К утру мое имя попало в заголовки новостей. Я остановилась у газетного киоска на Шед-Темз и, купив «Экспресс», пролистала страницы. Журналистов по-прежнему кормила тема Николь Морган. Какой-то фотограф щелкнул ее в клинике, еще слабую, похудевшую и всю в бинтах. Заметка обо мне Дина Саймонса поместилась на двенадцатой странице. «АЛИСА В СТРАНЕ УБИЙСТВ» – это было лучшим, на что он сподобился. Сопутствующая фотография изображала меня неулыбчивой, прячущейся за стеклами очков. Свое творение Саймонс нашпиговал деталями дела Кроссбоунз с фотографиями всех жертв, дав семьям погибших повод снова пережить горечь потери. Но больше всего меня разозлила ссылка на Уилла. Последнее предложение этого опуса звучало так: «Учитывая наличие психического заболевания в семье доктора Элис Квентин, не лишним будет поставить вопрос: в состоянии ли такой психолог помочь полиции выследить Убийцу ангелов?» Дину повезло, что он не оказался рядом: мое желание вытряхнуть из писаки дух могло бы стать неодолимым.

У входа в больницу топтался молодой чернокожий мужчина. Подойдя, он представился, и я даже не подумала спросить, как он узнал меня. Сэм Адебайо выглядел слишком юным для должности заместителя управляющего ИМКА-сити, но бремя работы уже накладывало отпечаток: волосы у него на висках побелели, хотя морщины еще не тронули лица. Мы нашли местечко в саду, где и устроились в окружении запущенных и увядших клумб. Адебайо сразу перешел к делу: было видно, что он спешит облегчить душу, рассказав о своих беспокойствах по поводу Даррена.

– Поначалу он более-менее держался и неприятности обходил стороной. Потом потерял работу – и пошло-поехало. Работа была его спасательным тросом. После увольнения к нему было не подступиться. Ребята стали жаловаться, что он разговаривает по ночам, не дает спать. Может, поэтому и ушел.

– То есть сейчас он не у вас? – уточнила я.

Сэм с сожалением покачал головой.

– Но я не поэтому пришел. В телефоне у Даррена есть ваша фотография, по ней я вас и узнал. – Он заторопился и заговорил быстрее. – Парень вбил себе в голову, что его долг – защищать других. Ему нравилась девушка, работавшая у нас в приемной, но и она этого не выдержала, ушла через несколько месяцев.

Я порылась в памяти, вороша информацию из файла Даррена Кэмпбелла, но вспомнила только, что в тюрьму он попал за нападение на человека, изнасиловавшего его знакомую. Адебайо сидел с озабоченным лицом.

– Можете сказать, почему так беспокоитесь о Даррене? – спросила я его.

– Мы живем в большом городе, доктор Квентин. – Он посмотрел на меня. – Даррен – поистине заблудшая душа.

– Думаю, он еще свяжется с вами. Позвоните мне, когда увидите его в следующий раз, хорошо?

Сэм кивнул, взял мою визитку и попрощался. Уходил он медленно, устало. Либо взял на себя слишком тяжелую ношу, либо просто был старше, чем казалось.

Утро прошло в делах. Волноваться из-за Даррена не было смысла, пока Хари не закончил составлять его психологический профиль. Я позвонила в агентство недвижимости насчет продления договора по аренде кабинета, а в три часа позвонили уже мне. Одна из регистраторш сообщила, что в фойе меня ждет посетитель. Я подумала, что, может быть, Сэм Адебайо вернулся, чтобы поделиться со мной еще какими-то своими тревогами, но у дверей стоял Бернс. И лицо у него было непривычно мрачным.

– Плохие новости, да? – спросила я.

Дон кивнул.

– Помнишь нашего приятеля в Уормвуд-Скрабс? Сегодня утром нашли мертвым в камере.

Я молча смотрела на инспектора, ожидая продолжения.

– Его жена подала на развод. Тело сейчас в морге, но провести опознание она не готова.

Бернс, конечно, хотел, чтобы я поехала с ним для моральной поддержки, и мне не хватило духу отказать ему. Если никто из коллег не изъявил желания сопроводить инспектора, значит, его положение в участке еще хуже, чем мне представлялось.

– Прекрасное завершение летнего дня, – вздохнула я.

Обычно я обходила морг стороной – у меня от него мурашки по спине бегут. В постоянно закрытых ставнями окнах, оберегающих мертвых от любопытных глаз, есть что-то гнетущее, жутковатое. Иногда там лежит, дожидаясь похорон, около дюжины тел, и это не считая тех, что в холодильнике. Некоторые, если причина смерти не установлена, хранятся в глубокой заморозке годами. Должно быть, инспектор попросил, чтобы там же подержали и тело Фэрфилда, потому что оттуда было недалеко до Панкрас-уэй, где проходит вскрытие. Мои мысли снова и снова возвращались к Фэрфилду. Может быть, это из-за предательства жены он так сильно налег на наркотики. Может быть, они облегчали боль, когда он видел, как все уходит из рук.

