Над нами возвышались темно-зеленые стены, задумчивые, непроницаемые, бурлящие под грозовым небом. Изумрудное пламя вспыхнуло из-под мечей, когда они скрестились. Мой был отброшен в сторону, как надоедливая муха; острие другого просвистело в дюйме от моей левой подмышки. Я как-то ухитрился парировать удар, отпрыгнул назад, снова поднял свою гарду, ловя ртом воздух. Некоторые из порезов открылись, и я вздрогнул, когда в них попал пот. Мы кружили, обходя друг друга, защищаясь. Молл усмехнулась – зрелище не слишком обнадеживающее. Она гипнотически покачивалась, как кобра, выжидая время и выбирая место, куда ударить.

Так было всю дорогу от Нового Орлеана, и доказательством тому были мои шрамы. Сначала казалось, что наш поспешный отъезд оправдывает себя. Мы прямо-таки полетели вниз по этой огромной реке на крыльях утра. Ле Стриж ставил себе в заслугу свежий ветер, надувавший наши паруса, сопутствовавший нам долгое время, сводя на нет преимущества парового буксира Волков; однако я больше склонялся к тому, что это заслуга безошибочного ведения корабля Джипом. У меня было странное ощущение, когда я наблюдал за ним, стоящим у руля, что этот его спокойный взор был устремлен сквозь пелену времени и пространства, выбирая какую-то невидимую нить судьбы и беря прямой курс между ее извилистыми витками, скользя от одного к другому. Я сделал ошибку, сказав об этом Молл, когда мы перехватывали легкий завтрак на баке.

– Не так уж она и странна, твоя фантазия, – был ее ответ. – Считается, что у каждого есть врожденные способности, однако немногие живут достаточно долго, что они могли развиться полностью. В Центре люди, подобные ему, всего лишь хорошие навигаторы, но снаружи, на Колесе они скоро научаются различать человека на звезде сквозь каждый поворот и изгиб переменчивого времени. Только здесь настоящая сила может расцвести с помощью мастерства и обучения, что ее питают. Ты, мой друг, возможно, мог бы со временем стать могущественным коммерсантом; однако сперва тебе надобно было бы заполнить ту пустоту, что есть в тебе, напитать твой изголодавшийся дух, чтобы он мог расти. В тебе не хватает не только страсти. Людям в жизни надобно настоящее дело, пока его для них не подыскали другие. – Она бросила последний кусочек хлеба в кружку с кофе и осушила ее до последней капли. – И коль скоро мы стали праздными философами, Стивен, мой мальчик, пора мне сдержать слово и приоткрыть тебе кое-что из моей собственной особой тайны. Мои лекции коротки, зато обоснования глубоки! Так вставай и к бою!

Так начались мои уроки – уроки владения мечом и, может быть, чем-то еще. С самого начала, с первой позиции они были строго практическими; мы фехтовали с обнаженным лезвием и незащищенным острием, а это очень скоро обучает уважать оружие, которым дерешься. Сначала, пока мы шли вниз по реке, Молл отмечала каждое касание только легкими игривыми ударами клинка плашмя. Так что, когда она стала делать настоящие уколы, для меня это почти комплимент.

К тому времени мы уже были в море. Мы так быстро прошли этот путь, что я стал надеяться увидеть на горизонте паруса черного корабля, как только мы покинем дельту, или узнать его последний курс от буксира, когда тот будет возвращаться. Но вместо этого мы прошли мимо его останков, дымившихся на песчаной отмели.

Но что лежало под нашим корпусом ночью, – это был вопрос, который я задал лишь однажды. Джип устремил взгляд в бесконечность и улыбнулся:

– Моря к востоку от солнца, к западу от луны! – спокойно ответил он. – Лежат они между Проливом Ночи и Звуками Утра, за Вратами Полудня. Волны, бьющиеся под зачарованными казематами, под заоблачными башнями замков. Есть другие, что могут дать тебе более простые ответы, но, прямо тебе говорю, ты им за это спасибо не скажешь. Некоторые вещи лучше увидеть своими глазами – и в один прекрасный день, если повезет, ты увидишь.

Это заставило меня замолчать. Я так и не собрался с духом, чтобы спросить у кого-то еще. Я более чем немного опасался того, что могло случиться, если бы я не смог поверить в ответ. Но мне это все время напоминало то, что я видел однажды, во время одинокого ночного полета, возвращаясь из какой-то безрадостной командировки во Франции. Тогда наш маленький самолет забрался между двумя слоями туч: нижние были ровные и катились, как сине-стальное море, верхние были выше, круче, суровые, как серый гранит; и только одинокий мазок бледно-оранжевого света отмечал горизонт, который в противном случае затерялся бы в бесследной бесконечности. Если бы я тогда посмотрел вниз и смотрел бы дольше, смог бы я мельком заметить высокие мачты над этими гребнями туч, широкие паруса, скользившие по направлению к тому последнему далекому свету?

Ост-зюйд-вест – вот как лежал наш курс – к острову Тортуга и оттуда – снова на юго-восток, между Великой Багамской отмелью и призрачным Гаванским побережьем до Наветренного пролива. За все это время нам попались несколько других парусов, но ни одни из них не были черными. А когда мы вызывали их, оказывалось, что им черные паруса тоже не попадались. Мы скоро догадались, что Волки идут весьма эксцентричным курсом, чтобы избежать встречи с нами – в какой-то мере нам это даже льстило. Зато это оставляло нам последнюю надежду в лице Ле Стрижа, а это не нравилось никому. Стриж постоянно сидел в своей каюте, откуда доносились странные звуки и еще более странные запахи, и появлялся время от времени только для того, чтобы подтвердить, что наш противник был где-то впереди нас примерно по этому самому курсу. Каждый раз он казался все более седым и измученным.

– Их становится все труднее преследовать, – ворчал он неоднократно. – Что-то новое тянется к ним, что-то, стремящееся укрыть их от моих глаз. Но оно еще не достаточно сильно. Не теперь.

А пока Молл систематически отделывала меня до синяков. Оказывал ли я сопротивление? Не спрашивайте. К концу длинного дня упражнений с мечом у меня так деревенели мускулы, что я едва мог ходить. Не то чтобы я жаловался. Если Молл пользовалась временем, чтобы преподать мне жестокий курс выживания, это было потому, что она боялась, что он мне понадобится. И я знал, как мне повезло, что у меня оказался такой восхитительный озорной учитель, способный заставить трещать воздух, но никогда не забывающий при этом, что значит быть неуклюжим новичком. Помнится, я где-то вычитал, что почти в каждой области есть знак подлинного величия. Когда на третий день наших занятий Молл вдруг перестала оставлять тонкие порезы, похожие на порезы от бумаги, которые скорее чесались, чем болели – во всяком случае, пока в них не попадал пот, – я начал ощущать себя неким подобием бойца.

Но также и неким подобием мазохиста. Правда, по крайней мере, Молл знала, когда остановиться. Как раз.

В один прекрасный полдень – по-моему, на четвертый день – матросы на топах мачт прокричали предупреждение, и мы побросали все и побежали к поручням. Но не черные паруса поднимались над горизонтом. Это были увенчанные гребнями зеленые клыки гористого острова, и для нас они были символом поражения. Если на горизонте была Эспаньола, имелся шанс, что мы пропустили своих противников, и они уже были здесь.

– А Клэр… – я не смог договорить.

Джип покачал головой:

– Спокойно, приятель. Что бы они там ни задумали с ней сделать, это что-то вроде… ритуала, а для этого у них есть предназначенное время, место и все такое. Есть шанс, что это еще не сейчас, едва ли они могли так точно рассчитать свое прибытие – во всяком случае после той маленькой стычки с нами. И если они уже не причинили ей вреда, скорее всего до тех пор и не причинят.

– Если из-за всей проклятой заварухи она от страха не лишилась рассудка!

– Сомневаюсь, – сказала Молл, ласково кладя руку мне на плечо. – Мы крепче, чем вы нас считаете, Стивен, – наш пол. Она будет думать, что живет в кошмаре, конечно, но она уже увидела проблеск надежды. Не терять мужества и выполнить задачу – вот твоя роль. Так сыграй ее до конца!

Во время последнего пути на юг, в Порт-о-Пренс атмосфера на борту была наэлектризована. Нас вполне мог поджидать неприятный сюрприз. Вскоре после восхода солнца мы под всеми парусами вошли в окруженный горами залив, при этом пушки у нас были наготове, а их экипажи скорчились за закрытыми портами, с глубоким подозрением оглядывая каждый маленький островок и проход, достаточно большой для того, чтобы в нем мог скрываться корабль. Но когда главный порт острова вырос, а точнее, разостлался впереди нас в конце залива, сразу же стало очевидно, что ни один корабль, хотя бы отдаленно напоминающий по размеру корабль Волков, там не пришвартован.

В состоянии мрачного перевозбуждения мы пришвартовали «Непокорную» в шатком доке неподалеку от разрушенного лесного склада в дальнем конце города. Ле Стрижа, горько жаловавшегося на крайнюю усталость, упросили еще раз использовать свой божественный дар. А в это время мы послали группы людей на берег, чтобы потихоньку разузнать, нет ли каких новостей. После моего маленького инцидента мне, разумеется, было позволено не идти. Они оставили меня сидящим на поручне – залечивать свои царапины, грызть ногти и смотреть на город, который, как предполагалось, был для меня слишком опасным.

Город, однако, таким не выглядел. Это было совсем не то, что приближаться к Новому Орлеану по темной Миссисипи, окутанной ночью и таинственной. Воздух был свеж, прохладен и прозрачен, освежающий свет вычерчивал каждую подробность с поразительностью ясностью. Вовсе не опасный и не зловещий – скорее ленивый, он вытянулся, как задремавшая неряха, по всему плоскому побережью, тесня назад лесистые склоны гор. И даже вдоль побережья, у самого моря попадались пятна разросшихся деревьев между стенами из белого камня и выбеленных солнцем досок, обветшалых и отбеленных солью, между элегантными старыми виллами во французском и испанском стиле и полуразрушенными доками. Местами деревья редели и переходили в пятна заросших низкорослым кустарником пустынных земель, где бродили желтоватые волы, тряся головами, отгоняя первых мух. На более высоких склонах сгустки той же густой растительности произвольно смешивались с группами выбеленных солнцем зданий. Что порождало рост – здания или джунгли? Я не мог сказать с уверенностью. Двадцатый век этого места не коснулся. Здесь не было слышно шума городского транспорта. До нас доносились крики запоздалых петухов вперемешку с воплями летавших стаями попугаев: в остальном, поблизости все было тихо. Я даже не слышал детских голосов, чуть ли не самого универсального в мире звука. Все, что я мог временами расслышать – было постоянное глухое пульсирование и заунывное пение или, возможно, завывание. Это была единственная нестройная нота во всей этой мирной сцене. Ничего в ней не было опасного; и все же, чем дольше я наблюдал и слушал, тем более меня охватывало чувство, что что-то не так, что-то здесь дьявольски не так.

Двадцатый век…

Минуточку… Я в свое время много читал о Порт-о-Пренсе, так ведь? Год назад или что-то около того, когда делал короткую справку одному из мелких клиентов Барри об условиях торговли в Карибском море. Всю ту музыку, что печатает Министерство торговли о том, каким современным выгладит город по сравнению с большинством столиц третьего мира. Даже до обидного современным по сравнению с тем, в каком состоянии пребывает остальная часть страны. Офисы, отели, ночные клубы с неоновыми вывесками, сверкающие казино, доки, которые могли принять небольшие суда для круизов – где они все? Широкие бульвары, высокие башни из стекла и бетона – целый небосвод, который должен был отражать солнце, как лес зеркал – куда они все попрятались, черт побери? Как бы тщательно я ни осматривал пейзаж, всего этого не было и в помине. Раз или два мне почудился блеск стекла в воздухе – почти за пределами поля зрения. Но всякий раз, когда я начинал всматриваться снова, это оказывался белый шпиль церкви, ряд белых соломенных крыш на холме или просто случайная игра света. И больше ничего.

И эти заросшие лесами холмы… На острове очень остро стояла проблема исчезновения лесов. Об этом я тоже читал. Но отсюда это казалось маловероятным, а с моря – совсем невероятным.

На минуту у меня появилась паническая мысль, что это был какой-то фокус Волков, какая-то новая маскировка вроде той, что они придумали, чтобы увезти Клэр. Они даже могли стоять здесь на якоре, прикрываясь этим. Но ведь тогда Ле Стриж, конечно же, узнал бы об этом.

Истинное объяснение подкрадывалось ко мне постепенно, как надвигающийся холод. И несло с собой именно ощущение холода.

Тени. Я видел тени. Тени в ярком свете дня, в самом его разгаре. Тени города восемнадцатого или девятнадцатого века, а возможно, смешения обоих веков; те же тени, что лежали позади Канал-стрит в Новом Орлеане, позади Дунайской улицы там, дома. Длинные образы их прошлого, их духа, далеко раскинувшиеся в безвременье за пределами Сердцевины. Однако здесь тени были сильными, не просто образами в темноте, но более сильными, чем дневной свет. Должно быть, весь остров был наводнен ими, они не робко проглядывали по краю ночи, но находились прямо под живущим днем, готовые в любой момент проявиться. Даже в разгар дня они были достаточно сильны, чтобы поглотить все то, что заняло их место, – по крайней мере, для тех, кто уже двигался в тенях. И даже для тех, кто в них не был, их присутствие, должно быть, ощущалось постоянно – осязаемое, почти подавляющее, вечно следующее за ними по пятам привидение, стоящее за каждым сделанным ими шагом. Их яркий современный мир, должно быть, казался здесь всего лишь проблеском света на темных водах. И глядя под нужным углом, всегда можно было посмотреть насквозь, прямо в бездонную глубину внизу.

