Рада устала, но виду не показывала.
Во-первых, Подорожник и так потихоньку забрал ее мешок и выложил из него половину барахла в свой собственный. А ведь Подорожник нес больше всех, и еще Петрушку. Дурачок периодически просился на землю и некоторое время бежал за отродьями на своих коротких ножках, но потом неизбежно начинал отставать, спотыкаться, и Подорожник снова брал его на плечи.
Во-вторых, Рада не хотела, чтобы все догадались, что она стерла ноги. Алиса опять скажет, что она неженка, а этот болван Кудряш станет насмешничать, а Жюли будет ревновать — все девочки вечно ревнуют, как мне это надоело, разве я виновата, что мальчики не могут находиться в моем обществе больше пяти минут, чтобы не начать приставать?.. Даже у Корабельника в глазах зажигаются острые искры, когда он на меня смотрит. А ведь Корабельник куда более холодный, чем я сама. Смешно: все называют Алису снегурочкой и ледышкой, а ведь она по сравнению со мной — вулкан огнедышащий!.. Как, все-таки, глупы и непонятливы все, даже отродья. Всегда путают внешнее с внутренним. У-у-у, ножки мои, ножки… Вот угораздило меня родиться аквой — у акв такая нежная кожа, я каждый камешек на дороге чувствую. И, между прочим, солнце уже высоко, обязательно обгорю, Корабельник мог бы и сделать привал, хотя бы вон там, у холма, под деревьями…
О, боже… Что это?..
Рада чуть отстала и смотрела по сторонам, именно поэтому она увидела это раньше всех.
Это поражало своей невероятной неуместностью. Неуместность вызывала ощущение запредельной жути, хотя ничего жуткого, вроде бы, Рада не видела: белый голубь стоял в стороне от дороги, за деревьями. Красивый белый почтарь, с пышным хвостом и гладкой изящной головкой, с розовым клювом и кроваво-красными бусинками глаз.
Вот только ростом он был с невысокое дерево.
Огромный глаз искоса рассматривал маленький отряд.
Рада споткнулась и села на землю — ноги вдруг отказались ее держать. Она не издала ни звука, но Подорожник в ту же секунду оказался рядом, заслонил ее собой и уже оглядывался по сторонам, ища опасность.
Он увидел голубя, у него вырвалось невнятное восклицание, и все отродья обернулись в тревоге. Исполинская птица не двигалась, только склоняла гладкую голову то к одному плечу, то к другому. Ее глазки вспыхивали рубиновым огнем.
— Что это, Учитель? — чуть дрогнувшим голосом спросил Кудряш, одной рукой инстинктивно притягивая к себе Жюли, другой прижимая к груди рыжего котенка. Котенок придушенно мяукнул, и птица шевельнулась и переступила огромной когтистой лапой — на земле осталась борозда.
Корабельник молчал, зато Петрушка, трясясь и цепляясь за куртку Подорожника, всхлипнул:
— Манга!.. Пропали мы… это Манга!
Внезапно от стаи отродий отделилась тонкая поникшая фигурка. Это был Лей.
После того, как Алиса вернула Умника, Лей совсем замолчал, — делал, что велят, шел, куда скажут, — казалось, спал на ходу. Отродья не пытались утешать его — Алиса сделала выбор; к тому же, Лей, как ни крути, был чужак, а Умник — свой… Что там творилось в душе чужака, никто даже не пытался задумываться — слишком много забот свалилось на приморскую стаю в эти дни.
Ни на кого не глядя, летун махнул длинными руками, поднялся в воздух и в следующую секунду уже был рядом с голубем. Никто так и не понял, что он собирался сделать — отвлечь?.. Прогнать?.. Голубь лениво отмахнулся исполинским крылом и смел его, как пушинку. Лей отлетел в сторону и упал в пыль, точно кукла. Чудовище, огласив окрестности нежным гуканьем, больше напоминающим громыхание грозы, занесло над ним розовый клюв…
— Птиц! — истерически крикнула Алиса. — Что ж ты смотришь? Отзови ее!..
Птичий Пастух, бледный, но решительный, уже ворковал по-голубиному, и в этом ворковании слышалась скорее мольба, чем приказ.
Голубь повернул к нему изящную точеную головку, в его рубиновых глазах явственно зажглась усмешка.
— Погоди, Птиц, — Жюли вдруг подняла свою маленькую руку. — Это не голубь… Это вообще не… знаете, это ведь отродье!
Исполинское существо посмотрело на нее внимательно, и вдруг заволоклось плотными клочьями белоснежного то ли дыма, то ли тумана. Отродья всматривались, напрягая глаза, но за этой завесой ничего не было видно — ни чудовищной птицы, ни лежащего в пыли Лея.
— Манга!.. — закричал Кудряш, напрягая связки. — Эй! Покажись!
