Когда мне было двенадцать, я получила подарок от моего тогдашнего бойфренда, новейший альбом «Дюран Дюран», и, хотя мечтала о нем всей душой, сразу же его вернула. Наверное, потому, что уже тогда понимала: подарок может быть взяткой, бременем или извинением. Но альбом, по крайней мере, ушел в хорошие руки. В тот же день, когда я кинула своего дружка, компакт-диск достался Хизер Маркс из восьмого класса.

Я закрыла ладонями глаза, а когда опустила руки, бабочка по-прежнему сидела на столике в прихожей. Я повернулась к ней спиной и отправилась на поиски кроссовок.

Обычного для воскресенья наплыва любителей прогуляться с собачкой возле Батлерс-Уорф не наблюдалось. Стараясь ни о чем особенно не думать, я стояла и смотрела, как солнце разливается по черной ленте реки. С Пирнаном рано или поздно выяснять отношения придется, но беспокоиться по этому поводу уже сейчас и портить себе удовольствие от бега – ну уж нет! Я бежала вдоль Пикфорд-Уорф, пока не вспыхнули легкие, и, добравшись до Блэкфрайарз, опустилась на ступеньки галереи Тейт-модерн и постаралась отдышаться. Несколько парочек тянулись по пешеходному мостику к собору Святого Павла. Удивительно, как столь хрупкое на вид сооружение, напоминающее «кошачью колыбель», выдерживало их вес. Я включила айпод, надела наушники и неторопливо побежала домой. Глэдис Найт жаловалась на дождливую ночь в Джорджии, но в Лондоне надо мной сияло небо из чистой лазури. Погода будто застряла в какой-то петле, и каждое новое идеальное утро раздражающе повторяло идеальное предыдущее.

Уилл, когда я вернулась, был в своей комнате и занимался тем, что швырял компакт-диски в мусорную корзину. Пластиковые коробки громко стукались одна о другую.

– Что ты делаешь? – спросила я.

– Убираю этот хлам. – Брат даже не посмотрел в мою сторону, продолжая методично уничтожать свою музыкальную коллекцию. – Выброшу все в контейнер.

– Хорошо. – Я постаралась говорить спокойно. – Что-нибудь оставишь?

– Только то, что понадобится. – Уилл кивком указал на кучку вещей: пару холщовых туфель, желтую футболку с надписью «Клуб Ибица», бумажник, кусок мыла и паспорт.

– И это все?

– Остальное носить тяжело.

– Ладно. Кофе хочешь?

– Сначала отнесу.

Дождавшись, когда хлопнет дверь, я забежала в комнату брата и поискала взглядом лэптоп и динамики, которые обошлись ему в кругленькую сумму. Они уже лежали в ящике из-под чая, вместе с фотоальбомами и всей его коллекцией виниловых дисков. Именно из-за пластинок я расстроилась больше всего. Десять лет назад мы вместе прочесывали киоски гринвичского рынка в поисках винтажного Дэвида Боуи. Собрав охапку вещей, я перенесла их в свою комнату и сунула под кровать и в шкаф – авось не спохватится. Потом я выглянула в окно – брат стоял на тротуаре, преспокойно избавившись от всего, чем владел. Мусорный контейнер был уже наполовину полон – одежда, книги и даже деревянные скульптуры, которые он привез с Бали.

Уилл вернулся. Спуск и подъем по лестнице утомили его, и с лица у него стекал пот. Пока он запихивал в пластиковый мешок оставшиеся рубашки и куртки, я исподтишка наблюдала за ним. Босой, в разошедшихся по швам шортах, ноги в багровых шрамах… Заполнив мешок, он стащил через голову рубашку, вытер ею лицо и тоже бросил ее в мешок. Может, мне и следовало попытаться остановить его, но я знала – бесполезно. Стану мешать – наорет. Я просто не могла представить себя на его месте. Если бы квартира вдруг загорелась, я бы полезла в огонь, чтобы только спасти фотографии и письма.

Ситуацию разрядил звонок в дверь. Вот бы Лола заскочила выпить кофейку! Может, ей бы удалось совершить чудо, успокоить и отговорить Уилла. Но надежды не оправдались. Открыв дверь, я увидела мать – в темно-зеленом платье без единой складочки и с привычным гневным выражением на лице.

– Ты разве не получила мое сообщение? Я их с полдюжины оставила.

– Надо было позвонить на мобильный, – отозвалась я.

