Только следующее утро вернуло меня к реальности. Реальность ударила меня, как только я открыл глаза, ноющее воспоминание, от которого я подскочил, трясясь, в постели, еще не до конца проснувшись. Этот СВЕТ!

Пижамная куртка прилипла к моей спине. Воздух казался тяжелым и застоявшимся от повисшего в нем запаха страха. Я столкнулся с… с чем-то, во что никогда не верил, даже ребенком. С чем-то, казавшимся совершенно невероятным здесь, в моей спальне, выдержанной в ровных серых тонах и ультрасовременном интерьере, с ярким светом, стоило только дотянуться до выключателя. И все же… какое еще слово можно было подобрать?

С демоном.

Я видел, как он пожрал человека, как муху. Господи, да я сам убил человека! Жуткий глухой удар абордажной сабли, а потом падение, дрожь. Тошнота подступила к горлу. Что я наделал? Господи, что же я натворил! Я ведь только хотел помочь!

Руки у меня были липкими. Я посмотрел на них в ужасе, но, конечно, они были липкими от пота, а не от крови. Неужели я сделал это в действительности? Или это снова был какой-нибудь страшный сон? Таких кошмаров у меня было много. Ужасные фигуры проходили сквозь мой сон, наклонялись надо мной, оскалив зубы в зловещей улыбке; жуткие образы наполняли мои сны, полузаманчивые, полуугрожающие, видения изощренной жестокости и похоти. По меньшей мере трижды они будили меня ревом титанических барабанов, отдававшимся в моих ушах, и я трясся от приступов страха и стыда. Но по мере того, как успокаивался мой пульс, кошмары исчезли, оставив лишь бесформенные тени страха. Причал, склад, свет – это не исчезло. Я мечтал, чтобы они пропали, черт бы их побрал. Я обхватил руками голову и содрогнулся, дотронувшись до свежей раны, которую получил, ударившись о булыжник. Только этого подтверждения мне не хватало.

Это ничего не доказывало. Доказательств не было вообще. Может, я сошел с ума, может, нет, этого я сказать не мог. А кто еще был там? Я был один. Очень методично, очень тщательно я организовал свою жизнь именно так. Столь же тщательно, как я отделал свою квартиру – прохладную, просторную, без малейших следов беспорядка, безупречно чистую – и пустую. Она могла бы послужить образцом для высококачественной рекламы на телевидении, хотя раньше я никогда так о ней не думал, а если бы такое и пришло мне в голову, скорее всего, это было бы мне приятно. Однако сейчас никакого удовольствия эта мысль мне не доставляла. Я был один в стерильной меламиновой коробке, наедине со своими страхами и галлюцинациями, и ни одной душе не было до этого дела. Я снова нырнул под одеяло и спрятал лицо в подушку. Я чувствовал себя отвратительно. Я не хотел вставать и идти на работу. Мне хотелось спрятаться.

Но привычка сама по себе – уже укрытие. Очень скоро она подняла меня с постели и поставила под душ, а под струей горячей воды ужасы и напряжение ночи, казалось, стали понемногу отступать. В одну минуту я оделся, проглотил черный кофе с кухонного стола и сбежал вниз по ступенькам к стоянке автомобилей, готовый почти с радостью встретить бледную изморозь и движение в часы пик. Стараясь всеми правдами и неправдами сохранить свое место в его кружащемся потоке, я проплыл мимо Дунайской улицы, бросив на нее лишь косой взгляд. Приехав даже чуть раньше начала рабочего дня, я решительно вошел в офис, и когда я подошел к своему столу, ароматно пахнущему свежим полиролем, я уселся в свое кресло с глубоким вздохом. Когда вошла Клэр с почтой, я уже погрузился в работу.

Клэр пристально посмотрела на меня:

– У тебя усталый вид, – заявила она обвиняющим тоном. – Ты уверен, что не слишком перенапрягаешься, Стив? Я хочу сказать… – она пожала плечами. Сегодня вид у нее был менее уверенный, менее хозяйский.

Я отмел ее слова с невозмутимой улыбкой:

– Эй, это еще что? Все суетишься? Послушай, я же в своей стихии, ты меня знаешь. Я здесь, как рыба в воде.

– Что ж, ладно, – обиженно отозвалась она, теребя локон. – Я все поняла! Только… ты ведь будешь беречь себя и после работы? Постараешься немного расслабиться? Я хочу сказать, ты же знаешь, что говорят о том, чтобы приносить домой стресс…

Я ободряюще кивнул. Клэр заслуживала того, чтобы ее принимали всерьез.

