– Вы меня к маме везете? – спросила я мистера Ферриса. Он не ответил, следя за дорогой. – Почему Люк не с нами? – Никакого ответа. – Почему вы все время молчите? – обозлилась я.

– А почему ты все время врешь, барышня? – огрызнулся он. – У Шпицев отменная репутация, а из-за тебя все чуть не пошло прахом.

У меня помутилось в глазах, как будто прямо передо мной взорвался фейерверк. На долю секунды я увидела лицо мамы, излучающее ослепительный желтый свет, который налился оранжевым, а затем – огненно-рыжим, как мои волосы, цветом ненависти. Я превратилась в пламя, бушующее пламя, внутри все сжалось вокруг раскаленного ядра, излучающего ненависть. Пусть миссис Шпиц удалось выкрутиться и на сей раз, но когда-нибудь этому придет конец! В попытке унять чувство полной беспомощности и озлобленность я обгрызла палец чуть не до крови. Однажды мы с мамой явимся к этой ведьме и потребуем отдать Люка и все наши вещи – и тогда ей придется несладко!

Потихоньку я обмякла. Кроваво-красные тона угасали, сменившись голубоватыми тенями. Когда мистер Феррис высадил меня у приюта в Лейк-Магдалин, боевое настроение начисто угасло. На территории приюта вокруг высушенных солнцем газонов стояли унылые домики. Меня поселили в корпусе номер три.

Встретившая меня воспитательница раскрыла пакет с моими вещами.

– И это все, что у тебя с собой?

– Остальное взять не разрешили, – сказала я в надежде получить все-таки обратно свои любимые вещи, оставшиеся в сарае.

– У нас есть гардероб. Выберешь там себе все, что понравится.

– А с другими делиться не придется? – спросила я.

Воспитательница удивленно приподняла бровь.

– У нас это запрещено.

Впервые за день я улыбнулась.

Она перевела взгляд на мои руки.

– Боже мой, что у тебя с пальцем? – Края большого пальца напоминали сырой фарш. – Ну-ка, хорошенько вымой руки с мылом, не то заразу занесешь, – приказала она, но мягко, почти по-матерински.

Ужин в приюте оказался еще лучше, чем обеды в школе: ешь сколько влезет. Верхом блаженства стали чистые, свежие простыни на кроватях и прохладный воздух.

Меня поселили с девочками постарше. Моей соседке по комнате, Элле, исполнилось четырнадцать, а она уже успела родить ребенка, которого передали приемным родителям. Особо сложные дети жили в отдельном корпусе, где был специальный изолятор. К счастью, выговоров мне не делали. Моя воспитательница даже сказала про меня одному из кураторов: «Эшли – самая настоящая маленькая леди».

По музыкальному каналу крутили клип на песню «Малышка вернулась» в исполнении Sir Mix A Lot. Девочки постарше подражали полуголым танцовщицам.

– Не стой, Эшли, – весело крикнула мне Элла, – надо попкой трясти, вот так!

Они сдержанно хихикали, когда услышали, как я подпеваю.

– Да ты же не понимаешь, о чем поется, – подзуживала меня Латойя, самая «крутая» из них.

– Неправда.

– Ну, ладно, что такое «сморчок»?

Раздался голос воспитателя:

– Хватит болтать, в школу опоздаете!

– Что такое «сморчок»? – спросила я у воспитателя, когда девчонки ушли.

– Гриб такой. А что?

Я ходила в центр Дороти Томас, школу при приюте. Большинство детей находились в приюте временно, а у многих к тому же были поведенческие расстройства, и на занятиях нас скорее «держали от греха подальше», а не учили как следует. Я сдружилась с Тайлером, мальчиком из моего класса. Он носил очки в квадратной оправе, а его непослушные каштановые волосы не брала никакая расческа. Как-то после занятий он пригласил меня поиграть со всеми в софтбол.

Кто-то закричал:

– Девчонок не берем!

– Пусть подает, – прокричал в ответ Тайлер.

– Я хорошо играю, – похвасталась я.

– А ну докажи! – обернувшись, закричал какой-то долговязый.

Заставив меня немного побегать, они в конце концов решили, что я сгожусь, хоть у меня и не было перчатки. Когда пришел мой черед подавать мяч, биту взял Тайлер – он играл за другую команду. Я сделала мягкую подачу, чтобы Тайлер наверняка ее взял. Бам! Мяч полетел прямо в меня. Я поймала его одной левой, но тут же бросила, словно обожглась. Запрыгав от боли, я схватилась за руку: левый мизинец неестественно оттопырился.

– Прости, – принялся извиняться Тайлер. – Прости, пожалуйста, я не нарочно!

Медсестра приложила к ушибленному пальцу лед и сказала, что все обойдется. Палец болел еще много недель. Он до сих пор оттопыривается, а на фаланге виднеется шишка. Наверное, это все-таки был перелом, и следовало наложить гипс.

На занятиях мы с Тайлером кидали друг другу записочки, которые я собирала и прятала под подушку. Однажды мне приснилось, как я прихожу в класс, а его место занято. Учительница сказала мне, что он уехал, и я не могла поверить, что он со мной не попрощался. Я проснулась вся в слезах. На следующее утро он догнал меня у входа в столовую.

– Ни за что не догадаешься! Меня завтра выпускают.

– Куда выпускают? – спросила я.

– Домой.

Мой кошмар сбылся! После этого я изо всех сил пыталась увидеть во сне, что меня тоже выпускают – к маме.

Вырвавшись из лап Шпицев, я жаловалась всем подряд, а в Лейк-Магдалин не было недостатка в сочувствующих. Позже Шпицы утверждали, что я девять раз звонила на «горячую» линию службы защиты детей с «ложными» обвинениями в их адрес, хотя я ничего такого не помню. Впрочем, меня постоянно расспрашивали учителя и психологи; возможно, кто-то из них и позвонил куда следует. Однажды, когда мне особенно досталось от миссис Шпиц, на «горячую» линию позвонила Челси.

В тот день, когда меня отвезли в приют, Люка передали Стэну и Лоле Мерритам. Мистер Меррит был пастором церкви адвентистов седьмого дня, а его жена работала медсестрой. Люк, вконец расстроенный, допытывался у них, где я. К счастью, от Лейк-Магдалин до дома Мерритов было не больше двух миль, и мне разрешили ездить к ним в гости.

Во время одного из визитов миссис Меррит спросила, как мне живется в приюте.

– Нормально, – ответила я.

– Лучше, чем в приемной семье, где ты жила раньше?

– Да хуже той дыры ничего и быть не может!

– Вот как? Почему же? – спросила она тоном благовоспитанной леди.

– Потому что над нами издевались.

– Что ты имеешь в виду? – И миссис Меррит посмотрела на меня испытывающим взглядом.

В ответ я рассказала про побои, острый соус и мучения под столом.

– А однажды миссис Шпиц за волосы стащила меня с кровати, вырвав клок вместе с корнями! Еще и ногой пнула, когда я попыталась встать с пола.

– Почему бы это?

Я закрыла лицо руками, не желая признаваться, что каждую ночь я мочилась под себя. Как только я уехала от Шпицев, энуреза как не бывало.

Миссис Меррит не стала настаивать.

– Люку тоже доставалось?

– Еще как. Правил-то он не соблюдал.

Оказывается, Люк уже рассказывал Мерритам нечто подобное, но они не знали, верить ему или нет.

Вскоре после этого, вечером, когда я уже улеглась, меня подняла дежурная по корпусу.

– С тобой хотят поговорить, – тихо сказала она.

В проеме двери виднелся полицейский. Я принялась лихорадочно вспоминать события последних дней. Что же я такого натворила? Взяла взаймы ручку. И вроде вернула. Или снова чьи-то неправедные обвинения?

– Привет, – сказал полицейский. – Как тебя зовут?

