На следующее утро я позвонила Пирнану из французского кафе на Тули-стрит. Свободных столиков там почти не осталось – парочки поглощали круассаны и пили кофе-латте. Может быть, передавая плохие новости, я надеялась спрятаться за чужими спинами. Голос Эндрю, когда он снял трубку, прозвучал, как всегда, спокойно и расслабленно. Может, я ошиблась в нем? Может, он каждый вечер водит в ресторан «У Брюса» другую женщину?

– Боюсь, я сегодня занята, – сказала я ему.

– И чем же, позвольте полюбопытствовать? – Моя отговорка, похоже, только позабавила его.

– Бегом. Готовлюсь к Лондонскому марафону.

– Хорошо. – Пирнан даже нисколько не обиделся, получив отказ. – Я бы мог немного размяться.

После разговора мое чувство беспокойства и даже тревоги стало еще сильнее. Каким-то образом Эндрю удалось расстроить мой план – стереть его номер и жить дальше, как жила. «Как это случилось?» – спрашивала я себя, допивая остатки кофе. По крайней мере в одном Фрейд точно был прав: ошибки – это всего другой способ получить то, чего мы хотим. И как бы ни вытягивались нервы, я уже ждала встречи с Пирнаном.

На заднем сиденье подобравшего меня такси завалялся вчерашний номер «Метро». Заголовок на первой странице кричал: «УБИЙЦА АНГЕЛОВ ВСЕ ЕЩЕ НА СВОБОДЕ!» Меня удивило, что полиция раскрыла прессе так много информации, касавшейся обоих нападений, включая фиксацию преступника на ангелах. Может, Бернс рассчитывал на то, что кто-то, прочитав заметку, вспомнит об интересе своего приятеля или знакомого к крылатым посланникам? Единственной деталью, которой инспектор ни с кем не поделился, были белые перья на местах преступлений. Я пролистала газету до конца, но полезного нашла немного – в основном речь шла о сделавших пластику знаменитостях и о футболисте, регулярно обманывавшем свою благоверную.

Стивен жил в престижном районе неподалеку от станции Олд-стрит, где все подоконники над художественными галереями и модными магазинами украшали яркие цветы. Я посмотрела влево-вправо, рассчитывая увидеть «Мондео» Бернса, но с тротуара напротив мне уже махал рукой Тейлор. В безжалостном солнечном свете он выглядел по-другому. Морщины под глазами стали глубже, кожа отливала сухим блеском. Наверное, он каждый уик-энд лежал у себя в саду, принимая солнечные ванны. Мне приходилось делать над собой усилие, чтобы не выказывать неприязни к сержанту. Он воплощал собой тот тип мачо, встреч с образчиками которого я избегала, переходя на другую сторону улицы, с тех самых пор, как такой вот тип отправил меня в больницу.

– Вообще-то я ждала Бернса, – сказала я.

– Но тебе повезло – заполучила меня. – Приветливую улыбку Стива сменила ухмылка. – Разговаривать будешь ты – давно не терпится посмотреть тебя в деле.

Не обращая на него внимания, я поднялась по ступенькам к квартире Рейнера. Она находилась над агентством по недвижимости, так что каждое утро Стивен просыпался под треск телефонов, постоянно напоминавших, что город – это всего лишь ассортимент объектов собственности, только и ждущих, когда же их перепродадут. Агентств в этом районе было так много, что могло показаться, будто на продажу выставлена вся улица. Когда дверь наконец открылась, меня удивил внешний вид Рейнера. На работу после смерти босса он еще не выходил, но я никогда прежде не видела человека более опрятного. Идеально выглаженная рубашка – стрелки на рукавах такие, что порезаться можно, – лицо, выбритое столь гладко, что представить на нем щетину просто невозможно. И в то же время было в нем что-то отталкивающее. Черты его лица казались немного великоватыми, как будто им недоставало места на имеющейся в наличии площади: выпученные глаза, нос как широкая розовая нашлепка и растянутый тонкогубый рот. В гостиной, куда он провел нас, целую стену покрывали фотографии без рамок, пришпиленные так плотно, что некоторые наползали друг на друга. На меня смотрели десятки незнакомцев, а кроме того, целая серия пейзажей являла картину холма, розовеющего в лучах восходящего солнца.

– Это все вы снимали? – спросила я. – Потрясающие!

Хозяин дома открыл наконец рот.