– Я буду осторожен, – пообещал я, и вполне серьезно. После вчерашней ночи я намеревался придерживаться своего привычного образа жизни так строго, что меня можно будет ставить на рельсы. Вчерашняя ночь? При одной мысли о ней у меня начинала кружиться голова. Может, я напился или накачался наркотиками и выдумал все это? Или что похуже? Маловероятно. Что бы там ни ударило мне в голову сегодня утром, это было не похмелье. И я не прикасался ни к чему такому, что могло вызвать такую галлюцинацию, как события прошлой ночи. Каков бы ни был мой вкус, наркотикам в моем багаже не было места. Я стал вспоминать отрывки из той статьи в воскресном приложении, где говорилось о шизоидных фантазиях – или о паранойе? В любом случае я не хотел в этом участвовать. Что же это было, первые признаки того, что у меня поехала крыша? Психоаналитик мог бы сказать мне, но я был не готов к тому, чтобы бежать к врачу, – пока не готов, в данной ситуации. Но могло ли мне присниться нечто столь фантастическое? Клэр уже собиралась идти мне за кофе, когда я позвал ее.

– Э… э, один вопрос. – Я вовсе не был уверен, что мне хочется спрашивать именно Клэр, но, в конце концов, кого еще мне было спрашивать? – Послушай, я знаю, что это прозвучит глупо, но… Ты бы могла сказать, что у меня слишком сильно развито воображение? Что я вроде как фантазер? Ведь нет?

С минуту она пристально смотрела на меня, широко раскрыв глаза. Затем она как бы задрожала с ног до головы и снова поднесла к губам костяшки пальцев. На пороге возник Дэйв, разевая рот, как рыба. Его лицо сморщилось, он согнулся пополам, хлопая себя по колену и просто завывая от смеха. Это окончательно доконало Клэр. Она отчаянно затрясла головой и вылетела из офиса с трясущимися плечами, немилосердно хихикая. Дэйв выпрямился, по его темным щекам катились слезы.

– Премного благодарен, – сухо сказал я. Он собирался что-то спросить, но я опередил его. – Тысяча благодарностей. Это все, что мне хотелось знать. Совершенно.

Через минуту я уже снова погрузился в работу, выхватывая каждую мельчайшую деталь, как всегда любил делать. Однако сейчас я проделывал это намеренно. Я знал, что делал; я нарочно все крепче цеплялся за нормальную жизнь, за реальные вещи. За надежные вещи – они были моим якорем, моим причалом. Я боялся, что меня уведет в сторону.

Так и тянулся этот день. Но в течение всего дня воспоминания сидели рядом со мной, постоянно теребя меня за локоть, неожиданно поднимаясь и рассеивая мои мысли. Так же, как Клэр, она по-прежнему суетилась вокруг меня, менее навязчиво, чем раньше, пожалуй, но, похоже, она твердо решила меня опекать. Она постоянно приходила с какими-то вопросами, требовавшими моего личного внимания и сидела рядом со мной, пока я разбирался с ними. Каждый раз, поднимая голову, я встречал ее взгляд, изучающий меня. Почему всегда считается, что темные глаза непроницаемы? Глаза Клэр были ясными и веселыми, как безоблачное небо, но столь же непостижимы.

– Жаль, что вокруг меня она так не бегает, – заметил Дэйв, провожая ее взглядом.

– Не жалей слишком сильно, – неодобрительно отозвался я, – не то этот – как его там? – Стюарт-Столб прибежит сюда по твою душу.

Дэйв ухмыльнулся:

– Чуточку отстал от жизни, а? Большой Стюарт – это уже устарело. Она дала ему отставку много месяцев назад!

– Да? Ну, и кто же у нее теперь?

Дэйв задумчиво моргнул, разглядывая дым своей сигареты:

– Не знаю, сейчас, по-моему, никого конкретно. Эй! Раз уж зашла речь, в прошлый уик-энд я встретил на танцах потрясающую девушку…

У Дэйва был редкий дар: он мог в мельчайших подробностях описывать несметное количество девушек, и при этом все описания были одинаковыми. В этом он, пожалуй, был прав. Я позволил ему продолжать урок анатомии – это была еще одна привычная вещь, а мне сейчас необходимо было все привычное, что только возможно. Я не мог прогнать прошедшую ночь. Она отказывалась исчезать; напротив, мелкие детали все время всплывали в моей памяти, ясно и отчетливо: поблескивающая вода и ее переплетающиеся мачты, тяжелый запах корней, легкое позвякивание украшений женщины, когда она вытащила из ножен меч, скрытая дрожь в голосе Джипа. От этого никуда было не деться. Либо что-то произошло прошлой ночью, что-то было выпущено на свободу – мне не хотелось думать о том, что именно, либо я медленно, но верно сходил с ума. И я не знал, какая из этих альтернатив меня больше пугала.

Наконец, Дэйв отправился на поиски кофе и оставил меня наедине с моей дилеммой. А с ней надо было разобраться. Почему я не мог просто позволить ей раствориться в памяти, как это случилось в первый раз? Или это тоже было просто безумием? Я мог еще раз проверить ту же информацию в компьютере, но что мне это даст? Неужели я не мог вспомнить какие-нибудь другие твердые факты, помимо названия одного корабля? Тут я заколебался. Что-то ведь было… Позвякивание женских драгоценностей, драгоценностей Молл… ее голос, приказывавший Волкам убираться прочь, отправляться на свой…

Совершенно очевидно, что она презрительно выплюнула название корабля Волков, того, что был просто забит ими. А что если я…

Поспешно, тревожно оглядываясь, чтобы убедиться, что ни Клэр, ни кого-то еще нет поблизости, я снова вызвал реестр гавани и набрал название так, как примерно представлял себе его написание. «Сарацин»…

Экран замер всего на секунду или две. Затем мигнул и развернул обычную регистрационную карточка.

