Когда-то, еще маленьким мальчиком, я лежал на лужайке, глядя вверх на проплывающие над крышей тучи, и воображал, что они стоят на месте, а я и крыша поднимаемся к ним вверх. Теперь это происходило наяву.

Канал открылся перед нами, когда мы плавно и стремительно выходили в море, — ослепительная голубая ширь, на которую больно было смотреть. Над нами и под нами была чистейшая бесконечная лазурь, бездонная голубизна идеального моря и совершенного неба — если и был разделяющий их горизонт, это ускользало от моего ослепленного зрения. И под длинными лучами низкого солнца голубизна стремительно превратилась в пылающее золото, пронизанное полосками мерцающей белизны. Были это перистые рассветные облака или барашки волн, гонимых ветром, или и то и другое вместе — откуда мне было знать? Я поднялся выше забот, выше мыслей. Я стоял, объятый восторгом. Мы плыли по свету — свет наполнял наши паруса и рябил под кормой, светом мы дышали, он заполнял наши вены и заставлял пульс биться быстрее. А перед нами, раскинувшись в холмистых волнах облаков, лежали острова рассветного архипелага.

Однако, по мере того как мы приближались, они не теряли вида, не растворялись, как это обычно бывает с облаками, в бесформенные клочья. Наоборот, с каждым мгновением они делались резче и тверже, все более отчетливыми. Казалось, они материализуются из туманов вдали. Кружащиеся пятна белого по их золотым краям становились волнорезами, разбивающимися об обширные бледные пески: я слабо слышал их, когда мы проходили мимо. Тенистые серые вихри леса в их сердцевине превращались в верхушки высоких деревьев, шелестящих на ветру листьями, ветер донес до меня их тяжелое медленное дыхание и — очень слабо — аромат листьев и сосновых игл, папоротников и влажного перегноя, запахи древних лесов, давно исчезнувших с лица земли. Примерно на высоте деревьев хлопали крылья уже не морских птиц, а ширококрылых хищников, паривших и устремлявшихся вниз: скоп, ястребов и гордых орлов. С маленьких островков, попадавшихся на пути, доносился скорбный жалобный лай, и серые силуэты двигались на фоне скал, поднимая круглые головы, следя за нами, когда мы миновали их; иные в страхе обращались в бегство. Я видел мало признаков какой-то другой жизни, хотя как-то, я с уверенностью могу сказать, мимолетно обрисовался черный силуэт оленьих рогов на сине-золотом фоне; но признаков присутствия человека я не видел. Однажды, правда, когда мы огибали высокий серый мыс, ко мне из гребня лесов донесся пронзительный зов труб. Меня никогда не волновали подобные звуки, но этот был здесь к месту, жалобный и торжественный одновременно, словно эти дикие берега обрели голос, чтобы воспеть свое одинокое великолепие. Он пел прямо мне в душу, и я поддавался ему, забыв обо всех прочих чудесах в этом тихом пении, я рвался сойти на землю, отбросив все мои тревоги, и бегать, свободным, по густым лесам. Меня резко вывела из транса рука Молл, упавшая на плечо.

— Лучше не прислушивайся, мой сэр, — спокойно заметила она, — когда играют не люди.

— Не люди? — тупо повторил я. — Но то, что я слышал, не ветер.

— А я разве это говорила? Но на этом прекрасном острове людей нет. Музыки много, но людей нет.

Пляж появился перед нами. Прямо над линией моря на фоне светлых песков неестественно прямо возвышалась высокая черная скала, ее склоны, поблескивавшие, как потрескавшееся стекло, вырисовывались грубо и отчетливо. Над нашими головами заскрипели паруса, заскрежетало оружие, и изношенное дерево под моими ногами накренилось под новым углом: корабль менял галс. Прозвучали приказы, и люди кинулись к брасам. Я огляделся: теперь у руля стоял Джип, и он уводил корабль подальше от берега.

— Самый мудрый штурман на свете, — прокомментировала Молл. — В этих местах есть много способов налететь на скалы.

Дружески хлопнув меня по плечу, она вернулась назад на ют, чтобы присоединиться к Джипу. Я рассеянно потер царапину и прислушался к песне, которую пел какой-то матрос под эту зловещую музыку, замиравшую вдали за кормой.

— Отставить, ты, тарахтело! — зарычал капитан Пирс, но певец и без того уже замолчал. С холмов с насмешливым карканьем поднялась стая серых ворон, и это было последнее, что мы услышали.

Мой взгляд был все еще прикован к берегу, но облачные острова по обе стороны уже исчезали, снова растворяясь в туманном далеке. Я не сразу заметил, как рядом со мной оказался маленький стюард:

— Капитан свидетельствует свое уважение, хозяин, и спрашивает, не выпьете ли вы с ним и со штурманом вина перед обедом на юте?

Конечно, я бы выпил. После тревог и всех этих экскурсов — Господи, неужели это было только вчера? — а также бессонной ночи я чувствовал, что мне срочно надо выпить, желательно чего-нибудь покрепче. Я подумал: интересно, пьют ли на каперах ром? Вино, однако, оказалось чем-то вроде мадеры, дымчатым и невероятно крепким, оно подавалось судовым коком в оловянных кубках вместимостью в полпинты. После второй порции я уже совсем не чувствовал боли и ощущал себя достаточно уверенно, чтобы, подражая Джипу и капитану, положить ноги на поручни и покачиваться на стуле в такт легкому прыгучему движению судна, в то время как Молл облокотилась на огромный руль. Однако что-то не давало мне покоя, и, когда мы поднялись, чтобы сойти вниз, я сообразил, что это было.

— Солнце! Оно уже почти село! Но, черт побери, мы же отплыли на рассвете! А это было не более двух часов назад. И уже обед?

Пирс громко загоготал, его челюсти застучали и затряслись, и в ответ ему с нижней палубы прозвучал негромкий смешок. Джип изо всех сил старался сохранить серьезное выражение лица, но у него ничего не вышло. И только Молл даже не улыбнулась, но серьезно смотрела на меня со скамейки рулевого.

— Валяйте, смейтесь, — непринужденно сказал я. — Ничего, я здесь новичок.

— Извини, Стив, — ухмыльнулся Джип. — Помнится, меня в первый раз это тоже потрясло, а ведь меня предупреждали. Вспомни, к востоку от солнца, к западу от луны — вот где лежит наш путь. Так что оно, натурально, садится сейчас у нас за спиной, и мы теряем день. Не волнуйся, мы наверстаем его на обратном пути. А теперь пошли поедим.

Я немного опасался пищи, смутно припоминая рассказы о сухом печенье из изъеденной долгоносиками муки и солонине, жесткой, как камень, и плесневелой. Маленькая кают-компания была ярко освещена покачивающимися бронзовыми лампами, мебель была в стиле королевы Анны или что-то в этом роде — я не назвал бы ее антикварной, во всяком случае на этом судне, стол был сервирован ярко начищенным серебром. Капитан Пирс, по всей видимости, занимался доходным бизнесом; как бы там ни было, он жил на широкую ногу. Пять перемен, с вином, даже закусок было несколько сортов, в основном тушеные овощи и нарезанное кусками мясо, а кроме того, жареная дичь, на каждого по птице. Все трехзвездочные рестораны в городе готовы были бы пойти на убийство, только бы заполучить такое. Я ощутил некоторое беспокойство, когда мне сообщили, что это золотые ржанки, они ведь, кажется, были редкими птицами. Но здесь все было иначе, к тому же ничто уже не могло вернуть птичек, и я с жадностью проглотил блюдо. В море мой желудок первое время всегда бывал не в лучшем виде, но только не здесь. По-видимому, он просто отказывался верить, что мы в море.

После обеда были поданы кофе и бренди. Джип закурил сигару, а капитан — огромную трубку, набитую, по моему предположению, той же смесью серы и крапивы, что и то снадобье, которое он нюхал. Я ухитрился выдержать возникшую в этом ограниченном пространстве атмосферу где-то около часа, пока эти двое состязались друг с другом, нагромождая, как я искренне надеялся, горы невероятных историй о своих прежних столкновениях с волками и прочих опасностях, подстерегающих в море. Теперь я уже не осмеливался чему-либо не верить, даже рассказу Джипа про то, что именно он поймал, использовав в качестве наживки бычью голову. Наконец они довели меня окончательно, я принес извинения и нетвердым шагом отправился в постель. Или, вернее, на койку. Капитан предлагал мне как хозяину воспользоваться своей каютой, однако я счел тактичным отказаться. Вместо этого я занял одну из крохотных кабинок, как их здесь называли, примыкавших к дверям кают-компании. Джип в качестве штурмана занял кабинку по левому борту. В моей, размером чуть больше шести квадратных футов, был только расшатанный стул, откидной столик у стены и зловеще смахивающий на гроб ящик, подвешенный канатами к балкам наверху. Это и была моя кровать. Мне она была коротковата дюйма на два, а я еще не научился спать свернувшись калачиком. Кроме того, все мои рефлексы прямо кричали, что сейчас около девяти утра и мне давно пора на работу. Воздух был спертым и как-то уж слишком отдавал обедом, единственный иллюминатор, выходивший на палубу, я открыть не сумел. Не помогло и выпитое спиртное, жужжавшее в голове. Прозадыхавшись час или два, я плюнул, оделся и снова вышел на палубу, прихватив с собой бутылку бренди, которой снабдил меня Пирс, чтобы глотнуть на ночь.

От зрелища ночи у меня перехватило дыхание — она была прекрасна. Солнце уже давно зашло, появились звезды, и огромное сияющее серое облако, изогнувшееся великой аркой, замерзшая волна над полной луной, окаймлявшей его холодным огнем, побелило палубы и превратило паруса в натянутые полотнища из серебра. Над нами сквозь широкий купол ночи, как показалось, эхом отозвался тихий гром, прокатываясь в одном ритме с мягким покачиванием корабля. Настойчивое шипение вдоль корпуса напоминало об истинной скорости, с которой мы шли, так же как хлопанье вымпелов на головках мачт и негромкий гул парусов. Несколько чаек все еще кричали нам вслед или садились на ноки реев, как на насесты. Верхняя палуба была пуста, если не считать силуэтов спящих, завернутых в одеяла. Это были вахтенные, готовые к любым неожиданностям, в то время как их товарищи более уютно устроились в гамаках внизу. Вдоль поручней ют и бак мерили шагами часовые, каждый в своем ритме, ходили, чтобы не заснуть, а у руля по-прежнему стояла Молл. Ее длинные волосы были пронизаны светом, а глаза сияли, как звезды. Часовые и помощник капитана отсалютовали при моем появлении, а Молл небрежно качнула головой, приглашая присоединиться к ней. Я поднял бутылку и увидел, как в ответ блеснули ее зубы.

— Прекрасная волчья луна! — объявила Молл, когда я забрался наверх по трапу.

— Не надо все портить! — взмолился я. — Слишком это красиво.