Как я уже сделал раньше; как делал даже сейчас. Меня пробрала дрожь. Был уже полдень; но когда-то наступит ночь. Если тени были так сильны даже при свете, какую же всепоглощающую власть принесет им ночь? И я вдруг очень обрадовался, что не сошел на берег.

Когда на борту стали собираться остальные, пропыленные, с усталыми ногами, все согласились, что для этого похода были серьезные основания. Они обнаружили, что над районом доков нависло заклятье страха. Мало кто охотно отвечал вслух на вопросы, поскольку «Сарацин» действительно приходил, всего за несколько часов до рассвета, прибыв перед штормом, от которого, казалось, раскалывались небеса, но только для того, чтобы снова отчалить еще до того, как поднялось солнце. И люди шептались, что встречать его по улицам шли странные фигуры, а те, кто попадался на их пути, так и не вернулись.

– Половина народу все еще притаилась в своих хибарах и трясется! – мрачно сказал Джип, благодарно потягивая холодное шерри из бокала, поднесенного ему стюардом Пирса. – Или побежали к своим БУНГАНАМ, чтобы те занялись экзорцизмом и врачеванием. Но бунганы и сами трясутся точно так же – черт, барабаны слышны даже отсюда!

– Да, и пение, – добавила Молл так же мрачно. – Но прошел слух, что кое-кто из языческих священников – те, что, как они думают, тайные БОКОРЫ и, похоже, служат и нашим и вашим, то есть, и светлым, и темным силам, – так они нарочно ходили встречать черный корабль. И что вся их утварь исчезла из храмов, будто они упаковали ее для какого-то великого праздника в другом месте…

И тут даже Молл подскочила: впрочем, подпрыгнули мы все. Хрустальный кубок Пирса разлетелся на куски прямо у него в руке. Дверь большой каюты с грохотом распахнулась, и оттуда во всем своем убожестве вылетел Ле Стриж, почти таща за запястье то создание – девушку.

– Туманы! – рычал старик. – Пар! Думают, могут напустить мне все это в глаза, а? Нет, ничего у них не выйдет!

– Что? – заревел Пирс, слизывая шерри с пальцев. – Нашел их, господин хороший? Куда направляются?

– Зюйд-вест – они идут вдоль побережья, и вам надо сделать то же! Давайте, следуйте за ними, пока можете! Пелена становится все гуще по мере того, как они приближаются к источнику! Мне пришлось прибегнуть к отчаянным мерам, – измученно, задыхаясь, произнес Ле Стриж и опустился на шелковые подушки Пирса. – Или будете стоять и спорить, пока они будут обгладывать косточки драгоценной и дорогостоящей Клэр?

Пирс и Джип уже покинули свои стулья и прошли мимо спутницы Стрижа, не удостоив ее даже взглядом. Зато я с содроганием увидел, что, хотя ее лицо оставалось тупым и неподвижным, из-под ее левого глаза тонкой струйкой, как слеза, стекала кровь. Наверху медный колокол созвал команду, прервав их отдых, и пол каюты задрожал, когда мужчины стали выскакивать внизу из своих гамаков. Ле Стриж обмяк, как поломанная кукла.

– Ближе к источнику? – резко переспросил я. – К какому источнику?

– Глупый мальчишка, как я могу сказать? Но я знаю одно: если только Стриж не полный дурак, а он не дурак, это точно – они направляются в какое-то тайное жилище отшельника. А теперь оставь меня, я совершенно выдохся! Хочешь знать больше, посмотри сам своими телячьими глазами!

Так я и сделал, пристально разглядывая море и землю в те несколько коротких минут, которые отвела мне Молл для перерыва в наших свирепых упражнениях. Казалось, она была как никогда полна решимости вбить в меня какую-то науку, и я все чаще и чаще оказывался лицом к лицу с острием и лезвием ее безжалостного меча. Конечно, вполне возможно, что мне вскоре предстояло встретиться с мечом в настоящем бою, но я подозревал, что Молл проделывала все это, чтобы чем-то занять меня и не дать слишком беспокоиться. Я поймал себя на том, что легкомысленно думаю о том, каким партнером по игре в сквош могла быть Молл, кружившая вокруг меня, нападая, обороняясь и рубя со стремительной грацией, в то время, как я тяжело ковылял за ней через палубу. Был уже вечер, и мои ноги были словно налиты свинцом, причем еще и были готовы расплавиться.

По лесистому побережью сверху пробежала быстрая рябь. Вокруг нас, как долгий медленный вздох, заиграл ветерок с земли – не прохладный, а жаркий, томный, наполненный странными ароматами мускуса, специй, дыма и зловещего гомона птичьих криков. Я отвлекся – и Молл сделала выпад. Отчаянным усилием мне удалось парировать удар, сделать захват и повернуть оба меча. Я хотел повернуть меч Молл на нее же, как она учила. Но каким-то образом мечи продолжали вращаться в вертикальном положении. И это мой меч оказался отведенным назад. Мы встретились, свирепо шипя, лоб в лоб. По нашим лицам струился пот. Это был мой пот, ибо Молл даже не разогрелась как следует. По крайней мере, я хоть удержал ее…

А потом каким-то образом ее клинок лениво перевернулся, и сталь злобно зашипела, соскользнув прямо по моему клинку. Что-то лизнуло мою шею с холодной кошачьей нежностью. И оставило легчайшее ледяное прикосновение, напоминающее щекотку. А потом горячая кипящая влага принесла более резкую боль – прямо над яремной веной.

Я взвизгнул и отшатнулся, как лошадь, укушенная оводом. Разумеется, она проделала все движения с точностью скальпеля, черт бы ее побрал. Корабль мягко поднялся под порывом знойного ветра. Захват рухнул, наши мечи со звоном полетели на палубу, и я, потеряв равновесие, полетел на Молл. Мы схватились друг за друга, чтобы не упасть…

Один укол за другим. Я вдруг остро ощутил ее обнаженные руки, переплетенные с моими, прикосновение гладкой загорелой кожи, прохладный шелковистый поток ее волос на моей шее – такой необыкновенно женственный, и так близко. Молл попыталась резко отодвинуться, но не смогла, и ее бедра только крепче прижались к моим. Острота моей собственной реакции поразила меня; я резко притянул ее к себе и поцеловал. И – чудо из чудес! – она ответила на мой поцелуй. Ее бедра скользнули по моим. Ее губы крепко прижимались к моим губам. На одно прекрасное мгновение ее зубы раздвинулись, и я ощутил солоноватое тепло ее рта, жаркий изгиб языка.

На одно мгновение. До тех пор, пока на нас не обрушилось молчание и острое сознание того, что каждая пара глаз на этом распроклятом корабле глазеет на нас. Светлые глаза Молл широко распахнулись. Она змеей вывернулась из моих объятий – я не смог ее удержать – и бешено отскочила, тяжело дыша, отплевываясь и вытирая рукой губы. Корабль закачался от прокатившейся по нему волны хохота, и у меня появилось неприятное ощущение, что я не смогу так быстро загладить это происшествие. Это если предположить, что я его вообще переживу. Молл стояла, глядя вниз на свой меч. Я поспешно нагнулся и подхватил свой. Меня трясло как в лихорадке и, клянусь Богом, ее тоже. Можно было подумать, что дело зашло гораздо дальше одного короткого объятия.

Предложить мир? Это казалось наиболее естественным до тех пор, пока я не увидел, как сжимаются и разжимаются ее кулаки. Последняя естественная вещь, которую я попытался сделать, получилась у меня не очень-то хорошо. Я быстро огляделся. На квартердеке сардонически ухмылялся Джип, а Пирс тактично согнулся пополам, причем его физиономия была такой же багровой, как его заляпанный портером жилет. Искать убежища в респектабельной компании было бесполезно – таковой просто не существовало. На меня упала тень вант фок-мачты, и мне пришло в голову, что я никогда еще не лазил на мачту, и, в конце концов, сейчас мне представлялся самый лучший случай.

Непринужденно, без ненужной поспешности я заткнул меч за пояс, потянулся вверх – я видел, как это делают моряки, и подтянулся на поручень. Я теперь уже почти освоился на борту, во всяком случае, так я себе говорил. А что до риска, так тот, на который я пошел только что, был гораздо сильнее. Я посмотрел вниз на Молл, она ответила мне взглядом. Ее лицо было бесстрастным, но все пылало. Я поставил ноги на выбленку и стал взбираться наверх.

Сначала я даже получал от этого удовольствие. Скалолазание подавило во мне страх высоты, и потом мне же не было нужды лезть до самого верха, хватит просто до верхней платформы. Лезть по туго натянутым вантам было не труднее, чем по лестнице, но похожие на ступеньки выбленки слегка прогибались под моими ногами при каждом движении корабля, казавшегося странно живым. Я никогда раньше так остро не ощущал «Непокорную» живым существом в том смысле, как это понимают моряки – это было все равно что лезть по гриве какого-то огромного морского зверя. Причем почти так же страшно. Это было совсем не похоже на скалу; судно качалось, небрежно, непредсказуемо, так, словно у него был свой разум. И чем выше ты поднимался, тем сильнее была качка. В первый раз, когда я глянул вниз, мне показалось, палуба находится уже в нескольких милях, а смотревшая на меня снизу Молл была не более пятнышка с развевающимся белокурым пухом. Она ведь не подумывала о том, чтобы лезть вслед за мной, нет? Я обнаружил, что спешу добраться наверх; но когда я туда залез, сидеть на этой голой платформе на свистящем ветру без поручней или чего-то другого, за что можно было бы держаться, оказалось куда страшнее. Только матрос на толе в своем вороньем гнезде, где он нес вахту, казался надежным пристанищем. У меня не было желания так быстро спускаться вниз, даже если Молл за это время немного поостыла. Я ступил на ванты топ-мачты и снова полез наверх.

В этот раз я старательно не смотрел вниз, и это, похоже, помогло. Я довольно быстро добрался до фор-марса, хотя от канатов у меня образовались мозоли, а пот разъедал порезы. Воронье гнездо было ничуть не похоже на те симпатичные надежные ванночки, что показывают нам в фильмах – просто еще одна голая платформа, но с железными петлями, приделанными на уровне пояса по обе стороны мачты и поручнем, под который можно было просунуть пальцы ног. Часовая, пиратка с просоленным лицом и сложением, как у капитана русского траулера, показала мне, как привязать ремень к петлям. При этом она все время посмеивалась.

– Вы и мистрис Молл, хе-хе! Видала я вас отсюдова, сверху! Экий у вас коронный обезоруживающий ударчик! Вам бы его опробовать на каком-нибудь Волке! Только вот берегитесь ответного удара, хе-хе-хе! – Занятый поисками опоры для ног, я не обращал на нее внимания, пока она не приблизила свое дубленое лицо к моему вплотную; сейчас она было более серьезна: – Скверное вы выбрали время – баловаться такими штучками в этих краях, юный сэр! Лучше не делать такого, когда дует ВЕТЕР ЭРЗУЛИИ! А то ведь никогда не знаешь, чем дело кончится!

– Что дует?

– Ветер с земли – да вы, никак, не почуяли? Да, так его прозывают в этой стороне: знак Эрзулии – теплый ветер, что дует с земли, когда штиль. А она – Эрзулия – ох, и распаленная злобная девка, верно вам говорю! Зажигает огонь в крови без разбору – а как он там будет гореть, кого сожжет – ей все едино!

Я ухмыльнулся:

– Звучит не так уж плохо. Немного огня в крови мне бы, наверно, не помешало.

– Есть ведь огонь, что греет, а есть – что сжигает, а? А когда дует Эрзулия Кровь-в-Глазах, Ge-Rogue, тогда уж берегись все, что молодо и открыто – она гонит безумие в жилы! Вы вот могли меч себе в сердце заработать, и все из-за нее, распутницы! Ибо семь не есть знак ее, а? Недаром у него есть и другое прозвание – там, на Ямайке – Гробовщик, вот как его там величают. Он уносит последнее дыхание умирающего!

– И, хмыкнув в последний раз, она нырнула через край платформы.

Я издал протестующее восклицание «ЭЙ!» или что-то столь же невразумительное – и глянул вниз ей вслед.

Вот это действительно было ошибкой.

Пустота рванулась мне в лицо. Это было все равно что смотреть вниз с утеса – и чувствовать, как он уходит у тебя из-под ног. Прямо подо мной ничего не было. Ни палубы, ни корабля – ничего, кроме пенящегося океана где-то внизу, в невероятной дали, и волн, жадно поднимавшихся мне навстречу и с тошнотворной внезапностью падавших вниз. Мои пальцы намертво вцепились в петли, но из-за пота они стали скользить. Пальцы уперлись под поручень, но ноги дрожали. Мне пришлось повернуть голову, чтобы увидеть «Непокорную», почти скрытую раздувавшимися парусами; она казалась игрушечной лодочкой на конце палки, она билась и качалась то в одну, то в другую сторону на море, по которому плыла. А на такой высоте каждое слабое движение кренившейся палубы превращалось в рывок, в бешеную резкую качку…

Казалось, я смотрел целую вечность – или почти вечность, а потом мне удалось отвести глаза в сторону – к этим загадочным холмам. На фоне слегка покачивавшихся верхушек деревьев качка была менее заметна, и стал двигаться ей в такт. Через некоторое время я уже был в состоянии обратить мои мысли к работе, на которой я, похоже, теперь застрял, и рискнуть осторожно оглядеть темнеющий горизонт. Я увидел все то же, что мы видели с тех пор, как покинули Миссисипи: солнце, рассерженно-яркое в закате, а под ним – ничего нового. Никаких других кораблей; никаких перемен в нашем везении.