«САРАЦИН» каперское торговое судно, 630 тонн, 24 пушки.

Гданьская верфь, причал 4

Порт отправления: Эспаньола, порты Запада

Капитан: Рук, Азазел

Транзит: ремонт, пополнение продовольствия, неопр.

Водоизмещение: указано

Назначение: Восток

Я закрыл глаза. Что дальше? Если я наберу «Летучего Голландца», что мне ответят? Капитан Вандердекен, просрочка в Европорт-Шельдт с грузом эктоплазмы?

Но запись осталась на месте, когда я открыл глаза. В этот раз уже невозможно обманывать себя, списывая все на пьяное романтическое воображение или кошмары. После вчерашней ночи я слишком хорошо знал разницу между ними.

Я даже не сошел с ума. А если я в здравом уме, то и многие другие люди – тоже. Под простой и очевидной поверхностью вещей, должно быть, имеются темные подводные течения; и, по-видимому, они так же, как и я, слепо нырнули в эти течения и были унесены, брыкаясь, в их глубины.

Джип был прав, когда выставил меня. Я был существом с поверхности, с мелководья; у меня не было ресурсов, чтобы справиться с этим. Неожиданно мне стало страшно встретиться с миром, который я знал, с которым, как мне казалось, заключил некое подобие перемирия. И даже не важно, буду ли я придерживаться повседневной жизни, двигаться по накатанной дорожке – теперь я не осмелюсь верить даже в это, больше не смогу. Как мог я теперь верить обычному внешнему виду вещей? Откуда я знаю, не проглядывает ли под ним в глубине какое-то другое, более сильное течение, готовое смести меня.

На моем столе зазвонил телефон. Вообще-то у него негромкий, нежный звонок, но я подскочил и сел, уставившись на него с бьющимся сердцем, словно услышал треск гремучей змеи. Тут вернулся Дэйв, и я, фыркнув, поспешно выключил одной рукой монитор, а другой снял трубку.

– Некто м-р Питерс желает поговорить с тобой, Стив, – сказала Клэр. – Он сказал только, что это по вопросу о какой-то частной перевозке, так что ему нужен ты лично. Ты как, настроен побеседовать?

– А, ладно, соедини, – вздохнул я. В каждой компании, ведущей с нами дела, имеется определенное число индивидуумов, желающих переправить в Америку или еще куда-нибудь тетушкино кресло или старинные часы дедули; обычно мы направляем таких личностей к специалистам по переездам. Однако когда на проводе зазвучал ровный голос, я изменил свое мнение.

– М-р Стивен Фишер? Ну, разумеется! – его английский язык был слишком безупречен, кроме того, у него был акцент. Адвокат, была моя первая реакция, или брокер или какой-нибудь агент. – Меня зовут Т.Дж. Питерс. Примите мои извинения за то, что мешаю вам, вы, очевидно, очень заняты. Однако у меня вопрос о значительной партии товара, которую я хотел бы ввезти. Я предпочел бы не раскрывать его характера…

– В таком случае прошу прощения… – начал я.

Время от времени мы привлекаем к себе внимание пронырливых типов, стремящихся воспользоваться нашей репутацией, чтобы перевозить крупные анонимные партии товаров, не привлекая при этом внимания таможни; в таких случаях мы поспешно ретируемся.

– По телефону, я хотел сказать. Вам лично, разумеется; здесь не будет необходимости хранить коммерческую тайну. Но дело не терпит отлагательств. Могу ли я взять на себя смелость посетить вас попозже, во второй половине дня, скажем, около половины пятого. Я смогу вас застать?

Разумеется, сможет. Больше я практически ничего не мог прибавить.

Однако по мере того, как тянулся день, я все больше жалел, что не отложил эту встречу. Мелкий дождь на улице прекратился, но чем ближе к вечеру, тем более тяжелым, серым и грозовым становилось небо. Ощущение было такое, что ты задыхался, но еще хуже было растущее чувство подавленности, повисшее в тяжелом воздухе. Казалось, это чувствовали все в офисе: люди кидались друг на друга, делали глупейшие ошибки или просто прекращали работу и сидели, уставившись в пространство. Дэйв замолчал; Клэр приготовила мне три чашки кофе за двадцать минут. Джемма ушла домой с головной болью. В этом было что-то почти угрожающее. Я мечтал о хорошем громе и дожде, чтобы прекратить это наваждение. Благодаря м-ру Питерсу я не мог просто взять и удрать домой, и в каком-то смысле меня это даже радовало. Я не стремился сейчас к одиночеству. Мысль о встрече заставляла меня работать, хотя я и не слишком продвинулся. Наконец, примерно в пятнадцать минут пятого я решил, что мне необходимо немного подышать свежим воздухом, чтобы проснуться к тому времени, когда явится клиент, и выскользнул из офиса через задний коридор.

