Меня неотступно преследовала мысль о том, что могло бы заставить Кортеров отправить меня обратно в приют. Разгром в комнате и чипсы на обед не оказали должного эффекта. Зато я наловчилась сталкивать Фила и Гэй лбами, и их перепалки доставляли мне извращенное удовольствие – ровно до тех пор, пока Фил, потеряв терпение, не запирался у себя в мастерской. Мне всегда было его жаль, однако внутренне я ликовала, наблюдая, как Гэй терпит поражение.

– Хочешь, поедем по магазинам? – предложила Гэй утром в субботу.

– Что-то нет настроения, – ответила я, покрывая лаком обкусанные ногти.

– Точно? Я слышала, в магазинах одежды начались распродажи.

После обеда Фил спросил, не хочу ли я съездить с ним в торговый центр.

– Конечно, поехали, – ответила я.

– Но ведь я собиралась съездить с ней за покупками! – взорвалась Гэй.

– Мне всего-то нужен новый аккумулятор, – попытался оправдаться Фил, подняв руки.

Гэй еще немного побушевала, но на следующий день улыбалась как ни в чем не бывало.

– Новый день – новая песня, – улыбнулась она и тут же добавила, помрачнев: – Фил совсем другой. Его непросто вывести из себя, зато и остывает он очень долго. Он готов переступить через себя, но если его подвести…

И она многозначительно замолчала.

Тем временем Люк, живя с Хадсонами, испытывал границы на прочность.

– Им только дай помахать красной тряпкой перед носом у быка, – успокаивала Гэй Джорджию. – Главное – не подавать виду. – Гэй сочувственно кивала. – Знаю, знаю. Мне тоже не удалось!

Когда Люк избил пса Хадсонов, они были вынуждены признать, что он еще не готов жить с ними под одной крышей, и Люк вернулся в «Дом для детей».

Я страшно обозлилась – не на любящих и терпеливых Хадсонов, а на Люка, который упустил свой шанс.

Он был не один такой. Сестру Дафны тоже вернули, и она проходила интенсивный курс психотерапии. Уилл мотался из семьи в приют и обратно. Удочерение Сабрины сорвалось. Как бумеранги, мы всегда возвращались обратно, как бы далеко нас ни заносило. Поэтому я намеревалась взять от вольной жизни все, пока есть такая возможность.

Кортеры часто уезжали в командировки и брали меня с собой. На съемки конференции судей в Санта-Барбаре им понадобился второй оператор, и они позвали Джоша. После тяжелого дня Фил и Гэй отправились на деловую встречу, а мы с Джошем взяли напрокат тандемный велосипед. В компании Джоша я чувствовала себя раскованнее, чем с родителями. Ветер трепал мне волосы, в ушах шумел прибой, и я подумала: как будто и нет всех этих лет в системе опеки. Но тут же одернула себя: не расслабляться.

Спустя несколько недель мы вновь отправились на съемки, на этот раз – в Вашингтон. Фил и Гэй брали интервью у конгрессменов, я вертелась неподалеку. Разговорившись со штатными сотрудниками, я рассказала, с чем сталкиваются дети, попадая в государственную систему опеки. Они были потрясены, узнав, как часто я переходила из школы в школу.

В обеденный перерыв Фил спросил, куда бы мне хотелось пойти.

– Может, в Белый дом? С президентом познакомимся.

– Договорились, в следующий раз запишемся на прием, – ответил Фил, улыбаясь во весь рот.

Я выбрала мемориальный музей Холокоста. На входе я взяла листовку с портретом молодой женщины и, бродя по музею, узнавала ее историю. С каждым днем жизнь девушки становилась все невыносимее. Наверное, она тоже научилась отключаться от происходящего, подумала я. Ее, как и меня, разлучили с семьей. В конце экскурсии выяснилось, что она погибла в Освенциме. Ошеломленная, я бродила по вестибюлю, глядя в никуда.

– Где ты была? – недовольно проворчал Фил, когда они с Гэй, наконец, отыскали меня в толпе.

– Если не поторопимся, то опоздаем на встречу, – предупредила Гэй.

На пути к метро я немного отстала. Фил успел купить билеты как раз, когда на перрон прибывал поезд. Они с Гэй резво запрыгнули в вагон, а я, опасаясь, что меня зажмет в дверях, застыла на платформе. Двери захлопнулись, и поезд двинулся.

– Садись на следующий поезд и выходи на «Юнион-стейшн», – прокричал Фил, вытаращив глаза. Гэй перекосило от ужаса.

Доехав на следующем поезде до станции «Юнион-стейшн», я вышла, поднялась наверх в службу метрополитена и сообщила, что ищу родителей. Служащий куда-то позвонил и ответил, что мои родители на другом конце платформы.

Ко мне подбежали запыхавшиеся Фил и Гэй.

– Где вы были? – спросила я.

– Где ты была, черт возьми? – проревел Фил.

– Я стояла здесь.

– Мы прочесали всю платформу. Как ты мимо нас проскочила? – закричал он, словно я сделала это нарочно.

Я повернулась к ним спиной и толкнула турникет. Фил схватил меня за воротник куртки.

– Никогда – ты слышишь? – никогда больше так не делай! – Его лицо покрылось красными пятнами.

– Мы думали, ты потерялась!

Гэй била мелкая дрожь.

– Почему ты не села с нами в вагон?

– Двери закрылись. – Дернув плечами, я высвободилась из рук Фила. – Мне больно!

– Это мне больно, Эшли, – зарычал он в ответ. – А если бы с тобой что-нибудь случилось?

В полном молчании мы доплелись до Капитолийского холма. Кортеров уже ожидали коллеги по работе, и меня оставили в покое. После ужина я сразу же отправилась спать и выключила свет, надеясь, что утром, как говорит Гэй, будет новая песня. Заскрипели ступени, и я испугалась, что сейчас меня снова будут отчитывать.

Ручка двери тихо звякнула. Я отвернулась лицом к стене, на которую упал луч света. На край кровати присела Гэй.

– Сегодня был не самый лучший день, но мы прожили его вместе. Теперь он вплетен в нашу семейную историю.

– Нити рвутся, – пробормотала я.

– Нет, если нити прочные. Ты крепко сшита, иначе тебя бы здесь не было. Просто помни, что ты больше не одна. Мы здесь, чтобы поддержать тебя.

Она встала и вышла из комнаты. Дверь затворилась, потом вновь приоткрылась, и Гэй шепнула:

– Эшли. Я люблю тебя, золотко. Спокойной ночи.

Я сделала вид, будто не расслышала.

Несмотря на слова Гэй, я никакой любви не чувствовала. Хадсоны тоже говорили, что любят Люка, но это не помешало им отправить его назад в приют. Мама клялась мне в любви, но в конце концов бросила. Адель, тетя Лианна, некоторые приемные родители – все они твердили «люблю, люблю», а затем бесследно пропали. Мне нравился огромный дом Кортеров, новые друзья и школа. Надо было придумать, как всего этого лишиться.

Мы отправились в Колорадо – снимать фильм о детях, живущих в семьях военнослужащих, – и остались на пару дней покататься на лыжах. Мы ехали по горной дороге, как вдруг пошел снег.

– Останови, пожалуйста! – попросила я.

Фил остановился на обочине. Выпрыгнув из машины, я запрокинула голову. Снег щекотал лицо, и мне вспомнилось, как Адель обещала отвезти меня в Колорадо. И вот я здесь, с другой семьей. Несколько лет назад я бы не смогла радоваться этому снегу и этой поездке без Люка и без Адель. А сейчас я почти смирилась с тем, что в дальнейшем мне придется жить – может, даже хорошо жить – без них. И все же интересно, думают ли обо мне Адель и мама.