Я беспокойно заерзал на своем продуваемом ветром насесте. «Посмотри своими проклятыми телячьими глазами», – сказал Ле Стриж, и, в конце концов, я этим и занялся. Конечно, это просто совпадение. Лучше бы это было совпадением, черт возьми. Но здесь нельзя было быть уверенным НИ В ЧЕМ.

Например, в том, что именно я должен был выискивать. Нечто, способное переплюнуть малоприятные способы Ле Стрижа видеть разные вещи, должно быть также в состоянии сыграть злую шутку с моей обычной парой глаз. Разве что оно имеет силу только над колдовством, а не над реальностью. Однако, чтобы спрятать что-либо среди этих заросших холмов, большой магии не потребуется. В течение долгих часов мы не видели никаких признаков жизни, кроме птиц и гигантских бабочек – вспышек яркого цвета на зеленом фоне, да время от времени – белой струйки дыма, поднимавшейся с дальней просеки или группы крытых листьями крыш. Мы причаливали у нескольких таких прибрежных поселений. Подплывали ближе и спрашивали рыбаков, плывших в лодках, посылали людей на берег спросить у деревенских жителей – всегда одно и то же: «Un grand navire noir aux trois mats, orne aux lanternes comme des cranes grotesques, on l'a vu, hein? Ils viennent d'enlever une filette…»

И всегда между нами падала пелена. Большей частью это были обычные крестьяне, очень просто одетые, больше походившие на африканцев, чем на выходцев из Вест-Индии, с какими мне приходилось встречаться. Но у всех, кроме самых юных, был особый вид преждевременно повзрослевших людей, какой бывает при тяжелой работе и плохом питании. Их лица, молодые и старые, были с выступающими скулами, сильно изрезанные морщинами, к таким хорошо пристает непроницаемое выражение; а их опущенные глаза ничего не выдавали. Даже дети, которые должны бы, казалось, быть веселыми и счастливыми, впадали в молчание и только чертили пальцами ног в пыли, когда мы с ними заговаривали; никакие уговоры и посулы в мире не могли их тронуть. Нельзя было упрекать их за это: прошел слух, что где-то что-то затевается, а у них не было оснований доверять нам больше, чем Волкам. В одном-двух местах, увидев, что мы высаживаемся на берег, местные жители с криками бросились в джунгли. Еще в одном месте кто-то выстрелил в нас и зацепил одного из матросов. Правда, слегка: это был грубый выстрел наугад, сделанный больше со страху, чем по злобе. В этом тенистом сплетении ветвей не было даже смысла искать стрелявшего. Мы оставили их в покое и снова стали полагаться только на собственные глаза.

Теперь это были мои глаза, скользившие из стороны в сторону над землей, морем и небом – бледными и пустыми.

Мы обогнули какой-то мыс и пересекли еще одну пустую бухту; здесь не было ни деревень, ни дыма, ничего, кроме деревьев, подходивших к самой воде. Впереди же, за дальним мысом солнце казалось сверкающим медным куполом, тонущим в море, а облака – плюмажем взрывающейся пены. Мне пришла в голову мысль об Атлантиде: может, она тоже была где-то здесь? Похоже, здесь, в тенях было все. Сам корабль был частью тени, бродившей за пределами Сердцевины, – а я? Я приплыл на нем к востоку от восхода солнца; к добру или к худу, но я был его частью. Я стал смотреть на вещи другими глазами. Так где же теперь было мое место? Пылающий закат отчетливо выделил очертания мыса впереди, бахрома его деревьев сгибалась и качалась в этом насмешливом душном бризе.

Только вот некоторые из них не сгибались и не раскачивались. Только чуть покачивались, жесткие, безлиственные. Один… два…

Мы были совсем недалеко от места. Я собрался с духом, набрал побольше воздуху в легкие, наклонился вниз и закричал, но все было бесполезно. У меня не было выучки, как надо орать: ветер унес мои слова. К тому же, если кричать еще громче, могут услышать где-нибудь еще, и кое-кто может получить дополнительную минуту для того, чтобы выкатить свои огромные пушки. Быстро, стараясь делать пальцами четкие движения, я отстегнул пояс и проскользнул вниз через открытый люк – у него было очень подходящее название: «ловушка для салаги»; затем – снова на ванты. Это было совсем как в скалолазании: самое трудное – это спуск. Во всяком случае, так, чтобы при этом остаться целым. У меня тряслись ноги; я спускался слишком медленно. В отчаянии я оглянулся и прямо под собой увидел одну из задних опор, крепивших мачту – толстый трос, натянутый, как фортепьянная струна и круто спускавшийся к поручням. Иметь бы еще оборудование для спуска… но у меня его не было. Плохо дело.

Заправив меч получше назад, я протянул руку и обхватил канат сначала рукой, потом ногой, по-обезьяньи. Затем перебросил свое тело через него. Скользить вниз нужно было, перебирая руками, но я не успел. Я уже спускался вниз, и даже слишком быстро – трос стал скользким в моих потных ладонях. Я цеплялся, как настоящая обезьяна за палку, подвывая и вонзая подошвы башмаков в трос вместо тормозов. Они так сильно врезались в шероховатые завитки, что чуть не сбросили меня совсем; но все-таки задерживали мой полет. Я прибыл на палубу позеленевший, ловя ртом воздух, вся рука у меня была в алых следах от троса – тем не менее, я явился вовремя, чтобы, задыхаясь, отдать рапорт.

Мое сообщение немедленно вызвало приступ бурной деятельности на корабле, однако совершенно бесшумной. Одного произнесенного свистящим шепотом приказа Пирса (причем эффект был тот же, как и от крика) было достаточно, чтобы вся команда помчалась брасопить реи. Шлепанье их ног по палубе было чуть ли не самым громким звуком, производимым людьми на палубе. Рукой в расшитой перчатке, которые он упорно продолжал носить даже в эту жару, Пирс прочертил резкую линию в воздухе – справа налево. Помощник поднял в ответ трость; раздался громкий скрип и грохот: открылись порты левого борта и выкатились пушки, вот и все. Мы были готовы, насколько это было возможно. В молчании, затаив дыхание, мы подпрыгивали и ныряли в бурном море, приближаясь к нужному месту.

Постепенно показался наветренный берег мыса, такой же крутой и заросший деревьями, как все остальные, окутанный еще более глубоким звездным светом. Отсюда солнца не было видно, свет исходил только с закатного неба, отражаясь в водах уединенной бухты. А там, в бухте, повернутый в сторону берега, лениво паря в облаках, отражавшихся в спокойной, как стекло, воде, без сомнения, виднелся силуэт «Сарацина».

Пальники перестали вращаться. Канониры держали их над отверстиями, готовые еще раз обстрелять корабль Волков ужасающим продольным огнем. Если Клэр удалось пережить наш прошлый бортовой залп, сможет ли она пережить и этот? Помощник беспокойно поглядывал на квартердек; мы все еще скользили мимо, через бухту. Идеальный момент для залпа был уже упущен. Но Пирс стоял молча, постукивая пальцами по подбородку, а Джип тихонько насвистывал сквозь зубы. Вот стояла наша законная добыча, его порты были закрыты, паруса убраны, он был мирно поставлен на мертвый якорь, и нигде ни одного огня, никаких других признаков жизни. А как же такое было возможно?

– Носом и кормой, видите? – вдруг прошептал Пирс. Почему он спрашивал меня? – Он пришвартован носом и кормой. Если бы только носом, он мог бы мгновенно сделать поворот оверштаг, верно? И таким образом привести в действие пушки. А так он не может. Кровь Господня! Игра стоит свеч! Подойдем и посмотрим на него.

Он снова сделал жест. Джип крутанул руль, и в том же сверхъестественном молчании матросы кинулись к фалам и стали травить, напрягая силы в едином свистящем дыхании. Даже боцман и его помощники свели свои ритуальные проклятия к нескольким хриплым восклицаниям шепотом, а помощник стоял, задавая ритм постукиванием трости о ладонь. Паруса повернулись, палуба нырнула; напряженная, притихшая «Непокорная» развернулась и встала носом к берегу.

Пирс не сводил глаз с черного корабля. Его короткий кивок помощнику отправил поток матросов на ванты и нок-реи, причем они действовали с небрежной легкостью, от которой мне сделалось несколько тошно. Они безупречно контролировали свои движения; почти без единого слова паруса были убраны, и «Непокорная» замедлила ход до ровного скольжения. При этом мне вспомнилось, сколько же лет, на самом деле, было людям, за которыми я наблюдал. Все эти опасные, сложные эволюции они проделывали так же легко, так же автоматически, как и дышали. Пожалуй, они могли бы пойти и убрать паруса даже во сне; собственно, почему бы и нет? Они, во всяком случае, некоторые из них, проделывали это в течение трех-четырех сроков жизни. Или больше.

Неожиданно Пирс снова поднял перчатки, секунду-другую держал их высоко над головой, потом резко опустил руку. Пал шпиля был сброшен, и якорь был спущен почти без единого всплеска, почти не потревожив тихих вод, а где-то через секунду «Непокорная» мягко остановилась. Я вытаращил глаза. Все рассчитав за какие-то две секунды, Пирс сумел поставить нас аккуратно под идеальным углом к черному торговому судну. Здесь мало какие из ее пушек могли нас настигнуть, зато, случись такая необходимость, мы могли разнести их корму бортовым залпом. Сам Пирс считал это делом само собой разумеющимся: как только якорь коснулся воды, он отвернулся и шепотом выдал серию приказов. Джип уже был внизу, на главной палубе, собирая абордажную группу. Я уже собирался присоединиться к ним, как вдруг появилась Молл, таща за собой Стрижа, у которого был явно больной вид. На меня она даже не взглянула.

– Ну, колдун? – прогрохотал Пирс.

Стриж огрызнулся на него. Вид у старика и впрямь был измученный. Он издал скрежещущий кашель, сочно сплюнул на чистую палубу Пирса и начертил пальцем ноги сложную фигуру в слюне. Посмотрел, как она уляжется и вздохнул:

– Я мало что могу вам сказать. Над кораблем по-прежнему висит облако. Но если она не на борту… – Он кивнул в сторону острова: – Попытайтесь там.

– Какая великолепная догадка! – отрезал я. – Ты же считаешься таким могущественным колдуном, и это все, что ты можешь мне сказать?

– Я выдохся! – пробормотал Стриж. Затем с отвращением принюхался к густым влажным ароматам, доносившимся с земли. – И как могу я достичь большего в этом месте? Мое место на Севере. Мне подавайте морозный ночной воздух, что пахнет смолой и резким дымом от дров. Отвезите меня назад к соснам Брокена, где встречаются темные силы…

– Ну, в последнее время ты там бывать не мог, – сообщил ему я. – Там уже ничего этого нет. Восточные немцы вырубили леса и поставили там огромный бетонный блочный дом, черт побери, – вроде Берлинской стены…

Стриж зловеще оскалил зубы:

– Где встречаются темные силы, я сказал. Эта стадия человеческой глупости сгодится для шабаша ничуть не хуже. Может, даже лучше. – Он, казалось, приободрился и снова уставился на бесформенную, размазанную слюну. – Может, где-то высоко вверху. На холмах. Это самое большее, что я могу сделать. А теперь скажите этой стерве, пусть даст мне поспать!

Если смотреть почти с уровня моря, то «Сарацин» казался в десять раз больше, он нависал над нашими баркасами, когда мы подгребли поближе. Было трудно вспомнить, что всего несколько дней назад я влез на эти выпирающие борта, да еще под огнем. Двое мушкетеров на носу все время нервно водили оружием по высокому поручню; Джип их не останавливал. Мы добрались до борта, и на нас никто не напал. Абордажные топоры мягко зацепились за черные доски, и под пристальным наблюдением мушкетеров с баркаса Молл матросы взобрались по деревянным ступенькам наверх с такой легкостью, словно по широкой лестнице. Что касается меня, то мысль о том, что я могу обнаружить, была так ужасна, что раньше, чем успел сообразить, я уже был на палубе и перепрыгивал через поручень.

Палуба под моими ногами оглушительно загрохотала, но там не было вахты, которая подняла бы тревогу. На самом деле, там вообще не было следов чьего-либо присутствия. Пронзительный скрип, заставивший всех подскочить, был всего лишь скрипом двери, раскачивавшейся на ветерке. Когда мы разделились, чтобы обыскать корабль, я направился к трапу, ведущему на корму, и бросился вниз по мрачным ступенькам, сопровождаемый Джипом, шедшим за мной по пятам и свистящим шепотом напоминавшим об осторожности.