Туман опустился и уполз по земле прочь, под корни деревьев — перед ними стояла женщина в длинном белом платье, худая, с распущенными почти до земли серебряными волосами. Склонив по-голубиному голову к одному плечу, она разглядывала стаю с каким-то странным выражением лица.
— Как тебя зовут? — спросил Корабельник спокойно.
Манга пристально посмотрела на него, медленно наклонилась, точно переломившись в поясе, и так, согнутая почти пополам, стала обходить вокруг, глядя через плечо. Ее глаза не отрывались от лица Корабельника. Тот поворачивался следом за ней, сохраняя видимое спокойствие. Женщина внезапно хихикнула и хрипловато произнесла:
— Цып-цып-цып… ангелочек мой! Красииивый… — выражение ее лица изменилось, она зарычала, как разъяренная львица. — Красииивый! Тот тоже был красивый…
Манга вскинула вверх худые руки с длинными пальцами, широкие рукава платья упали к плечам, обнажив сухие предплечья, покрытые изысканной вязью корчиневых татуировок. Ее облик изменился, теперь это была гигантская кошка с женской головой, искаженное лицо пылало, рубиновые глаза горели нечеловеческой злобой.
Стая невольно шарахнулась в стороны, оставив Учителя один на один с кошмарным созданием. Один лишь Лекарь бросил наземь узелок со своими драгоценными чашками и, подхватив с земли какой-то суковатый обломок ветки, встал плечом к плечу с Корабельником. Корабельник даже не шелохнулся, только властно поднял руку.
— Лежать, — сказал он таким голосом, что Петрушка затрясся, закатил глаза и лег.
— Мррр, — ответила женщина-кошка и повалилась в пыль. Она каталась по земле, игриво заметая хвостом, вскидывая лапы и извиваясь. По-прежнему не сводя глаз с лица Учителя, она подбиралась все ближе и ближе, сладкое мурлыканье становилось все громче.
Корабельник уверенно положил руку на ее голову и потрепал серебристую шерсть. Манга довольно зажмурилась.
— Лаааасковый, — сказала она тихо. — Лгун. Ласковый лгун, ты никого не любишь. Ангелочек. Ты никого не любишь и никому не достанешься. Мрррр…
Она свирепо рыкнула и, сверкнув глазами, одним скользящим движением оказалась на ногах. Ее лапа с выпущенными когтями взметнулась в воздух.
— Нет!.. Учитель! — отчаянно закричала Люция и бросилась вперед. Лекарь поднял свою дубинку и выпрямился. Рада ужасно завизжала. Алиса охнула и стиснула руку Умника. Но еще до того, как страшная лапа чудовища коснулась золотистой головы Люции, между нею и Мангой возник серый силуэт в бесформенном плаще из грубой мешковины.
— Остановись, Аранта, — тихо сказал Слепой Оракул. — Если тебе обязательно требуется сегодня кровь, убей меня.
Чудовищная кошка прянула назад, как от удара. Ее облик стремительно менялся. Пара секунд — и перед отродьями стояла юная светловолосая девушка в венке из ромашек. Протянув руки к Оракулу, она переступила в пыли маленькими босыми ногами. Прозрачные дымчатые глаза в черных-пречерных ресницах стремительно наполнялись слезами.
— Сэм, — сказала она. — Где твои глаза, Сэм?..
— Они мне больше не нужны, — ответил Оракул очень тихо. — Я и так вижу тебя. Всегда. В любом обличье.
Отродья смущенно отодвинулись от этих двоих, и, отводя глаза, попятились, сбились в кучку, тихонько ступая, вернулись на дорогу. Впрочем, ни Сэм, ни Аранта даже не заметили этого. Тонкие пальцы Оракула медленно скользили по лицу девушки, и она смотрела на него, не отрываясь.
— А где Лей? — спохватилась вдруг Рада, в тревоге оглядевшись по сторонам.
Подорожник осторожно встряхнул сомлевшего Петрушку и поставил его на ноги. Дурачок цеплялся за подставленный локоть сердобольной Жюли и все оборачивался на Мангу — воплощение всех своих детских страхов. Страшная Манга плакала и что-то бормотала, уткнувшись мокрым носом в плечо слепого. И по его тонкому бесстрастному лицу тоже текли слезы.
Привычный мир Петрушки Жмыха, глупого сироты, рушился с каждой секундой, и он не понимал, радоваться этому или огорчаться.
— Вон они! — воскликнула Рада.
У дороги под деревом сидела Нета, озабоченно склонившись над безжизненным телом Лея. Корабельник в несколько стремительных шагов оказался рядом с ней. Лекарь поспешил следом.
— Ну, что? Он ранен? — спросил Учитель, опускаясь на колени в пыль.
— Нет, не ранен, — ответила Нета, не сводя глаз с лица Лея. — По-моему, он умирает.