— Не правда ли? — весело согласилась Молл. — Иди сюда, отсюда лучше видно… Хотя еще лучше — с такелажа или с верхушек мачт…

Я много лазал по скалам, однако скалы не качаются.

— Может быть, потом… — Я собирался добавить еще что-то, но тут же позабыл об этом. Я с беспокойством смотрел за поручни корабля. Нигде не было и следа бездонной лазури, словно она вообще не существовала. Во все стороны, сверкая, как оружейная сталь, под луной простиралась пустая ширь серой ряби. Это мог быть просто спокойный океан, ловивший и отражавший мягкие тени этой плывущей перистой арки с такой точностью, что они казались одной субстанцией. Вместе они образовывали широкий туннель, почти отверстие пещеры, по направлению к которому мы и плыли, в иссиня-черное небо с подвешенными в нем луной и звездами. И все же звуки были звуками моря, и паруса надувались сильным бризом, трепавшим мне волосы.

Море или не море, похоже, Молл это ничуть не волновало, поэтому я не позволил и себе беспокоиться; мне уже надоела роль зеленого новичка. Я просто нашарил в кармане перочинный нож и откупорил бутылку бренди. Мне крайне необходимо подкрепиться, но вежливость требовала, чтобы первой это сделала Молл.

— За то, чтобы ты пребывал в добром здравии, мастер Стивен. И твоя прекрасная возлюбленная. — Она деликатно обтерла горлышко бутылки большим пальцем, прежде чем вернуть ее мне.

— Моя… Клэр не моя… э-э… возлюбленная. Просто друг.

— Тогда что же ее возлюбленный? Должно быть, он медлителен, раз предоставил погоню тебе.

Я фыркнул:

— Мне бы пришлось очень солоно — пытаться объяснить ему, что с ней стряслось. Правда, по-моему, у нее никого нет, во всяком случае сейчас.

Молл посмотрела на меня с уважением:

— Что ж, стало быть, тем более хороший ты человек, раз поспешил так скоро ей на выручку.

Я смущенно опустил бутылку и пожал плечами:

— Не такой уж и хороший. Это ведь я виноват, что она попала в беду. Я сам, дурак, во всем виноват, совал нос повсюду и все делал не так, как надо. Я должен был знать, что это навлечет несчастье.

— Ну нет! Это неслыханно — так глубоко пробраться в Сердцевину. Никто из тех, кому хоть что-то известно о волках, не ждал такого — ни Джип, ни я. Тебе незачем себя винить.

Я покачал головой:

— Хотел бы я с тобой согласиться. Хотя это не играет роли — моя вина или нет, я должен был отправиться за ней. Не мог же я просто сидеть и ничего не предпринимать.

— А твоя жена, твоя возлюбленная — что она? Разве ты не должен был остаться с ней? Разве это справедливо по отношению к ней — рисковать собой в такой дьявольской гонке?

У меня в горле появился кислый привкус:

— Я не женат. И едва ли найдется девушка, которой будет не все равно — вернусь я или нет. Может, разве что Клэр, если верить этому старому мерзавцу.

— Стрижу? Да, в этом ты можешь ему верить. Однако остерегайся чересчур доверять ему. — Она озорно посмотрела на меня. — А эта Клэр, ты никогда…

— Нет, никогда в жизни, черт побери! — отрезал я и для симметрии добавил: — А как насчет тебя? Ты замужем? А твой папочка знает, что ты уехала?

Молл залилась журчащим смехом и вздернула свой длинноватый нос:

— Ну нет, только не я. Для этого я слишком перекати-поле. И потом, я люблю спать на обеих сторонах кровати.

И пока я переваривал то, что она сказала, Молл понюхала воздух, взглянула вверх на паруса с небрежностью, порожденной долгим опытом, слегка отпустила руль.

— Ветер свежеет, но не хотелось бы ставить еще один риф — пока. Скорость — вот что самое важное сегодня, коль скоро мы охотимся на жирную сельдь.

Я сел на высокую скамью рулевого и стал изучать Молл, пока она наклонилась к нактоузу. Она была, конечно, не красавица, слишком уж широка в кости, но ее черные лоснящиеся штаны облегали очень женственные формы, и двигалась она с грацией спортсменки. Только это да ширина ее обнаженных плеч свидетельствовали о силе, не говоря уже о той тигриной мощи, которую она демонстрировала раньше. Ее спокойная манера держаться никак не выдавала и свирепости, вызывавшей эту силу. Однако я все время помнил о том, что это присутствует в Молл.

— Ничего себе селедочка, — заметил я. — Но ведь догнать их — это только половина проблемы, а что мы будем делать дальше? Я чувствую себя гораздо спокойнее оттого, что ты с нами. Я рад этому — и страшно благодарен тебе. Но, в конце концов, это ведь не твоя драка.

— О, вот и нет, как раз моя, — мягко возразила Молл. Она посмотрела вверх, туда, где за бортом сияли звезды. Их бледный свет отражался в ее глазах, и она пристально вглядывалась во что-то, видимое ей одной, — может, воспоминания или дурные предчувствия. — Я сражаюсь с волками и гнусными мерзавцами вроде них, а также со всяким более сильным злом, что стоит за ними. И со всей несправедливостью, что переполняет мир. Я поклялась воздать по заслугам любому злу, какое могу найти. И более всего — коли в беде оказывается девица… — Молл резко оборвала свою речь и осведомилась с устрашающей холодностью: — Скажи, над чем ты смеешься, мастер Стивен, и мы посмеемся вместе.

— Я вовсе не смеялся! — поспешно заверил ее я. — Во всяком случае, не совсем — просто… ну, я никогда раньше не слышал, чтобы кто-нибудь так говорил. Знаешь, как — ну, не знаю — как странствующий рыцарь? Или — как же это называется, черт побери? — паладин. И меньше всего я ожидал этого — извини — от чертовски привлекательной женщины…

— Паладин? — Молл сейчас же оттаяла и отвесила мне такой низкий поклон, что ее кудри пеной закрыли лицо. — Высокая похвала, добрый сэр! Слишком высокая для такой ничтожной особы, как я. Но все равно я благодарю тебя. — Она криво усмехнулась. — Кабы все мужчины были со мной столь любезны, я была бы о них лучшего мнения.

— Просто они, наверное, чувствуют себя неуютно рядом с тобой. Я на такое не отваживаюсь. Ты спасла мою шкуру и помогаешь мне теперь спасти Клэр. — Я уже знал, что мне надо было сменить тему еще до того, как я начал свою тираду. — Ты что-то сказала… более сильное зло, что стоит за ними. Старик Стриж тоже все время на это намекал, но не мог сказать больше… или не хотел. Ты случайно не…

Она покачала головой, скрестила руки поверх руля и задумчиво оперлась на них подбородком.

— Нет, Стивен, с уверенностью сказать не могу. Но догадаться нетрудно. За такими существами всегда стоит зло, пусть даже только то, что осталось в их крови от далеких предков. Глубоко, в самом центре, в Сердце Великого Колеса…

— Ты хочешь сказать — в Сердцевине?

— Да, да, многие так и зовут его. Как бы то ни было, там есть и добро и зло, и они хорошо сбалансированы — хорошо перемешаны, можно сказать. Каждого понемногу в большинстве вещей, и точно так — в человеке и его деяниях. Однако здесь, к востоку от рассвета, мера для всех вещей иная. Здесь можно встретить великое добро, это правда, но и великое зло тоже; и они меньше смешиваются. Нет, бренди мне больше не надо, спасибо, для рулевого здесь слишком подветренный берег.

Я отнял бутылку от губ.

— Ты рассуждаешь о добре и зле так, словно каждое из них — вещь в себе.

Молл поразмыслила:

— Они такими и могут быть там, на грани слияния миров. Вещи абсолютные и чистые. Ибо чем дальше уходишь от Сердца, тем чище они становятся.

— Как это чище? В умах людей — злых людей? Или полулюдей, как волки?

— Трудно сказать. Умы… да, разума там достаточно. Люди… может быть. — На ее лице появилось отчужденное выражение. — Кое-кто из них когда-то могли быть людьми. Людьми с черной душой, летящими на зло, как мотылек летит на огонь, и чем ближе подлетали, тем больше теряли человеческий облик. Но другие — это могло быть то самое более сильное зло, проникавшее внутрь и по ходу принимавшее все более человеческий облик; возможно, чужая кровь в волках именно от него. А вот здесь, между Сердцем и Краем, и те и другие одинаково плохи, и в них мало что есть от того, что мы называем человеком. Ты видел… должен помнить. На складе. — По-видимому, она заметила, как я напрягся. — И то существо, каким бы жутким оно ни казалось, — просто обычный слуга этих выходцев с дальнего Края, часовой или разведчик. Они вечно ищут пути распространить свое влияние внутрь, как черви, прогрызающие твердую древесину. И даже глубоко в Сердце Колеса это оставляет за собой больше боли и страданий, чем многие люди могут себе представить.

Ночь как-то разом потеряла для меня свое очарование.

— И ты считаешь, за волками стоит что-то в этом роде?

— После того как они привезли эту штуку контрабандой… да, считаю. Торговля всегда была лучшим способом проникновения, ибо она — источник жизненной силы для широких миров, более того, для бесконечного их множества, и часто случается так, что один человек всюду проникает легко, а другой, не вызывающий симпатии, обнаруживает перед собой непреодолимый барьер. Даже волки и другие чуждые расы иногда занимаются торговлей. Она должна быть защищена, такая торговля, поэтому часовые стоят на страже над ее артериями, чтобы в них не заползла зараза, а следом — тьма. Не только ради твоей Клэр я делаю это, Стивен. И я держу пари, что то же на уме и у старика Стрижа. Он, конечно, мерзавец, и дело с ним иметь небезопасно, но он не потерпит, чтобы зло проникло в этот мир. Как и я, он слишком много повидал, чтобы не ответить на вызов. Такова моя святая клятва, моя сокровеннейшая цель в жизни.

— Звучит очень хорошо, — мрачно признал я. — Хотел бы иметь такую же достойную цель в жизни.

Колокол, подвешенный высоко на корме, спокойно прозвенел в темноте, отмечая время окончания вахты. Внизу, на палубе, сонные руки стали сбрасывать одеяла и будить других вахтенных. Луна теперь была в зените, и длинные тени упали на доски палубы, когда еще несколько матросов спустились с рей, подобрали брошенные одеяла и растянулись на месте своих товарищей. Молл повернулась ко мне, опершись на руль, и задумчиво изучала меня.

— Ни жены, ни настоящей любви, ни цели в жизни… И все же у тебя есть ум и по крайней мере что-то от сердца; и то и другое не так плохо, если я правильно разобралась. И конечно, у тебя есть мечты — или были когда-то. Ребенком я тратила каждый скудный пенни на дома, где играли представления, — стояла и мечтала о спектаклях, где женщины переодевались юношами для какой-нибудь отчаянной цели. Только это было потому, что роли девушек все равно исполняли мальчики. Прекрасная ирония: даже на сцене мы не могли быть самими собой.