Он мог и не трудиться и ничего не говорить. В ту же минуту, когда просунул голову в люк, я понял, что там никого нет. Для этого не надо было быть волшебником или чем-то там еще. Я просто знал. Возможно, судя по тому, как неподвижен был застоявшийся воздух, или по тому, как отдавались эхом звуки, наши шаги, как плескала и билась о днище вода; но чувствовалось, что корабль пуст. И повсюду, от палубы до палубы, было одно и то же: темнота, зловоние, неподвижность. Я старался не думать, чем это должно было быть для Клэр – целыми днями находиться здесь, внизу, среди этого запаха нечистот. Но если бы только она могла быть здесь… Как-нибудь. Дверь лазарета была заперта. Я посмотрел на нее. Джип пожал плечами и одним выстрелом разнес замок. Но когда Джип распахнул дверь, мое сердце упало: внутренняя дверь была приоткрыта. Я знал, что внутри никого не окажется, но все равно заглянул туда. На куче лохмотьев, изображавших постель, что-то темнело; я поднял этот предмет – и ужаснулся самому себе, ударившись в слезы.

– Ее юбка? – спросил Джип. – Послушай, она же порвалась, вот почему она не могла в ней ходить – та просто свалилась. Это еще не значит, что с ней что-то не так…

Я не стал объяснять. Дело было не только в этом. Дело было в том, что я оставил позади: свой упорядоченный мирок офиса, мою тщательно спланированную маленькую нормальную жизнь, мою скрупулезно бесполую личную жизнь – или это был НАШ мир, НАША личная жизнь? При виде этой когда-то безупречной юбки мне внезапно вспомнилось все, и меня затопила волна чувств, которые я не мог даже распознать, а не то что контролировать. Мне захотелось спрятать голову и завыть. Но настолько я все же мог еще себя контролировать, поэтому вместо этого я, по-моему, произнес все известные мне ругательства. Если учитывать, что я говорил на четырех языках, их должно было быть довольно много. Потом я скатал юбку и сунул за ремень.

Джип рассудительно кивнул, соглашаясь:

– Пошли наверх. Посмотрим, может, кто еще чего нашел.

Но, как мы оба и предполагали, никто ничего не нашел. Корабль выглядел голым: не убранным и готовым к выходу в море, но буквально голым. И все лодки исчезли. Здесь напрашивался только один ответ. Джип отдал резкий приказ, и экипаж нашего баркаса посыпался назад, за борт.

– Пусть лучше твои ребята закончат обыск, – сказал Джип Молл, когда мы вскарабкались вверх по лестнице. – А потом идите за нами, когда закончите. Только дай сигнал кораблю, чтобы нас прикрыли, ладно?

– Да, сейчас же? – отозвалась Молл. – Однако берегите себя!

Она не стала терять времени. Когда мы отчалили от поцарапанного выстрелами борта, «Непокорная», поддерживаемая упругими тросами, уже величественно покачивалась на своем причале. Мы стали грести по направлению к длинному серпу пляжа. Завеса нависшего над дюнами леса, напоминающего джунгли, пугала. За ней могла спрятаться целая армия снайперов, и я каждую минуту ждал, что она вот-вот появится. Как только наш киль зарылся в бледный песок, мы бросились на мелководье и побежали вверх по пляжу, прячась за песчаными холмами, камнями, корнями пальм, пользуясь любым прикрытием, какое попадалось под руку. Но из этой зловещей темноты деревьев не появилось ничего, кроме поразительно громкого перекличья птиц.

Джип поднял голову и тревожно осмотрелся на пляже:

– Конечно, нет гарантии, что они высадились именно тут; они могли уйти в следующую бухту или в самую последнюю. Но Стриж, он… эй! Гляди-ка!

Все, что я мог разглядеть, было странное веерообразное пятно во влажном песке, сразу за линией прилива.

– Да, вот об этом я и говорил! Они причалили здесь, это точно, а потом попытались затереть следы киля; только вот когда делаешь это в спешке, всегда остается след. Они припрятали лодки где-то неподалеку. О'кей, ребята! – бросил он. – Вставайте и начинайте искать! Лодки, следы, что угодно! Пока не стемнело!

Лодки мы обнаружили довольно быстро, они были затоплены в широкой запруде ручья на краю леса, а камни и песок играли роль гирь и камуфляжа одновременно. От этого места наши следопыты прошли по слабо отпечатавшимся следам к казавшимся непроходимыми зарослям дикого maguey и алоэ. Они приняли меры к тому, чтобы чаща выглядела нетронутой, но прямо у земли согнутые стволы и покалеченные листья все еще испускали сок, и было ясно, что вся команда проходила здесь, причем не более, чем несколько часов назад. А за зарослями было видно начало узкой тропы, уходившей вверх.

Джип взглянул на меня:

– Вверх по холму, а? Никогда не следует игнорировать этого старого ублюдка.

Он вынул карманную подзорную трубу, и мы стали осматривать склоны, лежавшие над нами. Отсюда они казались необъятными, полными складок и изгибов. Высоко на холмах еще маячило солнце, но свет его был слабым и неясным.

– Ничего не вижу, кроме верхушек деревьев, черт бы их побрал, – пожаловался я.

– Я тоже, – признался Джип. – Разве что… как ты думаешь, что это? – Он передал мне трубу. – Не на этом склоне, а дальше, прямо на этой стороне холма. С корабля его не видно. Вон там, где что-то вроде выступа перед гребнем.

Сумерки в тропиках коротки. Я слишком долго возился и едва успел засечь его. Но порыв ветра раздвинул деревья как раз настолько, чтобы можно было увидеть что-то белое, а после этого очертания приняли уже более отчетливую форму:

– Засек!

– Да. Впечатляющая штука, верно?

Это был замок. Вернее, усадьба безошибочно в испанском стиле – огромная – пережиток старых колониальных времен; однако окружавшие его элегантные белостенные террасы были увенчаны бойницами и амбразурами для пушек.

– Похоже, здесь кто-то чего-то побаивался.

– Пари держу, что да! Они так обращались с черными, эти испанцы, что всегда до смерти боялись восстания. Правда, когда случались мятежи, спасти их не могли никакие стены.

– Ну, и как ты считаешь?

– Ночь и день похода, вот что я считаю.

– Так долго? Он не так уж далеко.

– Пешком? Вверх по этому холму, дальше – долина или две, потом вверх по тому склону – и все это через густой лес, почти что джунгли, будь они прокляты. Далековато, а? Нам понадобятся припасы. Слушай-ка, тебе лучше бежать назад на берег, встретить Молл и ее ребят. Пусть тащат сюда все припасы из лодок.

– А как насчет подкрепления? Они никого не оставили на корабле. Нас шестьдесят человек – и это против трех сотен или даже больше?

– Это лучший расклад, чем тогда, при абордаже. Даже если бы мы не оставили на «Непокорной» ни одного человека – а на это мы пойти не можем – нас все равно было бы меньше.

– Тогда, Стриж! Впрочем, нет, он сейчас еле жив. Но его создания…

– НЕТ! У нас есть отрава для Волков получше. Ты ведь еще не видел Молл в деле, по-настоящему. Она… у нее есть опыт. Только вот она не может вызывать это в обязательном порядке, во всяком случае, не часто. – Джип криво усмехнулся. – Был момент, еще на корабле, когда я было подумал, что ты нашел некий фокус. Как бы там ни было, у нас все равно нет времени, чтобы привести еще людей. Вся наша надежда – на внезапность… и быстроту. Вспомни, они ведь прошли через эти кусты всего несколько часов назад. Они, конечно, направляются в замок, но они еще не там!

Спустилась ночь, и вместе с ней затих ветер; воздух был жарким и неподвижным. Негромкий рокот прибоя стал тоже звучать приглушенно. В рябившем небе вокруг сердитой луны танцевали звезды. Лодка Молл направлялась к берегу: я прохаживался вдоль пляжа, встречая ее и развлекаясь гротескными выпадами крабов, разбросанных по линии прилива. Я заметил, как зашевелился песок, и присел на корточки рядом с маленьким провалившимся кратером черепашьего гнезда, где почти все черепашата уже вылупились. Оглядевшись, я заметил только одного крошечного черепашонка, покрытого песком и решительно доковылявшего уже почти до линии воды. Я встал и подошел, чтобы помочь ему, но меня опередил стремительно атаковавший краб, который схватил крошечное существо своей огромной клешней и утащил его в свою нору. Я бросил ногой в нору песком: чувствуя себя бесполезным, но вовремя остановился; это ведь часть процессов, происходящих в природе, правильно? Скажите это черепашке.

Приближающийся баркас оставил в неподвижной воде след холодного огня. Фосфоресцирующий свет капал с весел, кружился вокруг наших ног, пока мы втаскивали баркас в бухту. Молл выпрыгнула на берег, и, когда она проходила мимо меня, я коснулся ее руки:

– Послушай… извини, если я тебя обидел! Мне правда очень жаль! Но… пусть все думают, что это была просто грубая шутка, Молл. Для меня это что-то значило. Для тебя тоже.

Она тут же вскипела и быстро отошла от остальных:

– Так пусть «что-то» означает «ничего», ибо более ничего не будет! Ступай, не смей следовать за мной, ступай похвастайся своей мужественностью перед собратьями-мужчинами! Теперь в ней никто не усомнится! Но прошу тебя, выбери себе кого-нибудь другого для упражнений!

Теперь настала моя очередь почувствовать себя уязвленным:

– Это же несправедливо, черт возьми! Скажи на милость, что дает тебе право думать, что я стал бы так выставляться? Я бы не стал этого делать, так же, как и ты! Ты мне нравишься! Я восхищаюсь тобой – я тебе обязан жизнью! Я даже немножко люблю тебя – по-твоему, это невозможно?

Молл тяжело осела в песок.

– Пять веков! – хрипло произнесла она и тихонько засмеялась. У меня по коже побежали мурашки – настолько этот смех показался мне нечеловеческим. – И я все еще тяну эту лямку! Ах, какая ирония – быть любимой тем, кому не решишься дать отпор, чтобы не убить те обрывки чувства, что он себе оставил. – Я хотел протянуть руку; сам я этого не осознал, зато Молл поняла: – Нет, не смей меня больше лапать! Я редко пользуюсь услугами жеребцов! – Затем, слегка оттаяв, неловко потерла рукой мое колено. – Даже таких горячих. Ну, будет тебе, господин хороший! – мягко прибавила она. – Я с тобой не лягу, но проживи я еще тысячу лет, я тебя не забуду. – Большим и указательным пальцами она ущипнула чувствительный нерв на моей ноге с такой силой, что я с визгом вскочил. – Совсем. Довольно тебе этого?

– Проклятие! Это очень много, – смиренно согласился я.

– Не проклятие! – очень серьезно воскликнула она. – Благословение, мой друг! Благословение!

В тени ветвей джунгли казались зловещим местом, где возникало ощущение клаустрофобии. Воздух здесь был жарче, тяжелее, невероятно влажный, как тяжелый выдох, притом из скверно пахнущего рта, потому что был наполнен зловонием. Он пульсировал металлическим стрекотом цикад и отвратительным кваканьем древесных лягушек. Несколько наших фонарей мало что могли здесь сделать, разве что привлекали внимание разнообразной ночной фауны, слепо натыкавшейся на них. Мой ранец, казалось, застревал в каждой веточке, мимо которой мы проходили. Я начинал разделять точку зрения Ле Стрижа насчет юга, а мы ведь еще не прошли через заросли.

Абордажные сабли рассекали спутанную массу, здесь их короткие тяжелые клинки были более эффективны, чем мечи. Мы не соблюдали осторожности, оставляя за собой след; даже напротив. Пока мы прорубали себе путь, отовсюду с испуганным чириканьем взлетали маленькие птички.

– Наверное, бананки, – ухмыльнулся Джип. – Яркие штучки. Только жаль, что так громко верещат.

Я знал, что он имеет в виду. Не было смысла давать Волкам услышать наше приближение. Или увидеть нас; как только мы вышли из зарослей, фонари один за другим были погашены. Тропа была узкой, и Волки намеренно не стали ее сильно расчищать. Она вела нас меж высокими папоротниками, под петлями висячих лиан, невидимых в темноте, зато всегда готовых нас подвесить, в мрачную тень королевских пальм и манговых деревьев, где почва была осклизлой от их перезрелых плодов. Нас окружал веселый говорок маленьких ручейков. Довольно часто один из ручейков пересекал нашу тропу, и мы скользили, с плеском и бранью идя по грязи, разгоняя во все стороны маленьких лягушек. Когда луна поднялась достаточно высоко, чтобы ее свет стал проникать сквозь деревья, казалось, стало полегче, но при этом она отбрасывала странные тени, испещренные пятнами, двусмысленные, наполовину живые, и мы не могли удержаться, чтобы не протыкать их по пути мечами.

Время шло, а с ним и мы с трудом продвигались вперед, исходя потом, стирая ноги. Воздух стал чище, наполнился сладкими пьянящими ароматами. Благодатный бриз, примчавшийся с прибоем, освежил влажный шепот леса. Там и тут раздавались крики сов, больше похожие на уханье, чем те, что мне когда-либо доводилось слышать дома. А некоторые другие звуки, доносившиеся до нашего слуха, пугали нас до смерти – пронзительные вопли и дикий невнятный хохот. Однако меня гораздо больше беспокоили молчаливые препятствия, которые было невозможно обойти. Тропа была крутой, и когда подо мной начинал крошиться и осыпаться мягкий суглинок, я ловил себя на мысли, что завидую когтистым лапам Волков. На верхних склонах заросли стали реже, зато более цепкими: в основном, сизаль и другие украшенные шипами ужасы. Матросы шли, как автоматы, у которых не было возраста, но что до меня, то я начинал уставать все сильнее и сильнее. Наконец, Джип приказал остановиться, и я налетел на него раньше, чем приказ дошел до моего сознания. Краснеющая, разбухшая луна висела на одном уровне с нами – впереди, за кивающими кронами пальм. Мы поднялись на первый склон. Оставив остальных перекусить сухим печеньем и выпить тепловатой воды, мы на животе поползли вперед, чтобы заглянуть за край склона.

