0 часов 5 минут

Он нажал на пружину, и обойма с легким щелчком наполовину выскочила из рукоятки пистолета; он выдернул ее и швырнул на кровать. Потом прицелился и несколько раз нажал на спусковой крючок. Осторожно положив пистолет на кровать, снова взял обойму, надавил большим пальцем на первый патрон и подтолкнул его вперед: патрон 32-го калибра соскользнул на белую простыню. За ним так же бесшумно упали остальные. Положив пустую обойму рядом с пистолетом, он пересчитал рассыпанные по постели патроны: их было девять.

Затем он встал, подошел к небольшому столу у окна, выдвинул ящик с бумагами и долго рылся в нем, пока не нащупал плоскую коробку из очень толстого картона, вынул ее, открыл крышку, достал один патрон и положил коробку на прежнее место. Вновь усевшись на кровать, вставил патрон в обойму, а за ним и все остальные. Теперь их было десять – полная обойма. Резким движением он вогнал ее в рукоятку пистолета, спрятал пистолет под подушку и взглянул в открытое окно. Между слабо освещенных зданий виднелась полоска темного неба.

Бросив взгляд на свои часы, он лег и с наслаждением вытянул ноги. Потом достал из кармана рубашки пачку сигарет и зажигалку, закурил. Зажигалку и сигареты положил рядом с подушкой.

Немного поворочавшись с боку на бок, он потушил маленькую лампу с зеленым абажуром, которая стояла на тумбочке. Комната сразу погрузилась во мрак. И лишь медленно дотлевавший огонек сигареты, казалось, плавал над кроватью.

 

0 часов 25 минут

Высокая массивная дверь, выкрашенная в темно-серый цвет, приоткрылась.

– Это вы, лейтенант? – произнес кто-то внутри, и Роман сразу узнал хриплый голос человека, который говорил с ним по телефону полчаса назад.

– Да, это я.

Дверь распахнулась почти настежь, и лейтенант увидел перед собой могучего сложения негра лет пятидесяти, который немного удивился, увидев на пороге два силуэта: он ждал одного Романа. Впрочем, он тут же оправился от замешательства и пригласил:

– Проходите в дом и располагайтесь.

В просторной гостиной стояли два старых полированных кресла темного дерева. В углу на небольшом столике, покрашенном белой краской, горела лампа, в остальных комнатах было темно.

Роман и Сьерра уселись на диван, хозяин придвинул к нему кресло-качалку. Поставив на стол кассетный магнитофон, сержант как бы ненароком включил его. Это не укрылось от взгляда хозяина. Он искоса посмотрел на Сьерру, но тут же отвел глаза и повернулся к Роману.

– Извините, что я заставил вас приехать в Бехукаль в такое время, – сказал он виноватым голосом, – но мне кажется, я могу сообщить вам кое-что важное. – Он запнулся, взгляд его маленьких глазок опять остановился на магнитофоне, но тут же вновь обратился к Роману: – Меня зовут Лавигне, Максимо Лавигне. Я работаю на здешней автобазе. Эрасмо Суаснабар был моим лучшим другом. – Он снова умолк. Потом отвернулся и посмотрел в глубь темного коридора. – Вы не можете себе представить, как я переживаю его смерть, – продолжал он, все так же неподвижно глядя в коридор.

Когда он снова повернулся к гостям, Роман впервые как следует разглядел его глаза: воспаленные, потухшие.

– Он не заслужил такой смерти, товарищи. – Его голос чуть-чуть дрожал. – Это был настоящий человек, лейтенант. Революционер еще со времен Гитераса.

Лавигне наклонился вперед и взял со стола недокуренную сигару. Чиркнув спичкой, зажег ее. Роман внимательно следил за ним. Лавигне снова заговорил:

– Меня очень удивила его смерть, и прежде всего то, как его убили.

Лицо Лавигне скрылось в клубах дыма, и все же лейтенант успел разглядеть, что оно искажено гневом. Или это ему показалось? Дым медленно рассеивался по комнате. Лавигне сделал еще одну затяжку.

– Суаснабара застигли врасплох, лейтенант, его заманили в ловушку, ручаюсь.

Голос Лавигне дрожал от боли и гнева, и Роман понял, что не ошибся.

– Он с малых лет привык рисковать жизнью, – продолжал негр, в волнении покусывая сигару, – на работе об этом мало кто знал, но он не раз и не два смотрел смерти в глаза, еще в тридцатом году.

У Романа вертелся на языке один вопрос, но он не хотел перебивать Лавигне, видя, что тот никак не доберется до главного и пока обходит то, ради чего звонил.

– В день, когда убили Эрасмо, я задержался на работе и пробыл на базе допоздна, – начал Лавигне. – Дежурство у Эрасмо начиналось в десять, но он всегда приходил раньше, приблизительно между четвертью и половиной десятого. – Взгляд Лавигне снова устремился в темноту коридора. – Он всегда приходил в это время. – Лавигие не глядел на Романа, словно забыл о его существовании. – Шел себе не торопясь, ну а пес, как всегда, впереди бежал.

– И вы видели, как он пришел в тот вечер? – наконец задал свой вопрос Роман.

Лавигне взглянул на него, и лейтенант заметил, что глаза, негра вновь покраснели.

– Да, видел. – Откинувшись на спинку качалки, Лавигне сунул сигару в рот. – Он появился в начале десятого. Я был в это время на стоянке, осматривал машины, которым предстоял рейс на следующий день.

– А вы не видели товарища, который дежурил до десяти?

– Видел, – уверенно ответил Лавигне. – Это был Роке, шофер.

Роман закурил, перебирая в памяти показания Роке и диспетчера Каталы.

– А вот он вас не видел. Он сказал нам, что видел только механика. Вы разве механик?

– Механик. Я как раз шел из мастерской на стоянку и видел, как Роке в будке разговаривал по телефону, но не окликнул его. Я даже видел, как он уходил, если вас это интересует. Но возможно, меня он не заметил.

– Роке оказал, что видел кого-то из механиков: тот лежал под грузовиком в дальнем конце двора. Кто именно это был, он не разобрал.

Лавигне выпустил большое облако дыма.

– Я и был.

– И вы разговаривали с Суаснабаром в тот вечер?

– Конечно, – сказал Лавигне, – само собой.

Его сигара погасла. Он положил ее в пепельницу.

– Эрасмо сам подошел ко мне, он заметил, что кто-то работает на стоянке, и пошел посмотреть, кто это.

– О чем вы беседовали? – поинтересовался Роман.

– Так, ни о чем, – Лавигне развел руками. – О бейсболе, о холодах. Не помню. По-моему, ни о чем таком…

Роман понимал, что имеет в виду механик, но все же хотел услышать более точный ответ.

– Ни о чем таком, что показалось бы вам странным? Иными словами, ни о чем, что было бы связано с дальнейшими событиями?

– Именно, – подтвердил Лавигне. – Потом я подтягивал болты на колесе у грузовика, что стоял как раз неподалеку от будки. По-моему, это было последнее, что я делал в тот вечер. Эрасмо сидел на пороге будки, и мы разговаривали. Потом он угостил меня кофе, скоро я ушел домой.

– В котором часу? – спросил Роман.

– Часов в десять, наверно.

Роман потушил сигарету.

– Лавигне, – он посмотрел механику прямо в глаза, – вы ведь еще не сказали того, что хотели. Мы ждем.

Лавигне встал, и под взглядом Романа и Сьерры сделал несколько нерешительных шагов по комнате. Потом медленно, очень медленно опустился в качалку, глубоко вздохнул, поднял голову и наконец набрался духа.

– Вы правы, лейтенант, не сказал. Дело в том, что, когда я уходил около десяти часов, на базе оставался еще кое-кто.

– Еще кое-кто? – насторожился Роман. – Кто же?

– Лабрада, начальник отдела кадров.

Лицо Романа помрачнело.

– Вы уверены? Вы видели его?

– Нет, не видел, – Лавигне нервно ломал свои толстые узловатые пальцы, – но он точно оставался: в его кабинете горел свет, а когда я уходил, его машина стояла напротив ворот.

– Это еще не доказательство, – возразил Роман, как бы вызывая механика на дальнейшую откровенность.

И тот не заставил себя ждать.

– Этот тип – жулик, понимаете? Эрасмо знал это. И Лабрада тоже знал, что Эрасмо знает!

Роман понял, что они подошли наконец к самому главному, к тому, чего он так долго добивался.

– Объяснитесь, Лавигне.

Лавигне взял огрызок сигары из пепельницы и, не зажигая, сунул в рот. Он был очень взволнован.

– Лабрада выносил с базы детали и использовал их для своих нужд. С их помощью обделывал какие-то делишки. Я точно не знаю, как там было, но Эрасмо однажды остановил его.

– Задержал? – спросил Роман.

– Эрасмо еще раньше замечал кое-что, но до поры до времени ничего Лабраде не говорил. А в тот вечер остановил его. Эрасмо был не из тех, кто боится слово вымолвить. Он увидел, что Лабрада выходит со склада с коробкой, и выложил ему все начистоту. Сказал, что тот не имеет права выносить что-либо с базы. Лабрада рассвирепел, обозвал Эрасмо нахалом, заявил, что он здесь начальник и не станет отчитываться перед каким-то сторожем. Тогда Суаснабар сказал ему, что он может делать все, что хочет, днем, но вечером он, Эрасмо, отвечает за порядок на базе. Лабрада был вне себя от бешенства, но детали ему все-таки пришлось оставить.

– Когда это было, Лавигне, и откуда вы об этом знаете? – глубоко затянувшись, спросил Роман.

– Случилось это месяца два или три назад, а узнал я от Эрасмо. Он сам мне рассказал. – Помолчав, Лавигне с гордостью прибавил: – Думаю, я был единственным на автобазе, с кем Эрасмо делился подобными вещами.

Сьерра быстро и ловко перемотал кассету, воспользовавшись тем, что Лавигне замолчал; глаза механика вновь скользнули по магнитофону. Он опять раскурил свой потухший окурок, но от Романа не укрылся этот взгляд – в третий раз Лавигне интересуется магнитофоном Сьерры.

Управившись, сержант посмотрел на Лавигне, и тот продолжал:

– Эрасмо не впервые его застукал, но на этот раз Лабрада действовал слишком уж бессовестно, и он не стерпел. С тех пор отношения между ними стали натянутыми, хотя Лабрада и старался подлизаться к Эрасмо.

– Каким образом? – полюбопытствовал Роман.

– Первый стал с ним здороваться. И вот совсем недавно, двух недель еще не прошло, у Эрасмо была стычка с Фело Карденасом, шофером нашей автобазы. Это один из тех субчиков, которых Эрасмо терпеть не мог, – прогульщик, бездельник, даже…

– Мы с ним уже познакомились, – прервал его Роман. – И об их ссоре мне тоже известно.

– Так вот, о том, что Фело использует свой грузовик в личных целях, знали на базе многие. И было бы странно, если бы Лабрада не знал: он всюду свой нос сует. Понимаете, – тон Лавигне стал другим, – Карбонель, наш директор, человек новый, ему пока не хватает опыта. Лабрада же стреляный воробей, его так просто не проведешь. – Сигара у Лавигне опять погасла, он положил ее в пепельницу и продолжал: – Но не в этом дело, а в том, что Лабрада вызвал Эрасмо и сказал, что ему сообщили о его стычке с Фело, что Эрасмо поступил правильно и что теперь он должен выступить против Фело на рабочем совете, а он, Лабрада, его поддержит. Ясно было, что он не знал Эрасмо ни вот настолько, – Лавигне показал кончик мизинца.

– Что вы хотите этим сказать? – вступил в разговор Сьерра.

– А то, что Эрасмо не любил кляузничать. Это был настоящий мужчина, и характер у него был непростой. Возможно, будь Лабрада другим человеком, Эрасмо и выступил бы против Фело. Но он не захотел плясать под дудку этого типа. Помню, сказал мне: «Да Лабрада еще больший мошенник, чем Фело».

Из темного коридора неожиданно появилась мулатка лет сорока, она терла глаза, как человек, который только что проснулся.

– Что-нибудь случилось, Максимо? – спросила мулатка, кутаясь в халат и с удивлением разглядывая двоих мужчин в военной форме.

– Ничего, – успокоил ее Лавигне, – я беседую с товарищами по поводу Эрасмо. Иди спать. Я сейчас приду.

– Хорошо, – прошептала женщина. – Спокойной ночи.

Она скрылась в глубине дома, а Лавигне подался вперед в своем кресле-качалке и оказался лицом к лицу с Романом, который как раз гасил сигарету в пепельнице на столе.

– Лейтенант, – произнес он очень тихо, – Эрасмо собирался поговорить с Карбонелем насчет Лабрады. Он хотел ему обо всем рассказать. И я уверен, что он так бы и сделал, если бы его не убили.

Роман внимательно посмотрел на Лавигне.

– Об этом знал кто-нибудь, кроме вас? Лабрада, например? – спросил он.

Лавигне на мгновение задумался и, запинаясь, проговорил:

– Думаю, что нет, хотя кто его знает.

– Это не вы оставили вчера окурок сигары на стоянке?

Механик с удивлением взглянул на лейтенанта. Этого вопроса он, судя по всему, никак не ожидал.

– Может быть, – ответил он после паузы. – Я курю довольно много и, как видите, сигары.

Из портфеля, лежавшего рядом с ним на диване, Роман достал плотный желтый конверт, в который Сьерра упаковал то, что они нашли, когда осматривали стоянку, извлек оттуда спичечный коробок в бело-голубую клетку и показал его механику.

– Ваш?

Лавигне потянулся было к коробку, но Роман быстро отдернул руку и повернул коробок другой стороной, так, чтобы механику была видна буква «Л», выведенная шариковой ручкой. Лавигне недоуменно взглянул на Романа, который молча открыл коробок и показал его содержимое – две белые таблетки.

– Нет, – ответил Лавигне, беря со стола точно такой же коробок, но без буквы «Л». Он чиркнул спичкой и вновь раскурил свою сигару. – Нет, это не мой, я уверен в этом.

Лейтенант убрал коробок обратно в конверт.

– Какие отношения были между Суаснабаром и Тео Гомесом? – спросил вдруг сержант. – Эрасмо упоминал когда-нибудь при вас о Тео?

– Видите ли… – Лавигне запнулся. Ему, очевидно, не сразу удалось переключиться, слишком неожиданным был вопрос Сьерры. – Этот паренек сравнительно недавно работает на базе, н я не скажу, что он был дружен с Эрасмо, но, мне думается, пришелся ему по душе.

– Кто кому? – спросил Роман.

– Тео Суаснабару. Но имейте в виду, лейтенант, это мое предположение. Сам Эрасмо мне об этом не говорил, но, когда иной раз он упоминал о Тео, чувствовалось, что относится к нему с симпатией. Во всяком случае, так мне казалось.

– И все же, вспомните, что он говорил о Тео, – настаивал Роман.

– Ничего особенного. – Лавигне старался, чтоб его правильно поняли. – Самые обычные вещи: например, во сколько Тео приехал или что как-то вечером Тео нездоровилось и тому подобное. Но тон, которым он всегда говорил о Тео, заставлял меня думать, что Эрасмо симпатизировал юноше.

Взглянув на Сьерру, Роман встал. Сержант выключил магнитофон, и Лавигне снова кинул взгляд в сторону аппарата.

– Еще что-то вспомнили? – спросил Роман, заметив это.

Лавигне поднял голову, и Роман не поверил своим глазам: механик застенчиво улыбался.

– Извините, – проговорил он, смущенно почесывая в затылке, – вы не могли бы…

– Что вы хотите? – Роман был явно заинтересован.

– … не могли бы дать мне немножко послушать себя? Я никогда еще не слышал своего голоса на пленке.

Роман со Сьеррой переглянулись и громко расхохотались.

Полчаса спустя они мчались в «фольксвагене» по направлению к Гаване.

– Что вы думаете о нашей беседе? – спросил Сьерра.

Роман ответил, не отрывая глаз от черной мокрой ленты шоссе, бежавшей навстречу машине:

– Я думаю, что она была очень полезной, по-настоящему полезной.

Сьерра хотел было возразить, но в этот момент лейтенант, начав фразу, вдруг умолк, так и не докончив, затормозил и, к величайшему удивлению Сьерры, резко крутанул руль, развернулся и помчался в обратном направлении.

Вскоре они опять въезжали в Бехукаль. Лейтенант остановился у ворот автобазы, поздоровался со стоявшим на посту полицейским и прошел на территорию.

Дул холодный пронизывающий ветер, и Сьерра застегнул до самого верха молнию на своей куртке. На стоянке было семь или восемь грузовиков. Они направились к ближайшему. Роман зашел сбоку и, отыскав ящик с инструментом, без усилий открыл его. Несколько секунд он копался в нем, затем закрыл крышку, подошел к следующему грузовику и тоже порылся в инструментах.

– Ничего, – пробурчал он. – Помоги мне проверить ящики в остальных машинах. Как знать, может, что-нибудь и найдем. На замки не обращай внимания, ломай. Завтра извинимся перед товарищами.

– Что искать, железку? – спросил сержант.

– Железку, – ответил Роман, сдвинув фуражку на затылок. – Приступай.

За пятнадцать минут они тщательно обыскали все ящики, но ничего не нашли. Взламывать замки не пришлось.

Затем направились к воротам, молча прошли мимо постового, сели в машину. Роман включил мотор, и «фольксваген» тронулся с места.

На шоссе ветер усилился. Но они так и ехали с опущенными стеклами. Сьерра глядел на небо, которое теперь немного расчистилось – можно было даже различить кое-какие звезды, – и чувствовал на своем лице обжигающий ветер.

– Видимо, то, что мы ищем, в каком-то другом грузовике, – сказал он, повернувшись к Роману.

– Может быть, – согласился лейтенант. – Я подброшу тебя домой. Поспи немного, а завтра приходи пораньше. Я вздремну в кабинете.

Сьерру подмывало сказать, что Роману тоже стоило бы поехать домой, но он промолчал. И снова высунулся в окно, ощущая дыхание холодной ночи.

 

5 часов 25 минут

Сантьяго был в прекрасном настроении. Начинало светать, а на дне его лодки плескалось восемь или девять довольно крупных рабирубий и два красавца луциана – по правде говоря, он не надеялся наловить столько в такую неподходящую для рыбалки погоду.

Можно было бы удовлетвориться таким уловом, во Сантьяго решил еще разок попытать счастья. Своими толстыми шершавыми пальцами он стал насаживать на крючок приманку – плавник лобана; выцветшие голубые глаза рыбака глядели вдаль, туда, где мерцали огни Санта-Фе.

Море было холодным, неспокойным. Волны с силой били в борта лодки, но Сантьяго как никто чувствовал пульс моря и знал, что должен подчиниться ему. Поэтому он безропотно отдался во власть качки, пригнувшись словно тонкое деревце под напором ветра.

Уже рассвело, но солнца не было видно. Лишь слабое сияние просачивалось кое-где сквозь плотную свинцовую завесу и веером расходилось над горизонтом. «Дождя не миновать», – подумал Сантьяго, насадив кусочек полусгнившего мяса вместе с плавником на толстый крючок. Он встал на колени на дно лодки, и крючок с грузилом в его худой, но жилистой руке завращался над головой все быстрей и быстрей. В точно рассчитанный момент он отпустил леску – как выстрелил. Крючок без всплеска погрузился в воду метрах в десяти-двенадцати от лодки.

Сантьяго привязал веревку, которой кончалась леска, к одной из уключин, вытащил из сумки, валявшейся у него в ногах, бутылку и сделал несколько глотков, допив все, что еще оставалось на донышке. Кофе был горький и холодный: он сварил его в два часа ночи перед самым отплытием. Сунув пустую бутылку обратно в сумку, он достал пачку «Вегерос». Затем снял висевший на корме керосиновый фонарь, приподнял стекло и быстро, чтобы ветер не задул пламя, закурил сигарету, уже слегка отсыревшую в его пальцах. Потом осторожно убрал фонарь в деревянный ящик с ветошью, у которого лежал ночной улов, намотал конец лески на руку и зевнул.

Сигарета почти мгновенно скурилась на сильном ветру. Сантьяго, обжигая пальцы, выбросил в воду тлеющий окурок и для пробы подергал леску, но не встретил сопротивления: очевидно, рыба еще не почуяла приманку.

И тут метрах в пятнадцати от носа лодки Сантьяго увидел темный предмет, который плыл в сторону берега.

В свои пятьдесят лет Сантьяго сохранил острое зрение: у него были зоркие глаза рыбака, способные мгновенно распознать акулу по мелькнувшей вдали спине. Но то, что сейчас видели его маленькие выцветшие глазки, не было акулой.

Леска на его руке начала разматываться и стремительно уходила под воду, но он не замечал этого. Его пересохшие, потрескавшиеся губы мелко подрагивали. Он несколько раз зажмуривался, словно хотел избавиться от видения. Но оно не исчезало: Сантьяго по-прежнему видел плывущий навстречу мешок, из которого что-то торчало.

