В главе «Красной книги» под названием «Что же было на самом деле?» Седов сообщал о попытке оппозиционных группировок сформировать в 1932 году антисталинский блок. В этой связи он описывал обстановку в стране, сложившуюся к тому времени: «Административное уничтожение классов в деревне и принудительная “сплошная” коллективизация в корне подорвали сельское хозяйство. Диспропорции в советском хозяйстве приняли невиданные размеры: между промышленностью и сельским хозяйством, внутри промышленности; катастрофическое состояние качества, отсутствие потребительских товаров, инфляция, полная разруха транспорта. Материальное положение масс все ухудшалось, недоедание перешло в настоящий голод. Миллионам новых рабочих не хватало жилищ, они обретались в бараках, часто без света, в холоде, в грязи. По стране прошла эпидемия сыпного тифа, какой не было со времен гражданской войны. Всеобщая усталость и недовольство начали прорываться наружу. Рабочие начали все чаще прибегать к забастовкам; в Иваново-Вознесенске были крупные рабочие волнения… На Кавказе и на Кубани шла настоящая малая гражданская война. Все усиливающиеся в партии растерянность, недовольство и недоверие к руководству перекинулись и на аппарат. Разговоры о том, что Сталин ведет страну к гибели, можно было услышать повсюду: среди старых большевиков, среди рабочих, среди молодых комсомольцев».
В этих условиях, продолжал Седов, произошло известное оживление ранее капитулировавших групп троцкистской оппозиции, а также групп зиновьевцев, правых и др. «Вероятно, люди из разных групп и кружков искали личного сближения, связей друг с другом. Наиболее смелые, может быть, поговаривали о том, что хорошо бы создать “блок”».
Заявляя, что несломленные троцкисты не блокировались ни с одной из этих групп, Седов добавлял, что их «политически непримиримое отношение к капитулянтству не исключало отдельных личных встреч или обмена информацией — но не больше того».
Касаясь показаний на процессе Смирнова и Гольцмана, Седов писал, что между ним, Седовым и Смирновым в июле 1931 года действительно произошла беседа во время их случайной встречи в берлинском универсальном магазине. При встрече Смирнов заявил, что «[…] нынешние условия в СССР не позволяют вести никакой оппозиционной работы и что во всяком случае надо ждать изменения этих условий… В политических вопросах собеседники установили известную близость взглядов». В конце беседы была достигнута договоренность о том, что, «если представится возможность, И. Н. Смирнов пришлет информацию об экономическом и политическом положении в СССР, с тем чтобы помочь здесь, за границей, правильнее ориентироваться в русских вопросах».
После этой встречи от Смирнова, как рассказывал Седов, долгое время не поступало никаких вестей. Лишь осенью 1932 года прибывший в Берлин по служебным делам Гольцман передал Седову статью Смирнова об экономическом положении в СССР. Эта статья была напечатана под псевдонимом в ноябрьском номере «Бюллетеня оппозиции» за 1932 год. В том же номере была опубликована анонимная корреспонденция из Москвы, составленная редакцией «Бюллетеня» на основе рассказов Гольцмана о политической ситуации в СССР.
В свою очередь Седов сообщил Гольцману (для передачи Смирнову) о взглядах Троцкого на события, происходившие в Советском Союзе. «Эти два факта, — подчеркивал Седов, — т. е. то, что свидания Смирнова и Гольцмана с Седовым действительно имели место, — единственные крупицы правды в море лжи Московского процесса».
Эти же факты Троцкий и Седов сообщили в 1937 году Международной комиссии, созданной для расследования обвинений московских процессов.
Изучение документов, находящихся в зарубежных архивах, показало, что Седов сообщил не обо всех известных ему фактах, которые на процессе шестнадцати были перемешаны с лживыми версиями о террористической деятельности оппозиционеров, их связях с гестапо и т. д.
Американский историк А. Гетти и французский историк П. Бруэ, работая над той частью архива Троцкого, которая была открыта в 1980 году, независимо друг от друга обнаружили документы, свидетельствовавшие о том, что Троцкий и Седов вступили в контакт с участниками формирующегося антисталинского блока. Так, в докладе интернациональному секретариату левой оппозиции, написанном в 1934 году, Седов указывал, что члены смирновской группы, порвавшие в 1929 году с левой оппозицией, спустя три года вновь вернулись в нее и повели переговоры с деятелями других бывших оппозиционных группировок о создании антисталинского блока.
В письме от 1 ноября 1932 года Седов сообщил Троцкому, что группа Смирнова вступила в блок с зиновьевцами и группой Стэна — Ломинадзе. В ходе переговоров о блоке, проходивших незадолго до высылки Зиновьева и Каменева из Москвы (в связи с «рютинским делом»), последние признали самой серьезной политической ошибкой в своей жизни отречение от левой оппозиции в 1927 году. Седов писал также, что начались аресты смирновской группы и что сам Смирнов, уведомленный о ходе следствия от сочувствовавшего оппозиции сотрудника ГПУ, «за несколько дней до ареста говорил нашему информатору: я жду ареста со дня на день». В заключении письма Седов сообщал: «провал “бывших” (капитулянтов. — В. Р.) — большой удар, но заводские связи сохранились».