– Ничего пейзаж, а? – негромко выдохнул Джип.

– Первый класс, – согласился я, соображая, что там подо мной ползало и есть ли у них тут змеи или какие-нибудь скорпионы. – Ты что-нибудь видишь?

– Нет. Правда, это не значит, что их там нет.

Пейзаж был действительно потрясающим. Перед нами широко расстилалась долина, обрамленная деревьями, чьи верхушки касались слабого призрачного тумана, висевшего под луной. В разрывах тумана я заметил дрожащую серебряную ленту и услышал шум воды, рокотавший громче прибоя. Вода спускалась с дальней стены, с крутой «вершины» она прыгала вниз по извилистым ступенькам скал и, наконец, падала каскадом, завесой в тенистый пруд. Из него клубами поднимался сияющий пар и раздавался глубокий настойчивый голос, а между клубами пара, флиртуя, рваные тени охотившихся летучих мышей. Над водопадом поднимался холм, прямой, крутой и густо заросший лесом, таким высоким, что и холм казался вдвое выше; верхушки деревьев касались выступающей террасы замка. Отсюда замок был виден более отчетливо, он казался белым кораблем, терявшимся в темном море, и все же он доминировал над холмом в каменном величии.

Джип бросил взгляд назад:

– Осталось совсем немного до рассвета. – Сквозь деревья поблескивало море, на его фоне скелетами выделялись наши мачты, все еще удивительно близко. Мы ведь большей частью поднимались вверх, а не уходили в сторону. – Пора нам двигаться. Доедай!

Бисквитами не очень-то можно было наесться, но когда мы осторожно перебирались через вершину, Джип сорвал с дерева, мимо которого мы проходили, несколько темных плодов и дал мне один. Я увидел, что остальные сделали то же самое, вонзил в плод ноготь большого пальца и осторожно понюхал. И получил что-то вроде легкого шока. Это был маленький авокадо, но гораздо более ароматный, чем та кожистая отрава, которую подавали дома на деловых завтраках. Мякоть была настолько сочной и зеленой, что соуса к нему совершенно было не нужно. Дальше по пути нам попалось апельсиновое дерево, и, хотя плоды были еще кислыми, их было хорошо сосать от жажды. Через час или чуть позже луна, бешеная и пылающая, зашла за замок. Воздух стал прохладнее, и в теплой влажной темноте под тающими звездами джунгли в ожидании дня стали потягиваться и шевелиться. В подлеске раздалось чириканье и гомон, и ушастая голубка заворковала странным печальным голоском, пробуждая своих сородичей и соседей. К тому времени, когда рыжий рассвет коснулся бледнеющего неба, воздух звенел настоящим рассветным хором – всеми криками, которые только можно представить, начиная с чириканья корольков до маниакальных воплей и кудахтанья птиц, которых Джип называл хлебными птицами – позже я узнал, что они называются corneille. Когда мы спустились с холма, деревья изменились. Мы миновали длинную рощу с деревьями, на которых росли съедобные плоды, а спускаясь ниже, по направлению к реке, – целые заросли манго, с длинных зеленых ветвей которых зазывно свисали фрукты.

– Угу, – сказал Джип. – Я так и думал. Их тут разводят, уже давно, плантации того замка. Жаль, они еще незрелые. – Он покачал головой. – Хотя они все равно, наверное, застряли бы у меня в глотке. Все плантации в этих местах политы кровью.

Маленькие попугаи и попугайчики прыгали среди ветвей, как живые цветы, или раскачивались взад-вперед, чтобы украдкой посмотреть на нас, насмешливо вереща. Затем они чего-то испугались и стремительно, громко хлопая крыльями, улетели, а встающее солнце пламенем зажигало их перья, когда они взлетали вверх. Воздух быстро прогрелся, и прохладное течение ручья стало притягивать нас, как магнит; мы, спотыкаясь, побрели к нему, почти не замечая топкого полуболота, цеплявшегося за наши башмаки. Мы шли до тех пор, пока на нас нестройной звенящей тучей не налетели легионы мух, и тогда, оскальзываясь на каменистом русле ручья и безуспешно отгоняя их, мы бросились через него назад на склоны, более сухие и крутые, где мухи перестали нас преследовать. Мы бросились на землю отдохнуть – жалкая, грязная и потрепанная кучка людей, и только Молл, замыкавшую наши ряды, казалось, мухи не тронули.

– Так и я знал, что надо было взять с собой Стрижа, – вздохнул я. – Ему раз дунуть, и они бы напрочь про нас забыли.

Один из матросов фыркнул:

– Ага, и тут же с копыт долой, только попробуй укуси разок!

– Или его дружков…

– Черта с два, – сказал Джип с приглушенной свирепостью. – Не смей даже мечтать об этом!

Меня это задело:

– О'кей, о'кей! У меня от них тоже мурашки по коже, но ведь они спасли несколько жизней во время абордажа, правда? Включая и мою. Так что с ними там такое?

– Тебе это знать не надо, – коротко сказал Джип.

– Но послушай, я же уже теперь тоже кое-что повидал, ты забыл? Насчет девушки не могу себе представить, но вот Финн – не знаю, он что-то вроде оборотня, да?

– Нет, – мягко отозвалась Молл. – Он собака. Желтая дворняга с помоек, злая и сильная, превращенная чарами в человека. Силою воли Стрижа он остается в человеческом облике – обиталище другого разума.

Несмотря на солнце, я поежился:

– Чьего разума?

– Одного из мертвых – или тех, кто никогда не жил. В любом случае, силы из внешнего мира. Из дальних уголков Края. Какого-то духа.

– А девушка? Тоже какое-то животное?

– Нет. Пег Паупер – старинное сельское имя, еще моих времен; так называли духа реки.

– РЕКИ?

Джип проворчал:

– Духа, что глотает и топит. Старый дьявол каким-то образом заперт в теле одной из своих жертв – может, самоубийство, а, может статься, просто несчастный случай. Я надеюсь, во всяком случае. Из того немногого, что я знаю, он должен был быть совсем рядом именно в тот момент, когда она умерла. И хорошо подготовлен.

– Господи Иисусе, – сказал я, жалея, что вообще спросил. – А эта слизь, которую она выплевывает…

– ЗАГРЯЗНЕННАЯ река, – сказал Джип, как выплюнул, бросив раздраженный взгляд на Молл. – Наверное, вроде той, что течет к вашим докам. Ладно, давайте двигаться!

И он повел нас дальше вверх по холму. По эту сторону долины деревья стали выше, но на склоне они давали меньше тени. Многие из них были как огромные трубы, с широкими листьями, похожими на гигантские листья фиговых пальм, простиравшимися только на самых верхушках. Они пропускали солнце по мере того, как оно шло к зениту, и солнце било по нашим вспотевшим спинам. По всей долине, как сводящие с ума голоса, раздавались звоны металлических колокольчиков, но это были всего лишь крики птиц. Во рту у меня все запеклось, голова болела, но я знал до последней капли, сколько воды осталось у меня во фляге, и на чем свет стоит честил мух, отогнавших нас от воды. Густой папоротникообразный мох рвался у нас под ногами и обнажал землю, красную, как свежая рана. Почва была довольно влажной, и мы слышали звук других ручьев, несомненно, стремившихся к водопаду. Но они были слишком удалены от тропы. Вскоре после полудня мы взобрались на еще одну ложную вершину, более или менее спускавшуюся в открывавшуюся за ней впадину, и благодарно опустились на землю у грязного маленького ручейка, протекавшего у подножия.

Но меня пригибала к земле не только усталость, но тошнотворная внутренняя пустота, холод, которого не могла рассеять никакая жара. Джип был прав. Я жалел, что вообще стал расспрашивать про существ Ле Стрижа. Сама мысль об этом таила в себе какой-то особый ужас, и он охватил меня, затряс и никак не желал отпускать – ужас одержимости, чего-то, скрытого в теле, как в оболочке, чьего-то другого, чуждого разума, проглядывавшего из глаз, ему не принадлежавших, как разрисованные обрывки на пустом облупившемся доме. Доме с привидениями. Привидение в машине; но не то привидение, и не те руки им управляют…

– Да, – сказала Молл, когда я позволил себе обронить несколько слов о том, что я чувствовал. Она брызгала коричневатой водой в свои разгоряченные щеки. – Это так. Одержимость – это самая могучая вещь в любой магии, в добро или во зло. Будь то заклинание Финляндии или ОБЕЙЯ Бермуд, либо просто чернокнижие, но дух в теле не принадлежит ему, и это ужасно – столь неестественное смешение, выпускающее на свободу великие силы. И коль скоро злым заклинанием дух закрепляется в чуждом теле, что ж, тогда он может ходить среди людей неузнанным и обратить эти силы во всякое зло. Что до этих существ, то Стриж едва ли решится выпустить их из виду. И все же они несовершенны: одно – животное, другое – живой труп, и ни один из них не может долго прожить среди людей, чтобы его не разгадали. А лишь разгадают – тут есть быстрое и верное средство от них избавиться. Так бойся их, да, но не придавай им большого значения, они не причинят тебе вреда.

Как мне было объяснить, что вовсе не их я боялся? Это была просто сама мысль – так некоторые люди боятся пауков, кошек, скрежета ножа по тарелке, просто абстрактных ужасов. Меня это пугало безотносительно к тому, имело это ко мне отношение или нет, пугало само ужасное сознание полной уязвимости. И мысль, что это могло… или с Клэр… Это было почти что выше моих сил. А фобии тоже принимают живые формы за пределами Сердцевины? Спрашивать я не мог. Я просто поблагодарил Молл; и когда Джип подал сигнал, я пошел.

Здесь, выше водопада деревья снова менялись, становились все выше и толще; сначала какие-то карликовые сосны, ароматные эвкалипты, а затем высокие огпеа – гаитянские вязы и пахучие кедры. В их тени идти было легче, но полумрак заставлял меня настораживаться.

Джип, похоже, тоже это почувствовал:

– Теперь уже, должно быть, совсем близко к замку, – пробормотал он, избегая встречаться со мной взглядом.

– Правильно! И к тому времени они уже будут там, правда? И что они будут делать с…

– Проклятие, Стив, я не знаю. Послушай, что бы они там ни делали, эти их церемонии – они ведь всегда проводятся ночью, верно? А мы придем туда до того.

Только-только Джип не сказал этого вслух, но слова повисли в воздухе, как пылинки в солнечных лучах, косо стоявших между стволами. Теперь лучи стелились низко, и с запада набегали темные тучи. У нас было мало времени, а я еще даже не видел проклятого замка.

Во всяком случае, так я думал. Но оказалось, что я уже некоторое время смотрел на него. На этом крутом склоне само поместье было скрыто стеной самой дальней террасы, так сильно заросшей, что, если смотреть снизу, она смешивалась с качавшейся позади зеленью. Мы продрались сквозь по-настоящему гнусную чащу шипастого сизаля, и замок неожиданно появился перед нами. Прямо перед нами были стены террасы, возвышался фасад замка, он появился так неожиданно, что мы стали как вкопанные и столкнулись друг с другом, как провинившиеся дети. Руки сжались, прозвучали невнятные приглушенные проклятия. Прохладный бриз коснулся наших лиц. Наступившее молчание было опустошающим. Если когда-либо где-то и устраивались засады, то именно здесь.

Мы могли теперь ясно видеть замок, высокий и непреклонный под быстро накатывавшими темными тучами. Зрелище нисколько не ободряло; замок выглядел так, словно ОН мог нас видеть. В этих высоких окнах с поднятыми вверх архитравами, похожими на дьявольские брови, было что-то безглазое, разверстое, и казалось, что темнота за ними – это не просто пустота, но находится в каком-то маслянистом движении. От этого у замка был не менее покинутый вид. Тропики не слишком добры к трудам людей. Наружная штукатурка была вся в пятнах и крошилась, камень раскололся у основания и износился под дождем, зловещие амбразуры рушились, а жестокие завитушки на внутренних стенах наполовину лишились зубцов от ржавчины. Балконы из литого чугуна провисли, как чахлые усы; с полуоторванных петель свисали обломки ставень, а с крыши в дюжине мест осыпалась штукатурка и зияли дыры. Не было ни звука, ни признака жизни.

То есть до тех пор, пока что-то не застучало. Воздух прорезал медленный, полный муки скрип и перешел в быструю дребезжащую дробь. В этом месте, под накатывавшимися черными тучами это был кошмарный звук. Меня он навел на мысль о каком-то призрачном галеоне, качавшемся на якоре над рябью верхушек деревьев, или о костях, танцующих на избитой ветрами виселице.

Молл, замыкавшая наше шествие, разбила чары:

– Дураки! Кретины! Что это еще может быть, как не тростник?

Так оно и оказалось: огромные заросли желто-зеленого тростника деревянно покачивались на ветру на самом верху стены, и их стебельки сталкивались в музыкальном перезвоне. Но нервный смех замер у нас в горле, ибо за зарослью, на самом верху террасы, стояло зловещее видение. То самое, которое я, по крайней мере, видел раньше – пугало с кладбища Вье Карре, но гораздо выше, черное и застывшее, как облетевшее дерево перед надвигающимся штормом. Его сюртук с высоким воротником свисал с перекрещенных перекладин-плеч на высоте моей головы, его потертая шляпа наклонилась вперед, словно оно было погружено в свои мысли среди сухого стучащего тростника.