Это был распухший труп человека.

 

7 часов

Роман наклонился над телом, лежавшим на носилках под деревьями, метрах в тридцати от берега. Он вспомнил, что всего сутки назад так же рассматривал труп Эрасмо Суаснабара. Юноша ничем не был похож на сторожа, зато как две капли воды походил на того, кого лейтенант разыскивал последние двадцать четыре часа и кого он недавно видел на фотографиях. Сомневаться не приходилось: перед ним был труп Теодоро Гомеса в рубашке в черно-голубую клетку, синих хлопчатобумажных брюках, но босой. Роман поднял голову я посмотрел на врача.

– Смерть наступила вчера вечером, не очень поздно, – сказал тот, – примерно между восемью и девятью часами. Как видите, у него прострелена теменная кость.

Врач присел на корточки и осторожно повернул голову Тео Гомеса. Роман увидел отверстие диаметром в три-четыре дюйма чуть выше затылка, в ободке запекшейся, почерневшей крови. Сьерра и Кабада придвинулись поближе, чтобы рассмотреть рану.

– Выходного отверстия нет, – сказал врач, – так что пуля должна находиться внутри. По тому, как произведен выстрел, полагаю, что она застряла недалеко от сосцевидного отростка. А кроме того, взгляните сюда, лейтенант. – Врач показал на темя. – Перед тем как убить, ему нанесли удар по голове, – сказал он. – Возможно, когда в него выстрелили, он уже был без сознания.

Роман закурил сигарету и вспомнил о зверском ударе, которым раскроили череп Эрасмо Суаснабару.

– А может, даже мертв? – спросил он.

– Нет, лейтенант, это исключено, – возразил врач. – Обратите внимание: здесь лишь гематома, череп не поврежден. Удар был нанесен палкой или еще чем-то твердым, он не мог привести к смертельному исходу.

Затянувшись, Роман бросил сигарету.

– Когда я смогу получить результаты вскрытия, доктор?

– Часам к двенадцати они будут у вас на столе, – ответил врач, засовывая руки в карманы плаща.

По знаку врача Кабада осмотрел карманы Тео Гомеса и аккуратно уложил их содержимое в полиэтиленовый пакет. Подошли санитары и подняли носилки.

Потом все направились к санитарной машине, молчаливые, сосредоточенные, окоченевшие от холода. Сьерра жестом подозвал одного из агентов, который стоял у «фольксвагена» Романа с каким-то пожилым человеком. Агент и мужчина подошли. Санитары вдвинули носилки в машину.

– Лейтенант, – Сьерра кивнул в сторону пожилого мужчины с обветренным лицом, горестно смотревшего на труп юноши, – это рыбак, который его обнаружил.

Роман протянул рыбаку руку. Тот был очень взволнован, но четко ответил на немногие вопросы лейтенанта.

Спустя десять минут берег снова опустел. Санитарная и обе патрульные машины уехали. Роман, Сьерра и Кабада сели в «фольксваген».

Никто из них не проронил ни слова вплоть до самых пляжей Марьянао. На площади Ла-Эстрелья они развернулись и выехали на Пятый проспект.

– Зверское убийство, – произнес наконец Сьерра.

Руки Романа еще сильней сжали руль.

– Ты прав, Сьерра, здесь действовал настоящий убийца, не останавливающийся ни перед чем.

Сьерра и Кабада почувствовали, что голос лейтенанта дрожит от негодования.

– Что же будем делать? – спросил Сьерра.

Роман помедлил, прежде чем ответить.

– Это убийство многое меняет. Думаю, единственное, что мы можем сейчас предпринять, – это начать поиски субъекта, о котором рассказывал друг, а вернее, бывший друг Тео – Рауль Трухильо. Этот Ястреб был как-то связан с Тео Гомесом.

– Пожалуй, пока это единственный след, – согласился Сьерра. – А что нам о нем известно?

– Ему должно быть около двадцати пяти лет. Он мулат, худой, но сильный и крепкий. Похоже, имеет обыкновение прогуливаться в районе Прадо, рядом с кинотеатром «Фаусто».

– Угол Прадо и улицы Колон, – уточнил Кабада.

– Его называют Ястреб, и, возможно, он и есть преступник.

Роман вынул сигарету из пачки, но не закурил.

– Поищи дополнительные Сведения в отделе идентификации, Сьерра, может, он числится в картотеке. А ты, Кабада, займись его поисками у «Фаусто», в помощь себе бери людей, сколько понадобится.

Машина стремительно промчалась по туннелю и выехала на Кальсаду. На перекрестке с 12-й улицей они остановились у светофора. Сьерра наблюдал через стекло, как ветер гонит, по тротуару опавшие листья и бумажки.

– А вы сами чем займетесь? – спросил он вдруг у Романа.

Роман искоса взглянул на него, но ответил не сразу.

– Тем, чем мне меньше всего хотелось бы заниматься, – пробормотал он. И, помолчав, добавил: – Поеду к матери Тео Гомеса.

Зажегся зеленый свет.

 

9 часов 10 минут

Нельсон Барреро вразвалочку шел по Прадо. Миновав перекресток с улицей Нептуно, он бросил взгляд на одного из черных львов, беззвучно рычавших у входа на бульвар.

Кое-где на скамейках сидели люди. Очень разные люди, и пришли они сюда тоже по разным причинам. Старики вышли погреться на солнышке, подышать свежим воздухом или просто-напросто поболтать с приятелями, такими же одинокими старичками, скоротать с ними время. Женщины, отправившиеся за покупками, ждали открытия магазина поблизости. Мужчина беспокойно озирался, высматривая свою знакомую, а она все не приходила. Были еще и такие, что вряд ли захотели бы рассказать, зачем они здесь сидят. Что он мог знать об этих людях? Единственно достоверным было то, что они сидят на скамейках и ему придется прибегнуть к их помощи, чтобы найти человека, которого он ищет. «Его называют Ястреб. Мулат. Лет двадцати пяти, худой, но крепкий. Часто бывает в районе Прадо, около кинотеатра «Фаусто». Это было все, и вот он пришел сюда. Но кинотеатр «Фаусто» закрыт, и на улице не было никого, кроме этих людей, что сидели на скамейках и на каменном парапете Прадо – каждый со своими делами, со своими заботами. «Иголка в стоге сена, – подумал Нельсон Барреро, – и надо ее найти».

Близ улицы Виртудес он увидел старого мулата, который задумчиво курил сигару. Он никого не ждал, это угадывалось в каждом его движении, в каждом жесте, но уходить не собирался. Казалось, он прирос к скамейке. На прохожих он поглядывал, но без особого любопытства. Нельсон Барреро приблизился к нему с беззаботным видом.

– Привет, начальник. Не знаете случайно здесь такого мулата по кличке Ястреб?

– Ястреб? – переспросил старик, словно размышляя вслух. – Да нет, не слыхал про такого.

– У меня к нему срочное дело, понимаете, – не отступался Нельсон Барреро, – и мне сказали, что в этой части Прадо его всегда можно увидеть…

– Сам подумай, сколько здесь разного народу ходит, – рассудительно сказал старый мулат. – Шутка ля, Прадо, не пятачок какой-нибудь. Я всех тут знаю… Сам живу рядом, за углом, двадцать лет уже здесь обретаюсь. Ястреб, говоришь? Нет, честно признаюсь, не слышал о таком.

– Нет, так нет, – небрежно бросил Нельсон Барреpo. – Двину дальше, может, где-нибудь наткнусь на него.

И зашагал. Неудача его огорчила, хотя он понимал что было бы странно надеяться напасть на след Ястреба после первой же попытки. С другой стороны, ему совсем не хотелось, чтобы все Прадо знало о том, что кого-то разыскивают. Ястреб, должно быть, не дурак, и настойчивые поиски сразу же насторожат его. Если уже не насторожили. Нельсон Барреро пересек улицу Трокадеро На одной из скамеек бульвара сидел худой мужчина в очках и читал журнал. Нельсон Барреро уже хотел было обратиться к нему, но тот был так погружен в чтение, что пришлось отказаться от этой мысли. Нельсон прошел еще полквартала и приблизился к группе парней.

– Ястреб? Нет, не знаем никакого Ястреба.

Еще не раз пришлось ему выслушать этот ответ. Наконец он приметил маленькую кофейню. «Здесь или нигде», – почему-то подумалось ему. Там как раз мололи кофе, и перед стойкой собралась очередь, поджидая, когда начнут варить очередную порцию. Нельсон Барреро направился прямо к человеку за стойкой, который отпускал кому-то сигареты, и задал все тот же вопрос. Но ответил ему не продавец, а мужчина, стоявший первым в очереди.

– Ты, наверно, имеешь в виду Двадцатку? Ясное дело, он здесь бывает, а как же иначе. Просто здесь его никто не знает как Ястреба – только как Двадцатку или Двадцать Песо… Я-то помню его прежнюю кличку, потому что сам я из Серро и знаю его давно. Странно, что его до сих пор нет… Подожди, вот-вот заявится…

 

11 часов 45 минут

Светловолосая женщина лет пятидесяти на вид открыла дверь сержанту Кабаде.

– Добрый день, – приветливо сказала она.

– Здравствуйте, – улыбнулся Кабада. – Профессор Дель Пино дома?

– Дома. А вы откуда?

– Из следственного отдела, – сержант показал свое удостоверение. – Мне необходимо повидать его.

– Понятно, – женщина кивнула. – Проходите, пожалуйста, товарищ.

Кабада вошел в светлую просторную комнату с очень высоким потолком.

– Присядьте, прошу вас.

Женщина скрылась за тяжелыми портьерами, а сержант расположился в одном из трех массивных кресел, обитых черной кожей, что стояли вокруг низкого столика посреди комнаты, и обвел взглядом стены, увешанные множеством картин и заставленные длинными рядами полок, на которых теснились сотни книг.

Внимание сержанта особенно привлекла одна картина, написанная в очень ярких тонах: на густо-зеленом фоне была изображена обнаженная женщина, тело которой словно бы отливало ртутью. Справа от этой картины висела другая, изображавшая петуха, а вернее – разноцветные пятна, отдаленно напоминавшие петуха. Выше было полотно с церковной колокольней. «Эта картина, должно быть, много весит», – решил сержант: художник выдавил на холст столько тюбиков, что краска образовала неровный слой толщиной никак не меньше трех сантиметров.

Но по правде говоря, Кабада не разбирался в живописи. Вот читать он любил. Ему было сорок, и до 1963 года, когда он пришел в министерство, он работал в типографии. Линотипистом. Благодаря своей профессии и пристрастился к чтению. Особенно ему нравились книги по истории, военные мемуары, хроники, жизнеописания великих людей.

Он встал и подошел к одному из стеллажей. Приятно было обнаружить здесь биографию Ленина, написанную Вальтером, которую он читал в отрывках, когда занимался в кружке, и «Наполеона» Тарле, которого он буквально проглотил несколько лет назад. Он перевел взгляд на стоявшие рядом книги, но их названия мало что ему говорили: «Разграничение» (с длиннейшим подзаголовком), «Критика вкуса», «Новая наука»… На соседней полке сержант увидел книги на английском, французском, итальянском языках и два объемистых тома Хосе Марти. Там же стояло несколько десятков книг удлиненного формата, которые, судя по названиям, принадлежали к детективному жанру: «Четыре фальшивых орудия», «Дело Канарейки», «Кровавый урожай», «Почтальон звонит два раза», «Убийство в Восточном экспрессе», «Загадка на воскресенье», «Улыбка и нож»… За его спиной послышались шаги.

Он обернулся и увидел рослого мужчину едва за шестьдесят, румяного, с седыми волосами.

– Здравствуйте, товарищ. – Он протянул Кабаде узкую и мягкую руку с длинными пальцами. Кивнул на стеллажи, широко улыбаясь. – Интересуетесь? – И не дожидаясь ответа, прибавил: – Смотрите, смотрите, не стесняйтесь.

– Эх, если бы у меня было время, – тоже улыбнулся Кабада, – но, к сожалению, я тороплюсь. Вы профессор Дель Пино?

– Совершенно верно, – ответил хозяин дома, – да вы садитесь, садитесь.

В последних его словах прозвучал дружеский укор. Кабада опустился в кресло, в котором сидел до того, как начал осматривать библиотеку; Дель Пино устроился напротив сержанта.

Лицо у Аугусто Дель Пино было тонкое и четко очерченное. Он вовсе не был грузным, но из-за двойного подбородка выглядел крупнее, чем был на самом деле. Его небольшие живые глаза поражали голубизной; редкие усики* были почти такие же белые, как волосы. Кабада подумал, что седина доктора Дель Пино как-то не вяжется с его прямой осанкой, на которую сержант сразу обратил внимание. Однако прежде всего запоминалась, разумеется, неизменная улыбка профессора. Сержант знал, что Аугусто Дель Пино – профессор литературы и большая величина в своей области, автор многих книг, которых сержант, к сожалению, не читал. Все свободное время, каким располагал Кабада, он использовал для изучения литературы по своей профессии по программе учебных кружков. Но если бы у него и было побольше времени, он, Кабада, предпочел бы объемистый том, посвященный истории второй мировой войны, исследованию по теории стихосложения. Кроме того, Кабаду привел сюда отнюдь не интерес к литературе – Дель Пино был председателем КЗР в своем квартале.

– Я к вашим услугам, – сказал профессор.

Но тут вошла женщина, открывшая Кабаде, с подносом и двумя изящными фарфоровыми чашками.

– Немного кофе, – объявила она.

Сержант и профессор взяли по чашке, и женщина удалилась. Дель Пино пил не торопясь, смакуя в отличие от сержанта, который, сделав два больших глотка, поставил пустую чашку на столик, вынул пачку «Вегерос» и предложил сигарету Дель Пино, но тот вежливо отказался:

– Благодарю вас, я не курю.

Пока Кабада закуривал, профессор допил свой кофе.

– Итак? – спросил он, подбадривая сержанта.

Кабада выпустил дым и начал не торопясь:

– Понимаете, профессор, нам нужны сведения об одном человеке, который обычно вертится в вашем районе – между Прадо и улицей Колон.

– Так-так, – пробормотал Дель Пино, который слушал сержанта с большим вниманием.

– Это мулат лет двадцати пяти или чуть постарше, его называют Ястребом, хотя в этом районе он, скорее всего, известен как Двадцатка.

Дель Пино улыбнулся, услышав эти клички.

– Мы ищем его в наших архивах, – продолжал сержант, – но пока ничего определенного не обнаружили. Поэтому нам очень важно все, что вы можете сообщить о нем.

Улыбка исчезла с лица профессора.

– Двадцатка… – задумчиво пробормотал он и вдруг встал, подошел к большому столу в углу комнаты, взял оттуда записную книжку и направился к своему креслу, перелистывая ее на ходу.

– Есть, – улыбнулся он, снова усаживаясь. – Здесь у меня сведения, которые сообщил мне ответственный за дежурства недели две назад.

– Слушаю вас, профессор. – Кабада вынул свой маленький блокнот.

Дель Пино перелистнул еще несколько страниц.

– Да, – сказал он, – именно такая у него кличка – Двадцатка, или Двадцать Песо. – Подняв глаза на Кабаду, он с улыбкой спросил: – А вы не задумывались над тем, за что человеку могут дать такое прозвище?

Этот неожиданный вопрос застал Кабаду врасплох, но он не растерялся:

– Наверняка за то, что он любит похвастаться, будто у него в кармане всегда такая бумажка.

– Я тоже так думаю, – весело отозвался Дель Пино. – Удивительная все-таки у нас страна. Фантазия у народа богатейшая. Помню, как… Впрочем, не будем удаляться от темы: дело в том, что этот субъект имел столкновение с одной сеньорой из нашего квартала, Инее Ривери, которая живет за углом, на улице Консуладо. Эта женщина говорит, что он стащил у нее кошелек с семью песо, который она оставила на прилавке булочной. – Дель Пино снова рассмеялся. – Как вам это нравится, сержант? Польстился на семь песо! Вот вам и двадцатка в кармане.

– И женщина не заявила на него?

– Не захотела, – ответил Дель Пино недовольно. – Этот субъект, я уверен, связан с Преступным миром. Инес же – старуха. Ей уже за семьдесят, и живет она одна. Побоялась. А потом, кто знает, возможно, он ей пригрозил. Откровенно говоря, это бы меня не удивило…

Кабада делал записи в своем блокноте.

– Стало быть, Двадцатка постоянно околачивается в вашем районе? – поинтересовался он, не поднимая глаз; сигарета подпрыгивала у него во рту при каждом слове.

– Во всяком случае, очень часто, – подтвердил Дель Пино. – Если хотите, я могу сводить вас к этой сеньоре…

– Не нужно. – Кабада сделал последнюю затяжку и потушил сигарету в пепельнице на столике. – Если она на самом деле запугана, мой приход напугает ее еще больше. Попробуем разобраться в этом деле без нее. Вот кого я действительно хотел бы повидать, так это вашего ответственного за дежурства…

– Саинса нет в Гаване, – с сожалением в голосе прервал его профессор. – Он уехал в Вуэльтас к родственникам жены.

– Подумайте, – сказал Кабада, – может быть, вам удастся вспомнить еще что-нибудь о Двадцатке, какую-нибудь подробность, которая могла бы нам пригодиться…

Дель Пино опустил голову, потом вдруг выпрямился и с торжествующей улыбкой взглянул на Кабаду.

– Черт побери, молодой человек! Ну конечно же, вспомнил… Саинс рассказал мне как о чем-то забавном, что у этого субъекта нет одного пальца на руке. Да-да, я прекрасно помню. Он еще так выразился: «Скажи спасибо, что у него не хватает одного пальца, а не то бы он оставил бедную Инее вообще без гроша…» Этот тип, по всему видно, большой ловкач.

– Что ж, уже кое-что, – удовлетворенно заключил Кабада. – Эти сведения могут оказаться весьма полезными.

Сержант дописал последнюю фразу, захлопнул блокнот и сунул его в карман. Потом поднялся.

– Большое спасибо, профессор, – поблагодарил он Хозяина дома, который встал вслед за ним. – Надеюсь, мне не придется больше вас беспокоить.

Дель Пино протестующе поднял свою тонкую с длинными пальцами руку, а затем спросил Кабаду, указывая на один из стеллажей:

– Если не ошибаюсь, когда я вошел, вы разглядывали детективы, не так ли?

– Да. – Кабада смутился. – Дело в том…

– Здесь есть великолепные вещи, – прервал его Дель Пино. Он подошел к стеллажу и снял с полки книгу. – Читали эту? «Тайна желтой комнаты» Леру… Но лучше, наверное… – Дель Пино снова повернулся к полкам.

– Я не очень люблю детективы, – смущенно признался сержант.

Профессор посмотрел на него удивленно, даже, можно сказать, с изумлением.

– Не любите? – переспросил он, и его голубые глаза огорченно блеснули.

– Нет, – повторил Кабада.

– Вы поразительный человек, сержант! – воскликнул Дель Пино. – Невероятно! Человек двадцатого века, которому не нравятся детективы. И вдобавок ко всему – сам полицейский! – Дель Пино звонко захохотал.

– Видимо, именно поэтому, – улыбнулся Кабада, – потому что я полицейский.

– Но послушай, как же так? – Дель Пино на мгновение посерьезнел. – Ты что, в самом деле не любишь детективы?

Профессор говорил так, будто никак не мог принять всерьез слова Кабады и теперь хотел предоставив ему возможность для оправдания.

Сержант взглянул на него с симпатией. «Действительно очень приятный человек, – подумал он. – И поговорить, видно, не прочь».

– Некоторые не решаются признаться в своей любви к детективу, потому что относят его к низкому жанру. Но таких теперь меньшинство. Большинство же не стесняются читать детективные романы, – уверенно сказал профессор.

– Я вовсе не стесняюсь, – весело возразил Кабада. – Просто мне такие книги не нравятся.

– Парадокс, ничего не скажешь, – произнес Дель Пино, тоже улыбнувшись сержанту. – Хотя, если разобраться, не такой уж парадокс.

Профессор вновь быстрыми твердыми шагами пересек комнату. Кабаде нравился, по-настоящему нравился этот разговорчивый, жизнерадостный, приветливый человек. Но он спешил. Ему нужно было срочно передать сведения, которые сообщил ему Дель Пино. Тиканье наручных часов отдавалось в ушах сержанта ударами молота, а для профессора время словно не существовало.

– Один писатель, – начал Дель Пино, роясь в книгах и, по всей видимости, разыскивая что-то, – разделил все человечество на четыре группы: преступники, жертвы преступников, детективы и читатели детективной литературы. И добавил, что четвертая группа включает большинство человечества и несет ответственность за первые три.

Кабада от души расхохотался. Да, этот Дель Пино в высшей степени симпатичен.

– Но вы, мой дорогой сержант, – продолжал профессор, – принадлежите к третьей группе, – он вновь приблизился к креслу, держа в руке томик в оранжевой обложке, сел и поднял взгляд на Кабаду. – Присядь на минутку, прошу тебя.