Мне так хотелось спать, что я не могла сосредоточиться. Зевая, я ответила, когда родилась и в каком классе учусь.

– Давно ты в приюте?

– Пару недель, – ответила я, отчаянно пытаясь проснуться.

– А где ты жила раньше?

– У Агаты и Берта Шпицев.

– В приемной семье? – уточнил полицейский.

– Да.

– Что ты думаешь о мистере и миссис Меррит?

– Они добрые. Вы знали, что они – адвентисты седьмого дня и не едят мяса? А молятся по субботам, а не по воскресеньям.

Полицейского насмешила моя болтливость, сменившая сонное состояние.

– Ну а Шпицы? Они добрые?

Я замерла. На секунду мне почудилось, что за дверью подслушивает миссис Шпиц. Затем до меня донесся смех из общей гостиной, где старшие смотрели телевизор. Миссис Шпиц осталась далеко, да и Люк теперь был в безопасности.

– Они гадкие, ужасные люди! – выдохнула я. – Они били моего братика. Заставляли его глотать острый соус, а однажды чуть не утопили в ванной. Сами его спросите.

– Я уже у него был, – ответил полицейский. – Тебя они тоже били?

Я без передышки принялась перечислять все ужасы. В дверях показалась дежурная со стаканом газировки в руке.

– Не устала? – спросила она.

Я помотала головой.

– Тебя осматривал врач, пока ты жила у Шпицев? – продолжал полицейский.

– Да! – И я рассказала про прокушенную щеку. – Но он повелся на россказни миссис Шпиц, будто я упала, и даже ничего не заподозрил. – Полицейский слушал, одновременно записывая мой рассказ. – Передайте ему, чтобы лучше осматривал пациентов.

– Обязательно, – ответил полицейский. – Хочешь еще что-нибудь сказать?

– Да. Не давайте им мучить других детей.

– Постараюсь. – Он закрыл блокнот. – Иди и спи спокойно. Здесь тебя никто не обидит.

Согласно законам штата Флорида, дела о положении иждивенцев должны пересматриваться каждые полгода. По непонятной причине наше дело не рассматривалось в суде целых два года. Теперь судья постановил начать процедуру подготовки к лишению Лорейн и Дасти родительских прав вместо намеченного ранее воссоединения семьи.

Я понятия об этом не имела, думая только об очередной встрече с мамой, а когда мне сказали, что и Люк будет там, я запрыгала от счастья, что увижу их обоих. Ведь раньше я если и уезжала куда из Лейк-Магдалин, то только на встречу с мамой или к Мерритам, повидать Люка. Мама привезла нам пасхальные корзинки, мягкие игрушки и новую одежду. Люк принялся забрасывать мяч в переносную баскетбольную корзину, а я с гордостью демонстрировала маме, как делаю «мостик». Мама, как обычно, перебрасывалась фразами с незнакомой мне сотрудницей органов опеки. Разговор принимал напряженный характер.

– Вы уже посещали психолога? – спросила служащая.

– Я же сказала судье, что запишусь, – огрызнулась мама.

– Не забудьте пройти обследование и взять заключение.

– Я вам не нравлюсь, вот вы и гоняете меня по кабинетам.

– Когда вы сообщите мальчику о своем решении? – спросила ее собеседница, кивнув в сторону Люка.

– Когда надо! – пробормотала мама себе под нос.

О том, что мама добровольно подписала отказ от родительских прав в отношении Люка, я не знала. Перед тем как уйти, она отвела Люка в сторонку, присев вровень с ним.

– Люк, послушай внимательно, что я скажу. – Он торжественно кивнул и попытался прижаться к ней, но мама мягко его отстранила. Отерев слезы рукой, она продолжала: – Мы с тобой должны расстаться. – Мама взглянула на женщину, а та кивнула ей, как бы ободряя. – Возможно, навсегда. – Мама кашлянула. – Понимаешь, ты должен жить с Дасти, а не со мной.

Я вздохнула с облегчением: пусть маме не нужен Люк, зато за мной-то она обязательно вернется. После того мой брат, которому тогда было пять лет, больше никогда не виделся с мамой.

Не отдавая себе отчета в том, что только что произошло, я вернулась в Лейк-Магдалин. Зайдя в комнату, я похвасталась своей новой одеждой перед Эллой.

– Что мне завтра надеть? – спросила я.

– Да всем насрать, – ответила она.

В ногах кровати я выложила желтые шортики и полосатую кофточку. Утром, собираясь надеть ее, я обнаружила, что все пуговицы оторваны и валяются на полу.

Я помчалась в общую комнату.

– Кто это сделал? Кто сорвал пуговицы с моей кофты? – завопила я.

– Тебе нужно выпустить пар, вот ты и портишь вещи. Но так ты ничего не добьешься, – сказала психолог.

– Я бы ни за что не испортила мамин подарок! – запальчиво ответила я.

– Можешь пришить их обратно. – И она протянула мне иголку с ниткой. – Возможно, тогда ты научишься требовать внимания по-другому.

От обиды и возмущения я заплакала. Почему они решили, что это сделала я?.. Шить я не умела. Дрожащими руками я заправила нитку в иголку и просунула ее сквозь дырку в пуговице, но на нитке не было узелка, и иголка вышла с изнанки. Немного повозившись, я обвязала нитку вокруг пуговицы. Получилось кривовато; впрочем, когда я застегнула кофточку на все пуговицы, это было не так заметно. В тот день я в очередной раз убедилась, что ни я, ни мои чувства никому не интересны. Никому, кроме мамы.

Вскоре после прощания с Люком мама попросила о свидании со мной. Помню, как сидела у нее на коленях в кабинете мистера Ферриса.

– Знаешь, солнышко? – начала мама, теребя мои локоны. – У меня теперь есть хороший дом и работа. Я живу с тетей по имени Бабетта и ее сыном Дрю.

– А сколько лет этому Дрю?

– Шесть.

– А когда я стану жить с тобой, мама?

– Как только…

Мистер Феррис громко прокашлялся, предупреждая маму не выходить за незримые границы.

– Где тебе жить, решит судья, – сказал он своим елейным голосом, который я ненавидела всей душой.

Мистер Феррис повернулся к маме:

– Миссис Гровер, не забывайте о правилах, когда обсуждаете такое с детьми.

– Мне ведь надо рассказать ей про младшего? – подчеркнуто вежливо спросила мама.

Он сделал жест рукой, как король, дарующий милость.

– Солнышко, помнишь, я говорила тебе, что ты останешься со мной, а Люк будет у Дасти?

Я затаила дыхание. Скорлупка, в которой жила моя детская вера, вдруг истончилась, как никогда, и я испугалась, что она треснет и рассыплется от того, что сейчас скажет мама.

– В общем, от Дасти можно всего ожидать, если делать ему наперекор. Если я не отдам ему Люка, он может меня покалечить. Поэтому я приехала за тобой сюда, во Флориду, – подальше от него. – Мама повременила. – Ты понимаешь?

– Я буду жить с тобой и мамой Дрю, а Люк – нет.

– Надеюсь, что будешь. – Она выжидающе посмотрела на мистера Ферриса. – Как только судья даст разрешение.

– А Люк уедет к Дасти?

– Наверное. Я не знаю.

Я уткнулась лицом в мамину кофточку. От мамы пахло, как от бутерброда с копченой курицей. Мистер Феррис протянул маме какие-то бумаги, и она подписала их, другой рукой прижимая меня к себе.

Я вздрогнула, и мама погладила меня по спине.

– Потерпи, солнышко, уже совсем скоро.

Меня записали на осмотр к врачу – доктору Говарду Блэку. Я была рада хоть куда-нибудь выбраться из Лейк-Магдалин, но все же удивилась:

– А зачем мне к врачу? Я же не заболела.

– Это особый врач, – ответила воспитательница.

За серьезным выражением лица доктора, казалось, прячется улыбка.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

– Через неделю будет восемь с половиной.

