Я автоматически поднялся с места, когда открылась дверь. Мужчина, ступивший через порог, выглядел как большинство клиентов, каких мне доводилось видеть – вернее, самых лучших из них, тех, кто обычно проходил через офис Барри, соответственно напичканных гостеприимством и обаянием. Его темный костюм-тройка был сшит в стиле лучших произведений Армани, белая рубашка – гладкая и жесткая от крахмала, воротник плотно облегал шею, а прямой, как линейка, галстук переливался шелком, как серый опал. Тонкое совершенство всего ансамбля, включая прекрасно сшитые темные туфли и атташе-кейс из мягкой перчаточной кожи создавало атмосферу чего-то экзотического, иностранного, которая точно подходила к его лицу – с высоким лбом, крючковатым носом, бледному, с тонкими висячими усиками и глазами как провалившиеся колодцы, полные чернил. Иностранные клиенты почти всегда означали большие деньги.
– Мистер Питерс, – сказал я, и его тонкие губы изогнулись в улыбке. Он протянул длинную руку, я протянул свою…
ЧЕРНОТА. ШУМ.
Я отдернул руку, не имея ни малейшего понятия, почему. Это было в высшей степени странное ощущение. Как в тот раз, когда я клевал носом на своей первой большой встрече, убаюканный духотой и монотонным гулом голосов, а потом резко проснулся, вспыхнув от прилива адреналина и стыда, спрашивая себя, на какое же время я вырубился и было ли это кем-нибудь замечено – так было и сейчас. Только здесь я погружался в кошмар, адски живой, как тот сон наяву. Темнота, свет костров, крики и вопли, и единственный голос, гораздо ближе, произносивший слова, которых я не мог разобрать. От этого меня затрясло, а мне этого совершенно не хотелось. Улыбка Питерса осталась прежней, но каким-то образом у меня не осталось сомнений, что от него ничего не укрылось; плохое начало. Я поспешно постарался скрыть смущение и указал ему на кресло.
– Э-э, садитесь, прошу вас. Не желаете ли кофе – или, возможно, что-нибудь покрепче? Шерри? У нас есть прекрасный «Фино», охлажденный… – Шерри казалось подходящим к этому лицу, хотя сам я чувствовал настоятельную необходимость выпить чего-то значительно более крепкого.
– Нет, нет, благодарю вас. Вы очень любезны, однако с сожалением должен сказать, что у меня очень мало времени. Я предпочел бы – простите мне мою невежливость – сразу приступить к нашему очень срочному делу.
Я расслабился, хотя от его голоса у меня по спине побежали мурашки. Его английский язык был так же преувеличенно совершенным, как и его костюм. Голос звучал экзотично, с этим его акцентом, это точно – но, черт побери, мне он был знаком. Я каким-то образом знал и его самого – хотя один Бог знает, откуда. И мне он ничуточки не нравился. Я боролся с собой, чтобы не дать ему это заметить. Я не мог вспомнить подробностей моего сна наяву, но он как-то уж очень хорошо в него вписывался – особенно, голос. Может быть, я создал свою грезу под влиянием этого голоса. – Что ж, – сказал я, чуть напряженно, – мы здесь, чтобы оказывать услуги. Насколько я понял – ситуацию из нашего разговора, м-р Питерс, вы хотите, чтобы мы взяли на себя ответственность за работу с партией груза очень конфиденциального характера из района Карибского бассейна. Мы готовы сделать это, естественно, на условиях, которые вы сочтете вполне конкурентоспособными и при самых высоких стандартах заботы о грузе. При условии… – я слегка постучал линейкой по столу. – Как всегда, при условии, что мы будем поставлены в известность о характере груза, его происхождении, содержимом и месте назначения, и будем иметь свободный доступ к тому, чтобы в любой момент провести его проверку. Совершенно конфиденциально, конечно, это подразумевается само собой. Конфиденциальность – это закон нашего бизнеса…
Питерс поднял руку, вежливо останавливая меня:
– Сожалею, что не дал вам более подробной информации ранее, – самодовольно усмехнулся он, – однако речь идет не об одной партии груза, а о многих. Фактически, о продолжительном контракте. Коммерческие силы, которые я представляю, намереваются стать значительной силой в торговле этого региона и – это между нами – стать в нем доминирующей в кратчайшие сроки. – Он мягко постучал в воздухе черной лакированной шариковой авторучкой.
КОНЧИК ТРОСТИ ПОДНЯЛСЯ ВВЕРХ.
Я моргнул. Что я только что?.. Еле уловимое движение. Нечто, что я на мгновение узнал – но как-то еще не вполне…
– Поймите, – добавил он, – это не праздные амбиции. Это проект, в который лично вы можете вполне быть вовлечены.
Замечательно. Мне что, уже что-то мерещится? И кроме того, я не совсем верил и тому, что слышал. Я стиснул линейку в застывших пальцах и стал смотреть вниз на голую крышку своего стола, стараясь сформулировать ответ.
СТРУЯ ЖЕЛТОГО ПЛАМЕНИ… ГОСПОДИ, ОГНЕННЫЙ ШАР! МЧИТСЯ ПО ГОЛОЙ ЗЕМЛЕ… РАЗДУВАЕТСЯ… КУЧКА ЕГО СОБСТВЕННЫХ ЛЮДЕЙ ОХВАЧЕНА ИМ… ОТДЕЛЬНЫЕ СИЛУЭТЫ ПОДПРЫГИВАЮТ, ГОРЯТ, ПАДАЮТ… ПОДКОШЕННЫЕ, КАК ДЫМЯЩАЯСЯ ТРАВА… ЗАПОЛНЯЕТ ВСЕ МОЕ ПОЛЕ ЗРЕНИЯ, словно этого было недостаточно…
– Давай! – сказал я себе. Я буквально узнал свой голос, когда его услышал. – Ответь ему! Так, как ответил бы в обычной обстановке. Вот где все это происходит!
Я улыбнулся. Может, чуть-чуть кисло, но это не стоило мне больших усилий. Мне могло что-то привидеться, что-то послышаться, но по крайней мере, здесь я был на знакомой твердой почве.
– Вы должны понять, м-р Питерс, – в этой ситуации я должен ставить интересы компании превыше моих собственных. Ни от их имени, ни от себя лично я не заинтересован, даже пассивно, в нарушении законов или установленной этики ведения торговли.
Я ВСКИНУЛ МЕЧ НАВСТРЕЧУ ОГНЕННОМУ ШАРУ…
– И как бы ни была велика прибыль. Это наша твердая политика, и я от всего сердца согласен с ней. Мы достаточно хорошо справляемся, используя наши собственные методы. Нам нет необходимости их менять. И мы этого не хотим.
ЗАПАХ ГАРИ В МОИХ НОЗДРЯХ…
Я поспешно бросил взгляд вниз на компьютер – а вдруг он перегрелся?
ПЕРЕД МОИМИ ГЛАЗАМИ ПЛЯСАЛИ ПЯТНА… ПЫЛАЮЩИЕ ЯРКИЕ ЦВЕТА… ОГНЕННЫЙ ШАР БЫЛ СЛОМАН. КАСКАДОМ СЫПАЛАСЬ ПЫЛЬ.
– Хороший удар! – сказал я сам себе.
Я обнаружил, что тяжело дышу, обливаюсь потом, в горле пересохло. Мне чертовски хотелось выпить. Но Питерс, похоже, ничего не заметил, он широко распростер руки, выразительно размахивая ручкой.
– Это огорчительно. Глубоко огорчительно. Что ж, считайтесь с интересами вашей фирмы, если вам так угодно. У нас в высшей степени значительная поддержка, и мы, не колеблясь, будем использовать все ресурсы, имеющиеся в нашем распоряжении. Если потребуется, то и в мировом масштабе.
