– Ох, у меня прям гора с плеч свалилась, – облегченно вздохнула Белла, усаживаясь в повозку. – Одним делом меньше. Я так переживала и мучилась в последние дни. Все думала, какой материал брать? Какие фасоны всем заказывать? Уложимся ли по деньгам? Конечно, откуда спокойствие иметь, ежели до этого мы никогда не позволяли себе заказывать платья в приличных местах! Зря ночи не спала и расстраивалась. Сегодня, как зашли в магазин – сразу поняла: все будет хорошо, без покупок не уйдем. Как нас приятно обслужили! Культура! Специалисты своего дела работают!
– Не то слово, жена. В местечке облапошат в два счета, а уж в городе и подавно! Они же учатся деньгу из народа вытягивать, манеры для этого разные используют, а такие, как вы, сразу рот от приятного обращения раскрывают широко-широко. Вот через эту дыру продавцы-жулики видят всю безграмотную сущность и внутреннее устройство покупателя.
– Хацкель, зачем хочешь надо мной смеяться? Самому-то больше нас понравилось! Мама, подтвердите, чтобы он видел себя со стороны.
Фрейда сидела задумчивая и даже не реагировала на слова снохи.
– В магазине как с тобой продавец разговаривал? – продолжила Белла. – «Если господин желает иметь хороший костюм, значит, ему нужно покупать хорошую ткань…» Что он сказал неправильно?
– Его правда. Из китайки солидный сюртук не пошить.
– То-то же! А в ателье что тебе говорил Вольфсон? «Приличный костюм даже на вешалке висит красиво! Купить натуральную ткань и правильно скроить – это половина дела. Вторая и самая важная часть – подогнать так, чтобы он повторял все движения хозяина. Только при таком условии он прослужит в два раза дольше». И здесь что-то неправильно в его словах? Хацкель, ты бы только всех подозревал! Они умные и культурные люди. Нам учиться и учиться их выражениям. Про Фиму он как говорил? «В мальчике пока нет солидности…» Заметь, сказал «пока нет». «А нужно, чтобы родители жениха видели в нем серьезного мужчину, поэтому сюртук нужно шить такой, какой носят взрослые состоятельные люди». Хороший портной знает, как ребенку помочь выглядеть постарше. Все с первого и до последнего слова правда!
– Жена, не распыляйся! Я же не против ихних выражений! Оба правильно говорили, и я почти согласен, но от такого обхождения появляется дыра в кошельке. Одно им название – культурные жулики!
– А мне все равно было приятно. Обходительное общение делает людей добрее.
– Поэтому за культурное обхождение ты готова отдать все наши сбережения, – закончил мысль Хацкель.
– Так и есть, – вставила веское слово Фрейда. – Против внимания и уважения человек безоружен.
– Точно, мама! Мальчонка вам кресло подставил, вы разомлели от счастья и отдали ему почти все пироги.
– Уймись, сынок! Как тебе не совестно на сироту такие поганые слова говорить! Мы нашего Фимку вон как любим! А ему кто что доброго в жизни сделает? Вольфсон бьет, и подмастерья наверняка тоже обижают мальчонку. Я когда уходила из ателье, он подбежал, за руку дернул и говорит: «Бабушка, если хочете, возьмите меня к себе жить». Прям, лучше бы не ездила сегодня с вами. Сердце ноет от расстройства, и жалость такая подступает, что есть большое желание вернуться и забрать его к нам.
– Мама, вы сейчас даже не знаете, что сказали! – вмешалась Белла. – Зачем сразу брать в дом? Откудова такие мысли! Может, он больной какой или, того хуже, вороватый.
– Никакой он не больной. Вы его глазки видели? Голубенькие, чистые, как колодцы бездонные. И волосики шелковистые, беленькие, хоть питание у него невесть какое. Не надо на него шорти шо говорить. У меня свои глаза имеются. Щеночек или котенок при глистах и болезнях будут иметь блестящую шерстку?
– Ну вы сравнили, мама! – засмеялся Хацкель.
– А ты не ржи, как жеребец. Это от недальновидности и незнания устройства природы. Вспомни, когда режут овечку, у нее внутри такие же органы, как и у человека.
– А вам откудова, мама, знать, какой человек изнутри?