Стекольщики уже закончили с дверью черного входа, и я распахнул ее и вышел на балкон, ведущий к металлической лестнице. Здесь ощущалось легкое движение воздуха, освежаемого деревьями, растущими у стены, окружавшей стоянку автомобилей. Мелкие капли дождя брызнули мне в лицо. Я несколько раз глубоко вдохнул воздух, подумал, не подняться ли еще на этаж и выйти на крышу, но потом передумал. М-р Питерс должен был прийти через десять минут, и я хотел причесаться, поправить галстук и всякое такое. Я был рад, что надел сегодня костюм от Кальяри – на эту публику с материка больше производят впечатление вещи, сшитые по итальянской моде. Я вернулся назад и как раз проходил мимо задней двери соседнего с нами офиса, когда услышал сначала громкие голоса, нарастающий крик протеста, ярости и настоящего страха. А затем раздался грохот.

В наступившей тишине он был ужасающим. Это мог быть удар грома, но от последовавшего за ним вопля у меня кровь застыла в жилах. Теперь зазвучали другие голоса, сердитые окрики, вскрики и звуки – что-то ломали, разбивали вдребезги, что-то падало. И снова вопли.

Я замер. Каждый нерв во мне, казалось, обнажился и трепетал. До вчерашней ночи я побежал бы вниз, чтобы посмотреть, что происходит, и кто знает, что произошло бы тогда? А теперь мне пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы начать потихоньку двигаться вперед. Сделав это, я увидел сквозь перегородку из ребристого стекла в моем офисе высокие силуэты, расхаживавшие взад-вперед среди нарастающего грохота и стука разбиваемых вещей. Затем неожиданно один из них остановился, с устрашающей скоростью подлетел прямо к стеклу, и я увидел, как заколыхался его причудливый зубчатый гребень, снова услышал этот хриплый вопль рептилии, зазвучавший в этот раз с торжеством.

ВОЛКИ.

При виде этого зрелища мое оцепенение разом прошло. Я сдвинулся с места; я побежал. И правильно сделал – над моей головой стекло разбилось, и осколки посыпались наружу. В дожде осколков и брызнувшей крови наружу высунулся огромный кулак, сжавшийся как раз в том месте, где за секунду до этого была моя голова. Возврата не было. Я помчался по коридору и нырнул за угол, услышав, как за моей спиной с грохотом распахнулась задняя дверь нашего офиса, и в коридоре раздался топот башмаков. Но я уже был далеко впереди. Я выскочил в передний холл – он представлял собой ужасное месиво, и никого в нем не было видно. Отчаянно скользя по мозаичному полу, я увернулся от перевернутого книжного шкафа и ухватился за провисшие двери. Одна из них отвалилась прямо у меня в руке и упала. Я выпрыгнул в образовавшееся отверстие и бросился на лестницу. Здесь были ступеньки, но еще четыре этажа – и они настигнут меня. Лифт… я рискнул драгоценной секундой, чтобы кинуться к нему и нажать кнопку. Чудо из чудес – двери плавно открылись.

Я влетел внутрь, ударившись о стену, как раз в тот момент, когда первый из Волков с грохотом вырвался из офисов. Я ударил пальцем по панели лифта. Очевидно, неожиданное облегчение, отразившееся на моем лице, озадачило Волка, поскольку он и другие, следовавшие за ним по пятам, остановились разинув рты, словно ожидая, что что-нибудь случится. Но ничего не случилось. Двери оставались открытыми. И тут я вспомнил в полном ужасе, что они всегда закрываются с задержкой на несколько секунд…

Выражение мрачной серой физиономии неожиданно сменилось отвратительным торжеством. Между зубами, похожими на могильные камни, появилась слюна, и он поспешил вперед, протягивая руки. С легким механическим вздохом двери закрылись прямо перед его носом. Что-то со страшной силой грохнуло в наружную дверь, но лифт двигался. Я снова обмяк от облегчения, но все же я чувствовал, что что-то не так. Лифт стал замедлять движение, с моих плеч свалился дополнительный вес – и только тут я сообразил, в чем дело.

В панике я нажал не на ту кнопку. Лифт пошел ВВЕРХ. Надо мной был только один этаж, и ничто не могло остановить Волков, бегущих за мной следом. Я потянулся было к кнопке «вниз», но вовремя остановился – они могли перехватить лифт на обратном пути. Кабина мягко остановилась, и двери открылись. Я попятился, думая увидеть высокие фигуры, поджидающие меня или сыплющиеся с лестницы. Однако здесь не было никого и ничего, кроме стука, раздававшегося снизу. Я бросился к перилам и – очень осторожно – заглянул вниз.