ТРОСТЬ ПОВЕРНУЛАСЬ – УКАЗАЛА НА ЧТО-ТО, ЗАВЕРТЕЛАСЬ, КАК ДИРИЖЕРСКАЯ ПАЛОЧКА, СТРЕМИТЕЛЬНО ОПИСЫВАЯ СВЕРКАЮЩУЮ ДУГУ…
– Я должен говорить с вами откровенно. Если, в конце концов, мы не сможем воспользоваться вашими услугами, нам придется – как бы это сказать? – заменить вас. Вы нам замечательно подходите, но, в конце концов, есть и другие агентства, другие молодые люди с вашей квалификацией и блестящими перспективами. Если мы, при нашем влиянии, остановимся на том, чтобы выбрать одного из таких молодых людей вместо вас, это неизбежно испортит вам карьеру, ваш успех – разве нет?
НЕ НА МЕНЯ, А НА КОСТЕР С ЛЕВОЙ СТОРОНЫ.
– Неужели? Простите, м-р Питерс, не вижу, каким образом.
Или, иными словами, – ты что, угрожаешь мне лично, маленький мерзавец?
– Мой дорогой сэр, в английском языке есть прекрасное выражение, отражающее эту ситуацию: наверху есть место только для одного. В наших руках такое лицо и агентство, которое оно в один прекрасный день возглавит, будет поставлено в положение очень привилегированное – например, оно будет пользоваться благосклонностью официальных источников, правительственных департаментов, самого правительства. Не только в Карибском бассейне, но и в этом конце света, в этой стране. Взлет этого агентства будет – как бы это сказать? – подобен метеору.
КОНЧИК ТРОСТИ ШЕВЕЛЬНУЛСЯ – ПЛАМЯ ВЗМЕТНУЛОСЬ ВВЕРХ, БРЕВНА, ПРУТЬЯ, УГЛИ, ВСЕ… РЕВУЩАЯ КОЛОННА ПЛАМЕНИ… БЕЗУМЦЫ БРОСИЛИСЬ ВО ВСЕХ НАПРАВЛЕНИЯХ…
Господи. Неужели это и есть нервный срыв? Или что-то от стрессовой паранойи, о которой я слышал, – она встречается на очень напряженных работах. Ладно, продержаться до конца этой встречи, вот и все; еще полчаса. А потом я могу мчаться вниз и стащить у Джеммы валиум. Весь запас.
– Совершенно, как метеор. Его конкуренты окажутся в его милости, и… их превзойдут, если у них найдется достаточно здравого смысла, а иначе – их просто опрокинут.
Я заморгал и задумчиво согнул в руках линейку. Так или иначе, совершенно неожиданно чувство паники покинуло меня. Так были у меня видения – или я просто драматизировал то, чем он мне угрожал? Может, здесь есть кое-что и от стресса, но ведь угрозы-то были достаточно реальными – угрозы в мой адрес, в адрес компании. Хорошей компании; большого числа хороших людей, у которых вся карьера зависит от нее. Здесь я явно выходил за рамки своей работы. Мне бы следовало перебросить этот маленький кредит в более высокую инстанцию. Такого рода жесткие разговоры были, если уж на то пошло, епархией Барри. И все же я каким-то образом чувствовал, что за мной стоит некая инстанция, даже все распроклятые инстанции, какие требуются. К черту нервные срывы – если я и слышал голоса, то они говорили дело. Во мне поднималась колоссальная уверенность, и просто руки чесались разделаться с этим маленьким сукиным сыном самому.
ОГНЕННАЯ КОЛОННА РАСКРЫВАЛАСЬ… ЕЕ ВЕРХУШКА РАСПРОСТРАНЯЛАСЬ… СТАНОВИЛАСЬ ШИРЕ… НАВИСАЛА, ВЗДЫМАЛАСЬ ГРЕБНЕМ, СТРУЕЙ РАЗБРЫЗГИВАЯ ЯЗЫКИ ПЛАМЕНИ И ДЫМ… ЗАКРУГЛЯЛАСЬ, КАК ПРИЛИВНАЯ ВОЛНА… С ГРОХОТОМ ЛЕТЕЛА ВНИЗ НАД ГОЛОВАМИ НЕМНОГИХ ОСТАВШИХСЯ ПОКЛОННИКОВ КУЛЬТА… ПРЯМО НА МЕНЯ.
Ничего себе драматизирую! Наверное, я действительно возненавидел этого типа; что ж, почему бы и нет?
Я прыснул со смеху и прижал линейку к губам.
– Вы что-то выбрали уж очень прямолинейный способ излагать свою точку зрения, вам не кажется? У нас известное агентство с длинным списком вполне довольных и постоянных клиентов, в том числе, и государственных. Так что нельзя сказать, чтобы у нас не было поддержки и своего влияния, знаете ли. Агентство в состоянии справиться с коммерческим и политическим давлением; нам и раньше доводилось это делать, и мы выстояли. Даже выиграли от этого на самом деле. А иначе зачем бы вам приходить ко мне?
Я ПОПЛЕВАЛ НА КЛИНОК СВОЕГО МЕЧА И ВСКИНУЛ ЕГО К НЕБЕСАМ…
«Вот это верно! – я снова говорил сам с собой. – Вот в чем здесь все дело. Ты просчитываешь очки в любой игре на ход впереди его. Скажи ему об этом».
– И, – произнес я вслух, – я буду с вами так же откровенен, как и вы со мной. Если я лично хотя бы вполовину тот, за кого вы меня принимаете, я должен быть вполне в состоянии справляться с такого рода нападками сам. Разве нет?
Я ВЗРЕВЕЛ ОТ СМЕХА… НАДУЛ ЩЕКИ… С ШУМОМ ВЫДОХНУЛ МОЩНУЮ СТРУЮ ВОЗДУХА В СТОРОНУ ОПУСКАЮЩЕЙСЯ СТРУИ. КАСКАД ОГНЯ КОСНУЛСЯ СТАЛИ… И РАСКОЛОЛСЯ. РАСПЛЕСКАЛСЯ, КАК СТРУЯ ВОДЫ ИЗ КРАНА… УТРАТИЛ СВОЕ ЕДИНСТВО… ОБРУШИЛСЯ ДОЖДЕМ, ЗАДЫХАЮЩЕЙСЯ ТУЧЕЙ ЯРКИХ ТЛЕЮЩИХ УГОЛЬКОВ НА ГОЛОВЫ ПЕРЕПУГАННОЙ ТОЛПЫ. ДИКИЕ КРИКИ ЕЩЕ УСИЛИЛИ ПАНИКУ… ПОВСЮДУ ВОЛОСЫ И ОДЕЖДЫ ЗАНИМАЛИСЬ ОГНЕМ. Я ГРОМОВЫМ ГОЛОСОМ ВЫРАЗИЛ СВОЕ ТОРЖЕСТВО…
Я сглотнул. Господи, какое живое видение! Откуда, черт возьми, все это берется? Может быть, оно подкрадывалось ко мне с момента этого его загадочного звонка, наверное, я уже тогда почуял в нем что-то неладное. Может, подсознательно – или у меня стало развиваться шестое чувство. Телепатия, например, – я уже почти готов был в это поверить, но… Нет. Я просто слишком часто засиживался допоздна в этих ночных заведениях в доках, вот в чем тут дело. Ничего удивительного, что я напридумывал вокруг него вот таких небылиц и видел их каждый раз во сне, случись мне задремать. Правда, при моем складе ума я скорее мог бы ожидать, что выдумаю историю с торговцами оружием или баронами наркомафии, нечто… более практичное, что ли. Обыденное, если хотите. Это просто лишний раз доказывает, какая странная штука – подсознание. Я поднял глаза и оглядел офис. Знакомый, будничный, солидный – книжные шкафы, растения, картины. Стол Дэйва (а куда это ОН сейчас подевался?). Обычные, повседневные вещи. Вещи, за которые человек цепляется – да нет, даже больше. Вещи, на которых я могу стоять твердо и с которыми могу защищаться от всего, что бы ни бросал мне в лицо мир. Реальные вещи, правда?