— Еще чего, — пробормотал Лекарь, тоже склоняясь над бледным летуном. — Я ему умру!..
Он быстро ощупал тощее тело, взялся за безвольное запястье.
— Ну, я же говорю, — Нета сумрачно ответила на его озадаченный взгляд. — Ничего не сломано. Ни царапинки. Пара ушибов. А жить не желает.
— Ты его подержишь, Нета?
— Не удержу одна, Лекарь. И с тобой вдвоем не удержу. Он хочет умереть.
Лекарь оглянулся на стаю, его взгляд остановился на Алисе.
— Не надо, — Нета тронула его за рукав. Лекарь удивленно взглянул на нее, она отрицательно покачала головой и позвала: — Жюли!.. Помоги, пожалуйста.
Жюли с готовностью присела рядом и взяла в свои ладони холодные руки Лея. Лекарь положил руки на его еле-еле вздымающуюся грудь, Нета опустила ладонь на лоб.
— Взяли, — скомандовал Лекарь. — Держим!.. Нета, легче. Не дави. Чуть поддерживай и все. Жюли, подыши на него.
Жюли поднесла ладони Лея к губам и дохнула. Он вдруг открыл глаза, и странная усмешка исказила его лицо.
— Испугались? — спросил он ломким надтреснутым голосом. — А я пошутил!
Он вскочил и, пошатываясь и пританцовывая, пошел по дороге прочь от стаи, оглядываясь на ходу и выкрикивая:
— Я пошутил! Я всегда так шучу! Потому что я подонок… я бросил своих друзей и посмел не подохнуть, когда их убивали! Я бросил своего Учителя… он был старый… — Лей странно всхлипнул и сжал кулаки. — Алиса!.. Посмотри на меня!.. Я же подонок, да? Ты поэтому меня не любишь, правда? Потому что я трус и подонок?.. Но я готов… хочешь? Я готов отдать тебе всю свою никчемную кровь. Хочешь, Алиса? — он рассмеялся и тут же захлебнулся — алая струйка выплеснулась изо рта и потекла по подбородку.
Лей сел на землю, улыбаясь и кашляя. Отродья бросились к нему.
Только Алиса осталась на месте.
— Алиска, ты что?.. — Рада оглянулась на подругу, в ее голубых глазах стояло удивление. — Беги, помоги ему!.. Он же из-за тебя это… Он же все из-за тебя…
Алиса отвернулась и зажмурилась, подняв лицо к небу. Она изо всех сил стиснула кулаки, из-под сомкнутых ресниц показались слезы.
— Не трогай ее, — тихо сказал Умник. — Пустите. Дайте я.
Он отодвинул в сторону Лекаря и присел рядом с Леем на дорогу.
— Тебе помочь? — спросила Нета.
Умник молча мотнул головой и положил руки на плечи Лея. Кровь все текла, капала с подбородка на грудь. Корабельник стиснул зубы, на его посеревших щеках ходуном ходили желваки. Люция держалась за его рукав и откровенно плакала, Рада тоже всхлипывала, спрятав лицо на груди у Подорожника. Тот растерянно гладил ее волосы и старался не смотреть на кровь, казавшуюся неестественно красной на рубахе Лея и темными грязными бусинами сворачивающуюся в пыли.
— Слишком много крови, — отрывисто бросил Лекарь. — Умник, поторопись.
Умник молча смотрел в глаза Лея, уже начавшие тускнеть, и не было в его взгляде ни жалости, ни осуждения, ни волнения — только безграничное понимание и спокойствие. И кровь остановилась. Еще несколько капель сорвались с подбородка и упали в пыль, но это было всё.
Умник выпрямился. Его сильно качнуло, и Птичий Пастух сразу подставил ему здоровое плечо.
— Теперь держите его, — сказал Умник севшим голосом.
Лекарь, Нета и Жюли поспешно склонились над Леем.
— Дайте-ка мне, — подошедшая Аранта мягко улыбнулась.
— Позвольте ей, — кивнул Слепой Оракул. — Сильнее ее целительниц не было… пока она не стала Мангой.
— Ай-яй-яй, — протянула Аранта ласково. — Как же ты так испачкался, дружочек?.. Дай-ка, я подую…
Она тихонько дунула Лею в лицо, и он открыл глаза, недоуменно осмотрелся по сторонам.
— Рада, Люция, воды, — отрывисто бросил Корабельник.
Люция уже откупоривала трясущимися руками фляжку, Рада несла другую. Аранта плеснула воды в ладони и бережно омыла лицо несчастного летуна. Кудряш достал из мешка чистую рубаху.
— Солнышко-то садится, — тихо произнес Оракул, поднимая к небу слепое лицо. — Вам надо поторопиться, дети.
Алиса сидела поодаль от всех на большом камне, наполовину скрытом зарослями алого кипрея. Она плакала.