Кабада был в нерешительности, но в конце концов уступил, хотя и торопился. Не хотелось обидеть Дель Пино, да и затронутая профессором тема казалась интересной.

– Пускай тебе не нравятся детективные романы… Или, вернее, именно потому, что они тебе не нравятся – ты ведь прочел некоторые из них, чтобы убедиться в этом, не правда ли? – Профессор листал книгу, которую держал в руках.

– Конечно, – согласился Кабада.

– Какие же?

– По правде говоря, совсем немного, – медленно начал «Кабада, вспоминая. – В детстве я читал кое-что из приключений Шерлока Холмса и Ника Картера… Потом… несколько книжек про Перри Мейсона, две-три про Фило Вэнса, того самого сыщика, который все на свете знает… Но после того, как я сам столкнулся с преступниками, эти романы кажутся мне совершенной чепухой, не имеющей ничего общего с настоящей жизнью. – Кабада вынул сигарету из пачки, закурил и, выпустив облако дыма, твердо закончил: – Вот в чем дело, профессор. И только в этом.

– То, что ты говоришь, действительно очень интересно, – живо откликнулся Дель Пино, слушавший сержанта с огромным вниманием. – Нечто подобное утверждает один критик. Он говорит, что детективный роман имеет такое же отношение к будням полиции, какое пастораль к экономике средневековья, то есть, как ты понимаешь, ни малейшего.

Он на минуту остановился, и Кабада отметил про себя, что профессор наверняка замечательный преподаватель. А Дель Пино продолжал звучным, хорошо поставленным голосом, сопровождая речь энергичными движениями своих длинных рук.

– Однако мне кажется, что все это справедливо лишь отчасти. Детективная литература многое берет из жизни, но, в конце концов, это литература. Того, о чем она повествует, не было на самом деле, но могло быть. Некоторые детективы напоминают головоломки, логические задачи. «Роман-проблема», как их называют. Вспомни Агату Кристи, Ван Дайна, который как раз и создал Фило Вэнса.

– Невыносимый тип, – с раздражением произнес Кабада. – Он и с греческого переводит, и в мумиях разбирается…

Дель Пино снова захохотал, и Кабада тоже не удержался.

– Действительно, сыщики в этих «логических» произведениях как бы воплощают саму логику, – признал профессор, все еще улыбаясь. – Ну а логика порой бывает далека от реальности, поэтому такие романы кажутся… набором трюков, если можно так выразиться. Хотя в любом случае, на мой взгляд, они обладают тем достоинством, что развивают нашу способность к дедукции… Наше «серое вещество», как выражается Эркюль Пуаро. Эти романы всегда дают пищу для размышлений…

– Понимаете, профессор, – Кабада глубоко затянулся, – меня раздражают эти надуманные сюжетные ходы, ничего подобного в жизни не бывает. Да еще во всех книжках одни и те же.

– Какие же?

– Например, безукоризненно продуманное преступление, которое не удается из-за чистой случайности; запертая комната, где совершается убийство; преступник, возвращающийся на место преступления, и еще многое в том же духе…

– Однако, – прервал его Дель Пино, – вопреки тому, что мы говорили недавно о делении человечества на четыре группы, следует признать, сержант, что криминального романа не было бы, не будь преступлений… Криминалистика имеет свою историю, довольно длинную историю, надо сказать. И кое-что в этой истории, увы, не меняется. Поэтому ужасающая жизнь преступного мира часто дает сюжеты для детективных романов.

– Разрешите спросить: что именно вы имеете в виду?

Дель Пино отложил книгу в оранжевой обложке, которую он достал из шкафа, встал и принялся расхаживать по комнате, собираясь с мыслями.

– Приведу тебе один пример, – наконец сказал он, бросив быстрый взгляд на сержанта. – Он как раз мог бы послужить тем приемом в романе, который ты упоминал: преступник возвращается на место преступления.

– Вы действительно верите в это, профессор? – Кабада постарался скрыть улыбку.

– Как тебе, сказать? Конечно, это не является непреложным законом, но случается, и довольно часто случается… – Дель Пино со вздохом развел руками.

– В детективных романах, – вежливо, но твердо заметил Кабада.

– И в жизни тоже, сержант. Из нее-то и взяли это писатели.

Кабада погасил окурок.

– Извините, профессор, но…

– Да, знаю. – На тонких губах Дель Пино заиграла улыбка. – Мне не следует спорить о вещах, в которых ты разбираешься гораздо лучше меня.

– Нет, я совсем не это имел в виду, – поспешно возразил Кабада. – Не в этом дело. Но зачем, скажите на милость, преступнику возвращаться на место преступления?

Дель Пино помедлил, прежде чем ответить. Он расхаживал по комнате, и на его лице отражалось напряженное раздумье, пока наконец он не просиял, как человек решивший трудную задачу.

– Начнем с самого простого. – Дель Пино вновь опустился в кресло. – Расскажу тебе один случай, невероятный, ужасный, происшедший в Орьенте много лет назад… – Он откинул голову, уставившись в потолок, затем перевел взгляд на Кабаду и положил руку ему на плечо. – Было совершено зверское убийство. Зарезали старушку, которая жила одна, и похитили у нее больше тысячи песо. Дом этой женщины находился в Сан-Висенте, дачном местечке вблизи Сантьяго-де-Куба. Большой мрачный деревянный дом стоял особняком на голом холме метрах в пятидесяти от шоссе. – Дель Пино оперся на подлокотник кресла. – Повсюду остались кровавые следы. Но ни единого отпечатка пальцев, ни свидетеля, никакой нити, ведущей к тому, кто мог быть убийцей. Следователь не располагал ни одной уликой, когда взялся за это дело. Но это был великолепный следователь. Единственный настоящий следователь, какого я знал на Кубе до революции. – Он помолчал. – И что вы думаете, сержант? Через три месяца после убийства старуха стала являться местным жителям. Сначала ее заметили ребятишки на пороге ее дома, но им никто не поверил. Все знали, что в доме никто не живет. Но потом какая-то женщина повстречала покойницу вечером вблизи шоссе. А по ночам в окнах ее дома таинственным образом зажигался свет.

Кабада слушал, стараясь не пропустить ни слова. Облизнув губы, Дель Пино продолжал:

– Через несколько недель этот дом уже не называли иначе как «дом покойницы». Там поселились призраки, говорили одни. Самые же недоверчивые – как ни странно, именно у них оказалась самая богатая фантазия – склонялись к тому, что никакого убийства вообще не было и что старуха осталась жива. Но единственный, кто знал правду, был Репиладо, следователь. Он-то и придумал эту ловушку. И преступник действительно вернулся. Однажды ночью он приник в дом, чтобы удостовериться в смерти женщины… – Профессор улыбнулся, его маленькие голубые глаза светились воодушевлением. – Представляешь себе сцену? Убийца возвращается за своей жертвой и встречается с полицией. Это был удар, рассчитанный с абсолютной точностью.

– И правда интересно, – признал Кабада.

Дель Пино пристально взглянул на него.

– Но я не хочу ограничиться этим примером, если ты позволишь, потому что он отражает лишь одну сторону вопроса. – Дель Пино потер руки. Его лицо вновь стало сосредоточенным, взгляд устремился вдаль; казалось, он мучительно подбирает слова, чтобы как можно точней выразить свою мысль. – По-моему, существует и другая причина, – сказал он после раздумья. – Более глубокая, психологическая, если хочешь. Она может заставить человека, который не является профессиональным преступником и еще не до конца испорчен, вернуться на место преступления.

Дель Пино умолк. Кабада глядел на него с живым интересом.

– Эта причина – совесть.

Кабада хотел было что-то сказать, но воздержался, давая возможность Дель Пино выговориться до конца. Профессор улыбнулся и вновь опустил руку на плечо сержанта.

– Люди по природе своей не злодеи. Теория Ломброзо, с которой ты, конечно, знаком, уже давно отвергнута: врожденных преступников не бывает.

Кабада согласно кивнул.

– Преступниками становятся по причинам, которые мы должны, хотим мы того или нет, отнести к категории социальных, – продолжал Дель Пино. – Сюда включается, конечно, и целый ряд сложных и не всегда явных обстоятельств, которые могут полностью развратить личность. Иногда бывает чрезвычайно трудно выявить их. Иногда процесс распада личности становится необратимым. Эти обстоятельства могут корениться в самом раннем детстве, в семейном окружении, вообще в среде. Преступников порождает общество. – Дель Пино закинул ногу на ногу, пригладил свои белые волосы. – Достаточно обратиться к статистике, – продолжал он, – чтобы убедиться, что преступность в капиталистических странах растет из года в год. Увеличивается число убийств, грабежей, прочих опасных преступлений. Совершенно очевидно, что само общество в этих странах превращает многих людей в преступников. Но это не означает, что с уничтожением капитализма эти скрытые сложнейшие факторы, которые являются его порождением и в свою очередь порождают преступность, мгновенно исчезают. Да, они исчезают, но постепенно. По мере того как совершенствуется общество, человек становится лучше. Но этот путь долог. – Профессор улыбнулся. – И знаешь? – Он подался вперед. – Пока ты делаешь свою работу, пока еще приходится бороться с преступниками, детективная литература имеет право на существование.

Кабада улыбнулся в ответ.

– Да, но вы…

– Верно, я отклонился от темы, – весело признал Дель Пино. – Но только отчасти, сейчас ты убедишься. Именно потому, что врожденных преступников не бывает, именно потому, что преступник есть продукт долгого процесса деградации, может вполне случиться, что человек, который не очень далеко продвинулся по этому пути… вернее сказать, который не совсем опустился… Так вот, этот человек вполне может… – Дель Пино остановился, не докончив фразы. Его глаза стали еще меньше, превратившись в две голубые точки на румяном лице. – Ты думал когда-нибудь, что творится в душе человека, совершившего преступление? – снова заговорил он. – Он ни минуты не знает покоя и может вернуться на место преступления. Еще как может, сержант.

Кабада с сомнением покачал головой.

– Возможно, возможно, и тем не менее, когда я ловил преступников, мне почему-то приходилось разыскивать их за тридевять земель от места преступления. И ни один на это место не вернулся.

Дель Пино громко рассмеялся.

– Ты неисправимый реалист. – Он взял со стола томик в оранжевой обложке. – Поэтому дам тебе кое-что почитать. – Он помахал в воздухе книгой и легонько ударил ею себя по руке. – Это совершенно особая вещь. – Голос профессора стал торжественным. – Никаких трюков. Все как в жизни. Вернее, как могло быть в жизни, поскольку это все же литература. Я уверен…

Кабада смущенно затряс головой.

– Как так, профессор, вы отдаете мне свою книгу?

– Я даю тебе ее на время. Чтобы ты ее прочел, – улыбаясь, сказал Дель Пино.

– Но я ведь не знаю, когда… – начал было сержант.

– И это не имеет никакого значения, – решительно перебил его Дель Пино. – Принесешь, когда сможешь, Никакой срочности нет.

Кабада умолк, взял книгу, попрощался и вышел из дома. «Великолепный старикан», – подумал он и тут же про себя рассмеялся, заметив, что перенял словечко у профессора. Он сел в машину, положив книгу рядом с собой на сиденье. И, только включая мотор, прочел на обложке название.

 

12 часов 30 минут

– Дай-ка мне пачку «Популарес», – бросил Луис Гарсиа, он же Тощий Луис, выложив на стойку два песо.

Продавец подал ему сигареты и сдачу, которую Тощий Луис спрятал в правый карман брюк, распечатал пачку и закурил.

Десять минут назад он сменил Нельсона Барреро. Кабада рассудил, что так будет лучше, поскольку Барреро пришлось перевернуть вверх дном все Прадо, прежде чем он напал на след Ястреба, которого здесь знали как Двадцатку. Это было важное открытие, во Нельсон Барреро «сгорел» – во всяком случае, Кабада допускал такую возможность, а он любил ставить наверняка. Он не хотел рисковать, опасаясь, что какой-нибудь «кореш» перехватит Двадцатку на Нептуно или Виртудес и шепнет: «Тебе сели на хвост, мулат». Что означало бы, что за ним следят. Вот почему Нельсон Барреро исчез, ну а Тощего Луиса здесь никто не знал.

Попыхивая сигаретой, Луис Гарсиа подошел к углу улицы Колон. Он уже располагал дополнительными сведениями, полученными из надежного источника: у человека, которого он разыскивает, не хватает одного пальца на руке и он может появиться здесь, в кофейне, или у входа в кинотеатр «Фаусто» в любой момент. Тощему Луису оставалось только ждать и смотреть в оба.

– Двадцатка, черт тебя дери…

Это фамильярное приветствие прозвучало словно выстрел за спиной Луиса Гарсиа. Но он не пошевелился, продолжая курить, и только спустя некоторое время небрежно повернул голову. Тот, кого он искал, стоял у стойки и почесывал затылок левой рукой. Рукой, на которой было всего четыре пальца.

 

15 часов

Лейтенант Роман сидел за столом в своем вращающемся кресле, курил и просматривал заключение медицинского эксперта. По существу, там не содержалось ничего нового по сравнению с тем, что сам врач сообщил ему утром в Санта-Фе. Он еще раз пробежал глазами листок: «…Смерть наступила в результате огнестрельного ранения. Входное отверстие располагается в теменно-затылочной части…» Роман закрыл глаза. Пуля действительно застряла недалеко от сосцевидного отростка. И лейтенант уже знал, что она была выпущена из пистолета 32-го калибра, а не из «смит-вессона» Суаснабара.

Рядом с медицинским заключением на столе Романа лежал ответ из Отдела идентификации с данными на Хоос Анхеля Чакона Моралеса, он же Ястреб, мулата, двадцати семи лет, уроженца Гаваны… Весьма вероятно, что именно он был тем человеком, которого они разыскивали.

Когда сотрудники отдела приступили к проверке, оказалось, что в картотеке зарегистрировано целых шесть Ястребов, причем трое из них мулаты в возрасте от двадцати до тридцати лет. Но среди них не было ни одного по кличке Двадцатка, и только данные об отсутствии пальца на руке позволили установить истинного Ястреба. Полчаса назад сержант Кабада принес из архива карточку человека, у которого действительно не было двух фаланг на безымянном пальце левой руки. Он отбыл шесть месяцев за тунеядство, а потом еще два года за грабеж со взломом.

Роман погасил сигарету, вынул из ящика стола чистый лист бумаги и записал на нем шариковой ручкой:

« Время преступления: в ночь с понедельника на вторник, между 24.00 и 1.30.

Орудие: тяжелый тупой предмет (возможно, железный прут или кусок трубы). Не обнаружено.

Мотив убийства: не выявлен. Предположительно:

1. Личная месть.

2. Боязнь разоблачения.

3. Ограбление (неудавшееся, поскольку на базе ничего не похищено, кроме револьвера сторожа).

Подозреваемые:

1. Рафаэль Карденас. Личная вражда с Суаснабаром. Серьезная стычка со сторожем за десять-двенадцать дней до убийства. Связан с неким Куко Масоррой, ранее судимым. Был осужден на шесть месяцев исправительных работ за кражу. В понедельник закончил работу около пяти часов вечера. Не может представить убедительных доказательств того, где находился с десяти часов вечера до шести утра следующего дня.

2. Теодоро Гомес Пуэнте. Насколько известно, не имел причин желать смерти Суаснабару. Поставил свой грузовик на стоянку после 21.30, но до 3 часов ночи. Вернулся домой после полуночи. Вышел из дому утром во вторник, сказав, что едет на работу. После этого исчез. Был убит вечером во вторник и брошен в море в районе Санта-Фе. Ранее не судим, но, вероятно, связан с преступными элементами. Одним из них мог быть Хосе А. Чакон Моралес по кличке Ястреб.

3. Сиро Лабрада, начальник отдела кадров автобазы. Максимо Лавигне, лучший друг Суаснабара, обвиняет его в хищении государственного имущества, о чем, по словам Лавигне, было известно сторожу, который собирался довести это до сведения директора автобазы. У Лабрады было серьезное столкновение с Суаснабаром. Находился в конторе (расположенной рядом с местом преступления) некоторое время после половины десятого в понедельник».

Роман положил ручку. Вчера вечером он решил, что утром прежде всего допросит Лабраду, но убийство Тео Гомеса изменило все его планы.

А сейчас лейтенант занимался тем, что аккуратно раскладывал на столе на равном расстоянии один от другого небольшие предметы, словно готовил миниатюрную выставку. Первым в этом ряду был спичечный коробок с синей буквой «Л» и двумя таблетками аспирина внутри. Два других коробка были найдены в карманах Тео Гомеса.

В карманах брюк юноши было также обнаружено семьдесят пять сентаво, ключ от квартиры и бумажник с шестью песо и завернутыми в полиэтиленовую пленку служебным удостоверением, свидетельством о прохождении воинской службы и клочком линованной бумаги, вырванным из школьной тетради, на котором шариковой ручкой был записан номер телефона: 30-9107. В кармане рубашки был найден кусочек плотной голубой бумаги, по всей видимости половинка билета в кино, а внутри джутового мешка – черная расческа, скорее всего выпавшая из того же кармана.

Роман передал матери Тео все эти вещи, кроме половинки билета и клочка с номером телефона. Он спросил у Фиделины, известен ли ей этот номер, но несчастная женщина была не в состоянии что-либо вспомнить. Сейчас обе бумажки лежали перед лейтенантом, рядом со спичечным коробком.

Роман пододвинул к себе телефон, набрал первую цифру и остановился: никаких гудков не было. Он набрал весь номер. В трубке послышались длинные гудки: один, два, три, пять, десять… Трубку никто не снял. Лейтенант нажал на рычаг и снова набрал тот же номер – безрезультатно.

Он еще раз нажал на рычаг, но тут дверь с легким скрипом отворилась, и вошел Кабада. Сержант улыбнулся, приветствуя Романа, вытянулся по стойке «смирно» и доложил:

– Он почти в наших руках.

Роман повесил трубку и недоуменно посмотрел на Кабаду: в эту минуту он не думал о Ястребе. Но тут же спохватился:

– Уже? Отлично сработано, Кабада.

Лейтенант, как известно, был очень скуп на похвалу, поэтому сотрудники ценили каждое его доброе слово на вес золота.

– Он обнаружен, мы взяли его под наблюдение.

– И думаю, вы понимаете, как надо действовать, – Роман прислонился к спинке кресла. – Пусть веревочка разматывается, посмотрим, куда она нас выведет. Особенно теперь, после смерти Тео Гомеса.

Кабада сделал движение, будто хотел что-то сказать, но промолчал.

– Двое убитых, причем орудия убийства разные, – продолжал Роман. – К тому же Тео был убит не из револьвера, похищенного у Суаснабара.

– Различные системы, вы хотите сказать, – пробормотал Кабада, снял фуражку и положил ее на уголок стола.

– Именно, – подтвердил лейтенант. – Это было ясно с самого начала, теперь же у нас имеется подтверждение экспертизы. Поэтому Ястреба нельзя упустить ни в коем случае, но пусть сначала веревочка раскрутится, посмотрим, куда она нас приведет.

Кабада прекрасно понимал, что хотел сказать Роман, и уже прикинул, каких людей использует в этой операции. Задание нужно было выполнить во что бы то ни стало.

Лейтенант поднялся, сложил бумаги в портфель, потом написал что-то в блокноте, вырвал листок и протянул Кабаде. Надевая фуражку, сказал сержанту:

– Кабада, я должен уехать, но скоро вернусь. Узнай на телефонной станции, кому принадлежит этот телефон.

Это был номер, найденный в кармане Тео Гомеса.

 

15 часов 15 минут

Крепко сжимая руль и не сводя глаз с шоссе, которое едва проглядывалось за плотной стеной дождя, Хуан Себастьян Арройо мурлыкал песенку. Заметив впереди небольшую рытвину, он притормозил и тут же услышал голос диктора: «Сильвио Родригес исполнил «Я дарю тебе песню». Вы слушаете радиостанцию «Кадена-Гавана», пятнадцать часов шестнадцать минут точное время».

Вдруг опытное ухо Арройо уловило какой-то посторонний стук в шуме мотора. Он нажал на тормоз. Грузовик проехал юзом еще несколько метров и остановился. Шофер выключил мотор, а заодно и маленький транзистор и несколько секунд неподвижно сидел за рулем, глядя на мокрое шоссе и теперь ясно различая шелест дождя.

От злости он едва не выругался. Впрочем, самое сильное ругательство, прокричи он его даже во всю глотку, мало чем помогло бы: не прошло и недели, а у него опять полетел ремень вентилятора. Теперь стой посреди шоссе под проливным дождем.

От одной мысли, что сейчас придется покинуть теплую сухую кабину и выйти под холодный дождь, по коже побежали мурашки. Но другого выхода не было. Он не может здесь долго стоять: не ровен час, кто-нибудь врежется в него по такой погоде, а то и оштрафуют.

