Лишь после десяти лет скитаний я обрела дом. Усыновление похоже на высаживание рассады: некоторые саженцы пересадку не выдерживают. У меня получилось укорениться, окрепнуть и расцвести, приспособившись к новой почве и климату. Однако я не забыла о своих корнях.

Я по-прежнему не знаю, кто был моим биологическим отцом. Недавно я установила имя и адрес наиболее вероятного кандидата. Набравшись смелости, я оставила ему сообщение на автоответчике. Он перезвонил, когда меня не было дома, и в разговоре с Гэй подтвердил, что с большой вероятностью может оказаться моим отцом, и даже вызвался провести анализ ДНК. Встретиться с ним я не отважилась, зато отправила свою фотографию со школьного выпускного. Пораженный моим сходством с членами его семьи, он снова позвонил мне, и на этот раз мы долго говорили, однако отцовство он не подтвердил: мама встречалась и с его братом, что усложняет ситуацию.

Через несколько лет после обескураживающей встречи с мамой я отдыхала в лагере при Университете Дьюка. Мы ставили пьесу, премьера которой была назначена на день закрытия лагеря. Фил и Гэй приехали посмотреть на мое выступление. По пути домой мы заглянули в гости к дяде Сэмми и его жене, тете Кортни. Их дети – темноглазые, рыжеволосые, усыпанные веснушками – были невероятно похожи на меня.

– Сразу видно, что ты из наших, из Родсов, – довольно крякнул дядя Сэмми.

Приехала тетя Лианна, и мы долго не могли наобниматься. К ней у меня были куда более теплые чувства, чем к маме во время нашей последней встречи. Усевшись рядом с тетей Лианной, я принялась листать семейный альбом. Вдруг из него выпал тонкий конверт. Тетя Лианна не успела его подхватить, и я увидела фотографию младенца, лежащего в ящике.

– Ты помнишь Томми? – спросила она.

Холодок пробежал у меня по спине. Младенец в ящике… секрет, который нельзя выдавать…

– Он родился, когда тебе было почти два года, – тихо сказала тетя Лианна. – Но прожил всего сорок девять дней.

Я в онемении глядела на снимок бледного, похожего на куклу, ребенка.

– От чего он умер?

– Синдром внезапной детской смерти, – ответила тетя Лианна. – Он родился недоношенным, и легкие не успели расправиться. Наверное, поэтому.

– Страшное было время, – вздохнул дядя Сэмми и вышел в коридор. Я услышала, как он говорит кому-то по телефону: «Угадай, кто сидит у нас за столом? Эшли!» – Сейчас дед приедет! – огласил дядя Сэмми, вернувшись в комнату. – Он нечасто бывает у нас, но каждый раз спрашивает о тебе.

– А где Адель? – спросила я.

– Давно слегла, – ответил Сэмми и добавил, что, кроме этого, ничего о ней не знает.

Дед перекинулся со мной парой слов, но был явно рад вновь меня видеть.

Дядя Сэмми предложил повидать места, где я жила с мамой. Гэй, Фил и тетя Кортни с детьми погрузились в машину. Мы проехали мимо дома, где вырос Дасти, мимо трейлера, который арендовали они с мамой, мимо многоквартирного здания, где умер Томми.

– Ты помнишь эти места? – спросил Фил.

– Совсем не помню, – ответила я. У меня перед глазами все еще стояла фотография умершего братика.

Мы остановились у скромного местного кладбища и, спотыкаясь о комья слежавшейся земли, направились к месту, где лежали Гроверы.

– Томми назвали в честь его, – сказал дядя Сэмми, указав на могилу Томаса Гровера, отца Дасти.

– Дожил всего до тридцати? – спросила Гэй, глянув на указанные на надгробии даты рождения и смерти.

– Его застрелил собственный отец, из-за карт, – ответил дядя Сэмми. – Гроверы – те еще беспредельщики.

– Да вы, кажется, всегда были не в ладах друг с другом? – спросила я.

– Можно и так сказать. Мать Дасти решила, что костьми ляжет, а не позволит, чтобы мы забрали вас с Люком к себе, потому что, видит бог, мы пытались, – вмешалась тетя Кортни.