– Ладно, поедем, – согласилась я. – Раз уж надо…

Едва мы переступили порог, как на меня дохнуло холодком. Температура резко упала до двадцати двух градусов, и руки тут же покрылись гусиной кожей. Смотритель впустил нас в первый зал и поспешно удалился. Я не стала его винить. Трудно понять, почему кто-то выбирает работу в окружении трупов. Но зато ты сам себе начальник, и никто не пожалуется, если ты весь день будешь горланить что-нибудь из «Нирваны». Я просмотрела имена в списке на стене и выдвинула металлический ящик. В лицо ударило стужей. Бернс взглянул на серый пластиковый мешок.

– Готова?

Я смотрела, как он тянет «молнию», но оказалась не готова к встрече с мертвецом. Выпученные глаза смотрели прямо на меня, белки покрылись сетью лопнувших капилляров. В тюрьме к умершему не проявили элементарного уважения, никто из надзирателей не удосужился даже закрыть ему глаза. Кожа под лампой дневного света казалась бледно-зеленой, на щеках стыли следы высохшей слюны. Когда он умирал, она вспузырилась. Я наклонилась, чтобы посмотреть получше, вдохнула резкий запах формальдегида и взглянула на Дона. Как раз вовремя. Инспектор побледнел, покачнулся и с глухим стуком рухнул на пол. Когда я подбежала к нему, он уже пытался сесть.

– Оставайся на месте.

Падая, Бернс потерял очки и теперь походил на младшего брата себя самого годичной давности, изнуренного схваткой, из последних сил пытающегося сохранить свой мир. Я хотела успокоить инспектора и почти коснулась его лица, но он уже приходил в себя и пытался сесть. Я помогла ему подняться.

– Ты когда ел что-нибудь в последний раз?

– Черт его знает, – пробормотал полицейский. – Наверное, прошлым вечером.

– Хочешь посидеть снаружи?

– Не глупи, – обидчиво проворчал Дон. – Давайте покончим с этим прямо сейчас.

Мы встали рядом, и я, наклонившись, закрыла Фэрфилду глаза. Его кожа под моей ладонью была губчатой и неестественно холодной. Ран на теле я не заметила, но руки и рот посинели, а грудь и живот покрывали царапины.

– Как, по-твоему, он умер? – спросил Бернс.

– Я – психолог, а не патологоанатом. – Я еще раз посмотрела на покойника и попыталась вспомнить, чему меня учили в медицинской школе. – Может, яд. Это объяснило бы пену на губах. Большая доза токсинов вызывает кожный зуд и может спровоцировать остановку сердца.

– Бедняга. Так умереть…

– Только не ссылайся на меня. Надо подождать вскрытия.

На улице к Дону вернулся нормальный цвет лица, а потом, съев в столовой сэндвич, он рассказал дополнительные подробности.

– Конверт пришел в Скрабс сегодня. Внутри перья и ангел, несущий покой и радость.

Инспектор протянул мне почтовую открытку в прозрачном пластиковом пакете. Еще один прекрасный портрет эпохи Ренессанса. Та же подпись, что и в случаях с Грешэмом и Уилкоксом. Архангел на открытке напоминал супергероя, высокого и мускулистого, в развевающемся голубом плаще. Снизу вверх на него с восхищением и обожанием смотрел, похоже, только что спасенный мальчик. Горло архангела пересекала вертикальная красная линия, обозначавшая путь яда ото рта к желудку. Текст, отпечатанный на обратной стороне, ставил меня в известность, что картина Пьетро Перуджино изображает архангела Рафаила с Товией и написана в 1500 году.

– Послание вполне ясно, не так ли? Он не притворяется ангелом и показывает нам, как наказывает грешников. – Я вернула открытку помрачневшему Бернсу. – Тебя ведь беспокоит что-то еще, да?

Полицейский продолжал сверлить взглядом пол.

– Тейлор сказал Бразертон, что я теряю хватку.

– Можно подумать, у него бы получилось лучше. Что она говорит?

– Пока ничего. Выжидает.

Мы расстались у больничных ворот, и я проводила Дона взглядом. Чем он займется? Как проведет вечер? Трудно сказать. Может быть, сядет смотреть футбол, болеть за свою команду, но, скорее всего, будет работать и даже не поест толком.

С работы я ушла пораньше, чтобы успеть на встречу, которую устроила для меня Иветта. Дела, по крайней мере, помогли забыть на время о Лоренсе Фэрфилде, лежащем в холодильнике морга. Должно быть, он говорил правду насчет некоего секрета, раскрыть который ему не позволит Убийца ангелов. Я поспешила на север, навстречу потоку бегущих к пригородным поездам брокеров. Жара не только не спала, но даже усилилась, впитавшись за день в каждый кирпич, каждый камень мостовой.