Арройо застегнул матерчатую куртку, открыл дверцу, спрыгнул на шоссе и, обежав вокруг грузовика, остановился у ящика с инструментом. Лицо его сразу стало мокрым от дождя. Запасной ремень лежал в ящике, но теперь эта треклятая задвижка никак не хотела открываться, и Арройо собирался уже ударить по ней как следует ногой, но тут она наконец подалась. Открыв ящик, он порылся в инструментах, ища ремень и ключ. Потом закрыл металлическую крышку и уже хотел запереть ящик, как вдруг остановился в недоумении, что-то припоминая. Снова снял крышку и проверил содержимое ящика.

Он не ошибся: вместо одного торцового ключа – его собственного – в ящике лежало два.

 

17 часов 10 минут

Так же как и накануне вечером, Роман остановился на улице Сан-Франсиско, поднял стекла на окнах машины и вышел.

Пройдя несколько метров, лейтенант повернул направо и зашагал по людной Сан-Ласаро, направляясь к дому Вики Каррерас, который стоял почти на углу улицы Эспада.

Он взглянул на пасмурное небо, вновь предвещавшее дождь, на хмурую улицу, на очередь у остановки автобуса рядом с кинотеатром. Лейтенант знал, что Вики дома: перед тем как. выехать, он звонил ей. Девушка собиралась в похоронное бюро «Насьональ», куда перевезли Тео.

Дверь ему открыла женщина лет сорока. На ней было синее платье, очки в дымчатой оправе; в каштановых волосах уже проглядывали седые пряди. «Мать», – сразу догадался Роман: женщина поразительно напоминала Вики.

– Вы лейтенант Роман? – спросила она.

– Да, – тихо ответил он и взглянул на диван в гостиной, где сидела заплаканная Вики.

– Проходите, лейтенант, – устало проговорила женщина. – Проходите.

Когда Роман вошел в гостиную, Вики продолжала беззвучно плакать, прижимая к лицу мужской носовой платок. Она будто не замечала Романа. Роман уселся в кресло напротив девушки. Мать стояла с ней рядом, глядела на Вики и тоже молчала. Потом посмотрела на следователя, сказала: «Чувствуете себя как дома» – и ушла в глубь квартиры.

– Вики, – мягко произнес Роман.

Девушка подняла на него свои большие, распухшие от слез глаза цвета меда, и он увидел в них непередаваемое отчаяние. Этот взгляд Роман долго потом не мог забыть.

– Это ужасно, лейтенант, ужасно, – проговорила она и снова заплакала.

Роман закурил, положил сигареты и спички на стол и пристально взглянул на девушку.

– Да, ужасно, и именно поэтому ты должна помочь мне. Будь сильной и помоги.

Вики вновь взглянула на него, сглотнула с трудом, голос ее прерывался.

– Хорошо, лейтенант. Простите.

Роман вынул из портфеля фотографию мужчины лет двадцати – двадцати пяти, с угреватым лицом, мулата, и протянул ее девушке.

– Знаешь его?

Вики взяла снимок и долго разглядывала.

– Да, это один из его… – Она хотела сказать «друзей», но поправилась: – Один из тех, кто встречался с Тео… Я видела его два или три раза в компании с другим типом.

– Это они стояли тогда у входа в кинотеатр? Помнишь, ты вчера мне рассказывала? – спросил Роман.

– Да, они, – подтвердила Вики.

Роман убрал фотографию в портфель, вынул смятый клочок бумаги и тоже протянул девушке.

– Не знаешь, чей это телефон?

Вики взглянула на бумажку и сразу же определила:

– Это писал Тео.

Роман посмотрел на нее.

– Знаю, эта бумажка была у него в кармане. А чей это телефон, тебе известно?

Девушка вновь пробежала глазами цифры. Потом повторила их вслух, словно боясь ошибиться.

– Нет, не знаю, – сказала она наконец, – первый раз вижу.

– Это номер Ведадо, – настаивал Роман, – 30-9107, подумай хорошенько. Среди знакомых Тео не было никого, кто жил бы или работал в Ведадо?

Несколько секунд девушка молчала.

– В Ведадо живет тетка Рауля Трухильо, Тео часто бывал у нее и звонил туда Раулю… – Потом прибавила дрожащим голосом: – Раньше, конечно… Когда они еще дружили…

Роман нахмурил брови, словно отгоняя какую-то мысль.

– Так это ее номер?

– Не могу сказать, – ответила Вики. – Не помню.

Роман записал что-то в своем блокноте и встал.

Вики тоже поднялась.

– Послушай, – сказал Роман, – нужно, чтобы ты поехала со мной. Я тебя надолго не задержу.

Девушка посмотрела ему в глаза, и, хотя еще не произнесла ни слова, Роман почувствовал, что она сейчас откажется.

– Не могу, лейтенант, – запинаясь, проговорила Вики, – не могу, поймите… В такой день…

– Я все прекрасно понимаю, – перебил ее Роман. – Ты не представляешь, как я сожалею, что вынужден просить тебя об этом. Но если ты не хочешь, чтобы преступление осталось безнаказанным, ты должна поехать со мной. – И громко добавил: – Потом я сам отвезу тебя туда.

 

17 часов 50 минут

Роман и Вики вошли в небольшой, слабо освещенный прямоугольный зал. В центре его, на столе с очень высокими ножками, громоздился какой-то сложный аппарат, рядом с которым на гораздо более низком и широком столике аккуратными рядами стояли три или четыре десятка маленьких картонных коробочек.

В зале было несколько стульев. Роман прошел вперед и, взяв два стула, поставил их по обе стороны столов. Потом кивнул на молочно-белый экран, прислоненный к дальней стене зала, и спросил:

– Слышала о фотороботе? Это один из методов опознания… Имеет свои преимущества, но и недостатки тоже. – Роман включил что-то в нижней части аппарата; экран засветился. – Иногда он помогает составить довольно четкое представление о человеке, которого мы разыскиваем… – продолжал лейтенант. – Бывает, что с помощью такого портрета мы находим нужное фото в нашем архиве. Ну что, приступим?

Роман указал Вики на стул. Девушка села, внимательно слушая его объяснения.

– Будем надеяться, что и на этот раз мы добьемся хорошего результата, – заключил лейтенант.

Вики опустила голову и задумалась, потом взглянула на Романа.

– Мне бы очень хотелось помочь вам разыскать этого человека… – Она немного помолчала. – Но мне кажется, я не сумею… Если бы я увидела его или его фотографию, я бы, наверное, сразу его узнала… Узнала же я его приятеля. Но так… Мне кажется, это невозможно.

– В любом случае попробовать стоит, – возразил Роман и, подойдя к двери, щелкнул выключателем. Приглушенней свет в зале померк. И в наступившей темноте сразу обозначился белый сноп света, струившегося из аппарата.

Роман молча уселся на второй стул и довольно долго перебирал коробки, которые лежали рядом с проектором. Найдя наконец нужную, открыл ее и вынул небольшой квадратик целлулоида, на котором было нарисовано что-то вроде круга. Некоторое время он рассматривал его на свет, потом сказал:

– Начнем с овала лица, хорошо?

 

18 часов

Они шли по Прадо, держась на некотором расстоянии от тех, за кем следили. Вот уже десять минут, как сержант Кабада и агент Хулиан Эгоскуэ неотступно следовали за Двадцаткой и его спутником, который присоединился к мулату часом раньше у кинотеатра «Пайрет». Черные глаза Кабады впились в затылок Двадцатки, который беспрестанно жестикулировал и не закрывал рта, в то время как его спутник внимательно слушал. Сержант понимал, что сократить дистанцию и попытаться подслушать разговор значило пойти на ненужный риск: преследователи могли обнаружить себя. Тем не менее он весь напрягся, стараясь извлечь хоть какой-то смысл из тех обрывочных фраз, что долетели до него сквозь уличный шум.

Улицы выглядели довольно пустынными, и это было понятно. Холодный нудный дождь моросил не переставая… И все же под сводами галерей Прадо попадались редкие прохожие. Одни, бросая вызов непогоде, спешили в магазины, другие возвращались с работы домой.

Они дошли до Капитолия. Становилось холодно; Эгоскуэ засунул руки в карманы своей темно-синей куртки, Кабада – в карманы плаща. Они шли в нескольких шагах друг от друга, не глядя один на другого. Иногда кто-нибудь из них останавливался у витрины или пересекал наискосок улицу, чтобы почти сразу же вернуться на ту сторону, по которой шествовал Двадцатка со своим приятелем. Временами Эгоскуэ бросал взгляд на затянутое тучами небо, прикидывая, что, если дождь усилится, их подопечные, скорее всего, постараются где-нибудь укрыться, например в кафе или в подъезде, и, возможно, раздумают идти туда, куда шли, если, конечно, у них была определенная цель.

Эгоскуэ боролся с желанием закурить. Мощный, широкоплечий, он выглядел еще внушительней Кабады. Ему было под сорок, и его очень черные, подстриженные ежиком волосы уже кое-где будто бы присыпало пеплом. Черты лица были резкие, глаза маленькие, проницательные. Эгоскуэ хорошо стрелял, знал приемы каратэ и мог одним ударом расколоть кирпич. Он был надежным и исполнительным сотрудником, улыбался редко, говорил, только когда это было необходимо, и отличался редкой дисциплинированностью. Товарищи знали, что во времена тирании он подвергался пыткам: в течение нескольких часов его стегали плеткой, избивали ногами, а он спокойно смотрел на своих палачей и не произнес ни слова. Было у него и еще одно достоинство: он трезво оценивал свои возможности, знал, что ему по силам, а что нет. Эгоскуэ не обладал ни блестящими дедуктивными способностями Романа, ни сообразительностью Сьерры, но его трезвый ум в конце концов всегда находил выход из любого положения. Пожалуй, больше общего у него было с Кабадой, и, быть может, поэтому ему нравилось работать в паре с молчаливым и решительным сержантом.

Сейчас Эгоскуэ не. спускал глаз со спины человека, который шел рядом с Двадцаткой и которого он впервые увидел час назад. Это был довольно приземистый крепыш с широкой грудью и мощной шеей. Сквозь очень короткие волосы просвечивала кожа, испещренная небольшими шрамами и удивительно белая для такого смуглого человека. Его туповатая, какая-то расплывчатая физиономия резко отличалась от живого, подвижного лица Двадцатки. Эгоскуэ отметил про себя, что человек этот, по всей видимости, принадлежит к тем забиякам, у которых постоянно чешутся кулаки и которым не важен исход драки, лишь бы подраться.

За Двадцаткой Эгоскуэ следил уже добрых три часа. Около двух он сменил Тощего Луиса, того самого агента, который вышел на Двадцатку, полдня прокараулив его в районе Прадо.

Встретившись с Луисом Гарсиа у здания Бакарди, они стали прогуливаться по Монсеррату, не упуская из виду стеклянную дверь кинотеатра «Актуалидадес», куда за несколько минут до этого нырнул Двадцатка. Так продолжалось до половины четвертого. Наконец Двадцатка вышел из кинотеатра в толпе, которая медленно растекалась в направлении улиц Сан-Хуан-де-Дьос и Эмпедрадо. Тощий Луис незаметно указал на него Эгоскуэ, и тот, лишь мельком взглянув на Двадцатку, навсегда запечатлел в своей памяти его лицо и фигуру.

С половины четвертого до пяти Двадцатка несколько раз прошел всю Прадо из конца в конец, а Эгоскуэ за это время изучил не только каждую черточку его лица, которое узнал бы теперь из сотен других, но и походку, и характерную привычку почесывать затылок левой рукой, на безымянном пальце которой не хватало двух фаланг.

Однако за все это время Двадцатка не сделал ничего такого, о чем стоило бы сообщить: несколько раз останавливался в разных местах выпить кофе, заглянул в кинотеатр «Фаусто» посмотреть, что там идет, съел пирожное в кондитерской на улице Сан-Рафаэль, посидел в Центральном парке, зашел в вестибюль гостиницы «Инглатерра» и переждал там дождь, который то усиливался, то едва моросил, но не прекращался ни на минуту. У входа в «Фаусто», в вестибюле гостиницы и на Мансана-де-Гомес перебросился несколькими словами со случайными людьми. То ли у него было какое-то дело, то ли, наоборот, он слонялся от нечего делать. А возможно, и искал кого-то. За все эти часы непрерывного хождения Эгоскуэ ни разу не заметил, чтобы он говорил с кем-нибудь больше двух минут. Двадцатка напоминал бродячую собаку, всегда держащуюся особняком и разгуливающую по одной ей ведомым маршрутам.

Но вот около пяти часов Двадцатка и человек, который шел с ним сейчас по Прадо, встретились у кинотеатра «Пайрет». Двадцатка уже несколько минут стоял на углу, и вдруг Эгоскуэ увидел, как его лицо расплылось в улыбке и он протянул руку человеку, в котором любой опытный полицейский – а сержант Хулиан Эгоскуэ был именно таким, – не задумываясь, признал бы своего «клиента».

Об этом особом чутье на людей, которые не в ладах с законом, Эгоскуэ впервые услышал от многих старых и опытных сотрудников в 1965 году, когда пришел в МВД. Но лишь пройдя трудную школу борьбы с самыми разными преступниками, он постепенно научился выделять в толпе человека, представляющего опасность. Он убедился в том, что, хотя преступники не похожи один на другого, все же по какой-то черточке, жесту их можно отличить от остальных людей. Это может быть что угодно: манера курить или смотреть с прищуром, походка или даже то, как человек несет сверток под мышкой, но полицейский, хороший полицейский, обязан обратить на такого человека внимание. Для самого Эгоскуэ, накопившего богатый опыт, теперь уже не составляло никакого труда – точно так же как в свое время его многоопытным коллегам – безошибочно, хотя и интуитивно, угадать человека, с которым «не все в порядке», пусть тот просто стоит и мирно беседует с кем-то на углу.

Обменявшись коротким и крепким рукопожатием, Двадцатка и его знакомый перешли на другую сторону улицы и зашагали в направлении Центрального парка. Погода прояснилась. Эгоскуэ не двинулся с места, но весь напрягся. Он увидел, как оба направились к скамейке, уселись лицом к Прадо и завели о чем-то разговор.

Проговорили они минут двадцать. Эгоскуэ не сводил с них глаз и, хотя не мог их слышать, догадывался, что Двадцатка рассказывал что-то очень интересное для обоих. Приятель слушал очень внимательно и серьезно. Наконец они поднялись. Эгоскуэ взглянул на часы: было без шести минут шесть. Снова начало накрапывать.

Двадцатка и его знакомый пересекли Прадо и нырнули в галерею перед гостиницей «Инглатерра». Эгоскуэ тоже перешел Прадо и двинулся было к Капитолию, но потом свернул в сторону и вышел к театру имени Лорки. Он постоял у почтамта, закурил и пошел вдоль галереи. Дойдя до угла кабаре «Насьональ», он остановился и как бы между прочим бросил взгляд на пиццерию на противоположном углу, всего в нескольких метрах от него.

У входа в пиццерию стояло человек пять-шесть. Двадцатка и его спутник пристроились в хвост очереди, продолжая оживленно разговаривать. Эгоскуэ прикинул, что они пробудут в пиццерии не меньше получаса, и решил позвонить Сьерре.

Телефонная будка была в нескольких шагах от него, на другой стороне улицы Сан-Рафаэль, но он медлил. Дело было в том, что, перейдя улицу, он терял своих подопечных из виду.

Как быть?

Наконец он решился. Быстро перебежал улицу и влетел в будку. Сьерры на месте не оказалось. Ему ответил глуховатый голос Кабады, и Эгоскуэ торопливо обрисовал ситуацию. Кабада сказал, что через пятнадцать минут приедет, а до той поры Эгоскуэ не должен спускать с них глаз.

Агент вернулся на угол. Сердце у него екнуло: перед входом Двадцатки с приятелем уже не было.

И тут он сделал то, чего никак нельзя было делать: бросился к пиццерии, остановился в дверях и с тревогой оглядел помещение, полное людей. Он сразу заметил их: оба сидели у стойки в глубине зала, их еще не обслуживали. Беспокойство на его лице тут же сменилось скучающим выражением. Эгоскуэ словно прикидывал, стоит ли зайти сюда поесть, пробежал глазами вывешенное на Дверях меню, почесал в затылке, повернулся и пошел к перекрестку, закуривая сигарету.

Через десять минут появился Кабада и остановился рядом с ним. Сержант переоделся и был теперь в плаще песочного цвета, с вечерней газетой под мышкой. Вытащив пачку «Вегерос», он попросил у Эгоскуэ огня и, прикуривая, шепнул:

– Все в порядке?

– Да, они там, – взглядом показал Эгоскуэ.

Как раз в эту минуту Двадцатка и человек со шрамами на голове вышли из пиццерии. Эгоскуэ сделал знак Кабаде, едва заметно кивнув в их сторону. Они подождали, пока парочка не подошла к Сан-Рафаэлю, а затем направились за ними.

И вот уже больше двадцати минут они медленно шли по Прадо – так же медленно, как те, за кем они следовали. Оставалось всего два квартала до Монте. Эгоскуэ посмотрел на часы: было двадцать семь минут седьмого. Начинало темнеть.

 

18 часов 17 минут

Роман положил диапозитив на стеклянную панель ретропроектора, и на белом экране возник овал. Один только контур довольно широкого лица.

Вики кинула взгляд на Романа, потом повернулась к экрану и вгляделась в этот контур.

– Может быть, немного поуже, – произнесла она наконец.

Роман молча порылся' в коробке и, вынув новый диапозитив, вставил его в аппарат.

– Похоже?

Девушка отозвалась не сразу.

– Да… Пожалуй, – сказала она нерешительно и тут же уныло прибавила: – Мне кажется, ничего из этого не выйдет. Я же видела его всего раза два.

Роман сделал вид, что не расслышал, и мягко повторил:

– Похоже?

– Приблизительно, – отозвалась Вики. – Вот только… не знаю, может, более суженное книзу, а вверху пошире и скулы чтобы побольше выдавались.

Один за другим появлялись на экране овалы разных лиц, пока Вики вдруг не воскликнула:

– Как это, лейтенант! Точно как это!

Лицо на экране действительно сужалось к подбородку, но все же было довольно круглым и широким.

– Хорошо, – сказал Роман, – перейдем теперь к носу. Помнишь, какой у него нос?

– Как будто, – ответила Вики, – немного крючком и в то же время приплюснут… Вроде как у боксера.

Роман положил еще один диапозитив на стеклянную панель: на лице вырос длинный крючковатый нос.

– Этот не годится, верно? – Роман убрал диапозитив, прежде чем Вики ответила, вновь поискал в коробке и, найдя наконец то, что требовалось, вставил целлулоидный квадратик в аппарат.

– Может быть, такой?

– Такой, – отозвалась заметно приободрившаяся Вики. – В точности такой.

 

18 часов 29 минут

Эгоскуэ не спускал глаз с обоих мужчин, шедших впереди него. Они больше не разговаривали. Теперь они молча и сосредоточенно шагали, поеживаясь от холода.

Эгоскуэ не знал всех подробностей дела, но того, что он знал, было достаточно, чтобы задаться вопросом: был ли Двадцатка тем человеком? Имел ли он отношение к убийству сторожа? Пока было очевидно одно: он приятель юноши, которого нашли убитым близ Санта-Фе. Бесспорно и другое: он преступник, правонарушитель, антиобщественный элемент, дважды побывал в заключении. Однако, если он именно тот, значит ли это, что косолапый крепыш со шрамами на голове его сообщник? Или они встретились случайно?

Эгоскуэ при всем желании трудно было назвать нетерпеливым. Он ценил хладнокровие (поэтому предпочитал работать с Кабадой, который был щедро наделен этим качеством) и знал, что в его работе важно оказаться не только в нужном месте, но и в нужный момент. Преждевременные действия почти так же бесполезны, как и запоздалые. Стало быть, «пусть веревочка разматывается», как любит говорить лейтенант Роман, главное – не упустить ее конец.

Этим как раз и занимались пасмурным зимним вечером в половине седьмого сержант Хулиан Эгоскуэ и Мануэль Кабада: следили за разматывающейся веревочкой, надеясь, что она выведет их в нужное место.

Прошли через парк Фратернидад. Эгоскуэ гадал, повернут ли Двадцатка и его приятель в сторону Монте или так и будут петлять по Старой Гаване. Ему бы очень хотелось задать этот вопрос Кабаде.

Но тут случилось непредвиденное.

Кабада и Эгоскуэ заметили это почти одновременно: худой долговязый мулат, поравнявшись с Двадцаткой и его приятелем, приветствовал их весьма необычным образом. Собственно, это было не столько приветствие, сколько предупреждение. «За тобой следят» – вот что означали приподнятые брови и глаза, которые вдруг Широко раскрылись вслед за дружеским жестом.

