Но теперь острие копья указывало не на него. Оно было направлено вниз, на площадь перед стенами дворца, где кипела кровавая битва. То, что увидел Элоф, ему не понравилось; основная схватка происходила за пределами дворца, и это означало, что приступ был отражен. Он видел Керморвана, собирающего свое рассредоточенное воинство для очередной атаки на стену щитов, возглавляемую великаном в блестящих доспехах, но повсюду вокруг места главного боя вспыхивали мелкие стычки, где группы воинов подавались то в одну, то в другую сторону, охваченные безумием схватки.

Атакующие устремились вперед; стена щитов раскололась в центре, где Керморван возглавлял атаку, но Брион немедленно оказался там, и его громадный топор принялся прорубать ужасные бреши в рядах противника. Фланги эквешского строя выстояли, и теперь начинали выдвигаться вперед по площади, чтобы окружить передовой отряд горожан. Керморван поспешно отступил, пытаясь при этом снова перестроить своих людей.

Так не могло долго продолжаться. Даже Элоф, не искушенный в делах войны, хорошо это понимал. В конце концов железная дисциплина эквешцев будет решающим фактором… но оставалась еще фанатичная энергия, которую им придавала Кара, как он сам мог бы придавать силу и цельность творением своего кузнечного мастерства. С каждым мгновением резня становилась все более ожесточенной. Элоф знал, что у него нет выбора. Он посмотрел на стройную фигуру, темную на фоне серых утренних сумерек, тяжело сглотнул и потянулся за своим молотом. Но молот остался лежать где-то внизу, под обломками рухнувшей лестницы. Что ж, тем хуже… Он поднял Гортауэр и рванулся вперед.

Кара ощутила его присутствие в момент прыжка и обернулась с нечеловеческой скоростью. Элоф целился в копье, но появившийся неведомо откуда щит принял удар на себя. Он наполовину ожидал, что черный клинок разобьется об эту чародейскую защиту, словно кусок обсидиана, однако щит раскололся надвое, соскользнул вниз и с глухим стуком перевалился через балюстраду. Выбитая из равновесия Кара неловко отступила на полшага по галерее, и Элоф бросился к ней. Рука, державшая копье, напряглась для удара. Тогда он выпустил из рук Гортауэр, обеими руками схватил ее запястье и прижал к краю балюстрады.

— Кара! — выдохнул он. — Это я, Элоф! Прекрати это, Кара, останови убийство!

Фигура, облаченная в кольчугу, рванулась в сторону, и ему понадобилось напрячь все силы, чтобы удержать ее.

— Лоухи больше не принуждает тебя! Я прогнал ее, она ранена и бежала отсюда! Если ты на самом деле… пожалуйста, Кара!

Ее пальцы разжались. Элоф подхватил копье и уже был готов отбросить его в сторону, когда она вдруг опрокинулась на спину, уперлась ногами ему в живот и мощным толчком отправила его на покатый склон крыши. Копье вылетело из его руки и со стуком покатилось по свинцовому настилу. Кара вскочила на ноги. Она могла проскользнуть мимо него и снова взять копье…

Но она лишь хромала, ковыляя мелкими шажками из-за серебряных кандалов на лодыжках, и копье укатилось во тьму. С пронзительным криком Кара как будто упала вперед; широкий плащ развернулся в стороны, удерживаемый раскинутыми руками. Но теперь это были уже не руки, а широкие черные крылья — огромный лебедь закружился в воздухе, спускаясь вслед за копьем.

Что теперь? Кому она будет служить после того, как вернет свое оружие? Элоф обеими руками схватился за шлем. Он был в ужасе, но иного выхода не было. Если носящий его подумает о форме, то шлем скрывает его собственный облик…

Крылья, о которых он подумал, тоже были черными, но еще более широкими. По его телу пробежала крупная, почти болезненная дрожь, перед глазами снова сгустилась тьма, а когда зрение прояснилось, он уже парил вместе с ветром. Это было похоже на стремительную скачку с плащом, развевающимся за спиной, но теперь плащ был частью его существа, а скакуном — переплетения воздушных потоков. Как часто он видел огромных кондоров, паривших на головокружительной высоте, и страстно завидовал их свободе и безмятежности! Теперь небо принадлежало ему, и он упивался этим ощущением, на мгновение забыв все человеческие заботы. Но потом внизу над гаванью он увидел черного лебедя, кружившего с блестящим копьем, крепко стиснутым в лапах. С радостным криком он выпустил вперед собственные когтистые лапы, сложил крылья и спикировал на нее.

