Избрание Сталина генеральным секретарём произошло после XI съезда (март — апрель 1922 года), в работе которого Ленин по состоянию здоровья принимал лишь отрывочное участие (он присутствовал на четырёх из двенадцати заседаний съезда). «Когда на 11 съезде… Зиновьев и его ближайшие друзья проводили кандидатуру Сталина в генеральные секретари, с задней мыслью использовать его враждебное отношение ко мне,— вспоминал Троцкий,— Ленин, в тесном кругу возражая против назначения Сталина генеральным секретарём, произнес свою знаменитую фразу: „Не советую, этот повар будет готовить только острые блюда“… Победила, однако, на съезде руководимая Зиновьевым петроградская делегация. Победа далась ей тем легче, что Ленин не принял боя. Он не довел сопротивление кандидатуре Сталина до конца только потому, что пост секретаря имел в тогдашних условиях совершенно подчинённое значение. Своему предупреждению сам он (Ленин.— В. Р.) не хотел придавать преувеличенного значения: пока оставалось у власти старое Политбюро, генеральный секретарь мог быть только подчинённой фигурой» .

Придя на пост генсека, Сталин сразу же широко стал пользоваться методами подбора и назначения кадров через Секретариат ЦК и подчиняющийся ему Учётно-распределительный отдел ЦК. Уже за первый год деятельности Сталина в качестве генсека Учраспред произвел около 4750 назначений на ответственные посты.

Одновременно Сталин вместе с Зиновьевым и Каменевым стал стремительно расширять материальные привилегии руководящего состава партии. На проходившей во время болезни Ленина XII партконференции (август 1922 года) впервые в истории партии был принят документ, узаконивавший эти привилегии. Речь идёт о резолюции конференции «О материальном положении активных партработников», в которой было чётко определено число «активных партработников» (15 325 человек) и введена строгая иерархизация их распределения по шести разрядам. По высшему разряду должны были оплачиваться члены ЦК и ЦКК, заведующие отделами ЦК, члены областных бюро ЦК и секретари областных и губернских комитетов. При этом была оговорена возможность персонального повышения их окладов. В дополнение к высокой заработной плате все указанные работники должны были быть «обеспечены в жилищном отношении (через местные исполкомы), в отношении медицинской помощи (через Наркомздрав), в отношении воспитания и образования детей (через Наркомпрос)» , причём соответствующие дополнительные натуральные блага должны были оплачиваться из фонда партии.

Троцкий подчёркивал, что уже во время болезни Ленина Сталин всё более выступал «как организатор и воспитатель бюрократии, главное: как распределитель земных благ» . Этот период совпал с концом бивуачного положения времен гражданской войны. «Более оседлая и уравновешенная жизнь бюрократии порождает потребность к комфорту. Сталин, сам продолжающий жить сравнительно скромно, по крайней мере с наружной стороны, овладевает этим движением к комфорту, он распределяет наиболее выгодные посты, он подбирает верхних людей, награждает их, он помогает им увеличивать своё привилегированное положение» .

Эти акции Сталина отвечали стремлению бюрократии скинуть с себя суровый контроль в области морали и личного быта, о необходимости которого упоминали многочисленные партийные решения ленинского периода. Бюрократия, всё больше усваивавшая перспективу личного благополучия и комфорта, «уважала Ленина, но слишком чувствовала на себе его пуританскую руку. Она искала вождя по образу и подобию своему, первого среди равных. О Сталине они говорили… „Сталина мы не боимся. Если начнёт зазнаваться — снимем его“. Перелом в жизненных условиях бюрократии наступил со времени последней болезни Ленина и начала кампании против „троцкизма“. Во всякой политической борьбе большого масштаба можно, в конце концов, открыть вопрос о бифштексе» .

Наиболее вызывающие акции Сталина по созданию незаконных и секретных привилегий для бюрократии в то время ещё встречали сопротивление со стороны его союзников. Так, после принятия в июле 1923 года постановления Политбюро об облегчении детям ответственных работников условий поступления в вузы, Зиновьев и Бухарин, находившиеся на отдыхе в Кисловодске, осудили это решение заявив, что «такая привилегия закроет дорогу более даровитым и внесет элементы касты. Не годится» .