– Барон следит за своим костяным двором! – ядовито сказал Джип. Но пока он говорил, ветер, казалось, подхватил шляпу, потому что она перекатилась на плечо и поднялась, словно глядя на море. Все как один, мы пригнулись и проползли мимо, как мыши под пристальным взглядом наблюдающей совы. Если хотите, можете назвать нас сумасшедшими.

У основания стены мы обнаружили ворота с массивными колоннами по бокам; сами створки, когда-то затворявшие их, исчезли, дверные петли проржавели на корню. Витиеватая резная перемычка – там был изображен религиозный сюжет – похоже на Св. Петра перед рассветом – лежала на боку, разбитая на куски и наполовину похороненная в земле. За ней длинная узкая лестница вела на террасу; ее балюстрада заросла и была в руинах, ступеньки – все в трещинах и покосились, но, кажется, это был единственный путь наверх. Быстро, пригнувшись, мы проскочили через ворота, нервно поглядывая наверх; трудно было найти место, где мы были бы более уязвимы. Наверху Джип подал мне знак выйти вперед, и мы вдвоем осторожно заглянули через край. Перед нами до внутренней стены простирались растрескавшиеся плиты террасы, они были совершенно пусты, если не считать групп кустов и тростника; самая большая из них скрывала от нас зловещую фигуру-палку – или наоборот? За внушительными внутренними воротами – одна из створок по-прежнему свисала с петли, вся прогнившая – стояла другая такая же фигура, только уже без одежды; без шляпы и пальто распростертые руки пугала казались скорее жалостливыми, чем зловещими.

– Фидермэн! Топо! Пойдете с нами! – прошипел Джип двум матросам, стоявшим позади нас – огромному седовласому головорезу и седеющему маленькому хорьку. – Никаких пистолетов, только холодное оружие. Остальные последуют за нами, когда дадим знать, что это безопасно. Молл, если нас схватят, ты примешь командование. Пошли, Стив!

Полусогнувшись, наша четверка, спотыкаясь, побежала по неровным плитам, ныряя за каждый удобный куст, пока мы не добрались до внутренних ворот и скорчились за их стойками. Мы как раз заглядывали в щель между стойкой и провисшей дверью, как вдруг неожиданно мелькнувший свет заставил нас круто развернуться. Бледный свет забрызгал собиравшиеся вверху тучи, и тихий треск эхом отозвался между стенами долины. Мы беспокойно переглянулись, затем снова повернулись к воротам. Между ними и мрачно возвышавшимся фасадом здания – почти дворца – лежало то, что когда-то, должное быть, было элегантным, ухоженным двором, украшенным декоративным камнем и там и тут засаженным тенистыми деревьями в каменных кадках. Теперь деревья разбили кадки и разрослись, пустив корни сквозь плиты со свирепой мощью. Некоторые упали, возможно, опрокинутые ураганом, и в агонии вывернули огромные куски плит. Остальная часть двора была загажена кучами мусора и грязи, а пустые окна и зияющий дверной проем огромного дома издевательски ухмылялись, глядя на царившее под ними разорение. Насколько мы могли видеть, дом был совершенно пуст. Однако широкая лестница, ведущая наверх, была заметно расчищена от мусора посередине, так, словно ей недавно пользовались люди – много людей. Мы рискнули высунуть головы и выглянуть за ворота, затем быстро выступили вперед с мечами наготове. Если не считать единственной фигуры-палки, двор был пуст; ни у окон, ни на крыше не было и следа часовых. Мы с Джипом обернулись – помахать остальным, чтобы шли сюда, – и тут нас сбил с ног какой-то вихрь.

Распростершись на спине, полузадохнувшись, я увидел, как Джип отлетел назад и ударился о стойку ворот; малыш Топо упал на него сверху, его шея болталась – по-видимому, сломанная. Фидермэн лежал на мне и бил ногами мне по животу. Я отчаянно пытался выбраться из-под него, но дрыганье ног перешло в конвульсии, и он упал на бок, издавая какие-то булькающие звуки. Я приподнялся – я передо мной оказались темные пальцы, это было за секунду до того, как они сомкнулись на моем горле. Эта доля секунды дала мне две возможности – я втянул подбородок и с силой во что-то всадил свой меч. Я услышал, как он воткнулся с жутким звуком, словно вошел в мясо, но тощие железные пальцы вокруг моей шеи лишь слегка согнулись и только крепче сомкнулись в ужасном объятии. Я бил снова и снова, поворачивая меч, когда он выходил наружу – а потом воздух разорвала мощная вспышка молнии и осветила лицо того, кто на меня напал. Мой крик утонул в похожем на взрыв ударе грома. Само по себе это лицо не было чудовищным. Я видел множество похожих на него, как близнецы, в половине маленьких деревенек – с высокими скулами, обветренной и сероватой кожей. Но не этот череп, проступающий под вытянувшейся кожей, с отвисшей челюстью, сверкающим взглядом, уставившимся в пустоту. Моя челюсть хрустнула, когда его леденящая хватка стала крепче, горло сжали конвульсии. Она убивала меня, эта штука, и при этом на меня даже не смотрела…

А потом раздался свист, похожий на порыв ветра, и лицо взлетело вверх в темноту. Хватка конвульсивно дернулась, но руки продолжали держать меня до тех пор, пока лезвия не ударили по тонким, похожим на лапы насекомого, пальцам. Крови совсем не было, они просто расслабились и отвалились. Освещенное вспышкой молнии, обезглавленное тело покатилось в сторону. Молл ударила его мечом, запятнанным чем-то черным, как смола. На плитах показались плоские пятна от капель дождя.

– Джип, – прохрипел я, когда тот помогал мне подняться, – почему в фильмах зомби всегда такие МЕДЛИТЕЛЬНЫЕ?

Он ухмыльнулся и притронулся пальцами к исцарапанному лбу:

– Смотрел когда-нибудь «Франкенштейна»? Карлофф уловил это почти точно. Как бы там ни было, здесь их зовут corps-cadavres , а ЗОМБИ – это то, что в них вселилось.

– Вы собираетесь стоять здесь и болтать, пока на вас небо не рухнет? – резко спросила Молл, и мощный удар грома, расколовший воздух, лишний раз подчеркнул ее слова. – Нет сомнения, мы разбудили сторожевого пса. В замок, и поживее!

Пока мы мчались вверх по ступенькам, молнии пересекались над крышей, гром бил прямо нам в уши и потоками хлынул дождь. Но мы не собирались слепо врываться в эти разверстые двойные двери. Те из нас, у кого были пистолеты, вытащили их и взвели курки, я надеялся, что дождь еще не добрался до затравки. Затем снова сверкнула молния, и в ее ослепительном свете мы увидели перед собой огромный зал, с высоким потолком, благородных пропорций, с возвышением в одном конце, на котором стояли разбитые останки высоких сидений, покрытых богатой резьбой и балдахином – почти тронов, теперь облупившихся и в паутине. Когда-то этот дом был дворцом какого-то богатого дворянина, но теперь он был жутко опустошенным. Мы осторожно сгрудились на пороге.

– Фонари! – скомандовал Джип, шепотом, несмотря на бурю. – Зажигайте, живо!

Но то ли в фонари попал дождь, то ли ветер задувал в оконные проемы, то ли по какой-то другой причине зажечь их оказалось долгим и трудным делом. Молл нетерпеливо протолкалась к ним и умудрилась уговорить один из фонарей слабо затеплиться. Затем подняла его вверх, и мы все сбились в кучу в центре огромного зала. Ибо от качающегося света фонаря по широким белым стенам стали двигаться тени – но ведь в зале не было ничего, что могло бы их отбрасывать.

Это были резкие, отчетливые тени, силуэты мужчин и женщин, кружившихся парами, степенным шагом, танцуя менуэт или, может быть, сарабанду. Можно было разглядеть каждую деталь их костюмов, огромные кринолины дам и высокие парики, покачивавшиеся в танце, веера, трепетавшие, когда они делали реверансы кавалерам, чьи расклешенные рукава и украшенные лентами косички париков жестко торчали кверху, когда они кланялись в ответ. Звуков музыки не было слышно; не было слышно ничего, кроме внезапных порывов и плеска дождя. Они кружились вокруг нас, их тени раздувались и разбухали, когда они приближались к свету – не к нашему свету, и уменьшались, когда танец уносил их прочь. Это был танец, который, должно быть, когда-то танцевали в этом зале, но все равно смотреть на него было жутко. Затем я услышал, как люди изумленно ахнули; но я уже увидел его – темный, одинокий силуэт, что прошел между танцующими, как туча, одетый так же, как и другие мужчины, но державший в руке под изящным углом тонкую трость. Проходя, он поклонился танцующим, элегантный, как мажордом или распорядитель танцев; они поклонились ему в ответ, но больше уже не поднялись. Мужчины зашатались, согнулись и попадали, женщины закачались в реверансе и опустились на пол. Танец скользил вокруг них, не обращая никакого внимания, но это был танец смерти, ибо пара за парой падали при повороте, судорожно цепляясь друг за друга, за воздух, но тщетно. Они падали и исчезали. Но позади темной фигуры все новые пары падали рядами, склонив головы, уронив руки, больше не танцуя.

Только у Молл хватило мужества заговорить:

– Самые худшие из этих существ – всего лишь тени! – засмеялась она. – У них нет над нами власти! Идем!

Она пошла дальше по залу, с мечом наготове, направляясь к высокой арке в дальнем его конце; закрывавшая его огромная портьера-гобелен посерела от пыли, собравшейся в ее обвисших складках. Как только Молл дотронулась до портьеры кончиком меча, половина занавеси оторвалась и упала с глухим стуком, подняв тучу пыли и разбросав повсюду личинок насекомых. Мы прошли через проем арки и попали в отдельный зал, который казался меньше из-за спиральных лестниц по обе его стороны. С левой стороны со стены свалилась одна из огромных картин, высотой по меньшей мере в двенадцать футов, когда-то висевшая над лестницей. Обломки ее позолоченной рамы валялись посреди разбитых ступенек, и пауки использовали их для собственной тонкой работы. По другую сторону картина все еще висела, но то, что было на ней изображено, было выедено, и демонстрировало лишь отвратительное заплесневелое пятно на стене позади. С первого взгляда становилось ясно, что здесь никто не проходил веками – во всяком случае, никакое существо во плоти; обе лестницы были покрыты густым слоем свалявшейся от пыли паутины. Но между лестницами в дальней стене были и другие двери. Они были большей частью покоробившимися и закрытыми, однако центральная дверь висела на одной петле приоткрытая, и расщепленное дерево казалось свежим.

Когда Молл и я заглянули внутрь, мы обнаружили, что там находилась лестница, очень широкая, но целая; и темнота, в которую она вела, брызнула нам в глаза. Мы переглянулись, пожали плечами и помахали остальным, чтобы шли за нами. Они повиновались, но не слишком охотно – я впервые за это сумасшедшее путешествие заметил, что они по-настоящему заколебались. Что ж, я не мог их за это упрекать. У меня не было выбора, а Джип и Молл сделали свой по своим причинам. Но даже тех, кто любит золото и ненавидит Волков, можно простить, если они не хотят идти в такую очевидную ловушку.

Тем не менее они все равно пошли, так же осторожно, как и мы, спускаясь вниз спиной к стенам, с оружием наготове, без всякой уверенности в том, что принесет следующий шаг и что вообще там окажется. Воздух был неподвижен, но пламя фонаря колебалось и дрожало, словно с ним играло чье-то легкое дыхание; у меня почему-то было такое чувство, что если бы его нес кто-то другой, а не Молл, оно бы погасло совсем. Правда, оно не слишком помогало, но все же со светом разница была больше, чем можно было себе представить. Атмосфера этого дома словно тяжким весом давила нам на плечи, и даже когда свет выхватил край высокой сводчатой каменной арки и мы почувствовали, что колодец открывается в более широкое пространство, клаустрофобия не ослабла. Буря теперь казалась всего лишь отдаленным шумом. Здесь было тихо, как в могиле – во всяком случае, в большинстве могил, но мы не могли быть здесь одни.

Затем, прямо у кромки света что-то стремительно мелькнуло. Мой пистолет и оружие Джипа выстрелили одновременно. Появилась ослепительная вспышка, и раздался пронзительный вопль, от которого у меня похолодело в груди. Это не был крик Волка – в кого же угодил мой панический выстрел? Потом, когда мое зрение прояснилось, я облегченно вздохнул. На ступеньках внизу лежали окровавленные останки двух жирных черных крыс: одну из них выстрелом перерубило надвое, у второй оторвало лапу, и она корчилась в предсмертных муках. Джип и я обменялись смущенными улыбками.

– Хорошая стрельба, дружище! – сказал Джип.

– Ничего себе стрельба! Их тут, наверное, было не меньше сотни!

– Так мало?

Молл подняла фонарь, и ее длинные кудри, освещенные его огнем, засияли золотом; казалось, пламя удвоило их блеск; светлые глаза сверкнули. Над нашими головами появился грубый сводчатый потолок, а слева и справа неясно обрисовались альковы, и гнетущее ощущение слегка ослабло.