Волки колотили в двери лифта. Один громадный верзила со щетинистой бритой головой пытался просунуть между ними что-то наподобие лома, упершись огромными башмаками в дверную раму и ударяясь могучими плечами о дверь. Я вытаращил глаза и отступил назад. Они даже не смотрели вверх или вниз по лестнице. Каким бы диким это ни казалось, но они не имели ни малейшего представления о том, что такое лифт. Должно быть, думали, что так и сижу в этой маленькой комнатке за закрытыми дверьми.

Неожиданно раздался скрежет металла, а затем – еще более громкий вой, казалось, замиравший где-то вдалеке. А потом тоже издалека донесся так же отдававшийся стук, оборвавший крик. Мне пришлось зажать ладонью рот, чтобы сдержать взрыв истерического смеха. Волки силой оттянули двери, и как минимум один из них – по-видимому, парень с ломом, провалился в шахту с высоты целых четырех этажей. За моей спиной вдруг пробудилась к жизни аварийная сигнализация лифта, с такой громкостью, что могла обратить в бегство все здание. Для ровного счета я выбил стекло пожарной сигнализации – мне всегда хотелось попробовать этот маленький молоточек – и нажал кнопку. С нижних этажей послышалось хлопанье дверей. Я повернулся и увидел операционистку из офиса, нервно выглядывавшую из-за двери.

– Что… что за шум такой?

Я сгреб ее и затащил назад в офис:

– Вы еще не вызвали полицию? Нет? Господи, неужели вы не слышали? – Тут я услышал ритмичные металлические звуки, вырывавшиеся из плеера, лежавшего на ее столе. – Ладно, Бог с ним! – Я бросился к пульту. – Вы здесь одна?

Она скорчила гримаску:

– Ага. Все свалили пораньше из-за погоды, а я дожидаюсь своего дружка, он за мной заедет.

– Тем хуже для вас! Задняя дверь – закрыта? Тогда найдите место, где вы сможете запереться, хоть в женском туалете… Оператор? Полицию, пожалуйста – БЫСТРО!

И они действительно приехали быстро. Наверное, поблизости была патрульная машина, я услышал приближающуюся сирену через минуту после того, как повесил трубку и все еще боролся с искушением тоже запереться в женском туалете. Это придало мне достаточно храбрости, чтобы схватить увесистую пепельницу и осторожно выйти наружу. На этой лестнице, так же, как и на нашей, никого не было видно. На улице тоже ничего не было слышно, кроме нарастающего шума, – это пожарная тревога охватила нижние этажи. Я прокрался вниз по ступенькам, от души желая, чтобы сердце перестало так колотиться: по-прежнему ничего. Я добрался до нашей лестницы, с минуту заколебался, входить ли внутрь, однако проявил все же некоторый здравый смысл и скатился вниз по ступенькам. Когда я через минуту снова поднялся наверх, меня сопровождали двое полицейских и трое форвардов регби из страховой компании, расположенной ниже этажом.

Не знаю, что я ожидал найти. Одна мысль об этом приводила меня в ужас. Но, к моему большому облегчению, первым, кого мы увидели, был Барри. Перед его дорогой рубашки был залит кровью, и он оказывал первую помощь Джуди – нашей операционистке. Она лежала на диване для посетителей с синяком под глазом и, насколько можно было судить по первому взгляду, сломанной рукой; но, по крайней мере, они оба были живы.

– Стив! – воскликнул Барри, вскочил и сгреб меня в охапку. У него снова пошла носом кровь, но он, казалось, не замечал этого. – Они тебя не схватили? Это ты поднял тревогу? Господи, надо же, как ты вовремя сообразил! Ты спас наши шкуры, черт побери! Ну и ублюдки! Сначала кидают нас по всему офису, как футбольные мячи, а потом один звонок – и они уже смылись, как трусливые кролики, чтоб им пусто было! Видел бы ты, как они рванули! Проклятые трусливые панки-маньяки… – Я дал Барри свой носовой платок. Он осторожно вытер свой распухший нос, и я заметил, что тот немного сдвинулся – нос был сломан. – Она пыталась поднять тревогу, – пробормотал Барри. – Так они сбили ее с ног, а потом опрокинули на нее стол. Мерзавцы! Настоящие мерзавцы, так их и разэтак…

Его речь превратилась в бессвязные ругательства, и я помог ему сесть на диван рядом с Джуди. Полиция и все прочие не болтались поблизости, они быстро пробежались по офисам, и я услышал, как они крикнули, что эти подонки сбежали через черный ход. Прибывали новые полицейские, и стали появляться сотрудники офиса. Судя по тому, как они выглядели, у всех были повреждения, никто не был убит или искалечен, тем не менее, вид у них был ужасно жалкий: парад прихрамывающих, с синяками, расквашенными скулами, разбитыми губами, рассеченными ушами и в ярких пурпурных шрамах и царапинах. У некоторых были раны на голове, из которых хлестала кровь, как у недорезанного поросенка, у других – следы рвоты на одежде. Впечатление было такое, что Волки били всех и каждого, словно это было что-то само собой разумеющееся, как мужчин, так и женщин, особенно по голове. Я слышал, что так поступают грабители, чтобы дезориентировать своих жертв. У большинства машинисток и младших секретарш одежда была наполовину сорвана, судя по всему, больше, чтобы унизить, а не причинить вред. Даже личная помощница Джеммы, которой оставалось пять лет до пенсии, стягивала на груди свою элегантную блузку, помогая одной из своих секретарш, позеленевшей от шока.

