С этого дня Фима забыл про обеды и все свободное время тратил на изготовление броши. Как ни странно, но самым сложным для него была распиловка камня. Он долго вертел в руках малахит, смачивал водой, чтобы получше разглядеть узор, но все никак не мог решиться на столь ответственный для него шаг.

– Да что же ты так с ним мучаешься! – усмехнулся мастер, глядя на задумчивого Фиму. – Это всего лишь малахит.

– Мне рисунок важен, потому и думаю.

– От камня что хочешь?

– Чтобы по кабошону полоски поперечные шли.

– Это не узнаешь, пока не распилишь. Тебе, как я понимаю, камешек-то небольшенький нужен. Если что-то пойдет не так, ошибка будет недорогой. Малахит – не алмаз. Пили с учетом прибавки к «чистому» размеру обдирку камня, шлифовку и всех таких делов! С пилой будь повнимательней. Смотри, чтобы она не «захватила» камень. Он у тебя маленьких размеров, поэтому будет за лучшее, если неудобный край приклеить к торцу деревянного бруска.

Слова мастера придали Фиме уверености. Он сделал все как советовали, и медленно начал распил. Первая попытка оказалась неудачной. Только после грубой шлифовки стало ясно, что желаемого направления узора нет. Следующий срез Фима решил сделать под другим углом.

– Ну как, получается? – поинтересовался мастер.

– Вроде бы да, но только со второго раза.

– Похвально. Приступайте к обработке и берегите руки, молодой человек. Они вам еще пригодятся.

– Это да, – улыбнулся Фима.

После обдирки можно было вздохнуть с облегчением. Полосочки по брюшку шли в нужном направлении. С помощью смолы Фима закрепил кабошон на киче и приступил к шлифовке. Хоть камень еще и не был готов, но уже можно было сказать, что мушка получится довольно симпатичной. Аккуратно, не спеша Фима отполировал малахит на кожаном круге и полученным результатом остался весьма доволен. Обработанный камень раскрылся во всей полноте. Кольчатый узор на мушьем тельце удивлял красотой и естественностью.

«Вполне себе «живое» брюшко, – с удовольствием отметил Фима, прикладывая камень к золотому «скелету». – К нему прям-таки просятся лупатые глазки из горного хрусталя. Хоть Кузьмич и советовал добавить лазурит, но я откажусь. Два вида камня в одном изделии вполне достаточно. Пестрота упростит брошь, а мне нужен шик и благородство, насколько это возможно в моем случае. А что, если сделать разную фактуру тельца? Зачем лапкам с усиками блеск? Они же у мух волосатые. Можно пройтись по ним мелким чеканом или «запечь» в золотой пыли. Получится матовая, шероховатая поверхность. Крылышки, как и планировал, расправлю и немного приподниму. Красивая спинка должна быть на виду. Не зря же я так долго мучился, добиваясь нужного рисунка на камне. В таком виде естественности будет больше. Камни по краю делать не буду. Вставлю их между крупных прожилок и по всей поверхности крыла. Пускай переливаются и играют на свету.

Как и всякий уважающий себя мастер, Фима ушел домой с мыслью о своей «подопечной». До самой ночи он продумывал крепку, пайку, форму застежки и многое другое, от чего будет зависеть конечный результат. Мозг не желал отключаться даже ночью, прорабатывая все до мельчайших подробностей. Это мешало и не давало высыпаться, но Фима со смирением переносил творческие мучения, потому что знал: все достойные вещи рождаются именно при таком состоянии нервной системы.

Как ни странно, но за все время работы над брошью Генрих Карлович ни разу не подошел к строптивому ученику. Отсутствие контроля радовало Фиму и не мешало продвигаться к намеченной цели. С моделью застежки не пришлось долго маяться. Сделав несколько чертежных набросков, Фима решил острие булавки уложить в специальную откованную выемку, которая должна будет надежно ее фиксировать благодаря упругому натяжению проволочных витков на противоположном конце. Сборка деталей и пайка со шлифовкой тоже заняли немало времени, но это уже было дело техники и по сложности не шло ни в какое сравнение с творческими мучениями.

Все! Наконец-то работа была выполнена и жаждала демонстрации. Фима чувствовал несказанную радость, но не спешил отдавать муху на суд преподавателей. Немного подумав, он решил нарушить запрет выноса изделий из мастерской и в обеденный перерыв отправился с мухой в лавку Левинзона.

