Она еще раз осмотрела комнату: отошла к двери и быстро оглянулась. Шторы, постиранные на ночь и проглаженные утром, были теперь свежими, накрахмаленными — два кремовых в зеленый горошек полотнища с оборкой по краям, подвязанные зелеными бантами.

Под окном стояла кушетка, по бокам от нее — два кресла, обтянутые серым бархатом. На столике — синий фарфоровый кувшин с розами. Громадный бретонский сервант сиял, натертый воском. Напротив него — письменный стол, на нем — аккуратно расставленные книги, сухая чернильница, конфетно-розовая промокашка без единого чернильного пятнышка.

Все было тщательно вычищено, подметено, обновлено.

На комоде справа от окна поблескивала бутылка коньяка и две рюмки. В маленькой сияющей белизной кухне благоухали разложенные на блюде пирожные, в недрах холодильника ожидали своего часа шесть брикетиков мороженого, три сливочных и три клубничных.

Все было на своих местах.

Марта зашла в спальню, затем в ванную. Квартира, где она жила, была совсем небольшая. Какое же платье ей надеть? А может быть, и не платье вовсе, а халат? Тот, голубой, отрезной по талии, с кармашками, с пышной длинной юбкой… В этом халате она выглядела так мило и соблазнительно, что ей невольно подумалось: «Если между нами что-нибудь произойдет, виноват будет халат». Была еще гипюровая блузка с кружевной отделкой, которую она ни разу не надевала… В конце концов она остановилась на коричневом платье, сшитом на заказ, с широким замшевым поясом, украшенным блестящими пуговицами.

Теперь духи. Она искоса взглянула на себя в зеркало, вернулась в комнату с кремовыми занавесками и села в кресло.

Пора. Уже три часа. Все утро она упорно сражалась с пылью и запустением, и сейчас ей хотелось отдохнуть, он все равно должен был прийти не раньше четырех. Альберт будет у нее дома впервые… Марта волновалась. Она встала, подошла к письменному столу. Надо положить на журнальный столик какую-нибудь книгу. Что бы такое выбрать? Шекспира? Прекрасная воительница, так назвал Отелло Дездемону, приехав на Кипр. Прекрасная воительница! Мог ли солдат сделать своей возлюбленной более изысканный комплимент? Антоний на смертном ложе, обращаясь к Клеопатре, произнес: «Египет», выразив этим словом все свое преклонение перед могуществом королевы. Но, кто знает, вдруг Альберт, заметив на ее столике слишком изысканную книгу, подумает: «А ведь она сноб». В глубине души ей это было безразлично, но она все же отложила Шекспира, недолго думая взяла «Du cоtе de chez Swann» и положила его рядом с розами.

Она села, откинув голову на спинку кресла, и внезапно почувствовала себя одинокой, очень одинокой. И совершенно пустой. Нетерпение, с которым она ждала Альберта, исчезло, и на смену не приходило никакое новое чувство.

Денежные проблемы ее не беспокоили. Небольшое состояние, оставшееся от матери, обеспечивало все ее насущные потребности, а работа секретаршей в торговой компании, где она была на хорошем счету, позволяла жить безбедно и даже с некоторой роскошью. У нее были две или три близкие подруги, на которых она всегда могла положиться, добрые, бескорыстные друзья. Чего же в таком случае ей недоставало?

В ее жизни однажды уже была любовь. Безумная, какую переживают только в юности. Сейчас та давняя история казалась ей ошибкой, и она твердила себе: каждый роман — это лишние печали, кроме того, может появиться ребенок. Когда ей было двадцать, небольшая операция, сделанная очень вовремя, спасла ее и напугала на всю жизнь.

Она встала: невыносимо было сидеть без дела. Поправила розы, самую красивую повернула к окну.

На улице шел дождь. С утра было пасмурно и сыро. Падала мелкая унылая изморось, превращая землю в грязь.

«Неужели я влюблена?» — спросила она себя, направляясь к кухне. Она не выдержала и съела одно пирожное. Кофе на плите был еще теплый, она налила себе полную чашку, бросила туда таблетку аспирина и, присев за стол, медленно выпила.