– Сколько Лианна ни названивала в соцслужбу, ей ни слова про вас не говорили, – подтвердил дядя Сэмми.

– Где похоронен Томми? – рассеянно спросила я.

– Где-то здесь должен быть знак, – оглядываясь, сказал дядя Сэмми.

– Да, помнится, был рядом с их дедом.

Тетя Кортни обошла могилы Гроверов, шаря глазами по земле.

Под жарким солнцем Южной Каролины мне сделалось нехорошо, и я оперлась на Фила, который отвел меня к машине.

Не успели мы вернуться в дом дяди Сэмми, как зазвонил телефон. Тетя Кортни протянула трубку тете Лианне, и та вышла поговорить в коридор. Раздался приглушенный шепот: тетя Кортни и Гэй что-то обсуждали. Гэй вошла в комнату и объявила, что нам пора. Я и опомниться не успела, как мы уже попрощались.

– Почему все так забеспокоились из-за этого звонка? – спросила я, когда мы отъехали.

– Кто-то сказал Лорейн, что ты гостишь у родственников, и она тоже решила приехать, – сказала Гэй. – Родсы не хотели, чтобы вы с ней столкнулись.

– Почему?

– Точно не знаю. Мне только сказали, что она в часе езды отсюда, и попросили тебя увезти.

Тем же вечером тетя Лианна сообщила Гэй по телефону, что мамина машина сломалась, а маму арестовали.

– А где малышка? – заволновалась я, и сердце тревожно забилось.

– Твой дядя заберет ее к себе.

– Уточни, у кого она! Только бы она не попала в приемную семью! – твердила я.

Пока мама была в тюрьме, Отем жила у тети Кортни и дяди Сэмми, которые держали Гэй в курсе дела. С дядей Сэмми и с тетей Лианной я переписывалась по электронной почте. Мама тоже писала мне, и несколько раз мы говорили по телефону.

Однажды, когда я уже училась в выпускном классе, мне позвонили из школы: на мое имя пришло письмо из федеральной тюрьмы. В Ассошиэйтед Пресс вышла статья обо мне и попалась на глаза Дасти Гроверу. Он написал пространное письмо и вложил еще одно – для Люка. По словам Дасти, он долго и безрезультатно пытался узнать, где я и что со мной стало. Отдельные эпизоды из прошлого в его трактовке предстают в несколько ином свете. Дасти утверждал, что никогда не бил маму, а нас с Люком любил, как родных. Одна история кажется мне особенно любопытной.

«Лорейн и Лианна собирались во Флориду – повидать тебя и Люка, – писал он. – Я узнал об этом за два дня до отъезда и спросил Лорейн, что она вам купила. Она ответила, что сидит без денег. У меня самого было не густо, но я наскреб тебе на «Чудо-печку» и всякую мелочь». Итак, стало быть, моя драгоценная печка – символ маминой любви – на самом деле подарок Дасти! Похоже, он действительно был ко мне привязан.

Сейчас Дасти отбывает срок в федеральной тюрьме за ограбление банка и выйдет еще не скоро. Пусть мы не кровные родственники, но отчасти я считаю его своим отцом. Деда арестовали за сбыт наркотиков вскоре после нашей встречи у дяди Сэмми. Адель Пикет, его сожительница, умерла после долгой и тяжелой болезни. Миссис Шпиц снова арестовали за жестокое обращение с детьми: взяв на воспитание ребенка, она нарушила условия испытательного срока, но не понесла никакого дополнительного наказания.

Дядя Сэмми и его семья были очень добры ко мне. Они дважды приезжали в гости и даже прилетели посмотреть на мой школьный выпускной, где спустя столько времени опять встретились с Люком. Мама нашла хорошую работу и развелась с Артом. Я начала больше общаться с нею и с Отем. Мне всегда хотелось, чтобы у меня были теплые отношения с моими родственниками.