Эти причудливые видения, эти неожиданные провалы в темноту, атаковавшие сразу все чувства, причем постоянно – могли ОНИ быть реальными? Старый софизм: снится ли философу, что он бабочка, или бабочке – что она философ?
А новый поворот событий таков, что здесь как раз ответ важен.
Каким бы ни был в действительности мой ответный удар, Питерсу он ничуточки не понравился – это было очевидно. Он неловко заерзал в своем кресле и пригладил свои черные с проседью волосы. Так на чем же я все-таки должен стоять? Где разыгрывалась настоящая битва? Я напрягся. Он наклонился вперед и резко постучал ручкой по спинке кресла.
– Ваша уверенность вызывает восхищение, однако боюсь, что она основана на недостаточном опыте. Можно было бы даже сказать – на невежестве. С грубыми прямыми нападками вы, возможно, и справитесь, однако предположим, что у нападения слишком широкая база, чтобы вы могли ему противостоять? Разорение ваших клиентов – поток транспорта по принудительным ставкам, которые просто проглотят все доступные перевозки…
ТРОСТЬ УЖЕ СНОВА ДВИГАЛАСЬ – А С НЕЙ И ПРАВЫЙ КОСТЕР. ОН НЕ ПОДНИМАЛСЯ, НО СКОЛЬЗИЛ, КРАЛСЯ ВПЕРЕД… ПОЛОСОЙ БОЛЕЕ ШИРОКОЙ, ЧЕМ МОЖЕТ ОХВАТИТЬ ЧЕЛОВЕК, РАСШИРЯЯСЬ ВСЕ БОЛЬШЕ… ПО ХОДУ ЕГО ПРОДВИЖЕНИЯ ЖЕСТКИЕ КУСТЫ ОХВАТИЛО ПЛАМЯ… ПОКЛОННИКИ КУЛЬТА, КТО НЕ В СОСТОЯНИИ ДОСТАТОЧНО БЫСТРО ДВИГАТЬСЯ, ЗАХВАЧЕНЫ ПЛАМЕНЕМ. ОНИ СПОТЫКАЮТСЯ, ПАДАЮТ. С ШИПЕНИЕМ И ПРОНЗИТЕЛЬНЫМИ КРИКАМИ ИСЧЕЗАЮТ В СВЕРКАЮЩЕЙ ПАСТИ…
– Следи за ним! – сказал мне внутренний голос. – Нечего только защищаться! Отвечай ударом на удар!
Опять ты! Как я могу это сделать? Когда я даже не знаю, где я, в какой битве сражаюсь на самом деле? Когда я не могу доверять своим собственным чувствам? Мой разум…
– В чем дело? – спросил мой голос, слишком спокойно.
Что значит – в чем дело?
– Реальная или нет – это ведь одна и та же битва, правда? В обоих мирах ты должен взять над ним верх! Так ищи способ совладать с ним в том мире, который лучше знаешь. Найди его, и другой мир тоже победит – тогда ты будешь знать точно!
Правильно. Что ж, теперь у меня был ответ на софизм. Стань на бабочку и посмотри, что будет дальше. Если она погибнет, значите это реально. Но в том мире, который я знал лучше, действительно существовал способ разделаться с Питерсом.
Я потер руки:
– Ну, что же, в таком случае я бы привлек больше наших собственных перевозок – и большую поддержку, если потребуется. И того, и другого хватает, м-р Питерс, в других местах по всему миру, и в этом не будет отказано людям, имеющим солидную репутацию. И потом мы можем сыграть более широкий гамбит; грязные политические штучки не могут нас поколебать, тем более, если нам помогут наши конкуренты. Когда начинается такая травля, агентства держатся друг за друга, и банки их поддерживают. Мы помогали пресечь такие попытки раньше, и теперь другие агентства помогут нам победить вас! Я обернул бы вашу собственную тактику против вас, черт побери…
ГДЕ-ТО ПОЗАДИ МЕНЯ – С ОГРОМНОГО НЕМЫСЛИМОГО РАССТОЯНИЯ – НАСТОЙЧИВО ХРИПЕЛ ГОЛОС:
OU FAIS KATAOU Z'ECLAI'!
Я не обратил на него внимания. Я уже знал, как мне надо поступить. Я обнаружил, что крепко сжимаю металлическую линейку, и…
Я ЗАТКНУЛ МЕЧ ЗА ПОЯС… ХЛОПНУЛ В ЛАДОШИ, С СИЛОЙ. ССУТУЛИЛСЯ… СНОВА СХВАТИЛ ЦЕПИ… РАСКРУТИЛ ИХ, ПО ОДНОЙ В КАЖДОЙ РУКЕ… УСЛЫШАЛ, КАК ОНИ ПОЮТ!
СВИСТ… НА ТОЙ ЖЕ НОТЕ… ГРОМКИЙ… ЕЩЕ ГРОМЧЕ…
МОЩНЫЙ ТРЕСК НАПОЛНИЛ ВОЗДУХ. И ЦЕПИ БЫЛИ ВЫБРОШЕНЫ, ЖЕСТКИЕ, КАК ЖЕЛЕЗНЫЕ ПРУТЬЯ. КАЖДОЕ ЗВЕНО, КАЖДАЯ ЧАСТЬ ЦЕПИ ДРОЖАЛА – НЕ НА ПОДКАТЫВАЮЩЕЕСЯ ПЛАМЯ, А ВЫСОКО НАД НИМ. ВСЕ ПОЛЕ ОСВЕТИЛОСЬ БУЙНОЙ ГОЛУБОЙ ВСПЫШКОЙ ПЛАМЕНИ…
Мой призыв был услышан.
Мой…
Мой…
Мой…
Черная ночь с грохотом сомкнулась надо мной. Мощный, как удар барабана, раскат грома расколол тучи. С каждой цепи, окруженной короной с шипением посыпались голубые искры, когда ужасающий заряд молнии прошел сквозь меня по цепям и ударил зазубренной трещиной в саму ночь, прямо в Дона Педро.
Железные цепи расплавились у меня в руках, когда сквозь них прошла мощная волна. Они упали и рассыпались шипящими и брызгающими каплями и благодарно погрузились в землю, из которой их когда-то вырвали. Но и сила Дона Педро была поистине устрашающей. Он не сгорел, его не поглотило пламя. Удар попал только в его простертую трость с серебряным набалдашником, выбил ее из руки, и она отлетела назад.
И по его команде огонь последовал за тростью.
Огонь поднялся, как кобра, сворачивая свои кольца, и ударил. Он выплеснулся на вершину высокого камня, и я увидел Дона Педро в тот момент, когда огонь упал, увидел, как он потерял равновесие под ливнем сверкающих обломков, соскользнул вперед – и вниз, вместе с этой разрушительной огненной лавиной упав на свой собственный алтарь. Толпа взвыла и отхлынула, но я ринулся вверх, на самый краешек камня, жаждая увериться в своем триумфе.