Мулат прошел, едва не задев Эгоскуэ и Кабаду, и пересек улицу. Но Эгоскуэ успел увидеть его быстрый взгляд, кинутый украдкой на Кабаду: мулат узнал сержанта. Видимо, песочный плащ, синие брюки и газета под мышкой были недостаточной маскировкой, и опытный преступник узнал сотрудника полиции. Возможно, они уже встречались.

Эгоскуэ вновь посмотрел вперед и увидел, как Двадцатка и человек со шрамами поспешно оглянулись, выдав себя, а затем прибавили шагу.

Кабада вдруг резко остановился и несколько секунд стоял как вкопанный посреди улицы. Удивленный Эгоскуэ, который шел чуть сзади, тоже остановился. Мозг Кабады лихорадочно работал. Двадцатка и его спутник удалялись. Они пересекли Монте и направлялись к улице Сьенфуэгос. Мулат шагал в противоположном направлении, в сторону Прадо, он чуть ли не бежал. Брови Кабады нахмурились, он энергично ткнул большим пальцем через плечо, и Эгоскуэ, словно подброшенный пружиной, резко повернул назад и пустился вдогонку за мулатом. Кабада продолжал преследовать Двадцатку и человека со шрамами.

Они только что пересекли Корралес и больше не оборачивались, однако все прибавляли и прибавляли шагу. Около двадцати метров отделяло сейчас Кабаду от них. Не сводя глаз с Двадцатки, сержант отбросил газету, которую нес под мышкой, и расстегнул нижние пуговицы плаща.

Внезапно глаза его сузились. Он понял, что сейчас сделают оба. Понял и опередил их на какую-то долю секунды, резко рванувшись вперед.

 

18 часов 40 минут

– Да, – подтвердила Вики, вглядевшись в изображение на экране, – рот примерно такой. Может, чуть поменьше, но именно такой.

Пока и овал, и нос, и рот на экране воспринимались как разрозненные фрагменты, безжизненные черты лица, которое лейтенант настойчиво пытался оживить в памяти Вики Каррерас.

– А брови? – Роман закурил, и плотные кольца дыма поплыли в луче проектора.

– Широкие, – сказала Вики, – широкие и почти сросшиеся, как у вашего товарища, который уходил, когда мы пришли…

– Кабада, – улыбнулся Роман, снова роясь в коробке. – Посмотрим, посмотрим. Вот самые широкие, какие у нас есть.

Он вставил диапозитив в аппарат.

– Такие?

– Вроде бы такие. – Откинувшись и чуть склонив голову набок, девушка внимательно вглядывалась в экран.

– Дело идет лучше, чем мы думали, – заметил Роман. И добавил: – Благодаря твоей замечательной памяти.

 

18 часов 42 минуты

Кабада бежал быстро, как только мог, призвав на помощь все свои силы. Редкие прохожие, оказавшиеся поблизости, застыв на месте, в растерянности провожали глазами четверку мужчин, бежавших в направлении вокзала.

Позади Кабады, придерживая на бедре пистолет, бежал Эгоскуэ, который отказался от преследования мулата и вернулся на помощь сержанту. Меньше чем полквартала отделяло их от Двадцатки и человека со шрамами. Двадцатка делал, более длинные шаги, чем его приятель, зато тот с невероятной быстротой переставлял свои короткие крепкие ноги и не отставал.

Кабада собирался уже выстрелить в воздух, но в последний момент передумал и, стиснув зубы, побежал быстрей, однако Двадцатка как метеор скрылся за углом улицы Мисьонес. Сержант отчаянно заработал ногами и все же успел заметить, как тот исчез в подъезде какого-то дома неподалеку от перекрестка с улицей Карденас.

Кабада подбежал к массивным дверям, на мгновение остановился и посмотрел в сторону улицы Сьенфуэгос, по которой Эгоскуэ преследовал человека со шрамами, уже подбегавшего к улице Арсеналь.

Кабада вытащил пистолет и стал быстро подниматься по темной лестнице. Это был обычный многоквартирный дом. Сержант на мгновение задержался на лестничной площадке второго этажа, чтобы перевести дыхание. Несмотря на холод, на лбу у него выступили капельки пота. Стараясь действовать бесшумно, он снял пистолет с предохранителя.

Оставались один или два этажа и крыша, если на нее есть выход. Он обвел глазами лабиринт коридоров, во никого не увидел. В одних комнатах горел свет и двери были приоткрыты, в других вообще не было дверей – лишь неплотно задвинутые шторы, из-под которых сочился неяркий желтоватый свет.

Кабада напряг слух, чтобы уловить шаги на верхних этажах, но ни один звук не нарушал царившей тишины. Сержант крадучись пошел по коридору, стараясь держаться поближе к стене. В какую из комнат забежал Двадцатка? В голове проносились невеселые мысли. Что делать? Поднялся ли Двадцатка выше и теперь затаился на верхнем этаже? Или давно уже перебрался на соседнюю крышу? Кабада подумал, что у него мало шансов схватить Двадцатку, если тот поднялся на верхний этаж.

Из конца коридора потянуло запахом сырости, гнилого дерева, затхлой, застоявшейся воды. Кабаду передернуло от этой вони, и он еще крепче сжал рукоятку своего «Макарова». В конце коридора был почти незаметный поворот, до него оставалось метров пять. Кабада затаил дыхание, стараясь ступать как можно тише.

Вдруг он почувствовал неприятный холодок в затылке. Ощущение было четким и ясным. Оно всегда возникало у него в минуту опасности. Не обмануло и на этот раз. Вспышка оранжевого пламени озарила коридор метрах в четырех-пяти от него, и по всему этажу прогрохотало эхо выстрела.

 

18 часов 45 минут

Эгоскуэ выхватил свой браунинг и выстрелил на бегу в воздух.

Он видел, как на его пути одна за другой захлопываются двери, видел искаженные, перепуганные лица; слышал, как вскрикнула женщина. Но человек со шрамами, бежавший в тридцати метрах впереди него во всю прыть своих коротких, но быстрых ног, даже не обернулся.

Эгоскуэ бежал, держа пистолет дулом вверх; по лицу его струился пот. Ледяной ветер обжигал губы, слепил глаза, резкая, колющая боль раздирала желудок, но он все бежал, бежал не останавливаясь. Промелькнул угол улицы Арсеналь. Эгоскуэ хотел еще раз выстрелить, но передумал, заметив, как шарахаются в разные стороны люди при виде несущихся по улице двоих мужчин, один из которых вооружен.

– Стой! – крикнул Эгоскуэ во всю силу своих легких.

Но человек со шрамами несся уже к вокзалу.

Две машины резко затормозили, когда они выскочили на мостовую; автобус развернуло поперек улицы, и человек со шрамами едва не угодил под его колеса.

Эгоскуэ не стал больше раздумывать и выстрелил еще раз.

Услышав выстрел, люди на улице сразу умолкли, затем голоса и крики зазвучали с новой силой. Но человек со шрамами, подбегавший к углу улицы Карденас, не остановился и на этот раз.

Вдохнув побольше воздуха и сделав над собой невероятное усилие, Эгоскуэ заставил себя бежать еще быстрее. Он напряг все мышцы и теперь с каждым шагом сокращал расстояние, отделявшее его от человека со шрамами. Боль в желудке сделалась невыносимой, резкая, колющая, она, поднимаясь от живота, отдавалась в груди. Но он настигал человека со шрамами; теперь их разделяло лишь несколько метров.

Рукоятку пистолета Эгоскуэ сжимал с такой силой, что у него заболели пальцы; его лицо с открытым ртом, искаженное страдальческой гримасой, напоминало восковую маску. Бегущий впереди человек наконец обернулся – его лицо тоже было перекошено, глаза выпучены, на губах выступила пена. До Эгоскуэ уже доносилось его хриплое, клокочущее дыхание.

Пересекли улицу Экономна. Эгоскуэ хотел снова крикнуть – и не мог: из его пересохшей глотки вырвалось что-то похожее на рычание. До человека со шрамами оставалось каких-нибудь пять метров. Бели бы он выстрелил сейчас, на таком близком расстояния, преследуемый, возможно, и остановился бы, услышав выстрел у самого уха. Но Эгоскуэ из последних сил выбросил вперед мускулистую руку, и его пальцы как клещи вцепились в рубашку человека со шрамами.

Затем он уперся каблуками в асфальт и резко потянул ее на себя. Человек вскрикнул и снова рванулся вперед, рубашка с треском разорвалась сверху донизу. Эгоскуэ потерял равновесие, тяжело рухнул на край тротуара и еще почти целый метр проехал по скользкой мостовой с пистолетом в одной руке и клочком мокрой от пота материи в другой.

Лежа на земле, он увидел, что человек со шрамами пересек улицу Сулуэта и свернул к вокзалу.

 

19 часов

Дверь распахнулась. Сотрудник в форме внес две чашки дымящегося кофе на алюминиевом подносе.

Роман обернулся к нему с улыбкой.

– Вот это кстати! – сказал он, приподнялся со стула, одну чашку передал Вики, другую взял себе. – Спасибо, Маркое.

Девушка не торопясь выпила кофе и поставила пустую чашку на поднос рядом с чашкой Романа, который одним глотком расправился со своей порцией. Сотрудник вышел, неслышно прикрыв за собой дверь.

– Итак, продолжим. – Закурив, Роман выпустил дым через нос.

 

19 часов 3 минуты

Кабада услышал, как пуля ударила в стену в нескольких сантиметрах от его головы» но стрелять не стал. Сжавшись, как пружина, он прыгнул в сторону, туда, где были свалены какие-то ящики и старые стулья. И тут из-за угла прогремел второй выстрел.

Наверху захлопали двери, раздались голоса, а на этаже, где он находился, было по-прежнему темно и тихо.

Кабада напряженно всматривался в темный закоулок в конце коридора, вслушивался в наступившую тишину. Он знал, что там притаился Двадцатка и деваться ему некуда – будь у него хоть малейшая возможность бежать, он не стрелял бы. Двадцатка видел, что сержант постепенно приближается к тому месту, где он спрятался, и решил покончить с ним.

Осторожно высунув голову из-за своего укрытия, сержант осмотрелся: в конце коридора в нескольких метрах от него, между тем местом, где он спрятался, и поворотом коридора, за которым укрылся Двадцатка, виднелось приоткрытое окно – до земли было метров двенадцать-пятнадцать.

Кабада пытался хоть что-нибудь разглядеть в полумраке, а голоса с верхнего этажа уже приближались, кто-то спускался по лестнице.

– Бросай оружие и выходи! – крикнул Кабада. И, повернувшись в сторону лестницы, предупредил: – Сюда не подходить!

Шаги на лестнице смолкли. Сержант подождал несколько секунд.

– Бросай оружие и выходи! Все равно доберусь до тебя!

Ответом был выстрел, и тотчас еще два. Кабада вновь отпрянул за ящики, но тут, почти одновременно с последним выстрелом, услышал топот ног по коридору. Выскочив из-за поворота, Двадцатка с невероятной ловкостью единым махом взлетел на окно.

Кабада рванулся вперед, но успел увидеть лишь ногу Двадцатки, мелькнувшую в оконном проеме. Сержант в три прыжка очутился у окна и осторожно выглянул: в полутьме еще можно было различить фигуру человека, бежавшего по крыше соседнего дома.

Кабада засунул пистолет за ремень, скинул с себя плащ и вскарабкался на подоконник: до крыши было не меньше двух метров, но Кабада не стал раздумывать и прыгнул. Опустившись на корточки, сержант быстро выпрямился, выхватил пистолет и бросился в погоню.

 

19 часов 10 минут

Эгоскуэ давно спрятал пистолет и бежал теперь вдоль высокой решетчатой ограды, окружающей вокзал. Еще у перекрестка он заметил, что человек со шрамами, еле передвигая ноги, медленно удаляется по Сулуэте. Вскоре он исчез за углом, свернув на улицу Эхидо, ведущую к зданию вокзала.

Эгоскуэ еще наддал. Он пересек автостоянку, пробежал по боковой галерее, влетел в ярко освещенное старинное здание, крытое позеленевшей черепицей и, озираясь по сторонам, пытался различить человека со шрамами в толпе пассажиров, заполнявших просторный зал с огромными бронзовыми люстрами.

Его глаза обшарили все углы. Потом он сделал несколько шагов по направлению к буфету и замер на месте.

Он увидел того, за кем охотился.

Тот сидел на скамейке, притворяясь спящим, а люди вокруг Недоуменно косились на его разгоряченное лицо и разодранную в клочья рубашку.

 

19 часов 12 минут

– Пожалуй, чуть побольше, – сказала Вики Каррерас, повернувшись к экрану и пристально вглядываясь в изображение. – Побольше и вот такие. – И изящным движением оттопырила свои маленькие уши.

Взглянув на нее, Роман, казалось, хотел что-то сказать. Возможно, пошутить. Но внезапно посерьезнел, улыбка исчезла с его лица. Он опустил глаза и принялся разыскивать новый диапозитив в коробке, бормоча:

– Так, поглядим…

 

19 часов 25 минут

Кабада бросился за резервуар с водой как раз в тот момент, когда прозвучал новый выстрел. Ударившись обо что-то твердое лбом, он почувствовал кровь на лице, но даже не подумал ее стереть. Встав на ноги, он осторожно выглянул из-за цистерны. В нескольких метрах от него, за таким же резервуаром, только поменьше, притаился Двадцатка. Кабада прекрасно понимал, что может первым же выстрелом обезвредить противника, но на всякий случай еще раз крикнул:

– Бросай оружие и выходи!

Ответа не было.

Кабада сосчитал выстрелы: пять. Если у Двадцатки пистолет, то осталось еще пять зарядов, если револьвер – один. Кабада вновь высунулся из-за резервуара. Отсюда Двадцатке некуда было бежать. Он стоял на самом краю и мог спастись, лишь перепрыгнув на другую крышу. Но теперь это было не так легко: соседняя крыша была на метр, а то и два выше.

Двадцатка сделал еще один выстрел, гулко прозвучавший в вечерней тишине.

– Дьявол, – процедил сквозь зубы Кабада и внезапно выскочил из-за укрытия.

Но стрелять ему не пришлось.

Двадцатка возник из темноты с поднятыми вверх руками, но, вместо того чтобы идти навстречу сержанту, почему-то пятился назад.

– Не стреляйте, прошу вас, не стреляйте!

Кабада хотел предупредить его об опасности, но не успел, слова застряли у него в горле: отступая, Двадцатка споткнулся о низкий бортик крыши, потерял равновесие и полетел вниз с криком, который. резко оборвался в то мгновение, когда тело ударилось о землю, упав с пятнадцатиметровой высоты.

 

19 часов 40 минут

– Еще кудрявее, – сказала Вики.

– Длиннее или короче? – спросил Роман.

– Так в самый раз, – ответила девушка.

В дверь постучали.

– Войдите.

Дверь открылась, и в зале сразу же стало светлее. На пороге стоял высокий худой полицейский с узким лицом и черными как смоль волосами.

– Можно вас на минуту, лейтенант? – обратился он к Роману, не переступая порога.

– Иду, Луис. – И повернувшись к Вики: – Я сейчас.

Девушка снова вгляделась в экран. Да, это лицо принадлежало человеку, которого она видела с Тео. Это был он – и все же не он. Изображение на экране было каким-то мертвенным, безличным: ему не хватало той угрюмой мрачности, которую она тогда подметила, а теперь забыла. То лицо – и не то. Правда, пока на нем не было глаз, а ведь именно они и придают лицу особое выражение. Именно глаза.

На мгновение Вики показалось, что они смотрят на нее с экрана, она даже вздрогнула.

В зал вошел Роман, взял свою фуражку со спинки стула и взглянул на Вики. Следом за ним появился высокий худой полицейский.

– Луис доведет работу до конца, – сказал Роман, обращаясь к девушке. – Не унывай, все идет хорошо, нам осталось совсем немного.

Вики кивнула в ответ.

– Мы еще увидимся, – с улыбкой заверил Роман. – Когда вы кончите, отвези ее, куда она тебе скажет, Тощий.

 

19 часов 40 минут

– Ты арестован.

Человек со шрамами открыл глаза и увидел перед собой внушительную фигуру Эгоскуэ, который держал одну руку под курткой у пояса. Он несколько секунд тупо смотрел на Эгоскуэ, а потом пробормотал:

– Я ничего не сделал.

Стоявшие поблизости люди отодвинулись, образовав круг. Человек со шрамами съежился, но продолжал сидеть. Эгоскуэ в упор смотрел на него. Со всех сторон начали стекаться любопытные.

– Вставай, – приказал Эгоскуэ.

– Я ничего не сделал, – повторил человек, покосившись яа сержанта.

– Я говорю, вставай, – сказал Эгоскуэ, не повышая голоса, и шагнул вперед.

Человек со шрамами сделал такое движение, будто хотел заслониться, но правая рука Эгоскуэ уже опустилась на его плечо.

– Сколько раз тебе говорить, вставай! – рявкнул сержант и потянул его за рубашку.

Но тут человек со шрамами изо всей силы ударил его кулаком в грудь. Эгоскуэ покачнулся и, не удержавшись на ногах, опрокинулся на стоявшие сзади чемоданы.

Люди испуганно попятились, а человек со шрамами недолго думая помчался в сторону перрона, сбивая на пути сумки, узлы и чемоданы.

Но Эгоскуэ уже вскочил на ноги и бросился за ним. И здесь человек со шрамами совершил ошибку. Он оглянулся – всего на мгновенье, но этого оказалось достаточно: со всего размаха налетев на чьи-то узлы, он грохнулся на скользкий гранитный пол. Вытянув руки, Эгоскуэ прыгнул вперед, обрушился на него всей своей тяжестью, и они покатились по полу. Человек со шрамами молотил Эгоскуэ по ребрам своими мощными кулаками; сержант тоже не оставался в долгу.

Наконец, изловчившись, Эгоскуэ вскочил на ноги. Лицо его пылало, мышцы были напряжены, массивная фигура застыла в грозном ожидании. Человек со шрамами тоже поднялся я резко выбросил вперед правый кулак, целя Эгоскуэ в голову; тот с поразительной ловкостью увернулся и, издав короткий гортанный крик, в свою очередь нанес удар ребром ладони по ключице соперника. Тот взвыл от боли, и. хотя колени подогнулись, все же устоял на ногах. Сделав шаг назад, схватил тяжелый чемодан и запустил им в Эгоскуэ. Сержант вновь издал тот же крик и двумя молниеносными короткими ударами своих крепких кулаков отбросил чемодан в сторону.

Между тем человек со шрамами пытался выскользнуть на улицу. В зале стоял невообразимый шум. Люди с опаской жались по стенам, однако кое-кто кинулся задержать бегущего.

Но Эгоскуэ опередил всех. Он быстро настиг беглеца, ухватил его за плечо, развернул к себе и ударил коленом в живот. Тот согнулся пополам, тогда Эгоскуэ все с тем же сдавленным криком нанес ему удар по затылку, и человек со шрамами свалился как подкошенный.

Он тут же попытался встать, но силы ему изменили. Эгоскуэ выжидающе смотрел на него, затем, взяв за плечи, помог подняться. Вид у сержанта был тоже далеко не блестящий: он тяжело дышал широко открытым, окровавленным ртом, одежда его была разорвана в клочья.

Когда человек со шрамами, слегка пошатываясь, наконец встал на ноги, Эгоскуэ схватил его левой рукой за локоть, правой вытащил из-под куртки свой браунинг и, подталкивая задержанного к выходу, произнес одно только слово:

– Пошли.

 

19 часов 55 минут

Да, это были его глаза. Теперь Вики ясно видела перед собой это лицо, которое не надеялась вспомнить: резкие, грубые черты и глаза – да, те самые глаза, которые смотрели на нее– из прошлого.

Она зажмурилась. И сразу же перед ней всплыло лицо Тео, белое как мел. Она содрогнулась. Ей хотелось вспомнить его таким, каким оно было при жизни. А лицо, возникшее сейчас перед ней, она видела сегодня утром в морге. Безжизненное, без единой кровинки.

– Девушка, – мягко окликнул ее Луис.

Он уже дважды обращался к ней, но казалось, она не слышит.

– Простите, – прошептала Вики, глядя на него сквозь слезы, затуманившие глаза.

– Так, значит, это он?

Вики снова повернулась к экрану.

– Да, – ответила она дрожащим голосом, изо всех сил стараясь не разрыдаться. – Он.

 

20 часов 10 минут

Человек остановился и повернулся лицом к улице. Это было то самое лицо, которое Луис и Вики рассматривали на экране, только теперь оно было мокрым от мелкого зимнего дождика. Взглянув в конец улицы, он скривился. Человек сорок столпились у подъезда. Здесь же стояла, наполовину въехав на тротуар, машина «скорой помощи» с открытыми дверцами. Посреди улицы замерли две полицейские «альфы» с включенными мигалками.

Сильный ветер мел улицу. Человек стоял на углу и смотрел, не вполне понимая, что происходит. Это был его дом, и случившееся наверняка каким-то образом касалось и его. Наверняка. Он только что подошел и сразу увидел толпу у подъезда, «скорую помощь», патрульные машины.