В ответном письме Седову Троцкий указывал, что считает возможным сотрудничество с блоком, которое на первых порах может принять форму взаимного обмена информацией. Он предложил, чтобы «союзники» присылали корреспонденции для «Бюллетеня оппозиции», которые редакция будет публиковать, оставляя за собой право комментировать эти материалы. Далее Троцкий просил Седова ответить на следующие вопросы: каково мнение «союзников» о проекте оппозиционной платформы, недавно опубликованном в «Бюллетене»; какова позиция «ультралевых» групп (децисты, рабочая оппозиция); каково содержание декларации восемнадцати (под таким заголовком в меньшевистском журнале «Социалистический вестник» был опубликован «Манифест» рютинской группы).
На основе изучения архивных документов П. Бруэ пришел к выводу о том, что на процессе шестнадцати были использованы некоторые факты, имевшие место в действительности. «Если мы очистим отчет о московском процессе от всех упоминаний о терроризме, — пишет он, — то мы обнаружим реальную эволюцию политиков в изменяющейся и драматической ситуации». Французский историк считает реальными следующие факты, названные на процессе. Сафаров после своего возвращения из ссылки предложил товарищам по оппозиции вернуться к обсуждению путей борьбы со Сталиным (показание Каменева); в 1931–1932 годах Зиновьев вступил в оппозиционные контакты со Смирновым, Сокольниковым, лидерами бывшей «рабочей оппозиции» Шляпниковым и Медведевым и членами группы Стэна — Ломинадзе (показание Зиновьева); в этот период Зиновьев и Каменев считали возможным и необходимым «убрать Сталина» (т. е. лишить его поста генсека), а также установить связь с Троцким (показания Зиновьева и Каменева); во время встречи на даче Зиновьева в 1932 году деятели бывшей «ленинградской оппозиции» пришли к выводу о необходимости восстановить блок с троцкистами, разрушенный ими пятью годами ранее (показание Рейнгольда). Они делегировали Евдокимова на встречу со «смирновцами», которая произошла на одном из московских вокзалов, в служебном вагоне Мрачковского, работавшего тогда начальником строительства БАМа. Там Смирнов сообщил представителям других оппозиционных групп о своих встречах с Седовым.
Антисталинский блок окончательно сложился в июне 1932 года. Спустя несколько месяцев Гольцман передал Седову информацию о блоке, а затем привез в Москву ответ Троцкого о согласии сотрудничать с блоком.
В отношениях Троцкого и Седова с их единомышленниками в СССР была отлично отлажена конспирация. Хотя ГПУ вело тщательную слежку за ними, оно не смогло обнаружить никаких встреч, переписки и иных форм их связи с советскими оппозиционерами. Далеко не все оппозиционные контакты были прослежены и внутри Советского Союза. Хотя в конце 1932 — начале 1933 года была осуществлена серия арестов участников нелегальных оппозиционных групп, ни один из арестованных не упомянул о переговорах по поводу создания блока. Поэтому некоторые участники этих переговоров (Ломинадзе, Шацкин, Гольцман и др.) до 1935–1936 годов оставались на свободе. Лишь после новой волны арестов, развернувшихся вслед за убийством Кирова, после допросов и передопросов десятков оппозиционеров Сталин получил информацию о блоке 1932 года, послужившую одним из главных импульсов для организации великой чистки. Не исключено, что эта информация могла быть получена и от Зборовского, внедренного в 1935 году в ближайшее окружение Седова и пользовавшегося его полным доверием.
На февральско-мартовском пленуме ЦК Ежов говорил, что в секретно-политическом отделе ОГПУ в 1931–1932 годах имелись агентурные материалы о существовании «троцкистского центра во главе со Смирновым», налаживании последним связи с Троцким и Седовым и создании блока «троцкистов и зиновьевцев, правых и леваков». На основе этих материалов Смирнов и его группа, состоявшая из 87 человек, были в 1933 году арестованы. Однако следствие по их делу «было проведено так, что эти агентурные материалы не были использованы».
Основная часть участников блока была расстреляна в 1936–1937 годах. По-видимому, только двое из них — Сафаров и Константинов — дожили до начала 40-х годов, когда они были уничтожены в ходе очередной акции по ликвидации всех бывших активных оппозиционеров, еще остававшихся в лагерях.
В гарвардском архиве мною найден ряд новых документов, свидетельствующих, что Троцкий и Седов вступили в контакт с участниками формирующегося антисталинского блока. В 1936 году Седов писал Виктору Сержу относительно обнаружения НКВД зарубежных связей «троцкистов»: «Мне лично думается, что основа провокаций лежит в России, а не у нас. О русских товарищах, которых я видаю за границей, никто, кроме меня и Л. Д., никогда ничего не знает. Ряд известных мне провалов произошел много месяцев спустя, без всякой зависимости с заграничными встречами… Для меня стоит вне сомнений, что обвинение в заграничной связи было выдвинуто на основании данных, собранных в Москве, а не на основании данных, полученных из-за границы».