И остановился. Весь алтарь был в сверкающих руинах, все еще пылала кучка разбитого дерева, по его краю запекалась и чернела пролитая кровь, начавшая шипеть, когда упали первые капли дождя. И все же в центре алтаря неожиданно что-то рванулось вверх, что-то посыпалось в сторону – и Дон Педро восстал. Одежда на нем висела лохмотьями и дымилась, трость исчезла, лицо было обожжено, волосы и борода – в ореоле огня; тем не менее, он, казалось, этого не замечал. Он скользнул ко мне, прямо к краю камня над моей головой – и тут я увидел, что даже брови у него горят. Но темнота позади него была глубокой как никогда, и она устремилась ко мне…
Питерс покачал головой с печальной мудростью, обретенной с возрастом и опытом:
– Я вижу, что для того, чтобы иметь хоть какую-то надежду убедить вас, мне придется выложить карты на стол, – вздохнул он, – и раскрыть полный размах нашей операции. – Он щелкнул посеребренными замками атташе-кейса, открыл его и протянул вперед, держа обеими руками. – Эта документация говорит сама за себя…
Я машинально поднялся и наклонился вперед. Однако в этот момент что-то всколыхнулось в моей памяти и вцепилось в меня. Карты на стол? Катькины карты – туз червей, двойка пик – два пустых озера черноты, слившиеся в одно. И валет с его холодными темными глазами…
Мое колебание спасло меня. Из открытого дипломата – ИЗ ЕГО СЛОЖЕННЫХ ГОРСТЬЮ ЛАДОНЕЙ вверх метнулся язык желтого пламени. Словно для того, чтобы пронзить звезду – и как раз в том месте, где, если бы я не заколебался, находились бы сейчас мои глаза. Зарычав от ярости, я схватил первое, что попалось под руку – это оказалась линейка – вскочил, перепрыгнул через стол и бросился на него.
ЧЕРНОТА ВЗРЕВЕЛА…
Снова свет. Его стул отлетел назад, мы с грохотом сцепились, кусаясь и щелкая зубами, как звери, катаясь из стороны в сторону. Моя рука на его горле… его трость, удерживавшая мой меч… его свободная рука, пытающаяся выцарапать мне глаза… Господи, ну и силен же он! И весь этот шум, что мы подняли, почему же никто не войдет…
ОБЖИГАЮЩИЙ ЖАР…
Какого черта? Что-то сгорело – мои волосы дымились… мы скатились в огонь. Какой еще огонь? Свет сияет… пол раскален…
То включаясь, то выключаясь – от света к тьме – вперед-назад, два мира мелькали вокруг нас, когда мы падали из одного в другой и обратно. Я был прав, прав был мой другой голос!
– Прав! Прав! Это ничего не значит, черт побери! Здесь или там, ты гнусный маленький подонок, но я буду терзать тебя до тех пор, пока ты не протянешь ноги…
– Грязный сукин сын, – задыхаясь, прошипел маленький человечек по-испански.
Питерс-Педро изо всех сил старался вывернуть свою трость и ударить меня – вырвав из моих рук меч. Я нажал посильнее – и меч, и трость вырвались из наших рук и отлетели в сторону. Наши руки устремились к горлу друг друга…
Мои руки были длиннее… они сомкнулись, сжались, крепче. В вакууме его глаз вспыхнула искра, взорвалась, пошла вверх. Нити зеленого огня затрещали и побежали по его рукавам, встретившись с моими руками – и сноп красных искр вспыхнул в ответ. Его глаза уже не были больше черными, они были сверкающими зелеными зеркалами, и я видел в них свое отражение. Отражение, которое я трудом узнавал – рычащая свирепая маска с глазами, полыхающими красным…
Крепче…
КРЕПЧЕ…
Его хватка ослабла. Одна рука отпустила мое горло и, хотя он не видел, где лежит его трость, рванулась прямо к ней, схватила и ударила меня по голове. Однако каким-то образом мой меч оказался под моими растопыренными пальцами, и когда Дон Педро рванулся вверх, я стиснул обеими руками рукоятку и нанес удар.
Классический смэш справа. Удар попал прямо в гладкую верхушку его головы, сбил его с ног, он полетел и распростерся навзничь на своем алтаре. Меч зазвенел в моих пальцах, словно я ударил по твердому камню. Дон Педро лежал и стонал, извивался и слабо дрыгал ногами, его пальцы скребли по черной рваной ране. Такая рана должна была быть смертельной, но он ведь не был обычным человеком. Тяжело дыша, шатаясь, я подошел, склонился над ним и занес меч, чтобы нанести новый удар. Его рот открылся…
Я отскочил с воплем отвращения. И как раз вовремя, чтобы увернуться от фонтана черноты, который он изрыгнул.
– Ах, ты, грязный ублюдок… – зарычал я и, кажется, собирался нанести ему еще один дикий удар. Однако кто-то схватил меня за руку, я обернулся и оказался лицом к лицу с Джипом. И только тогда ко мне стала возвращаться память.
– Нет, – устало сказал Джип. – Не подходи к нему. Это была не атака. Он больше не станет нападать.
– Но…
– Никаких «но». Ты разбил его. Ты встретил его здесь, на Спирали, где он получил всю свою силу, и выпустил из него кишки. Ты победил его, заклинание на заклинание…
Я смущенно покачал головой:
– Заклинания?.. Все было совсем не так. Я ведь не пользовался никакой магией. Что-то происходило здесь, но я… я это не контролировал. Он заставил меня думать, что мы… просто говорили о делах, и так до самого конца. В моем офисе… просто препирались по поводу сделки…
– Твои знания. Твоя магия. О, сила, что стояла за ними, была, конечно… чья-то еще. Но ее использование, воля – это было твое, целиком и полностью. Тебе приходилось делать шаги. Дон Педро, он, наверное, увидел, что случилось, подумал, что ты слабое звено в товариществе, что в этом мире он сможет побить тебя. Вот так ты это и увидел, но ты обернул это против него. И, по-моему, то, что делал там, ты делал и здесь. Не важно, как ты победил его – ты победил, и только это идет в счет. Ты разгромил его власть, разбил его тело. А сейчас он попытался спастись от тебя. Сбежать.
– Сбежать? Но он…
– Во времени. Он удрал из этого более широкого мира, где был побежден. Бежал куда глаза гладят! Помнишь, я говорил, что некоторые люди просто ломаются и бросаются прочь, когда Спираль становится слишком непереносимой для них, – бегут назад, в тот момент, когда впервые ступили на нее? И смотри, куда его это привело. Назад, на ложе его болезни. Он умирает от vomito negro – желтой лихорадки. Как и должен был с самого начала.
И, глядя на извивающуюся фигуру своего врага, я увидел, что в нем что-то неуловимо изменилось, что белые камни позади него действительно приняли форму, напоминавшую высокие оштукатуренные стены, а судорожное пламя умирающего костра отбрасывало на них отблески, похожие на свет мигающей лампы – или на образ лихорадки, сжигающей больного человека. Богатые одежды, которые сжимали и рвали его руки в горячечной агонии, расстилались вышитыми покрывалами, а испещренный пятнами алтарный камень напоминал грязные простыни величественного ложа больного. Тошнота подступила мне к горлу и неожиданная страшная жалость, я мог только стоять, не говоря ни слова.
– Ты не прав только в одном, мастер штурман, – негромко сказала Молл. – Да, у него желтая лихорадка. Но не это убивает его. Видишь почерневший и распухший язык, он почти душит его! Слишком много мне приходилось видеть, как люди умирали именно так. Беспомощный в своем плачевном состояния, он не может ухаживать за собой, и нет у него никого, кто любил бы его настолько, чтобы рискнуть приблизиться. Чем подхватить заразу, они скорее позволят ему умереть самой жалкой смертью – от жажды.
Последовавшее за ее словами короткое молчание нарушил еще один голос:
– Что ж! Надеюсь, он получает от этого удовольствие, маленький мерзавец! Я бы сказала, что это как раз соответствует его представлениям о том, как следует развлекаться, а вы? – Рот Клэр сурово сжался, когда она созерцала извивающуюся фигуру. – Ох, не смотрите так возмущенно! Когда они приковали меня в этой его темнице, с клеткой, костями и всем прочим, они смеялись, эти Волки. А потом они унесли лампу. Так что у меня было несколько часов, чтобы поразмышлять о том, какого рода забавы он любит.
– Держу пари, что так оно и было, – сочувственно произнес Джип. – Но с этим покончено. И, судя по его виду, с ним тоже.