– Рад вас видеть, Ефим Разумовский! – искренне обрадовался ювелир. – Вы неспешно подумали и решили мне сказать «да». Таки «да» или есть варианты?

– Возможно, но сейчас я зашел по другому вопросу. Вы имеете минуточку времени взглянуть на одну вещицу?

– Молодой человек, у Марка Абрамовича есть много минуточек в запасе, если это касается серьезного дела. Не томите, показывайте, что принесли, и будьте себе спокойны за справедливую оценку.

Фима не торопясь нащупал в кармане носовой платок и извлек из него брошь. Красавицу муху он положил на кусок черного бархата, всегда лежащий на конторке для подобных случаев. При виде украшения выпуклые глаза Марка Абрамовича враз сузились до размера щелочек, а мясистые губы смешно затряслись и вытянулись в толстую сморщенную трубочку.

– О-о-о! Весьма-весьма! – только и смог он произнести, разглядывая мушку.

Маленькими толстыми пальчиками он зацепил бархатную тряпицу за уголок и подтянул ее поближе к себе.

– Кто мастер сей красоты?

– Я.

– Чем докажете?

– Честным словом, подкрепленным чертежами.

– Это меняет дело. Сколько вы хотите за нее?

– Не знаю. Меня это не очень волнует.

– Как можно, молодой человек, так небрежно относиться к своему труду! Вам не нужны материальные блага?

– Все равно она будет продана в магазине ювелирной мастерской. Я ее сделал для подтверждения квалификации. Мне нужно закончить учебу как можно раньше и уехать домой к жене. Господин Левинзон, вы же видите, я умею, но мне не верят.

Ювелир взял в руки лупу и принялся тщательно рассматривать муху при большом увеличении.

– Как ни обидно, но придраться не к чему. Работа сделана аккуратно и со вкусом. Достойная вещица для модных дамочек.

– Это хорошо, – улыбнулся Фима.

– Это ужасно! Это ужасно, молодой человек, что вы по сей день не у меня в мастерской! Бросайте учебу и приходите. Вы действительно можете, как я посмотрю. Я дам вам приличную зарплату. Пятьдесят копеек в день вас устроят?

– Пожалуй, да, – застенчиво ответил Фима.

– Ну кто так отвечает! – брезгливо сморщился ювелир. – Вы должны торговаться. Умейте продавать себя как можно дороже. Зачем вы соглашаетесь на первую цену? Азохн вей, какой скучный день!

От такого поворота событий Фима даже немного растерялся. Он стоял и глуповато улыбался, глядя, как искренне страдает Левинзон от его наивности.

– Забирайте свою чудную муху. Но прежде чем вы уйдете, я вам немножечко скажу. Ефим Разумовский, можете мне поверить, вас ждут большие неприятности.

– Это еще почему?

– Как я понимаю, муха – всего лишь первая заявка на вашем творческом пути?

– Не совсем, но да.

– Талант любят и одновременно ненавидят. Им восхищаются и тут же уничтожают грубой завистью и алчностью. Серость готова затравить любого, кто хоть на чуточку способнее ее, и все потому, что вы видите то, что недоступно ей. Это раздражает. Другие глаза, другое сознание. Понимаете, к чему я веду? Талант – тяжелая ноша и ответственность. Любой мастер готов пожертвовать всем ради умения восхищать людей. Вас легко обмануть и заставить работать за небольшие деньги. Даже я, при всей симпатии к вам, не дал того, что заслуживает мастер подобного уровня.

– Почему?

– Да потому, что у меня свой коммерческий интерес. Вам, молодой человек, признание и похвала важнее, чем деньги. Вы натуралист, приходящий в восторг от живых мух с жуками, от веточки и цветочка.

– Это правда. Бабушка Фрейда тоже говорила как вы, только другими словами. Но я все равно не пойму.

– Что именно? – спросил Левинзон.

– Почему люди не ценят доброе отношение? Они постоянно пытаются использовать его в своих корыстных интересах. Я же все вижу, но просто-напросто боюсь обидеть человека, несмотря на то что он пытается меня использовать. Как можно не понимать, что неумение противостоять наглому напору – не есть признак глупости!