Что-то в ее словах заставило меня навострить уши, но понять, что именно, мешало выпитое бренди.

— У меня, наверное, тоже когда-то были мечты. Правда, довольно глупые: в них не было ничего, имеющего отношения к цели.

— Для этого надобно время, — отозвалась Молл, и прозвучавшая в ее голосе горечь поразила меня, превратив все мои чувства в банальность. — Мне потребовались долгие годы, чтобы избавиться от последних пороков моего рождения и оставить их позади на дороге. Пока я не отчеканила себя заново из старого металла.

— А где ты родилась, Молл? — мягко спросил я, пытаясь изо всех сил отобрать в памяти то, что уже принимало какую-то форму.

Она пожала плечами:

— Найди моих отца и мать и спроси. Я не помню ни их имен, ни лиц. Мои первые воспоминания — о публичном доме, где я была ребенком — общим и ничьим, и меня растили, как скот, который откармливают на продажу. Я сбежала оттуда так скоро, как только смогла, но все же недостаточно скоро. Но у тебя, однако, детство не могло быть столь скверным.

Я покачал головой, но согласился:

— Не могло, конечно. Я родился не в очень богатой семье, но у нас ни в чем не было недостатка. Я хорошо ладил с родителями, они дали мне образование, я получил приличную работу и хорошо справляюсь с ней. И так случилось потому, что я очень рано расстался с мечтами, а вместо них у меня появились разумные амбиции. Я стал планировать свою жизнь еще в колледже — как я буду продвигаться в бизнесе, а потом, может быть, попытаюсь сделать карьеру в политике. Может, в парламенте или в Европейском сообществе. Нет, ни в какую конкретную партию или во что-нибудь в этом роде я вступать не собирался. Идеалов у меня не было. Просто естественный прогресс, течение вещей. Я довольно серьезно относился к этому — да и сейчас отношусь. И наверное, я мечтал о комфортной и независимой жизни — так я и живу; это сбылось. А что еще имеет значение?

— Это ты спрашиваешь меня? — спросила Молл. Вид у нее был такой, словно ее это забавит. — Многое, если ты мужчина, а не набитое соломой чучело или волк. Но даже слепой в ночь, более черную, чем эта, увидел бы, да ты и сам это знаешь.

— Ну хорошо, — признался я. — Человеческая сторона вопроса. Любовь, если хочешь, назовем это так. У меня было много подружек, но я не привязывался к ним — в этом моя вина? Я очень хорошо проводил время. Я тепло относился к ним, даже серьезно, но любить — нет, я не любил ни одну. В любом случае в последние год-два я был слишком занят для этого — с головой ушел в работу. Нужно много работать, если хочешь идти впереди. А со временем, знаешь, это приносит все большее удовлетворение — о, конечно, за исключением физической стороны, — прибавил я, увидев выражение ее лица. — Но я и это могу получить, если потребуется.

— От шлюх, — холодно произнесла Молл. — Кукол, проституток, куртизанок…

Я уже начал злиться:

— Не делай поспешных выводов, черт побери! Это, в конце концов, несерьезно! Ну и что? Ты думаешь, это менее честно, чем вся эта возня с подарками, обедами и ерундой вроде «Я люблю тебя, дорогая», когда оба знают, что это лажа? Или просто соблазнить глупую девчонку и опрокинуть ее на спину? Я так не считаю. Я уже играл в эти игры, и мне они осточертели. Но мне не приходилось платить — черт, да, никогда не приходилось. Ну почти никогда, — добавил я, вспомнив командировки в Бангкок. — Но это была просто игра в туриста. Осмотр достопримечательностей.

— Мужчины покупают не только деньгами, — спокойно сказала Молл, когда я выдохся. — Поверь, я знаю! Но я не пуританка и не читаю тебе проповедей. Они прелюбодействуют, и ваши девушки, и парни; это древний порок, и есть еще много гораздо страшнее — если только в человеке не заложено что-то лучшее. И клянусь мессой, в тебе это есть, мастер Стивен! Ты никогда не любил, говоришь? Ловлю тебя на лжи! Ибо сами твои слова выдают тебя.

Я уставился на нее и чуть не расхохотался.

— Послушай, Молл, думай, что тебе хочется, черт побери…

Я остановился. Когда я попытался подняться, ее рука легла мне на плечо легко, но твердо:

— Ты от всего пытаешься убежать? Но вот от своего долга перед Клэр не сумел. Так зачем бежать от себя?

— А тебе-то что за дело, в конце концов? — сердито огрызнулся я.

— Никакого, — просто ответила Молл. — У меня нет никакого права вмешиваться, даже волноваться. Но когда жизнь человека висела на острие моего меча, я не могу не интересоваться им в дальнейшем.

— Хорошо! — признал я, стараясь подавить раздражение оттого, что мне об этом напомнили. — Может, я и был довольно сильно влюблен какое-то время. Но все равно из этого ничего не вышло, видит Бог!

— Постой, постой! — Молл отпустила мое плечо и с улыбкой взъерошила мне волосы. — Я хочу всего лишь, чтобы ты поразмыслил, а не выдавал мне свои самые сокровенные тайны. Ты можешь удивиться самому себе.

— Нет уж, к черту, я тебе расскажу, а ты суди сама. На самом деле я не хочу, чтобы ты навоображала обо мне всяких гнусностей. Я познакомился с ней на первом курсе колледжа, она училась в школе искусств, и мы стали встречаться. Нам было хорошо вместе — Господи, она была интереснее любой английской девушки, каких я когда-либо встречал. Просто совсем не такая, как все… такая… не знаю. Совершенно из ряда вон выходящая. Все девушки, каких я знал, даже те, что без предрассудков, они были без предрассудков в тех рамках, как это полагалось, если в этом вообще есть какой-то смысл. Она была евразийкой, наполовину китаянкой — из Сингапура — и дьявольски хорошенькой. Прекрасное тело, почти совершенство. Похоже на отполированную бронзу. В этом тоже была беда. — Молл теперь стояла, снова положив руки на руль и глядя за горизонт, но она медленно кивнула, давая понять, что слушает. Я следил за тем, как играют изгибы ее грудей и ребра, когда она пошевелилась, и впадины на ее мускулистых бедрах. Фигура у Джеки была совсем другой, гораздо более мягкой и нежной — почти хрупкой. — Она не была богата. Получала деньги из дома, но их вечно не хватало. Она подрабатывала натурщицей, чтобы заработать.

— И ты ревновал?

— Нет, — сказал я с некоторым удивлением. — Не совсем. Я даже гордился ею. Мне было немного не по себе, но я гордился. Ничего нечестного в этом не было, она была не такая. Но ей была противна сама мысль о том, что она будет жить за мой счет, она хотела платить сама за себя, когда мы ходили в рестораны, такая уж она была упрямая, даже глупо. И… ну, она зашла чуть-чуть слишком далеко. Решила, что заработает больше всего, позируя для журналов, и — Господи, просто взяла да сделала это, не сказав мне ничего.

— А зачем надо было говорить? Что за разница?

— Послушай, есть огромная разница между парочкой студенческих набросков и журналами на каждой газетной стойке по всей стране! Фотографии-то ведь остаются! Они повсюду болтаются! Они могут всплыть через много лет…

Молл резко вдохнула воздух:

— Ага! А ты боялся, что всплывут?

— Послушай, ты должна понять, наконец. Я же говорил тебе, что все спланировал заранее! Ты же знаешь, как это бывает. Когда ты молод, тебе кажется, что все это случится прямо завтра. Она могла мне все испортить! Я не мог допустить, чтобы какой-нибудь подонок объявился с этими фотографиями — а они были весьма внушительного размера, черт бы их побрал, — и разослал их во все газеты в то время, когда я пытался бы стать серьезной фигурой в обществе! Я хочу сказать, представь себе такое, что я, например, боролся бы на первичных выборах! Так что… — Я безнадежно махнул рукой.

— Так что вы поссорились?

— Ну да… немного. Но я не просто бросил ее и всякое такое, я был не так жесток. Просто дождался, когда все выдохнется само собой в течение летних каникул. Мы говорили о том, чтобы поехать в Сингапур, но это… в общем, сорвалось. А потом пришла зима… — Я пожал плечами. Закричала чайка, дикий и одинокий вопль, и я слегка вздрогнул. — Следующим летом она вышла замуж за другого, так что у нее это тоже было не слишком глубоким чувством. Но не за того человека, какого я мог бы предположить, а за одного из своих художников, простого бесталанного маленького пьянчужку. Последнее, что я о нем слышал, — это то, что, закончив колледж, он занимается дизайном оберток для мыла. А о ней вообще ничего. Кроме того, что они по сию пору женаты, если она не свернула его тощую шею к этому времени. Это было самое близкое к любви чувство, которое я испытал в своей жизни, Молл; но ведь и это не было слишком серьезно, правда?

Не знаю, какого ответа я ждал, но уже никак не чуть жалостливого взгляда, которым меня наградили.

— Редко кто станет вспоминать о том, что обманулся, потеряв драгоценное ради ложной выгоды, и еще реже — если обманул себя сам. Но подумай о двух вещах. Первое: ей не надо почувствовать снег на губах, чтобы понять, что пришла зима. И второе. Раньше политика не была ремеслом, которым человек занимался бы изо дня в день. Это слово значило делать то, что целесообразно, а не то, что предписывают правила.

Это было как заноза в хвосте. И к счастью, благовидный ответ, вертевшийся у меня на языке, так и не сорвался с губ. Заходящая луна впервые посеребрила горизонт, волны подхватили сверкающий луч и разнесли его широкой полосой. В ответ сверху донесся голос марсового матроса, срывавшийся от возбуждения и переходивший в высокий крик, похожий на вопль морской птицы:

— Парус! Парус!

— Как далеко? — проревел помощник капитана в переговорную трубу, которая едва ли была ему необходима.

— Корабль на горизонте, прямо по курсу! — Все задвигались, и с треском раскрылись подзорные трубы. — Три мачты в лунном свете! И какой здоровенный!

— Клянусь Богом, это могут быть они! — пробормотал помощник. — Держи руль, Молл! Старшина, поди разбуди штурмана и капитана. А вам лучше уйти, сэр!

— Всего в одной-двух лигах впереди нас, — торжествующе объявила Молл. — Не правда ли, на быстрой птичке мы летим! Мы их догоним, Стивен, догоним! Если это «Сарацин», конечно. Надобно сперва удостовериться. А не то придется черт знает как расплачиваться, если откроем огонь по какому-нибудь обычному торговцу или большому военному кораблю, который разнесет нас в щепки одним бортовым залпом.

