Когда полицейские выбили дверь, я была без сознания. Очнулась уже на носилках, когда меня несли через дом Альвареса. Дом по-прежнему выглядел идеально, словно серия иллюстраций из модного журнала.

Пока меня несли, я заметила диван в гостиной и тотчас вспомнила, как Альварес посмотрел на меня, когда снял с пальца обручальное кольцо. На какой-то миг картинка сделалась размытой. Было невозможно понять, что в ней реально, а что игра воображения. Но к тому моменту, когда меня вынесли на улицу, рядом была Лола. А вот она уже никак не могла стать наваждением.

Нас положили в машину «Скорой помощи». Лола лежала на животе, и из ее глаз, как из крана, который забыли выключить, бежали слезы. Тем временем санитар обрабатывал ей спину, стирал грязь и кровь, чтобы лучше рассмотреть раны. На спине, ближе к пояснице, краснели три неровных креста. Я протянула руку и пожала ей пальцы.

Не знаю почему, но, когда нас привезли в больницу, настояла на том, что пойду собственными ногами.

– Не прикасайся! – огрызнулась я, когда надо мной склонился врач. – Убери свои сраные руки!

– Все в порядке, милая. Ты в безопасности. – Его лицо сначала уменьшилось, затем увеличилось снова, словно я смотрела на него в неисправный телескоп.

Плохо помню, что случилось потом. Видимо, мне сделали рентген, наложили на затылок десяток швов и вымыли от крови волосы. Невролог со смутно знакомым лицом посветил в глаза фонариком и что-то сказал про сотрясение. Осматривая, он так бережно обращался с моей головой, что я едва не расплакалась. После этого сознание на какое-то время отключилось.

Люди приходили и уходили, но я настолько обессилела, что не могла даже открыть глаз. Хари прокрался в палату, чтобы оставить на тумбочке коробку конфет. Одарив меня своей коронной улыбкой, он на цыпочках вышел вон. Кроме него, меня явно навестил кто-то еще, потому что на подоконнике появилась ваза с лилиями.

Когда я открыла глаза, то увидела над собой круглое, как луна, лицо Бернса. Он сам присел на край кровати. Матрац тотчас жалобно пискнул под ним и едва не соскользнул на пол. Бернс сегодня был какой-то особенно серый, и я едва не сказала ему, чтобы он шел домой, принял бета-блокатор и ждал, пока снизится давление. Но он не осмеливался посмотреть мне в глаза.

– Я даже не знаю, что сказать тебе, Элис, – пробормотал он. – Как мне перед тобой извиниться. – Его маленькие глазенки были красны, и в них читалась растерянность. Возможно, он целое утро проплакал, запершись у себя в кабинете. – Он не пропустил даже дня на работе. Одна лишь Энджи заподозрила неладное. Ей показалось, что Бен ведет себя как-то странно. Кроме того, он единственный, с кем ты была в постоянном контакте.

По крайней мере, Энджи заслужила повышение по службе.

– Как она догадалась?

– Она видела, как в отеле ты дала ему письмо, но он не зарегистрировал его как улику. Наверное, бросил в мусорный бак. Еще она обратила внимание, что твой брат всякий раз впадал в панику, когда Бен входил к нему в палату. Но больше всего ее насторожили его частые поездки в Рэмптон.

– В Рэмптон? Что вы хотите сказать? – удивилась я и не узнала собственный голос.

Бернс снял очки и протер их о рубашку.

– Когда Энджи позвонила в клинику, чтобы договориться о твоей поездке к Мэри, там спросили, приедет ли Бен. Как выяснилось, в течение всего прошлого года он бывал у нее примерно раз в месяц. Говорил, что нужно по работе.

Я закрыла глаза. Так вот откуда уверенность Мэри Бенсон в том, что она снова непременно увидит Альвареса. Он спешил к ней, как мотылек на огонь. Я сама видела, как она поправляла волосы, как строила ему глазки. К горлу тотчас же подкатился комок тошноты. Не знаю, что послужило тому причиной, сотрясение мозга или малоприятные мысли.

– Так это он слал мне записки?

Бернс с несчастным видом кивнул.

– Мы нашли в его доме листки с набросками плана действий. Бен с самого начала знал, что Уилл твой брат. Он пристально следил за всеми, кто прошел через хостел. – Говоря эти слова, Бернс упорно смотрел в пол. – Если уж на то пошло, Элис, ты единственная, к кому он питал какие-то чувства. При желании он мог убить тебя в любое время. Возможно, считал, что ты можешь его спасти.

Бернс вновь умолк и даже плотно сжал губы, будто утратил всякое доверие к словам.

– Что-то я не заметила, что он нуждается в спасении.