В следующий раз мы отправились в круиз по Карибскому бассейну. В голову пришли рассказы миссис Чавес о том, как она, перебираясь с острова на остров, в конце концов попала в США. Я принялась считать, сколько раз за истекшие девять лет я переезжала с места на место, и у меня не хватило пальцев на руках. Тогда я впервые почувствовала, что мои скитания, похоже, закончились.

На одном из островов мы искупались в озере с водопадом, а затем пошли вверх по крутому склону.

– Смогу, смогу, смогу, – пыхтела Гэй.

– Ты о чем? – спросила я.

– Это слова Паровозика, Который Верил в Себя. Тебе разве не читали в детстве эту сказку?

Я покачала головой.

– А вообще тебе читали сказки на ночь?

– Что-то не припомню.

Дома Гэй стала читать мне на ночь сказки: «Кролик Пэт», «Баю-баюшки, луна», «Там, где чудища живут» и другие книжки для малышей. Я обожала, когда она вот так нянчилась со мной, но мне неловко было в этом признаваться. Однажды вечером я в шутку залопотала, как младенец.

– Ляля хочет ам-ам? – подыграла Гэй, протягивая мне невидимую бутылочку.

– Я всегда хотела поильник! – сказала я нормальным голосом. – Мама слишком рано забрала его у меня.

На следующий день Гэй купила мне детский поильник. Я налила в него сока и удобно устроилась на диване, потягивая сок в свое удовольствие.

– Как здорово! – И я подбросила поильник кверху. – И не проливается.

Вечером Гэй прочла мне сказку «Хортон высиживает яйцо». Мы сидели в молчании, задумавшись о слоне, которого мать-кукушка оставила высиживать свое яйцо.

– Ты еще хочешь вернуться к маме? – спросила Гэй.

– Нет, – неуверенно ответила я.

– Если хочешь, ты можешь с ней увидеться, – сказала Гэй, выключая настольную лампу. Я подставила щеку для поцелуя.

– Надеюсь, когда-нибудь и ты поцелуешь меня, – прошептала Гэй.

Я резко села на кровати.

– Я же сказала, что этого не будет!

Гэй отпрянула, словно я дала ей пощечину. Широко открыв глаза, я неотрывно смотрела на мерцающие в темноте звезды, прикрепленные к потолку. Где-то рядом живет моя мама. Я сдержу свое обещание, хотя она не сдержала ни одного, и никогда не полюблю «чужую тетю».

Вскоре прибыли документы на удочерение. Мы ждали их несколько месяцев, однако постоянно сменяющие друг друга кураторы никак не могли завершить оформление бумаг.

– Ничего страшного, – утешал меня Фил. – Никто тебя у нас не заберет.

Мне исполнилось двенадцать лет, а значит, я сама должна была подписать согласие на удочерение и выбрать фамилию.

– Я всегда была Родс, – сказала я Кортерам, – и не хочу терять свою фамилию.

– Нам бы хотелось, чтобы все знали, что ты наша дочь, – ответил Фил, – но мы не настаиваем.

Он положил бумаги на стол.

– Мы никогда не передумаем, но у тебя есть такое право. Позже скажешь нам, что ты решила.

В целом мы с Кортерами все лучше понимали друг друга. С Филом мы быстро нашли общий язык, однако Гэй продолжала цепляться ко мне из-за еды. К четырем часам дня я уже умирала от голода и каждый раз клянчила у Гэй гамбургер. Она уступала, только если приготовила в тот день карри или запеканку, которые, как она прекрасно знала, я даже не попробую. Я ненавидела домашние соусы, признавала только консервированные овощи и кривилась, когда Гэй предлагала мне «диетические» морковь и брокколи, приготовленные на пару. Хорошо еще, что она не добавляла специи в мою порцию и перестала морщиться всякий раз, как я поливала мясо кетчупом. Я видела, что она делает над собой усилие, и, сама не знаю отчего, меня это страшно раздражало.

– Сегодня на обед будет все, что ты любишь, – сказала мне Гэй, когда я пришла на кухню за телефоном. – Запеченная курица, цветная капуста в сырном соусе, соленые огурчики и кексы с черникой. – Я промолчала. – Будешь вылизывать? – спросила она, разливая тесто по формочкам для выпекания.

– Я говорю по телефону, – буркнула я, хотя еще даже не набрала номер. Нарочно растянув разговор подольше, я нехотя вышла к столу. Все пахло очень вкусно, но как же мне не хотелось признавать свое поражение перед Гэй! Почему – я и сама не знала. Я медленно, словно подозревая, что мне подложили кнопку, опустилась на стул.

– Ну-ка, давай сюда тарелку, – сказал Фил, протягивая мне кусок белого мяса.

– Я не голодна.

Гэй поджала губы.

– Больше никаких перекусов, – заявила мне она и повернулась к Филу: – Я приготовила все, что Эшли обычно ест.

– Ну и прекрасно, – вызывающе ответила я. – Разрешите удалиться.

Я ушла к себе и не выходила весь вечер, хотя в желудке настойчиво урчало, а в голове вертелась одна и та же мысль: почему я готова довести Гэй до белого каления, лишь бы не есть то, что она готовит?

На следующий день Гэй, как обычно, забрала меня из школы.

– Заедем за гамбургерами?

– Ужина сегодня не будет? – спросила я.

– Не в том дело. То, что сегодня на ужин, тебе не понравится.

– А что на ужин?

– Сладкое мясо.

– Звучит неплохо.

– Это телячий зоб.

Мстит за вчерашнюю выходку, подумала я. Сделав заказ в автоматическом терминале обслуживания, Гэй повернулась ко мне:

– Я сегодня говорила с Бет Риз.

– По вопросам удочерения?

– Не-а.

От ее непринужденности мне стало не по себе. Должно быть, меня решили отправить обратно, раз Гэй советовалась с Бет Риз.

– Эшли, я из кожи вон лезу, чтобы готовить еду тебе по вкусу. Но отныне я буду готовить то, к чему привыкли мы с Филом. Тебе я буду готовить то же самое, только без соусов и специй. Есть или не есть – решай сама. Бутербродами и чипсами можешь питаться сколько угодно.

Дома я распаковала свой заказ, а Гэй принялась возиться на кухне. Она чистила морковь с таким видом, словно ей было в радость снимать тонкую кожицу.

– Ты злишься?

– Нет.

– О чем ты говорила с мисс Бет?

– О том, почему ты вчера отказалась от любимой еды. – Гэй отложила нож. – Мне нравится готовить для родных, так я проявляю свою любовь и заботу, однако ты упорно отвергаешь мои попытки тебе угодить. Не потому ли, что о тебе раньше никто не заботился – ни все приемные родители, ни твоя мама? Навязать тебе свою любовь я не могу. Так что я больше не буду пытаться, а то вконец расстроюсь.

Я потянулась за гамбургером. Он остыл, но я все равно сжевала его, в очередной раз пытаясь определиться, победа это или поражение.

Так ли сильно мне хотелось остаться у Кортеров? Порой казалось, что я живу с ними с самого рождения, а временами я чувствовала, будто загостилась в этом доме. Однако страх перед неизвестностью был сильнее.

Наконец я выбрала имя: Эшли Мари Родс-Кортер. Адвокатом по делу удочерения стал двоюродный брат Гэй, Нил Спектор. В его конторе мы и подписали заявления о согласии.

– Нил останется моим адвокатом и после удочерения? – спросила я.

– А ты планируешь на нас в суд подать? – вопросительно приподнял брови Фил.

– Не на вас – на Шпицев. За то, что они издевались надо мной и Люком.

– Ты не сможешь опровергнуть их показания, – предупредил Фил.

– Они должны ответить! – взвилась я.

– Золотко, выкинь это из головы, – посоветовал он.

– Поговори с психологом, – шепнула мне Гэй.

Нил взял бумаги и провел нас в комнату для совещаний, должно быть, недоумевая, отчего мы приуныли в такой знаменательный день.