— Откроем огонь… — Я ощутил, как по спине у меня стекают капли пота; сгорбившиеся черные силуэты, стоявшие по всей длине поручней, стали вдруг похожи на спящих кобр, готовых в любую минуту выплюнуть яд. Реальность того, что мы собираемся сделать, приняла устрашающую форму. И непонятно, по какой причине — от возбуждения или еще отчего, но обед и выпитое спиртное выбрали именно этот момент, чтобы взбунтоваться. И тут мне пришло в голову, что на корабле имеется еще одна жизненно важная точка, с которой я не познакомился.

— Э-э, Молл… кстати, а где… э-э… гальюн? — Наконец-то я вспомнил правильно хоть один морской термин.

Молл указала рукой в направлении бака и находившегося за ним бушприта:

— Там, наверху.

— Где наверху? На баке?

— Нет. Вон там над поручнем вниз и на бушприт. Там есть трап.

— Ты хочешь сказать — прямо на воздухе?

— Да, ради здоровья.

— Господи! — Я представил себе эту картину, и она показалась мне отвратительной. — Зачем же акробатические трюки? Почему бы просто не воспользоваться леером?

— Капитан Пирс не захочет. И к тому же один легкий порыв ветра, и ты получишь назад все, что отлил.

— Понятно, — сказал я и, спотыкаясь, направился в сторону сходного трапа.

И только когда я осторожно прошел по баку к поручню, она крикнула мне вслед:

— На худой конец, есть еще один — в каюте на баке по левому борту. Это мой. По обычаю он только для дам, но если хочешь, можешь воспользоваться своим положением. Тем паче ты хорошо воспитанный молодой человек…

— Слушай-ка! — закричал я ей в ответ, неуклюже перелезая через поручень. — Весьма признателен за комплимент, но… Я здесь застрял на корабле, который идет в никуда, так? С командой самых отъявленных головорезов, да? И что же, по-твоему, я стану искушать судьбу и пользоваться женским сортиром?

Из недр корабля раздался гул, приветствовавший мое решение.

Вот так мы героически ринулись в бой, с моей персоной, скрючившейся и дрожащей на деревянном ящике за бушпритом. В качестве носовой фигуры я оставлял желать лучшего, и моим единственным утешением было то, что если мы и вправду плывем над ветрами земли, то землю ожидает легкий шок.

К тому времени, когда я выкарабкался назад, вахтенные снизу были созваны и на палубе кипела бурная деятельность. Джип и капитан уже встали и тоже были там. Джип выглядел свежим, как полевой цветок, но капитан Пирс пребывал в паршивом настроении, и я втихомолку порадовался, когда увидел, как он заспешил к бушприту.

— Какие новости? — поинтересовался я.

— Ишь какой смелый, паруса убраны на ночь, — отозвался Джип, не отнимая от глаз подзорной трубы. — Мы догоняем его быстро, даже слишком быстро. Я бы предпочел подойти к ним, когда луна зайдет. Кто-нибудь видел старика Стрижа? Эй, кто-нибудь, тащите его сюда!

Эта команда была встречена с таким отсутствием энтузиазма, что я предложил сходить за ним сам. Когда я забарабанил в маленькую зеленую дверь, я ожидал чего угодно — от неистового лая до удара грома, но вместо этого дверь открыла та девушка — Пег Паулер, стягивая на груди оборванное платье. Она ничего не сказала, просто посмотрела на меня своими огромными глазами и уже собиралась пригласить меня войти, как вдруг тихое рычание Ле Стрижа остановило ее.

— Я знаю! — прорычал он из темноты, прежде чем я успел что-то сказать. Из глубины каюты поплыли затхлые запахи. — Я слышу! Скажи капитану — он получит то, что ему нужно, но пусть до этого не атакует! На его страх и риск — и твой!

— Мы получим то, что нам надо? — переспросил Джип, когда я передал послание. Он взглянул на вновь появившегося Пирса. — Проклятие! Интересно, что же все-таки случится?

— Похоже, он считает, что тебе это известно.

— Да нет, просто любит, когда его проклинают, вот и все. Но одно я тебе скажу — я не стану нападать, пока он не закончит, ни-ни, даже под угрозой пушек. Ну а ты, Стив, что собираешься делать? Можешь, конечно, остаться на палубе, если хочешь, но самое безопасное место — ниже ватерлинии, куда не долетают ядра…

— Черта с два! — отрезал я, удивленный и обиженный. — Ты думаешь, я не пойду с тобой?

— Нет, не думаю, — признался Джип. — Но я пообещал капитану, что дам тебе шанс. Он сам не пойдет, разве только с призовой командой. Понимаешь, Стив, это вроде как особое дело — брать корабль на абордаж, особенно такой, который выше твоего. А ты единственный на борту, кто этого никогда раньше не делал, кроме разве что Стрижа.

— Я довольно прилично лазаю, — сказал я. — Сколько из ваших людей сумеют забраться вверх по нависающей скале?

Джип бросил взгляд на капитана, и тот пожал плечами.

— Может, это и правильно. Но вам надо быть вооруженным, мастер Стивен, а, сдается мне, вы не шибко приучены к клинку. Могу дать вам хороший пистолет, но это только два выстрела — если запал останется сухим… И коль уж зашла об этом речь, нам скоро понадобится оружие! — Он подхватил свою переговорную трубу и заревел: — Мачты! Или вы там наверху все ослепли, болваны? Они могут нас увидеть!

— Еще минуту, сэр! Всего минуту… — Воздух на юте можно было подергать, как натянутую стальную проволоку.

— Владеть абордажной саблей — невелика наука, — вмешалась Молл. — Надо просто поднимать, рубить и отражать удары, крепко держать в руке, и пусть вес работает за тебя.

— Ну еще бы, особенно против волков, — возразил Джип, — когда они обучены держать их с колыбели или что там у них ее заменяет. — Он щелкнул пальцами. — Нашел! Абордажный топор. Он помогает и лезть. И у меня есть для тебя кое-какая одежка.

— А эта разве не подойдет? — На мне была легкая ветровка на шелковой подкладке и спортивные брюки, дорогие и плотные.

— Подойдет, конечно, если ты хочешь, чтобы обрывки твоих прелестных карманов свисали клочьями с каждого гвоздя и каждой занозы на их корпусе, а ты прибудешь на борт совершенно голым. Нет, лучше всего плотная парусина, как та, что носят здешние ребята, или шкура морской лошади, как у меня и Молл: дорого, зато прочно. Мы с тобой примерно одного размера — можешь взять мою запасную пару.

Шкура морской лошади? Я подозрительно скосил глаза на то, что принес слуга Пирса. Она была чернее ночи, мягче, чем казалась, чуть пушистая, как кротовая, только поменьше. От нее исходил легкий, но ощутимый запах, горький и маслянистый.

— Примерь, — предложила Молл с непроницаемым видом.

По-видимому, не было особого смысла проявлять чрезмерную застенчивость, так что я разоблачился прямо на месте и натянул странные брюки и рубашку. Они оказались чуть эластичными, поэтому сидели хорошо, особенно с широким ремнем и кроссовками, которые были на мне. В рубашке без рукавов я слегка поеживался под резким ночным ветерком, но у меня мелькнула не слишком приятная мысль, что очень скоро мне станет жарко. По крайней мере абордажный топорик, который мне выдали, по размеру был почти таким же, как ледоруб, с таким же длинным топорищем; Джип объяснил, что им можно цепляться за доски и другие места, чтобы легче было лезть, а лезвие прорубит сеть, натянутую над поручнями, чтобы помешать взять корабль на абордаж. Пирс одолжил мне длинный нож и обещанный пистолет — двухзарядное кремневое орудие — и показал, как взводить курок, очень осторожно, потому что пистолет был уже заряжен. Пистолет был совсем не таким, как те, из которых я стрелял по мишеням, и это меня не слишком обрадовало. Затем выступила Молл и повязала мне вокруг лба такую же расшитую парчовую повязку, как у нее.

— Спасибо! — сказал я, раздумывая, какой я должен иметь вид, и начиная ощущать себя заправским пиратом. — Какая шикарная лента вместо шляпы!

— Это даже немножко большее, чем просто лента. Она тебе пригодится…

— Эй, на палубе! На палубе! — Мы разом подняли головы вверх, как птенцы в гнезде. — Это волк! Проклятый завывающий волк!

— Ты уверен, парень? — заорал Пирс. — Какой у них флаг?

— Флага нет! Но я видел фонари!

Пирс сунул трубу назад в футляр с удовлетворенным щелчком и перегнулся через поручни:

— Мистер помощник! Готовьтесь к бою! По местам!

— Фонари? — переспросил я Джипа, поглядывая на видневшуюся вдалеке точку. Это было все, что я смог разглядеть.

— Увидишь! — коротко ответил Джип, а палубы в это время выбивали барабанную дробь под бегущими ногами. Мы на минуту отошли от поручней, когда матросы с криками высыпали наверх, чтобы встать у пушек на юте.

Пирс оскорбленно смотрел в свою огромную медную трубу:

— Что за чертовщина там у них? Можно было предположить, что они выкатят пушки, едва лишь мы появимся в поле зрения, но будь я проклят, если они не только что повылазили из коек!

— Может, пытаются изобразить из себя невинных овечек, — высказал предположение я.

Пирс, однако, ревом высказал несогласие:

— Боюсь, что нет, сэр. Если бы я краем глаза заметил парус, который так торопится за мной, я бы выкатил пушки просто из предосторожности, а моя совесть отягощена меньше, чем у любого из волков, могу поклясться. И смотрите, как они укоротили паруса на ночь! Пари держу, негодяи и не подозревали, что их могут преследовать, и выставили только палубную вахту — ни одного человека на мачтах, ублюдки ленивые. Что скажешь, штурман?

— Так оно и есть! И часовые полусонные к этому часу, да еще фонари светят им в глаза. — Джип возбужденно ударил по гакаборту. — Черт, вот он, шанс! Все, что нам остается делать, это дождаться, когда зайдет луна, и идти на сближение. Если они уже не засекли нас, теперь не смогут!

— Очень хорошо! — сказал Пирс. — Но незачем рисковать. Мистер помощник! Можете отдавать приказ заряжать!

Весь корабль неожиданно содрогнулся от приглушенного удара грома. На палубах и внизу выкатывали массивные пушки для того, чтобы зарядить их, громады из бронзы или железа весом с тонну и больше, на деревянных колесных лафетах с привязанными к ним веревками или цепями, чтобы удерживать орудия. Их экипажи прыгали вокруг них, сдерживая возбуждение, в то время как старшина канониров, маленький человечек с желтоватым лицом, гривой черных волос и злобными глазками, бегал от одной к другой, проверяя их.

— Заряжены и готовы к бою! — прокричал он нам.

— Очень хорошо, мистер Хэндз. — Пирс с минуту барабанил пальцами по бедрам. — Будьте наготове, но не выкатывайте пока! Мы побережем огонь, пока не подойдем поближе, а, штурман?

— Не хотелось бы первый залп дать вхолостую! — согласился Джип и пояснил: — Пушки хорошо заряжены, и у нас есть время взять прицел. Под огнем это получается не так аккуратно.