Она явно не ожидала нападения и ничего не видела, пока его тень не накрыла ее. Его хищные когти сгребли копье за древко и вырвали из ее лап, затем впились в основание лебединого крыла и неудержимо повлекли ее вниз. Сражаясь, они падали как единое целое, а копье стремительно уменьшалось и поблескивало, пока не исчезло со слабым всплеском в темных водах гавани. Крыло, сжатое в его когтях, судорожно дернулось и внезапно изменило свой облик. Что-то узкое и лоснящееся выскользнуло из его хватки и скользнуло в воду. Он был так поражен, что не успел замедлить свой полет; вода устремилась ему навстречу, серая, как камень, и лишь немногим менее твердая. В последнее паническое мгновение в его сознании возник образ, и он снова испытал приступ конвульсивной дрожи, словно жидкий огонь вдруг заструился в его жилах.

Зеленый сумрак распахнулся перед его глазами, и он увидел гладкий бок существа, нырнувшего вниз и теперь удалявшегося от него. Но его собственное тело теперь было длинным и гибким, и он устремился в погоню, выпуская из ноздрей струйки воздушных пузырьков. Эта форма была для него более естественной, более близкой по размеру; она вызывала воспоминания о том, как он сидел на прибрежных валунах в своем родном городке и наблюдал за играми морских выдр, нырявших и охотившихся на отмелях. Как выдры находили раковины, так и его глаза нашли копье — яркую точку на мглистом дне. Но над ним промелькнул силуэт, более крупный, чем тот, который вырвался из его когтей, подхватил копье и умчался со скоростью, недоступной даже для него. Силуэт был сам похож на копье или скорее на широкую головку арбалетного болта. Однако он не сомневался, что это Кара; ее бока блестели от крошечных пузырьков воздуха в шерсти точно так же, как кольчуга, которую она носила. Странно, что внешность могла сохраняться подобным образом — могла ли она сама узнать его в этом длинном туловище с притупленной округлой головой? Но он должен был остановить ее; она слишком быстро направлялась к поверхности воды. Он снова мысленно вернулся к дням своего детства и увидел стремительные силуэты, нарисованные черным и белым цветом на стенах городской ратуши…

На этот раз превращение причинило ему только боль и не доставило никакого удовольствия: оно было самым трудным из всех. Его мышцы свело судорогой, спина выгнулась, а в следующее мгновение он вдруг оказался на поверхности. Дыхание с шумом вырвалось из него под шум струящейся воды и с взрывчатой силой устремилось обратно как раз перед тем, как он нырнул вниз. Его зрение притупилось, но он по-прежнему мог видеть перед собой смутные очертания той, что убегала от него. Он заработал мощным хвостом, взбурлив воду фонтаном позади, и увидел, как выдра вынырнула на поверхность прямо перед ним. Кара тоже увидела его, изогнулась от ужаса и забила хвостом и задними лапами, между которыми блеснуло серебро. Она направлялась к отмели, но в этом облике у нее было не больше шансов оторваться от него, чем у человека — убежать от горного обвала. Он еще энергичнее устремился вперед, охваченный предвкушением близкого торжества, и обрушился на свою добычу. Его челюсти, усаженные острыми зубами, сомкнулись на древке копья и вырвали его; он ощутил, как оно гнется и трескается под их неодолимым нажимом и наконец переламывается пополам. Он выплюнул обломки и увидел, как они медленно опускаются на дно. Внезапно перед его глазами промелькнула тень — широкие черные крылья, — и он мощным рывком поднялся из воды в попытке ухватить ее на взлете, но лебедь уже кружил в воздухе, и он неуклюже шлепнулся обратно.

Теперь он даже не думал. Огненная судорога пробежала по его телу, и вот он уже оторвался от водной поверхности на собственных лебединых крыльях и заскользил к ней в прохладном утреннем воздухе. Поймет ли она? Поверит ли? Разными путями мы пришли к одной цели; то, что в твоей природе, я сделал своим благодаря моему мастерству. Мы с тобой похожи, ты и я!