Гэй сообщила мне, что поедет в Тампу – просматривать материалы моего дела.

– Я хочу узнать о тебе как можно больше, пока дело не сдали в архив.

– Ребенок теперь у нас, так какая разница? – спросил Фил.

– У Эшли накопилось много вопросов о своем прошлом. Может, в этих коробках я найду ответы.

Вечером Гэй вернулась с конвертом, набитым бумагами.

– Твой новый куратор вытащил целых три коробки с документами. Там есть все: сведения о твоих родителях, приемных семьях, школах… – Она заговорщицки улыбнулась. – А на дне одной из коробок я нашла вот это!

И Гэй протянула конверт мне. Открыв его, я не поверила своим глазам: внутри лежали мои младенческие фотографии, семейные кадры и даже профессиональные снимки.

– Я и не знала, что у меня есть детские фотографии!

– Я с закрытыми глазами узнал бы эти ямочки на щеках, – сказал Фил, как гордый отец.

Он сделал копии, и вскоре рядом с фотографиями Блейка и Джоша появились и мои детские снимки.

Перед школой я зашла в спальню Гэй кое-что спросить. Лежа в кровати с чашкой чая в руках, Гэй указала на фотографию безволосой малышки в небесно-голубом платье.

– Иногда я представляю себе, что ты – мой собственный ребенок, – сказала она.

Я взглянула на фотографию в рамке, потом на Гэй.

– Мне пора. – Подойдя к двери, я резко повернулась, подбежала к Гэй, клюнула ее в щеку, а затем вылетела из комнаты.

Кортеры были заняты подготовкой не только к оформлению бумаг, но и к торжествам по этому случаю. Они запланировали праздничный ленч, куда пригласили всех, кто помогал меня удочерить. Возглавляли список Мэри Миллер и прочие государственные опекуны – представители округа Хиллсборо, а также Марта Кук, которая безвозмездно выступила моим адвокатом-представителем. Затем планировалось устроить угощение в «Доме для детей»; при мысли об этом меня слегка потряхивало – ведь я все еще могла вернуться в ряды «приютских». На выходные Кортеры запланировали званый вечер.

Когда Гэй спросила, какой торт заказывать, я ответила, что мне без разницы. Мне действительно было все равно. Зачем устраивать шумиху, если в будущем торжества выльются в горькие воспоминания?

– Отныне мы будем праздновать не только твой день рождения, но и день, когда тебя удочерили, – объявила Гэй. – Что тебе подарить на день удочерения?

– Хочу серьгу в ушной раковине, как у мисс Санднес.

– Ты думаешь, я подпишу бумаги и сразу позволю тебя калечить? – нахмурилась Гэй.

– А мама Тессы разрешила ей проколоть пупок!

– Везет же некоторым, – съязвила Гэй.

Близился судьбоносный день, а на душе у меня скребли кошки. Утром я оделась и вышла в самый последний момент. Гэй была страшно недовольна, что я заставила всех ждать, в том числе и своих крестных родителей, Адама и Лесли Вайнеров, которые приехали с детьми. Джош прихватил камеру, намереваясь запечатлеть «исторический» момент на пленку. За ленчем я только выпила лимонаду. По настоянию Гэй я написала благодарственные стихи. Гэй распечатала их на принтере и разложила копии возле каждого столового прибора.

Фил встал и приветствовал собравшихся, затем передал слово Гэй.

– Спасибо вам за нашу дочь! – сказала она в заключение своей речи. – А теперь послушаем Эшли.

Я сидела как приклеенная. Гэй схватила листок с моими стихами и сунула его мне под нос.

– Прочти вслух, – зашептала она.

Я оглянулась и увидела, что все выжидающе смотрят на меня: Мерриты и мисс Санднес, Мэри Миллер и Марта Кук, сотрудники приюта, Вайнеры и прочие друзья и родственники Кортеров. Не то чтобы я сильно нервничала, но указания Гэй меня взбесили. Сжав листок в руке, я монотонно забубнила:

Последнюю строчку я выдала изрядно подрагивающим голосом. Решив, что я расчувствовалась, Фил встал и приобнял меня за плечи.

– Нам пора. Судья уже ждет.

Схватившись за живот, я убежала в уборную, чтобы не пришлось прощаться с теми, кто не собирался присутствовать на подписании бумаг в суде. Гэй последовала за мной.

– Эшли, тебе нехорошо?

Я спустила воду и вышла из кабинки.

– Все в порядке.

– Я тоже волнуюсь, – сказала она.

Я молча направилась к выходу, едва не толкнув Гэй. В машине стояла невыносимая духота. Вскоре мы припарковались у здания суда. От раскаленных июльским солнцем зданий шел такой жар, что подол платья лип к ногам. Сквозняк в здании суда окатил меня приятной ледяной волной; к тому времени, как мы дошли до лифта, у меня уже зуб на зуб не попадал. Нас пригласили пройти в кабинет судьи Флоренс Фостер. Скорее бы покончить со всем этим, пронеслось у меня в голове. Однако вышла заминка: Клейтон Хупер, мой новый куратор, опаздывал. Вокруг стояла непринужденная болтовня, как на светской вечеринке. Глядя в стену, я принялась отчаянно кусать губы.

– Всем привет, извините за опоздание, – протараторил, запыхавшись, мистер Хупер. Протянув руку, он погладил меня по голове. – А ты что приуныла, Эшли? Сегодня самый счастливый день в твоей жизни!

– Проходите, – сказал охранник и пропустил нас вперед.

Ожидая увидеть традиционный зал суда, я удивилась, когда, пройдя из широкого общего коридора в более узкий, мы оказались в конференц-зале, посредине которого стоял до блеска начищенный стол. За ним сидела судья Флоренс Фостер. Нил Спектор принялся рассаживать остальных присутствующих. Меня усадили между будущими родителями. Напротив сидели Мэри Миллер, Мэри Фернандес и Бет Лорд. Мне захотелось пролезть под столом и очутиться в одном ряду с ними: мое место именно там, ведь они мне как родные, да и знают меня давно, в отличие от Кортеров. Я бросила взгляд на Фила и Гэй, которые вслушивались в заумные объяснения судьи, потом на Мэри Миллер – она улыбалась, как и Мэри Фернандес и мисс Бет. Они хотели, чтобы для меня началась новая жизнь, а меня так и подмывало все отменить.

Отец Гэй – или просто дедушка – негромко кашлянул: одна из дочерей Вайнеров корчила рожицы, и дедушка хотел, чтобы Джош снял ее ужимки на видео. Однако Джош не сводил объектива с судьи, которая теперь обращалась ко мне.

– В жизни ничего не достается просто так, – начала судья Фостер, – иначе это весьма подозрительно.

Судья всего лишь хотела сказать, что я многое пережила, – теперь я это понимаю, но тогда я решила, что она не доверяет моим новоиспеченным и таким образцовым родителям. Как только прекратятся проверки, Гэй может обернуться очередной миссис Шпиц. Добродушию Фила тоже есть предел, в чем я убедилась в Вашингтоне. Что будет, если он снова рассвирепеет? Когда завершится этот фарс про счастливую семью, всего лишь вопрос времени. По привычке я попыталась уставиться в одну точку – это всегда спасало меня от разбушевавшихся приемных родителей и навязчивых психологов. Сердце заколотилось, как сумасшедшее, и в смятении я чуть не выбежала из комнаты.

Судья сказала несколько слов одобрения Кортерам по поводу их решения меня удочерить, затем обратилась ко мне:

– Эшли, так я подписываю документы?

Мне уже исполнилось двенадцать, а значит, требовалось мое согласие. Повисла напряженная пауза. В тишине слышалось прерывистое дыхание Гэй. Дедушка снова кашлянул.