Я положила ногу на ногу и выпрямилась в кресле.

– Почему ты живешь в приюте Лейк-Магдалин? – продолжал доктор.

– Потому что от меня одни неприятности.

– Какие именно?

На стене висел диплом, круглая печать которого пришлась аккурат над мочкой правого уха доктора Блэка. На эту печать я и уставилась.

– Рассказала, как Шпицы нас наказывали.

– А как они наказывали тебя, Эшли?

Я перечислила все по пунктам, а доктор записывал, но верил он мне или нет, я не понимала.

– Значит, обо всем этом ты рассказала другим, верно?

– Да. Учительнице, полицейским и еще миссис Меррит.

Он кивнул.

– Тебе нравится в Лейк-Магдалин?

– Лучше бы меня вернули маме.

– А тебе хорошо с ней жилось?

– Без Дасти – нормально. Дасти – это отец Люка. Понимаете, мама боится Дасти. Ей даже Люка пришлось ему отдать.

– А ты хочешь, чтобы и брат жил с тобой?

Впервые за весь разговор я опустила взгляд.

– Очень хочу!

Я притворно зевнула, и доктор дал мне разные игровые задания.

Больше всего мне понравилось придумывать рассказы по картинкам, которые я уже видела когда-то давно, у психолога в Южной Каролине. Я сочинила не одну грустную историю о детях и грубых родителях, о разлуке с близкими, о потерявшихся игрушках.

– Эшли, ты знаешь разницу между правдой и выдумкой?

Я снова перевела взгляд на печать и утвердительно кивнула.

– Когда ты вот сейчас рассказывала историю про потерявшегося ребенка, это была правда?

Вопрос меня оскорбил.

– Я это выдумала, глядя на картинку.

– Значит, неправда?

– Я же говорю – я это выдумала. Это сказка.

– Какие сказки тебе нравятся?

– «Алиса в Стране Чудес», а еще «Маленькая Принцесса».

– А рассказы про то, как приемные родители тебя наказывали, ты тоже выдумала?

– Нет, это было по правде.

Я посмотрела доктору прямо в глаза, и он моргнул первым.

На прощанье доктор пожал мне руку и пожелал удачи.

Назад я ехала с незнакомой тетей. Она спросила, как мне живется в Лейк-Магдалин.

– Я поживу там еще чуть-чуть, пока у мамы дела не наладятся, – ответила я. – Ее подруга – Бабетта – оформляет договор, чтобы брать детей на воспитание, так что в этот раз у нас все получится.

Мерриты жили неподалеку от Лейк-Магдалин и часто приглашали меня к себе. В их аккуратном домике было пять спален. Родные дочери Мерритов, Лиа и Бетси, учились в колледже. С Мерритами жили их усыновленный ребенок, Мэтью, которому было двенадцать, Люк и малышка Кейша, которую они тоже взяли на воспитание.

Как-то раз, когда мы с миссис Меррит возвращались в приют, я принялась напевать себе под нос.

– Где ты услышала эту песню? – спросила миссис Меррит.

– На «Эм-Ти-Ви». Это такой музыкальный канал, – поспешила объяснить я.

– А что еще тебе нравится смотреть по телевизору? – полюбопытствовала она.

– Кино! Особенно ужастики! – И я с энтузиазмом пересказала один из последних фильмов: – На прошлой неделе мы смотрели «Дети кукурузы». Все поле заходило ходуном, вот так, – я сделала волнообразный жест рукой, – и вылез маньяк с огромным кривым ножом, и…

– Хватит, хватит! – воскликнула миссис Меррит.

Мерриты решили взять меня на воспитание. Я переехала к ним в конце мая, как раз на День памяти. Меня поселили в одной комнате с Кейшей, а Мэтью и Люк жили каждый в своей. Иногда миссис Меррит работала в ночную смену, а днем отдыхала, и нас просили вести себя потише. После нескончаемых издевательств в доме Шпицев и вечного гама в приюте я наслаждалась миром и покоем.

Проснувшись утром после первой ночи, проведенной у Мерритов, я услышала, как беспокойно возится в колыбельке Кейша, и подошла к ней. В комнату, завязывая на ходу купальный халат, вошла миссис Меррит.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Кейша вся мокрая.

– Ты не должна менять ей подгузник, – ответила миссис Меррит.

– У Шпицев я всегда меняла подгузники малышам.

– В этом доме мама – я, а ты – ребенок, – сказала она таким непреклонным тоном, что я замерла, и мой взгляд заметался по комнате, ища, на чем бы остановиться, прежде чем меня начнут ругать. – Если ты увидишь, что Кейше что-то нужно, позови меня или папу. – Моя нижняя губа задрожала, и миссис Меррит это заметила. – Ты ни в чем не виновата. Кейша больна, у нее диабет – у нее неправильно усваивается сахар. Поэтому иногда ей нужно быстро дать лекарство или что-то сладкое, например, мороженое.

Быстро дать мороженое… Непохоже, чтобы речь шла о чем-то серьезном. Но как только Мерриты замечали у Кейши какие-то симптомы, они принимались озабоченно суетиться над ней, и я чувствовала себя лишней. Люк же был просто счастлив, что мы живем под одной крышей, и всюду следовал за мной по пятам. Если мне срочно требовалось уединиться в туалете, то сначала приходилось отпихивать его ногу, которой он держал дверь.

– Люк, оставь меня в покое! – причитала я. – Не ходи за мной!

За обедом Люк то и дело щипал меня под столом. Я подпрыгивала, а он заливался смехом, чем сильно досаждал Мерритам. Под вечер он совсем распоясывался.

– Сейчас же марш в ванную зубы чистить, а не то запру в комнате, – пригрозила я.

Набрав полный рот зубной пасты, Люк фыркнул и забрызгал зеркало над умывальником. Я попыталась вытереть его художества куском туалетной бумаги, но только еще больше размазала пасту по стеклу.

Миссис Меррит отвела меня в сторонку.

– Люк – твой брат, а не твой ребенок, – заговорила она учительским тоном. – Понимаешь?

Я дернула плечами.

– Указывать, что ему делать и чего не делать, буду я.

– Но он только меня слушается!

– Он послушался тебя только что, в ванной? – Миссис Меррит изучающе смотрела на меня, пытаясь понять, согласна я с ней или нет. Она наклоняла голову то в одну, то в другую сторону, словно хотела проникнуть сквозь силовое поле, которое я создавала вокруг себя.

– Не послушался, – кивнула я, чтобы не препираться. Но миссис Меррит ничего не понимала. Если и они от нас откажутся, нас с Люком отвезут в какую-нибудь глушь, а то и вовсе разлучат. Позаботиться, чтобы этого не случилось, должна я, тогда как миссис Меррит могла в любой момент сдать нас назад. Я скрестила руки на груди и посмотрела на нее исподлобья.

– Понимаешь, что я тебе говорю?

– Да, мэм, – ответила я, чтобы только она отвязалась.

– Ну, вот и хорошо. Теперь иди купаться.

Я улыбнулась до ушей. После омовений в грязной воде у Шпицев и душа на скорую руку в приюте мне казалось райским удовольствием лежать в полной ванне чистой воды с мыльной пеной.

– Впервые вижу ребенка, который так любит купаться! – в изумлении покачала головой миссис Меррит.

Через неделю Мерриты отправились в Мичиган на выпускную церемонию Лии и взяли нас с собой. Меня поразили широкие, ровно остриженные газоны и величавые деревья. Лиа, Бетси и их подруги были похожи на актрис из рекламы шампуня для волос. Но главное – к нам, детям, относились так, словно мы тоже были членами семьи.

И все же я не вписывалась в их мир, подчиненный ритуалам и молитве. Если мы хорошо вели себя в субботу, их священный день, то в воскресенье нас угощали мороженым с орехами или разрешали смотреть диснеевские мультфильмы.

– Чем занимаешься? – спросил Люк, вернувшись из церкви.