— Могу себе представить! — горячо воскликнул я. — Но… огонь… это не будет опасно для Клэр?

— Хуже, чем сейчас, ей уже не будет. И тут уж ничего не поделаешь. Корабль большой, и мы должны попасть в него, расчистить путь для абордажного отряда — вывести его из строя, если получится. Сбить побольше рангоута или даже руль — и он наш.

Пирс набивал ноздри нюхательным табаком с таким смаком, что я едва удержался, чтобы не предложить ему шомпол.

— Чтобы разделаться с ним… на досуге! — Последнее слово вылетело у него с громоподобным чихом. — Будь я проклят! Но будьте уверены, они держат ценных пленников внизу, в трюме, и там девушке будет всего безопаснее. А мы не будем бить по корпусу, разве что из крайней нужды.

— Как бы там ни было, — ободряюще произнес Джип, — мы собираемся подойти совсем близко и только тогда стрелять. Так что огонь будет с короткой дистанции. Может, они вообще не успеют добежать до пушек.

— Будем надеяться, — отозвался я. — Будем надеяться, черт побери! — При мысли о том, что я собирался делать, меня охватывал леденящий ужас; мне бы хотелось, чтобы слова Джипа звучали немножко более убедительно. Я посмотрел на луну. Она уже заходила, почти касаясь горизонта, истекая, как кровью, серебром над странным океаном, по которому мы плыли, и превращая его в замерзшее зеркало. А потом я впервые отчетливо увидел противника — маленькую остроконечную колонну парусов над горизонтом, плавучую детскую игрушку, но все же источающую угрозу. Трудно было поверить, что там на борту Клэр. Клэр из другой, бесконечно далекой жизни… Но нет, теперь она тоже была частью этой жизни.

— Лучше бы подготовиться, пока есть еще несколько спокойных минут! — заметил Пирс. — Рулевой, смени мистрис Молл у руля! Мистер помощник, сундук с оружием! Абордажным группам собраться на верхней палубе!

У грот-мачты стоял открытый ящик с оружием, и собиравшимся людям — их было около тридцати, не считая нас, — выдавались абордажные сабли и пистолеты. Джип вскарабкался на ступеньку и повысил голос:

— Как получите оружие, разбейтесь на две группы у вахты левого и правого борта. Вахтой левого борта командую я, и мы собираемся у опоры фок-мачты! Правый борт, оставайтесь у грот-мачты и следуйте за мистрис Молл! Оружие у всех есть?

Ответом был дружный рев и звон абордажных сабель.

— Отлично! Тогда ныряйте под шпигаты, присядьте на корточки за поручнями — пригнитесь пониже и не мешайте пушкам! Если кто высунет голову над распроклятыми поручнями до приказа, я ему сам ее снесу! Ясно? Тогда — в позицию и задайте им жару!

Молл положила руку мне на локоть:

— Ты пойдешь с моей командой, Стивен. Прыгать меньше и легче цепляться ногами.

— Это мне подойдет…

Внезапно рука Молл крепче сжала мой локоть; она смотрела куда-то мимо меня, на нос. Я обернулся и увидел, как открылась дверь каюты Ле Стрижа и сам старик проковылял наружу, за ним — его странные компаньоны.

Он с минуту помедлил, глядя на нас слезящимися глазами, потом произнес:

— Собираетесь взять его на абордаж. Требуется помощь, так?

— Смотря какая, — тонко сказал Джип. — Что именно у тебя на уме?

— Моя помощь. И их. Эй вы! — коротко приказал старик. — Пойдете с абордажными отрядами. Поможете им.

— Обожди минуту, черт побери! — проревел Джип, когда Финн, бросив на него злобный взгляд, скользнул и скорчился среди матросов Джипа. Все как один отшатнулись от него. Но я был поражен еще больше, когда увидел, как черноволосая девушка лениво направилась к нашей группе.

— Вы возьмете их, — сказал Ле Стриж, безжалостный, как древний камень, — если хотите хотя бы вернуться назад. А не то оставьте свою затею и возвращайтесь домой. Теперь я буду играть свою роль. Стойте наготове!

Джип увидел, как при этом матросы обменялись взглядами, и со вздохом признал свое поражение. Я не знал, что и думать. Я догадывался, что Финн — телохранитель старика, что-то вроде волка-оборотня, но я полагал, что девушку взяли с собой ради утешений иного рода. Однако, по-видимому, в ней было нечто большее, раз уж старый дьявол был готов рисковать ею, а она — своей жизнью. В слабом лунном свете она уже не казалась хорошенькой, ее лоб под прямыми волосами был выше и круглее, подбородок — слишком слабым и узким по сравнению с остальной частью лица; какой-то намек на порок развития, похоже на отставание развития эмбриона. Матросы отшатнулись и от нее. Стриж не обратил на них никакого внимания, он побрел вверх по трапу и, встав там в последних лучах лунного света, стал тихонько насвистывать, как будто бы про себя, и простер руку к небесам.

— И что это он намерен делать? — резко спросила Молл, когда наша группа присела на корточки за поручнями, в малоприятной близости к одной из пушек. У меня не было никаких предположений на этот счет. Пушка была втянута внутрь, и я смотрел ей в дуло, а также на свирепые улыбки стоявшего за ней экипажа. Зрелище было таким, что выводило из душевного равновесия. Я даже чувствовал горьковатый запах пороха. Молл тоже улыбалась.

— Лучше закрой уши, когда начнут стрелять, Стивен. И благодари Бога, что это только восемнадцатифунтовые. У «Сарацина» — двадцатичетырехфунтовые…

— Мне показалось, Джип говорил, что мы вооружены лучше!

— Да, у них только по пять на каждом борту и пара орудий для морской охоты, зато у нас десять. Но пять — это тоже много, если они успеют пустить их в дело.

Я на минуту задумался над этим, но потом решил, что думать мне не хочется. Было нечто другое, что не давало мне покоя, какие-то слова, случайно сорвавшиеся у Молл с языка, и чем больше я их пережевывал, тем больше у меня волосы на голове вставали дыбом. Рядом с нами в сгущавшейся темноте кружилась искра, медленно выписывая восьмерки, как светлячок на веревочке. Меня это невероятно раздражало.

— Этот парень… ему обязательно всю дорогу размахивать этим факелом?

— Старшему канониру? Это пальник — а размахивать приходится, чтобы он не погас.

— Что ж, жаль, что он так небрежно с ним обращается — и так близко к снарядам!

Молл ответила коротким смешком. И тут меня прорвало.

— Молл… Я хочу спросить у тебя… кое о чем…

— Так спрашивай! — прошипела Молл. Она больше не улыбалась, голос ее звучал так же напряженно, как были напряжены все мои нервы.

— Те пьесы — где мальчики играли женские роли. Так не делают уже много… Молл, это были пьесы Шекспира?

— Чьи? Шакспура? — В ее голосе было удивление. — Стало быть, его до сих пор играют? Да, кое-какие были. Там была сплошь злость на дворянство и, на мой вкус, слишком много слов! Вот Миддлтон или Деккер — то были настоящие сочинители пьес… — Она оборвала речь, слегка коснувшись рукой моего плеча. Высоко в небе на фоне темнеющей арки облаков появилась тень и белая вспышка, силуэт, кругами спускавшийся вниз на узких крыльях по направлению к неподвижной тени на носовой палубе. Это была чайка. Она опустилась прямо на поднятую руку Ле Стрижа, все еще трепеща и нервно хлопая крыльями, а он медленно прижал ее к себе и склонился над ней, поглаживая и не обращая никакого внимания на беспокойные протесты птицы. Он взглянул вверх на луну, на высокие паруса корабля волков, который вдруг оказался гораздо ближе. Я был потрясен тем, как быстро мы нагоняем его. Все еще воркуя над своей добычей, Ле Стриж побрел к поручням. Неожиданно он поднял птицу, поблескивавшую в последних лучах, вверх и что-то прокричал — резко, гортанно и свирепо. Каким-то образом я понял, что он собирается делать: я привстал, с моих губ уже был готов сорваться крик. Но Молл резко пригнула меня назад, а старик широко развел руки и разорвал птицу, отделив крыло от тельца.

Моряки издали низкий стон отвращения. Но когда кровь брызнула на палубу, я увидел, как паруса впереди дернулись, словно по ним ударила огромная рука, беспомощно повисли и захлопали на ветру. А потом лунный свет потускнел и погас, а из тени, опустившейся на верхнюю палубу, я услышал пронзительное кудахтание — это смеялся Ле Стриж.

И тут же его смех потонул в мощном реве Пирса:

— А ну заткнись, лопни твои глаза! Мы их догоним с минуты на минуту! Приготовиться к абордажу! Экипажам правого борта — выкатить пушки!

С треском и стоном порты открылись, и снова корабль затрясся от барабанного грохота. У меня над ухом трещали снасти, повизгивал лафет, когда экипаж, напрягая все силы, наводил массивное орудие в темноту, словно чуя далекого врага. Стучали гандшпуги, поднимая тяжелый ствол под нужным углом вертикальной наводкой. Я надеялся, что канониры помнят отданные им приказы. Раздался короткий быстрый щелчок, это встали на место клинья, прицел был взят, а затем наступило молчание, столь внезапное, что оно показалось устрашающим. Я уже отключился от обычных корабельных звуков; все, что я слышал, было мое собственное дыхание. Во рту у меня был отвратительный вкус резины; я бы чего-нибудь выпил — хотя бы того распроклятого бренди. Молчание все тянулось и тянулось, минуты казались часами, и делать было нечего — разве что думать. Меня страшно расстроило это жестокое магическое действо, но еще хуже был разговор с Молл. Из-за него у меня в голове кипели разные мысли, надежды, страхи и странные тревоги — и истины, которым она заставила меня посмотреть в лицо.

— Брасопить реи! — неожиданно заорал Пирс. — Положить руль к ветру! Передние паруса! Грот! Правый борт, отставить! Левый борт, выбрать снасти! Выбирайте, выбирайте, черта вам в задницу! Выбирайте!

На минуту меня охватила паника, когда наши паруса над головой задрожали, опустились и захлопали на ветру; но потом вокруг медленно заскрипели реи.

— Делаем поворот оверштаг — к ветру и на другой галс! — прошипела Молл. Наши паруса снова наполнились и загудели, и вдруг паруса «Сарацина», все еще бившиеся на ветру, оказались у нас сбоку, а не впереди. — Для бортового залпа… нашего — или их…

И тут раздалось:

— Орудия правого борта — готовься! Пли!