Она могла улететь к морю — на север или даже на запад, в бескрайние просторы океана, но он оттеснил ее к берегу и обратно, к крыше дворца, откуда началась погоня. Она могла бороться и дальше — возвращалась ли она теперь по собственной воле или хотела снова перехитрить его? Они летели среди статуй, совсем близко друг за другом, и ветер холодил его влажные перья. Приземление было слишком быстрым: они неуклюже столкнулись и разлетелись в стороны. Но теперь Элоф уже был собой, запыхавшимся и ошеломленным, распластавшимся на крыше в нескольких шагах от Кары. Гортауэр лежал у кончиков его пальцев, как будто он просто упал на бегу и не испытал никаких странных и удивительных превращений. Но он чувствовал жжение от морской соли, высыхавшей на лице, а в небе уже разгорался новый рассвет.

Снизу все еще доносились звуки битвы. Охваченный гнетущим предчувствием, Элоф добрался до балюстрады и привалился к ней, ухватившись рукой для опоры за чью-то древнюю скульптурную мантию. Но когда он увидел, что происходит внизу, его сердце наполнилось ликованием, хотя площадь по-прежнему была местом кровавой резни. На его глазах дружный натиск горожан проломил эквешскую стену щитов с криком, похожим на рев штормового моря, и теперь как море растекался через нее и за ней. Раскрашенные щиты опрокидывались и исчезали под ногами атакующих. За какие-то мгновения черные ряды эквешцев растворились и были обращены в ничто гневной силой людей, наконец почувствовавших вкус свободы, когда их поработители утратили поддержку, на которую они опирались до сих пор. Эквешцы оставались храбрыми воинами, но теперь они знали, что преданы всеми, кому они служили. Из сомкнутого строя, управляемого железной дисциплиной, они превратились в разрозненную массу бойцов, сражавшихся лишь для того, чтобы вырваться с площади, и мало-помалу разбегавшихся по окрестным улочкам. Лишь вокруг Бриона Брайхирна, последнего символа своей веры и власти, они давали твердый отпор нападавшим и изо всех сил старались отдалить свой рок, приближавшийся со всех сторон.

Доспехи Бриона холодно сияли в сером утреннем свете, блестящие, как частица самого Льда, а удары его тяжелого боевого топора валили безрассудных смельчаков, бросавших вызов ему самому и всему, что он олицетворял. Но в самый центр этой несгибаемой когорты их враги ударили так же, как стрела бьет в мишень, и на острие этой стрелы находились трое бойцов, перед которыми не мог устоять никто из эквешцев. Последний узел был разрублен и обрывки разлетелись во все стороны. Обезумевшие от отчаяния эквешцы прыгали с площади на нижние террасы, где становились легкой добычей горожан, или продолжали сопротивление, выкрикивая бессмысленные устрашающие кличи. А на открытом участке на ступенях лестницы Керморван с Брионом наконец сошлись лицом к лицу и исполнили свое общее желание.