Я пыталась дочитать рассказ, заданный нам в школе, и не ответила. Люк потянулся к обложке. Подняв книгу над головой, чтобы Люк не смог ее достать, я в сердцах схватила его за загривок и больно дернула за волосы. Он с плачем убежал к миссис Меррит.

– Зачем ты его дернула за волосы? – спросила меня миссис Меррит.

– Он вел себя, как придурок!

– В этом доме так не выражаются, – осадила меня миссис Меррит.

– Ну, так отправьте меня назад в приют! – выпалила я. – Все равно тут тоска зеленая!

Лучше пусть они вышвырнут меня сейчас, пока мне и в самом деле не захотелось остаться навсегда. Напрасно я позволила себе расслабиться. У меня даже отросли здоровые крепкие ногти. Миссис Меррит заметила это и похвалила меня. Но после того разговора я нарочно обкусала их один за другим.

К сотрудникам органов опеки мне было не привыкать. Лену Джеймисон, которая забрала меня у Адели, я тихо ненавидела, а Майлз Феррис, лишивший меня всех моих вещей, вызывал глухое раздражение. Ведь это он привез меня к Шпицам и видел, сколько у меня вещей. Это в его присутствии мама подарила мне «Чудо-печку», а он притворился, будто я все выдумала. Я еще больше помрачнела, когда со временем я поняла, что мистер Феррис должен был забрать меня у Шпицев сразу же после того, как выяснилось про их издевательства над детьми. Кто, как не он, должен был понять, что миссис Шпиц заставила меня отказаться от собственных слов. А раз он считал меня выдумщицей, мог бы переспросить учителей, которые не раз и не два звонили на «горячую» линию. Как, как можно было отнять меня у любящих родственников и бросить к незнакомым, жестоким людям?

Ни один из кураторов или других специалистов из органов опеки больше не внушал мне доверия, поэтому, когда я впервые встретила Мэри Миллер – она заехала к Мерритам повидать Кейшу, – я только молча оглядела ее. На Мэри были модельные брюки и накрахмаленная блузка. Белокурые волосы, подстриженные волосок к волоску, и элегантные, сдержанные украшения довершали образ: ей бы сниматься в рекламе фирменной одежды, а не работать в органах опеки. Она вежливо поздоровалась со мной, и ее улыбка внушила мне симпатию.

– Интересно, почему суд до сих пор не назначил этим детям опекуна-представителя, – миссис Меррит указала на нас с Люком. – Они уже пять лет кочуют по приемным семьям.

– Нас не так уж много, – объяснила Мэри Миллер. – Прежде всего нам передают дела малышей, особенно если у них проблемы со здоровьем.

– Эшли не место в приюте среди трудных подростков, – недовольно пробубнила миссис Меррит, – а мальчику не помешают дополнительные занятия.

– Я поговорю с начальником, может, он передаст их дело мне.

Когда я снова увиделась с Мэри Миллер, она, присев на корточки рядом со мной, сказала:

– Я – твой опекун-представитель.

– Это что-то вроде ангела-хранителя, да? – недопоняла я.

– А крылья у вас есть? – спросил Люк, оторвавшись от возни с машинками.

– Нет, конечно! – хрипловато рассмеялась она, но, заметив мой недоверчивый взгляд, быстро добавила: – Я не из органов опеки. Я буду представлять ваши интересы в суде.

Я принялась разглядывать стены, не скрывая, что разговор мне неинтересен.

– Чем я могу помочь тебе? – спросила Мэри.

Никто, ни одна живая душа не спрашивала у меня ничего подобного.

– Ничем, – ответила я, пожав плечами.

– Если тебе будет что-то нужно, только скажи, – заключила Мэри и выпрямилась.

– Постойте! Вы можете привезти мне мою «Чудо-печку» и радиоприемник?

– Я не могу тебе их купить.

– Мне их мама подарила.

– Эшли приехала практически с пустыми руками, – объяснила миссис Меррит. – И у Люка не было с собой ни одной игрушки, хотя он утверждает, что ему подарили вертолет.

– Я попробую их вернуть. Еще что-нибудь?

– Я всю жизнь провела в сиротской системе! – с театральным вздохом сказала я. – Больше всего на свете я хочу вернуться к маме.

И я улыбнулась ей самым очаровательным образом.

– Ты хочешь вернуться к маме, – повторила Мэри, словно ждала от меня подтверждения.

– Да, я все жду, жду, а она не приезжает. Хоть и обещала. Мне кажется, ей нужно помочь.

Я обожала, когда кто-нибудь говорил со мной с глазу на глаз, так что, когда миссис Меррит отвела меня в сторонку, я обрадовалась.

– Сегодня у тебя свидание с мамой, но Люк останется дома. – На секунду миссис Меррит прикрыла глаза. – Будь умницей, не говори ему об этом. Иначе он почувствует себя лишним.

– Я знаю, что мама отказалась от прав на Люка, – как можно более рассудительно ответила я, не в силах сдержать ликующие нотки, – ведь маме нужна я, а не Люк.

Приведя себя в порядок, я принялась ждать мистера Ферриса, однако он опаздывал. Зазвонил телефон, и миссис Меррит подняла трубку.

– Хорошо, Майлз, я понимаю. Я ей передам.

Мое сердце упало. Очевидно, мама снова отменила свидание.

Миссис Меррит вернулась в комнату и покачала головой.

– Подумать только! Мэри Миллер и твоя мама уже ждут, а Майлз совсем забыл про тебя! Он скоро будет.

Когда я наконец приехала, то со слезами на глазах бросилась к маме.

– Я думала, ты совсем про меня забыла!

– Этот господин не позаботился, чтобы тебя вовремя привезли. – И мама гневно посмотрела в сторону мистера Ферриса.

– Но ты обещала, что скоро вернешься, а прошло вон сколько времени.

– Я была в Южной Каролине, – проворковала мама, – там было много дел, солнышко. Уже скоро ты будешь жить с нами. Познакомься, вот моя соседка, – добавила она, подведя меня к Бабетте Маккин, которая оказалась помощником шерифа. Рядом стоял сын Бабетты – Дрю.

Краем глаза я увидела Мэри Миллер: невозмутимое выражение исчезло с ее лица. Похоже, она была недовольна тем, что я опоздала. Но ведь я же не нарочно.

– У меня для тебя подарок, – сообщила мама и вручила мне шкатулку с часиками, украшенную резными цветами. – Она с музыкой.

И мама повернула ключик.

Я открыла крышку, ожидая услышать «Ты – мое солнце». Однако из шкатулки затренькала незнакомая мелодия.

– Что это за песня?

– Очень известная, – смутившись, ответила мама. – Я хотела купить шкатулку с песней «Ты – мое солнце», но не нашла.

Я коснулась полированной крышки и со словами «ну и ладно» влезла к маме на колени. Она гладила меня по руке в такт металлическому, замирающему с каждой нотой треньканью. У меня защипало в носу, я уткнулась в мамину кофточку и всхлипнула. Наконец сорвалась и выжидающе повисла в воздухе очередная нота, но продолжения не последовало. Что-то еще оборвалось, едва начавшись. Я словно почувствовала, что никогда больше не увижу маму, хотя никто из присутствующих об этом даже не догадывался.

Поначалу я считала Мэри Миллер не более чем приятной в общении женщиной, которая время от времени интересовалась, как у нас дела. Лишь через много лет я смогла понять, как много она для нас сделала.

Мэри пересмотрела наши личные досье, медицинские карточки, заключения психолога, заключения суда. Она была потрясена, узнав, что за целых пять лет нам так и не присвоили определенного статуса, и решила, что за это время наша мама могла бы взяться за ум. Мэри ей не доверяла: мама утверждала, что на какой-то месяц ей удалось найти работу, но Мэри раскопала, что мама не продержалась там и двух дней. Еще мама утверждала, что прекратила принимать наркотики, однако сразу после нашего последнего свидания в ее крови нашли следы кокаина.