– Я не против, – пробормотала я. Три коротких слова – и дело сделано.

Гэй промокнула платком глаза и потянулась губами к моей щеке. Я отпрянула и с силой принялась тереть щеку, вытирая невидимый след от помады.

Стоило мне направиться к двери, как Фил подтолкнул меня в противоположную сторону – к судье. Стоя навытяжку, мы сфотографировались. Мэри Миллер подарила мне букет цветов, и снова потребовалось фотографироваться. Наконец, мы вышли под палящее солнце. Вот бы растаять прямо там, лишь бы не садиться в машину с Кортерами, прикидываясь, что теперь мы будем жить долго и счастливо.

Мы заехали в «Дом» на сладкий стол. Когда-то и я бывала на таких спектаклях в честь усыновленных детей, которые потом снова возвращались в приют. Не стоило и все это затевать. Мои прежние друзья смущенно столпились вокруг стола и, доев угощение, тут же разбежались. Люк, вместо того чтобы терроризировать собравшихся, покорно сидел над стаканом лимонада.

Мэри Фернандес в последний раз спросила, как я себя чувствую.

– Бедный Люк, каково ему сейчас, – прошептала я.

– Сегодня твой день, Эшли, – ответила психолог, но дурное предчувствие не покидало меня.

Вскоре произошло нечто совершенно неожиданное: я потихоньку начала пробовать непривычную еду. Однажды после похода по магазинам Кортеры решили зайти в японский ресторан.

– Купить тебе гамбургер сейчас или потом? – спросил Фил.

– Я еще не проголодалась, – пробурчала я.

Симпатичный официант привычным жестом сунул мне под нос тарелочку с нарезанной сырой рыбой. Желая произвести на него впечатление, я ловко забросила кусочек себе в рот. Рыба оказалась очень нежной, сладковатой, с необычным привкусом.

– Как вкусно!

Гэй и Фил в изумлении переглянулись. Я стянула кусочек ролла с тунцом с тарелки Фила и тоже отправила его в рот.

– Можно попробовать суп? – попросила я.

Фил поставил передо мной тарелку, и я все съела – даже морскую капусту.

– Купить тебе гамбургер? – спросил Фил, когда мы сели в машину.

– Не-а.

Через пару минут я не удержалась:

– Поверить не могу, что ела сырую рыбу!

После того, как улеглась кутерьма с удочерением, тиски, сжимавшие меня изнутри, разжались, и я стала проявлять интерес к еде. Оказалось, что в любом ресторане можно найти что-нибудь по душе, и мне больше не приходилось вставать из-за стола голодной.

Начался очередной учебный год, и как нельзя вовремя, потому что мы с Гэй все чаще ссорились. Она не давала мне свободно вздохнуть, и я частенько ее провоцировала.

На Хеллоуин ко мне зашла Тесса. Выбрав юбки покороче, мы густо накрасились косметикой.

– Что это у вас за костюмы? – спросила Гэй.

Вихляя бедрами, я прошлась по коридору на высоких каблуках и остановилась в вызывающей позе.

– Проститутки.

– Я не выпущу тебя в таком виде! – взорвалась Гэй.

– А почему Тессе можно? – Мне стало досадно, что меня унизили на глазах у подруги.

– А Тессу я отвезу домой, и посмотрим, что на этот счет скажет ее мама. Если ты сейчас же не переоденешься, никуда не пойдешь!

Не говоря ни слова, я смотрела сквозь нее.

– Можешь хоть все глаза просмотреть – этот номер со мной не пройдет. Я-то знаю, что у тебя на уме.

– Ты безмозглая… – Я чуть было не перешла на крик, но вовремя себя одернула. Прежде я никогда не обзывала Гэй в лицо и не знала, чем это чревато.

– А ты ведешь себя как твоя мать!

Я пошатнулась, хватая губами воздух, словно меня ударили. Гэй явно хотелось взять свои слова назад. Придя в себя, я притащила бусы и шали, и из нас вышли две вполне благопристойные цыганки.

Среди старых фотографий Гэй нашла еще кое-что: письма моей мамы, тети Лианны и Дасти, но предпочла умолчать об этом. И лишь оформив удочерение, она связалась с тетей Лианной. Тетя невероятно обрадовалась и все рассказывала Гэй, как они с мамой по очереди меня нянчили. Тетя Лианна вышла замуж и родила двоих мальчиков. Дядя Сэмми тоже женился и пытался разыскать нас с Люком. Гэй спросила у тети, как лучше связаться с Лорейн. Выяснилось, что у нее теперь постоянная работа и новый сожитель. «Ей бы очень хотелось узнать, как поживает Эшли».

– Я ей напишу, – сказала Гэй.

– Только держите ухо востро, – предупредила тетя Лианна.

Мэри Фернандес и Мэри Миллер в один голос предостерегали Гэй. По мнению психолога, я должна впитать ценности новой семьи, прежде чем снова начну отождествлять себя с мамой. А Мэри Миллер, истратившая несколько лет на общение с мамой, попросту ей не доверяла. Фил не поддержал затеи Гэй и настоял, чтобы письма приходили на адрес нашего адвоката. Гэй целый год скрывала от меня переписку с мамой.

* * *

Приезжая к Люку в «Дом», я всякий раз с содроганием задумывалась, что стало бы со мной, если бы меня не удочерили. Если раньше приют казался мне тихой заводью, то теперь в моих глазах он стал тюрьмой, где Люк отбывал бессрочное наказание. Однако отношения с Гэй у меня по-прежнему не ладились.

Брук согласилась, что Гэй не только не имеет представления, что носят девочки нашего возраста, но и отвратительно одевается сама, а кроме того, не делает маникюр, не носит джинсы и туфли на высоком каблуке. Табита, в свою очередь, заметила, что в ее семье куда более строгие правила, чем у Кортеров. Да, в мои обязанности входит накрывать стол, зато мне не приходится, как Табите, каждый вечер вручную вытирать хрупкие фарфоровые тарелки. Тебе еще повезло, добавила она, и я нехотя согласилась.

Дедушка Вайзман, отец Гэй, жил в паре миль от нас. У меня всегда перехватывало дыхание на подъезде к его дому: входную дверь сторожили два огромных каменных льва – точь-в-точь как в моих мечтах. Дедушка не мог не заметить, что мне сложно найти с Гэй общий язык, но вместо того, чтобы защищать свою дочь, он однажды сказал:

– Если она снова будет на тебя наседать, смело жалуйся мне. Я ее приструню. – Его морщинистые губы сложились в улыбку. – А теперь покажи-ка мне твой табель. – Дедушка пробежался взглядом по моим оценкам. – За успехи отличные – плачу наличными.

И он протянул мне сто долларов.

– Для отличников устраивают торжественный завтрак, но Фил и Гэй не смогут прийти. Ты пойдешь со мной? – попросила я дедушку.

Он просиял.

Однажды в январе Гэй заехала за мной после школы.

– Мы снова собираемся в Вашингтон, – сообщила она, тяжело вздохнув, точно речь шла о досадной необходимости.

– Что снимаете на этот раз?

– Вообще-то зовут тебя, – и она протянула мне факс-сообщение от директора Фонда Дейва Томаса, который приглашал меня посетить мероприятие в Белом доме.

– И я встречусь с президентом?

– Не уверена, но там будет первая леди.

В Вашингтон я полетела вместе с Гэй. Пройдя контроль, мы зашли в женскую уборную, расположенную в Восточном крыле. По стенам в комнате отдыха висели портреты первых леди. Гэй сфотографировала меня на их фоне. Даже на бумажных полотенцах был логотип Белого дома, и я оторвала парочку листов для подруг.

Я поднималась по мраморной лестнице под звуки классической музыки в исполнении струнного трио.

– Тебе нехорошо? – спросила Гэй, заметив, как я раскраснелась от возбуждения.