И однако он снова ошибся. Сотрясаясь в последних судорогах горячки. Дон Педро пронзительно вскрикнул и сел, хватаясь за рану на голове, его пальцы скребли в агонии, разрывая, как когти, саму плоть. Пока неожиданно она не лопнула, потом соскользнула и опала, бледное лицо обвисло, как мятая тряпка…
Крови не было. Под плотью не обнажилась белая кость. Черепа тоже не было. И вообще не было ничего, кроме силуэта, формы, оболочки той самой твердой черноты, что лежала за его глазами, и эта чернота сияла в свете костра, как самый черный из опалов.
Несколько Волков, караибов и других почитателей культа, кто еще не был повержен и не убежал с поля, бросили на нее единственный взгляд. А потом, издав хором страшный воющий крик, повернулись и бросились бежать, спотыкаясь о камни, налетая на деревья, топча друг друга в последнем паническом бегстве, когда рука, державшая их, опустилась и они увидели тайный источник ее силы. Я увидел единственного аколита, оставшегося из десятков, бывших там – высокого мулата, который пятился, вцепившись пальцами в свое засыпанное золой одеяние. А потом он прижал руки к глазам и с криком бросился во все еще пылавший костер. Плоть полностью соскользнула с фигуры, которая, шатаясь, выпрямилась передо мной, сбрасывая лохмотья, а потом упала вместе с остатками платья.
Но там, где она только что была, встало нечто. Странная штука – скелетообразный сияющий силуэт, черный на фоне прыгающего огня – глянцевитый хитиновый щиток жука, трясущаяся, с тонкими, как у насекомого, конечностями, пародия на человека. Она стояла, слегка покачиваясь, – на голову выше меня, гораздо выше Дона Педро. Она действительно вытягивала и распрямляла свои искривленные паукообразные конечности, словно они слишком долго находились в согнутом положении, словно ей надо было накачать в них кровь после того, как прорвалась оболочка куколки в новом рождении. И как новорожденный, фигура качала из стороны в сторону ониксовым черепом, заменявшим ей голову, и издавала неуверенные чирикающие звуки, как будто робко и тревожно оглядывала то, что могло оказаться враждебным миром.
Фигура выглядела гротескной, ужасной, противной, однако ни в коем случае не угрожающей. Вид у нее был почти жалобный, когда я стал кружить вокруг нее с мечом наготове, схватив с алтаря горящую головню. Я приблизился, и она, защищаясь, согнула руки, запищала, заверещала и попятилась широкими неуверенными шагами. Оно выглядело таким несчастным, это страшилище, лишенное всех своих атрибутов, что мне стало почти весело. Я не смог удержаться. Я расхохотался громким, сочным смехом, от всей души, смехом, который прозвучал в воздухе, как гром над головой. Рядом я услышал, как расхохоталась Молл, так же, как смеялась тогда в замке. Ее высокий чистый смех смешался с моим, и вдвоем мы потрясли небеса, словно с покрытого тучами Олимпа раздался смех богов.
Джип смеялся; я видел это, хотя и не слышал его. Клэр, пошатываясь, подошла к нам, осторожно выбирая дорогу по каменистой земле, и беспомощно повисла на наших плечах, согнувшись пополам от смеха. Пирс бросил окровавленный топор и гоготал до тех пор, пока его физиономия не побагровела, а с ним и все оставшиеся в живых члены команды – они насмешничали, показывали пальцами, гримасничали и делали грубые жесты в сторону дрожащей фигуры, прыгавшей перед нами то на одной ноге, то на другой. Хэндз-оружейник хихикал, показывал пальцем и плевался, и даже Ле Стриж, стоявший сложив руки на своем грязном пальто, улыбнулся ледяной улыбкой и фыркнул. Наконец, не ради того, чтобы напасть, а просто чтобы прогнать страшилище, я поднял головню и бросил в него. Она отскочила от черного черепа, издав всего лишь музыкальный звон, не причинив никакого вреда; но темная фигура в панике пронзительно заверещала и, развернувшись, помчалась прочь в темноту огромными прыжками длинных ног; она тут же совершенно растворилась в ночи, в моросящем дожде.
Наш смех преследовал ее, но в конце концов замер. Великое молчание воцарилось над этим полем с его ужасным урожаем сожженных тел, разбросанных повсюду, тлевших и начинавших дымиться, как только их касался мягкий дождь. Я медленно заткнул меч за пояс. Пнул ногой лежавшие вокруг бутылки с ромом, но большинство из них были разбиты или пролились. Джип поднял одну полную и даже неоткупоренную и протянул мне. Я посмотрел на молчаливые барабаны, лежавшие в развороченном туннеле, перевернутые и разбитые, с изрезанными расписными шкурами, и когда я направился к ним, я запутался в одеянии ярко-красного цвета, порванном и брошенном. Я поднял его, обернул вокруг плеча и завязал вокруг талии наподобие пояса. Рядом с барабанами я поднял ОГАН – железный гонг и молоток, которым в него били. Ударил однажды, просто ради эксперимента, выбивая более спокойный, веселый ритм, чем тот, что играли на нем прежде, а потом на минуту прервался, поднес к губам бутылку с ромом, вытащил зубами пробку и выплюнул ее на алтарь. Сделал огромный глоток и почувствовал, как сладкий ароматный огонь полился по моему горлу. Затем я сделал глубокий вдох и снова стал выбивать тот же ритм – и стал плясать, поднимая ноги. Танец воина, одновременно радостный и суровый, благородный танец. Я щелкнул пальцами, и гром выбил гулкий медленный раскат. Я повернулся к Молл, взял ее за руку, и она стала плясать со мной, и мы вместе закружились под стук дождя. Джип танцевал с Клэр, женщины и мужчины из экипажа – в одном качающемся ряду, и наши глаза смеялись, встречаясь друг с другом, в буйной радости освобождения. Во мне поднялась всеохватывающая радость, такое богатство чувств, какого я прежде никогда не испытывал. В этот час моего триумфа мир – даже более широкий мир, Спираль и все миры внутри ее – показался слишком маленьким для моих объятий, для огромной бесконечной любви, которую я мог дать. И пока гром и железо играли, мы медленно уплывали от этого места пустоты и разрушения к краю леса.
Штормовой ветер расшевелили зеленые листья, и они поплыли над нами, как знамена, и когда мы проходили под их сенью, я оглянулся – всего один раз – и, исполненный закованной в железо уверенности, выкрикнул приказ. Раньше, чем замерло первое эхо, вниз ударил голубой палец молнии – ударил раз, другой, третий в суровом ритме танца. Алтарь разлетелся на куски, белые камни упали, голая корона холма была очищена словно взрывом. Все еще танцуя и держа за руку Молл – она держала за руку Джипа, тот – Клэр, а Клэр сжимала руку Пирса – мы удалились, не прерывая танца, вниз в темнеющие джунгли, по направлению к морю.
Как долго мы танцевали под бой железа и треск в небесах – об этом я не имею ни малейшего понятия. Возможно, всю дорогу до берега, ибо когда первый серый вестник рассвета коснулся меня, я проснулся именно на песке – я лежал, положив голову на руки. Сначала я решил, что, должно быть, накануне я ел песок, поскольку казалось, что у меня весь рот забит им, тело придавлено к земле тяжелым весом, а в желудке – свинец. Я мог всего лишь пошевелиться, хотя и слышал рядом с собой голоса. Это разглагольствовал Стриж, как всегда, сардонически:
– Ты что, не узнал эту штуку? Ты меня удивляешь. Я его сразу узнал, и если бы даже не был уверен, достаточно было вспомнить стражей замка – фигуры в пальто и шляпах, зомби, крыс. Это был Барон Суббота, страж подземного мира, бог кладбищ – персонификация смерти. Это и был тот ЛОА, союзом с которым так гордился Дон-Педро.