– Что такое? Сначала у меня побывал плохой коп, а теперь пришел хороший, да?

– Я – психолог и только помогаю полиции в расследовании.

– Они приходили уже три раза и в покое меня не оставят. – Рейнер сердито посмотрел на Тейлора, который искал что-то в своем блокноте.

– Не хочу давить на вас, но мне нужно знать, почему полиция предупреждала вас десять лет назад, – сказала я.

Щеки Стивена вспыхнули ярким румянцем.

– Не десять, а пятнадцать, еще до того, как я пришел в «Энджел». Выпил как-то после работы, и один человек оскорбил меня.

– Что он сказал?

– Сказал, что его тошнит от геев. – Рейнер даже побагровел от ярости, и я подумала, что Тейлор, возможно, был прав, когда говорил о его склонности к насилию. – В банковском бизнесе полно оксбриджских идиотов, готовых ударить ближнего в спину. Здесь, как в футбольной команде или в армии, открытых геев нет. Хотите стать своим, расхваливайте жену и чудесных детишек. Лео был единственным, кто принимал меня таким, какой я есть. Все остальные кривятся, будто им моя физиономия противна.

Я снова посмотрела на Стивена – дрожащий от обиды рот, влажные от слез, выпученные глаза. Может быть, вот поэтому, нигде не принятый и всеми отвергнутый, он и сочинил для себя другую жизнь с преданной невестой.

– Извините, что приходится расспрашивать, но банк отказывается отвечать на наши запросы по информации, касающейся его сотрудников. Скажите, пожалуйста, Лео боялся кого-то из тех, с кем работал? – продолжила я расспросы.

– Не думаю, – не совсем уверенно ответил мой собеседник. – Кроме босса, разумеется. С ним и Лео старался не конфликтовать.

– Макс Кингсмит? – Я вспомнила стройного седоволосого мужчину, очаровывавшего публику в клубе «Альбион».

Рейнер кивнул.

– Его даже директора опасаются. Тот еще нрав. Лео был одним из немногих, кому удавалось с ним справиться.

– Вижу, вам сильно его недостает. Не считая жены, Лео ведь мало кому доверял, и вы были в числе этих избранных. Как думаете, с кем еще полиции стоит поговорить?

Лицо Стивена как будто смялось, и у меня возникло чувство, что он о чем-то умалчивает, то ли осторожничает, то ли боится объяснить. Язык тела выдавал его напряжение, а взгляд постоянно уходил в сторону. Долгие паузы между предложениями убеждали, что Рейнер пытается набраться смелости и поделиться со мной чем-то. Я снова посмотрела на развешанные по стене фотографии – некоторые снимки были сделаны в местных парках. Он старательно фиксировал едва ли не каждую деталь: цветы, статуи, спящих на скамеечках стариков, даже разбросанный по траве мусор. Но меня интересовали портреты. Едва ли не каждое лицо выражало удивление или гнев, будто фотограф снимал их исподтишка, не спросив разрешения. Вуайеризм этого человека заинтересовал меня, но как личность он был слишком пассивен для жестокости и насилия. Когда я снова посмотрела на него, он изо всех сил старался взять себя в руки.

– Есть один, с кем вам надо бы увидеться, – сказал он наконец. – Ларри Фэрфилд, вот кто знает об «Ангеле» все. Поэтому от него и избавились.

Краем глаза я заметила, что Тейлор записывает имя в свой блокнот. Ожидаемых объяснений, однако, не последовало – Рейнер был слишком расстроен, чтобы говорить о чем-то еще. Уже выходя из комнаты, я увидела лежащий на столике в прихожей «Никон» и несколько объективов. Может, Стивен уже подумывал о том, чтобы сбежать из банка и присоединиться к фотографам в «Нэшнл джиогрэфик»?

Мы вышли. Самодовольства у Тейлора заметно поуменьшилось. Похоже, на первое место в его голове временно вышла тема гомосексуальности.

– Господи, ну и чудик! Я бы такого к детишкам на пушечный выстрел не подпустил. – Он ухмыльнулся. – А вот с тобой местами поменялся бы с удовольствием. Всего и дел, задать парочку вопросов – грязную работу все равно нам делать.