Проходя по Лондонскому мосту, будто попадаешь в другой мир: здания все величественнее, латунные двери выглядят так, словно выкованы из золота. Я еще раз сверилась с адресом, который дала Иветта. Словно уменьшенная копия банка Ллойдз. По стенам бежали вентиляционные трубы, а стеклянная кабина лифта висела под крышей под кривым углом. Огромные экраны в фойе передавали информацию с торгов на биржах: Никкей, Доу-Джонс и Футси. Расположенные в ряд циферблаты часов показывали время в Токио, Нью-Йорке и других городах. Я спросила Ванессу Харрис, и регистраторша направила меня в ее офис. Вызванный лифт прибыл со сверхзвуковой скоростью и громыхнул так, что я предпочла воспользоваться лестницей.

В офисе не было ничего, кроме рабочего стола, двух компьютеров и телефона. Судя по неуступчивому выражению лица, Ванесса Харрис была не из тех, кто снисходителен к чужой глупости. На вид около сорока, симпатичное синее платье, каштановые волосы уложены аккуратно, как на рекламе щипцов для распрямления волос. Макияж… Лола называет такой «боевой раскраской»: надежное основание, на тон темнее кожи, и глянцевая красная помада.

– Знаете, много я вам сказать не могу. После трибунала дала подписку о неразглашении. – Держалась моя собеседница скованно и, похоже, уже сожалела, что согласилась встретиться со мной.

– Все, что вы скажете, останется между нами. Обещаю.

Харрис долго смотрела на меня, явно чувствуя себя не в своей тарелке, но в конце концов потребность выговориться перевесила страх перед возможным судебным преследованием.

– Я была тогда слишком неопытной, чтобы понимать, что к чему. Как продержалась там десять лет, одному богу известно. Вся внутренняя политика строилась на публичном унижении – такой текучки нигде больше не было.

– Почему же люди все-таки оставались?

Ванесса посмотрела на меня как на несмышленыша.

– Бонусы. Просто невероятные. Но и работа сумасшедшая. Если кто-то с чем-то не справлялся – увольняли в тот же день.

– И каково там было женщинам?

Харрис закусила верхнюю губу, и на ней появилось красное пятнышко.

– Я поэтому и написала куда следует. Начальство вело себя отвратительно. Собеседования с девушками, обращавшимися по поводу стажировки, проводились за обедом. Ну и, конечно, те из кожи вон лезли, чтобы получить повышение.

Было ясно, что вдаваться в детали моя собеседница не готова, и я даже посочувствовала ей. Десять лет в банке «Энджел» – вот объяснение и строгой одежды, и «боевой раскраски», за которой она пряталась.

– Вы слышали что-нибудь о сделках с использованием инсайдерской информации или об отмывании денег? – спросила я.

Ванесса лишь плотно сжала свои глянцевые губы. Страх перед возможными последствиями нарушения судебных предписаний, должно быть, не располагал к откровенности, потому что она резко закончила разговор. Провожая меня к выходу, Харрис остановилась у стеклянной стены. Внизу я видела рабочий зал – мужскую массу, разбавленную щепоткой женщин.

– Это наш операционный зал. До закрытия Футси остается двадцать минут, и кое-кто из них в глубокой заднице.

Впечатление было такое, будто смотришь оперу с выключенным звуком. Трейдеры напоминали актеров, надевших трагические и комические маски – какие либо промежуточные варианты не предусматривались. Большинство отчаянно жестикулировали, прижимая к уху сотовые. Люди носились по залу, то и дело поглядывая в сторону электронного табло, по которому бежали красные и зеленые цифры. Я даже уловила запах пота и тестостерона, но это, наверное, было лишь игрой воображения – как-никак толщина стекла достигала двух дюймов.

– Что там происходит? – поинтересовалась я.

– Если кто-то не успел продать достаточное количество акций, он теряет часть бонуса. Если ситуация не меняется к лучшему, его увольняют. – Харрис наблюдала за всей этой суетой с таким интересом, словно там сражались гладиаторы. Лишь на мгновение оторвав взгляд от этой сцены, она посмотрела на меня и добавила: – В банке «Энджел» все то же самое, только вдвое хуже. Операционный зал – это арена боев.

Она резко отвернулась, как будто получила достаточную для одного дня порцию человеческого отчаяния. Я поблагодарила ее и попрощалась.

На обратном пути у меня разыгралось воображение. Дорожка вдоль реки казалась почти пустынной: люди, должно быть, предпочитали пережидать жару дома. Я почувствовала, что за мной следят, услышала шаги за спиной, но когда оглянулась, то увидела лишь женщину, фотографировавшую реку. Добравшись до дома, я с облегчением выдохнула, но уже готовясь лечь в постель, снова услышала шаги – на лестничной площадке. Глазок не помог, потому что свет снаружи выключили. Я представляла, что там, в темноте, затаился какой-нибудь маньяк, который только и ждет, чтобы я открыла дверь. Позвонить Эндрю? Но мне не хотелось выставлять себя невротической дурочкой, пугающейся обычных ночных звуков. Я вспомнила те, первые после возвращения из больницы недели, когда вздрагивала от каждого стука и шороха, и сказала себе, что не допущу их возвращения.

Я налила в стакан воды и заставила себя лечь в постель.