– Похоже на то, – пробормотал Джип. – Один своей злобой под стать другому…
– Отнюдь! – сказал Ле Стриж своим обычным презрительным тоном. – Суббота не злой, у него есть свое почетное место среди Невидимых, он имеет большое значение для естественного порядка вещей. А то, что он стремится расширить свои владения, свое царство, так это вполне естественно для него, какие бы средства ни давало ему для этого малоумное человечество – убийство, голод, войну. Зло в этом союзе было не от него, он бы его не понял. Ты видел в нем что-нибудь подобное, когда он открылся нам? В их союзе все зло шло от Дона Педро, и только его злобная натура в конечном счете вывела его за обычные рамки. Что бы там еще ни было в этом человеке, Суббота давно уже поглотил это. Поэтому, когда чары исчезли, там оставалась только одна Смерть, в чистом виде. А мы были хорошо подготовлены, именно тогда, чтобы посмеяться над страхом Его.
С тихим стоном я ухитрился перевернуться. Казалось, моя голова полна черных камней. Сквозь слипающиеся веки я увидел склонившуюся надо мной Клэр, а позади нее – Джипа:
– Как ты себя чувствуешь? – мягко спросила Клэр, проводя прохладной рукой по моему лбу.
– Ужасно… – прохрипел я. – Во рту как в доках во время отлива. Похоже на самое безобразное похмелье, какое у меня сроду было – и даже хуже, гораздо хуже…
– Да, в общем-то, ничего удивительного, – мягко усмехнулся Джип. – Ты, наверное, не знаешь, но тебе повезло, что ты не проснулся малость мертвым. Вчера вечером ты выхлестал не меньше пяти кварт первоклассного пойла в течение получаса.
– Да, – прокаркал я, чувствуя, как в горле у меня поднимается кислота. – Я помню. Но большая часть досталась кое-кому другому. Это был не совсем я…
– Ты помнишь? – пролаял Ле Стриж, отталкивая остальных и поднимая меня за алый пояс, который все еще был на мне. – ТЫ ПОМНИШЬ?! – пролаял он мне в лицо. – Но это неслыханно. Ты не можешь помнить!
– Значит, могу, – пробормотал я, отбрасывая его от себя так резко, что он тяжело плюхнулся в песок. – Я все помню, так что отстань от меня. И без обид.
Я нетвердо поднялся на ноги. Дыхание Ле Стрижа довершило то, что начала кислота. Море было ближе, чем кусты, так что я, шатаясь, подошел к краю воды и стал выбрасывать содержимое моего желудка в прилив. После этого я тяжело осел на песок, чувствуя себя значительно лучше, только слабее, лишь наполовину осознавая, что Ле Стриж все еще что-то лопочет за моей спиной.
– Но это… это же невозможно! Тот, в кого вселяется ЛОА, всего-навсего простейший инструмент – судно, транспортное средство для Невидимого. После такой одержимости… такого полного подавления собственной личности… сознание не может вспомнить ничего из того, что было, когда им владел ЛОА.
– Да что ты? – скептически возразил Джип. – И тем не менее ты слышал, как я с ним разговаривал как раз после того, как разразилась вся эта заваруха, разве нет? Послушай, там был Стив и никто другой – во всяком случае, я никого больше не видел. А как же насчет Дона П.? Ты же сам говорил, там было что-то вроде равного партнерства.
– Действительно – но там не было просто одержимости. ТО было больше похоже на сознательный союз, союз такого рода, который возможен только с личностью очень большого потенциала. Но не с такой пустой и самой обычной тенью человека, как этот мальчик… – Резкий, скрипучий голос вдруг оборвался. Я вдруг почувствовал взгляд острых глаз на затылке, ощутил, что меня изучают с новым подозрительным вниманием.
Я не стал оборачиваться. Мне было, в общем, все равно. Пустым, тенью – именно так я себя ощущал, выброшенной одеждой, забытой на земле. Я подумал о том, как отпала плоть Дона Педро, и содрогнулся; я себя чувствовал не намного лучше. Дело было не только в похмелье, все было хуже, гораздо хуже. Дело было в воспоминании о неожиданном ощущении полноты – полноты, где буйная радость жизни переливалась через край. Мне дали возможность мельком взглянуть, попробовать того, чего мне не хватало больше всего, а потом все это исчерпалось в битве, не считая тех последних минут. У меня не было никаких шансов начать думать о чем-нибудь другом. Я отведал полноты, и ее выхватили у меня изо рта.
Но потом Клэр, державшаяся в стороне, пока меня рвало, подошла и успокаивающим жестом положила мне руку на плечо, и это вовсе не было неприятно. И всего через минуту раздался жизнерадостный зов Пирса:
– Эй, вы там, мои благородные лорды и леди! Лодки стоят наготове, и ветер с земли. Поспешим-ка на борт, чтобы покинуть это населенное демонами место с первыми лучами рассвета!
Это подстегнуло нас. Мы с трудом поднялись на ноги и, слегка пошатываясь, направились туда, где в ожидании у лодок стояли Молл с капитаном. Там, отражаясь в зеркальной воде, стояли на якоре два корабля, точно так, как мы их оставили, однако теперь никакие зловещие силуэты не свисали с рей.
– Да, мы побывали на борту, – сказала Молл, проследив за моим взглядом. – Пока ты спал. Убедились в том, что все безопасно. Хотя, по правде говоря, почти ничего не тронуто – необычно для Волков. По-видимому, их держали на самом коротком поводке.
– Это верно, – согласился я, думая о том, что ничего не стащили и из нашего офиса.
Молл озорно улыбнулась:
– Даже твое золото так и осталось в твоей каюте, – прибавила она, и оставшиеся в живых члены команды издали ликующий вопль. Я посмотрел на них, подумал о том, скольким они рисковали, и о тех долгих существованиях, что нашли свой конец в этой погоне, затем взглянул на Клэр и подумал, как мало на самом деле стоило это золото, даже при том, что я пообещал увеличить награду.
– Я удваиваю! – крикнул я. – Все распроклятое вознаграждение! Вдвое по сравнению с тем, что вам обещал!
Нас просто-таки внесли на борт на плечах. Они чуть не перевернули лодки. Но окрик Пирса тут же пресек суматоху; у нас не хватало рук, и соревнование за то, чтобы поставить паруса, было невероятным. Каждый рвался вперед помочь, независимо от того, знали они, как это делать, или нет. Я обнаружил, что беспечно лезу вверх по мачте вместе с матросами-мачтовиками. Даже проход на целый ярд по канату для того, чтобы отцепить найтовы, был не так уж тяжел, поскольку корабль не кренился. И это был великий момент, когда белый грот под нами загудел и, казалось, наполнился золотым ветром с первым высоким лучом восходящего солнца. Я даже смог посмотреть вниз и увидеть тонкие руки Клэр среди команды на кабестане, выбиравшей якорь; и еще там был Израэл Хэндз, он хромал по палубе, ведя свой отряд вниз.
С какой целью, я понял, когда мы спустились вниз на палубу, и старушка «Непокорная» собралась в путь. Пирс крикнул, предостерегая нас, затем что-то скомандовал, и весь корабль накренился от громоподобного залпа. «Сарацин», все еще находившийся в тени, задрожал на якоре, вода взвилась фонтаном, и к небу взлетели обломки досок.
– Бьют в ее ватерлинию, – рассудительно произнес матрос с топа. Еще один залп – и в этот раз огромный корабль завалился и стал поворачиваться на разбитой стоянке. Одна из мачт вылетела из гнезда и свалилась в перепутанную массу такелажа.
– Могла бы стать ценным призом! – заметил другой матрос.
– Чепуха! – сказал мой сосед и сплюнул за борт.
– Кто стал бы ее покупать? Никто, разве что Волки – а по мне, так я лучше получу их деньги другими способами, благодарю покорно.