Тейлор направился к своей машине, даже не предложив подвезти меня. Он со своей агрессивностью – в этом я уже не сомневалась – представлял куда большую опасность для общества, чем человек, с которым мы только что общались. Думая о Стивене Рейнере, я подошла к Лейстер-сквер. Мало найдется таких, кто после смерти босса – даже если они были очень близки – возьмет двухнедельный отпуск. Стивен старался явить миру безупречно чистый образ, но, по всем ощущениям, мог сорваться в любой момент. Трудно представить, что гей в двадцать первом веке может чувствовать себя настолько неуютно. В этом отношении банковский мир выглядел чем-то противоположным Государственной службе здравоохранения. Как же мне повезло работать в организации, где все старались быть максимально политкорректными!

* * *

Я забыла о Рейнере, поспешив на встречу с руководством попечительского совета. В офисе никаких признаков стесненного финансового положения не наблюдалось: куда ни посмотри – везде цветы, на полу толстый ковер. С лестничной площадки открывался чудесный вид на город, а линия горизонта напоминала пики кардиограммы: «Средняя точка», «Пик» и «Осколок» легко возносились в небо. В зале заседаний меня встретили бесстрастные лица членов правления. Я объяснила, почему необходимо продолжить финансирование групп по управлению гневом: последние исследования показывали снижение домашнего насилия, показатель рецидивной преступности сократился до пятидесяти процентов. Никто из присутствующих никакой реакции на мое выступление не выказал, а директор, едва я закончила, поспешил проводить меня к выходу.

– Спасибо, доктор Квентин, вы очень ответственно и эмоционально относитесь к своему делу. – Кивая на прощание, он даже не попытался изобразить улыбку.

В душе у меня все кипело – с таким же успехом можно было бы дуть в пустой бумажный пакет. Остаток дня я исполняла свои обязанности, скрипя от злости зубами.

В пять часов я переоделась в спортивный костюм и бегом слетела по пожарной лестнице. Как оказалось, весьма кстати, потому что на первом этаже возле лифта топтался Даррен. Его джинсы и футболка выглядели так, словно он не снимал их несколько дней, но по-настоящему меня встревожил его язык тела, выдававший настороженность и агрессивность. Даррен вел себя как караульный, и я знала, что он ждет меня. Может быть, к нему никто никогда не относился по-доброму. Наверное, следовало вернуться и сообщить о нем Хари, но сама эта мысль пришлась мне не по вкусу: я не хотела поддаваться паранойе и поднимать шум по поводу собственной безопасности, потому что никогда не симпатизировала жертвенности. Так что я выскользнула из здания и бегом, не оглядываясь, направилась к станции.

Пассажиров в вагон набилось, как селедок в бочке, но я не стала выскакивать на первой остановке, а терпеливо просидела до Уоррен-стрит. Стоявшие на эскалаторе с надеждой смотрели вверх, в жажде увидеть наконец кусочек неба. В Риджентс-парке настроение у меня улучшилось, и я побежала. Из всех лондонских парков этот – мой любимый. Он большой, как мир, с множеством интересных мест, знакомство с которыми может занять недели: озеро для лодочных прогулок, Исламский культурный центр с мечетью, театр, кафе… В нем даже есть свой зоопарк с клетками, из которых на вас печально смотрят орангутаны. И, конечно Стивен Рейнер проводил здесь немало времени, снимая стресс фотографированием. Были тут и будущие марафонцы. Изнуряющая жара не заставила их изменить график подготовки, тем более что деньги на лучших тренеров тратились немалые. Женщина передо мной задала бодрый темп, и я пристроилась за ней, любуясь по пути особняками на Камберленд-роуд, построенными лет двести назад для поместного дворянства. Кто владел ими теперь? Пожалуй, позволить себе такую роскошь могли разве что олигархи да супермодели.

Эндрю Пирнан, в синем спортивном костюме, сидел на скамейке возле Кларенс-гейт и тут же, не говоря ни слова, присоединился ко мне. Его худые плечи равномерно поднимались и опускались, и мне стало немного стыдно – я-то считала, что физическими упражнениями он себя не утруждает. Чувствовал себя Пирнан вполне комфортно, да и телосложение имел вполне подходящее для стайера: сухощавый, гибкий, без лишнего веса.

– Вы ведь и раньше бегали, да? – спросила я.

– Пару раз в неделю. И не здесь – в Сити. – Эндрю кивком указал на мой рюкзак. – Давайте его мне.

Я покачала головой:

– Спасибо, но я сама.

– Ну конечно. Вы же суперженщина, как я мог забыть!

