К утру Уилл так и не вернулся, а Пирнан не перезвонил. Бабочка помигивала каждый раз, когда мне случалось проходить мимо. Хорошо еще, что Бернс оказался ранней пташкой, и когда я выглянула из окна спальни, он уже стоял, прислонившись к машине и постукивая по капоту пальцами обеих рук.

Не говоря ни слова, инспектор открыл переднюю дверцу. Выглядел он неважно, как будто давно не высыпался, а его щетина понемногу превращалась в бороду.

– Ты переутомился, – заметила я.

– Вот поймаем его, и возьму недельку отпуска, – пообещал инспектор.

Наверное, если бы машина впереди притормозила, Бернс так и не убрал бы ногу с педали газа и промчался бы по ее крыше, оставив следы протекторов. Толку от моих советов было бы мало, так что я молчала. Мы проехали Баттерси и Уондсуорт. Микрорайоны муниципальной застройки выглядели так, словно жалели самих себя. И как тут только жить, как растить детей? Смотреть на ржавеющие машины? На копошащихся в мусоре крыс? Я открыла бардачок и стала перебирать обнаружившиеся там компакт-диски.

– Джеймс Блант?

– Не мое, – отозвался Дон. – Джулиет оставила – дай бог ей здоровья.

– Но Нина Симон и Гил Скотт-Херон – твои?

– Ага.

– Уважаю.

– Слава богу. – Бернс картинно вытер лоб. – Камень с души сняла.

Мы уже въезжали на тюремную парковку. В Уормвуд-Скрабс я бывала раз десять с разными поручениями, но по-настоящему не замечала. Не знаю почему, но игнорировать это огромное здание было совсем не трудно: его обшарпанный бурый фасад терялся в сравнении с сияющей рядом больницей королевы Шарлотты. Мы подошли ко входу под внимательным взглядом зарешеченных окон.

– Сколько здесь сейчас заключенных? – спросила я.

– Тринадцать сотен. – Мой спутник порылся в кармане и достал удостоверение. – Им еще повезло. В Брикстоне вид в тыщу раз хуже.

Я так и не поняла, почему отбывающие срок в Скрабсе должны были радоваться своему везению. Четырехугольный двор выглядел так, словно его полили «оранжевым реагентом» – ни цветочка, ни деревца в поле зрения, коридоры были еще хуже. Никаких плодов художественного творчества заключенных – даже если им и давали шанс выразить себя – я не обнаружила. Воздух пах так, будто его несколько раз вскипятили. Мы сидели в переполненной комнате ожидания, а перед нами устроилась девушка, которая из последних сил старалась унять ребенка. Мальчишка тянул ее за руку, твердя, что им пора домой. Она же, судя по выражению ее лица, с удовольствием вняла бы его просьбе, но долг вынуждал ее остаться.

– Чем Фэрфилд занимался в банке? – спросила я.

– Несколько лет был управляющим, потом его ушли. Получил год за передачу инсайдерской информации. Отпускают через два месяца.

В конце концов охранник с каменным лицом молча провел нас через двор. Я не винила его за неприветливость. Поработав здесь, я бы тоже, наверное, впала в клиническую депрессию. А вот мужчине, ожидавшему нас в комнате для свиданий, тюремная жизнь как будто пошла на пользу. На вид ему было лет сорок пять – здоровая кожа, густые каштановые волосы с легким налетом седины. Даже в тюремной форме – синих штанах и мятой футболке – он излучал непоколебимую уверенность в себе. Едва мы вошли, как он проворно вскочил и протянул руку. Сначала я подумала, что бодрости придает близкая перспектива освобождения, но потом его выдали глаза – остекленевшие, с расширившимися на несколько миллиметров зрачками.

– Лоренс Фэрфилд, – промурлыкал он. – Рад познакомиться. – Мягкий, истекающий притворным радушием голос мог бы сгодиться для ведущего какого-нибудь ночного радиоканала.

Фэрфилд внимательно слушал, пока инспектор объяснял цель нашего визита, и даже изобразил – на долю секунды – сочувственную гримасу в ответ на известие о смерти Лео Грешэма.

– Читал. Большое горе для семьи.

– О Николь Морган тоже слышали? – спросила я.

Вся веселость Лоренса мгновенно испарилась.

– Бедняжка. Такое милое личико…

– Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы устроить это из ненависти к банку «Энджел»? – спросил Бернс.