Бернс сидел, сцепив руки на коленях, и внимательно их рассматривал.

– Что-то не так?

– Это моя вина, Элис. – Бернс снова на минуту умолк, набираясь сил говорить дальше. – Он ночами напролет слушал признания Рэя Бенсона, все эти омерзительные подробности. Затем умерла Луиза. И вот тут-то ему снесло крышу, но я вовремя не заметил. А тем временем все это копилось в нем.

Я не знала, как мне его утешить. Положила ладонь на его руку и, набравшись мужества, задала вопрос, который не давал мне покоя:

– Он жив?

– Едва, – ответил Бернс, по-прежнему глядя в пол. – И язык ему не спасли.

Вот уж не понимаю, почему я выбрала именно этот момент, чтобы расплакаться, если учесть, через что прошла. То ли потому, что Альварес навсегда утратил свой бархатистый баритон, то ли потому, что сама была невероятной дурой.

Бернс обнял меня за плечи, чего я никак не ожидала. Плакала до тех пор, пока не начало саднить горло, и когда Бернс встал, чтобы сказать мне до свидания, у него на груди красовалось большое мокрое пятно. Привести себя в вертикальное положение потребовало от него немалых физических усилий, и я подумала: кто же теперь будет у него мальчиком на побегушках?

Когда он ушел, я посмотрела в окно. Небо было совершенно чистым – ни облачка, ни единого самолетного следа. Я все время думала о Лоле. Ей наверняка потребуется пересадка кожи, но, зная ее, предположила, что на случившемся она заработает дополнительные очки. Как только режиссер узнает, что с ней произошло, он тотчас возьмет ее назад. Заголовки сделают из нее бесстрашную героиню, которая оказалась сильнее безумного маньяка. А отсюда до звездной карьеры рукой подать.

Когда проснулась, в голову тотчас полезли новые мысли, и я, чтобы отвлечься, вновь заставила себя доползти до окна. Наверное, наступило раннее утро. На прихваченном заморозками газоне две медсестры торопливо курили перед дежурством.

Затем увидела, как через внутренний двор, сунув руки в карманы, бодро шагает к себе в операционную Шон. Возможно, именно эта знакомая походка наполнила меня раскаянием, а может, то, что я отлично знала, как он проведет день: занимаясь починкой людей, латая, штопая, накладывая швы. На секунду прижала ладонь к холодному стеклу, потом отвернулась.

Боль и головокружение снова взяли свое, когда я надевала порванное платье. Я даже была вынуждена присесть на край кровати. В течение нескольких секунд предметы водили вокруг меня хоровод, но в итоге вернулись на место. Когда же я наклонилась, чтобы достать из-под кровати белые больничные тапочки, кафельный пол тотчас же устремился навстречу, чтобы пожелать доброго утра прямо в лицо.

Я как раз собралась юркнуть из комнаты, когда в дверях появилась медсестра. Ее седые волосы были собраны в строгий узел. Лицо хмурое, недовольное, будто это единственная эмоция, на которую она способна.

– Что это вы делаете? У вас серьезная черепная травма, моя дорогая. Вы должны соблюдать постельный режим.

Я не сочла нужным ответить ей и, спотыкаясь, двинулась по коридору. Ее пронзительный голос несся мне вслед:

– Вы не можете самовольно уйти из больницы! Вы под наблюдением!

Никогда не думала, что буду так рада оказаться в лифте. По крайней мере, здесь мне не был слышен ее голос.

Вестибюль внизу полнился народом. Я вдруг стала невесомой. Руки и ноги плохо слушались, точно я шла через бассейн с водой. Оказавшись рядом с прудом Грейт-Мейз, поняла, что у меня при себе ни гроша. Сумочка осталась в доме Альвареса.

Зимний воздух отнял остаток сил. Я тяжело опустилась на тротуар и, чтобы не потерять сознание, положила голову на колени. Когда снова открыла глаза, увидела рядом такси и собственное отражение в его темных стеклах. Ну и вид! Уличная бродяжка в грязном платье, с синяками на лбу. Ни дать ни взять картинка с плаката о домашнем насилии.

– С тобой все в порядке, милая? – поинтересовался водитель.

– Нет, – огрызнулась я. Боль в затылке сделалась совершенно невыносимой.

Таксист даже глазом не моргнул, когда я призналась ему, что денег у меня нет. Видя, что ноги не слушаются, он поднял меня с асфальта и усадил в машину. Когда же мы доехали до Провиденс-сквер, он не бросил меня сидеть на тротуаре, а, взяв под мышки, дотащил вверх по лестнице.

– Вы заслужили медаль, – сказала я ему.