Карен Гиверс и Мэри Миллер нашли пристанище и для Люка. После того, как меня удочерили, он прожил в «Доме для детей» еще пять лет. Хадсоны и Мерриты продолжали его навещать. Затем – наконец-то! – и у Люка появился покровитель. Уолт Илеш, в прошлом главный старшина в Квартирмейстерском корпусе ВМС, отслуживший пятнадцать лет на подводных лодках и получавший второе образование в области коррекционной педагогики, наткнулся на профиль Люка на одном из сайтов по усыновлению. Год спустя, когда Уолт увидел, что Люка так никто и не усыновил, он решился: прошел длительный курс обучения и преодолел все бюрократические препятствия, чтобы самому усыновить его. «Спустя полтора изматывающих года мне все-таки позволили усыновить мальчика», – вспоминает Уолт. К тому времени Люк провел в системе государственной опеки четырнадцать лет из своих пятнадцати.

В Лондоне, куда Люк и Уолт отправились на каникулы, Люк не мог насмотреться на королевских конных гвардейцев и решил брать уроки верховой езды. Оказалось, у брата есть способности к конному спорту, но ему все дается с трудом. Сейчас Люку восемнадцать, и ему предстоит преодолеть еще немало сложностей в развитии, которые накопились за истекшие годы.

Я часто вижусь с Мэри Миллер, моей представительницей. Спустя годы я по-настоящему осознала, как много она для меня сделала. Мэри по-прежнему отстаивает интересы детей, а Марта Кук, безвозмездно защищавшая мои интересы в деле о лишении родительских прав, теперь рассматривает дела об опеке и попечительстве в окружном суде Хиллсборо. Так сложилось, что именно она подписала бумаги об усыновлении Люка.

Мисс Санднес закончила магистратуру по специальности «социальная работа», получила диплом консультанта по вопросам опеки и усыновления и возглавила отдел консультационных услуг в «Доме для детей». Она вышла замуж за мистера Тодда, и у них родилось двое очаровательных сынишек. Всякий раз, когда я бываю в «Доме», меня радушно встречает мистер Ирвин. Детям очень повезло, что рядом с ними живет такой чуткий и заботливый человек.

Мой брат Джош женился на Сафрон. Я и не мечтала, что однажды у меня появится такая красивая и любящая старшая сестра. С моими братьями я как за каменной стеной, и они не раз выручали меня, когда требовалась помощь.

Услугами Карен Гиверс воспользовались шестеро из ранее усыновленных Шпицами детей, но Дарлы среди них не было. Когда мы с Филом и Гэй снимали очередной фильм для Фонда Дейва Томаса, случай свел меня с сотрудницей социальной службы, которая увезла детей в приют после ареста Шпицев.

– Вы не знаете, где сейчас Дарла? – спросила я.

«Она вышла замуж и родила ребенка» – вот и все, что мне удалось узнать.

Перед тем, как отправиться в колледж, я убрала коробки с бумагами из моего досье на чердак. Просмотрев список всех тех, кто так или иначе имел отношение к моему делу, я была поражена. В мою жизнь были вовлечены:

73 администратора органов опеки и попечительства;

44 социальных работника из органов опеки и попечительства;

19 приемных родителей;

23 адвоката;

17 психологов, психиатров и психотерапевтов;

5 работников опекунско-представительской службы;

4 судьи;

4 судебных работника;

3 сотрудника службы защиты детей от жестокого обращения;

2 наставницы;

1 опекун-представитель.

Из 195 людей в двух штатах – Флориде и Южной Каролине – лишь Марта Кук и Мэри Миллер не получали никакого вознаграждения, и тем не менее именно они изменили мою судьбу.

Первый черновик этой книги я закончила к шестой годовщине моего удочерения. Я вбежала в дом под оглушительные раскаты грома, неся в руках пиццу для семейного торжества. Когда я развернула подарок – деревянную шкатулку тонкой работы, – небо уже просветлело. На крышке была изображена принцесса в пышном платье, перебирающая пальцами жемчужные бусы. У принцессы было мое лицо – работа Фила. Я рассмеялась и откинула крышку шкатулки. Она оказалась с музыкой. Зазвучала мелодия «Ты – мое солнце».

Что-то жесткое, сокрытое глубоко внутри меня, треснуло и разорвалось. Слезы хлынули ручьем. Глаза родителей, сидящих напротив, странно заблестели – Фил и Гэй, мои мама и папа, тоже плакали. Мы ревели и одновременно смеялись, утирая слезы. В комнату сквозь туман над Кристал-ривер падали косые лучи заходящего солнца, и меня охватило неизвестное прежде чувство – чувство дома.