Не желая признать мою правоту, мама поджала губы. Я уже хотела посоветовать ей вернуться в свой пропахший цитрусом «Ниссан», но было поздно. Она прошла мимо меня и едва не столкнулась с вышедшим из своей комнаты Уиллом. В этом представлении мне, по крайней мере, досталось место в первом ряду. Брат избегал мать последние полгода и, возможно, прослушивал мои сообщения только для того, чтобы вовремя сбежать. И вот теперь он стоял перед ней, прижимая к груди мешок. Гостья окинула его взглядом – голый торс, грязные ноги – и скривилась.

– Вот ты где, Уильям. – От ее голоса вполне могли замерзнуть полярные моря. – И чем это ты занимаешься?

– Ничем, – проворчал брат. – Просто прибираюсь.

Мамино лицо тут же смягчилось.

– Да? Вот и хорошо. Аккуратность и чистота очень важны. Давай-ка посмотрим, что ты делаешь.

Остановившись на пороге, мать прошлась взглядом по переполненным пепельницам, разбросанной одежде и пустым бутылкам. Пораженная увиденным, она открыла рот, но несколько секунд не могла произнести ни слова. Потом она повернулась ко мне:

– Как ты все это допустила?

Изложить всю историю моих бесплодных попыток заставить Уилла принимать литий и ходить по врачам? Нет, это ничего бы не дало, ни в чем бы ее не убедило. Она смотрела на меня так, словно я провалила решающий экзамен.

– Не трогай ее, – вмешался Уилл, бросив мешок на пол. – Эл делала все, что могла. Даже разрешила мне остаться здесь на несколько месяцев.

Мать покачала головой.

– Ты не понимаешь, дорогой. Кто-то должен заботиться о тебе, потому что ты не в себе. – Она пустила в ход тот увещевательный тон, который используют родители, пытающиеся унять капризного ребенка, а потом шагнула к нему, и я затаила дыхание, представляя, что будет дальше. Еще немного – и брат просто отшвырнет ее.

– Это ты не понимаешь. – Уилл выставил руку, держа ладонь на уровне ее лица, а затем вдруг понурился и задышал ровно и спокойно. – Посмотри в окно, мама. Что ты видишь?

– Почти ничего, – сердито бросила мать. – Несколько домов и твой ужасный микроавтобус.

– Плохо смотришь. – Брат указал на единственное облачко в небе, тоненькое и почти невидимое. – Как насчет этого?

– Ради бога… Это же смешно… Прекрати…

– Наблюдай за этим облаком, и ты, если сохранила рассудок, поймешь, что оно означает.

Уилл обошел нашу гостью, и через несколько секунд внизу хлопнула дверь. Воспользовалась ли мать его советом? Не знаю. Я удалилась в кухню, чтобы хоть минутку побыть одной, а когда посмотрела в окно, брат уже шел, прихрамывая, по тротуару. С пустыми руками. Полуголый, босой, в шрамах… люди смотрели на него с любопытством и провожали взглядами.

Возможно, наша мать все же уронила слезинку, потому что скрылась в ванной ровно на то время, которого хватило, чтобы попудрить нос и поправить макияж. Наливая кофе, я заметила отсутствие на ее лице обычной неодобрительной гримасы. Оно было совершенно пустым.

– Я не понимаю, – пробормотала она. – Ведь я делала все, чтобы защитить вас обоих.

– Знаю, мам.

Я стиснула зубы, стараясь не вспоминать, как звучали отцовские шаги, когда он метался по дому, ища кого-нибудь, чтобы выместить злость. Дальше этого на пути к прощению я никогда не заходила. Потом мать сделала вид, что ничего не случилось. Заговорила о своих планах на отпуск, выпила еще один американо и впервые за многие годы коснулась губами моей щеки, когда целовала меня на прощание. Глядя из окна, как ее серебристая машина объезжает микроавтобус Уилла, я спросила себя, почему никогда не рассказываю ей о своей жизни. Может, миру и не пришел бы конец, если бы я изредка делилась с ней чем-то. Я посмотрела на контейнер с вещами Уилла и испытала сильное желание отправить туда же бабочку Уорхола. В каком-то смысле я даже завидовала способности брата выбросить все и начать с чистого листа, как бы безумно это ни выглядело со стороны. Мать использовала похожую тактику. Она задраила люки и решительно удерживала прошлое под контролем. Я бы с удовольствием стерла последнюю часть моей истории, но знала – их методы в моем случае, скорее всего, не сработают.