Секретарши… Были здесь и лица, которых я не видел. Я вскочил и бросился в свой офис. Добежав туда, я остановился, как вкопанный, у сорванной дверной рамы. Разрушения предыдущего дня были ничто по сравнению с нынешними. Офис был буквально разнесен в клочья, каждый предмет обстановки разбит. Даже перегородка между приемной и внутренним офисом была разрушена; что же касается моего компьютера, стола и даже стула, то их трудно было даже распознать. Они валялись расколотыми и разбитыми, растоптанными в бесформенную груду. Один из регбистов помогал Дэйву подняться с пола рядом с его столом.

– Дэйв! – крикнул я. Он бессвязно заморгал своим нераспухшим правым глазом. – Дэйв! С Клэр все в порядке?

Он только пробормотал:

– А… Клэр? Забрать Клэр…

Я схватил его за плечи и стал трясти:

– ГДЕ ОНА?

Мужик из страховой компании оттолкнул меня:

– Оставь его, Стив! Ты что, не видишь – он контужен!

Я отпустил Дэйва и протолкался дальше. Клэр не было среди обломков ее собственного кабинета, к счастью, не было ее и под обломками. Если бы она казалась где-нибудь в другом месте, когда началось нападение… Я заглянул во все офисы, но там никого не осталось. С тупым, свинцовым ощущением в груди я вернулся назад через гудевшую толпу, заглянул в машбюро, в комнату фотокопирования, в мужской туалет, даже в женский – ни одна из девушек, приводивших себя в порядок после полученных ранений на меня даже не взглянула. И ни одна из них не была Клэр.

– Клэр! – крикнул я, перекрывая гул толпы. – Никто не видел Клэр?

Одна из машинисток, жадно глотавшая воду, неожиданно взвизгнула и выронила стакан:

– КЛЭР! Они тащили ее… – И девушка ударилась в истерику.

Этого было достаточно. Я вылетел в вестибюль, протолкался сквозь толпу, еще больше разбухшую вследствие прибывшей скорой помощи, галопом помчался вниз по ступенькам. В самом низу стоял Барри с сержантом полиции, уставившись на кровавый след, тянувшийся через коридор от шахты лифта.

– Довольно крутые панки, если хотите знать мое мнение, надо же – пролететь четыре этажа и потом просто уползти… а какого черта…

Барри увидел меня и помахал рукой, чтобы я подошел:

– Сержант, это Стив…

Я вырвался:

– Черт побери, Барри, потом! ОНИ ЗАБРАЛИ КЛЭР!

Сержант схватил меня за локоть тяжелой уверенной рукой. Я попытался высвободиться, но это усилие чуть не сбило меня с ног. Неожиданно, в приступе отчаянного бешенства я развернулся ударил его кулаком по лицу. Еще днем раньше я ни за что бы такого не сделал, и мне не могло прийти в голову, что я могу ударить с такой силой. Он буквально полетел вверх тормашками, ударился о стену и остался лежать, скорчившись.

Я повернулся и побежал, слыша за спиной громовой голос Барри:

– Какого черта… и потом, более настойчиво: – СТИВ!

Я был многим обязан Барри, но не отваживался прислушиваться. Я не собирался ждать его или полицию; я не решался. Я побежал. На улицу, мимо зевак с одутловатыми физиономиями; один из них сделал робкий шаг, чтобы загородить мне дорогу, передумал и отскочил назад. Я добежал до стоянки, нашаривая ключи, распахнул дверцу машины и прыгнул на водительское сидение. Я с ревом круто развернул машину, она присела на подвеске, как кошка, готовящаяся к прыжку, и вылетела вон. В зеркале заднего вида я увидел высыпавших из здания людей в синей униформе, но они меня не волновали. Въезд на улочку был так загроможден зеваками и машинами скорой помощи, что они ни за что не могли догнать меня, а улица била с односторонним движением, значит, ее дальний конец будет свободен. Они, конечно, поднимут тревогу, но все местные машины, по-видимому, были здесь, и как только я выеду отсюда, вычислить мою машину в потоке ее безликих двойников в вечерние часы пик – это один шанс из тысячи.

При условии, разумеется, что я буду вести ее разумно и не привлекать к себе внимания. Тут мне надо было действовать осторожно. Игра в беглеца была странно возбуждающей, невзирая на гнетущую тревогу в сердце. Странно, поскольку это было совсем непохоже на человека, которого я видел в зеркале, когда брился. По натуре я всегда был законопослушным, и, если разобраться, оставался таковым и теперь. Я ничего не замышлял против полиции, совсем ничего, и не желал затруднять их работу. Рано или поздно мне придется отвечать за последствия того, что я сделал. Не было никаких сомнений по поводу того, как все это выглядело: я ударил полицейского, удрал с места происшествия. Они решат, что я что-то знаю, и уж всячески постараются сделать так, чтобы я им об этом сообщил. Хорошо, я мог бы попробовать, как бы дико ни звучала вся моя история, но я не мог позволить им помешать мне. Только не сейчас. Сейчас я повиновался другому, более древнему закону.