Я присоединился к Джипу и Молл на квартердеке, оглядываясь назад по мере того, как корабль Волков погружался в мелкие воды.
– В один прекрасный день его обнаружат ныряльщики со скубами и подумают, что нашли обломки пиратского корабля, – сухо заметил Джип.
– Разве они не сообразят, что корабль затонул не двести или триста лет назад? – поинтересовался я.
Молл широко улыбнулась и взъерошила мне волосы.
– Ну, а как ты думаешь, какой сейчас год? – невинно осведомилась она.
Я схватился за голову и застонал, а остальные засмеялись. Но, по крайней мере, я теперь хоть знал, что лучше не ввязываться в такого рода дискуссии. Я представил себе этот корабль, уже не живой, не путешествующий, но погружавшийся назад во Время, так же, как в эти мелкие воды, – назад ко времени его постройки, туда, где было его место. Чтобы стать гаванью и укрытием для маленьких ползучих животных, чтобы ржаветь, гнить и ломаться и, наконец, быть мягко погребенным под бледными бегущими песками залива. Я оглянулся назад на остров, лежавший за заливом, наполненный сонными рассветными звуками и шумом прибоя, потом, обнаружив, что на мне все еще красный пояс, отвязал его и бросил за корму. Он развернулся и с минуту плыл за нами – алое пятно на голубых водах, а затем сложился и исчез из виду. Я бросил взгляд вверх на холмы, но не мог нигде отыскать поместье. Весь пейзаж казался более чистым, и именно таким его и надо было оставлять.
Перед нами, под изгибом грота низко вдоль горизонта протянулись длинные пальцы облаков, их верхние края – окрашенные солнцем в красный цвет холмы, их тонкие концы оттенены золотом – новый архипелаг, манящий нас идти вперед. И как только я увидел его, мы вышли мимо облака в открытое море, и я почувствовал, как нос корабля поднялся и продолжал подниматься – и теперь только я осмелился взглянуть за борт и увидел, как позолоченное солнцем море уходило от нас, переходя в более глубокую лазурь, в туман из голубого и золотого. Мы поднимались все выше, плывя по другим морям, наши паруса надувались ветрами многих тысяч восходов, выводя нас из тени в погоне за вневременным утром, проводя нас над ним и за его пределы – домой.
Вскоре наступил закат, и опустилась ночь. Дуга облаков сияла на фоне звезд, ветер был устойчивым, и за рулем стоял Джип. В мягкой теплой ночи мы, офицеры и пассажиры – к сожалению, включая Ле Стрижа – сели в кружок на квартердеке под светом фонарей. Наверху на баке пела команда – тихие далекие песни и баллады, что давным-давно исчезли в меняющихся годах. Я сидел спиной, к поручням палубы, пересчитывая перед Пирсом золото, а он довольно бубнил себе под нос и потчевал меня совершенно потрясающим бренди в надежде, что я допущу хотя бы маленькую ошибочку. У меня не хватило духу напомнить ему, что я как-никак тоже был бизнесменом. Клэр весело болтала с Молл, которая тщательно настраивала свою скрипку. Она для пробы тронула пару струн, вывела одну-две ноты, затем принялась тихонько наигрывать баллады, аккомпанируя певшим на баке.
Я вздохнул. Музыка действовала на меня.
– В чем дело, Стив? – мягко спросила Клэр.
– Я чувствую себя пустым. Голодным.
Она коротко рассмеялась и ласково шлепнула меня по руке:
– Как, после такого завтрака? Погоди, пока мы вернемся. Ты раз или два приглашал меня обедать, но никогда не давал мне ничего для тебя приготовить. Так что ты получишь огромный, самый великолепный…
– Я не об этом. То есть, я согласен, я с удовольствием. Я действительно страшно хочу есть, жду не дождусь, но… я имел в виду не это. Я чувствую себя полым, как зуб, и у меня все так же болит. Ле Стриж был прав. Дон Педро был прав, Молл – хорошо, вы все. Я был пуст; я сделал себя пустым, причем так, что сам не сознавал этого, пока… Пока не наполнился. И это было прекрасно. Честь, слава, но потом я почувствовал себя, как… не знаю. Пустая бутылка. Невыполненная цель. Во мне теперь пропасть, в самом центре моей жизни, и я как-то должен найти способ заполнить ее, жить снова, как хотя бы некое подобие полноценного человека. Один Бог знает как.
Клэр улыбнулась и снова обвила рукой мои плечи:
– О, но это ведь совсем просто. Возвращайся домой. Продолжай строить свою карьеру. У тебя впереди большое будущее – могу тебе за это поручиться. Секретари всегда знают такие вещи, а в компании нет ни одной секретарши, которая думала бы иначе, даже Баррина Джейн. Просто вспоминай время от времени, что есть и другие вещи, помимо работы. – Она хихикнула. – Например, такие, как еда. Если ты и вправду все еще умираешь с голоду, тебе понадобится что-нибудь, чтобы протолкнуть это бренди. Схожу-ка я пошарю в запасах в каюте мистера Пирса.
– А? – встревожено сказал Пирс и даже сбился со счета. Потом вспомнил, что возвращается домой, причем богатым, и усмехнулся. – Ступайте, моя дорогая. Там еще осталось полкруга отменного «Стилтона», коробка хорошего печенья и немного солений – а впрочем, несите все, что найдете, мы все перекусим.
Я проследил взглядом за Клэр, когда она побежала вниз по лестнице, а потом – через палубу, ее волосы развевались, стройные ноги мелькали под полосатой матросской тельняшкой с чужого плеча, причем довольно объемистого, так что она смотрелась на ней как маленькое платье. ТА, КОМУ ТЫ ДОРОЖЕ ВСЕХ.
Что-то шевелилось во мне, как первые движения пораненной руки или ноги, когда с нее снимают пластырь или швы, медленно и болезненно, зато обещая со временем выздоровление. Мучивший меня голод потянулся за ней, жаждая всего того, что она могла дать.
– Знаешь, – заметил Джип, наклоняясь над рулем, – Клэр, может, и права, но… тебе ведь открывается и другой путь, Стив. Что до меня, так, по-моему, он даже лучше. Оставайся во внешнем мире. Оставайся здесь, на Спирали. Не погружайся снова в Сердцевину. Оставайся с нами, с Молл и со мной. Мы уж присмотрим, чтобы ты как следует встал здесь на ноги, и скоро – вот увидишь, тебе удержу не будет! Жизнь здесь не всегда такая, как та, которой ты жил раньше. Она может быть одним долгим праздником, и он будет продолжаться столько, сколько ты захочешь. Подумай о бесконечных мирах, что ждут тебя там! И тебе больше никогда не придется плавать за конторским столом.
Пирс что-то прогудел в знак согласия. Ле Стриж только фыркнул. Молл, как я заметил, продолжала играть.
– Джип, – сказал я, – это страшно лестно, просто не знаю, до какой степени. Огромное тебе спасибо, миллион раз, – черт, у меня никогда не было таких друзей, как ты и Молл. И – да, я вижу, здесь передо мной открывается целая новая жизнь. Но… я не знаю. Я разрываюсь. – Я посмотрел вслед Клэр, чей силуэт на мгновение обрисовался на свету в дверях каюты Пирса. – Если я вернусь… Ты говоришь, она ничего не вспомнит. Несколько дней – и все это исчезнет. Но как же насчет меня? Я спрашивал тебя об этом раньше. Теперь у тебя есть время, чтобы ответить.
Джип присвистнул:
– Это очень сложно – как огромная, здоровая банка с червями. Я уже говорил, это зависит от многих вещей. От очень многих вещей. От того, что ты за человек. От того, как ты меняешься. Сколько захочешь помнить. Как сильно будешь стараться не забыть. А может, и от того, насколько ты будешь освежать свою память.
– Ты хочешь сказать, возвращаясь сюда? Из Сердцевины?