Вскоре Седов отправил с нарочным письмо Троцкому. Опасением того, что оно может быть каким-то образом перехвачено, объясняются некоторые особенности этого письма (обращение к адресату на «вы» и т. д.). В нем Седов напоминал, что в конце 1932 года Колокольцев (конспиративная кличка И. Н. Смирнова. — В. Р.) делегировал Орлова (Гольцмана. — В. Р.), который привез в Берлин письмо и экономическую статью, опубликованную в «Бюллетене». Тогда же «Орлов сообщил, что Колокольцев ждет ареста со дня на день, ибо около него был обнаружен провокатор». «Из сказанного им (Орловым — на процессе. — В. Р) до сих пор, — добавлял Седов, — обо всем этом нет ничего. Он называет другой город и другое лицо, якобы виденное им (Копенгаген и Троцкого. — В. Р.)». Напомнив, что И. Н. Смирнов был арестован в конце 1932 года и приговорен к 10 годам изолятора «за связь с заграницей», Седов писал: «Поскольку он сам считает нужным не скрывать (на процессе. — В. Р.) ничего, больше того, рассказывать совершеннейшие небылицы, думается, что мне самому надо точно рассказать, как было на самом деле дело. Придерживаясь этого принципа вообще, поскольку этим никому нельзя навредить».
В том же письме Седов просил Троцкого ответить, «не делались ли какие-либо провокаторские попытки повидать вас во время вашей поездки несколько лет тому назад, когда вы читали лекции. Насколько мне известно, даже попыток таких не было».
Троцкий и Седов считали суд над Смирновым («процесс шестнадцати») скорее провокацией, сложной амальгамой (т. е. злонамеренным переплетением правды с лживыми версиями), чем простой фальсификацией.
Создание организаторами процесса амальгамы, состоявшей, условно говоря, из 90 процентов лжи и 10 процентов правды, побудило Троцкого и Седова отрицать некоторые известные им факты. Например, на процессе говорилось о том, что «инструкцию» Троцкого Смирнову передал старый большевик Ю. П. Гавен. Имя Гавена фигурировало в показаниях Смирнова, Мрачковского, Сафоновой и было несколько раз упомянуто в обвинительной речи Вышинского. Между тем Гавен не появился на процессе даже в качестве свидетеля, а его дело было «выделено в особое производство». В приговоре суда имя Гавена не называлось, а передатчиком «инструкции» Троцкого был объявлен Гольцман. Из всего этого Троцкий и Седов сделали вывод, что Гавена не удалось сломить и на следствии он отказался признать предъявленные ему обвинения. В письме Троцкому Седов подчеркивал, что «известный вам также Сорокин (конспиративная кличка Гавена. — В. Р) не включен в дело. Единственное объяснение этому, мне кажется, то, что он держался крепко, ни на какие гнусности не пошел и поэтому оказался вне дела». Там же Седов писал о необходимости «обойти молчанием только те дела, кои могут повредить тем или иным людям». Исходя из этого принципа, Троцкий и Седов отрицали свои контакты с Гавеном, который выступал одним из посредников между Троцким и антисталинским блоком. Подобные факты убеждают в том, что Троцкий и Седов решили отрицать все то, о чем не было доподлинно известно сталинским инквизиторам.
Это тотальное отрицание было продиктовано необходимостью защиты старых большевиков. «Признать существование “троцкистско-зиновьевского блока”, облыжно обвиненного на процессе в терроризме, — пишет П. Бруэ, — означало бы выдачу Троцким и Седовым своих друзей и союзников… Троцкий и Седов боролись за свою жизнь и честь, за жизнь и честь своих товарищей по оружию и не были склонны выдавать их».
П. Бруэ считает, что наступило время для нового расследования, которое позволит определить, какие аспекты действительной борьбы старых большевиков против Сталина и сталинизма нашли отражение на процессах 1936–1938 годов, будучи амальгамированными с вымышленными обвинениями. Он подчеркивает, что данные об организации блока коммунистической оппозиции разрушают легенду об отсутствии всякого сопротивления сталинизму в большевистской среде. Создание этого блока отражало стремление лучших сил партии к объединению для вывода страны из острейшего хозяйственно-политического кризиса, к которому привела авантюристическая политика сталинской клики.
Как справедливо указывает Бруэ, версию об абсолютной произвольности сталинских репрессий разделяют те, кто отказывается признать перерождение политического режима, установленного Октябрьской революцией, и утверждает, что этот режим с самого начала ставил целью обеспечение абсолютной «монолитности» партии, исключающей всякую возможность критики, дискуссий и оппозиций. Фальсификаторы этого типа стремятся убедить общественное мнение в том, что вся советская история подчинялась строгой и фатальной предопределенности и что сталинизм явился закономерным продолжением ленинизма. «Фактически исходя из того, что научные подходы к истории неприменимы при изучении эволюции советского общества, они объясняют московские процессы не политическим кризисом сталинского режима, а сущностью того, что они называют “коммунизмом”».
В действительности московские процессы были не беспричинным хладнокровным преступлением, а контрударом Сталина в острейшем политическом противоборстве.