Возможно, это был закон инстинктов. Мысль о том, что какое-нибудь невинное создание попало в руки этих существ, была достаточно неприятна, но Клэр… Чем она была для меня? Младшей коллегой. Даже не другом. Я тщательно старался, чтобы так оно и оставалось: почти не виделся с ней после работы, мало что знал о ее жизни. И все же она была моим секретарем четыре года. За это время у меня волей-неволей составилось представление о ее личности, о сущности Клэр. Может быть, я даже лучше понимал, что ею движет, чем ее приходящие и уходящие кавалеры. Перефразируя старую поговорку, нельзя быть героем в глазах собственной секретарши. Тем не менее, она всегда держала мою сторону, и у меня были причины сознавать, что она всегда пылко поддерживала меня, когда речь заходила о серьезных вещах. Меня слегка удивило мое страстное желание отплатить ей тем же. Я говорил себе, что это просто чувство вины. Я был в ответе за нее, и все же я навлек на нее беду своим безумным стремлением проникнуть в вещи, которые следовало оставить в покое, забыть, как велел мне Джип. Но было здесь и нечто большее, чем чувство вины, чем желание помочь, которое я испытывал ко всем людям, попавшим в эту передрягу. Она все время стояла перед моим мысленным взором, и мне приходилось прилагать серьезные усилия, чтобы ехать медленно, соблюдая осторожность, двигаться в потоке и следить, как впереди, под медленно краснеющим небом, собираются тени.

Приходилось смотреть правде в глаза. Мне нравилась эта девушка, нравилась больше, чем кто-либо. В течение всего этого времени зарождалось какое-то чувство, проникало сквозь мою тщательно созданную броню, в такие места, где, как я считал, все щели были забиты. Все это время мои инстинкты предавали меня. А теперь они подстегивали меня, и я почти неистовствовал. Господи, должно быть, она сейчас страдает! Что она должна думать? Если она еще жива и вообще может думать…

Я должен был помочь ей, любой ценой, куда бы мне ни пришлось поехать.

Я знал, что это значит. Мне придется открыть закрытые ворота, пройти снова по забытой тропе, переступить запретный порог. Пройти тем путем, которого не могли открыть ни рассудок, ни память, – единственной путеводной нитью на нем были мои инстинкты. И с того момента, когда полицейский положил толстую лапу на мой локоть, инстинкты громко предостерегли меня. Полицейский и власть, которую он представлял, были частью более узкого мира. С ними или с кем-либо другим на буксире я бы никогда не нашел этот путь, даже кружа по этим темным улицам целую вечность. То место, куда я направлялся, было для меня одного.

Но дорога туда казалась нескончаемой. Я влетал в пробку за пробкой, и все светофоры, казалось, нарочно загорались красным при моем приближении. Сегодня вечером я вполне был готов проскочить их на красный, но я не мог позволить себе, чтобы меня остановили, ради Клэр. Хуже всего было, когда, подъезжая к круговому движению, я услышал позади вой сирены, но это было где-то далеко, и два тяжелых грузовика загораживали меня от нее. Я не слишком беспокоился. Вполне возможно, что они и гнались-то не за мной, а если и за мной, вряд ли они успели бы настичь меня до поворота. Я подъехал к участку с круговым движением и как раз давал сигнал поворота, когда мое боковое зеркало заполнила машина, с ревом вылетевшая откуда-то прямо на меня. Один удар вытолкнул бы меня в другой ряд, что почти неизбежно завершилось бы крупной аварией. Я вывернул руль как раз вовремя, но вокруг раздался шквал сигналов и криков. Все это – в мой адрес, поскольку настоящего виновника никто не видел. Я только мельком успел заметить блестящую красную спортивную машину и смуглое лицо, желтоватое и зловеще ухмыляющееся, человека, сидевшего за рулем, а потом он спокойно проплыл мимо и скрылся в направлении Харбор-уок. А мне пришлось еще раз объезжать круговое движение, чтобы достигнуть развилки и наконец услышать под колесами стук булыжника. Высокие стены сомкнулись надо мной, и звук сирены, казалось, замер вдали.

