Забастовки. — Изобретатель Братолюбов и г-жа Брасова. — Письмо Горемыкину. — Фрейлина М. А. Васильчикова.

Положение в стране ухудшилось. Спекуляция, взятки, бешеное обогащение ловких людей, все это достигало неимоверных размеров. Одновременно возрастала дороговизна в городах вследствие неорганизованности подвоза, а на заводах, работавших на оборону, начались забастовки, сопровождавшиеся арестами и чаще всего тех рабочих, которые стояли за порядок и были против прекращения работ.

С несколькими членами Думы я отправился на Путиловский завод, чтобы ознакомиться с выполнением заказов и попытаться переговорить с рабочими. Рабочие отнеслись к нам с большим вниманием, говорили откровенно и уверяли, что забастовка вовсе не политическая, а вызвана несоответствием платы с возрастанием цен на предмету первой необходимости. После переговоров с администрацией справедливые требования рабочих были удовлетворены, но как нарочно вскоре затем были арестованы именно те рабочие, которые особенно много говорили со мной и с депутатами. Аресты вызвали новые волнения, и только после энергичных настояний рабочие были освобождены.

Приблизительно в декабре того же года всплыла история с Братолюбовым. Этот Братолюбов явился к великому князю Михаилу Александровичу и объявил ему, что он изобрел особые аппараты для выбрасывания горючей жидкости на большие расстояния. Для осуществления изобретения ему были нужны станки, которые якобы следовало выписать из Америки. На этот предмет изобретатель просил не более, как одиннадцать миллионов долларов, что составляло тогда около тридцати миллионов рублей. Заручившись протекцией супруги великого князя г-жи Брасовой, Братолюбов сумел повлиять на Михаила Александровича, тот поехал к государю, а государь подписал рескрипт на имя великого князя, разрешая этим рескриптом Братолюбову брать из Государственного банка деньги по мере надобности.

По желанию великого князя была устроена проба этих аппаратов. Результаты получились самые отрицательные: горючая жидкость на большие расстояния не выбрасывалась, но зато получили смертельные ожоги пять человек солдат, приставленных к аппарату. Помощник военного министра Лукомский доложил об этой истории Поливанову. Поливанов поскакал к великому князю и объяснил ему, что все ассигновки на военные заказы должны проходить через Особое Совещание и военного министра. Великий князь признал свою ошибку, искренно извинялся, и тотчас поехал к государю, после чего были приняты меры, чтобы Братолюбову не выдавались деньги. Оказалось, однако, что смелый изобретатель уже успел побывать в банке, а когда там усомнились в правильности его требования, он показал фотографии с рескрипта на имя великого князя Михаила Александровича. В банке ему выдали около двух миллионов рублей. Впоследствии выяснилось, что за спиной Братолюбова стояла целая шайка аферистов, стремившихся поживиться на государственный счет. Братолюбов был разоблачен, но зато Лукомского скоро отставили от должности помощника военного министра. Передавали, что отставка Лукомского находится в прямой связи с делом Братолюбова.

В начале декабря в Петроград приехал председатель земского союза князь Львов. Он посетил меня и до трех часов ночи сидел и рассказывал о том, что настроения в Москве становятся совершенно революционными: самые благонамеренные люди открыто говорят о развале власти и, не стесняясь, упрекают во всем царя и царицу.

Как-раз в это время был удален с фронта и остался не у дел генерал Рузский: никто не верил в его болезнь, и все были убеждены, что он обязан опалой немецкой партии, которой не нравились его строгости в Прибалтийском крае. На место Рузского был назначен Плеве.

Общее негодование на наши непорядки обрушивалось на Горемыкина, которого считали главным виновником разрухи и который на все обращения к нему по поводу войны неизменно отвечал: «Война меня не касается, это дело военного министра». На выражение общественного негодования Горемыкин оставался совершенно равнодушным.

Все просьбы и убеждения, обращенные к государю об удалении Горемыкина, оставались безрезультатными. После беседы с князем Львовым и под влиянием рассказов в заседании Особого Совещания о вопиющих безобразиях в тылу, я решил написать лично Горемыкину. Я писал тут же в заседании Особого Совещания. Вот это письмо:

«Милостивый государь, Иван Логинович. Пишу вам под свежим впечатлением тех сведений и данных, которые обнаружились в только-что происходившем заседании Особого Совещания по обороне и касаются катастрофического положения вопроса о перевозках по железным дорогам. Этот вопрос был поднят еще в Особом Совещании первого созыва, ему посвящены работы особой комиссии, но дальше разговоров, справок и вычислений дело не пошло, и катастрофа, которая тогда предвиделась, ныне наступила.

«Подробности о положении заводов, работающих на оборону, которые должны при создавшихся условиях остановиться, а также соображения о надвигающемся голоде населения в Петрограде и в Москве и возможных в связи с этим беспорядках, — несомненно уже сообщены вам председателем Особого Совещания. Мне как всем членам Совещания, стало ясным, что отечество наше верными шагами идет к пропасти, благодаря полной апатии правительственной власти, которая не принимает никаких действительных и решительных мер к устранению грядущих грозных событий. Я считаю, что Совет министров, председательствуемый вами, обязан безотлагательно проявить ту заботливость о судьбе России, которая является его государственным долгом. Члены Особого Совещания по обороне предвидели все случившееся ныне еще полгода назад, и вы, Иван Логинович, не можете отрицать, что обо всем этом я лично неоднократно ставил вас в известность, в ответ на что слышал, однако, одно и то же уверение, что это не ваше дело и что вы в дела войны вмешиваться не можете.

