в гости…
Хм! — Астарот задумчиво посмотрел на огонь. Почти минуту он думал, а затем ответил:
— Я согласен!
— Уф! — черт вытер пот со лба. — Шпашибо.
— Вот второй доброволец, — демон разврата поднял за шкирку храпящего Саллоса.
Демон мгновенной роковой любви даже не проснулся, только взвизгнул и слегка оцарапал Астароту руку.
— Неш! Шолько не его! — замахал руками Бальберит.
— Ничего, ничего! Там, куда мы отправляемся, он может быть очень полезен, — успокоил черта демон разврата. — Все-таки галантная эпоха… Казанова, герцог Орлеанский… Ты меня понимаешь?
Астарот как-то странно сверкнул глазами.
Черт моментально почувствовал во всем теле приятную тяжесть и расслабленность.
— Шоглашен… — прошамкал он, заулыбавшись во весь беззубый рот.
— Двух попутчиков ты уже нашел, остается третий, — Астарот задумчиво постучал пальцем по губам. — Думаю, Асмодей будет не против…
— Ашмодей? — у черта округлились глаза.
Всем известно, что демон жажды наживы всегда очень занят. Кроме того, он самый опытный и востребованный ловец душ, что называется — вне времени, вне конкуренции!
— А он шоглашится? — на лице у Бальберита отразилось сомнение.
— Его даже не придется специально звать, — загадочно сверкнул глазами Астарот. — Он сейчас как раз в 1746 году, подбирается к Вольтеру…
У черта внутри кольнуло какое-то нехорошее предчувствие, но он только тяжело вздохнул и попытался отогнать неприятное ощущение. В конце концов, ему терять уже нечего, почти нечего…
— Итак, один за всех! — воскликнул демон извращений и утонченного разврата.
— И все ззя-я-я одного! Ик! — взвизгнул Саллос и попытался изобразить книксен.
— Аминь… — вздохнул Бальберит, понимая, что деваться некуда.
Черт испустил еще два тяжких вздоха и вытащил блокнот для перемещений по шкафам и времени.
— Только он плохо работает, — предупредил он Астарота, который уже нарядился в шитый золотом камзол и шляпу с плюмажем, даже шпагу пристегнул.
— Ничего, уничтожим целительницу кармы — премируют тебя самой лучшей книгой для перемещений!
С этими словами демон извращений и утонченного разврата, державший в одной руке Саллоса, другой схватил Бальберита за шиворцт и прыгнул в блокнот.