Я едва успел прижать ладони к ушам и крепко зажмурить глаза. Раздался гром, орудия заговорили, и весь корабль заходил, откликаясь на этот могучий голос. Через закрытые веки проникал танцующий рыжий огонь. Палуба подо мной резко поднялась, и меня вдруг окутало облако черного дыма и колючие искры. Я кашлял и задыхался, в ушах звенело даже под руками, я не слышал следующей команды, но почувствовал грохот, когда откатили назад пушки, и осторожно открыл глаза. Сквозь красные сполохи я увидел, как экипаж моего орудия с грохотом ударил пушкой о лафет. Ствол шипел и изрыгал пар, когда его вытерли, резким движением засунув внутрь и тут же вытащив комок влажных тряпок, намотанных на шест. Затем — очень осторожно — из глубоких кожаных сумок были вынуты мешки с пыльной по виду тканью и засунуты в жерло орудия. Это были пороховые патроны, и одна искра из по-прежнему горячего после выстрела орудия могла вызвать страшную катастрофу. Чтобы удерживать заряд, в ствол загнали большие комья грубого волокна и умяли тяжелым щитом на десятифутовом черенке. Только тогда вкатили железное ядро — оно выглядело невероятно маленьким — и, в свою очередь, загнали его в ствол. Это была достаточно простая операция, но она проводилась среди удушающего дыма, раскаленного металла и буквально за одну-две секунды. Экипаж двигался и прыгал вокруг орудия с удивительным изяществом — у каждой пушки повторялись отработанные движения, и палуба, казалось, была охвачена каким-то странным танцем, диким и смертельным.

— Выкатить орудия! — прозвучала команда Пирса. — Готовься! Пли!

И снова оглушительный гром, снова волна, и «Непокорная» накренилась. Пламя и обжигающий дым. Корабль, паруса — все исчезло в смрадной туче. Я не видел даже собственных рук. И это на открытом воздухе, а оружейная палуба, наверно, являла собой какое-то средневековое видение из ада. Меня душила паника и неожиданная отчаянная потребность понять; я вслепую потянулся и схватил теплые руки. Дым отнесло в сторону, и я обнаружил, что вместо Молл держу за руки какого-то дикого ухмыляющегося озорного мальчишку, а на ее почерневшем от пороха лице сверкали зеленые глаза.

— Молл! — заорал я. — Тебе что, действительно пятьсот лет?

Она закатила глаза, продемонстрировав белки:

— Слава Господня, парень, нашел время спрашивать!

— Я должен спросить! Ты ведь жертвуешь жизнью — ради меня. Ты ведь не так многим рискуешь? Или рискуешь?

Она медленно кивнула головой:

— Да, рискую. Так уж устроен мир.

— Господи, — обмяк я.

Она негромко засмеялась:

— Я ведь говорила тебе, что мера всех вещей меняется? Всего на свете — даже часов и расстояний. Время — это то, что поворачивает Великое Колесо, ось — в середине Сердца или в стебле Сердцевины, если хочешь. Люди видят это в различных формах. Но разбей границы, вырвись наружу — и мир становится шире. А с ним, должно быть, и его часы. Что они, как не две стороны одной ткани, разрезанные по одной мерке? Так и твой путь — по одной стороне ткани, но так же и по другой, вперед-назад. Чем дальше твой путь, тем меньше ты сидишь на месте, тем меньше тебя держат часы. А я, я — скиталица. И здесь отпущенный тебе срок измеряется тем, сколько ты отыгрываешь для себя. И может быть, таков, сколько ты можешь выдержать. Многие зарабатывают долгий срок и живут длинную жизнь, но в конце возвращаются к своим, пойманные в паутину, от которой так и не смогли избавиться. Уходят назад и забывают. Но только не я, я — никогда! — Она хмуро посмотрела на меня. — Что было для меня в этом мире, среди публичных домов и притонов, мошенников и головорезов? Я хотела жить, учиться, находить что-то лучшее — или порождать его!

Под крики экипажа и звон цепей орудия снова были выкачены вперед. Командир канониров откинул назад покрывало с запала, и мы снова нырнули и закрыли уши, когда сверкающий пальник вошел в порох. В этот раз я открыл глаза — канониры прыгали и радостно орали.

— Похоже, мы попали! Господи! — Я снова потряс головой. — Уже пятьсот лет… Ты можешь прожить еще столько же, если не больше, и все готова поставить на карту в такой дурацкой заварухе, как эта?

— Почему бы и нет? Что есть богатство, если ты только копишь его и никогда им не пользуешься? Как долго мне нравилась бы моя жизнь, если бы я не рисковала ею ради доброго дела? Чем дольше ты остаешься в этом мире, тем больше ты должен рисковать собой, чтобы придать годам смысл! Это ты, мой мальчик, у кого за спиной всего несколько лет, больше рискуешь в эту ночь, и, похоже, из чисто дружеских побуждений. Если бы это была любовь, я могла бы понять, но ты ведь никогда не любил, не так ли?

Она замолчала и подняла глаза вверх. Я тоже услышал его — глухой стук, словно захлопнулась дверь, очень глубокий, а следом за ним — шипящий, падающий свист. Но не успел я сообразить, что это такое, как Молл бросила нас обоих ничком на палубу. Прямо над нашими головами разлетелось в щепки дерево, что-то с глубоким звенящим стуком упало, и доски под нами подскочили под быстрой дробью ужасающего треска.

— Похоже, мы их разбудили, — сказала Молл прямо мне в ухо, и тут наши пушки рявкнули в ответ, но не залпом, а свирепым продольным огнем, похожим на барабанную дробь, стреляя по мере того, как оказывались заряжены. Я едва ли понял, что имела в виду Молл. Скорчившись за поручнями, вздрагивая при каждой детонации, я странным образом ощущал себя в отрыве от всего этого ада. Полуослепший, полуоглохший, насмерть перепуганный, но отстраненный. Случайно или намеренно Молл вызвала во мне бурю худшего свойства.

Какого черта я с такой горячностью бросился за Клэр? Чтобы спасти ее, да; но ведь я нанял целый корабль вояк, способных лучше меня справиться с этой задачей. Почему для меня было столь важно пойти с ними самому? Я не хотел прятаться за их спинами, показать себя трусом, но если я буду тянуть их назад, они мне тоже спасибо не скажут. Тогда зачем? Что я пытаюсь доказать? Что я действительно могу быть к кому-то неравнодушен?

Я не бросал ее… Черта с два не бросил. Когда смотришь в жерло пушки, трудно становится жить во лжи. Такое вроде как срывает с тебя покровы. Страх отбросил мою маску, отшелушил лак. Медленно, тщательно, аккуратно. Я бросил Джеки — и, похоже, бросил так холодно и жестоко, как только можно вообще бросить женщину. Я сохранял внешний вид и предавал ее мягко — ради нее, как мне нравилось думать, но главным образом ради себя самого. Проклятая витрина… или я обо этом всегда знал? Этого сказать я не мог. Зато впервые понял, что она, должно быть, знала; я ни на минуту не мог ее обмануть — как не смог обмануть Молл. Тогда с какой стати Джеки подыгрывала мне — притворялась, что наш роман сходит на нет, что мы постепенно расстаемся?

Ради меня. Она продолжала любить меня, по крайней мере настолько, что позволила мне сохранить свое достоинство в то время, когда могла его полностью уничтожить. Позволила мне продолжать играть свою роль, ибо знала, как мне это было необходимо, как пусто мне стало бы без этого. Она любила меня, это точно. А я ее предал и, может быть, с ней — себя.

То, что я видел сквозь пороховой дым, было моим прошлым, я видел себя в последние несколько лет. Разочарование, медленно подкрадывавшаяся нечестность, которые я постоянно находил в своих отношениях, находил все чаще и чаще, это отравляло их изнутри; когда же я впервые стал это замечать? Довольно скоро после того, как они появились. До тех пор, пока я не запер женщин в отдельный кабинет в моей жизни, приятный, безопасный и пустой. Зачем? Потому что был слишком полон самим собой, чтобы понять, что в действительности держал на ладони? Потому что был таким идиотом, что сам себя лишил этого, променяв на какое-то сомнительное золотое будущее? Нечестность на самом деле присутствовала, и была она только во мне самом.

Рука Молл подняла меня, и я снова скорчился за поручнями вместе с остальными. Все еще погруженный в свои переживания, я едва замечал тяжелые ленты тумана, смешивавшиеся с дымом, небо, все больше серевшее над вантами. На его фоне раздувались порванные выстрелом, тлеющие паруса, а под ними — огромный черный корпус корабля, казалось, с устрашающей, непостижимой скоростью несшийся к нам. На его высоком транце по-прежнему ухмылялись фонари, ибо они были вырезаны в форме огромных фантастических черепов, совершенно нечеловеческих, — вырезаны или они были настоящими? И когда черный борт навис над нами, я увидел, как выставились огромные дымящиеся хоботы пушек и стали опускаться. С нашей палубы раздался дикий хор воплей, а из тени сверху — ужасающий гортанный вой; это точно были волки. Их вой мог напугать кого угодно, мне от него стало просто жутко. Но теперь я знал, что делаю, и все было до ужаса просто.

— Только это у меня и осталось! — крикнул я в ухо Молл, и, казалось, она поняла. — Не много, ты права… но я должен защищать это! Я должен драться…

Шанс полюбить еще раз. Если я его потеряю…

Нет. Только не это. Клэр!

А затем два корабля сошлись вместе, и крики потонули в визге изуродованного дерева и протяжном скрежете и треске. «Непокорная» оказалась под «Сарацином», и раздутый, гораздо более высокий борт торгового судна врубался в наши поручни, треща и расщепляясь, — нависающий утес в рассветном полумраке. Матросы вскочили, взмахнув многозубчатыми железными абордажными крюками на длинных рукоятках, и выбросили их вперед, чтобы зацепиться за поручни и порты, пришвартовывая нас к нависающему сверху утесу.

— Вперед! — закричала Молл и вскочила на поручень. А потом воспоминания, думы, все остальное рассеялось в громе, потрясшем вселенную.

Волки выстрелили в упор, но они слишком долго выжидали. Пронизывающее демоническое дыхание прорезало воздух, но ядра двадцатипятифунтовых орудий, которые могли разнести наш уязвимый корпус, просвистели над нашими головами ужасающе близко и ударили через такелаж и паруса, не причинив вреда корпусу. За исключением одного. Огромная сосновая грот-мачта подскочила в своем гнезде и изогнулась, как раненое животное, отбросив как минимум одного из матросов, сидевших на мачтах, и выкинув его широкой дугой за борт, так что помочь ему было невозможно. Затем с долгим рвущимся звуком, сопровождавшимся резким треском, она медленно упала. В сплетении оторванного такелажа она с треском повалилась среди мачт «Сарацина» и там застряла, беспокойно покачиваясь, — так деревья в густом лесу поддерживают своего упавшего товарища.