Ну да, Альберт ей нравился. Молодой, энергичный и в то же время сдержанный, простой и чистосердечный — лучшего спутника жизни ей не найти. Хотя они были знакомы недавно, Марта уже успела к нему привязаться… Но ведь любовь — что-то совсем другое, запутанное, изнуряющее… Разве достаточно для этого просто встретить красивого юношу? Настоящая любовь была позади: «Единственная моя, сокровище мое»… Лавина обещаний и чувств, а потом — привкус пепла. Жизнь разбросала их; последнее письмо от него пришло, когда его, вероятно, уже не было в живых. Это последнее письмо сделало ее жизнь невыносимой, превратило все ее существование в душераздирающий вопль тоски. Единственное желание — увидеть его. Проклятые, тяжелые дни. И вот теперь Альберт. Конечно, это громадное облегчение, но в то же время… Пора покончить с прошлым, нельзя то и дело оглядываться назад — это она хорошо понимала. Будущее ей виделось ясно: однажды он сделает предложение, они снимут большую светлую квартиру. А дальше? Если он окажется верным супругом, то будет с нею суров, серьезен и состарится нескоро. Если же нет, то будет терпелив, снисходителен, у него появится какая-нибудь пассия, и в конце концов он замкнется в мире, куда вход ей будет заказан.

Она встала из-за стола, прошлась по кухне, держа в руке пустую чашку, и машинально взяла с блюда еще одно пирожное.

«Он принесет мне цветы и коробку конфет. Мы поговорим о погоде, о политике, о его жизненном кредо, а потом каждый начнет думать о своем. Перед уходом он осторожно намекнет, что влюблен, потянется за поцелуем, и я, разумеется, с удовольствием ему отвечу.

А может, все будет по-другому: он войдет, суровый, решительный, и скажет с налетом драматизма: ‘Я больше не могу жить без тебя’. Крепко возьмет меня за руки и объяснит: 'Понимаешь, я больше так не могу, жизнь без тебя становится невыносимой. Я хочу, чтоб ты была рядом каждый день, каждую ночь, я хочу владеть тобою все ночи напролет’. У него будет лихорадочный взгляд, он обнимет меня неистово, начнет жадно целовать: щеки, шея, потом губы. Начнет стягивать с меня платье, заражая своей страстью. А у меня, между прочим, очень красивая грудь, и он будет в восторге. И все это меня, разумеется, захватит… Только я не хочу. Нет, совесть и мораль здесь ни при чем. У меня свой взгляд на вещи, я зрелый человек, но все это как-то…»

Она вернулась в спальню. Потом вошла в ванную, сняла с раковины прилипший волосок, переставила флакон с одеколоном, протерла тряпкой затуманившееся зеркало и пристально всмотрелась в свое отражение.

«Зачем все усложнять? Разве я не одинока? Если он меня оставит, будет только хуже. А мне шьют новое платье, и оно гораздо красивее тех, что у меня уже есть. Переделывают старинное мамино кольцо, получится роскошный перстень, может быть, даже слишком дамский. У меня десять пар колготок и целая коллекция чудесного нижнего белья. Мои сбережения за этот год значительно выросли. Мне недостает поцелуев? Платить за них приходится иногда довольно дорого».

Пробила половина четвертого.

Внезапно ей захотелось убежать, словно от какой-то неведомой опасности. Незачем было его приглашать, что за легкомыслие! Ведь она даже не придала своему приглашению особенного значения! Он придет полный надежд, оправдать которые она не сможет.

Она надела шляпку, накинула плащ и вышла на лестницу, захлопнув за собой дверь. На лестнице пахло дождем. Она поспешно сбежала вниз по ступенькам.

Улица была пустынна. С одной стороны тянулась вереница высоких одноэтажных домов, с другой — густой сад, скрывающий в своей тени чей-то особняк. Когда с деревьев вдоль изгороди облетали листья, из окна ее квартиры была видна теннисная площадка и бассейн. А весной от запаха цветущих акаций и жимолости кружилась голова. Возвращаясь по вечерам из конторы, она брела по своей улице не спеша, а ночью назойливый запах цветов будоражил и не давал спать.