– Душновато здесь, – ответила я. Не хотелось объяснять, что сбылась моя детская мечта: будто я оказалась в «приемышах» совершенно случайно, а на самом деле мне уготована другая, роскошная жизнь.

На конференции представляли программу, разработанную для детей, которые выходили из-под юрисдикции органов опеки и попечительства. Одна из приглашенных девушек рассказывала, как она училась днем, а ночью спала на пустых каталках в пунктах скорой помощи. Неужели это и Люка ожидает, подумала я.

По окончании презентации Гэй подвела меня к Майклу Пираино, исполнительному директору Национальной ассоциации государственных адвокатов-представителей.

– Я гляжу, ты здесь от Фонда Дейва Томаса, – сказал он. – Молодец!

– Она такая, – похвасталась Гэй.

– Что ты думаешь о предложениях миссис Клинтон? – обратился ко мне мистер Пираино.

Наверное, стоило ответить ему что-нибудь нейтральное, но из головы не выходили мысли о Люке и других детях из «Дома», которым усыновление не светит.

– Детям нужны семьи, а не программы, – ответила я.

– Сколько тебе лет? – поинтересовался мистер Пираино.

– Четырнадцать, – пробормотала я, решив, что он возмущен моей дерзостью.

– Ты заставишь говорить о себе, – произнес он с улыбкой.

– Эшли девять лет промаялась в приемных семьях, и если бы не ее представительница Мэри Миллер, маялась бы и по сей день.

– Достаточно одного неравнодушного человека, да? – сказал мистер Пираино, подмигнув мне.

О переписке Гэй с моей мамой я не знала ровным счетом ничего, вплоть до момента, когда Гэй вручила мне конверт.

– Сначала я позвонила Лианне, – сказала она, – а затем написала Лорейн.

Узнав, что Гэй и мама у меня за спиной переписывались, я пришла в ярость. Гэй без спроса влезла в самые сокровенные отношения, что у меня были!

– И что ты ей написала?

– Что ты учишься на «отлично», что тебе поставили ортодонтические скобы…

– А про то, что ты – автор популярных книг, а Фил – документалист, тоже написала?

– Ни к чему ее смущать. Я не стала вдаваться в подробности, просто написала, сколько у нас детей, и все в таком духе. Твои свежие фотографии я тоже приложила и пообещала регулярно писать. Я убедила ее, что мы всегда будем любить тебя как родную. – Гэй судорожно сглотнула. – Если захочешь увидеться с ней или с другими своими родственниками, мы не станем возражать.

– А почему ты скрывала от меня переписку?

– Я думала, она даже не ответит.

На конверте маминой рукой был указан получатель: «Родителям Эшли на имя Нила Спектора».

– Она не знает, где мы живем?

– Нет. Фил решил, что так будет лучше.

Мама писала, что в День святого Валентина она снова вышла замуж. Еще она играла в софтбол, и ее команда называлась «Прайд». Команда Детской Лиги, за которую я играла, тоже называлась «Прайд», и я посчитала это совпадение неслучайным. Письмо заканчивалось словами: «С искренней любовью, Лорейн».

Я словно залпом выпила пять бутылок кока-колы и тут же побежала строчить ответ. «Мои новые родители очень хорошие», – начала я. Не утерпев, я похвасталась, где успела побывать, не забыв расписать поездку в Белый дом. Поделилась мыслями о том, как странно, что наши команды называются одинаково. В конце я добавила: «Я люблю тебя, а «родителей» зову по имени. Мне никто тебя не заменит».

Со следующим письмом пришли мамины свадебные фотографии. Подружкой невесты была тетя Лианна, а посаженым отцом – дядя Сэмми. Мама писала, что хочет увидеться со мной и что я навсегда останусь самым важным человеком в ее жизни.

Завязалась переписка, с обменом фотографиями и посылками. Втайне от Кортеров я мечтала о том, как вновь стану жить с мамой. Но я не решалась сказать Люку о том, что у меня теперь две мамы: у него-то не было ни одной.

Гэй и Фил читали и мамины, и мои письма, опасаясь, как бы я не выдала никаких конфиденциальных сведений. Но я и не собиралась этого делать. С одной стороны, я по-прежнему любила маму, с другой – не доверяла ей. Вначале я радовалась ее письмам, хотя некоторые из них были как гром среди ясного неба. Она писала, что ее муж, Арт, хочет ребенка, однако она боится, что это омрачит отношения, которые мы с ней выстраиваем заново.

Я бросила это письмо Гэй на колени.

– Ей нельзя иметь детей! – фыркнула я. – С чего она взяла, что и этого ребенка не проморгает?

– По-моему, она просит у тебя прощения, а не разрешения.

Мы молча переглянулись, подумав об одном и том же: мама беременна. Гэй протянула мне письмо, я смяла его и швырнула в корзину для мусора.

– Не надо было мне вообще писать ей, – вздохнула Гэй.

– Теперь ты запретишь нам переписываться?

– Нет, Эшли, мы никогда себе такого не позволим. Но после каждого письма ты сначала на седьмом небе от счастья, а затем ходишь как в воду опущенная.

Подойдя к окну, Гэй долго смотрела на закат.

– Давай посоветуемся с психологом.

Во время очередной консультации мы показали мамины письма доктору Сьюзен Ридер. Она перечитала заключительные строки последнего письма: «Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Надеюсь, это тебя хоть как-то поддержит. Скучаю. Пиши. С любовью, Лорейн. P.S. Как Люк? Передай ему привет и скажи, что я его тоже люблю».

– Что ты об этом думаешь? – спросила меня психолог.

Я сидела в молчании. Сколько раз я слышала эти три слова от мамы! Она была по-своему искренней, но за этими словами скрывалась пустота. И все-таки я ими дорожила.

– Мне не по себе держать переписку в секрете от Люка.

– Ее письма вас беспокоят? – поинтересовалась психолог у Гэй.

– Да. После каждого письма Эшли несколько дней сама не своя.

Наступило молчание, тишину нарушало только басовитое урчание кондиционера.

– Лорейн хочет встретиться с дочерью, – снова заговорила Гэй.

– А ты хочешь? – спросила меня доктор Ридер.

– Не сейчас.

Я с трудом представляла себе маму и Гэй рядом.

– А если ограничить переписку?

Гэй сразу же ухватилась за эту идею.

– Скажем, писать только в праздники: дни рождения, на Пасху и на Рождество, может быть, даже в День матери. Раз в месяц наверняка найдется какой-нибудь повод.

– Как ты считаешь? – спросила психолог, глядя на меня.

– Хорошо, – согласилась я, и мы ушли.

* * *

Набросав черновой вариант письма, Гэй попросила меня отредактировать его, прежде чем отправлять маме.

– Только, чур, ничего от меня не скрывай, если что-то узнаешь, – предупредила я.

– Что, например?

– От мамы всего можно ожидать…

Поток писем уменьшился; впрочем, Гэй и мама время от времени созванивались.

– Лорейн всегда благодарит меня за заботу, – поделилась со мной Гэй, – хотя, по-моему, она больше озабочена какими-то своими делами.

– Она все еще хочет меня увидеть?

– Просит об этом каждый раз. Я отвечаю, что устрою встречу, как только ты будешь готова.

Накануне Дня матери Гэй спросила, не хочу ли я отправить Лорейн поздравительную открытку.

– Зачем? Я о ней даже не думаю.

– Зато я думаю о ней. Она тебя родила, – ответила Гэй.

В июне я уехала в гости к своим крестным, Вайнерам, которые жили в Южной Каролине и вели художественный кружок в лагере отдыха. Однажды вечером я позвонила домой.

– Мне страшно, – сказала я.

– Что случилось? – заволновалась Гэй.

– Страшно хочется домой, – вздохнула я. – Раньше никогда не хотелось, потому что и дома не было, а теперь есть, и страшно хочется вернуться.