Хотя оба устали, они сражались как свежие и молодые бойцы. Топор на длинной рукояти со свистом рассекал воздух перед Керморваном, вынуждая его постоянно уворачиваться с риском поскользнуться на стертых каменных ступенях. Но меч в руке Керморвана был подобен лучу света, вонзавшемуся в промежутки между размашистыми ударами Бриона с такой скоростью, что тот был вынужден парировать выпады рукоятью топора, окованной стальными кольцами. При каждом таком столкновении вылетали снопы искр, но Элоф хорошо знал силу серо-золотистого клинка и руки, державшей его, поэтому догадывался, что может произойти в ближайшее время. Видимо, Брион тоже догадывался об этом; при очередном выпаде Керморвана он с поразительным проворством изменил направление собственного удара и позволил инерции движения развернуть свой массивный корпус почти на полный оборот. Керморван потерял равновесие и упал на одно колено на нижней ступеньке за мгновение перед тем, как Брион обрушил топор на незащищенную шею Керморвана. Тот не мог уклониться от этого ужасного рубящего удара — вместо этого он распластался под лезвием топора, у самых ног Бриона. Топор просвистел над его головой, а он вскочил одним пружинистым движением. Стальное лезвие врезалось в камень и разлетелось вдребезги; Брион тяжело перевалился через плечи поднимающегося Керморвана и рухнул на обломки своего оружия. Серый клинок блеснул в первых лучах восходящего солнца, опустился на блестящий нагрудник доспеха и разрубил его с пронзительным металлическим скрежетом, похожим на предсмертный вопль умирающего чудовища. Брион содрогнулся всем телом. Его конечности судорожно дернулись от этого тяжкого удара, и цепь на эмблеме его нагрудника наконец распалась на самом деле. Керморван рывком выдернул меч, не обращая внимания на своего противника, который перекатился на спину как бы в предсмертной агонии. В наступившей тишине Элоф услышал клокочущее дыхание поверженного воина; губы Бриона шевелились, но он не мог разобрать слов. Внезапно Брион сложился пополам, подтянув ноги к подбородку, и в его вытянутой руке появился широкий кинжал, вынутый из ножен на поясе. Последним усилием он встал на колени и взмахнул кинжалом, целясь Керморвану в живот. Меч Керморвана снова опустился вниз и поразил Бриона точно в сочленение между стальным воротником и наплечником доспехов. Тот упал на ступени головой вниз. Обильный поток крови залил его спутанную бороду и собрался в большую лужу у подножия лестницы. Больше он не двигался.

Оглушительный гром приветственных кличей грянул со всех сторон площади, и толпа горожан хлынула вперед. Керморван медленно опустился на ступени, положил свой меч рядом и спрятал лицо в ладонях. Элоф отвернулся, одновременно обрадованный и обессилевший от напряжения, но с внезапным испугом осознал, что забыл о Каре. Он поднял голову и вздрогнул, увидев ее всего лишь в двух шагах от себя. Ее карие глаза были необычно расширены, в прядях спутанных волос блестели кристаллики соли. Она осталась, чтобы посмотреть… на битву или на него? Он неуклюже протянул руку, но она отпрянула, словно дикое животное.

— Кара! — хрипло произнес он. Она отступила еще на шаг.

Элоф шагнул вперед и споткнулся о Гортауэр. Шлем сполз ему на глаза, и он услышал, как ее сбивчивые шаги отдаляются от него. Он сорвал шлем и сунул его под куртку, затем подобрал меч и убрал клинок в ножны. Но Кара продолжала пятиться; ее полные губы дрожали, глаза распахнулись еще шире, чем раньше. Внезапно она повернулась и нырнула в узкий арочный проход, выходивший на галерею. Элоф в панике устремился за ней; если она может принять любой облик, когда скроется из виду, как он тогда найдет ее?

Короткая лестница за дверью вела к верхнему коридору дворца, богато обставленному, но явно запущенному в последние годы: от выцветшей драпировки на стенах заметно тянуло плесенью. Кара ковыляла впереди, шатаясь от стены к стене, и у Элофа защемило сердце от этого зрелища. Почему она так изменилась после тех кратких мгновений, которые они делили вдвоем, когда она откликалась на его любовь? Теперь она как будто боялась его, но он не мог понять почему.

Элоф снова выкрикнул ее имя, когда она свернула за угол и исчезла за широкой дверью. Обогнув массивную колонну у входа, он оказался в просторной спальне с открытым балконом позади. Здесь все еще горела высокая жаровня, разгонявшая ночной холод. На балконе, прижавшись спиной к балюстраде, стояла Кара в своей забрызганной грязью кольчуге и сверлила его тем же диким взглядом загнанного животного.

— Не уходи, Кара! — позвал он. — Не беги от меня! Разве я не поступил так, как ты велела? Я следовал за рассветом, Кара… и вот он, рассвет!

— Я тоже выполнила свое обещание, — тихо промолвила она. — Я сдержала слово, хотя не раз мне приходилось в муках обретать свободу, чтобы сделать это, а потом терпеть наказание. Разве ты не видел мои крылья?

— Видел, и часто, — ответил он. — И я благодарен тебе, хотя твоя боль ранит меня глубже, чем собственная. Но почему ты не могла подойти ближе? То мимолетное видение не принесло мне утешения — лишь страх и дурные предчувствия.