За исключением одного-двух грузовиков, Дунайская улица была пуста и я смог снять ногу со сцепления. Но тут меня стали одолевать новые сомнения: не будет проблем с самой машиной? Может, мне поставить ее и пойти пешком? Но с Джипом я справлялся нормально, к тому же, рисковать не было времени. Передо мной открылась похожая боковая улочка, и, не останавливаясь для раздумий, я свернул туда и зигзагами поехал туда, куда она вела, мимо задних стен складов с крышами, предостерегающе усыпанными рядами острых шипов или битым стеклом, холодно поблескивавшим в тусклом свете. Оттуда я выехал на другую улицу, вдоль которой тянулись заколоченные окна заброшенной фабрики, похожие на слепых часовых, а потом – на развилку, где мои инстинкты на минуту заколебались. По обе стороны во все направления тянулись улицы, вдоль них простирались длинные тени, ленивые и загадочные. Я опустил стекло и почувствовал запах моря в ветре, услышал крики чаек; подняв глаза, я увидел, как они кружат на фоне грозного неба. Затем, посмотрев налево, я увидел самые длинные тени, увенчанные зубчатыми гребнями, настоящее тесное переплетение шипов, и эти джунгли салингов и такелажа тут же всплыли в моей памяти. Я круто повернул руль, и машина прямо-таки полетела по булыжнику. Ибо там, впереди меня, в конце улицы, волшебный лес мачт вставал прямо на фоне освещенного горизонта.

Я не остановился. Я прибавил скорость и повернул, скрипнув шинами, прямо на саму верфь. Надо мной нависали высокие темные корпуса, в последних отблесках теплого дневного света они казались менее устрашающими, менее монолитными, выстроенные рядами и выкрашенные яркой краской, даже с тонкой позолоченной отделкой. Вдоль лееров сочно блестела бронзовая отделка, а вокруг иллюминаторов на некоторых малых судах – даже более современные украшения. Но на их борту почти не было видно признаков жизни, за исключением нескольких фигур, возившихся с такелажем или облокотившихся на поручни; группа мужчин разгружала одно из судов, бросая тюки на берег в сеть, свисавшую с конца гика, – такую картину я видел разве что на фотографиях девятнадцатого века. Подвода, запряженная лошадьми, стояла наготове, чтобы принять груз, однако, когда я промчался мимо, и люди, и лошадь наблюдали за мной с совершенным безразличием. Казалось, верфи тянутся непрерывно, насколько хватало глаз, во всех направлениях. Но на кирпиче центрального здания заглавными буквами в викторианском стиле, почти выцветшая и раскрошившаяся за сто лет пребывания под солнцем и соленым ветром, виднелась надпись: РЫБАЦКАЯ ВЕРФЬ. А под ней, еще хуже видимые, были стрелки, показывавшие вправо и влево, а под ними – длинный список названий.

Стокгольм, Тринити, Мелроз, Гданьская, Тир…

Я не стал останавливаться, чтобы читать остальные названия. Этот был тот путь, по которому я направлялся. Я нажал на акселератор и умчался, стуча и ударяя колесами по грубому камню. Еще четыре верфи, мимо складов, высоких и старинных и таких же таинственных, как стены замков; в воздухе смешивались причудливые запахи, среди них – запах смолы, шкур и затхлого масла. И наконец, впереди на стене я увидел выведенную готическими буквами выцветшую надпись: Гданьская верфь. Я резко остановил машину, взвизгнули тормоза. Я выскочил, пробежал несколько шагов… и остановился.

Там, в этой огромной фаланге кораблей впервые зияла брешь. У трех причалов, как у всех остальных, стояли высокие суда, но четвертый причал был пуст, и в разрыве, окрашенные золотом в свете заката, рябили воды гавани. С кабестанов и железных швартовых тумб на набережной, как мертвые змеи, свивались или просто свисали короткие куски каната. Я побежал вперед, наклонился над одним из них и обнаружил, что конец чистый, не затертый. Я опустился на землю в глубоком отчаянии, пристально глядя на пустые воды. Я приехал быстро; но Волки каким-то странным образом прибыли еще быстрее. Они обрубили канаты и ушли. И Клэр вместе с ними…

Но как давно? Не может быть, чтобы раньше, чем несколько минут назад, от силы полчаса. Чтобы заставить двигаться эти огромные парусные корабли, требовалось время. Конечно, они должны быть еще видны! Я вскочил на ноги.

Но затем я снова медленно опустился на колени на грубые камни. Я сделал это почти в каком-то благоговении. Я больше не сомневался в своем рассудке. Я был готов к великим чудесам – так я считал. Но ничто из того, что я видел раньше, не могло подготовить меня к зрелищу, представшему перед моими глазами.

Передо мной стены гавани открывались в бескрайние просторы моря, серого и недоступного, как собиравшаяся над ним мантия облаков, за исключением того места, где еще горел огромной резаной раной последний луч заката. И в этом разрезе тонкие языки туч, оттененные сверкающим огнем, создавали видение сияющих освещенных солнцем склонов, окаймленных золотом и обрамлявших полосу туманной лазури. Я знал форму этих склонов. Я помнил их слишком хорошо, хотя и видел их теперь под другим углом. Это был архипелаг среди туч, тот же, что я видел раньше, открывавшийся теперь передо мной над пустым морем. А в сердце лазурной полосы, широкой, голубой и блестящей, похожей на устье, усеянное островами и окруженное широкими золотыми песками, я увидел высокую разукрашенную корму огромного корабля, с парусами, расправленными, как крылья, уходившего вверх и исчезавшего из виду в бездонных глубинах неба.