Это был жуткий момент. В рассеивавшемся дыму я увидел, что на поручне уже никого нет, а потом увидел Молл — ее длинные волосы тлели, она цеплялась, как паук, за черную обшивку «Сарацина», цеплялась и лезла наверх. Я прыгнул на поручень и бросился вслед за ней, лишь смутно слыша рев, когда остальные сделали то же самое. Я посмотрел вниз…

Зуб топорика вцепился в древесину и удержался — к счастью для меня. Я заколебался, затем прыгнул на грань хаоса, скребя ногами в поисках опоры, как повешенный, изо всех сил стараясь отогнать от себя мысли о глубинах, в которые только что заглянул. Огромная пустота с кружащимися стремительными химерами, а за ней — полет бешеной скорости, серо-стальная бесконечность с полосками яркого света. Она мелькнула в тумане и исчезла в ту же секунду, как я увидел ее.

А потом мои ноги ударились о головки болтов, рука схватилась за край порта. С такой твердой опорой лезть было уже довольно легко. Я пригнулся, когда абордажный крюк упал, срезанный мощным ударом сверху, и широко раскрыл глаза от изумления, когда мимо меня медленно проползла черноволосая девушка. Ее платье задралось, обнажив худенькие белые бедра, а тонкие пальчики прилипали к доскам, как мухи к стене, темные ногти вонзались в дерево. Ее волосы блестели, и она казалась мокрой, совершенно промокшей, словно вылезла прямо из моря. Она даже не взглянула на меня, ее глаза смотрели пристально, рот был сжат с какой-то детской решимостью. Оторвался еще один абордажный крюк, но остальные зацепились, и сверху раздался крик. Волки перегнулись через поручни и пытались ударить Молл топором и абордажной саблей, а один, не более чем в пяти футах наверху, наклонился и прицелился вроде бы из мушкета. Ствол одного из огромных орудий по-прежнему выступал совсем рядом со мной. Я поставил на него ногу, рывком поднялся, уцепился за огромную опору снасти и взмахнул топором. Волк завопил и выронил мушкет, который улетел в никуда, а я тоже заорал и прыгнул к поручню — подошва моей кроссовки зашипела: орудие было раскаленным!

Молл уже перескочила через поручень, заставляя волков отступать под мощными круговыми ударами своего меча и расчищая нам путь. Следом за ней девушка Ле Стрижа проскользнула сквозь отверстие, проделанное ядром. Я инстинктивно двинулся ей на помощь, а потом сам чуть не отлетел, когда она, безоружная, бросилась на первого врага. Хотя нельзя сказать, чтобы она была совсем безоружна; она нацелилась прямо на горло длинноволосого мерзавца своими безжалостными пальцами, подпрыгнула и маленькими зубками вцепилась ему в лицо. С воплем, перекрывшим весь шум, он вырвался, спотыкаясь, шатаясь и хватаясь за лицо. И неудивительно: оно было покрыто жуткой черной слизью, разбегавшейся, кипевшей и дымившейся, как кислота. Другой волк оттащил его в сторону и замахнулся на девушку — и тут она плюнула в него, как кобра, прямо в глаза. Он с дикими криками отскочил, натыкаясь на своих товарищей; со смятенным воплем те отступили, и мы бросились на них.

Что произошло в последующие несколько минут, мне не совсем ясно. Но уж, разумеется, не одна из тех чистеньких дуэлей, какие можно увидеть в фильмах. Нас стеной окружили громадные фигуры в странных серых лохмотьях, тупые серые физиономии рычали, как тролли из сказок, а длинные тупые лезвия свистели и звенели, пока мне не почудилось, что это сами туманы наносят мне удары. Однако в меня они ни разу не попали, несомненно, меня защищали, хотя я этого не осознавал и не знал, кто это делает. Я и сам отчаянно уворачивался, парировал удары и нападал, когда мог, вопил бог знает что во всю силу своих легких, а когда мои удары попадали в цель, меня охватывало дикое возбуждение, обратная сторона страха. Вдруг неожиданно передо мной оказалось свободное пространство, и я, пошатываясь, шагнул в него, сам того не сознавая, пока рука Молл не встряхнула меня за локоть.

— Вперед, Стив, я с тобой! Пока путь свободен!

Я последовал за ней, с нами еще человек восемь-девять, подпрыгивая в лужах дымящейся черной слизи, разливавшихся по палубам, и перепрыгивая через корчившихся в них волков. Молл ринулась на корму, одним стремительным движением ноги сорвала с комингса полуоткрытую крышку люка и бросилась внутрь.

— Я видела, как кто-то исчез там, внизу! — задыхаясь, сказала она. — Может, они следят за пленницей?

Откуда-то сверху через палубу летели крики Джипа:

— Бей их, «Непокорная»! Вот так! Пусть получают по заслугам, так их разэтак!

Было приятно знать, что он тоже прорвался. Раздался жуткий вой, потом какое-то тявканье, тонкое и злобное; я подумал о Финне. Я поспешил вслед за Молл, наполовину потеряв всякое соображение, скатился по лестнице и налетел на нее в непроглядной черноте внизу. В нос и горло ударило зловоние, и я закашлялся.

— Тихо! — прошипела Молл, когда остальные со стуком посыпались вниз. — К стенам и распластайтесь! Они видят в темноте лучше нас, но и им нужно немножко света… Ага!

Звякнул металл, мигнула красная искра, разлилась в желтоватое пламя, и неожиданно мы широко раскрытыми глазами уставились друг на друга в узком коридорчике из грубого дерева, полностью включая пол и потолок, выкрашенном темно-красной краской. Молл указала на многочисленные двери по обе стороны, высоко подняла фонарь и тяжелый меч, а матросы распахнули двери. Это оказались всего-навсего кладовые, в большинстве своем полупустые и неописуемо загаженные, и Молл быстро прошла на цыпочках к темному трапу в конце коридора. Над головой глухо запульсировала палуба, это битва снова переместилась на корму, и неожиданно, приглушенные потолком, раздались звуки ярости, тот же жуткий лай, звук падающей сабли, поющей в досках. И голос Джипа, срывавшийся от возбуждения:

— Вспомните Аламо! И Типпекано и Тайлера!

А потом мы проскользнули за Молл в темноту.

Молл двигалась быстро, но она была еще на ступеньках, когда из облака тени внизу тихонько выступили волки, быстрые и бесшумные, как те животные, именем которых они назывались. Они застигли Молл на самой нижней ступеньке, когда ее руке, в которой она держала меч, мешали поручни. И в то время, как один из них скрестил свою саблю с оружием Молл, второй прыгнул в сторону и ударил, целясь мне в ноги, огромным абордажным топором с наконечником, как у копья. Мне оставалось спуститься еще на несколько ступенек, и я нырнул под палубу, выхватил из-за пояса забытый пистолет и попытался взвести курок тыльной стороной ладони, как это делал Пирс. Пружины были такими тугими, что металлические концы прямо-таки врезались мне в руки, причем с такой силой, что я чуть не выронил оружие. Но взвести курок мне удалось, я наклонился вперед, прицелился — и в спешке спустил сразу оба курка. Запал шипел и дымился, но с мгновение ничего не происходило — порох отсырел. Я уже собирался отбросить оружие, когда с громким хлопком и ослепительной вспышкой один ствол выстрелил. Оружие бешено дернулось и вывернулось из моей неопытной руки, но с расстояния трех футов трудно было промахнуться. Голова волка разлетелась, и его отбросило назад в тень как раз в то мгновение, когда Молл повернула эфес сабли своего противника вокруг оси и нанесла ему удар мечом в горло. Она прыгнула вниз, перескочив через его тело, полоснула другого по животу, а потом, когда он сложился пополам, ударила в спину. Толстый волк замахнулся на меня дубиной, но я увернулся, и он попал в матроса позади меня. А потом под его ногами раздался громкий хлопок; чертов пистолет грозил, что когда-нибудь выстрелит. Волк подпрыгнул и оступился. Я неуклюже взмахнул топором, и он с криком исчез, скатившись по другому трапу. Мы, стуча ногами, помчались за ним, но он безмолвно растянулся у подножия лестницы.

— Теперь мы находимся ниже их ватерлинии, — задыхаясь, сказала Молл, поднимая фонарь. — Так что тут должен быть оружейный склад — он открыт, мы застали их спящими! И, наверное, лазарет!

Это была тяжелая дверь, обшитая медью, в ней было маленькое зарешеченное окошечко на уровне глаз волка. Я схватился за решетки и приподнялся, чтобы заглянуть в него. Там была другая дверь с большим окном, и когда Молл подняла фонарь…

— Клэр!

Она была там, ее белокурые волосы в беспорядке, блузка, в которой она ходила на работу, висела клочьями, она скорчилась на узкой койке и смотрела на меня с неприкрытым ужасом. Затем ее рот открылся, и до меня донесся ее хриплый голос:

— С-Стив!

— Держись! — закричал я, стараясь справиться с диким смятением. Увидев ее здесь, такую знакомую по моей обычной, повседневной жизни, я ощутил, как меня переполняет жуткое сознание того, что я сплю, что все это нереально. Ощущение было таким сильным, что окружавшие меня доски переборок как бы растворились в тумане, а угроза, которую они несли, потеряла свое значение. Соблазн покориться сну охватил меня — пусть все идет своим чередом, а я буду ждать, пока проснусь. Но я протянул к ней руки — и не смог войти. Что бы там ни разделяло нас — дверь или сон, оно было слишком реальным.

— Держись! Мы тебя вызволим! — И, спрыгнув вниз, я стал колотить топором по двери. Один из матросов, огромный обезьяноподобный мужик с покатыми плечами, схватил топор волка и присоединился ко мне, от могучих взмахов его топора полетели щепки и обломки. Дверь уже начала поддаваться, когда позади нас прозвучал еще более громкий треск и помещение залил тусклый желтый свет фонаря. Удар матроса пришелся мимо цели. За нашими спинами распахнулась другая дверь. Через эту дверь в помещение ворвались волки, а во главе их — самый огромный из тех, кого я видел, мерзавец с короткой бородой и запавшими глазами, одетый в грязный красный сюртук, расшитые штаны (еще более грязные) и видавшую виды высокую шляпу, под которой была красная пиратская повязка. Вокруг его шеи висела целая сеть золотых цепей, а на одной из них — тяжелый ключ. Он был бос, и я понял, почему волки носят такие тяжелые башмаки: на каждом кончике слонового пальца был не человеческий ноготь, а узкий желтоватый коготь.

— Ах ты предерзостная свинья! — заревел он почти нечленораздельно. — А ну, отыдь!

— Продолжай! — приказала Молл и легко отскочила назад. Огромное существо что-то прорычало, и за его спиной на нас нацелилось не меньше дюжины мушкетов. Молл громко рассмеялась и широко распахнула первую же попавшуюся ей дверь.

— Хочешь палить прямо здесь? Дерзай, голубчик! Только вот сперва закрой свой пороховой склад, а потом давай! Не то одна пуля — и мы пойдем к ангелам, а ты — к своему черному хозяину! Неужто ты так торопишься в ад?

Еще до того, как она закончила, волк свирепо и яростно что-то прошипел своим жутким голосом, и мушкеты опустились.