– Карма, – ответил он. – В один прекрасный день кто-то сделает то же самое и для меня.

С этими словами он побежал вниз, и его конский хвост весело покачивался туда-сюда. Похоже, удача наконец улыбнулась мне. Подумать только, меня спас единственный во всем Лондоне шофер-буддист.

Невозможно высказать, как приятно вернуться домой! Мне было наплевать, что в квартире все перевернуто вверх дном, а полиция обыскала все до последнего ящика. Кухонный стол уставлен тарелками, чашками, блюдцами, будто в мое отсутствие кто-то затеял здесь вселенское чаепитие. Увы, я не смогла взяться за наведение порядка, потому что стоило повернуть голову, как квартира начинала крутиться колесом, а пол угрожающе покачиваться то влево, то вправо.

На автоответчике высвечивались сообщения, и, сама не зная зачем, я решила их выслушать, прислонившись к стене. Голос матери звенел ледяным гневом, когда она сообщила мне, что я пропустила наш очередной совместный завтрак, который проходит раз в две недели. Затем были три настойчивых звонка от компании, занимающейся остеклением. Мой палец застыл над кнопкой «удалить», когда обнаружилось еще одно сообщение. Знакомый баритон застал меня врасплох. У меня перехватило дыхание.

– Элис, это Бен. Перезвони мне, пожалуйста. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

Я вновь нажала кнопку «воспроизведение». Имитация искренней заботы, словно он единственный во всем мире переживал за мою жизнь. Совершенно непонятно, зачем Альварес мне позвонил, ведь он прекрасно знал, что я в отеле. Не иначе как прикрывал себя. По какой-то причине я не стала удалять это сообщение. Не смогла. Наверное, потому, что он больше никогда не заговорит снова.

На диване собралась лужица солнечного света. Я легла и притянула колени к груди, стараясь не думать об Альваресе. До сих пор отказывалась поверить, что это был он. Казалось, в любую минуту он войдет сюда, чтобы извиниться за свои ошибки. Но затем перед моими глазами возникло его лицо в тот момент, когда Лола стащила с него балаклаву. Представила его в тюремной одиночке, откуда, похоже, ему не выйти никогда. Закрыла глаза, но слезы пробили себе дорогу даже из-под опущенных век.

Потом я вспомнила, что люди иногда умирают от сотрясений мозга, если рядом нет врача, но мне было все равно. Меня неотступно преследовал образ брата, не способного даже пошевелиться, не понимающего моих вопросов. Я какое-то время бодрствовала, но затем уснула. Повезло. Никаких сновидений.

Когда проснулась, солнечный свет уже переместился с дивана. Посмотрела на дату на телефоне: оказалось, прошли целые сутки. Я присела, боль в затылке тотчас же напомнила о себе, правда, уже гораздо слабее. По крайней мере, ощущение, что кто-то вгоняет мне в череп ломик, прошло. Налила стакан апельсинового сока, затем вызвала такси.

* * *

Когда вошла в травматологию, мать как раз выходила из палаты Уилла. Правда, я вовремя успела юркнуть в какую-то дверь, чтобы не столкнуться с ней нос к носу. Она выглядела как всегда: этакое ходячее воплощение материнского долга и заботы о себе любимой.

Я открыла дверь палаты. Уилл не спал. Если не обращать внимания на травмы, он выглядел гораздо лучше, чем в предшествующие недели. Ему вымыли волосы; щеки показались мне не такими впалыми, как раньше. Когда он протянул руку, та почти не дрожала. Я уселась на край кровати и молча взяла его протянутую руку.

– Прости меня, Эл, – сказал он. Его голос звучал хрипло и надтреснуто. – Я пытался предупредить тебя по телефону.

– Знаю.

– Он узнал меня. – Взгляд Уилла переместился к окну. – Поначалу он мне понравился. Потом продолжал приходить ко мне в автобус почти каждый вечер и расспрашивал про хостел.

– И он дал тебе нож?

Уилл кивнул.

– Как-то раз попросил у меня на вечер мой автобус, затем привез меня к себе и заставил подняться наверх. Я видел комнату с ящиками.

Уилл закрыл глаза.

– И он рассказал тебе, чем занимается?

– Да, все, от начала и до конца. – Уилл отвернулся. – Он хотел, чтобы я ему помогал.

– И тогда ты спрыгнул.

– И да, и нет. По-моему, он что-то подмешал мне в стакан. Я увидел за окном ангелов, – голос брата сошел почти на нет. – Я думал, они спасут меня.