– Люди зря говорить не станут. Все Богом, сынок, придуманы, и значит, одинаково устроены вместе с болезнями и страданиями. Наступи нашему Мурчику на лапку – он заорет, как скаженный. Почему? Потому что ему больно. Тебе наступи – и ты не поблагодаришь. Схожи мы со всякой животиной и все равно природу уважать не желаем. Что природу! Господа чтить не хотим! Потому и живем в скорбях. Милосердие от людей улетело, как птица. Далеко ходить не нужно. Прошлой осенью к Цалкиным девочку-сиротку привезли, а они на порог родственницу не пустили. Выпроводили на ночь глядя. Ямщик умолял слезно, шапку снимал, кланялся в ноги, просил за бедняжку, и все без толку. На дворе дождь со снегом, а Цалкин дал немного денег, продуктов в сумочку собрал и сказал ямщику, чтобы вез ее обратно.
– Его тоже можно понять, не богато живут. Зачем лишний рот кормить, а потом еще и приданое давать, когда вырастит? Никогда не знаешь, какая завтра жизнь наступит, – заметил Хацкель.
– Если Бог дает детей, он даст и на прокорм. Фимочка, что Тора говорит о милосердии?
– Кто милосерден к другим, к тому и небеса милосердны.
– Умница моя! Что ни спроси, все знает! Дай бабушка тебя поцелует.
Фима послушно наклонился. Фрейда чмокнула внука в макушку и тут же дала легкий подзатыльник.
– Всю жизнь мечтала, чтобы у меня дети с внуками блондинистыми были. Как назло, ни одного! Фимка, давай Гришу к себе заберем?
– Давай, я не против, – охотно согласился Фима.
– Мама, не слушайте его, – вмешалась в разговор Белла. – Он сам не знает, чего сейчас нам желает.
– Благословения он нам желает, глупая ты женщина! Мама полпути агитацию ведет, а ты понимать не хочешь.
– Хацкель, а мое желание никто спрашивать не будет?
– Обязательно! Белла, мама сказала, что в следующий раз после примерки Гриша поедет жить к нам. Ты же не будешь против?
– Конечно, не буду! Можно подумать, я такая дура, шобы разбрасываться благословениями.
– Не сноха, а умница! Другого ответа не ждала. Все вы про меня знаете. Знаете: как только Фимка от нас уедет, сразу слягу и помру с тоски.
– Мама, зачем вы так грустно мечтаете! Живите себе на здоровье и воспитывайте еще одного мальчика, если вам так хочется. Лишняя тарелка супа или каши в доме всегда найдутся.
– Вот и порешили, – довольно произнесла Фрейда, прижимая к себе внука.
– Хацкель, ты меня слышишь?
– Конечно! Что хотели, мама?
– Хотела сказать про твоего папу. Сейчас он с небес на нас глядит и радуется. А еще он совсем не жалеет, что ты когда-то женился на Беллочке.
– Баб, знаешь о чем я сейчас думаю?
– Нет.
– О Мэри думаю, а еще о том, как в новом сюртуке к ней пойду. Все будут на меня смотреть и радоваться, какой я красивый жених. Очень хочу ее снова увидеть.
– До свадьбы, детка, нельзя. Злые люди могут опозорить, наговорить невесть что, и все расстроится.
– Ой, мама, бросьте вы этих старых порядков! – заступилась за сына Белла. – Сейчас уже не так строго. Молодые могут увидеться в любую субботу, тем более, что у нас есть повод. Фима не знает размер Мэриного пальчика. Как колечко без мерки делать?
– Ну тогда я спокойна. Спеку ей плетеную булку с маком. Когда будете отдавать, скажете: «Сколько маковок на китке, столько желаю ей детей, а нам внуков». Ты, Белла, ей тоже что-нибудь от себя передай. Пускай Фимочка с вами едет к Блюменфельдам. Шимшон – человек набожный, уважаемый и никакого позора не допустит. Внук сходит с ним в субботу в синагогу, а потом мне подробно расскажет, как все было.
Солнце все ниже и ниже спускалось к земле. Тяжелое, словно огромная спелая тыква, оно выкатилось из серых облаков и устало легло на землю. В одно мгновенье кроны деревьев и крыши деревенских изб заиграли всеми цветами радуги. Даже серый унылый дым, струящийся тонкой лентой из покосившихся труб, превратился в оранжево-красный и стал похож на огни праздничного фейерверка. Шустрая назойливая сорока сидела на корявой ветке березы и без устали трещала. Стоило повозке проехать мимо, как она тут же увязалась за ней. Видя в Разумовских благодарных слушателей, она перелетала с ветки на ветку, с забора на конек крыши или просто скакала за лошадью по земле. Судя по ее звонкому треску, последние новости были только хорошие.
До самого дома Фрейда почти не разговаривала. Первый раз за последние месяцы она выглядела спокойной и умиротворенной. Шершавой, огрубевшей от работы рукой она нежно гладила Фимину голову и смотрела на небо, откуда ее муж, лудильщик Хаим, наблюдал за своей семьей и очень радовался.