– Это признак слабости, молодой человек, а слабым всегда достается. Учитесь отстаивать свой интерес.

– Хорошо, прямо сейчас и начну. Если вы так за меня переживаете, добавьте оплату за труд.

– Рупь за каждый день вас устроит?

– На первое время вполне.

– Ну вот, вижу проблески здравого смысла! Держитесь меня и поскорее приходите в магазин на работу, – заулыбался Левинзон. – По рукам?

– По рукам! – с готовностью ответил Фима.

– Тогда я вам еще кое-что скажу, но вы обещайте на меня не обижаться.

– Обещаю.

– Вы и сейчас не взяли полную цену.

– Да ну вас! – махнул Фима рукой и вышел из магазина.

Всю дорогу до ювелирных мастерских он вспоминал разговор с Левинзоном. Несмотря на укор умудренного опытом ювелира, Фима был доволен собой и даже горд. «Видели бы родные или Добровольский, как я торговался за зарплату, они бы меня обязательно похвалили. Все правильно, нужно уметь продавать свой труд и не стесняться запрашивать нужную цену. Этот торговец незаурядный человек, умный и хитрый. У такого многому можно научиться. Обязательно приду к нему работать. Конечно, как и все коммерсанты, он скуповат, но, по всему видно, с ним не пропадешь».

* * *

– Как вы могли себе позволить подобную своевольность! – кричал Генрих Карлович на Фиму. – На художественном совете был утвержден проект работы, но у вас всегда есть мнение! Кто вы такой, чтобы пренебрегать авторитетными людьми!

– Ну я же сделал даже лучше, чем подавал на рассмотрение.

– Это не имеет значения. Вы должны были сначала подойти ко мне, посоветоваться. Я, в свою очередь, пошел бы доложить начальству, и только потом, после получения разрешения главного художника, вы могли приступать к работе.

– Вы злитесь, потому что я не обратился к вам?

– И за это тоже.

Фима даже не сомневался, что инструктор ответит именно так. Сначала он хотел промолчать, но потом вспомнил слова Левинзона, которые придали ему храбрости.

– Можно подумать, вы бы мне разрешили изменить, если работа была уже утверждена.

– А это уже не вашего ума дело. Ученик должен выполнять только то, что ему говорит наставник. Вы пренебрегли нашими правилами, посчитав себя самым умным.

– Я не самый умный, но талант у меня есть, и вы это знаете.

– К таланту необходимо смирение, молодой человек. Вы работаете в коллективе, и ваши выскакивания здесь неуместны. Кто вас возьмет на работу с таким характером?

Фима ухмыльнулся в душе, но все же решил промолчать и не рассказывать о предложении Левинзона.

– Я и сам могу работать.

– Можете, но только без клейма, потому что после таких штучек навряд ли будете иметь аттестат.

– Так что же, по-вашему, если я сделаю достойную вещь, она потеряет в цене из-за отсутствия клейма?

– Собственное клеймо – это увековеченное имя автора, его адрес и, если хотите, – конечная стоимость вещи. Вы согласны работать безымянно?

– Согласен, если за работу будут хорошо платить.

– Не сметь издеваться надо мной! Все хотят иметь собственное клеймо! Все хотят, чтобы их работы были узнаваемые.

– Чтобы они были узнаваемы, нужно иметь индивидуальность. Какой толк от побрякушек, какие продаются сотнями по ювелирным магазинам?

– Умничаете? Не вам решать!

– Так мне сдавать муху или как?

– Несмотря на ваше дерзкое поведение, работа все равно будет рассмотрена, оценена и выставлена на продажу, но ваше прошение об ускоренном прохождении учебы остается под большим вопросом.

Генрих Карлович был сильно раздражен, но все же очень аккуратно взял брошь и понес в учительскую. Выполненная работа его поразила. Еще никто из учеников на первом году не делал подобные вещи. Да что говорить про первый год! Даже взрослым мастерам пришлось бы хорошо попотеть. Он все прекрасно понимал и видел талант своего подопечного, но не мог скрыть досады. Зависть разъедала его изнутри, словно ржа. Она, как надоедливая мокрота, не давала свободно дышать и требовала выхода.

Прежде чем представить работу на художественном совете, он скрупулезно рассмотрел ее под лупой, в надежде найти хоть какой-нибудь дефект.