Гэй рассмеялась, но я и не думала шутить. Я скучала по своей комнате, по фирменным омлетам Фила и даже по куриным котлетам Гэй.

* * *

Пометив что-то в ежедневнике, Гэй повернулась ко мне:

– Оказывается, сегодня у Лорейн день рождения.

– Знаю, – кивнула я в ответ.

– Хочешь поздравить ее?

– Ну ладно.

Гэй набрала номер и спросила у мамы, удобно ли ей разговаривать. Я стояла рядом, грызя заусеницу. Гэй протянула трубку мне и отошла в дальний угол комнаты.

Послышался мамин голос, хрипловатый, как у джазовой певицы.

– Привет, – проговорила она. Я представила себе, как она стоит у телефона, в узких джинсах и сандалиях на высоком каблуке. – Как дела?

– Отлично! Меня приняли в самую сильную команду по софтболу. – Я стала ходить по кабинету Гэй, продолжая болтать. – Перешла в восьмой класс и учусь по программе для одаренных детей. – Затем я рассказала, где мы успели побывать, и добавила: – А в Лос-Анжелесе мне накупили кучу одежды.

– Надо же, как ты изменилась, – ответила мама. – Настоящая калифорнийская девушка!

Мне пришлось облокотиться на спинку кресла, чтобы не упасть. Гэй почуяла неладное и подошла ко мне. Я отставила трубку от уха, но пришел мой черед говорить, а говорить мне было нечего. Не проронив больше ни слова, я сунула трубку в руку Гэй и вылетела из комнаты. Гэй сбросила вызов и побежала за мной.

– А чего она ждала? – завопила я. – Что мне вечно будет семь лет? – Гэй слушала, не перебивая. – Чем плохо учиться на «отлично» и заниматься спортом? Чем плохо вести интересную жизнь? Как она может… – я помедлила, подыскивая нужное слово, – …завидовать собственной дочери!

Прошло несколько недель, и мама спросила у Гэй, что подарить мне на день рождения. Гэй сказала, что мне дороги все мамины подарки и что музыкальная шкатулка хранится у меня по сей день. А когда Гэй упомянула про мои куклы и «Чудо-печку», оставшиеся у миссис Шпиц, мама мрачно произнесла: «Эта женщина мне никогда не нравилась!» И тут, как гром среди ясного неба, грянула новость: мама ждет рождения ребенка – девочки – как раз накануне моего дня рождения.

Гэй известила меня об этом как можно тактичнее.

– Она ведь знала, что беременна, когда сокрушалась, что муж хочет ребенка! – взорвалась я. Гэй кивнула. – Надо отобрать у нее права на ребенка прямо там, в больнице!

Отем появилась на свет чуть раньше положенного срока, и я с облегчением подумала, что нам не придется праздновать день рождения в один день. К моему четырнадцатилетию мама прислала подарок – «Чудо-печку». Я выросла из игрушек, но испекла одно пирожное, чтобы показать Гэй, как работает печка. На свои карманные деньги я купила подарки к Рождеству для мамы и новорожденной сводной сестры. В конце января мама передала мне подарочный сертификат и фотографии Отем.

– Теперь мама загубит еще одну жизнь, – горько промолвила я.

Гэй вычесывала одного из котов. Волосы, упавшие ей на лицо, сияли в мягком свете торшера. Она словно сошла с картины Рембрандта.

– Представляешь, я ведь живу с тобой чуть ли не дольше, чем с ней, – внезапно сказала я и добавила: – И гораздо дольше, чем с кем бы то ни было. А маму я не видела уже шесть лет.

– Скажи, когда будешь готова, – ответила Гэй.

– Встретиться с ней? – с напускным спокойствием уточнила я, но вспыхнувшие щеки выдали мое радостное волнение.

– Я не раз говорила Лорейн, что вы непременно увидитесь.

– А каково будет тебе?

Гэй тяжело вздохнула.

– Любящий муж всю жизнь скорбит о кончине жены, даже если женится повторно. Мне не под силу тягаться с Лорейн. Ты всегда будешь любить ее больше всех на свете.

Мне не верилось, что Гэй признает: она будет второй.

Наступила долгая тишина.

– Тебе нужно примириться с ней, прежде чем ты сможешь доверять другим, – продолжала Гэй. – Я перечитала все материалы твоего досье. У Лорейн есть свои плюсы и минусы, как у всех нас.

– Почему ты не хотела, чтобы мы увиделись раньше? – дрожащим голосом спросила я.

– Мы старались не торопить события, надеясь, что и ты не станешь настаивать, потому что… – Гэй помедлила. – Лорейн может причинить тебе боль, а как уберечь мою дочь – нашу общую дочь – от новых страданий, я пока не знаю.

В июне я отправилась в детский лагерь в Южную Каролину. Предстоящая поездка в штат, где я родилась, и разлука с приемными родителями подогрели мое любопытство, и, когда Гэй помогала мне собрать сумку, я с самым непосредственным видом предложила:

– Может, ты бы съездила проведать мою маму, пока я буду в лагере? Пусти в ход свое опекунское чутье, а потом расскажешь мне, что там и как. – Я заглянула Гэй в глаза. – Заодно дашь ей пару родительских советов.

До отъезда я больше ни словом не обмолвилась о маме, но что-то мне подсказывало, что Гэй выполнит мою просьбу. Когда Кортеры приехали в лагерь посмотреть на шоу талантов, я позвала их на экскурсию в наш любительский театр, и Гэй, осматриваясь, сказала:

– Я была у Лорейн.

– И как она?

– У нее все хорошо, Эшли, – заверила Гэй. – Она живет с Артом, он немного младше ее.

– Где они живут?

– У них своя квартира, скромная, но чистая и уютная. Когда Лорейн открыла мне дверь, то сказала: «Мне казалось, вы будете похожи либо на принцессу Уэльскую, либо на Дженис Джоплин».

И Гэй громко рассмеялась.

– Какая из тебя леди Ди!.. – сказала я. – В чем ты была?

– В юбке из набивного льна, так что все-таки ближе к Дженис Джоплин. Только голос не тот, – снова рассмеялась Гэй. – Впрочем, что хорошего, когда тебя сравнивают с мертвыми кумирами!

Гэй ждала, когда я спрошу о сводной сестре. Я упорно молчала. Тогда Гэй собралась с духом и проговорила:

– Отем уже восемь месяцев.

Пропустив упоминание о сводной сестре мимо ушей, я спросила:

– Что мама спрашивала обо мне?

– Ей хотелось посмотреть, какой ты стала, и я привезла самые твои последние фотографии. А она показала мне те, что были у нее, и те, что остались со времен, когда ты жила у деда в Южной Каролине. Этих снимков у нас нет, и Фил сделал с них копии.

– Отем на меня похожа?

– Не очень, разве что глаза такие же.

– Что еще мама говорила про меня?

– Много рассказывала, какой ты была в раннем детстве. Утверждала, что ты невероятно рано начала говорить и проситься на горшок.

– Она все еще хочет увидеться со мной?

– Да. Спрашивала, когда.

– И что ты ей ответила?

– Что тебе хочется узнать, как прошла наша встреча.

Гэй отвела взгляд в сторону – явный знак, что она чего-то недоговаривает.

– Говори без утайки, – потребовала я и затаила дыхание.

– Она встала в позу и с раздражением спросила, что я собираюсь наговорить тебе о ней. Я попыталась убедить ее, что не буду препятствовать вашим свиданиям. Лорейн заявила, что не желает больше ждать, – вздохнула Гэй, – на что я ответила, что ты еще не готова. Тогда она возмущенно бросила: «Эшли пора бы уже принять меня и простить!»