Податливость к привилегиям, готовность принимать их как должное означала первый виток в бытовом и нравственном перерождении партократии, за которым неизбежно должно было последовать перерождение политическое: готовность жертвовать идеями и принципами ради сохранения своих постов и привилегий. «Связи революционной солидарности, охватывавшие партию в целом, сменились в значительной степени связями бюрократической и материальной зависимости. Раньше завоевывать сторонников можно было только идеями. Теперь многие стали учиться завоевывать сторонников постами и материальными привилегиями» .

Эти процессы способствовали стремительному росту бюрократизма и интриг в партийном и государственном аппарате, чем Ленин, возвратившийся к работе в октябре 1922 года, был буквально потрясен. Кроме того, как вспоминал Троцкий, «Ленин чуял, что, в связи с его болезнью, за его и за моей спиною плетутся пока ещё почти неуловимые нити заговора. Эпигоны ещё не сжигали мостов и не взрывали их. Но кое-где они уже подпиливали балки, кое-где подкладывали незаметно пироксилиновые шашки… Входя в работу и с возрастающим беспокойством отмечая происшедшие за десять месяцев перемены, Ленин до поры до времени не называл их вслух, чтобы тем самым не обострить отношений. Но он готовился дать „тройке“ отпор и начал его давать на отдельных вопросах» .

Одним из таких вопросов был вопрос о монополии внешней торговли. В ноябре 1922 года в отсутствие Ленина и Троцкого Центральный Комитет единогласно принял решение, направленное на ослабление этой монополии. Узнав, что Троцкий не присутствовал на пленуме и что он не согласен с принятым решением, Ленин вступил с ним в переписку (пять писем Ленина Троцкому по этому вопросу были в СССР впервые опубликованы только в 1965 году). В результате согласованных действий Ленина и Троцкого через несколько недель Центральный Комитет отменил своё решение столь же единогласно, как ранее принял его. По этому поводу Ленин, уже перенесший новый удар, после которого ему была запрещена переписка, тем не менее продиктовал Крупской письмо Троцкому, в котором говорилось: «Как будто удалось взять позицию без единого выстрела простым маневренным движением. Я предлагаю не останавливаться и продолжать наступление…» 

В конце ноября 1922 года между Лениным и Троцким произошёл разговор, в котором последний поднял вопрос о росте аппаратного бюрократизма. «Да, бюрократизм у нас чудовищный,— подхватил Ленин,— я ужаснулся после возвращения к работе…» Троцкий добавил, что он имеет в виду не только государственный, но и партийный бюрократизм и что суть всех трудностей, по его мнению, состоит в сочетании государственного и партийного бюрократизма и во взаимном укрывательстве влиятельных групп, собирающихся вокруг иерархии партийных секретарей.

Выслушав это, Ленин поставил вопрос ребром: «Вы, значит, предлагаете открыть борьбу не только против государственного бюрократизма, но и против Оргбюро ЦК?» Оргбюро представляло самое средоточие сталинского аппарата. Троцкий ответил: «Пожалуй, выходит так». «Ну, что ж,— продолжал Ленин, явно довольный тем, что мы назвали по имени существо вопроса,— я предлагаю вам блок: против бюрократизма вообще, против Оргбюро в частности». «С хорошим человеком лестно заключить хороший блок» ,— ответил Троцкий. В заключение было условлено встретиться через некоторое время, чтобы обсудить организационную сторону этого вопроса. Предварительно Ленин предложил создать при ЦК комиссию по борьбе с бюрократизмом. «По существу эта комиссия,— вспоминал Троцкий,— должна была стать рычагом для разрушения сталинской фракции, как позвоночника бюрократии…» 

Сразу же после этого разговора Троцкий передал его содержание своим единомышленникам — Раковскому, И. Н. Смирнову, Сосновскому, Преображенскому и другим. В начале 1924 года Троцкий рассказал об этом разговоре Авербаху (молодому оппозиционеру, вскоре перешедшему на сторону правящей фракции), который в свою очередь передал содержание этой беседы Ярославскому, а последний, очевидно, сообщил о ней Сталину и другим триумвирам.