Если бы я узнала, что всего через два дня после встречи с мамой Мэри обратится к мистеру Феррису с просьбой прекратить свидания, я пришла бы в ужас. Она также связалась с юристами службы опеки с требованием начать процедуру лишения мамы и Дасти Гровера родительских прав соответственно на меня и на Люка.

Чтобы лишить маму родительских прав, Мэри предстояла бумажная волокита, но иметь дело с Агатой Шпиц оказалось куда сложнее. Хорошо образованная, утонченная и потому внушающая робость, моя представительница стала послом во вражеской стране, где миссис Шпиц правила железной рукой. Ни бюрократам, ни тем более каким-нибудь соседям до сих пор не удавалось ее переиграть. Поначалу Мэри не могла решить, кому верить: миссис Меррит была убеждена в жестокости Шпицев, однако инспекторы из службы опеки в один голос заверяли, что Шпицы – образцовые приемные родители и даже ведут специальные курсы. Один из кураторов обвинил во всем мою маму, утверждая, что я принялась «чернить» Шпицев, как только стала опять с ней видеться.

Однажды в управлении по делам семьи и детей кто-то указал Мэри на миссис Шпиц, и Мэри, не долго думая, подошла к ней и потребовала вернуть мои вещи. Мэри предложила заехать за ними в тот же вечер, но миссис Шпиц, сославшись на занятость, сказала, что передаст вещи Майлзу Феррису.

– Когда я увижусь с мамой? – не отставала я от мистера Ферриса, когда он явился к Мерритам.

– Пока не время, – ответил он.

– Почему? – упрямо спросила я. – Разве я не должна видеться с ней каждый месяц?

– Это будет решать судья, – ответил мистер Феррис и отправился играть с Люком, который не задавал каверзных вопросов.

Мерриты отвезли меня к доктору Фландерсу, очередному врачу, который спрашивал, как я себя чувствую.

– Ты счастлива? Тебе грустно? Ты злишься?

– Со мной все в порядке.

– Расскажи про своего папу.

– У меня нет папы. Есть Дасти, но он папа Люка, а не мой.

– А какой он, этот Дасти?

– Он крадет чужие вещи и дважды пытался убить маму.

– Расскажи про маму.

– Я люблю ее больше всего на свете. И не понимаю, почему меня к ней не отпускают. У нее теперь есть дом, и она ждет меня.

– Ты злишься, что приходится так долго ждать?

Я посмотрела на него в упор.

– Я не злюсь. Я просто устала.

В школе я про свои переживания забывала. Мерриты записали нас в частную школу-академию адвентистов седьмого дня, где детей в классах было гораздо меньше, чем в обычных школах, и мисс Холбек уделяла мне достаточно внимания. Люк, который нигде подолгу не учился, снова пошел в подготовительный класс, но по-прежнему лип ко мне всякий раз, как ему требовалось внимание.

Разве не ясно, что Люк – источник всех моих проблем? Если бы не он, я бы уже давно жила с мамой. Я считала своим долгом не оставлять Люка, хотя из-за этого мне пришлось скрепя сердце оставить мечты о самом дорогом. Когда нас с Люком разлучили, сначала я вздохнула с облегчением, затем меня стало одолевать беспокойство. Чем представлять, что он попался в лапы очередной миссис Шпиц, лучше уж жить с ним под одной крышей. По сей день я не могу найти баланс между чувством долга по отношению к брату и желанием жить своей жизнью.

Размеренная жизнь Мерритов действовала на меня благотворно. Перед едой мы молились, по субботам посещали службу в Первой церкви адвентистов седьмого дня в Тампе, где мистер Меррит был пастором. По вечерам в субботу жарили попкорн и смотрели кино. Телевидение Мерриты не смотрели, зато у них была большая коллекция семейных видеофильмов.

– А у нас будет тыква? – спросила я у миссис Меррит, когда мы проходили мимо палатки, где продавали реквизит к Хеллоуину.

– Это глупые суеверия, – ответила она.

– А дни рождения вы отмечаете? – с тревогой спросила я, ведь мой собственный день рождения был не за горами.

– Ну конечно, – заверила меня миссис Меррит.

В тот вечер, когда я укладывалась спать, Люк каждые пять минут забегал ко мне в комнату. На третий раз я не вытерпела и стукнула его как следует. Он в слезах помчался ябедничать миссис Меррит. Через пару дней меня повели на осмотр к терапевту. Она внимательно выслушала мои причитания по поводу разлуки с мамой.

– Курс антидепрессантов ей не повредит, – предложила терапевт.

– Я попрошу ее куратора, чтобы он подписал рецепт, – ответила миссис Меррит.

Я подслушала ее разговор с мистером Феррисом:

– С детьми надо срочно что-то делать, иначе я не смогу оставить их обоих, – горячилась миссис Меррит.

А Мэри Миллер она сказала:

– Да, Мэри, я согласна, что Лейк-Магдалин не подходит даже как временный вариант. – Мои нервы напряглись, как туго натянутые скрипичные струны. – Нет, это не срочно. Ну, разумеется, ей нужно будет со всеми попрощаться.

* * *

– Эшли, сегодня твой последний день в школе, – сообщила миссис Меррит, высаживая меня на школьном дворе.

Все стало ясно.

Класс попрощался со мной, а мисс Холбек вручила мне открытку: «Мне повезло, что ты у меня училась. И хоть я буду по тебе скучать, я очень за тебя рада – ведь тебя скоро удочерят. Мы тебя любим и будем за тебя молиться». Открытка была сплошь обклеена веселыми наклейками с подписями моих одноклассников.

Вернувшись из школы, я обнаружила, что миссис Меррит уже упаковала мои вещи.

– Я не хочу, чтобы меня удочеряли! – выкрикнула я. – Я хочу к маме!

– Возможно, Господь приготовил тебе иное предназначение.

– А Л-люк п-поедет со мной?

– Нет. Здесь он делает успехи.

– И я могу делать успехи, – сдавленным голосом пробормотала я.

Тем же вечером мистер Меррит отвез меня к Виолете Чавес в Ривервью, миль за тридцать от Тампы. Съехав с главного шоссе, мы пересекли мост через реку Алафия, миновали клубничные поля и, свернув в тенистый переулок, подъехали к выкрашенному в желтый цвет дому, стоявшему под высокими кронами деревьев. Мистер Меррит занес в дом мешки с моими пожитками, поставил их у стены и, помявшись пару минут, уехал.

– Добро пожаловать, дорогая! – приветливо обратилась ко мне миссис Чавес.

На стенах висели длинные ряды экзотических масок, а в углах комнаты виднелись гирлянды из искусственных цветов. Мой взгляд упал на украшенную тыкву.

– Вы празднуете Хеллоуин? – спросила я.

– Еще бы, – ответила Виолета Чавес. – У тебя есть костюм?

– Нет. Мерриты не празднуют.

Мадлен, дочка Виолеты, вмешалась, оживленно жестикулируя:

– Вот это волосы! Настоящая рыжуха! Мам, да она вылитая Энни! Сиротка из комиксов, помнишь?

– Пошьем тебе платье, – поддержала дочь миссис Чавес, – и волосы завьем.

– Или подыщем парик, – предложила Мадлен. – Ну, как тебе идея?

Сиротка Энни! Ух ты! Мне тут понравится, сказала я себе, затаскивая мешки в свою новую спальню.

– Ну-ка, беги сюда, помоги мне с ужином, – раздался мелодичный голос миссис Чавес.

– Откуда вы родом? – спросила я и уселась рядом на табурет.

– Где я только не жила, – ответила миссис Чавес, – в разных семьях, как и ты.

Поджарив лук, она принялась тереть на терке какой-то большой орех.

– Что это такое?

– Мускатный орех. Растет на острове Гренада, где я родилась.