— Страх и дурные предчувствия — удел смертных, которые становятся на пути мировых Сил, — сказала она. — Я хотела избавить тебя от этого.

— Почему? Потому что ты любишь меня?

— Потому что я тоже слишком долго сидела в клетке! — воскликнула она, и он уловил дрожь в ее голосе. — Я больше не потерплю никаких оков и не пожелаю их никому другому…

— Кара, если я что-то узнал за свое долгое путешествие — это то, что все мы связаны узами своей сущности. В этом люди и Силы одинаковы.

— Не приближайся! — выдохнула она. — Ты знаешь меня как Воина Сил и все же осмеливаешься равнять меня с собой? Ты смеешь говорить о том, что любишь меня?

Беззвучный смех вскипел в груди Элофа.

— Да, смею! Я полюбил тебя с тех пор, как увидел впервые. И если ты не из простых смертных, то и я не из обычных людей. Ведь ты — не первая из вашего рода, кому я посмел противостоять! Разве я не разбил волю одной великой Силы в самом сердце ее владений? Разве я не пошел против другой Силы во плоти и не одолел ее тоже? Разве силой мастерства, что пылает во мне, я не овладел искусством превращений, едва ли уступающим твоему, и силой, превзошедшей твою в час испытания? Хотя я хорошо видел, что в любом облике ты не стремилась причинить мне вред. Ты любишь меня, Кара, как и я тебя. И я не стал бы хвалиться ни одним из моих дел, даже кровью Вайды, что течет в моих жилах — ничто не сделало бы меня достойным тебя, если бы не эта простая истина! Мне говорили, что люди и раньше питали любовь к Силам, Кара, но и эти Силы тоже должны были любить людей.

Он подошел ближе, потом еще ближе, пока не оказался рядом с ней на балконе. Она замерла и напряглась всем телом, но не сделала попытки к бегству. Серебряная цепь звякнула на ее лодыжках, и Элоф с ненавистью посмотрел туда.

— У меня нет ни молота, ни наковальни! Но давай посмотрим…

С этими словами он поднял руку в латной рукавице и поднес ее к жаровне. Танцующие языки пламени мгновенно сникли, угли растрескались и потускнели, а на остывшей бронзовой поверхности жаровни выступили холодные капли влаги.

— Я своей рукой низвергнул того, кто сковал эту цепь, — пробормотал он. — Та, кто велела создать ее, бежала от меня! Неужели простой металл выстоит против моей воли? Я видел, как солнечное тепло растапливает даже толщу Льда!

Элоф стиснул кулак, поднес руку к оковам и резким движением разжал пальцы. Какое-то мгновение цепь словно впитывала в себя жар огня, а потом внезапно распалась. У Кары подкосились ноги, и он поддержал ее, выпрямившись рядом с нею. Стряхнув латную рукавицу, он дрожащими руками обнял ее за плечи, обтянутые холодной кольчугой.

— Уничтожишь ли ты меня? — с тихим отчаянием спросила она. — Разобьешь ли мое ясное отражение на темной воде?

Он с бесконечной нежностью покачал головой.

— Я лишь напьюсь из этих вод, Кара, и утолю свою жажду, пока она не иссушила меня. Ведь я словно весь в огне! Но, даже если мне суждено утонуть, я не стану просить большего.

Он наклонился, поцеловал ее и улыбнулся про себя, ощутив вкус соли на ее губах. Потом он вздрогнул, как от ожога, и теснее привлек ее к себе. Его руки соскользнули с ее плеч по гладкой кольчуге на спине, и он почувствовал, как она ахнула, когда ее твердые груди прижались к нему.

— Здесь тоже есть пламя! — прошептала она. Ее глаза были двумя озерами бездонной черноты на запрокинутом лице. — Всей силой моего существа я могу сокрушить тебя в своих объятиях, упиться тобой, поглотить тебя! Элоф, хочешь ли ты этого? Осмелишься ли ты? Разве ты не боишься безумия, которое овладевает мной?

Он откинул голову и рассмеялся.

— С каких это пор кузнецу пристало бояться огня?

