Москва — столица маленького ханства. Резиденция Жаксынбек-хана находится на Яузском бульваре в огромном генеральском доме, покой которого охраняет трехметровый гипсовый солдат с ружьем. Соседи по лестничной клетке даже не подозревают, что за обычной бронированной дверью одной из квартир начинается азиатское владение Темирова. Если эта дверь открывается перед посетителем, то первый шаг приходится делать в темноту. Два тусклых светильника освещают пространство, непонятно где заканчивающееся. Чьи-то заботливые руки мгновенно снимают с вошедшего пальто, пиджак, туфли и носки. Другие не менее проворные руки погружают в теплую воду сначала одну ногу гостя, затем другую. Ловкими движениями омывают их, вытирают мягким махровым полотенцем и исчезают. В темноте не удается рассмотреть того, а быть может, ту, проявляющую подобную заботу. На плечи вместо пиджака накидывают стеганый восточный халат и по-дружески провожают в узкую щель, образовавшуюся между тяжелыми складками черного бархатного занавеса. В глаза ударяет яркий бело-голубой свет. Круглая комната с украшенным глазурью куполом потолка создает ощущение юрты, тем более что стены обтянуты кожами грубой выделки. На полу — огромный ковер с восточным орнаментом. Никакой мебели. Приходится стоять и ждать, поглядывая в единственное окно, за которым простирается бесконечный пейзаж зимней степи. Правда, он меняется в зависимости от времени года. Босые ноги ощущают теплое покалывание ворсинок ковра. Синий, украшенный серебряной ниткой халат невесомым теплом обнимает плечи гостя. Ни суеты, ни спешки здесь не бывает. Необходимо запасаться терпением. Чем спокойнее будешь себя вести, тем быстрее о тебе вспомнят.

Лева Иголочкин хорошо усвоил правила этого дома. Тут тебе не Москва, тут — столица другого, невидимого глазу государства, границы и размеры которого известны одному Жаке Темирову, ну, и, разумеется, Аллаху. Лева знает, чем с большим нетерпением его ждут, тем дольше заставят стоять в полном одиночестве. Кто кому в данном случае оказывает уважение — остается загадкой. Но узкая, такая же кожаная дверца открывается, и юноша в белой национальной одежде склоняется и жестом предлагает Леве следовать дальше. На этот раз, больше не задерживаясь, он попадает к самому Жаксынбек-хану.

Темиров сидит на полу, застланном коврами, опираясь на многочисленные атласные подушки. За низким столиком с восточными яствами по-турецки сидит Аслан. За Темировым на коленях стоят две девушки, прислуживающие ему за дастарханом. Юка и Кука. Они — близняшки. Лицо каждой скрывает черная короткая не то паранджа, не то кокетливая полупрозрачная вуаль, закрепленная золотым обручем на голове. Дальше тела их обнажены и лишь ниже пупка длинные черные газовые юбки с золотой ниткой. На шее каждой из девушек много золотых украшений. Соски небольших грудей тоже сверкают блестками. Иголочкин все мечтает полакомиться ими.

— А, дорогой гость пожаловал, салям-алейкум… — весело-радушно приветствуй его Темиров.

Аслан услужливо протягивает пиалу с зеленым чаем.

— Пей, самый лучший, девяносто пятый номер.

Иголочкин с трудом усаживается на ковре. Ему трудно справляться со своими длинными ногами.

— Давненько тебя не видели, давненько. Нехорошо забывать мой скромный очаг. Дом без гостей все равно что тюбетейка на лысой голове узбека.

Аслан заливается хохотом, в тысячный раз услышав любимую шутку аксакала.

Иголочкин вежливо улыбается и с достоинством упрекает:

— Так ведь не звали.

— А?! — издает вопль Темиров. — Скажи, Аслан, что говорит этот человек? Мы его не звали? Зовут только немощные. Разве мы больные, а?

— Да дарует Аллах тебе вечное здоровье, Жаке-хан, — кланяется ему Аслан.

— И я всегда готов выпить за твое здоровье, — подтверждает Иголочкин.