Я укоризненно посмотрела на Пирнана, и дальше мы бежали уже молча. Его поддразнивания свидетельствовали о том, что он вполне расслаблен, а значит, беспокоиться не о чем, но в то же время они не означали, что мой хвостик не растрепался, а на футболке не проступили пятна от пота.

– Хотите пробежать последнюю милю побыстрее? – спросила я. Ускорение в конце каждого забега было частью моей стратегии по улучшению скоростных показателей.

Мой спутник улыбнулся и повернул налево, вдоль Брод-уок. Люди отдыхали на траве – одна парочка устроилась под каштаном, реанимируя друг дружку дыханием рот в рот. Пирнан бежал так быстро, что у меня снова заныли пострадавшие ребра, а легкие и вовсе горели. Солнце еще вовсю жарило, когда мы добежали до кафе.

– Быстро бегаете, – усмехнулся Эндрю. – Уверен, дистанцию пройдете отлично.

– Если только выживу, – выдохнула я.

Пока Пирнан стоял в очереди за напитками, я зашла в туалет, ополоснула лицо и шею холодной водой и утерлась бумажным полотенцем. Меня немало удивило, что он не только продержался до конца, но и финишировал первым. Выйдя на улицу, я увидела, что Эндрю наливает минеральную воду в стаканы с кубиками льда. У него были тонкие, казавшиеся ломкими кисти. Под веснушчатой кожей проступали белые костяшки пальцев.

– Давно бегаете? – спросила я.

– Сколько себя помню. Мне это еще в школе нравилось.

– Вы ведь в Итоне учились, да?

Пирнан рассмеялся:

– Подгоняете под стереотип? Богатый тупица с кучей денег, ничего не знающий о жизни.

– Присяжные еще совещаются. Насколько мне известно, вы живете на пособие по безработице.

– А вы наверняка ходили в какую-нибудь частную школу для девочек, после чего четыре года резвились в Кембридже.

– Господи, конечно, нет! Самая заурядная государственная в Чарлтоне, а потом Лондон, где я и получила степень.

Эндрю вдруг посуровел лицом и ответил не сразу:

– Знаете, вы ошибаетесь во мне. Я действительно из привилегированной семьи, но меня это совершенно не интересует. И я всегда много работал, отчасти из-за сестры.

Билетеры собирали плату с последних желающих прокатиться по озеру. Пирнан смотрел на них, стиснув зубы. Эту черту я замечала и в себе – гнев вырывался из ниоткуда, как пузырьки из шампанского, требуя постоянных усилий, чтобы удержать его под контролем. Может, ему осточертели постоянные напоминания о той самой рубашке, в которой он якобы родился, а может, он корил себя за болезнь сестры. И все же напряжение постепенно уходило, и через какое-то время Эндрю снова заговорил нормальным тоном. Рассказал, что рос в загородном доме, в течение нескольких поколений принадлежавшем их семье. Путь от спальни до скрывавшейся в подвале кухни занимал около десяти минут.

– Это было что-то вроде «Аббатства Даунтон», только скандалов поменьше. В конце концов его пришлось продать. Теперь родители живут намного скромнее, – сказал Пирнан.

Мы вернулись в почти опустевшее кафе. Официантка уже убирала стулья, составляя их в пирамиды. Мой собеседник откинулся на спинку.

– Вы ведь не стремитесь ни к каким отношениям, да? – Он изучающе посмотрел на меня своими внимательными карими глазами. – Это из-за чего-то, что случилось в вашем прошлом?

– Возможно, – кивнула я. – Последние большой радости не принесли.

– Вы можете сами все регулировать. Я умею быть очень терпеливым. Не исключаю, что я вам даже понравлюсь.

– И не такое случается. – Я улыбнулась в ответ.

Эндрю передал мне визитку:

– Захотите встретиться, пошлите эсэмэску или напишите письмо.

– Спасибо. – Я положила карточку в рюкзак. – Мне пора.

Я пошла через лужайку, а когда оглянулась, он все еще сидел там, в окружении пустых столиков. В ожидании автобуса на Юстон-роуд я обдумала его предложение. Обычно судьба сводила меня с мужчинами дерзкими, самоуверенными и решительно настроенными взять инициативу на себя.

Пирнан же прозорливо уступил инициативу, предоставив мне возможность изучить его получше. Я внимательно рассмотрела синее тиснение на карточке, а потом повернулась к окну и постаралась о нем забыть.