Внезапно его смех оборвался, сменившись потрясенным возгласом. Кольчуга, которую он гладил и прижимал к себе, провалилась вовнутрь и превратилась в мертвый груз в его руках. Ошеломленный, он выпустил ее и отступил назад, глядя на бесформенную груду. От плаща Кары с подбоем из птичьих перьев не осталось и следа. Небо над головой было пустым, а комната… ее плащ лежал на кровати, раскинутый наподобие покрывала. Подавив внезапную дрожь предчувствия, он откинул полу плаща, но там не было ничего, кроме простыни из кремового шелка. Какое-то время он пристально смотрел на ткань, пока не увидел слабое сияние, переливавшееся и перетекавшее внутри, как в творении истинного кузнечного мастерства. Тогда он снова рассмеялся, сбросил с себя грязную куртку, штаны и рубаху и вытянулся во весь рост на простыне. Ткань заволновалась и вздыбилась под ним, наполнилась живой плотью, и в его ушах зазвучал тихий ответный смех Кары.

— Шелк тебе не к лицу, — сказал он. — Твоя кожа гораздо нежнее…

Она глубоко вздохнула, когда он провел губами от пульсирующей жилки на горле до вздрагивающей груди, а затем привлек ее к себе.

— Но даже если бы это было чистейшим безрассудством, — прошептал он, лаская ее, — даже если бы я был недостоин тебя, если бы это означало для меня смерть и вечное проклятие, я бы все равно сделал это и с радостью погрузился во тьму!

— С радостью, — прошептала она в ответ, направляя кончики его пальцев, поверяя его прикосновение своим, — с радостью во тьму!

Потом она прижала губы к его губам и пришла к нему.

Уже перевалило за полдень, когда они вместе спустились по лестницам и коридорам дворца и вышли через разбитые двери. Тела убитых убрали с площади и городских улиц, хотя камни мостовой были еще темны от крови. Такими, как сказано в более поздних Хрониках, они и остались, ибо кровь впиталась так глубоко, что столетия дождей не могли смыть ее, и площадь с тех пор называлась Плен Курау, или Площадь Пролитой Крови.

— Но это эмблема чести! — произнес Керморван. — Более тысячи горожан пали сегодня, но своей жертвой они спасли много тысяч жизней. Из эквешцев же ни один не остался в живых, а их хозяева мертвы или исчезли.

Он обращался к огромной толпе. Почти все жители города собрались на площади, и звук его голоса призвал Элофа из верхних чертогов дворца. Иле и Рок стояли рядом с ним, как и старый Эроэль, вернувший себе звание гофмейстера; они готовы были радостно броситься навстречу Элофу, но замерли в изумлении, увидев его под руку с Карой. Однако Керморван улыбнулся, и на его жестком израненном лице отразилось такое облегчение, какое редко можно было увидеть за все предыдущие годы. Он спокойно кивнул Элофу как человек, увидевший подтверждение своих надежд, и снова повернулся к толпе.

— Новый день настает для Морваннека! — сказал он. — Теперь вы должны держать совет, чтобы этот день стал началом вашего исцеления и процветания…

— Нам не нужен совет! — выкрикнул звучный голос из задних рядов, голос, который Элоф почти узнал. — Лорд Запада, ты доказал свое право и взял то, что уже принадлежит тебе! Ты наш законный правитель!

Толпа отозвалась возбужденным гулом, который, казалось, распространился по всему городу, отдаваясь даже в перезвоне колоколов.

— Король!

— Лорд Керморван с Запада — наш законный король!

— Король Керин снова с нами!

— Слава королю Керину! Слава!

Хотя слова были запечатлены в сердцах людей, никто не помнил, кто произнес их первым, и никто бы не признался в этом. Так записано в Хрониках, но летописец добавляет, что у Элофа были свои подозрения.

Лицо Керморвана снова стало суровым и непроницаемым под коркой засохшей крови, густо покрывавшей одну сторону его длинного носа и пропитавшей щетину на подбородке.

— Это великий и достойный дар, однако вы слишком легко предлагаете его мне! — воскликнул он. — Пока что вы еще мало знаете меня, поэтому слушайте мою волю! Я — последний лорд из династии Морвана и останусь последним. Пусть это имя упокоится вместе с руинами, и пусть вместе с ним умрет вражда и междоусобная рознь, омрачившая последние дни великого царства! Ибо я никогда не стану править разделенной страной.