– Что? Вот так просто принять и простить? – вскипела я, но Гэй продолжала:

– Я сказала: «Эшли никогда не «примет» того, что с ней стало», и добавила, что ее бездействие и пустые обещания причинили тебе страшную боль. – Гэй перевела дыхание. – Тут Лорейн меня перебила: «Меня саму бросили в парке, я выросла в сиротском приюте, так что не надо мне рассказывать, как бывает больно». Тогда она тем более должна понимать, как ты в ней нуждалась, возразила я.

В ушах зазвенели отголоски маминых сетований во время последнего нашего свидания. За все эти годы она нисколечко не изменилась.

– В ответ Лорейн разнылась, будто «они» не подпускали ее к тебе и ставили ей палки в колеса. Меня так и подмывало спросить про положительные результаты тестов на наркотики, но тут вмешался Арт. «Представляю, через что прошла девочка», – сказал он. Оказалось, он тоже рос в неблагополучной семье. После этого Лорейн перестала скулить. В конце концов она сказала, что подписала бумаги по наущению своего адвоката, якобы это даст вам с Люком билет в лучшую жизнь. Она пошла на это из любви к вам, так она утверждает.

– Она и в самом деле не понимает, как жестоко обошлась со мной?

– Она слишком сильно винит себя, чтобы понимать твои чувства.

– Какие еще чувства? – горько усмехнувшись, удивилась я. – У меня нет к ней никаких чувств.

Весь вечер я размышляла о том, что узнала от Гэй. Вспоминала, с каким отчаянием я ждала свиданий, как сильно мне хотелось забраться к маме на колени, вдохнуть запах ее духов, смешавшийся с сигаретным дымом, прижаться к ней и услышать, что я «солнышко». До Отем мне не было никакого дела. От мысли о сводной сестре мне хотелось скрипеть зубами. С одной стороны, я злилась, что она заняла мое место, с другой – беспокоилась, как бы мама и ее не бросила. Попытавшись представить, каково будет смотреть маме в глаза, я решилась. Пусть увидит, чего я добилась без ее помощи, узнает про мои отличные оценки и достижения. Втайне я даже мечтала ее уязвить, похвастаться, с какими образованными и состоятельными родителями я теперь живу. А потом вспомнила, как она поддела меня, назвав «калифорнийской девушкой».

Полгода от мамы не было ничего слышно; как и в прошлом году, она поздравила меня с Рождеством лишь в конце января. Казалось, у нее давно вошло в привычку появляться в моей жизни от случая к случаю.

В следующем письме она сообщала, что Арт с ней развелся. «Наверное, мне нужна мама, – писала она. – Может, вы и меня удочерите?»

От этих слов у меня по спине побежали мурашки.

– Мы станем сестрами, – неудачно пошутила я. Меня охватило беспокойство: Отем наверняка небезопасно оставаться с мамой наедине.

– Если она еще будет звонить, скажи ей, что нам надо увидеться, – внезапно для себя выпалила я.

– Ты уверена? – переспросила Гэй.

– Да. Что толку тянуть.

Спустя пару месяцев мы встретились на нейтральной территории – в пиццерии. Я попросила Фила и Гэй пойти со мной. Мама приехала с двухлетней Отем и приятельницей по имени Бренда. Едва я вышла из машины, как увидела маму, бежавшую ко мне с распростертыми объятиями. Мы обнялись. Я вдохнула знакомый запах сигарет, смешавшийся с приторным ароматом духов.

Оплатив заказ, Фил направился к дальнему столику. Он все время молчал, улыбаясь, только когда Отем смотрела в его сторону. Гэй болтала с мамой и Брендой о каких-то пустяках. Я переводила взгляд с маминого лица на личико Отем. У нас троих миндалевидная форма глаз и радужка кофейного цвета. И у меня, и у мамы широкие плечи, а нижние зубы одинаково искривлены. Кожа у мамы, как и у Отем, с желтоватым оттенком, а у меня – с розоватым. У нас с мамой одинаковая форма лица – «сердечком», и такие же округлые щеки, что и на вытянутом личике сестренки.

– Как успехи в школе? – спросила мама.

– Нормально, – ответила я, чтобы не напрашиваться на очередное оскорбление.

– Почетная грамота, – объявила Гэй, – Эшли круглая отличница.

– Я закончила школу еще до того, как родила Эшли, – запальчиво ответила мама. – Тогда выдавали настоящий аттестат, а не просто объявляли результаты дурацких тестов.

У меня возникло чувство, будто я ступаю по битому стеклу.

– Здорово, – только и ответила я, оглядываясь на Гэй и Фила.

Мама пыталась вести себя по-светски непринужденно. Гэй напустила на себя несвойственную ей веселость. Фил весь покрылся красными пятнами: верный знак, что он возмущен. Интересно, что бы о нас подумали окружающие, если бы узнали, зачем мы здесь. Как странно, что мы сейчас сидим друг напротив друга – мои приемные родители, моя мама, сводная сестра и чужой человек, без которого мама не смогла обойтись, – и подчеркнуто мило общаемся. Несмотря на внешнее спокойствие, я не находила себе места. Меня обуревали злость, отчаяние, одиночество, грусть, страх и – ярость.

Отем потянулась к жареной картошке, лежавшей на моей тарелке. Я подала ей кусочек, и малышка стала карабкаться мне на колени. Взяв ее на руки, я поразилась, какая она тяжелая. Она дергала меня за волосы и наматывала их на свои липкие пальчики. Ведь мне было столько лет, сколько сейчас Отем, вдруг пронеслось у меня в голове, и я еще жила с мамой. А уже через год меня вырвали из семьи.

В этот момент, словно успев прочесть мои мысли, мама сказала:

– Все изменилось: я хожу в церковь, избавилась от зависимостей и нашла хорошую работу.

Я мельком взглянула на Фила. На его нахмуренном лице читалось осуждение.

– Я пыталась забрать тебя обратно, – оправдывалась мама, и я почти услышала, как Фил с издевкой подумал: «Хватит заливать».

Я отпила глоток лимонада, чтобы унять тошноту, подступавшую к горлу.

– Какой я была в детстве?

– Ты рано заговорила, и мы от тебя такого наслушались!

Услышав про то, как я на ходу выпала из машины, Фил побледнел и, извинившись, вышел из-за стола. Мне стало жаль его, но к маме у меня не осталось жалости. Она казалась бывшей соседкой или няней, которая немного знала о моем детстве.

Отем заерзала у меня на коленях и потянулась к маме, задев ручкой мамин стакан. Бренда принялась промокать образовавшуюся лужицу.

– Покатай меня, Эсви, – пролопотала Отем.

Взяв ее на руки, я немного походила между столиков, пока мама делала новый заказ. Отем погладила меня по лицу своими пухлыми ручонками и неожиданно ткнула мне пальцем между зубов. Я в шутку куснула ее за палец. Отем заверещала.

– Я случайно! – сказала я подбежавшей ко мне маме и сдала ревущего ребенка ей на руки.

– Я же совсем легонечко, – шепнула я Гэй, которая в этот момент подошла ко мне.

Мама поцеловала «ваву», хотя на пальчике ничего не было видно. Всхлипывая и сопя носом, Отем прижалась к маминой груди.

– Сфотографируемся на память? – предложила Гэй, протянув Филу фотоаппарат.

Фил сфотографировал меня рядом с мамой, потом меня, маму и Отем и сказал, что пора идти.

Когда мы вышли, Фил спросил меня, как я себя чувствую.

– Я довольна, что мы встретились. И все, больше не хочу их видеть.

Я сдружилась с Брук. Яркая внешность и стройная фигурка привлекали к ней массу поклонников, но родители не разрешали ей встречаться с мальчиками. Поэтому Брук тащила меня с собой в кино, устраивалась со своим парнем, Сетом, в последнем ряду, а меня отсаживала подальше. Как-то раз, когда сеанс уже закончился, Брук никак не могла отлипнуть от Сета, и они продолжали лизаться в темном опустевшем зале, пока их не вытурил контролер. Наконец мы с Брук вышли на улицу. Гэй, ждавшая нас уже более получаса, вскипела:

– Почему ты так долго не выходила?

