Своего рода параллелью к партийной чистке по государственной линии стало восстановление в 1933 году в стране паспортной системы. В первые годы революции были приняты законодательные акты, запрещавшие требовать от граждан предъявления паспортов и иных видов на жительство. Паспорта были заменены удостоверением личности, получение которого считалось правом, а не обязанностью гражданина. Это положение было круто изменено постановлением ЦИК и СНК СССР «Об установлении единой паспортной системы по Союзу ССР и обязательной прописке паспортов».

Новое законодательство о паспортах преследовало, во-первых, цель прикрепления крестьян к колхозам, поскольку жителям сельской местности паспорта не выдавались. Во-вторых, оно ставило целью держать на постоянном учете «классово чуждые элементы», для чего в паспорт была включена графа о социальном происхождении. Многие бывшие дворяне, капиталисты и иные лишенцы (т. е. лица, лишённые избирательных прав), равно как и выпущенные на свободу политзаключённые отныне лишались права на получение паспортов или на прописку в крупных городах. «Власти пользуются паспортизацией,— сообщал корреспондент «Бюллетеня оппозиции»,— прежде всего для того, чтобы вычистить из Москвы все нежелательные или мало-мальски подозрительные в политическом отношении элементы, в том числе и всех покаявшихся в разное время левых оппозиционеров» . Наконец, паспортизация облегчала постоянную слежку за такими «подозрительными элементами».

В начале 30-х годов политическая полиция (ГПУ) окончательно встала над партией, превратившись в личный орган Сталина. Ещё в 1930 году Троцкий так характеризовал коренное изменение функций и методов деятельности этого органа: «В годы гражданской войны Чека совершала суровую работу. Но эта работа велась под контролем партии. Сотни раз из среды партии поднимались протесты, заявления, требования объяснений по поводу тех или других приговоров. Во главе Чека стоял Дзержинский, человек высокой нравственной силы. Он был подчинён Политбюро, члены которого имели по всем вопросам свое собственное мнение и умели за него постоять… Сейчас во главе ГПУ стоит Менжинский, не человек, а тень человека. Главную роль в ГПУ играет Ягода, жалкий карьерист, связавший свою судьбу с судьбой Сталина и готовый выполнить, не задумываясь и не рассуждая, любое из его личных распоряжений» .

В начале 30-х годов в передовой рукописного органа заключённых Верхнеуральского политизолятора «Воинствующий большевик» говорилось: «ГПУ окончательно легализовано в качестве основного органа управления партией. Никакой пост, никакое положение в стране и партии, никакие заслуги, прошлые или настоящие — не избавляют от общей участи человека, осмелившегося нарушить правила осадного положения» .

«Теоретическое» обоснование созданному в стране тоталитарно-полицейскому режиму Сталин попытался дать в заключительном разделе своей речи на январском (1933 года) пленуме ЦК и ЦКК, озаглавленном «Итоги пятилетки в четыре года в области борьбы с остатками враждебных классов». Он заявил, что «последние остатки умирающих классов» «оказались вышибленными», в силу чего они «„расползлись“ по всем предприятиям и учреждениям страны, где стали организаторами не только вредительства, но также массового воровства и хищений общественной собственности» . Таким образом, воровство, получившее широкое распространение в результате обнищания подавляющей массы населения, объяснялось происками «последних остатков умирающих классов».

Эти «остатки» или «бывшие люди», как утверждал Сталин, не могут изменить что-либо в нынешнем положении в СССР. «Они слишком слабы и немощны для того, чтобы противостоять мероприятиям Советской власти». Тем не менее они будут усиливать свое сопротивление с ростом могущества Советского государства, а «на этой почве могут ожить и зашевелиться… осколки контрреволюционных элементов из троцкистов и правых уклонистов. Это, конечно, не страшно». Несмотря на эти заверения о бессилии «остатков» и «осколков» Сталин заявил, что максимальное усиление государственной власти необходимо для того, чтобы «развеять в прах» эти «остатки» и «разбить их воровские махинации» .