«Ныне такие ответы уже несвоевременны. Приближается роковая развязка войны, а в тылу нашей доблестной и многострадальной армии растет общее расстройство всех проявлений народной жизни и удовлетворения первейших потребностей страны. Бездеятельностью власти угнетается победный дух народа и вера его в свои силы.

«Ваш первейший долг немедленно, не теряя минуты, проявить, наконец, всю полноту забот об устранении препятствий, мешающих достижению победы. Мы, члены Гос. Думы, имеем только совещательный голос, не можем принять на себя ответственность за неизбежную катастрофу, о чем я и заявляю вам категорически.

«Если Совет министров не примет, наконец, тех мер, которые возможны и которые спасли бы родину от позора и унижения, то ответственность падает на вас. Если вы, Иван Логинович, не чувствуете в себе сил нести это тяжелое бремя и не используете все имеющиеся средства, чтобы помочь стране выйти на стезю победы, — то имейте мужество в этом сознаться и уступить место более молодым силам.

«Настал решительный момент. Надвигаются грозные события, чреватые гибельными последствиями для чести и достоинства России. Не медлите, горячо прошу вас: отечество в опасности».

Письмо это я предварительно прочитал членам Думы, они одобрили его, и оно было послано. Кто-то из членов Думы без моего ведома переписал это письмо. Оно стало ходить по рукам, и об этом мне сообщили потом с разных сторон. Получив письмо, Горемыкин прочитал его в Совете министров, возмущался «резким тоном» и заявил, что он доведет об этом до сведения государя императора.

После получения награды я испросил аудиенцию, но государь ответил, что он едет на южный фронт и примет меня через три недели. Это было в конце декабря. Бюджетная комиссия уже закончила работу, и депутаты настаивали на скорейшем созыве Думы. Не взирая на приближение праздника Рождества, я отправил доклад об окончании работ комиссии и вновь просил принять меня. Ходатайство было удовлетворено. На приеме я поблагодарил государя за награду, убеждал немедленно созвать Думу, передал об удручающем впечатлении от происходившего перед тем съезда правых и, не желая, чтобы были какие кривотолки, показал отправленное Горемыкину письмо.

Никаких определенных ответов я не получил.

Ко всем волновавшим народ событиям в то время присоединились еще упорные слухи, что Германия предлагает нам сепаратный мир и что с ней негласно начали вести переговоры. Это тем более могло показаться правдоподобным, что еще в начале сентября я получил из Австрии от М. А. Васильчиковой очень странное письмо, в котором она старалась убедить меня способствовать миру между воюющими странами. Письмо было достаточно неправильно написано по-русски и производило впечатление, что оно переведено с немецкого. На конверте не было ни марки, ни почтового штемпеля. Принес его какой-то неизвестный господин. Оказалось, что такие же письма были отправлены государю, великой княгине Марии Павловне, в. к. Елизавете Федоровне. А. Д. Самарину, князю А. М. Голицыну и министру Сазонову — всего в семи экземплярах. Я тотчас же переслал письмо Сазонову, министр сообщил, что и он получил такое же письмо и государь также, и советовал письмо бросить в корзину, заметив, что он тот же совет дал и государю.

Я не мог спросить Сазонова, как он терпит, чтобы Васильчикова сохраняла придворное звание (она была фрейлиной государынь императриц).

Ко всеобщему изумлению М. А. Васильчикова в декабре появилась в Петрограде. Ее встречал специальный посланный в Торнео, на границе, и в «Астории» для нее были приготовлены комнаты. Это рассказывал Сазонов, прибавивший, что, по его мнению, распоряжение было сделано из Царского. Все знакомые Васильчиковой отворачивались от нее, не желая ее принимать, зато в Царское она ездила, была принята, что тщательно скрывалось. Когда вопрос о сепаратном мире в связи с ходившими слухами был поднят в бюджетной комиссии, министр внутренних дел Хвостов заявил, что, действительно, кем-то эти слухи распространяются, что подобный вопрос не поднимался в правительственных кругах и что если бы это случилось — он ни на минуту не остался бы у власти. После этого я счел нужным огласить в заседании письмо Васильчиковой и сообщил, что она находится в Петрограде. Хвостов, сильно смущенный, должен был сознаться, что она действительно жила в Петрограде, но уже выслана. После заседания частным образом Хвостов рассказал, что на следующий день после своего появления Васильчикова ездила в Царское Село (к кому, он не упомянул) и что он лично делал у нее в «Астории» обыск и в числе отобранных бумаг нашел письмо к ней Франца-Иосифа и сведения, говорившие, что она была в Потсдаме у Вильгельма, получила наставления от Бетмана-Гольвега, как действовать в Петрограде, а перед тем гостила целый месяц у принца Гессенского и привезла от него письмо обеим сестрам — императрице и в. к. Елизавете Федоровне. Великая княгиня вернула письмо, не распечатывая. Это передавала гофмейстерина ее двора графиня Олсуфьева.

Государь, как рассказывали, был очень недоволен появлением Васильчиковой и велел выслать ее в Сольвычегодск. Однако, Васильчикова преспокойно проживала в имении своей сестры Милорадович в Черниговской губернии.