– Да едва ли не каждый служащий. Особенно стажеры. Начальству доставляет удовольствие мучить этих бедолаг. – Наш собеседник устроился поудобнее на стуле, как будто тюрьма в сравнении с банком была куда более уютным заведением. – Я бы и сам кое-кого пристрелил.

– Что вы имеете в виду? – Бернс оторвался от блокнота.

– Они опорочили мое доброе имя. Уничтожили мою репутацию. Я сделал все, чтобы очистить себя, но, сами знаете, осадок-то остается. – На секунду самообладание Лоренса дало трещину. – Я не смогу больше работать.

Дон сложил перед собой руки.

– Но вы ведь ничего такого не сделали, не правда ли, мистер Фэрфилд? Разве что прямо отсюда руководили действиями киллеров?

– Это было бы непросто. У меня лишь немного телефонного времени в неделю, чтобы адвокат смог предупредить, если дом станут отбирать. И раз уж спросили, скажу так: есть немало людей, которые с радостью шлепнули бы Макса Кингсмита. – Заключенный скривил губы в недоброй усмешке. – Но Кингсмит, по крайней мере, не строит из себя хорошего парня. В тот день, когда меня арестовали, я играл в гольф с Лео, и он даже словом не обмолвился, хотя и знал, что меня подставили.

– Банк не допускает нас к документам. – Бернс посмотрел на Лоренса поверх очков. – Как думаете, почему?

Фэрфилд растянул губы в широкой улыбке.

– Все деньги грязные, инспектор. – Язык у него стал слегка заплетаться. – Все улики они уже уничтожили, пустили под нож, но у них есть клиенты в Иране и Сирии. Вот где стоит поискать.

– Что вы хотите этим сказать? – Дон неприязненно посмотрел на бывшего банкира.

– А вам разжевать надо? Единственные приличные люди там – Хенрик и Николь. Николь – милашка, но в таких делах ничего не понимает, а что касается Хенрика, то для меня загадка уже то, как он попал в финансы. Ему бы общественной работой заниматься.

Я представила Фрайберга – извиняющаяся улыбка… костюм словно с чужого плеча… Не оттого ли он так ссутулился, что долгие годы несет на плечах чужое бремя?

Фэрфилд с готовностью составил список тех, кто ушел из банка «Энджел» не по своей воле, но дать письменные показания о нелегальных сделках отказался. Может быть, опасался получить еще один срок. Когда мы поднялись, он протянул мне руку.

– Я бы поведал вам такие тайны «Энджела», что у вас мороз бы побежал по спине. Загляните ко мне, когда выйду. – Его пустые глаза остановились на мне, и я поспешила выйти в коридор.

– Боже мой! – пробормотал Бернс. – Что же он такое съел на завтрак?

– Кусок гашиша или пару таблеток лоразепама.

Инспектор покачал головой:

– Вот тебе и тюрьма. Попадают чистенькие, а уходят грязные.

Я вспомнила Джейми Уилкокса, в крови которого после смерти обнаружили избыток рогипнола. В его случае наркотическое средство было жестом милосердия со стороны убийцы. Собираясь с мыслями, я уставилась на тюремную стену.

– Но ведь политика тут ни при чем.

– Возможно. – Дон задумчиво посмотрел на меня. – Насколько нам известно, банк отмывал деньги для торговцев оружием.

Я покачала головой:

– Вопрос морали. Всех работающих в банке он считает порочными. Ему не нравится причинять боль, и он полагает своим долгом раздавать наказания.

Во дворе Бернс сел на скамейку и пробежал глазами полученный список. В окнах над нами маячили серые лица. Интересно, сколько часов заключенные проводят в камерах? Я бы, наверное, уже через неделю была не лучше Фэрфилда и глотала бы ксанакс.

Нас окружали высокие, тронутые плесенью стены. Тюрьму построили, видимо, одновременно с Банком Англии, но для противоположных целей. Эта крепость была предназначена для того, чтобы удерживать опасность внутри стен.

– Кто-то пытается разобрать королевство по кирпичику, – проговорила я.

Бернс потер рукавом очки:

– Думаешь, они видят это именно в таком свете?

– Ненависть вызывают не деньги, но люди. Если бы убийца хотел разрушить финансовую систему, он бросал бы бомбы на Треднидл-стрит.

– А Кингсмит главный.

Из зарешеченных окон донесся восхищенный свист, но Дон, погруженный в раздумья, как будто и не слышал ничего. Взгляд его ушел куда-то далеко. А потом он сунул листок в карман и с усталым вздохом поднялся.