Люди в толпе зашептались и стали тревожно переглядываться. Губы Керморвана тронула слабая улыбка.

— Но, если вы пожелаете, я могу быть первым лордом в Династии Морванхала, или Возрожденного Морвана! Именно так я теперь хотел бы назвать этот город и землю, в сердце которой он стоит. И я хочу, чтобы мы трудились плечом к плечу со всеми добрыми людьми, к какой бы расе или роду они ни принадлежали, чтобы это царство поистине восстало из праха и превратилось в долговечный бастион, противостоящий козням Льда!

Его слова опять потонули в восторженном гуле, сопровождаемым приливом чувств, поднявшихся в едином порыве и почти физически ощутимых. Он выждал паузу и поднял руку.

— Да, вы радуетесь, и это хорошо! Но не нужно много усилий, чтобы радоваться доброй надежде. Выдержите ли вы с такой же радостью труды и тяготы, которые нам предстоит пережить, прежде чем мы достигнем того, к чему стремимся? Этот путь будет нелегким. С запада, обреченного из-за предательства и безрассудства, я призову всех, у кого хватит ума и мужества прийти сюда, — все роды и племена, даже тех, о которых вы еще не слыхали. Эти чужестранцы будут жить среди вас, и вы примете их с такой же радостью, как если бы они были вашими ближними, которые пали сегодня ночью и погибли в горестях последних лет. Так ваш упадок будет остановлен; так горечь вашей утраты будет возмещена… хотя бы отчасти. Мы похороним старинную вражду и исцелим раны, причиненные разделением наших народов!

Толпа безмолвствовала, но воздух над ней подрагивал, будто в преддверии грозы. Керморван обвел собравшихся бесстрастным взглядом; в его серо-голубых глазах застыло высокомерно-отрешенное выражение.

— В этом мое слово будет твердым как сталь, и я не потерплю никакого прекословия. Здесь и сейчас вы должны поклясться, что будете повиноваться мне в трудные времена так же охотно, как и в часы веселья и радости. А если вы хотя бы однажды нарушите эту клятву, то больше не увидите меня ни в городе, ни в этих землях и с тех пор будете сами заботиться о себе. Вы должны поклясться передо мной, перед моими спутниками и гофмейстером Эроэлем; отныне они будут моими лордами и советниками, и вы будете прислушиваться к их словам так же, как это делаю я. Лишь на таких условиях я приму… эту вещь, — он легко прикоснулся к короне, — и все, что она олицетворяет. Итак, вы готовы дать клятву?

Толпа взревела в один голос, и грохот этой бессловесной присяги вспугнул даже чаек на отдаленных морских побережьях. Эроэль, чья белая мантия развевалась на ветру, созерцал это зрелище с благосклонным, но странно отчужденным видом, соответствовавшим выражению в глазах Керморвана.

— Милорд, я вижу, вы были ранены в лицо, — мягко произнес он. — Лучше бы вы были поосторожнее и заранее надели свой шлем.

Прежде чем Керморван успел пошевелиться, старый гофмейстер водрузил сверкающий венец ему на голову и вложил в руку скипетр, вызвав новый взрыв приветствий из толпы.

— Славная коронация! — рассмеялся Керморван, когда его голос снова можно было расслышать. — Вот так манера, застать человека врасплох! Ради моих предков нужно будет как-нибудь провести более формальную церемонию. Но пока что…

Он медленно кивнул и расслабил плечи, как будто огромное напряжение вдруг покинуло его.

— … пока что и этого достаточно. Радуйтесь, веселитесь, и пусть Силы Жизни будут благосклонны к нашему городу!

Он посмотрел на Кару и Элофа, улыбнулся и добавил:

— Тем более что сегодня они почтили нас своим присутствием!

Керморван поднял скипетр и указал вдаль. Два больших ворона кружили над гаванью в лучах восходящего солнца. Потом, на глазах свободных граждан Морванхала, они описали широкую дугу и полетели вдаль над блистающими водами океана, словно устремляясь к далекому восточному побережью.