Мимо него пробегали все новые любопытные, спешившие к месту происшествия, чтобы успеть хоть что-нибудь разглядеть поверх голов столпившихся у дома людей.

Потом он заметил приближающийся с другого конца улицы, со стороны Эхидо, «фольксваген» бежевого цвета, который затормозил у одной из патрульных машин. Из него вышел полицейский в. плотной зеленой куртке – наверняка офицер, – раздвинул толпу любопытных, вошел в дом. И почти сразу же снова вышел на улицу вместе с мужчиной в штатском, высоким, плечистым мулатом, который прижимал ко лбу пропитанный кровью платок. Они двинулись по тротуару в направлении улицы Сьенфуэгос и вошли в третью от его дома дверь, ведущую в проходной двор. Любопытные потянулись за ними, но во двор не пошли.

Прошло почти десять минут. Человек понимал, что оставаться здесь опасно, хотя его и не было видно за толстой колонной. Но он во что бы то ни стало должен был узнать и увидеть как можно больше. Он сунул руку в карман рубашки, вынул пакетик с аспирином, положил две таблетки в рот и не спеша разжевал.

И тут он заметил, что толпа расступается, освобождая проход двум мужчинам в защитной форме с носилками, на которых лежало тело, прикрытое простыней.

Человек сильно побледнел, повернулся и быстро зашагал по Сомеруэлосу в сторону Монте. Он не знал, кого вынесли на носилках, прикрытых простыней. Не мог знать. Но, видимо, догадывался.

 

20 часов 16 минут

Лейтенант Роман стоял рядом с обезображенным телом Хосе Анхеля Чакона Моралеса, носившего при жизни клички Ястреб и Двадцатка и упавшего с крыши соседнего здания в узкий проход между домами.

Здесь же стояли Кабада, который прижимал к правой брови окровавленный платок, врач, фотограф, беспрестанно щелкавший своей камерой, и двое санитаров с носилками. У входа во двор уже столпились зеваки.

– Череп сильно вмят, – сказал врач Роману, – и внутри, видимо, все переломано.

– Мгновенная смерть, – пробормотал Роман.

– Безусловно, – подтвердил врач и, запрокинув голову, посмотрел наверх. – Оттуда до земли метров пятнадцать или даже больше.

Кабада осмотрел карманы Двадцатки. У того оказалось при себе восемь песо с мелочью, платок, расческа, сигареты, спички и ключ от висячего замка. Кабада аккуратно свернул платок и сунул его в карман плаща; в другой карман он положил деньги, расческу, сигареты и спички, а маленький ключ протянул Роману. Лотом сержант расстегнул плащ и достал из-за пазухи какой-то предмет, завернутый в газету.

– Это его оружие, – доложил он, показав Роману револьвер, вынутый из свертка, – «смит-вессон» специального назначения, тридцать восьмой калибр.

– Суаснабара? – спросил Роман.

– Да, – ответил Кабада, – Суаснабара, я проверил по номеру.

– Очень хорошо. – Роман внимательно осмотрел револьвер.

Кабада снова завернул оружие, а Роман пошел в сторону улицы, за ним последовали фотограф и врач. Сзади санитары несли узкие носилки с безжизненным телом Двадцатки.

Выйдя на улицу, Роман обратил внимание на группу из семи или восьми человек, стоявших напротив подъезда, и направился к ним.

– Мне нужно разыскать председателя КЗР этого квартала, – произнес он, обращаясь ко всем сразу. – Кто знает, где он живет?

От группы отделился высокий негр: не говоря ни слова, он подошел к женщине, что стояла сзади, глядя на машину «скорой помощи», шепнул ей что-то и подвел к Роману.

– Слушаю вас, товарищ.

– Меня зовут Марта, Марта Вила, и живу я в этом доме вот уже почти двадцать лет. Да, я председатель КЗР и его основательница, – сообщила она Роману не без гордости.

– Подойдите, пожалуйста, сюда, – попросил лейтенант и, взяв под руку, повел ее к «скорой помощи», которая уже готовилась отъехать. – Прошу меня извинить, – счел нужным добавить он, – я понимаю, это неприятная процедура, но мне необходимо выяснить, видели ли вы этого человека раньше, знаете ли его.

– Если дело только в этом, товарищ, то вам не о чем беспокоиться, – сказала Марта, продолжая идти вперед. – Я уже его видела.

Роман остановился и удивленно посмотрел на нее.

– Я видела его еще до вашего приезда, понимаете? – грустно объяснила она. – Да, я его знаю. То есть я хочу сказать, что видела его не раз, он часто приходил сюда. Это приятель Мильито.

Роман сделал знак санитарам, уже сидевшим в машине. «Скорая помощь» тронулась с места и, сигналя, медленно поехала сквозь толпу, запрудившую улицу.

Лейтенант с симпатией взглянул на стоявшую рядом с ним женщину: этой низенькой толстушке с чуть раскосыми глазами уже, наверное, шел шестой десяток, а в волосах почти не было заметно седины, и лишь очки в черной оправе придавали ее лицу строгое выражение.

– Давайте по порядку, – вежливо сказал Роман. – Во-первых, кто такой Мильито?

Марта досадливо поморщилась.

– Его полное имя Эмилио, Эмилио Дукесне, но у нас в доме все называют его Мильито. – Она немного помолчала и, не дождавшись новых вопросов, продолжила: – Паршивый человек этот Мильито. Бездельник, нигде не работает. Несколько раз уже сидел, но ничему так и не научился. Хорошее к нему не пристает, на одни пакости способен. И при этом – гусано до мозга костей. Живет через две двери от меня. Мне ли его не знать!

Роман сдвинул фуражку на затылок.

– Так вы говорите, погибший часто приходил к Мильито?

– Ну да, – ответила Марта, – они ведь два сапога пара. Оба прохиндеи.

Роман усмехнулся, услышав это слово, а женщина поспешила добавить:

– Люди так говорят, лейтенант.

– А где живет Мильито? – поинтересовался Роман. – Через две двери от вас, вы сказали? На каком этаже?

– Как подниметесь на третий, идите по коридору до конца. Его дверь – последняя справа.

– Вы проводите меня? – спросил Роман с улыбкой, вновь нахлобучивая фуражку.

– Конечно. – Марта улыбнулась в ответ. – Пойдемте.

Роман окликнул Кабаду и велел ему взять еще одного сотрудника, подняться на третий этаж и посмотреть, есть ли кто в последней комнате справа. Сержант и один из агентов кинулись выполнять приказание. Вокруг Романа и Марты уже собралась толпа. Лейтенант взял женщину под руку, они вошли в подъезд и начали медленно подниматься по лестнице.

– Так вот я и говорю: у него здесь часто собирается компания, особенно по воскресеньям. В домино играют, – продолжила свой рассказ Марта и прибавила с ехидством: – И не только в домино, как я предполагаю!

Роман едва не спросил было, что она имеет в виду, но вовремя сообразил, что Марта на самом деле всего лишь предполагает. Знай она наверняка что-нибудь, давно бы уже выложила.

– Этот… был из их компании. Но к Мильито приходят и другие. Например, один тип, низенький такой, похожий на боксера… Мне кажется, он не совсем нормальный, – прибавила Марта с испуганным лицом.

Поднявшись на третий этаж, они увидели в конце коридора Кабаду и агента, которые уже возвращались.

– Никого нет, – сообщил сержант, подойдя ближе. – Никого нет, или просто не хотят открывать.

Марта собралась что-то сказать, но лейтенант опередил ее.

– Пойдемте с нами, – предложил он и направился к комнате Мильито.

Остальные последовали за ним. Подойдя к двери, Роман взглянул на Кабаду.

– Надо войти.

Сержант повернулся боком и с разбегу ударил плечом в дверь. Она затрещала, но не поддалась.

– Я почти уверена, что там никого нет, – заявила Марта.

Кабада сделал еще одну попытку, и на этот раз дверь распахнулась настежь. Пошарив по стене, Роман нащупал выключатель.

В довольно просторной, но сырой комнате воздух был тяжелый и спертый. Там стояла железная кровать с пожелтевшей мятой простыней и подушкой без наволочки, квадратный серый стол с четырьмя разнокалиберными стульями, а прямо напротив двери – платяной шкаф, тоже серого цвета. Еще рядом с кроватью стояла тумбочка, на ней стакан, в котором было налито воды на три пальца, и банка из-под компота, наполовину полная таблетками аспирина. У левой от двери стены стоял старый холодильник, на нем эмалированный таз.

Лейтенант приказал открыть шкаф, но не обнаружил внутри ничего существенного: только рубашки, брюки носки, три простыни – две выстиранные и одна грязная – две пары туфель, а также женские часы с браслетом и дешевое золотое колечко. В постельном белье было спрятано пятьдесят песо. А в нижнем ящике шкафа нашли коробку с домино, на крышке которой была вырезана ножом буква «М».

В ящике тумбочки был обнаружен нож и несколько гильз 32-го и 38-го калибров, которые Роман забрал с собой.

– Уверена, что Мильито не был здесь со вчерашнего дня, – сказала председательница КЗР, как бы рассуждая сама с собой.

– Почему? – полюбопытствовал Роман.

Женщина взглянула на следователя. Ее глаза блеснули за стеклами очков.

– Не хотела бы ошибиться, товарищ, – сказала она, – но готова держать пари, что вчера он здесь не ночевал. Я поднялась сегодня чуть свет и не видела, чтобы он выходил, а ведь Мильито не из тех, кто рано встает. Да и в течение дня он тоже не показывался.

Они направились к двери. Последней, погасив свет, вышла Марта. Кабада и второй сотрудник задержались, запирая дверь, а Роман с женщиной пошли по коридору к лестнице.

– Если хотите знать правду, – сказала Марта, – то в последний раз я видела Мильито вчера утром, когда к нему приходил этот паренек. – Она вдруг улыбнулась, глядя на Романа. – Ох, чуть не забыла: он тоже из их компании и тоже приходил играть в домино. – Марта помолчала. – На этого паренька я сразу обратила внимание, уж больно он не похож на остальных, скромный такой на вид. Я все думала: что у него общего с этими подонками? Хотя кто его знает, этого паренька… Может, он отпетый мошенник…

Роман смотрел на нее широко открытыми глазами. Потом сунул руку в карман рубашки, видневшийся из-под распахнутой куртки, вытащил оттуда маленькую записную книжку, полистал ее, нашел между страницами фотографию и показал Марте.

– Он?

Марта посмотрела на Романа так, словно на ее глазах совершилось колдовство, и, потрясенная, воскликнула:

– Он! Он самый!

Роман с трудом сдерживал свое нетерпение, ему хотелось скорее услышать все, что знала эта женщина.

– Когда, вы говорите, он приходил? Вспомните хорошенько.

– Вчера, – не задумываясь, ответила Марта. – Часов в десять утра или около того… Я убиралась в комнате, но дверь не закрыла и поэтому видела, как он прошел мимо, к Мильито. А потом, примерно через полчаса, они оба вышли.

– И после этого вы Мильито больше не видели?

Марта задумалась.

– Теперь я вспоминаю, что видела его еще раз. Уже после обеда, в половине четвертого или в четыре, он шел в душ. – Ее голос звучал уверенно: – Да-да, именно тогда я его и видела в последний раз.

Роман смотрел на нее с восхищением.

– Как вы думаете, куда мог отправиться Мильито? Вам ничего не приходит в голову? Может, вы знаете, какое-нибудь место…

Женщина огорченно пожала плечами.

– Нет, товарищ, даже не представляю. Конечно, у него есть приятели… К нему иногда и женщины приходили. Но… откровенно говоря, я с ними не знакома. Нет, не знаю, где он может быть.

Роман с благодарностью пожал ей руку. Кабада и второй сотрудник уже ждали его внизу, и, когда он спустился, они втроем направились к выходу. Марта смотрела им вслед.

Вдруг Роман обернулся.

– Марта, – сказал он с улыбкой, – если в один прекрасный день вам надоест сидеть дома, приходите ко мне. Место следователя я вам обещаю.

 

20 часов 30 минут

Телефон в полутемной комнате прозвонил раз, другой, третий. Чья-то рука сняла трубку.

– Слушаю.

На другом конце провода заговорили сбивчиво и торопливо:

– Это ты? Ты? Дело дрянь, я же предупреждал, что так и будет. Полиция только что была в моем доме. Кажется, Двадцатка убит или ранен. Я его видел, издалека правда, но точно это был он. Мы пропали. Ты меня слышишь? Слышишь?

– Успокойся, – произнес человек в комнате, но на другом конце провода торопливо и испуганно продолжали:

– Куда мне теперь деваться? Что делать? Куда я теперь…

– Успокойся, я тебе сказал, – властно прервал первый голос. – Если будешь трусить, нам не выпутаться.

Оба некоторое время молчали, а потом второй голос раздраженно произнес:

– Я не трушу, ты же меня знаешь, черт побери.

– Слушай меня внимательно, – продолжал первый – поезжай к своей бабенке, что живет в Ла-Лисе, и не высовывай оттуда носа дня четыре или пять. Мне не звони. Я тебя сам разыщу. Дай мне время подумать. Хотя бы пять дней. Только не высовывайся на улицу.

– Ехать туда? Ты в своем уме? Я уж не помню, когда я в последний раз у нее был. Да у нее, может, уже кто другой завелся.

– Ты должен поехать к ней, – отрезал первый голос.

– Не могу, – взмолился второй.

– У тебя нет другого выхода, Мильито.

В трубке опять надолго замолчали.

– А что ты уладишь за пять дней?

– Предоставь это мне. И еще раз напоминаю: не вздумай звонить мне оттуда или, чего доброго, приезжать! Ты меня слышишь?

– Слышу.

– Так вот. Через пять дней. Я тебя разыщу.

– Ты знаешь адрес? – жалобно спросил Мильито.

– Нет, – ответил первый голос. – Но я тебя найду.

– Послушай! – крикнул Мильито.

Но его собеседник уже положил трубку.

 

20 часов 47 минут

Заметив на тротуаре трех своих коллег, Сьерра остановил «волгу» и вышел.

После обеда на него навалились новые дела: около четырех позвонил Николас Карбонель и сообщил, что один из водителей, Хуан Себастьян Арройо, случайно обнаружил предмет, которым, по всей вероятности, был убит Эрасмо Суаснабар.

Сьерра тут же сел за руль и после бешеной гонки по шоссе Сантьяго-де-лас-Вегас прибыл в Бехукаль.

– В дороге у меня случилась поломка, – рассказал Арройо, – так, ерунда: полетел ремень вентилятора. Открываю я ящик с инструментом, а там два ключа вместо одного… Это меня удивило. Взял я второй ключ в руки, смотрю, а на нем засохшая кровь… Нет, это не мой ключ, мой вот этот, я его ни с каким другим не спутаю…

Сьерра пробыл еще некоторое время на автобазе, беседовал с Карбонелем, хотел повидать Лабраду, но ему сказали, что начальник отдела кадров уехал в управление.

Мало кто знал о том, что сержант Мигель Сьерра превосходно разбирается в химии. Когда он учился в Технологическом институте, у него по этому предмету были только отличные отметки, но его познания в химии вовсе не ограничивались четырехлетним институтским курсом. Он регулярно читал специальную литературу, в том числе и самые последние издания и научные журналы. Начав работать в следственно-техническом отделе, он особенно заинтересовался токсикологией, а также химической экспертизой в криминалистике. Неудивительно поэтому, что Сьерре были известны, например, реактивы, применяемые при анализе крови, а также способы отличить человеческую кровь от крови животных.

Едва получив возможность уединиться в лаборатории, он вскоре пришел к неопровержимому выводу: кровь на торцовом ключе была той же группы и того же резус-фактора, что у Эрасмо Суаснабара. Кроме того, он обнаружил на ключе и другую кровь – животного. Все сходилось.

Правда, ему не удалось снять отпечатки пальцев, ключ был весь захватан, и четких отпечатков на нем не сохранилось. Он вспомнил вчерашние поиски и восхитился интуиции Романа. «Не будь Арройо в отъезде, – подумал он, – лейтенант обязательно бы нашел ключ».

Вернулся из Бехукаля сержант около восьми, и Тощий Луис сообщил ему о смерти Ястреба.

– Он сорвался с крыши дома на улице Мисьонес… Роман уже выехал туда.

Сейчас Роман стоял на тротуаре рядом с Кабадой и еще одним сотрудником. Сьерра вышел из машины, они поздоровались, и лейтенант сказал, обращаясь к Кабаде:

– Мы со Сьеррой поедем в отделение полиции, а ты бери «волгу» и езжай в картотеку: мне срочно нужна карточка некоего Мильито. После этого можешь отправляться домой спать. Вот его данные. – Он передал сержанту листок. – Скоро буду у себя в отделе.

По пути в 1-е отделение полиции, что находилось на улице Драгонес, Сьерра рассказал лейтенанту о результатах своих анализов. Роман молча его выслушал, а затем сказал:

– Бедный Лавигне, этого он никак не мог предположить.

Сьерра сначала не понял, наморщил лоб и недоуменно посмотрел на Романа. Но тут же его осенила догадка:

– Значит, вы думаете…

– Конечно, Сьерра, – прервал его лейтенант. – Это тот самый ключ, которым пользовался Лавигне. Помнишь?

– Действительно. – Сьерра хлопнул себя по лбу, – Он же говорил нам, что подтягивал болты на колесе, и когда пришел Суаснабар… – Он остановился. – Странно только, что механик не заметил пропажи.

– Видимо, таких ключей у них на автобазе много, – предположил лейтенант. И грустно добавил: – Какое все-таки ужасное совпадение, что именно этот ключ послужил орудием убийства.

Машина выехала на улицу Драгонес.

– А зачем мы едем в полицию, лейтенант? – поинтересовался Сьерра.

– С Двадцаткой был еще один тип, – тихо сказал Роман. – Он пытался скрыться, но Эгоскуэ в конце концов удалось взять его на вокзале. При задержании он оказал отчаянное сопротивление, и Эгоскуэ доставил его сюда.

Роман затормозил перед серым зданием полиции, и они вошли, козырнув полицейскому у подъезда.

Первым, кого они увидели, был Эгоскуэ в грязной, разорванной куртке и с разбитой верхней губой. Как всегда немногословно, он рассказал о том, как преследовал и задержал человека со шрамами.

– Отправляйся отдыхать, Эгоскуэ, – распорядился Роман, пожав сержанту руку. – Ты хорошо поработал. ничего не скажешь.

Эгоскуэ попытался изобразить на лице улыбку, но ему мешала распухшая губа.

– Постои, – спохватился лейтенант, когда Эгоскуэ был уже в дверях. – Пусть тебя отвезут домой, а то вид у тебя не слишком презентабельный.

Спустя несколько минут Роман и Сьерра в сопровождении сержанта полиции подходили к камере, где сидел человек со шрамами. Его вывели наружу, и он, мрачнее тучи, устало поплелся по коридору, неуклюже загребая ногами. Видно было, что силы у него на исходе. Его подлечили: правая бровь была заклеена пластырем. Но под обоими глазами еще красовались огромные кровоподтеки, от рубашки уцелело лишь несколько лоскутков, и Сьерре он напомнил боксера, потерпевшего поражение в тяжелейшем Матче.

Полицейский ушел, и они остались втроем в крошечной комнате, где помещались всего два стула и стол.

– Садись, – предложил Роман задержанному. – Как тебя зовут?

– Хенаро, – поспешно ответил тот, глядя в пол.

– Хенаро, а дальше? – снова спросил Роман.

– Солис, – ответил задержанный, все так же не поднимая головы. – Хенаро Солис Ла Роса.

Лейтенант присел на край стола, задержанный остался стоять, а Сьерра расположился у него за спиной, почти у дверей.

– Садись, – вновь предложил Роман, и только тогда человек со шрамами опустился на один из стульев.

– Ты тоже участвовал в том деле в Бехукале? – неожиданно спросил лейтенант.

– Ничего не знаю ни о каком Бехукале, – ответил задержанный. – И не упомню, когда я там был в последний раз. Не понимаю, о чем вы говорите.

Роман пристально посмотрел на него.

– Тогда почему ты побежал? Почему так сопротивлялся при задержании? – Роман подчеркивал каждое слово.

Человек со шрамами поднял голову.

– Потому что я в бегах, вот почему, – скороговоркой произнес он и тупо посмотрел на Романа. – Сегодня ночью я дал тягу из лагеря и только-только успел приехать в Гавану… Даже денек не удалось погулять на воле, – пожаловался он неожиданно ребячливым тоном, словно усматривал вопиющую несправедливость в том, что его задержали.

Роман понял, что умственные способности этого человека намного ниже нормы. А Солис тем временем продолжал:

– Я и двенадцати часов не провел в Гаване… Надо же мне было встретить этого сукина сына Ястреба… Я и не знал, какого дьявола он там натворил…

– Помолчи, – приказал Роман таким твердым голосом, что Солис сразу затих и вновь опустил голову. – Когда ты в последний раз виделся с Мильито?