— Я научу тебя, как вмешиваться, сука! Я выпущу из тебя твои вонючие кишки и скормлю их тебе! — Он выхватил витиевато разукрашенный меч примерно такой же длины, что и у Молл. — Схватить их! — И бросился в атаку. Остальные последовали за ним с жутким воплем. Молл оттолкнула меня локтем и встретила его удар мечом, но даже она пошатнулась от силы этого удара. А потом вся эта воющая стая ринулась на нас, мы дрогнули и оказались в такой давке, что только гигант и Молл могли свободно видеть свое оружие, размахивая им над нашими головами и нападая друг на друга, — свалка оттеснила их. Я отчаянно цеплялся за дверной косяк, чтобы не быть отброшенным в сторону, буквально впиваясь в расщепленное дерево пальцами; еще минута — и дверь точно откроется.

Но из трюма снова хлынули волки, и маленький коридор заполнила дерущаяся возбужденная толпа. Здесь сказывалось численное превосходство, и дюйм за дюймом нас оттесняли назад к трапу. Я лихорадочно пытался снова пробиться к двери, за которой была Клэр, но какой-то волк проскользнул к ней, загородил мне путь, и меня отнесло вместе с остальными.

— Прочь отсюда! — закричала Молл. — Назад — и наверх! Здесь от нас уже никакой пользы…

— Нет! — в отчаянии завопил я. — Господи, мы не можем ее бросить! Не…

Край ступеньки больно ударил меня по лодыжкам, и, поскользнувшись, я свалился прямо в эту смертельную давку. Чья-то рука сгребла меня за рубашку и подняла на трап.

— Не сходи с ума! — задыхаясь и тряся меня, закричала Молл. — Что нам еще остается делать? Теперь мы нашли ее, и что толку с того, что нас перебьют! А на палубе, если все пойдет хорошо, мы соберемся и очистим это крысиное гнездо в несколько секунд!

— Клэр! — завопил я. — Держись, девочка! Держись!

— Стив! — услышал я ее крик. — Стив! Не надо!..

— Мы вернемся! Ты слышишь? Мы вытащим тебя…

Я буквально задохнулся. С яростным воем гигантский волк бросился вперед, сшиб одного из своих, преграждавших ему путь, и занес меч над головой Молл. Стиснутая как в ловушке, под неловким углом, она ударилась спиной о меня, но сумела выбросить вперед руку, чтобы перехватить меч и удержать его на мгновение — не более. Я решил, что честная игра — это явно не то, что здесь нужно, и, напрягая каждый мускул обеих рук, потянулся через ее плечо и обрушил абордажный топор на голову волка. Я почти ждал, что топор переломится, но этого не произошло. Я разрубил его шикарную шляпу пополам прямо в центре и ударил его по черепу со звуком, похожим на треск расколотого полена. Волк заорал пронзительным высоким криком, его меч выпал из судорожно дергавшихся пальцев, он закружился на месте и тяжело осел, широко раскрыв глаза. По-моему, он там и подох с моим топором в черепе, но в такой давке ему было некуда падать.

— Очень чувствительный удар! — торжествующе закричала Молл, а волки в смятении на мгновение отступили назад. Оставшись без оружия, я схватил меч вожака, скатывавшийся по их тесно сдвинутым плечам, и замахнулся им на волков; к моему удивлению, меч оказался более маневренным, чем топор, и они снова отступили. Последний из наших людей, оставшихся в живых, добежал до лестницы и проскользнул мимо нас, и мы с Молл стали медленно пятиться. Ее меч защищал узкий проход, а мой — делал вид, что защищает. Но как только мы достигли верхней ступеньки, Молл бросилась бежать, таща меня за собой, а вслед нам со свистом полетели запоздалые пули, выбивая щепки из переборки.

Но и на палубе все складывалось скверно. Мы появились в густеющем тумане, желтом от порохового дыма, в жутком вопящем аду, перед стеной рубящихся тел, бросавшихся то в одну, то в другую сторону. Оттуда вырвался Джип и почти сгреб нас в охапку, когда мы налегали на дверь люка и пытались ее захлопнуть.

— Больше никого? — спросил он. — Возвращаемся на «Непокорную», ничего другого не остается! Будь же разумным, Стив! Мы тут держали их, чтобы дать вам там, внизу, время, но нам не продержаться до конца! Их слишком много, будь они прокляты, лезут из всех щелей, как тараканы! По-моему, их тут набито больше, чем на португальском корабле с рабами!

— А Пирс… спасательная группа…

— Они вырубают эту чертову мачту! А теперь будь так добр…

Но выбора у меня уже не оставалось. Из тумана раздался неожиданный рев и одинокий страдальческий крик: «Идут!» А потом ряд вдруг разбился на дерущиеся кучки людей.

— Держаться вместе, «Непокорная»! — заорал Джип. — Не давайте окружить себя! Собирайтесь группами и пробирайтесь к борту. Как можно скорее!

Тут волки кинулись на нас, и мы стали биться уже за наши жизни. Имея в руках громадный меч, я мог бы оказаться в беде, но здесь не было места фехтовальной науке, здесь было так: сходились, резали и рубили с остервенением любого волка, что попадался на пути, выкрикивая нечленораздельные проклятия и плюясь, когда ругательств уже не хватало. Казалось, прошел целый век, пока мы пробились к поручням, — кучка людей, покрытых запекшейся кровью, ноги и клинки в какой-то гнили. По всему борту наши женщины и мужчины сыпались назад, на «Непокорную», и мы также не стали церемониться, спрыгнув вместе с остальными. Мои глаза застилала пелена, может быть, от дыма, но, по-моему, я плакал, когда мои ноги вновь ступили на нашу палубу.

Но это было еще не все.

— Эта чертова мачта… — крикнул Джип.

— Мы закончили! — заревел Пирс в то время, как топоры ударили в сплетение снастей между кораблями. — Всем — отталкивать, живо! Всем!

Люди все еще прыгали на палубу с «Сарацина», а пистолетные выстрелы над нашими головами трещали и завывали, отгоняя волков от поручней. Я увидел, как чья-то рука схватила девушку Ле Стрижа, но та обернулась и полоснула ногтями по мясистой физиономии волка, оставив борозды, задымившиеся, как от купороса; она высвободилась и легко приземлилась на нашу палубу, подбежав к Ле Стрижу, где уже сидел на корточках Финн в человеческом обличье. Неожиданно раздался треск, похожий на взрыв, затем тяжелый глухой удар, и сломанная мачта, освободившись, отчаянно закачалась, прорвала такелаж «Сарацина» и грохнулась на его палубу, производя там опустошение.

— Отталкивайтесь! — заорал Пирс, и экипаж бросился к поручням и похватал все, что попадалось под руку — от крючьев и гандшпугов до упавших мушкетов. Мне достался десятифутовый пушечный шомпол, и когда Пирс закричал: — Поднимай! — мы изо всех сил уперлись в черную обшивку над нами. Внезапно среди треска и стука падающих обломков она скользнула прочь, и между нами струями упали тяжелые туманы, неожиданно окаймленные золотом.

Я тупо стоял, глядя на это, позабыв про крики и выстрелы. Но и это было не все.

— Пушки! — скомандовал голос Джипа, пробиваясь сквозь кипящий туман. — Все к орудиям! Заряжайте и выкатывайте, оба борта! Нельзя подпустить их к себе! — Прежде чем я успел это осознать, я уже налегал на лафет вместе с чумазыми пугалами, отскакивая в сторону, когда орудие откатилось назад, и снова схватив шомпол, — благодарение Богу, я уже имел некое представление о том, что с ним делать, наблюдая за ними раньше. Запихивать внутрь комья было труднее, чем это казалось со стороны, но наконец все было готово, я вытащил шомпол и вместе со всеми налег на лафет, выкатывая пушку. Из тумана донесся отдавшийся эхом всплеск, и я увидел, как медленно покачиваются призрачные фонари.

— Он очистил наши мачты, сэр! — закричал помощник, спрыгивая откуда-то с такелажа. — Делает оверштаг…

— Орудия левого борта! — рявкнул Пирс еще до того, как тот закончил фразу. — Огонь, как только встанем с наветренной стороны!

Мы отскочили, прижав руки к ушам, а в это время правый борт словно взорвался, причем мы были так близко, что услышали, как лопнула обшивка, когда выстрел попал в цель, и увидели, как один из фонарей рассыпался на кусочки. Разбитые мачты и сверкающие паруса дождем посыпались на наши головы, а одна из мачт переломилась пополам.

— Обрубить поврежденные мачты! Экипажи пушек, заряжайте! — орал Джип. — Живо! Живей, не то они нас возьмут на абордаж! Нельзя подпускать их! Мы должны показать им, что они только зря теряют время!

Снова и снова, в неумолимом ритме, мы откатывали орудия и заряжали, пока мои измученные руки уже не в силах были поднять шомпол — не знаю, сколько раз мы это проделали и сколько это заняло времени. Может быть, всего несколько минут. Окружавший нас туман сгустился от дыма, глаза слепили пламя и искры, от постоянного дребезжания при взрывах мы дрожали и немели.

— Бейте по ним, ребята, бейте! — заревел Пирс, когда мы вскочили, чтобы зарядить орудия, и когда он вдруг заколебался, а потом скомандовал: — Прекратить огонь! — мы просто не среагировали. Некоторые экипажи продолжали заряжать уже автоматически, затем остановились и побежали вниз, с недоумением уставившись на капитана. Казалось, что клубящийся дым собирался и рассеивался, а потом резкий порыв ветра разорвал туман, нашим взорам открылся ослепительный рассвет, чистый и свежий воздух, наполненный светом, небо, голубое, яркое, с острыми, как стекло, краями, испещренное, как мех горностая, пятнышками облаков, а под ними — только океан.

Настоящий, реальный океан. Сине-зеленое море мягко перекатывалось под нами, его долгие, медленные волны поднимали нас, почти извиняясь, а белые барашки мягко клубились вокруг корпуса. Затем Джип, стоявший на юте, издал крик и указал на что-то. Далеко, почти на полпути к горизонту, плыл темный силуэт, и моим измученным глазам показалось, что к нему все еще приставал туман, словно защищая щитом. Команда разразилась усталыми приветственными криками; я не мог винить их за это, поскольку они, должно быть, считали, что хоть им и не удалось победить их неожиданно сильного противника, зато удалось заставить волков бежать восвояси, поджав хвосты. Но мне-то было известно другое, и стоявшим на юте тоже, я это понял по их лицам, когда с трудом вскарабкался туда.

— К чему им было рисковать и затягивать бой? — говорил Джип. — У них уже есть добыча, они ее и охраняют. А мы остались без мачт, да еще без двух, и беспомощны, как младенцы.

Пирс фыркнул:

— А, не отчаивайтесь! Мы поставим временные паруса, будьте уверены…

— А потом? — резко спросил я.

Мне ответила Молл, и ее голос звучал мрачно:

— Доползем до ближайшего порта — если повезет. Мне очень жаль, Стивен. Больше мы ничего не можем сделать.