Вкусно запахло чем-то очень экзотичным, чего на кухне у Мерритов никогда не бывало.

– Сколько тебе лет? – спросила миссис Чавес, бросая на горячую сковороду куски курятины.

– Скоро девять. В следующем месяце.

– Когда мне было столько лет, сколько тебе, моя мама уехала на другой остров.

– Вы скучали по ней?

– Да. Очень сильно.

Миссис Чавес насыпала на сковороду сухого риса и залила водой.

Когда все было готово, она позвала семью за стол. У миссис Чавес было трое детей: восемнадцатилетняя Мадлен и шестнадцатилетний Марио жили с ней, а старшая дочь, Мерседес, училась в колледже. Собравшись за столом, все принялись громко и, казалось, одновременно болтать.

– Что-то не так? – спросила Мадлен, заметив, что я ковыряюсь ложкой в тарелке.

– Все в порядке, – тихо ответила я. – Просто думаю, какие у вас здесь правила.

– Мы уважаем друг друга, – сказала миссис Чавес, – дети не выходят из дому без разрешения, и каждый следит за порядком в своей комнате.

– А как кормят?

– В моем доме не бывает голодных.

Когда миссис Чавес собирала со стола, я отнесла свою тарелку на кухню.

– Спасибо за помощь, Эшли, – поблагодарила меня миссис Чавес.

– Первые пару недель все будет лучше некуда. Я буду вежливой и послушной. А потом все испортится, и вы меня прогоните.

– Почему же? – удивилась миссис Чавес.

– Потому что так всегда бывает.

– Ну, это мы еще посмотрим, – ответила Виолета Чавес, склонив голову набок.

Она записала меня в третий класс начальной школы Бойетт. В то время среди девочек было модно прыгать через скакалку, а у меня это всегда отлично получалось, и я быстро со всеми перезнакомилась. Учительница, миссис Лавлейс, отправила меня на тестирование. Когда пришли результаты, оказалось, что меня готовы зачислить в школу для одаренных детей.

Узнав, что миссис Чавес забыла мое приглашение в салоне красоты, где она работала маникюршей, я разозлилась.

– А ну быстро заберите его оттуда! – топнула я ногой.

– Не хами мне! – сурово ответила миссис Чавес.

– Но я должна пойти в эту школу! Иначе все пропало!

– Решать будет твой куратор.

В мой день рождения Виолета Чавес превзошла саму себя: она собственноручно испекла праздничный торт, вставив в вырезанную серединку куклу Барби и украсив получившуюся бисквитную «юбочку» розовой и голубой глазурью. По краю торта в обилии завитушек шла надпись «С днем рождения, Эшли». Это был первый день рождения, который я праздновала по-настоящему.

После застолья Мадлен позвала всех играть на улицу. Она приготовила воздушные шары с водой для игры в «войнушку» и раздала яйца – передавать их друг другу, держа под подбородком. На одной из девочек, Амелии, было красивое платье в клетку, и она пожаловалась: «Хоть бы платье не запачкать».

– Возьми что-нибудь у Эшли на время, – сказала миссис Чавес и вынесла ей полосатую кофточку, ту самую, к которой я пришивала оторванные пуговицы в Лейк-Магдалин.

– Только не эту, – рассердилась я. – Эту мне мама подарила.

– Не будь занудой, – прервала мое ворчание Мадлен и бросила в меня шар с водой.

Они, разумеется, хотели, чтобы я почувствовала себя, как дома, но я знала: рано или поздно их гостеприимство внезапно исчезнет, и мои вещи снова упакуют в мешки для мусора.

Я жила у Чавесов всего пару дней, когда позвонила Мэри Миллер. К телефону подошел Марио и, сказав, что миссис Чавес уехала по делам в город, передал мне трубку.

– Привет, Эшли, как у тебя дела? – спросила Мэри.

– Хорошо. Мне здесь нравится.

– Миссис Чавес скоро вернется? – несколько напряженно спросила она.

– С минуты на минуту.

Я отвечала кратко и торопливо, потому что по телевизору начался мой любимый сериал – «Полный дом». Много позже я узнала, что миссис Чавес не должна была меня оставлять под присмотром несовершеннолетнего, и Мэри поставила органы опеки в известность.

После школы я шла в детский центр «Страна жевунов», но мне там не нравилось: мои школьные подружки туда не ходили, а что толку заводить новых друзей, если я постоянно переезжаю с места на место.

Я неподвижно сидела на качелях, когда вдруг увидела Мэри Миллер, энергично шагавшую в моем направлении.

– А ты можешь взлететь высоко-высоко? – спросила она, усевшись на соседние качели.

Я раскачивалась на качелях взад и вперед, не отрывая взгляда от плывущих по небу облаков, чтобы как-то отгородиться от неприятных мыслей. На вопросы Мэри о школе я отвечала односложно, поминутно ерзая на сиденье.

Мэри замолчала, и я задала единственный важный вопрос:

– Когда я снова увижу маму?

– Ты не будешь с ней видеться.

Голос Мэри звучал одновременно ласково и твердо.

– Почему? – Вопрос застрял у меня в горле, как кость.

– Потому что она не может заботиться о тебе.

– И никогда не сможет? – сдавленным голосом проскрипела я.

– Никогда, Эшли.

Ковыряясь мыском в земле и все еще не в силах отвести взгляд от нависших облаков, я спросила:

– А кто сможет?

– Мы найдем тебе новую семью.

– А Люк?

– Найдем семью, которая усыновит вас обоих.

– И когда это случится?

– Я не знаю, – ответила Мэри, – но это обязательно случится.

Я принялась раскачиваться, с силой отталкиваясь от пыльной земли.

– Какую семью тебе бы хотелось? – спросила Мэри.

Прежде я мечтала лишь о том, как снова буду жить с мамой, в моих мечтах не было ничего иного. Я взлетала все выше и выше, и ветер развевал мои волосы. Внезапно я затормозила обеими ногами и повернулась к Мэри:

– Я хочу большой двухэтажный дом, и чтобы входную дверь охраняли каменные львы, и чтобы мне ни с кем не пришлось делить свою комнату. Еще хочу кровать с балдахином, гамак и кучу мягких игрушек. Хочу, чтобы мне вернули всех моих кукол и еще купили новых, и много-много одежек для них. И для меня тоже. Еще хочу двух собак, и чтобы у них были щенята, – тогда я одного возьму себе.

– А Люк?

– Ладно уж, возьмем и Люка, но пусть живет в будке на улице.

– А каких родителей тебе хочется?

– Любых, лишь бы не таких, как мистер и миссис Шпиц.

Меня отвезли на прием к доктору Вольфи, психиатру. Он задавал мне те же вопросы, что и другие врачи. Печать на дипломе, висящем над его левым плечом, стала удобным ориентиром. Мне было все равно, заметит доктор или не заметит, что я смотрю сквозь него. Даже если он убедится, что я знаю разницу между правдой и неправдой, он мне не поверит. Когда доктор Вольфи спросил, обижали меня приемные родители или нет, я ответила, что нет: ведь он все равно ничего не сделает, даже если узнает про издевательства Шпицев.

– Что ты делаешь, когда тебе грустно? – спросил доктор.

– Читаю Библию.

Мерритам бы понравилось.

– Когда тебе было грустнее всего? – продолжал он.

– Когда я узнала, что больше не увижу маму.

– А чего тебе сейчас хочется?

– Хочу носить туфли на высоком каблуке! – выдала я, чтобы сменить тему.

– Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?

– Медсестрой, художником и поэтом.

– Если бы исполнились любые три твоих желания, что бы ты загадала?

– Быть с мамой, жить в хорошем доме и никогда не голодать.

Видимо, этого было достаточно, потому что больше с доктором Вольфи я не встречалась.