В статье «Проблемы советского режима (теория перерождения и перерождение теории)» Троцкий обращал внимание прежде всего на логическую нелепость всей этой сталинской софистики. «Если от бывших классов остались лишь „бывшие люди“,— писал он,— если они слишком слабы, чтобы „что-либо(!) изменить в положении СССР“,— то из этого и должно было бы вытекать потухание классовой борьбы и смягчение режима… Зачем вводить режим террора против партии и пролетариата, если дело идёт лишь о бессильных осколках, неспособных „что-либо изменить в СССР“? Всё это нагромождение путаницы, переходящей в прямую бессмыслицу, является результатом невозможности раскрыть правду» .

Раскрывая разительный контраст между положением в партии сразу же после революции и при сталинском режиме, Троцкий напоминал, что в годы гражданской войны, когда старые господствующие классы боролись с оружием в руках, когда их активно поддерживали империалисты всего мира, в партии развертывались открытые дискуссии по самым острым вопросам: о Брестском мире, о методах организации Красной Армии, о профсоюзах, о составе ЦК, о национальной политике и т. д. Почему же теперь, после разгрома эксплуататорских классов, «нельзя допустить обсуждения вопросов о темпах индустриализации и коллективизации, о соотношении между тяжёлой и лёгкой промышленностью или о политике единого фронта в Германии? Почему любой член партии, который потребовал бы созыва очередного съезда партии, в соответствии с её уставом, был бы немедленно исключён и подвергнут репрессиям? Почему любой коммунист, который вслух выразил бы сомнение в непогрешимости Сталина, был бы немедленно арестован? Откуда такое страшное, чудовищное, невыносимое напряжение политического режима?» 

Троцкий писал, что в полном противоречии с марксистской доктриной, согласно которой по мере успехов социалистического строительства диктатура пролетариата должна превращаться в «полугосударство» и отмирать, т. е. заменяться действительно равноправным и всеобщим участием всего населения в управлении обществом, от такого управления оказались отстранены не только массы, но даже правящая партия. При этом «сталинцы не только не отваживаются утверждать, будто диктатура приняла за последние годы более демократические формы, но, наоборот, неутомимо доказывают неизбежность дальнейшего обострения методов государственного насилия» .

Действительные причины непрерывного усиления государственного принуждения, переросшего в личную террористическую диктатуру, кроются в угрожающем росте народного недовольства политикой Сталина, вылившейся в прямые преступления, направленные против народа. Раскрывая социально-экономические причины и внутреннюю логику этого процесса, Троцкий писал: «Преувеличенная и несогласованная индустриализация подкапывала основы сельского хозяйства… Опыт скоро показал, что коллективизация отчаяния не есть ещё социалистическая коллективизация. Дальнейший упадок сельского хозяйства ударил по промышленности. Для поддержания неосуществимых и несогласованных темпов понадобился усиленный нажим на пролетариат. Освободившись от материального контроля массового потребителя (под таким контролем Троцкий имел в виду прежде всего рынок.— В Р.) и от политического контроля производителя, промышленность приобрела сверхсоциальный, т. е. бюрократический характер. Она оказалась в результате неспособной удовлетворять человеческие потребности даже в той степени, в которой удовлетворяла их менее развитая капиталистическая промышленность. Сельское хозяйство ответило импотентным городам войной на истощение. Под вечным гнётом несоответствия между напряжённостью своих трудовых усилий и ухудшающимися условиями существования, рабочие, колхозники и единоличники теряют интерес к труду и проникаются раздражением против государства. Отсюда — именно отсюда, а не из злой воли „осколков“ — вытекает необходимость внесения принуждения во все клеточки хозяйственной жизни (усиление власти директора, законодательство о прогулах, смертная казнь за расхищение колхозниками колхозного имущества, военные мероприятия при посевах и сборе урожая, принуждение индивидуальных крестьян уступать лошадей колхозам, паспортная система, политотделы в колхозной деревне и пр. и пр.)» .

Главной причиной возникновения бюрократическо-тоталитарного режима Троцкий считал то обстоятельство, что в стране, прошедшей через Октябрьскую революцию, привилегии меньшинства можно охранять лишь с помощью беспощадного насилия над массами. Сохранение этого режима неминуемо порождает гигантские экономические издержки. Если советская демократия является жизненной потребностью здорового развития планового хозяйства, то бюрократические методы управления неизбежно «таят в себе трагические хозяйственные сюрпризы» .

Такими «трагическими сюрпризами» явились итоги первой пятилетки и обрушившийся к её исходу на страну массовый голод.