«Это надо умудриться так тонко выполнить, – ехидно бурчал он, обследуя каждую пайку. – С крепкой тоже все в порядке. Я же видел, он работал без лупы. Удивительная острота зрения! Камни отшлифованы на должном уровне. А узор-то на брюшке как ладно подогнал! Прожилки на крылышках прорезями обозначил, и на тебе… легкость и полет. С таким приемом и скань не нужна. Вещица сделана со вкусом. Если так дальше пойдет, то скоро мы будем у него учиться».

Уставший от работы, а еще больше от перепалки с Карлычем, Фима медленно брел домой. Он даже не думал, что его самостоятельность в работе вызовет подобную реакцию у инструктора. Как можно обращать внимание на организационные мелочи, если все выполнено отлично? В конце концов, результат важнее формальностей! Возвращаться в маленькую комнату совсем не хотелось, и Фима решил прогуляться, чтобы хоть как-то сбросить с себя накопившееся за последнее время напряжение. Летний день подходил к концу, но улицы были все так же суетны. Беспорядочное людское передвижение вызывало удивление и непонимание.

«Куда и зачем можно ходить целый день? Неужели им всем нечем заняться? Ладно барышни вальяжно прогуливаются по магазинам, сидят в кафе, но мужчины тоже от них не отстают и чувствуют себя вполне комфортно на этом празднике жизни. На что они все живут? Откуда деньги и сколько их нужно иметь, чтобы каждый день что-то покупать? Да уж, городская жизнь сильно отличается от провинциальной».

Фима себя поймал на мысли, что это совсем его не раздражает, а даже напротив. Он тоже не прочь пройтись вечером с Мэри под ручку, побаловать ее, угостить фруктовым льдом или пирожными из кондитерской лавки. Уровень жизни горожан намного выше местечкового, да и комфорта в столице больше. Синагоги, еврейские школы, множество мастерских! Родится ребенок, ему нужно будет дать образование. А что он получит в провинции? Будет ходить в ту же школу и зубрить у тех же самых бестолковых учителей, что и он, Фима? Нет, после жизни в большом городе не очень хочется возвращаться домой. «Закончу учебу, заберу Мэри и снова приеду сюда. Первое время можно поработать у Левинзона, а дальше будем посмотреть. Здесь клиентов больше, а значит, и возможностей».

– Кукуруза жареная! Вареная! Недорого! – кричала розовощекая тетка с красным бантом на голове, торчащим из-под белого чепчика. – Молодой человек, купи на пробу початочек. Понравится, будешь каждый день меня здесь искать. Я ее по-особенному делаю, не как все.

– Это как еще? – заинтересовался Фима.

– Купи, скажу, – смеялась торговка.

– Ну тогда давайте.

– Солью потрусить?

– Это можно.

– Маслецом смазать?

– Тоже соглашусь.

Тетка ловко зацепила щипцами початок и прошлась по нему масляным утиным крылышком. Чтобы не растерять ни капли масла, она ловко покрутила кукурузку вокруг своей оси, одновременно посыпая ее со всех сторон солью. Работала она ловко, как иллюзионист в цирке, отчего Фима даже заулыбался.

– На, родненький, пробуй! Глянь, какую кукурузку тебе выбрала из общей кучи. Зернышки ровненькие, в ряд выложенные, словно зубки у красавицы. Вызревшая, солнечным светом отливается и манит, как яблочко из соседского сада. Смотреть на нее одно удовольствие! Ну как тебе по вкусу?

– Пойдет, – с удовольствием ответил Фима. – А про какую особенность вы говорили?

– Так то ж я про любовь рассказывала. С ней я ее готовила, мил человек! Узнал секрет?

– Получается, узнал.

– Тогда отходи в стороночку и грызи себе на здоровье, а то вон жиночка с мальчиком точно до меня колотится. Может, еще одну купишь на дорожку?

– Нет, этой хватит.

– Ну тогда жду тебя завтра, – крикнула напоследок веселая торговка.

То ли от кукурузы, то ли от добродушной тетки на душе у Фимы стало легко и спокойно. Он тщательно, до единого зернышка, объел початок, а тем, что от него осталось, протер запылившиеся ботинки.

«Вот и красота! Блестят не хуже, чем от сапожной ваксы», – подумал Фима и бодро зашагал домой.