Церемонии чопорных адвентистов разительно отличались от мессы в католической церкви Воскресения Христова, где у входа красовалась неоновая вывеска с распятием. Зайдя внутрь, мы опускали пальцы в чашу со святой водой и осеняли себя крестным знамением. Я никак не могла запомнить, какого плеча касаться сначала. Когда мы подошли к церковной скамье, Мадлен подсказала:

– Лоб, сердце, левое плечо, правое, ладони сложить.

Мы то садились, то вставали, то преклоняли колени на подбитую бархатом подножку, и так без конца. Вскоре я выучила «Аве Мария» наизусть. Вообще же мне было скучно, и я думала о своем. Я всматривалась в окаменелые глаза Девы Марии и пыталась понять, какую тайну она хочет мне раскрыть. Когда Дева Мария родила Христа, ей не было и восемнадцати, как моей маме; выходит, мама не такая уж и неправильная. Мою представительницу тоже зовут Мария – Мэри. Может, она послана мне свыше, и у Бога действительно есть предназначение для меня, как считает миссис Меррит.

Я спросила Кайли, подругу Мадлен, почему одни люди ходят в церковь по субботам, а другие – по воскресеньям.

– И те, и другие празднуют день Господень, только по-разному.

– Разве не лучше было бы, чтобы бы все ходили в одну церковь?

– Ты станешь либо президентом, либо террористом, когда вырастешь, – рассмеялась Кайли.

На рождественские каникулы приехала Мерседес, а также дальние родственники Чавесов. С тех пор, как я уехала из Южной Каролины, мне никогда не доставалось столько подарков. Но в этой горе коробочек и коробок не было ничего от мамы. Чавесы подарили мне долгожданную игрушечную пиццерию, однако праздничная суета вокруг елки меня не радовала. Чавесы болтали по-испански, иногда нарочно, чтобы я не поняла, о чем речь. Они отмечали дни своих святых покровителей, но не вспоминали о важных событиях из моей жизни. Они могли часами загорать, отчего их смуглая кожа приобретала глубокий бронзовый оттенок, тогда как я покрывалась веснушками или получала солнечный ожог. Они обнимались при встрече или расставании, но, зная, что я этого не люблю, обходили меня стороной. Я была изгоем – другой расы, другой религии, другой культуры и другой крови.

Тем не менее Мадлен из кожи вон лезла, чтобы мне угодить. Она знала, что я ненавижу «Страну Жевунов», и, если ее курсы заканчивались раньше, забирала меня из школы домой, не дожидаясь, пока миссис Чавес освободится с работы. В сезон клубники Мадлен никогда не проходила мимо торговой палатки с фруктами, не купив мне корзинку сочных ягод.

Я сидела на табурете, уплетая клубнику, когда зазвонил телефон.

– О, добрый день, – ответила миссис Чавес певучим голосом, которым обычно общалась со своими постоянными клиентками, и повернулась ко мне: – Эшли, одна приемная мама, у которой ты раньше жила, приглашает тебя в гости на выходные. Поедешь?

Должно быть, Мерриты, решила я, а так как в последний раз я видела Люка на Рождество, то ответила:

– Ну, ладно.

– Эшли обязательно приедет, миссис Шпиц, – сказала в трубку миссис Чавес.

Я замотала головой что было сил и одними губами проговорила: «Ни за что!», однако миссис Чавес не обратила внимания.

– Ладно, пусть Майлз за ней утром заедет.

– Это та самая злющая тетка, которая нас обижала!

– Она была очень любезна и сказала, что ее дочка очень скучает по тебе.

– Никуда я не поеду!

– По-моему, у нее живет твой брат.

– А вот и нет! Люк у Мерритов.

– Его забрали у них после Рождества.

– Мэри Миллер не за что не допустит, чтобы он вернулся к Шпицам!

В кухню вошла Мадлен.

– Что тут такое, мам?

– Эшли приглашают в гости в одну из приемных семей, где она раньше жила, – сказала с ехидной улыбочкой миссис Чавес. – Может, пока ее не будет, смотаемся в «Диснейленд»?

Я убежала к себе в комнату и хлопнула дверью. Так вот как они собрались избавиться от меня! Уезжать так уезжать – в первый раз, что ли? – но отправить меня к этой ведьме, которая в моих кошмарных снах пекла пироги из приемных детей?

Утром миссис Чавес протянула мне спортивную сумку Марио.

– Ну вот, то, что нужно для ночевки.

Только переночевать! Я вздохнула с облегчением и бросила в сумку самую поношенную одежду, на случай, если Шпицы вдруг захотят ее отобрать.

Мистер Феррис пытался завести разговор; я не отвечала, только смотрела на него исподлобья. Тут мне пришло в голову: вдруг удастся забрать своих кукол, радиоприемник и «Чудо-печку»? За окном замелькали знакомые места: как будто начинался фильм ужасов, давно виденный, но оттого не менее жуткий. Почтовый ящик Шпицев весь зарос темно-зеленым мхом. Деревья, окутанные бородами испанского лишайника, казались еще страшнее, колючие заросли – гуще, а стебли ползучих кустарников – еще запутаннее. Дом выглядел еще более зловещим, а дворик для игр превратился в вонючее болото. В нос ударил резкий запах навоза. Я вернулась в ад.

– Увидимся в воскресенье, – добродушно попрощался мистер Феррис.

Как только я вышла из машины, он тут же тронулся. Хорошо еще, что я не бросила свою сумку в багажник, а то он бы так и уехал с ней.

Глубоко вздохнув, я поднялась по бетонным ступенькам и постучала в покосившуюся дверь. Миссис Шпиц, вытянув шею, посмотрела поверх моей головы.

– А что, Майлз уже уехал? – спросила она сладким голосом, которым она очаровывала кураторов.

– Да, мэм, – робко ответила я.

– Жаль. А я испекла ему угощение. – Миссис Шпиц вышла на крыльцо. – Эшли, я хочу спросить тебя кое о чем.

Несмотря на вкрадчивые интонации в голосе, взгляд миссис Шпиц был холодным, как сталь.

– Помнишь, какие гадости ты наговорила про нас? Ты ведь все выдумала, правда?

Я сжалась и лихорадочно искала, на чем остановить взгляд, но в глазах помутнело. Сердце тяжело и гулко стучало. С тех пор, как я уехала из этого ужасного дома, мне никогда не было так страшно. Неужели в доме сидит очередной инспектор и ждет, что я начну путаться в своих словах? Даже если в доме никого нет, я пробуду здесь целых два дня, и миссис Шпиц сможет делать со мной, что ей вздумается. Но извиняться вслух за то, чего я не делала, – ну уж нет. Я уставилась в пол и молча кивнула.

– Я так и думала. Ну что ж, заходи, располагайся. Будет как в старые добрые времена.

Внутри дома ничего не изменилось за год, разве что захламленные комнаты теперь казались меньше. В воздухе стоял запах размокших сигарет и мочи. В углах комнаты, словно ключевой элемент декора, стояли провинившиеся дети, повернувшись лицом к стене. Мистер Шпиц курил, развалившись в кресле перед телевизором.

В комнату, как тень, вошла Дарла.

– Привет, – сказала она. Черты ее лица стали еще прозрачнее, волосы истончились.

– Хотите молока с печеньем, девочки? – спросила миссис Шпиц.

Это было так неожиданно, что я растерялась. Должно быть, она решила меня задобрить, чтобы я рассказала соцработникам про «теплый прием». Дарла, еще более пугливая, чем обычно, поначалу не решалась сесть за стол, но через минуту мы уже вместе уплетали печенье.

Я оглянулась. Помимо Люси и Клэр, стоявших в углу, в комнате был Тоби, брат Дарлы.

– А где Люк? – спросила я.

– Твоя опекунша забрала его отсюда в какой-то дрянной приют, – проскрипела в ответ миссис Шпиц.

– В Лейк-Магдалин? – вырвалось у меня. Ведь в том осином гнезде Люка просто-напросто затравят.