– Фильм затянулся, – ответила я.

– Нет. Я проверяла – он закончился вовремя.

– Я решила, что ты ждешь у другого выхода, – не сдавалась я. В приемных семьях мне только еще больше попадало, если я признавала свои ошибки.

– Хватит, – процедила сквозь зубы Гэй, – на неделю остаешься без кино.

Брук умоляла меня сделать все, чтобы Гэй смягчилась.

– Ты не понимаешь, я не могу жить без Сета!

Еще через несколько дней она спросила:

– Ты могла бы позвать меня к себе в гости с ночевкой?

– Думаю, что могу.

Брук посвятила меня в свой план.

– Твои предки рано ложатся спать, и спальня у них наверху. А мои спят в соседней комнате, да еще и засиживаются допоздна. Мы подождем, пока твои уснут, проберемся во двор, сядем на велики и доедем до перекрестка, где нас будет ждать Сет. Потом рванем на пляж и потусим часок-другой.

– Не знаю, что и сказать…

– Сет пригласил Руди Мартино, – добавила Брук, – специально для тебя!

С Руди, звездой школьной команды по баскетболу, я никогда не встречалась, но знала, что он из старшеклассников. Предложение Брук было волнующе-заманчивым.

Фил и Гэй согласились, чтобы Брук переночевала у нас. Покончив с ужином, я вызвалась убрать со стола.

– Давайте я тут похозяйничаю, а вы пока посмотрите новости, – сказала я как можно более нежным голосом. – Гэй, сделать тебе чаю?

– Было бы очень кстати, – ответила Гэй, придя в себя от неожиданности, и уселась на диван.

За ужином Фил выпил бокал белого вина. В бутылке оставалось немного – как раз на один бокал. Я отправилась в ванную и достала снотворное, которое передала Брук. Раздавив таблетки краешком бутылки, я принялась толочь их рукояткой ножниц. Затем всыпала порошок в напитки. Он моментально растворился в горячем чае, но вино стало мутноватым.

Стукнула входная дверь.

– Привет, – послышался голос Фила. – Она у себя.

Решив, что это Брук пришла пораньше, я приоткрыла дверь ванной и громко шепнула:

– Я здесь.

– Как дела? – раздался громкий голос Табиты – она забежала отдать мне диск с музыкой. Увидев на краешке ванны чашку с чаем и бокал с вином, подруга вскинула брови. – Что это ты затеяла?

Закрыв дверь ванной, я вкратце пересказала ей наш с Брук план.

– Не вижу ничего хорошего, – нахмурилась она. – Меня тут не было! – Пока! – спешно попрощалась она с моими родителями.

Я протянула Гэй чашку с чаем.

– Не хочешь еще бокальчик? – предложила я как можно более непринужденно.

– Спасибо, зайка, – ответил Фил. – Что это с Табитой? Она и минуты не пробыла.

– Ревнует к Брук, наверное. Они друг друга на дух не переносят.

– Третий лишний, – поддакнула Гэй и повернулась к экрану.

– Пойду приму душ, – пробормотала я.

Не успела я вспенить шампунь, как кто-то забарабанил в дверь ванной.

– Эшли, сейчас же открой! – заорал Фил.

Я притворилась, будто не услышала.

– Что ты нам подмешала? – завопила Гэй.

Как они просекли? Табита предупредила?.. Фил еще сильнее заколотил в дверь.

– Открой чертову дверь, или я ее выбью!

Выйдя из душа, я закуталась в полотенце, повернула замок и отпрыгнула как раз вовремя: дверь с силой распахнулась и чуть не сшибла меня с ног.

– Что ты нам подмешала? – заорал Фил, прижав меня к шкафчику с бельем.

– Н-ничего, – заикаясь, ответила я. – Может, вода несвежая.

– А вино? – допытывался Фил, раскрасневшись, как помидор.

– И у чая, и у вина был горький привкус. Я догнала Табиту, и она призналась, что ты… – Гэй задохнулась от гнева, – что ты нам что-то подсыпала!

– Ничего подобного!

Я попыталась вывернуться, но Фил держал мои плечи мертвой хваткой, и мне оставалось только придерживать на себе полотенце. За стеклянной перегородкой хлестала вода. Гэй протиснулась к кабинке и закрыла кран.

– Мне больно! – пожаловалась я Гэй.

Фил немного ослабил хватку, чтобы ручка шкафа не впивалась мне в спину.

– Что ты подмешала?

– Ничего! – не отступалась я.

– В доме полно лекарств, – глухо сказала Гэй, – бытовой химии, ядов. Сколько у нас времени? Вызывать «Скорую»?

– Нет, – прошептала я, чувствуя, как у меня подкашиваются ноги. Я не упала лишь потому, что Фил по-прежнему держал меня за плечи.

– Значит, полицию, – еще тише проговорила Гэй.

– Всего лишь снотворное, – сказала я, уронив голову.

– Много?

– Пару таблеток, – еле слышно ответила я.

– Но зачем? – спросил Фил, переводя дыхание.

– Чтобы вы поскорее уснули. – Меня прорвало, и слезы полились рекой. – Господи, я все испортила!

Искривленный рот Гэй прорезал ее лицо, как рваная рана. Мое сердце отчаянно колотилось, отдаваясь гулом в ушах.

– Что испортила? – переспросил Фил и отпустил меня.

– Теперь мне дорога назад в приют!

– Какой приют? – прошипела Гэй. – Мы тебя удочерили! – Она подошла ближе, готовая обрушить на меня весь свой гнев. – Ты наша дочь, так что смени пластинку! «В приют»! Мы же не отправляли в приют собственных сыновей! Или ты считаешь, что с тобой будет по-другому?

Гэй кипела от злости, но, кажется, впервые я с уверенностью ощутила, что она не причинит мне зла и даже – я судорожно сглотнула – и даже не бросит меня.

– Иди оденься, – выдохнула Гэй, – потом мы поговорим о твоем идиотском поведении.

От стыда я два дня не выходила из комнаты: лежа в кровати, лихорадочно перебирала в уме последние события, отчаянно желая, чтобы этого дня никогда не было. Всякий раз, вспоминая, как подмешивала растолченные таблетки в чай и вино, я неслась в туалет, где меня выворачивало наизнанку.

Гэй прикладывала к моему лбу полотенца, смоченные в холодной воде. Просто невероятно, что она заботилась обо мне!.. Фил держался от моей комнаты подальше.

В воскресенье вечером Гэй пришла пожелать мне спокойной ночи.

– Ты не откалывала таких номеров, когда была в моем возрасте? – спросила я.

– Всякое бывало, – призналась она. – Однажды подружки остались у меня ночевать, и мы принялись снимать гипсовые маски друг с друга. У одной девочки из-за гипса склеились ресницы, и нам пришлось их выдергивать.

– Ужас какой!

– Потом пришла мама и обрезала ей ресницы ножницами.

Я рассмеялась.

– Тогда нам было не до смеха, – произнесла Гэй. – Мы и подумать не могли, что все так обернется. Однако ты подсыпала нам снотворное нарочно… Поговори об этом с психологом.

– Ладно.

Вглядевшись в лицо Гэй, я увидела не презрение, а жалость. Я сделаю все, чтобы она снова могла мне доверять.

Гэй щелкнула выключателем. Я подставила щеку для неизбежного поцелуя.

– Я тебя люблю, – прошептала она, скользнув губами по мокрой от слез щеке.

Я схватила ее за руку. Гэй застыла.

– И я тебя, – отозвалась я, поцеловав ее в ответ.