Темиров возносит руки над головой:

— А, молодец! — Жестом приказывает поднести гостю коньяк.

Одна из девушек подобно бабочке вспорхнула и опустилась на колени возле Иголочкина с пиалушкой, полной коньяку.

Лев берет ее из рук девушки двумя пальцами, мизинец аристократически отставляет. Медленно и вдумчиво начинает пить. Он знает, что нужно делать маленькие глотки, иначе коньяк польется по подбородку.

— А теперь казы, казы кушай, — слышит голос Темирова. Вообще-то Лев брезгует есть эту воняющую потом конину с желтовато-зеленоватым жиром. Но отказываться нельзя. Поэтому он подхватывает кружок поменьше и кладет на него пучок зелени.

Некоторое время мужчины долго едят руками. Лев незаметно переключается на холодную баранину. Девушки застыли двумя очаровательными изваяниями. Единственное, что заставляет их оживать, это движение указательного пальца Темирова. Стоит ему подняться вверх, как в пиалушки вновь наливается коньяк.

— Скажи, Лева, — обращается к нему хозяин. Иголочкин перестает жевать. Вновь отводит мизинец. — А что говорить, давай выпьем!

Темирову не нравится неуважение, проявленное этим сопляком. Гость по традиции должен провозгласить здравицу хозяину. Вообще-то этот московский прощелыга не внушает особого доверия. Знакомство их состоялось давно, еще когда Лев работал на Петровке в уголовном розыске. Его прислали в район, где был руководителем Темиров, по отголоскам узбекского дела. Тогда многие южные территории республики проверялись. После нескольких дастарханов Жаке почувствовал, что Иголочкин не обладает принципиальностью майора Пронина, и решил сговориться с московским товарищем. Однако Лев повел себя умнее, чем можно было предположить: деньги не взял, а проверку запутал так, что и шайтан не разобрал бы, и в награду довольствовался дружбой Темирова. С тех пор много воды утекло. Не раз они оказывали мелкие услуги друг другу. Но Темирову иногда представляется, что Иголочкин ждет не дождется, как бы его подороже продать. Уже несколько раз Жаке был на грани решения вопроса о судьбе Левы. Стоило ему скрестить два пальца, и выстрел в Левин затылок положил бы конец сомнениям. Но, будучи азартным игроком, Темиров медлил, тем более что Иголочкин становится все незаменимее. В конце концов человек — не камень, с дороги убрать никогда не поздно, — успокаивает себя Жаке.

Аслан, почувствовав неловкость из-за хамства гостя, берет на себя исправление его поведения:

— Дорогой аксакал, позволь мне сказать несколько слов. Все твои родственники, друзья и даже враги знают — центр земли находится там, где накрыт твой дастархан. Ты…

Темиров жестом прерывает Аслана. Обращается к Иголочкину:

— Хорошо, давай выпьем.

Выпивают. Снова долго закусывают. Темиров делает еще один знак пальцем. Девушки ставят перед каждым тазик с водой для ополаскивания рук.

— Я рад, Лева, что ты отведал кушанья за моим дастарханом. Скажи нам о деле. Пора начинать предвыборную кампанию Глотова. Ты выяснил, в какие деньги мне это обойдется?

Иголочкин кивает головой.

— Знаешь кому и сколько платить на телевидении? В газетах? На радио? Всякие типографские расходы? Все подсчитал? — продолжает Жаке.

Иголочкин опять в ответ кивает головой.

Лева откидывается на подушки, громко икает и успокаивает хозяина:

— Ну, и считаю, за такие бабки нет смысла его толкать.

Темиров выражает удивление. Его раскосые глаза становятся почти нормальными, узкие черные усики загибаются вверх, точно он готов рассмеяться, но не уверен в услышанной шутке. Иголочкин солидно откашливается, закуривает. Начинает объяснять, дирижируя рукой с дымящейся сигаретой.