Шел тихий, меланхоличный дождь. Все сверкало: асфальт на мостовой, плитки тротуара, трава, пробивавшаяся сквозь трещины. Матово поблескивали стены домов, с карнизов падали тяжелые капли воды. Небо было низким, свинцово-серым, постепенно сгущались молочно-белые сумерки. Весь мир казался крошечным темным двориком…

Замедлив шаг, она спросила себя, куда же, собственно, она направляется. И что это за странное желание бежать прочь, которое гонит ее теперь по мокрой пустынной улице? В одном из окон сидела кошка на белом поводке. Каждый раз, когда капля падала кошке на нос, она с недоумением смотрела вверх. Из окон доносились крики детей.

Она шла, засунув руки в карманы плаща и надвинув на глаза шляпку. Вокруг не было ни души. Воздух казался неподвижным. Ей повстречалась женщина с молоком: бутылки мелодично позвякивали у нее в сумке. Она прошла мимо школы: из младших классов слышалось нестройное пение. Постепенно она приближалась к центру, и улицы становились все более оживленными. Прохожие прятались под зонтиками, и каждый встречный нес свою крохотную печаль или радость. Повсюду пестрели витрины, кое-где уже освещенные; из магазина вышел лавочник и накинул кусок парусины на уличный лоток с фруктами.

Она вошла в кафе. Возле бильярда и карточных столов толпились посетители. Кое-кто не терял времени даром: среди болтовни и табачного дыма обсуждались важные дела. К ней подошел официант.

— Один кофе.

— У нас сломалась кофеварка.

— Тогда чай с мятой.

А дождь все шел. Мимо проезжали мокрые блестящие машины, прогрохотал трамвай, уныло плелся, толкая перед собой тачку, рабочий, укрытый намокшим мешком. В кинотеатр напротив то и дело входили люди. Молоденький парень, сидящий возле нее, нагнулся и подобрал валявшийся на полу окурок. К ней направился было продавец лотерейных билетов, но она устало покачала головой.

А что, если пойти в кино? Но фильм она уже видела, и как-то раз ей даже приснился веер из пышных зеленых перьев в руках у Елизаветы Английской. Тень английской королевы на ступеньках лестницы, зеркало, а в нем королева. А сам фильм она забыла. Зато дождь напомнил ей строчки Валери, и ей стало любопытно: кто кого сделал знаменитым, стихотворение — Валери или Валери — стихотворение?

Заскучав, она попросила счет, расплатилась и вышла на улицу.

Дождь не унимался. Он шел с самого утра, унылый, монотонный, нескончаемый. Она держалась поближе к деревьям. Ветви смыкались над ее головой зеленым подводным коридором. Вот и церковь. Пробило четыре. Прошло так мало времени! Каждый удар часов отдавался у нее в самом сердце… Ее поступок был совершенно нелепым. Да не то что нелепым, а просто диким. Надо немедленно взять такси, сказать свой адрес, но она все шла и шла под дождем: что-то завладело ее волей и гнало ее неведомо куда.

Молодой человек, наверное, в нее влюблен. Глаза говорят правду, да и голос тоже. Но разве забудешь прошлое? Рано или поздно ей придется рассказать, что она тогда совершила. Два безумства: влюбилась и не дала родиться ребенку. Ему бы сейчас уже исполнилось четыре года, и она не чувствовала бы себя такой одинокой.

Но не воспоминания о прошлом выгнали ее сегодня на улицу. «Тогда что же? — спрашивала она себя с раздражением. — Откуда этот страх перед любовью, этот проклятый старушечий эгоизм?»