– Наверное, здесь был винный погреб! – прошептал Джип, когда стало ясно, что сию минуту на нас никто прыгать не собирается. – Точно, похоже…

Что-то мягко хрустнуло у нас под ногами, и он посмотрел вниз:

– Кукурузная мука? Может, мельня…

Затем свет коснулся задней стенки алькова:

– Нет, – заметил Джип. – Стало быть, это не винный погреб.

– Разве что они держали здесь бочку амонтильядо, – прошептал я в ответ, глядя на ряд свисающих цепей и кандалов, и Джип криво усмехнулся.

Молл гневно отбросила свои кудри, и пламя подпрыгнуло, когда закачался фонарь. По всей стене выступал ряд альковов и с потолка свисали ржавые остатки железных клеток, в которых человек мог бы сидеть на корточках, но ни сесть нормально, ни встать там было невозможно. В центре помещения был сложенный из кирпичей очаг, наподобие кузнечного, однако железные штуки на длинных ручках, так и стоящие в нем среди золы и древесного угля, не были, как я знал, предназначены для работы с металлом.

Молл зашипела, как кошка:

– Проклятые собаки даго! Пусть дьявол изжарит их в аду на сковороде! Темница! Темница для беспомощных рабов! И место пыток! Развернись, ад, и поглоти ее целиком, и заточи в ней ее хозяев!

Она не шептала. Ее проклятие сотрясло воздух своей силой, а от стали, звучавшей в ее голосе у меня все тело закололо иголками. Тени запрыгали в панике, когда она размахивала фонарем, а свет горел высоко и ясно. Даже ржавые клетки скрипели и раскачивались, и я содрогнулся, увидев, что из одной из них свисают пожелтевшие кости лишенной кисти руки. Судя по всему, их изгрызли крысы. Казалось, кости почти показывают на что-то на полу. И новый свет действительно показал там что-то: дорожки, завитушки и спирали, проглядывавшие сквозь холмики серой пыли на полу. Фигуры, которые мне что-то напомнили, нечто явно неприятное; но единственное, о чем я подумал, было – почему они не заплесневели, почему их не съели крысы…

Джип щелкнул пальцами:

– Веверы! Конечно же, из кукурузной муки!

Тут я вспомнил:

– Джип, что – это же… такие же рисунки они размазали по всему моему офису!

– Держу пари, это они и есть! Гребни, знаки ЛОА! Здесь совершались ритуалы, и совершались они не испанцами! Это что-то вроде геральдики – делаешь знак, призываешь их… смотри, видишь, вроде корабля с парусом, это бог морей Агве! А прямо перед нами, вот тут, похоже на розу компаса – это… – Он на секунду запнулся. – Это твой друг, Папа Легба, а там, видишь, вон то сердце с завитушками вокруг. Это мечи, пронзающие его…

– ИБО СЕМЬ НЕ ЕСТЬ ЗНАК ЕЕ! – повторил я, пораженный.

– ЧТО?

– То, что сказала та женщина-часовой – я об этом забыл – темная женщина с лицом, как дубленая кожа… я думал, она просто…

– Мэй Генри, – задумчиво произнесла Молл. – Старая пиратка с Бермуд, она так долго плавала в тех водах, что эти суеверия прилипли к ней, как ракушки. Она со странностями, но в своем уме. Скверно, что она не пошла с нами. К чему это она сказала?

– Обо мне – после того, как ты и я… и ветер, она сказала ветер-Гробовщик…

– Тот, что уносит умирающих, да! И злые чары! И, клянусь всем, что свято, она права! Эрзулия, ее знак – пронзенное сердце, сила любви! Но вот это – этот вевер, ты разве никогда не видел этой фигуры, Джип?

– Она, конечно, грубовата. Вроде скошена, исковеркана, почти… А, да. Ты хочешь сказать, это Эрзулия Ge-Rouge?

– Да – Эрзулия левой тропы, любовь, рождающая боль и гнев! Любовь, приносящая разрушение! Эрзулия в рабстве у Петро! Дона Петро, ЛОА, что искажает всех остальных, что извращает их в своих низких целях! Превращает все доброе, заключенное в них, в жестокость! – Молл, сверкая глазами и тяжело дыша, смотрела на меня. – Как он исковеркал тебя, Стивен, и меня – чтобы настроить нас друг против друга! Тот ветер нес чары, чары искаженной любви, любви, превращенной в западню и ложь… – Она помедлила, между ее вздымающимися грудями текли струйки пота. – Мне было назначено сразить тебя! Или по меньшей мере, поссориться, не помогать тебе более! Оставить тебя и твоих в крайней нужде! Мне – МНЕ! Смотри, смотри, они все искорежены, все перевернуты – все пленники – все, кроме его знака, возглавляющего остальных! – Молл выступила вперед и подняла фонарь над самой большой фигурой, распростершейся от стены до стены, – огромным зубчатым Другом, расположенным вокруг грубо вырезанного креста. В приступе внезапной ярости Молл свирепо лягнула его, и в пламени фонаря взвился удушливый вихрь пыли. Затем, когда он рассыпался вокруг Молл мелкими перьями, она замерла, и ее меч принял горизонтальное положение.

– ЧТО ЭТО БЫЛО?

Он раздался из темноты, ясный, но слабый, призрачное эхо звука, казалось, погребенного в самих камнях, окружавших нас, – неожиданное звяканье цепей и короткий вскрик, полузадушенное рыдание, полукрик.

После танца теней это было уже слишком. Руки торопливо потянулись назад к лестнице, почти в панике – а я? Я тоже был там с ними. Я бы почувствовал себя более пристыженным, если бы Джип не отреагировал точно так же, торопливо переступив через веверов и попятившись. Только Молл продолжала стоять на том же месте, прямая и сияющая во мраке. Она громко крикнула:

– КТО ЭТО ГОВОРИТ?

Какие-то невероятные энергии подняли вокруг нее вихри пыли, но ответа не последовало. Но при самом звуке этого звонкого голоса, сочного и бесстрашного, прилив страха, угрожавший затопить наш разум, отхлынул. А мне он принес неожиданное сознание того, чем мог быть этот звук.

– КЛЭР! – закричал я. – КЛЭР! ЭТО ТЫ?

И в этот раз прозвучал ответ – одно слово, но оно заставило меня ринуться мимо Молл, выхватив у нее фонарь, прямо в вихрь пыли. Это было мое имя.

– СТИВ!

Оно прозвучало из последнего алькова на правой стене. Такого похожего на те, другие, куда мы не заглядывали, – а там, в темноте, на коленях, со свисающими на запачканное лицо скользкими от грязи волосами стояла Клэр.

Вытянув вперед руки, она пыталась освободить запястья от сковавших их ржавых наручников, изо всех сил натягивая массивную цепь, протянутую между ними сквозь толстые кольца в стене. Но при виде меня она отшатнулась, потом медленно повторила мое имя, словно не веря своим глазам.

– Стив… СТИВ! Я… эти выстрелы… Я не видела… только эту ужасную великаншу… а потом я услышала… услышала… СТИВ! – Но к этому времени она уже заговаривалась, покачиваясь на коленях, и я бросился к ней как раз вовремя, чтобы подхватить ее, когда она упала лицом вперед; после Молл она казалась легкой и хрупкой, как пушинка.

Не то чтобы это был классический обморок, но что-то близкое к нему. Ее глаза были открыты, но смотрели дико, и она стала извиваться в неожиданном приступе паники, когда Молл подошла к ней следом за мной. Ничего удивительного: я немного побаивался, что Молл слышала, как Клэр назвала ее великаншей, что, разумеется, было не так. Но тогда, возвышаясь над фонарем, как статуя – воплощение ярости, Молл действительно казалась гигантшей. На ее лице мерцал свет лампы, когда оно сначала вспыхнуло, а потом смертельно побледнело, словно сам гнев живым светом струился под ее чистой кожей. Впрочем, она не оставила сомнений в том, почему это произошло, когда схватила цепь и потянула за нее.

Глаза Клэр распахнулись и расширились с внезапным ужасом. Она отшатнулась:

– СТИВ! ОСТОРОЖНО!

Молл ободряюще покачала головой, протягивая руку к запястьям Клэр:

– Тихо, тихо, моя мистрис. Я не Волк. Мы теперь же снимем оковы с этих твоих белых запястий…

По подвалу прокатился хриплый, скрежещущий хохот:

– ДЛЯ ТОГО ЛИШЬ, ЧТОБЫ ОБВИТЬ ИХ ВОКРУГ ТВОИХ СОБСТВЕННЫХ, БЕСПЛОДНАЯ СУКА! ОСТАВЬ ДЕВКУ ИЛИ ЗАЙМИ ЕЕ МЕСТО, ПОКА НЕ СДОХНЕШЬ ОТ ГОЛОДА!

Мы как один развернулись и увидели то, что раньше увидела только Клэр. Голос Джипа разорвал молчание: «А… Ч-ЧЕРТ!» – и это как бы подвело черту.

Мы не были круглыми дураками. Джип поставил караульного у двери и на лестнице. И откуда мог появиться огромный Волк, стоявший теперь посередине лестницы, я не мог представить – разве что прошел сквозь стену. Но тем не менее он был тут, во всем своем тошнотворном великолепии – в алом сюртуке с грязными рюшами, наставив на нас огромный пистолет. Очевидно, это был какой-то капитан или командир. Он был выше и тоньше, чем обычные Волки, волосы он не убирал – они длинными черными прядями падали ему на плечи, но были припудрены чем-то наподобие золотой пыли; его борода была подстрижена на вандейковский манер, и кроме того, у него были насмешливо топорщащиеся усы. И хотя он стоял один, у него был вид непобедимой уверенности. А потом я понял почему, а также почему нам бесполезны были любые часовые – разве что из команды Ле Стрижа. Вокруг его голых ног копошились крысы, и целый поток их с топотом мчался вниз по ступенькам. Собравшись вокруг него, они быстро сели на задние лапы и стали вытягиваться, вырастая и раздуваясь, как языки пламени, до человеческого роста и выше – превращаясь в Волков, взбивавших свои франтоватые плюмажи и сладко потягивавшихся с облегчением. Их могла быть целая сотня или даже больше, толпившихся на ступеньках.

В течение долгой минуты все молчали. Потом Джип печально покачал головой:

– От крысы до Волка – экий негодящий прогресс, вот что я вам скажу. По мне, так вы мне нравились больше такими, какими были.

Молл издала легкий холодный смешок. И это был тот же смех, что я слышал у нее на пляже, тот же странный звук: глубокий, темный, отдающийся эхом чуть ли не раньше, чем он вышел из ее горла. Она легко подняла свой меч, все еще посмеиваясь. Волк в тревоге застыл и навел пистолет. Молл пожала плечами, раскрыла ладонь и позволила мечу упасть; Волк расслабился. Но едва меч ударился о пол, она круто развернулась, повернувшись спиной к Волкам, схватила цепь Клэр обеими руками и одним резким движением ударила цепью о кольца. По плитам разлетелись обломки металла, а из треснувших камней в тех местах, где крепились кольца, появился дымок.

Тогда Молл подхватила свой меч и, повернулась спиной к нам, изумленно глазевшим на нее, она глубоко и удовлетворенно вздохнула, по ее лицу разлилась неземная улыбка, и я с легким содроганием понял, что она и вправду стала казаться выше. Затем она посмотрела на ошеломленных Волков, откинула голову и снова рассмеялась, более громко, звуком, каким мог бы звучать обычный смех в бронзовом колоколе либо в целом перезвоне колоколов, выбивавших странные резонансы и гармоники друг из друга. Для меня это был жуткий звук, но для Волка он прозвучал еще более ужасно, ибо он вскинул вверх руки, словно его атаковали, и выстрелил. Меч Молл взмыл вверх с быстротой, в которую трудно было поверить, раздался удар более громкий, чем выстрел, и сгрудившиеся на ступенях Волки в панике попятились от пронизывающей песни рикошета. Молл отразила пулю, перехватив в середине ее полета.

Забытый Молл фонарь упал к ее ногам, но свет не погас, он разрастался, разбухал, ибо свет в действительности шел от нее, излучая сияние ее чистой кожи, поблескивая в ее волосах, словно струился из какого-то бессмертного ветра. И я, стоя на коленях у ее ног рядом с Клэр, чувствуя, как этот свет пронизывал меня, словно я был пузырем из тонкого стекла, наконец, понял, что именно так сильно притягивало меня к ней. А затем она громко крикнула и простерла меч. Из него вспыхнул свет, чистый и свирепый, как взгляд ее глаз, беспощадный к преследуемым ею теням. Меч со свистом разрезал воздух. Волки залаяли и заморгали – и, смеясь, с криком: «В атаку, Непокорные!» она бросилась к ним. Мы больше не могли сопротивляться вихрю; ошеломленные и ослепленные, мы были подхвачены, и нас понесло за ней, как хвост за кометой. Даже Клэр, стоявшая рядом со мной, кричала вместе с Молл и дико хохотала над вспышками и грохотом моих пистолетов, когда я выстрелил из них в толпу на ступеньках, а затем бросил их вслед за выстрелом. А потом почти так, словно мы сошлись стена к стене, мы бросились на них, и битва началась.