– Об этом мне не доложили, – поджала губы миссис Шпиц и ушла смотреть телевизор.

Я протянула Дарле свое печенье, и она благодарно улыбнулась.

– Там, где я теперь живу, меня не наказывают, – похвасталась я.

– Везет тебе, – пробормотала Дарла.

Миссис Шпиц выпрыгнула из кресла, словно ее ужалила змея.

– Не забывай, Дарла, ты теперь моя, и я могу отшлепать тебя, когда захочу.

– Да, мэм, – прошептала Дарла. Ее лицо сморщилось от паники, и она стала похожа на испуганную старушку, а не девочку десяти лет.

– Отведи Эшли в новую спальню, – приказала миссис Шпиц. – А мне надо присмотреть за этими негодниками.

И она звонко шлепнула стоящего в углу ребенка. Он дернулся и вновь повернулся лицом к стене.

Перекинув сумку Марио через плечо, я поплелась по коридору туда, где была спальня для девочек, но Дарла махнула рукой в другую сторону. Через раздвижные стеклянные двери мы прошли в сарай, где раньше хранилась наша одежда. Теперь его переоборудовали в спальню. Все те же простыни с русалочкой: интересно, когда их стирали в последний раз. Дарла предложила мне спать на верхней полке ее двухъярусной кровати.

– Только убрали ограждения, – предупредила она. – Здесь все изменилось, потому что нас усыновили.

– Надеюсь, они не захотят усыновить и меня! – ляпнула я.

После ужина – вполне сносных спагетти и фруктового салата – я надела пижаму и стала искать свою зубную щетку, которую вроде бы положила в один из боковых карманов сумки. Щетку я не нашла, зато нашарила маленький шуршащий квадратик. Внутри лежала свернутая в колечко прозрачная резинка, скользкая на ощупь.

– Смотри, что у меня, – подозвала я Дарлу.

– Давай откроем, – хихикнула она.

Я разорвала пакетик.

– Фу! В чем это ее вымазали?

– Это для мальчишек! – охнула Дарла. – Не надо было открывать!

– Ты же сама предложила!

– Лучше спрячь, – предостерегла Дарла.

– За правду никогда не побьют, – вспомнила я слова миссис Меррит.

Я направилась к дому, а Дарла притаилась в тени сарая.

– Мэм, – громко позвала я миссис Шпиц, отвлекая ее от телевизора. – Я нашла чужую вещь и случайно ее открыла.

И я протянула ей прозрачную тряпочку.

– Где ты нашла презерватив? – набросилась на меня миссис Шпиц, и ее глаза чуть не вылезли из орбит.

Презерватив! Я слышала это слово от девчонок из Лейк-Магдалин, но никогда не видела, как он выглядит. Стараясь смотреть на миссис Шпиц в упор, чтобы заставить ее поверить мне, я продолжала:

– Нашла в своей сумке и хотела посмотреть, что это такое.

– Если это чужое, зачем ты открыла? – Она заметила стоящую в дверях Дарлу. – Дарла, это не твоих рук дело?

– Нет, мне Эшли показала, – дрогнувшим голосом ответила Дарла.

– Ты ничуть не изменилась, Эшли Родс, – вздохнула миссис Шпиц, покачав головой, словно списывая меня в расход. – Выбрось эту дрянь в мусорное ведро и ложись спать. Если услышу хоть слово, будете спать в разных комнатах.

Я только вздохнула с облегчением. Чем раньше я усну, тем скорее наступит воскресенье, и я уеду. Я почти совсем не сердилась на Дарлу, которая сама же подговорила меня открыть пакетик, а потом соврала, чтобы ей не влетело. Она хотела выжить.

Когда приехал мистер Феррис, презерватив лежал на столе в прозрачном пакете. Миссис Шпиц помахала им, как уликой, перед носом у куратора.

– Она специально его привезла! – с гримасой отвращения заявила миссис Шпиц. – И показывала всем, даже малышам, как им пользуются! Девочке нужна помощь! – В ее голосе зазвучали фальшивые обеспокоенные нотки. – Знаете, что она мне заявила, как только приехала? «Простите, что я плела про вас невесть что», вот как она сказала. А потом бросила эту дрянь прямо мне в лицо!

Мистер Феррис негодующе посмотрел на меня и велел садиться в машину.

Я молча прошмыгнула мимо него и забралась на сиденье. Внутри пахло плесенью. Пока мистер Феррис заводил мотор, я бросила последний взгляд на сарай, где, как я точно знала, все еще лежали мои игрушки.

Почти всю дорогу мы ехали молча.

– Эшли, – наконец сурово сказал мистер Феррис, – самое важное качество в человеке – это честность. Обманщиков никто не любит. Отсюда все твои неприятности.

– А где Люк? – спросила я.

– В «Доме Джошуа».

– Это приемная семья?

– Нет, это приют.

– Когда я его увижу?

– Может, на следующей неделе. Я поговорю.

Бедняжка Люки, подумала я. Впрочем, теперь у него есть Мэри Миллер, которая не даст его в обиду.

Когда я вернулась из логова Шпицев домой, я спросила Мадлен, что она привезла мне из «Диснейленда».

– Мы никуда не ездили, – улыбнулась Мадлен. – Просто разыграли тебя, вот и все.

Весной Чавесы взяли на воспитание девочку по имени Вивиан, чуть младше меня. Ее кроватку поставили в хозяйской спальне. Миссис Чавес упомянула, что Вивиан «осталась без попечения родителей», значит, ее можно удочерить. Словно речь шла о котенке, которого отдают даром. Мэри Миллер говорила, что и меня могут удочерить. Но вот, например, Шпицы удочерили Дарлу и теперь могут безнаказанно издеваться над ней. Такой участи я не хочу. И все же, когда миссис Чавес сказала, что темнокожая Вивиан наверняка приживется у них, меня взяла зависть. Я-то, со своей светлой кожей и веснушками, была совсем другая. Ни Чавесы, ни кто-либо другой никогда не удочерит меня, как бы мне этого ни хотелось.

Когда Мэри Миллер подняла документы, выяснилось, что вопрос о нашем статусе годами стоял на месте, в нарушение всех законов, согласно которым дети должны либо воссоединиться с родителями, либо перейти в другую постоянную семью. Сначала Мэри занялась бумагами Люка, чтобы представить его на усыновление, а затем определила на государственное обеспечение меня. Она быстро разобралась с правами моего несуществующего отца, но мама упорно не хотела от меня отказываться. Мэри, подозревая, что мама по-прежнему употребляет наркотики, убедила судью отказать маме в свиданиях со мной. Впрочем, если в маминых анализах ничего не найдут, ей все еще могли разрешить меня забрать.

На финальное слушание дела в суде мама принесла свидетельство о прохождении курса реабилитации. Однако Мэри Миллер, заподозрив неладное, попросила судью назначить маме тест. Должно быть, мама поспешила отпраздновать окончание реабилитации и наперед знала про положительный результат. Как бы там ни было, она не стала проходить тест и подписала отказ от родительских прав. В распоряжении за подписью судьи Винсент Э. Джилио значилось: «Действуя исключительно в интересах данного ребенка, суд постановляет лишить Лорейн Родс родительских прав», а еще – что «ребенок помещается на полное государственное обеспечение с последующей передачей на удочерение».

Всякий раз, как я пыталась заговорить о маме, миссис Чавес отводила взгляд. Никто из кураторов не отвечал мне, когда я снова увижусь с мамой. Мэри Миллер, возможно, считала, что я не готова узнать правду, и была права. Тем не менее я понимала: что-то произошло. Что-то изменилось, и я это чувствовала. Пока судебное решение еще не вступило в силу, оставался шанс, что события примут другой оборот и я снова буду маминым солнышком. Пока судья не подписал бумаги, все можно было повернуть вспять. Но одним росчерком меня сделали сиротой. Без родителей и каких-либо осязаемых перспектив.