Она быстро шла под тяжелыми, мокрыми от дождя ветвями деревьев. Она слышала свои шаги, свое дыхание, ощущала трепет крошечных жилок на висках. Шла уверенно и энергично. Прекрасная воительница! На бульваре через каждые сто метров стояла скамейка. Ей захотелось сесть, вволю насладиться зеленоватым сумраком, шепотом дождя и листьев. Внезапно она почувствовала неясное беспокойство, смутный стыд и остановилась. У нее в памяти вертелась и вертелась неведомо откуда взявшаяся фраза: И вот в ночь царица Дидона позвала из Карфагена беглого Энея… И страшная львиная тень появилась перед ней… Нет, не так: И вот в ночь царица Дидона с ивовой веткой… Все получилось по-другому: бежала сама Дидона. Она усмехнулась и пробормотала: «Какая идиотка!» А завтра она сядет за пишущую машинку и составит приблизительно следующее: «Уважаемый сеньор! Отправка партии сардин в масле, обещанная вам на сентябрь, откладывается по не зависящим от нас причинам…»

Наверное, он уже поднялся по лестнице, позвонил в дверь, в руках цветы; тяжело дыша, поспешно одернул пиджак — он почти бежал по ступенькам. Никого. Тихо и пусто. Он снова позвонил, начиная терять терпение, потом постучал раздраженно. Тишина. Уже потеряв надежду, снова позвонил. Наконец, надел шляпу и пошел вниз.

А она тем временем шла все дальше и дальше. Ей еще не доводилось пройти столько улиц за один вечер. Ноги замерзли, лицо пылало. Так она шла несколько часов. К семи вечера, окончательно выбившись из сил, она вдруг очутилась на своей улице. Улица угрюмо молчала, и ей так и не удалось узнать, был ли он счастлив, когда пришел, был ли печален, уходя. Тень от фонарного столба ломалась пополам, падая на стену дома. Из невидимого радиоприемника доносился вальс.

При свете фонаря она видела, как отвесно падает дождь. Небо было мутным: значит, дождь будет идти всю ночь. Дрожа всем телом, она медленно поднималась по лестнице, словно гуляка после утомительной ночной пирушки. Лестница, как и улица, угрюмо молчала.

Она вошла в квартиру и сразу почувствовала запах духов: утром она побрызгала ими кресла, зеленые банты на постиранных и проглаженных занавесках. Именно эти духи ему нравились и благоухали они специально для него.

Она закрыла дверь, устало сняла шляпку, плащ бросила на кухне. У нее болела голова, ныли ноги, язык был белым, как простыня.

Все осталось прежним: цветы, книги, а les aubиpines, заложенные в томик Пруста, были даже прекраснее, чем обычно. Кто бы подумал, что произошло этим вечером! Точнее, не произошло, погрузившись в небытие как раз в тот момент, когда должно было стать реальностью. Неужели виновата она? Вряд ли. Она ведь даже не знает причины своего бегства, не знает, приходил он или нет. «Я не могу быть виноватой в том, о чем не думаю. То, о чем я не думаю, для меня не существует. Вот Китай, например, существует только тогда, когда я о нем вспоминаю, когда говорю: цветущая вишня, огненный дракон… Китай или Япония… Тибетский Лама и вправду мертв, когда я думаю, что он умер. Но человек, который ждал меня под дверью сегодня вечером, существует, потому что он в меня влюблен… Ох, как же болит голова!»

Марта вошла в спальню. Она ляжет без ужина, ей хочется только спать.

Она начала раздеваться… Oui, c’est pour moi, que je fleuris, dеserte! Сейчас ее плечи, и руки, и губы могли бы хранить следы поцелуев… она б их сберегла, чтобы унести с собой в сон. Положила бы их под подушку, и ночью они потихоньку выбрались бы наружу и аккуратно заняли свои места на плечах и губах.

Она надела самую красивую ночную рубашку, самую нежную и невесомую, просто созданную для невесты. Запах духов слегка одурманил ее. Она погасила ночник, открыла балкон; свет фонаря мягко заливал комнату. На землю мирно падал дождь, ночь пахла сыростью. Возможно, начинало холодать.

Она разулась и пошла за коньяком. Ее била дрожь. Бутылка остужала пальцы. «Я сегодня напьюсь», — мелькнуло у нее в голове. Прекрасная воительница!.. И одну за другой она выпила три полные рюмки.