– Именно. Но должен признать, здесь тоже есть свои проблемы. Люди, у кого это входит в привычку, – что ж, они, конечно, все помнят. И тогда они начинают склоняться к тому, чтобы забыть именно Сердцевину. Может, не напрочь… но она вроде как начинает ускользать, когда они не смотрят. Время ослабляет свою хватку над ними и раз! – проходит год, два, даже больше с тех пор, как в последний раз их настигал вечер. До тех пор, пока они не замешкаются так надолго, что никакая навигация не может вернуть их точно в то место и время, где они были раньше. До тех пор, пока – и даже скорее, чем может показаться – они не начинают забывать – и в один прекрасный день обнаруживают, что забыли.
Мне показалось, что в его голосе на сей раз звучало нечто большее, чем его обычное лаконичное добродушие.
– Так было с тобой?
– У меня тогда была жена, – произнес он ровным тоном. – Жены моряков, они привыкают к тому, что их мужья уезжают далеко и надолго, но если бы я знал, как долго это будет, может быть… Дьявол, наверное, все-таки знал. Нельзя иметь все сразу. И я скажу тебе честно, Стив, – отвечу на твой вопрос. Да. Да, более чем возможно, что ты забудешь. Да, сейчас, может быть, единственный шанс, который у тебя есть, чтобы сделать выбор.
– Это так, – подтвердила Молл и продолжала играть.
Снова появилась Клэр, нагруженная подносом со вкусными вещами, который она принесла нам. Я не мог не заметить ее высокой груди под полосатым джерси, очертаний бедер, когда она поднималась на палубу, легкого золотого блеска в ее волосах, когда она наклонилась, чтобы поставить поднос. Молл тоже следила за ней и неожиданно пропела своим звонким голосом несколько строф из баллады, которую играла.
Мужчину, что трех достоинств лишен,
Приблизить к себе не спеши.
Коль нет у него мошны золотой,
Открытой и доброй души.
Я снова вздохнул. Моя душа не была открытой, мошна быстро таяла; правда, я не жалел ни о едином пенни. Клэр улыбнулась, словно принимая к сведению то, что сказала Молл, и уселась рядом со мной. Она взяла меня за руку и принялась кормить чем-то вроде паштета, намазанного на бисквит.
– Не знаю, – продолжал я, когда рот у меня уже не был набит. – Какой трудный выбор – труднее просто не бывает. Господи, я испытываю такой соблазн, я разрываюсь. Почти в буквальном смысле, – добавил я, почувствовав, как рука Клэр крепче сжала мою руку, ощутив давление невысказанных слов. – Но как мне кажется…
Они все наклонились вперед в ожидании моего ответа. Это было поразительно и само по себе прекрасно – то, что я мог для них что-то значить. И если разобраться, они много значили для меня – даже этот злодей Ле Стриж, в своем роде. И как минимум, я был в долгу перед ними. Я никогда прежде ничего подобного не испытывал.
– Мне кажется, что в той жизни, которую я знал, в старой жизни – я все испортил, наделал целую кучу ошибок. И совершенно случайно вышло так, что не продолжал совершать ошибки, если не что похуже. И хотя я кое-чему научился, дело еще не закончено. В новой жизни, которую мне предлагают, – я ведь тоже мог бы ее запороть, разве нет? Только последствия могли быть хуже, бесконечно хуже. Господи, да почти так и получилось!
Я содрогнулся при мысли, чем я мог бы уже быть в этот момент, вот так запросто.
– Я сделал так, что оказался открытым одному виду зла. Значит, лучше будет мне убедиться, что я не так открыт и для других его проявлений, прежде чем я начну снова болтаться в тех местах, где они есть. Я не хочу со всеми вами расставаться, но мне кажется, лучше мне это сделать. Я должен вернуться назад, чтобы как следует прожить мою первую жизнь, и тогда, может быть, я смогу думать о том, чтобы искать какие-то другие жизни. Я постараюсь не забыть! Я буду бороться, чтобы не терять контакт с вами – и, может быть, у меня это получится. Но если нет – значит, так тому и быть. Так будет лучше для всех нас.
– Смелое решение, – спокойно произнесла Молл, – и, на мой взгляд, истинно правильное. Оно может оказаться тебе больше на пользу, чем ты думаешь, мой Стивен. Я… я не забуду.
– Да, что ж, в этом есть смысл, – сдался Джип.
– Здесь во внешнем мире, и вправду попадаются очень мерзкие личности. Мы не можем позволить тебе летать здесь, как бомбе, готовой разорваться в руках любого, кто ее подберет. Что ж – ступай! – Он вздохнул. – Забудь про все остальное, если так надо, – но не забывай про доки и Дунайскую улицу. И прежде всего Таверну! Запиши это в своей памяти. Борись за это. Тогда, может быть, останется и все прочее. А когда ты созреешь, просто продолжай искать свой путь и, в конце концов, ты найдешь его, если по-настоящему захочешь. Но до тех пор… что ж, думается мне, самое безопасное для тебя – держаться подальше…
Ле Стриж фыркнул – это прозвучало, как я теперь знал, гораздо ближе к нормальному смеху, чем его обычное злобное кудахтанье. Должно быть, презрение осталось его единственным связующим звеном с человеческими чувствами:
– Самое безопасное? Я не был так в этом уверен, мальчик. Держись подальше, если хочешь, от нашего более широкого мира – и молись ради твоего же блага, чтобы он держался подальше от тебя! Интересно, будет ли это так. Твоя судьба неясна, даже в моих глазах – известно ли тебе об этом? Но если случится так, что она выйдет за пределы того, что ты познал до сих пор, меня это не удивит. А случись такое – как бы ты ни боролся, чтобы избежать своей судьбы, она все равно непременно отыщет тебя.
Я сглотнул. Палуба подо мной вдруг стала ледяной, но рука Клэр, лежавшая в моей, была теплой и крепко держала меня. Словно она нетерпеливо стремилась увести меня…
Я поднялся, и Клэр поднялась со мной:
– Сколько осталось до того, как мы доберемся домой? – спросила она.
– Ну, еще много часов, моя дорогая, – прогремел Пирс. – Пока мы снова не пересечем рассвет. На закате – котором закате, штурман?
Джип ухмыльнулся:
– На закате того дня, когда мы отплыли. Они и не успеют тебя хватиться.
Я разинул рот, но Молл только коротко рассмеялась:
– Недаром он зовется Штурманом. Во Времени для него существует совсем немного мелей.
Я удивленно покачал головой. Клэр, по-прежнему принимавшая все как должное, только прыснула и потянула меня за собой к трапу. Смеясь и легко подпрыгивая под музыку Молл, она повела меня за руку вниз на палубу. Я шел не оглядываясь. Но у дверей моей каюты я заколебался, вглядываясь в ночь. Там, далеко впереди, прямо над горизонтом – была ли эта чуть более темная полоска первым признаком земли или просто очертаниями темного облака? Что бы там ни было, она висела там, как граница между морем я небом или барьер между широким миром и узким, между многими снами и единственным холодным пробуждением. И я вдруг испугался ее, испугался, что мне вновь придется пересечь темный барьер и ступить в объятия стен гавани, дающих укрытие и заключающих в темницу одновременно. Там я снова мог обрести свою надежную гавань и никогда не покидать ее, крепко врасти корнями в грязь. А все моря мира, все бесконечные океаны времени и пространства будут биться между берегом и тенью, оставаясь всего лишь ширью воспоминания, мне недоступного. Я боялся вернуться домой.
Но тут Клэр потихоньку открыла дверь и потянула меня внутрь.
Почему бы и нет? Если она скоро забудет… если я тоже могу забыть, кому из нас станет от этого хуже? Мы заработали свой праздник, а я – свой первый урок жизни. И любви; у меня было время, чтобы немножко отдаться и этому. Достаточно времени – до утра.