Схватка была ужасной, она кружилась то в одну сторону, то в другую, ибо Волки, хотя и устрашенные преображением Молл, не поджали хвосты, как могли бы – как сделал бы я или любой нормальный человек. Они были огромны и более чем вдвое превосходили нас числом; без Молл мы бы погибли. Что-то вело их, как Молл вела нас, что-то темное, пожиравшее свет так же, как Молл излучала его. Мы видели это в их безумных глазах, когда они бросились на нас со всей своей ужасающей силой, хотя мы и отрезали их, прокладывая путь вниз сквозь вонзавшееся в них оружие, чтобы добраться до нас. Но там, куда подошла Молл, они стоять не могли, и она бросилась на выручку к упавшим вниз людям, стоя над ними, как объятая пламенем башня. Я вцепился в Клэр и рубил везде, где мог; во внезапном водовороте людей возник Джип, схватил нас обоих и толкнул по направлению к лестнице, где было самое чистое место схватки. На моем пути прыжком оказался Волк. Я ударил его, как учила меня Молл, он упал, а я ринулся на последнего Волка, загораживавшего мне путь. Но как только мой меч пронзил его горло, меня отбросило в сторону алой вспышкой, и ударило о стену так, что я почти потерял дыхание. Я услышал единственный пронзительный крик Клэр, она помчалась прочь, изо всех стараясь не свалиться назад, в гущу схватки. Я увидел одетого в красное капитана Волков, который, угрожая мне абордажной саблей, тащил ее со ступеньки. Я бросился на него, мы скрестили клинки, но тут другой Волк, размахивавший огромным испанским кинжалом, прыжком загородил мне путь и приготовился нанести удар, который я не мог парировать. Мое ухо ожгло вспышкой и громом, лицо Волка исказилось, и он согнулся пополам. Посмотрев вниз, я увидел Джипа, делавшего мне жесты своим пистолетом.

– Эй, не стой стоймя! – крикнул он. – Беги за ней!

Ударяясь о стены, как пьяный, спотыкаясь, я бросился наверх и наружу, жадно глотая холодный воздух, чтобы прояснилось в голове. Зал был пуст, но с одной из боковых лестниц раздался приглушенный вскрик и грохот; по лестнице наверху, припадая на одну ногу, шел капитан Волков, таща упирающуюся, всю в паутине Клэр за собой. Я побежал к расшатанной лестнице и взобрался вверх по ней по оставленному ими следу, прыгая со ступеньки на ступеньку и слыша за спиной звуки многочисленных падений. Доски лестницы тоже прогнили, и мы оба – капитан Волков и я не раз проваливались по самые лодыжки в крошащееся в пыль дерево и отчаянно кляли себя. В конце лестницы оказалась еще одна, и, хотя Клэр брыкалась и била Волка, пока он тащил ее, она не могла задержать его ни на минуту – а он двигался быстро. Он добрался до верха гораздо раньше меня и направился прямо к широкой двери, однако, благословение Божие, дверь застряла, и ему пришлось молотить ее кулаками, а когда я, наконец, добрался до конца лестницы, Волк налег на дверь всей своей огромной тяжестью. И в этот момент, когда двери распахнулись, я бросился на него.

Он развернулся ко мне с пистолетом в руке, я лихорадочно пригнулся. Пуля просвистела мимо, а я нацелился на него мечом, собираясь нанести удар, который раскроил бы его от грудной клетки до паха. Волк парировал удар с такой силой, что я снова был отброшен к лестнице. Я снова ринулся на него. Он снова отразил мой удар и отскочил в сторону. Я поскользнулся на промокшем от дождя полу, налетел на перила за его спиной, почувствовал, как они затрещали, и я полетел вниз, в пустоту. Я едва сумел остановиться на краю, видя, как обломки дерева исчезают в темноте у моих ног, – а потом откатился в сторону, и вовремя, потому что в пол рядом со мной ударила абордажная сабля. Если бы я тогда не слазил на ту мачту, черная пропасть удержала бы меня на секунду дольше, и моя голова последовала бы вниз за перилами. Я нанес бешеный удар, и Волк отшатнулся с рычанием и бранью – из бока у него хлынула кровь. Это дало мне возможность подняться на ноги, и тут я увидел, где мы находились: на галерее прямо под крышей, большей частью она была открыта, и на нее лились маленькие водопады дождя. Пустота под нами, должно быть, была большим залом. Волк почти наверняка стремился добраться в дальний конец дома, к какой-то задней лестнице и сбежать.

Но теперь он уже никуда не стремился. Он шел на меня, оставив Клэр там, где ее бросил, в полной уверенности, что сначала уберет меня со своего пути; это было по нему видно. Тяжело дыша, жалея, что почти потерял дыхание, я поднял меч.

Он глумливо ухмыльнулся – и сделал выпад так быстро, что я в панике взвизгнул и отпрыгнул. Но и он слишком сильно потянулся за саблей и был вынужден упасть и откатиться в сторону, уворачиваясь от моего свободного удара, – прямо к хрупким перилам. Он отпарировал, завращал саблей и ударил мне по лодыжкам; я подпрыгнул и рубанул его, но он перехватил меч и поднялся на колено, оттолкнул меня, и я зашатался. Я двумя руками нанес удар, целя ему в голову, он стремительно поднял саблю и отвел мой клинок, направив его на перила, в которые тот угодил и прошил дерево. Затем, когда мой меч застрял, Волк вскочил и замахнулся на меня саблей. Я высвободил меч и встретил ее ответным ударом, а потом мы стали нападать друг на друга, обмениваясь вихрем быстрых ударов, вперед-назад, вверх-вниз; и над нами сверкали молнии. Я сумел продержаться против него, но три дня, пусть даже обучения Молл, не могут сделать из человека настоящего фехтовальщика – лишь такого, кто может увидеть приближение конца. У него было преимущество в росте и силе, в длине рук, и был тот гнусный опыт, что помог ему стать капитаном «Сарацина»…

Мою ногу пронзила агонизирующая боль, и я заорал. Его огромная нога наступила на мой башмак, и когтистые пальцы пригвоздили его к полу. Его тяжелый клинок со свистом стал опускаться мне на голову. Я поднял меч обеими руками и остановил удар – едва успел. Но моя голова доходила только до его груди, и все равно он был сильнее меня. Волк наклонился и медленно, но неотвратимо стал отводить мой меч вниз – на меня. В усилии его физиономия исказилась оскаленной ухмылкой, а с пожелтевших клыков закапала слюна.

И тут я увидел Клэр – она пошевелилась и подняла голову, широко раскрыв глаза; и неожиданно я оказался снова в офисе, читая – считывая запись о «Сарацине» с базы данных…

Я поймал взгляд Волка и подмигнул, хотя мышцы рук у меня трещали и было больно дышать:

– Эй, капитан, ничего не узнаешь?

Он все смотрел и смотрел, его кошачьи глаза блестели:

– ЭТОТ МЕЧ! СТАЛО БЫТЬ, ЭТО ТЫ ЗАРЕЗАЛ ДИЕГО, МОЕГО ПЕРВОГО ПОМОЩНИКА! – В его жутком голосе зазвучал смех. – НЕДОЛГО ЖЕ ТЕБЕ ЭТИМ ПОХВАЛЯТЬСЯ! ПОЛЕЗЕН ОН БЫЛ, ДОБЛЕСТНЫЙ БРОДЯГА – НО СО МНОЙ ЕМУ НЕ РАВНЯТЬСЯ!

– И со мной тоже – верно? А ты уверен, что можешь равняться со мной? Ваш налет на склад провалился – как насчет этого? Ваш паршивый зеленый свет не сработал – ветер не надул ваши паруса – как насчет этого, мошенник? Или лучше мне звать тебя Азазелом?

Это его задело! С внезапным оглушительным ревом он заставил меня опуститься на колени и навис надо мной, брызгая слюной:

– КАК УЗНАЛ ТЫ ЭТО ИМЯ, СВИНОЕ ОТРОДЬЕ?

Я помнил его по той записи в базе данных.

– О… это же МОЯ магия… неужели не помнишь? – Когда с трудом переводишь дыхание, трудно говорить саркастическим тоном. – Ты же проследил ее… послал за мной своих мерзавцев… а все, на что они смогли наложить лапу… это на беспомощную девушку! Вы слишком глупы… вся ваша свора… слишком тупоголовы, чтобы равняться с…

Я не ожидал, что это произведет такой эффект: в его желтых глазах мелькнула тревога, и давление ослабло. Однако это сработало. Раздался внезапный, тошнотворный глухой удар, словно в мясо, и он рывком выпрямился и напрягся. Любой человек согнулся бы пополам в беспомощной агонии, но хотя его синевато-серая физиономия исказилась, желтые глаза вылезли из орбит, он все еще держал меня и пытался нанести удар – но слишком поздно. Я увидел, что к нему приближалось, а он – нет. Я пригнулся под ударом и, сжав обеими руками рукоятку меча, ударил им вверх. Мне не было необходимости это делать. Он издал жуткий булькающий крик, когда кончик меча вонзился в него прямо под грудной костью, но его бросила на меч сила его собственного удара, подняла, бледного и брыкающегося, над моим плечом. Поток зловонной крови обжег мне руку, когда он соскользнул с лезвия, повалился на перила, подняв дождь обломков и полетел вниз, в пустоту. Ужасный дрожащий вопль резко оборвался в оглушительном грохоте. Над моей головой детонатором отозвался гром, потряс крышу и обрушился на нас грохочущим дождем обломков черепицы.

Я не стал смотреть ему вслед. Я повернулся к Клэр, прыгавшей на одной ноге, держась за голую ступню, которой она приложилась к Волку в самый нужный момент, и бросился к лестнице. Прогнившее дерево поддавалось и крошилось у нас под ногами, я боялся, что в любую минуту мы можем провалиться. Мы бежали к другой лестнице, потому что на тех, по которым мы поднялись, уже не хватало ступенек. Из внутреннего зала внизу неожиданно раздался рев, и по всему холлу рассыпались люди – это команда прорвалась наверх из подвала. Сквозь молнию кометой пронеслась Молл, и там, где она проходила, Волки прятали глаза и убегали или падали замертво.

– Превосходно, Стив, превосходно! – крикнула она, увидев нас. – А теперь наружу и прочь отсюда, да поживее! Сюда идут какие-то новые чары!

В лавине рассыпающегося дерева мы почти скатились с лестницы. Когда мы ринулись к внешнему залу вслед за остальными, пол под нами затрясся, и в свете молний, с шипением пролетавших вокруг окон, я увидел труп капитана Волков, распростертый среди разбитых обломков высоких тронов. По потолку пробегала дрожь, штукатурка осыпалась, и, казалось, каменные стены дрожат и расплываются от вибрации. На пороге стоял Джип, лихорадочно размахивая рукой и пропуская людей мимо себя наружу, другая его рука повисла и почернела. Рядом с ним раскаленной сталью сияла Молл, ее глаза были слишком яркими, чтобы в них можно было смотреть, волосы развевались прядями, как дым. Ее вытянутая рука с мечом, казалось, отгоняла нападающие тени и сдерживала дрожь стен. Когда мы прошли – последними – она танцующим шагом прошла и встала позади нас, пятясь и размахивая мечом свистящими широкими взмахами. На полу извивались и ползали несколько раненных Волков, те, что остались в живых, в панике выпрыгивали из окон – им было не до нас. Мы, шатаясь, выбежали на террасу. Джип хватал ртом воздух – каждое движение отдавалось в его раненной руке; дождь потоками обрушился на нас, и Джип поскользнулся и упал. Я наклонился, чтобы помочь ему, все еще поддерживая Клэр, и застыл, широко раскрыв глаза, в полном ужасе.

Молнии теперь сверкали почти все время, похожие на гигантский стробосвет, и в их пульсирующем свете с фасадом замка стали происходить странные изменения, на него наложились какие-то тени, создавая зловещий облик. Высокие окна над дверью, казалось, изменили форму, превратившись в два огромных темных овала. Впечатление было такое, словно на доме появилось лицо или проступило сквозь его стены – лицо с тяжелыми солнцезащитными очками над скулами, запавшими и лишенными плоти: дверь стала его ртом, растянутым, кричащим, зияющим ртом – это было издевательская смертная маска. И пока мы смотрели, лицо исказилось: весь фасад, казалось, размягчился и разбух, рот задвигался, тяжелая перемычка и колонны у двери зашевелились, как губы, а залитая дождем лестница стала изгибающимся, блестящим языком, жадно вытянувшимся к нам, пока мы боролись под дождем. Неожиданно над нами встала Молл, она уже больше не сияла, ее лицо было серым и измученным, волосы от дождя прилипли к ее щекам. Но она нагнулась и схватила Джипа, словно он вообще ничего не весил, обвила его здоровую руку вокруг своего плеча и потащила его прочь по плитам, прочь от мстительной тени двери.

– Пошли! – задыхаясь, сказала она. – Я не могу сейчас сразиться с Геде, а он может собрать других Волков или еще хуже…

Пока она произносила эти слова, я увидел, как ветер подхватил пугало в конце террасы и сорвал с него одежду. Остов из палок упал вперед с треском; но шляпа взлетела к небу, а пальто ринулось вниз на нас, словно огромный, хлопающий глазами ворон, с распростертыми руками. Меч Молл и мой взлетели вверх в одну и ту же секунду и вонзились в него; пальто вихрем взмыло вверх и улетело прочь, через край террасы, вместе с порывом ветра. Тогда члены команды собрались вокруг нас и забрали Джипа у Молл; но я продолжал крепко держать Клэр.

– По ступенькам не спускаться! – приказала Молл. – Путь, которым мы пришли, уже выслежен! Спасайтесь, все! Через тот конец террасы – и в джунгли! Бегите, спасайте свои жизни – и души!