– С Мильито? – Солис недоумевал.

Роман бросил на него сердитый взгляд.

– Да, с Мильито, – сурово повторил он. – С Эмилио Дукесне, которого ты прекрасно знаешь.

– Так ведь… Я бывал у него, но это было раньше… Меня уже третий месяц как упекли… Стало быть, с тех пор я его и не видел…

– За что тебя посадили? – спросил лейтенант.

На лице Солиса появилась глупая ухмылка.

– Было дело, – сказал он, осклабившись. – Подрались… Потом бутылки в ход пошли, стулья переломали… Еще немного, и разнесли бы всю эту кафешку.

Сменив тон, Роман тоже улыбнулся:

– А ты, видно, подраться не дурак, а, Солис?

Тот хитро ухмыльнулся и опустил голову, явно польщенный.

– Я ведь раньше боксером был, знаете? Настоящим боксером, не каким-нибудь там… Пятнадцать боев выиграл без передыху и почти все нокаутом. Меня даже в Штаты хотели повезти. – Он заметно оживился. – Видели бы вы меня тогда на ринге… Я был не из тех, кто прет напролом. Все секреты знал. А реакция какая была, а сила… Когда я выходил на ринг… – Он вдруг вскочил со стула и принял стойку, но тут же скривился от боли и схватился за поясницу. – Черт подери, – простонал он, – этот тип меня чуть на тот свет не отправил…

Он с трудом опустился на стул. Сьерра едва удержался от смеха.

– Вот каким я был, – продолжал Солис, которому явно нравилось рассказывать о своих боксерских подвигах. – Меня называли Мотыльком… Кид Мотылек… Потому что я порхал по рингу.

Сьерра указал на небольшую татуировку на шее задержанного, которую Роман со своего места не мог разглядеть.

– Это у тебя, наверное, с тех времен? – спросил сержант.

– Ага, – заулыбался Кид, обрадованный, что Сьерра обнаружил бесспорное свидетельство его былой славы, и показал лейтенанту маленькую бабочку, заключенную в круг. – Да меня до сих пор Мотыльком кличут.

Роман окинул взглядом сидящего перед ним и подумал, что, если б он давал кличку Солису, «мотылек» пришел бы ему в голову в последнюю очередь. Лейтенант часто сталкивался с прозвищами и кличками преступного мира а знал, как они даются. Иногда такая кличка действительно как-то характеризовала человека, его привычки или говорила о том, откуда он родом. Но очень часто прозвище давалось в насмешку: так, щуплого и сутулого парня могли окрестить Тарзаном, а человека с большой ступней – Золушкой. Вот и этого приземистого увальня прозвали Мотыльком.

– Послушай, Мотылек, – сказал Роман, – у кого может ночевать Мильито?

Выражение на лице Солиса мгновенно изменилось. Теперь он снова был настороже и процедил, стараясь улыбнуться:

– Откуда я знаю?

– У него есть женщина? – снова спросил лейтенант.

Солис посмотрел на него в замешательстве.

– Ничего я об этом не знаю… У Мильито всегда было две-три бабы в запасе, он кобель будь здоров. – Солис вставил крепкое словцо и посмотрел на Романа, как бы извиняясь. – Но с кем он там крутит, как их зовут, я понятия не имею.

Роман внимательно смотрел на Солиса.

– Послушай, Мотылек, для тебя же будет лучше, если ты скажешь правду. Неужели ты станешь утверждать, что никогда не встречал этих женщин в доме у Мильито и не знаешь ни как их зовут, ни где они живут?

Мотылек скорчил недовольную гримасу.

– Ничего я не знаю… В домино у Мильито я играл, это правда, но про его женщин ничего не знаю… Честно вам говорю.

Роман вынул из кармана фотокарточку с удостоверения и, показав ее Солису, негромко спросил:

– Может, скажешь, и его тоже не знаешь?

Солис испуганно взглянул на фотографию, потом на Романа.

– Нет, почему же, это Тео, приятель Ястреба, он иногда тоже приходит к Мильито сыграть в домино. Но я ничего про него не знаю. Встречал его там, и все.

Роман убрал фотографию в карман.

– Где живет Ястреб? – спросил он.

– Не знаю я, – заныл Мотылек. – Мильито я знаю, ходил к нему иногда поиграть в домино. А больше ничего не знаю. С Ястребом и Тео я познакомился у него. А где живет Ястреб, не знаю.

– Жил, – поправил Роман, не глядя на него, и щелкнул зажигалкой. – Ястреб погиб. Он сорвался с крыши, убегая от полицейского, в которого перед этим выпустил шесть пуль. Так что учти, – он взглянул на Солиса, – тебе выгодней говорить правду. Дела обстоят неважно, гораздо хуже, чем ты, думаешь.

– Я вам сказал все, что, знал, – пробормотал Солис, отводя взгляд. – Я же «загорал» в Матансасе, откуда мне что знать? Справьтесь в лагере, если не верите.

Встав, Роман сделал знак Сьерре, который, выйдя в коридор, позвал полицейского. Роман сказал, что допрос закончен, и поблагодарил, его. Полицейский увел Мотылька обратно в камеру, а Роман со Сьеррой направились к машине.

– Законченный болван, – сказал Сьерра.

– Болван-то болван, но при этом стреляный воробей. Он не сказал и половины того, что знает.

Сьерра нахмурил брови.

– Не думаю, что он замешан в этом деле.

– Я тоже, – отозвался лейтенант, открывая ключом дверцу машины. – То, что он говорил о лагере, наверняка правда: вряд ли он стал бы врать, если мы можем тут же проверить. Но я готов поклясться, что он знает, где жил Ястреб и к кому мог отправиться Мильито.

– Очень возможно, – сказал Сьерра, устраиваясь на сиденье. – Вы заметили? Он называл его Ястребом, а не Двадцаткой. Это ведь более старая кличка. Значит, он давно с ним знаком.

Роман кивнул в знак согласия, но ничего не сказал и тронул машину с места.

 

21 час 35 минут

Роман и Сьерра сидели друг против друга за рабочим столом лейтенанта и перекусывали – впервые за целый день утомительного расследования, конца которому не было видно. Прикончив по нескольку бутербродов и две бутылки кефира, они почувствовали себя значительно лучше. Сержант плеснул себе немного кофе из термоса, а Роман закурил сигарету и развалился в кресле, наслаждаясь редкой минутой полного покоя.

Сьерре хотелось, конечно, еще многое обсудить с Романом, но он понимал, что лейтенант нуждается в этой небольшой паузе, чтобы отдохнуть. Ему было просто необходимо хотя бы на несколько минут отвлечься от расследования, которое продолжалось без перерыва вот уже почти сорок восемь часов. К тому же Сьерра знал, что в любую минуту может кто-нибудь войти или зазвонит телефон, и Роман тут же вскочит со своего кресла. За высокую честь быть сотрудником их министерства они платят постоянной и полной готовностью выполнить свой долг.

Но Роман сам нарушил молчание. Это означало, что отдых окончен.

– Что ж, вернемся к нашим делам, – сказал он, выпустив облако дыма.

Сьерра сел за свой стол, вынул записную книжку и начал листать ее, отыскивая нужную страницу.

– Пора, я тоже как раз подумал об этом. Во-первых, была проведена проверка Куко Масорры. Сегодня утром наши ездили к нему а мастерскую на Инфанте.

– Кто именно? – спросил Роман.

– Саласар. Кто вел наблюдение, не знаю. Во всяком случае, рапорт подписан Саласаром. Так вот, он приехал к Куко около одиннадцати, и тот, похоже, здорово перепугался, но подтвердил показания Фело Карденаса. Сказал, что расстался с ним и с некой Рейной около десяти часов вечера у входа в гостиницу «Инглатерра». Кто такая Рейна и где ее искать, он тоже не знает.

– Значит, безрезультатно, – пробормотал Роман и, придвинувшись к столу, принялся машинально чертить какие-то линии на листке бумаги.

– Нет, кое-какие результаты все же есть, лейтенант, – многозначительно произнес Сьерра. – В половине двенадцатого Куко ушел из мастерской, сел на пятьдесят четвертый автобус, доехал до Центрального парка, а оттуда прошел пешком по Прадо в сторону Малекона.

Лейтенант с интересом слушал.

– Потом он свернул на Виртудес и зашел в маленькую гостиницу на улице Сулуэта, это недалеко от Виртудес. Пробыл он там около получаса. – Сьерра перевернул страницу в записной книжке. – Выйдя оттуда, он по Сулуэте направился к Центральному парку, там зашел в первый же автомат и два раза звонил. Потом вошел в парк и прогуливался там тоже с полчаса. После этого отправился домой – живет он на улице Райо – и остаток дня никуда не выходил. На работу не вернулся.

Роман хотел что-то спросить, но в этот момент зазвонил телефон. Лейтенант снял трубку.

– Слушаю, – произнес он официальным тоном и тут же узнал голос Кабады.

– Записывайте, лейтенант: Эмилио Дукесне Руис, он же Мильито, он же Аспирин. Белый, тридцать два года, уроженец Гуанахая. Три судимости: одна за курение марихуаны, другая за спекуляцию и третья за грабеж со взломом. Фотография соответствует фотороботу.

– Прекрасно, Кабада, – похвалил Роман и повторил данные Сьерре.

– Хочу размножить его фотографию и сразу же привезти ее вам, – сказал Кабада.

– Хорошо, привози фото и после этого можешь отдыхать. Жду.

Роман повесил трубку и поднял глаза на Сьерру.

– Его чуть не убил сегодня этот Двадцатка. – Он встал и, приподняв фуражку, пригладил волосы. – Распорядись, чтобы снимки этого типа раздали патрулям. Копий фоторобота сделали достаточно?

– Тощий заказал двадцать не то тридцать штук. Они уже готовы.

– На первое время хватит, – заметил Роман. – Потом заменим фоторобот настоящим снимком, но пусть они начинают поиски уже сейчас. Предупреди, что он вооружен, так что нужно соблюдать осторожность. Надо постараться захватить его живым, чего бы это ни стоило. Особо подчеркни, Сьерра: чего бы это ни стоило.

Сьерра направился к выходу и уже подошел к двери, как вдруг, прежде чем сержант успел взяться за ручку, она открылась, и на пороге возникла фигура совсем юного солдата.

– Извините, – смутился он, увидев Сьерру так близко от себя. – Внизу какая-то женщина просит пропустить ее к лейтенанту.

– Кто она? – спросил Роман со своего места.

– Не говорит. Утверждает, что ей надо лично поговорить с вами, – отчеканил юноша, – и по срочному делу.

– Пригласи ее, – сдвинув брови, буркнул Роман.

И в тот же миг, едва не столкнувшись с сержантом, на пороге появилась женщина. Красавицей ее при всем желании трудно было назвать. Правда, ее черные глаза были очень выразительны, и волосы, такие же темные и блестящие, тоже хороши, но портили лицо слишком толстые губы, чересчур маленький нос и вытянутый овал. Нет, эта женщина решительно не смогла бы победить на конкурсе красоты, к тому же и весила она явно больше нормы. И все же была она в высшей степени аппетитна, вызывающе привлекательна.

Вряд ли ей было больше двадцати четырех лет, хотя не слишком опытного наблюдателя могло сбить с толку ее накрашенное лицо, из-за чего она выглядела на два-три года старше. На ней был синий свитер в обтяжку и короткая юбка того же цвета, но гораздо более темная, на добрую пядь не закрывавшая колен. Смуглостью она напоминала арабских женщин, и еще такими темными иногда бывают скрипки.

– Садитесь, – пригласил Роман, указывая ей на стул рядом со своим столом. Женщина прошла вперед и села улыбаясь.

– Слушаю вас, – вежливо сказал лейтенант.

Женщина немного нервничала, но особого смущения не испытывала, хотя руки у нее и дрожали слегка, на что обратил внимание Роман, когда она вынула пачку «Дорадос» и закурила. Пожалуй, это был единственный признак того, что она волнуется.

– Я пришла к вам из-за одного моего знакомого, – сказала она, выпуская дым изо рта. – Он сидит у вас под арестом.

– А, так вы Рейна, – сразу сообразил Роман.

Женщина улыбнулась. Видно было, что она удивлена и польщена одновременно.

– Да, это я, к вашим услугам. Так меня называют, хотя это не настоящее мое имя. По-настоящему меня зовут Каридад. Каридад Бетанкур Гонсалес. – Она помолчала. – Понимаете, мне сказали, что этот мой знакомый, Фело, арестован, что его обвиняют в чем-то и все упирается в то, где он был позавчера ночью…

Улыбка исчезла с ее лица. Роман хотел было задать вопрос, по возможности облегчающий ей признание, но она сама докончила:

– Он был со мной. Мне вся эта история, как вы понимаете, выходит боком, признаваться в таких вещах не очень-то приятно, но, когда такое дело, ничего другого не остается. – Она отвела глаза. – Мы всю ночь были вместе.

Роман закурил.

– С десяти вечера и до пяти утра, не так ли?

Она кивнула.

– Хорошо, проведем еще одну проверку, и тогда все. Подождите, пожалуйста, в коридоре несколько минут.

Женщина снова улыбнулась и вышла из кабинета, осторожно прикрыв за собой дверь.

 

21 час 40 минут

Мильито припал губами к теплой шее женщины.

– Дай мне закрыть дверь, – прошептала она улыбаясь и попыталась отстранить его.

Но он еще крепче стиснул ее в объятиях, ища ее губы. Она со смехом откинула голову.

– Дай же мне закрыть дверь, – повторила она.

Он отпустил ее и, словно сразу потеряв к ней всякий интерес, плюхнулся на кровать. Женщина пошла к двери, застегивая на ходу халат, и закрыла ее на щеколду. Потом повернулась к Мильито, который лежал уставившись в потолок.

– Сними туфли, милый, а то испачкаешь простыню, – произнесла она вроде бы ласково, и все же в ее голосе прозвучал упрек.

Закинув руки за голову, Мильито, казалось, не слышал. Все так же глядя в потолок, он отрывисто произнес:

– Свари мне кофе.

На мгновение женщина посерьезнела, но тут же опять улыбнулась, обнажив свои крепкие крупные зубы. Она застегнула последнюю пуговицу на халате, который расстегнул Мильито, едва вошел. Как только она открыла, он, не говоря ни слова, притянул ее к себе и стал целовать так же жадно и неистово, как в самом начале нх связи, продолжавшейся уже почти десять месяцев. Она не сопротивлялась. Мильито нравился ей, по-настоящему нравился, и, пока он расстегивал пуговицы на ее халате и осыпал ее поцелуями, она забыла все упреки, которые готовилась ему высказать: вот уже две недели, как он не показывался, и она ничего не знала о нем.

А сейчас он развалился на кровати, словно она ему уже давно надоела. Женщина подошла к Мильито и стала стаскивать с него туфли.

– В этом доме стираю я. мой дорогой.

Она сняла мокасины и поставила рядом с кроватью. От его ног пахло потом, но ей нравился любой запах, исходивший от него. Главное, чтоб это был его залах.

Она выпрямилась, откинула курчавую прядь со лба и подбоченясь, произнесла вызывающим и в то же время насмешливым голосом:

– Что за новости, черт возьми! Являешься, накидываешься на меня с поцелуйчиками, а потом вдруг – раз, и на боковую!

Мильито бросил на нее косой взгляд, и улыбка сразу исчезла с ее лица. Он вновь уставился в облупившийся потолок, а она, пожав плечами, отошла в угол комнаты, где на небольшом столике стояла керосиновая плита, и принялась готовить кофе.

Судя по лицу, женщина была лет на десять старше Мильито. Наверное, в молодости лицо это было если не красивым, то довольно приятным, но появившиеся морщины делали еще более резкими грубоватые от природы черты. Небольшие глаза смотрели устало; толстые губы утратила былую свежесть. Это было лицо женщины под сорок пять, которой пришлось немало потрудиться на своем веку или немало пережить. А возможно, хлебнуть того и другого. Но тело ее оставалось удивительно юным: грудь была по-прежнему упругой, живот – гладким и шелковистым, ноги все так же стройны: ни синих прожилок, ни вздувшихся вен.

Она залила кофе водой, поставила кипятить на горелку и снова подошла к кровати. Мильито лежал в той же позе и курил, все так же пристально рассматривая потолок.

Женщина подождала, когда он на нее взглянет, и вдруг сказала:

– Может, я тебе больше не нравлюсь?

Он не ответил.

Тогда она медленно расстегнула халат и сбросила его на пол.

– Эмилито, – шепнула она.

Он швырнул сигарету на пол и рывком опрокинул ее на кровать.

Кофе на плите закипал.

 

22 часа

Вошедший мужчина был высок и худ, белокож и темноволос. Ему было немногим больше тридцати, но он заметно сутулился. Медленно переступив порог кабинета, он остановился, но не произнес ни слова. Лицо его было серьезным.

– Подождите минуту, – сказал Сьерра и вышел.

Роман поглядывал на него из-за стола, но высокий сутулый мужчина упорно не смотрел в его сторону и все так же стоял скрестив руки на груди.

Вошел Сьерра, за ним Рейна. Но мужчина даже не повернул головы в их сторону, и Роман был вынужден спросить его, указав на Рейну:

– Вам знакома эта женщина?

Мужчина поднял глаза, и его лицо сразу преобразилось.

– Конечно, – сказал он с улыбкой, – такую женщину невозможно забыть…

Рейна пронзила его взглядом, но это ничуть не смутило говорившего.

– Не далее как… Когда же это было? Да, она была у нас позавчера вечером, – продолжал он, глядя то на Романа, то на женщину. – Я как раз заступил на дежурство и… – Мужчина снова всмотрелся в Рейну и вдруг застыл с широко раскрытыми глазами. Потом повернулся к лейтенанту и, прищелкнув пальцами, воскликнул: – Господи! Так ведь она приходила с мужчиной… – И торопливо заговорил, размахивая своими длинными руками: – С тем самым, кого я видел здесь вчера! А я еще сказал, что не помню, видел ли я его. Как же я его подвел! Но теперь я уверен: они были позавчера у нас и ушли уже утром, к концу моего дежурства… Да, совершенно точно. – Он помолчал, а потом повторил как бы про себя: – Как же я подвел этого человека…

Роман улыбаясь откинулся на спинку кресла.

– Что ж, – сказал он, – полагаю, все разъяснилось. Вы оба свободны.

Сьерра закрыл дверь за Рейной и служащим гостиницы.

– Это называется выборочной памятью, – сказал он, покатываясь со смеху.

– Перестань, Сьерра, – Роман и сам не мог сдержать улыбку, – и распорядись, чтобы Фело Карденаса освободили. Пусть ему сделают строгое внушение и отпустят восвояси.

– А ведь Куко Масорра искал тогда Рейну, – заметил Сьерра, все еще улыбаясь, и снял телефонную трубку.

– Наверняка, – согласился лейтенант. – И все-таки разыскал эту таинственную женщину.

Скрипнула дверь, на пороге возник Кабада.

– Все готово, – сказал он, протягивая Роману небольшой конверт.

– Прекрасно. – Лейтенант заглянул внутрь. В конверте лежала фотография человека, уже знакомого ему по фотороботу. Однако снимок, сделанный с натуры, был отмечен той печатью характерности, которую не передаст ни один фоторобот. Лицо на снимке казалось еще более костлявым, а взгляд исподлобья – еще более мрачным. Щеки заросли густой щетиной. Это было одно из тех лиц, которые никогда не выглядят чисто выбритыми. – Теперь у нас на него все есть. – Роман передал конверт Сьерре, закурил и вышел из-за стола. – Отправляйся спать, Кабада, завтра дел будет не меньше. Никак не меньше. – И к Сьерре: – А ты узнай телефон Лабрады, пора ему дать нам кое-какие объяснения.

Уже подходивший к дверям Кабада вдруг резко остановился.

– Лейтенант, – сказал он, – за всей этой беготней у меня совершенно вылетела из головы одна вещь. Зато теперь я убью сразу двух зайцев.

И Роман увидел, как он достает из кармана какую-то бумажку.

– Вот телефон Лабрады.

Лейтенант с недоумением посмотрел на Кабаду, взял бумажку, но, еще не успев взглянуть на нее, вдруг понял, что номер Лабрады – 30-9107, тот самый, что был записан на клочке линованной бумаги, обнаруженном в кармане у Тео Гомеса.

 

22 часа 30 минут

Она лежала рядом с ним. Ей было холодно, но она не подумала накрыться и так и лежала обнаженная, обхватив плечи руками. Мильито, прикрытый краешком простыни, смотрел в потолок и курил.

Комната освещалась лишь слабым светом из маленькой ванной. За дверью в коридоре время от времени слышались голоса и шаги.

– Эмилито, – позвала она, повернувшись к нему.

Он не ответил.

– Что с тобой, моя радость?

– Ничего, – пробормотал он, не глядя на нее.

– У тебя случилось что-то, – настаивала она. – Почему ты мне не расскажешь?