Я пожала ему руку. Так вот зачем Альварес наглухо задраил окно – чтобы предотвратить повторение того случая. Я до сих пор отказывалась понять, затем ему понадобилось приводить Уилла туда, где его легко могли обнаружить. Наверное, запаниковал, когда его план пошел наперекосяк. Я всмотрелась в лицо брата. Хотя ему по-прежнему было больно, он выглядел гораздо спокойнее, чем в последние месяцы. Я набрала полную грудь воздуха и решилась задать самый главный вопрос:

– Уилл, скажи, что было в хостеле?

Вместо ответа он поерзал на кровати. Будь у него возможность сбросить одеяло и выбежать вон, он наверняка так и поступил бы.

– Это не то, что ты думаешь.

– Нет?

– Сначала ко мне отнеслись как к родному сыну. Даже выделили отдельную комнату.

На его лице возникло подобие улыбки.

– Мэри сказала, что теперь я часть семьи. Но спустя несколько месяцев они потребовали от меня большего. Я там много чего видел, Эл, такого, во что ты вряд ли поверишь.

Я сжала его руки в своих ладонях и посмотрела ему в глаза.

– Они хотели, чтобы ты тоже в этом участвовал?

Уилл энергично мотнул головой.

– Нет, я просто должен был за всеми следить. Им хотелось знать, не проговорился ли кто. Рэй сказал, что убьет меня, если сбегу.

Я хотела спросить брата, как он оказался втянут в темные дела, но ответ очевиден. Ему отчаянно хотелось иметь семью, дом, и он отказывался поверить, что заслуживает чего-то лучшего. Болезнь стерла границы между кошмаром и реальностью.

Пальцы брата ослабели, но взгляд по-прежнему оставался прикованным к окну. Возможно, там все еще парили ангелы, бились белыми крыльями о стекло.

Я пересела на стул рядом с кроватью. Уилл тем временем уснул, утомленный моими расспросами. Внезапно фрагменты загадки начали складываться в целостную картинку. Наверное, пока я спала, мозг рассортировал информацию и расставил все по своим местам.

Сначала перед внутренним взором возникло лицо Мэри Бенсон. Она щербато улыбалась, напоминая Чеширского кота. Мне вспомнился ее рисунок. Пятиконечная звезда над прямоугольником, причем буквально на каждом листке из тех, что выкрал у нее Гарет Райт-Филипс. Мне это тогда напомнило плохо, в спешке нарисованный компас – вроде виденных мной на старых картах в Британском музее, будто картограф торопился пометить каждый холмик, каждую бухточку.

До меня дошло: Мэри чертила собственную карту. И доброта Бенсонов к матери Морриса Клея тоже стала понятна. Эти вылазки для игры в лото преследовали свою цель. В те дни, когда Мэри пила бесконечные чашки чая в ее кухне, Рэй трудился в саду на Китон-роуд.

Я вытащила из кармана телефон. Бернс ответил через считаные секунды.

– Элис, как дела? – сегодня его акцент был ближе к говору жителей Бермондси, словно он наконец решился отсечь свои шотландские корни.

– Все в порядке, – ответила я. – Главное, теперь я знаю, где Бенсоны закопали оставшихся девушек.

– Не понял?

– Поезжайте к Моррису Клею и начинайте копать в его саду.

В трубке было слышно, как скрипит пером Бернс, записывая мои объяснения. И как я только не догадалась раньше? Рисунок Мэри Бенсон представлял собой план захоронений, который она чертила снова и снова, пока не ослепла. Прямоугольник – дом Клея, звезды – места захоронения останков.

Рэй провел в саду не один час, копая неглубокие могилы. Бернс дал отбой прежде, чем я успела попрощаться. Ему явно не терпелось взяться за дело. Уже сегодня во второй половине дня рядом с домом Морриса Клея начнет работать специальная команда. На то, чтобы перекопать весь сад, уйдет несколько недель, но, по крайней мере, родители получат дочерей назад, пусть даже мертвыми, и смогут достойно похоронить.

Я посмотрела на Уилла. Брат спал. Его несчастное тело не желало тратить ни капли драгоценной энергии, нужной для исцеления. Я откинулась на спинку стула и тоже погрузилась в сон. Впрочем, ненадолго. Вскоре дверь в палату распахнулась, и на пороге, пылая праведным гневом, выросла возмущенная медсестра – та самая, что пыталась остановить меня, когда я убегала из палаты.

Не иначе как она провела последние сутки в беготне по больничным коридорам. Выражение ее лица было таким кислым, будто она питалась исключительно грейпфрутами.

– Так вот вы где! – рявкнула она. – Вы идете со мной, моя милая!

И она отвела меня назад в палату. Я же была слишком слаба, чтобы с ней спорить. Позволила уложить себя в постель, но желание спать пропало. Пролежала без сна весь день, стараясь сохранять сознание пустым, как немое зимнее небо.