Мильито в последний раз затянулся и швырнул окурок на пол. Потом встал и направился в ванную. Она слышала, как он помочился, вымыл руки и прополоскал рот. Вернувшись в комнату, он вновь улегся на кровать.

– Пожрать есть что-нибудь?

– А что тебе приготовить? – спросила она нежным голоском.

– Все равно.

– Ты так мне и не расскажешь, что с тобой? – Она погладила его по лицу.

Мильито резко оттолкнул ее руку.

– Я тебе уже говорил, что не люблю, когда трогают мое лицо, – сказал он со злобой. – А ты продолжаешь.

Она состроила обиженную гримасу, встала, накинула халат и спросила с раздражением:

– Яйцо, рис и бананы?

– Любое дерьмо, – отозвался он, уже сидя на постели и надевая туфли.

Она мельком взглянула на него, подошла к полке, что висела над керосиновой плитой, достала оттуда парочку зеленых бананов и, взяв один, принялась очищать его ножом.

Иной раз, как сегодня например, она испытывала жгучее желание порвать с ним, чтобы не видеть его больше. Так бывало не всегда, но, когда случалось, она сразу вспоминала Адельфу, самую близкую свою подругу, которая сказала ей однажды: «Этот человек тебя погубит». Но что делать – он нравился ей, хотя она и понимала, что подруга права. И вот теперь после долгого отсутствия он снова появился, сказав, что несколько дней поживет у нее. И принес с собой револьвер. Она никогда раньше не видела его вооруженным, хотя представляла, к какому сорту людей относится Мильито. Он был жесток, очень жесток. Но, возможно, он и притягивал ее этой жестокостью. Впрочем, она многого о нем не знала. Мильито натянул наконец туфли и влез в брюки. Потом повернулся к ней и без всяких предисловий выпалил:

– Убили одного типа, и меня ищет полиция.

Банан выпал из ее дрожащих рук. Она не сразу обернулась. И, стараясь, чтобы ее голос звучал как обычно; спросила:

– Почему же ты раньше мне этого не сказал?

И тут он взорвался. Накопившаяся злоба вырвалась наружу.

– Зачем? Чтобы ты меня выгнала?

Она увидела, как побагровело его лицо. Таким она его не знала.

– Чтобы ты меня выгнала? – снова выкрикнул он.

– Соседи, Эмилито… – начала она, но он не дал ей договорить.

– Мне на твоих соседей… – Он грубо выругался, заорал: – Так, значит, тебе хотелось бы выгнать меня, да? – и сделал к ней несколько шагов.

Она в страхе отступила.

– Успокойся ради бога, Эмилито…

– Тебе этого хотелось бы?! – кричал он с перекошенным лицом, тряся ее за плечи. Он не помнил себя от ярости. – Отвечай! Этого?

– Ты сошел с ума, – всхлипнула женщина.

– Стерва! – Мильито влепил ей пощечину. Потом размахнувшись, ударил еще раз.

Она упала на пол, повалив тумбочку, закричала:

– Ты сошел с ума! – и, плача, пыталась отползти от него подальше.

– Я убью тебя, сука! – прорычал он и стал медленно на нее надвигаться. Глаза его налились кровью. Лицо женщины перекосилось от ужаса.

– Стерва! – выдохнул он и с силой ударил ее ногой под ребра.

– На помощь, убивают! На помощь! – пронзительно вскрикнула она, рыдая и уже не помня себя.

– Замолчи, сволочь! – Он продолжал наносить ей удары.

– Лала, что случилось? Лала! – раздалось снаружи. Потом начали барабанить в дверь, с каждым разом сильнее и сильнее.

Услышав стук, Мильито внезапно опомнился. Он удивленно взглянул на Лалу, которая продолжала кричать, и едва не спросил ее, почему она валяется на полу.

Но в этот момент с треском распахнулась дверь и несколько человек вбежало в комнату. Остальные столпились в коридоре, заглядывая внутрь.

– Кто тебе позволил избивать женщину, мерзавец? – Высокий широкоплечий негр, сжав кулаки, двинулся на Мильито.

Тот отпрыгнул в сторону и схватил с кровати свой револьвер.

– Того, кто сделает еще хоть шаг, пристрелю! – крикнул он, весь дрожа.

Воцарилась тишина. Люди замерли на месте, не сводя с него глаз.

– Освободите проход, дайте мне выйти, – угрожающе произнес он и двинулся к двери. Все расступились, и он, с револьвером в руке, в распахнутой рубахе, выскочил в коридор.

Женщины взвизгнули, а Мильито бросился к лестнице. Добежав до третьего этажа и услышав позади топот ног и крики преследователей, он выстрелил наугад, по подъезду разнеслось гулкое эхо. Голоса смолкли, а он помчался вниз, прыгая через несколько ступенек. Выскочив на улицу, он наткнулся на толпу, собравшуюся у дома, но при виде его люди бросились врассыпную.

Обезумев, Мильито кинулся в сторону шоссе, забыв даже спрятать револьвер. По его лицу струился пот, хотя было уже прохладно. Он вновь услышал позади крики, возгласы «держи его!» и припустил что было сил. До шоссе оставался всего один квартал. Улица, по которой он бежал, была ярко освещена, и он видел удивленные лица как шарахаются люди и захлопываются двери перед самым его носом.

До шоссе теперь оставалось совсем немного, с полквартала. И тут он увидел впереди полицейского, который слез с мотоцикла, расстегнул кобуру и вынул пистолет. Мильито не заметил, откуда он появился, но понял, что раздумывать некогда. Он резко остановился и посмотрел назад. Человек восемь или девять мужчин настигали его. Мильито снова посмотрел вперед: полицейский бежал к нему с пистолетом в руке, крича:

– Бросай оружие!

Мильито инстинктивно сделал шаг назад, прицелился в полицейского и выстрелил.

Тот упал, и все же нашел в себе силы обхватить правой рукой запястье левой, в которой сжимал пистолет, и тоже выстрелить.

Мильито свалился как подкошенный. На асфальт под ним сразу натекла лужа крови.

 

23 часа 25 минут

– Полагаю, вы объясните мне, в чем дело. – Голос Сиро Лабрады звучал обиженно.

Он сидел перед Романом, и лейтенант впервые видел его карие глаза. «По крайней мере вечером он снимает очки», – подумал Роман.

– Мне казалось, я продемонстрировал готовность помочь следствию в любом вопросе и всем, чем только могу, – продолжал Лабрада и недовольно посмотрел на Нельсона Барреро, который стоял рядом с ним. – Тем не менее этот товарищ доставил меня к вам, словно я…

Лабрада не закончил фразы. Возможно, он ждал, что Роман скажет что-нибудь, но Роман ничего не сказал. И даже не взглянул на него. Не обращая внимания на Лабраду, он рылся в какой-то папке, особенно остро ощущая необъяснимую неприязнь к этому человеку. Однако он понимал, что сейчас не время для эмоций. Сейчас будет решаться куда более важный вопрос: установит он истину или нет и сумеет ли передать в руки правосудия опасного преступника. Понимал он и то, что перед ним сидит хитрый и изворотливый человек, и продолжал лениво листать дело. Наконец он поднял голову: пора начинать.

– Дело в том, Лабрада, – сказал он спокойно, – что обнаружились некоторые факты, свидетельствующие против вас, и их необходимо разъяснить… И чем раньше, тем лучше, вы согласны?

– Разумеется, – ответил Лабрада. – Мое недовольство относится лишь к формальным моментам… так сказать, к самой процедуре. Что же касается этих обнаружившихся фактов, то мне хотелось бы знать, в чем они, собственно, заключаются, поскольку заранее уверен, что легко смогу разрешить все ваши сомнения.

Лабрада извлек из кармана элегантной рубашки пачку «Аромас», а из маленького брючного кармашка – газовую зажигалку.

– Можете воспользоваться спичками, – многозначительно произнес Роман. – Кстати, это не ваши?

Лейтенант бросил на стол спичечный коробок в бело-голубую клетку. Лабрада чуть заметно вздрогнул н привстал, чтобы получше разглядеть спички, но не прикоснулся к ним. На коробке шариковой ручкой была выведена заглавная «Л».

– Нет, это не мои, – сказал он, подумав. – Я, как видите, не пользуюсь спичками, а когда пользовался, не помечал таким образом коробки. Это «Л» не означает «Лабрада», можете быть уверены.

Он чиркнул зажигалкой. Послышалось шипение, из отверстия вырвался узкий голубой язычок пламени. Лабрада прикурил и, затянувшись, выпустил длинную струю дыма.

– Объясните мне, пожалуйста, Лабрада, что вы делали на базе позавчера вечером. – Роман откинулся на спинку кресла и, помолчав, добавил: – Ведь вы единственный оставались с Суаснабаром в тот вечер, когда его убили.

– Не говорите так, я… – начал Лабрада хоть и поспешно, но твердо.

– Вы были там, – прервал его Роман. – Вас там видели.

– Да, я работал примерно до десяти или до четверти одиннадцатого, а потом ушел. Когда я уходил, я видел Эрасмо и…

Роман снова перебил его.

– Мне очень хотелось бы узнать, Лабрада, – сухо произнес он, – почему вы не сказали нам, что были на автобазе в тот вечер.

Нельсон Барреро стоял позади Лабрады. Сьерра же и Кабада, который так и не ушел домой, не захотев пропустить допрос, придвинули стулья к письменному столу Романа и теперь внимательно следили за разговором.

Лабрада снова глубоко затянулся.

– Согласен, это была ошибка с моей стороны, – проговорил он, ничуть не смутившись. – Факт не показался мне тогда заслуживающим упоминания, я как-то не подумал… Поскольку я ушел около десяти, а врач сказал, что смерть наступила не раньше двенадцати… – Лабрада поднес сигарету к губам. – Он ведь сказал, что Эрасмо убили между двенадцатью и часом ночи, не так ли?

– Так, – согласился Роман.

– Поэтому мне и в голову не пришло, что вас может заинтересовать мое присутствие на базе, – продолжал начальник отдела кадров. – Когда я уходил, все было в порядке, как обычно.

– Вы часто задерживаетесь на работе до этого часа? – поинтересовался Роман, тоже закуривая.

– Нет, не часто, но иногда случается. Вы же знаете как это бывает. Возникает какое-нибудь неотложное дело' и приходится задерживаться допоздна. Позавчера вечером я как раз работал над проектом нового штатного расписания.

– Итак, вы ушли в десять или в четверть одиннадцатого, – пробормотал Роман, уставившись в какую-то точку над головой Лабрады. – Вы ушли в десять или в четверть одиннадцатого… – Неожиданно он перевел взгляд на Лабраду и в упор спросил: – И куда вы поехали?

Роману показалось, что на короткий миг лицо начальника отдела кадров приняло довольное выражение. Лабрада не спеша затянулся, выпустил струйку дыма и погасил сигарету в стеклянной пепельнице, которая стояла перед ним.

– Я поехал к Карбонелю, нашему директору. Приехал к нему около одиннадцати. Понимаете, хотелось показать проект, вот я и решил…

– Как всегда после работы заехать к Карбонелю и обсудить с ним проект, – насмешливо докончил Роман. – Это ведь было так срочно. До утра ждать просто невозможно.

Кабада одобрительно закивал. В самом деле, трудно было представить Лабраду, своими руками расправляющегося с Суаснабаром. Нет, если этот человек замешан в преступлении, то действовал он по-иному: более скрыто, более тонко, более хитроумно. А если так, он наверняка заранее позаботился о безукоризненном алиби.

– Что вам сказать… – Лабрада помедлил несколько секунд. – Нет, конечно, дело не было срочным, но мне пришло в голову… Я несколько часов проработал, и мне казалось, что Карбонель, который уже интересовался проектом, захочет сразу же взглянуть на него. Я позвонил ему и тут же поехал. Разумеется, я и до этого бывал у него дома по служебным делам.

– Где живет Карбонель?

– В Коли. Я пробыл у него до половины первого и оттуда поехал домой. Могу доказать это, потому что столкнулся в подъезде с моим соседом – Порруа, Рафаэлем Порруа. Он живет на третьем этаже. Это было примерно в час ночи.

– Лабрада, – произнес негромко Роман, облокачиваясь на стол, – расскажите, из-за чего вы враждовали с Суаснабаром.

В первый раз лейтенант заметил выражение тревоги на бесстрастном лице Лабрады. Но голос его звучал спокойно:

– Я уже говорил вам, что Эрасмо был довольно своенравным человеком… С плохим, неуживчивым характером, я бы так это назвал… Мы не очень с ним ладили, верно, но говорить, что враждовали, – это слишком…

– Не лгите, Лабрада, – оборвал его Роман. – Все обстоит гораздо хуже.

Во взгляде кадровика можно было прочесть лишь крайнее удивление.

– Вы с Суаснабаром поругались и после этого перестали даже разговаривать, – вкрадчиво произнес Роман.

Лабрада взглянул на него, возможно про себя прикидывая, что доподлинно знает Роман и о чем только догадывается. За свою теперь уже многолетнюю службу лейтенант перевидел множество нервничающих людей, разных. по характеру и темпераменту. И хотя голос Лабрады не дрожал, ответы были тщательно продуманы, хотя он великолепно владел собой и контролировал каждый свой жест, Роман знал, что сидящий перед ним человек нервничает, ужасно нервничает.

– Видите ли, лейтенант, – сказал Лабрада наконец, – не знаю, что там вам наговорили… Недели три-четыре назад я действительно повздорил с Эрасмо… Он меня оскорбил. Но речь шла о служебных вопросах, и дальше этого не пошло.

Роман усмехнулся, поднялся со своего места, словно эта игра начала ему надоедать, и сказал с расстановкой:

– Постарайтесь меня правильно понять, Лабрада. Хищение нескольких деталей со склада – мелкое воровство, и только. Убийство же – дело очень серьезное.

Кабада взглянул на начальника отдела кадров. Бусинки пота выступили на лбу Сиро Лабрады, хотя в кабинет тянуло холодом от неплотно прикрытого окна.

– Не станете же вы утверждать, – впервые Лабрада стал запинаться, – что я убил… Вы же… Это абсурд, лейтенант, бессмыслица какая-то.

Роман в последний раз затянулся и сунул окурок в пепельницу. Потом нагнулся, выдвинул ящик стола, достал оттуда папку и начал перелистывать подшитые в вей бумаги, затем снова сел в кресло и произнес, не глядя на Лабраду:

– Вы знаете, что убит Тео Гомес?

Наверное, Лабрада вздохнул с облегчением, когда лейтенант переменил тему.

– Да, конечно, – ответил он. – Мы узнали об этом сегодня на базе. – И, помолчав, пробормотал: – Никогда бы не подумал…

– Чего не подумали бы? – полюбопытствовал Роман.

– Что он может быть причастен к убийству Суаснабара и… – Лабрада опять запнулся. – Только не спрашивайте, откуда я это знаю. Я ничего не знаю, но это и дураку ясно.

– Не думайте, Лабрада, что все так просто, – возразил лейтенант. – Но я хочу спросить вас не об этом. Я хочу, чтобы вы мне ответили, в каких отношениях вы были с Тео Гомесом.

– В нормальных, как с любым шофером автобазы.

– Других отношений между вами не было? Личных, я имею в виду.

Лабрада удивленно посмотрел на лейтенанта.

– Нет, личных не было, ни в малой степени.

Роман вынул из раскрытой папки бумажку и протянул Лабраде.

– Это ваш телефон. Домашний, не так ли?

Тот смотрел на Романа, словно не улавливал смысла его слов.

– Да-да, конечно.

– В таком случае, Лабрада, трудно, очень трудно, поверить в то, что между вами и Тео не было никаких отношений, кроме служебных. Ведь этот номер мы нашли в бумажнике, который был при нем, когда его убили… Единственный номер телефона, обнаруженный у Тео, оказался вашим номером.

Лабрада нервно улыбнулся, словно не понимал, почему Роман придает такое серьезное значение сущим пустякам.

– Лейтенант, – сказал он, – мой телефон знали наши сотрудники. Они звонили мне домой, когда это было необходимо. Я сам давал многим свой телефон.

– Речь идет не о многих, – решительно сказал Роман, – а только о Тео Гомесе. Вы давали ему свой телефон? Он должен был вам зачем-то звонить?

– Я… – Лабрада уставился в стену, пытаясь припомнить. – Нет, я не помню, давал ли ему свой телефон, но он мог узнать его у любого на автобазе.

– Означает ли это, что Тео Гомес никогда раньше не звонил вам домой?

– Конечно, – заверил Лабрада. – Он никогда мне не звонил.

Начальник отдела кадров закурил новую сигарету. Губы его слегка дрожали. Роман подождал, пока он не вдохнет с жадностью табачный дым, и произнес, отчеканивая каждое слово:

– Мне необходимо знать, Лабрада, где вы находились вчера вечером с восьми до одиннадцати часов. Я должен это знать совершенно точно.

Кабада тоже закурил. Да, кадровик не на шутку нервничал, но и он, Кабада, с нетерпением ждал его ответа.

– Вчера вечером? Я был на концерте симфонического оркестра в театре Амадео Рольдана. – Он остановился, уставившись перед собой, словно старался вспомнить все по порядку. – Дайте подумать… Так, в «Кармело» я пришел до восьми и поужинал там. В театр входил уже после половины девятого, ровно в девять начался концерт.

– С кем вы были на этом концерте? – спросил Роман.

– Я был один. – Лабрада нервно затянулся.

– И не встретили там друзей, знакомых? Если вы постоянно ходите на концерты симфонической музыки, вы наверняка знакомы с такими же, как вы, любителями.

– Нет, я не встретил там знакомых. Я не так часто хожу на концерты, лейтенант. Музыку я люблю и посещаю концерты, когда удается, но к числу завсегдатаев не принадлежу. Тем не менее могу сказать, какая была программа…

Роман пристально смотрел на него.

– Играли увертюру к «Оберону» и «Героическую» Бетховена, Третью симфонию…

– Этого недостаточно, – прервал его Роман, – недостаточно, чтобы доказать, что вы там были. А доказать это очень важно, поскольку Тео Гомеса застрелили между восемью и десятью вечера.

Лабрада хотел что-то возразить, но лишь устало махнул рукой. Он понимал: от него ждут не простых заверений.

– Я был в театре имени Рольдана, лейтенант, – жалобно произнес он, – на самом деле был. – И вдруг оживился: – Один человек… Да, тот человек видел меня… Он сидел передо мной. Очень странный человек. На шее у него, почти на затылке, фурункул… Такой неприятный Фурункул… Он все время оборачивался и смотрел назад, словно ждал кого-то. Или боялся, что его кто-то увидит.

– Вы знаете его имя? Можете его найти? – спросил Роман.

– Нет, – ответил Лабрада. – В перерыве он подошел ко мне. Я стоял в вестибюле. Он попросил прикурить, и мы обменялись несколькими фразами. Он все так же озирался по сторонам, будто за ним следили.

Сьерра сделал жест, словно хотел сказать: «Это не доказательство», не ускользнувший от Лабрады, который впервые за время их разговора утратил хладнокровие.

– Да, я знаю, это ничего не доказывает, – запальчиво с отчаянием в голосе произнес он. – Но это так, действительно так. Разве всегда можно доказать, что ты гулял именно по этой улице и заходил именно в это место? Хотя на самом деле так оно и было!

– Вы знакомы с человеком по кличке Ястреб? – спросил Роман. – Еще его называют Двадцатка, настоящее имя Хосе Анхель Чакон.

– Нет, – твердо ответил Лабрада. – Не представляю, кто это.

– Вы уверены? – настаивал Роман. – И Мильито Дукесне вы тоже не знаете?

По лицу Лабрады было видно, что эти имена ему ничего не говорят.

– Впервые слышу об этих людях.

– И никогда их не видели? – спросил лейтенант. – Подумайте хорошенько.

Начальник отдела кадров сосредоточенно разглядывал фотографии.

– Лабрада, – Роман понизил голос и постарался придать ему большую убедительность, – скажите мне все, что вы знаете о Тео Гомесе, это для вашего же блага.

– Ничего особенного о нем я не знаю, – не задумываясь, ответил тот. – Уверяю вас, все, что я о нем знал, я уже сказал.

– С кем дружил Тео на работе? С кем поддерживал отношения?

Лабрада ненадолго задумался.

– И об этом я мало что знаю. Тео был не слишком общительным. – Он потушил сигарету. – Я не замечал, чтобы он с кем-нибудь дружил. Иногда… я видел его с Маркосом Очоа, это наш старый шофер, живет на Инфанте. Потом встречал его с Абреу, шофером, который все обнаружил, помните?

Роман кивнул.

– Несколько дней назад я видел его с Карлосом Кинтаной, механиком, который пришел на базу примерно в одно время с Тео.

Роман встал.

– Я вынужден вас задержать, Лабрада.

Тот хотел что-то сказать, но Роман не дал.

– Продолжим наш разговор завтра. Может, к тому времени у вас прояснится память.