— На кой ляд вбабахивать в него уйму денег? Тоже мне, через жопу соловей. Он все равно не оценит. Скорее, наоборот. Ты, Жаке, собственными руками собираешься вскормить змею у себя за пазухой. Думаешь, Глотов забудет, что ты его пинком выбил из фонда? Как бы не так… Обживется в парламенте, наладит старые партийные связи и тебя же начнет травить…

Темиров нетерпеливо перебивает:

— А, Лева, куда он денется? Заставим прикусить язык.

— Вот и я про то же, — соглашается Иголочкин. — Только с депутатом труднее. Я так понимаю, убирать его все равно придется. Лучше это сделать сейчас. Намного дешевле. Кто он без фонда? Кому нужен? Маленький несчастный случай, и назавтра все забудут о Глотове. А упустим момент, станет депутатом, тогда расследования и шума в газетах не избежать.

Темиров задумывается. Аслан по-шакальи припадает к столу, желая сделаться совершенно невидимым. Юка и Кука замерли. Не слышно даже их дыхания. Иголочкин с удовольствием курит, разглядывая вспыхивающие искорки на конце сигареты.

— А… Лева, я — человек немолодой, в мои годы тяжело терять друзей. Он бы мог нам пригодиться в парламенте. Там, думаю, и без него достаточно наберется сговорчивого народа. Как финансист, ты прав. Зачем выбрасывать деньги на ветер, когда дешевле будет купить уже готового депутата. Но ведь если Аллаху угодно и с Борисом Ананьевичем что-нибудь случится, подозрения падут на Аслана.

Если бы не большой живот, Аслан при этих словах непременно бы спрятался под низкий столик, за которым они ведут беседу.

— Ни в коем случае. Аслан сможет спокойно оплакивать предшественника. Сам подумай, зачем ему желать смерти бывшему президенту? Виновных будут искать среди конкурентов в парламент. Мы в этом поможем.

— Сколько на этом экономим? — спрашивает, как о решенном, Темиров.

— Все. Есть человек. За это дело возьмет недорого.

— Один?

— Один.

Темиров гладит себя по круглой лысеющей голове. Внимательно смотрит на Иголочкина. Потом переводит взгляд на стушевавшегося Аслана. Предложение Левы его застало врасплох. Вариант избавления от Глотова он давно прокручивал в уме. Но так сразу? Ход коварный, избавляющий от многих хлопот. Однако начать предвыборную кампанию все же придется. Здесь денег жалеть нельзя. Хорошо бы устроить скандал, зацепить других кандидатов, подкинуть в газеты сведения о секретах, которыми располагает Глотов. Например, существует якобы директива правительства стереть остатки Арала с лица земли и тем самым высвободить средства, направленные на его возрождение… А уж после можно и несчастный случай. Пусть считают, что это дело рук конкурентов или контрразведки.

Темиров по-кошачьи зажмуривается. Пожалуй, Иголочкин принес хорошую идею. Зачем сажать свой виноград, когда можно купить у соседа.

— Молодец! — обращается он к Иголочкину, слегка приоткрывая створки раскосых глаз. — Буду думать… А ты выпей еще и иди. Будешь нужен, Аслан найдет.

Лев из рук девушки принимает пиалушку с коньяком, выпивает и без рукопожатий уходит в сопровождении возникшего юноши.

Темиров обращается к Аслану:

— Учись, мальчик. Этот Лева умеет делать дело. Одно предложение, и какая экономия!

— Когда-нибудь он и нас… — непослушным языком лепечет Аслан.

— Не сомневаюсь. Одно успокаивает — не успеет. — Жаке поворачивается к девушкам. — Почему до сих пор бешбармак не на столе?

Девушки переглядываются из-под своих вуалей и в один голос отвечают:

— Бешбармак приказано подавать к приходу госпожи.

Темиров вспоминает и согласно кивает головой.

— Скажи, Аслан, эта Вера — приличная женщина? Мне в ней задница нравится. Почему мне здесь степным волком жить? С этими курицами, — он кивает в сторону девушек. — Она — женщина солидная. Доктор наук. Кстати, не забудь выяснить, сколько это стоит в их университете. Все-таки придется бывать среди людей. Чего молчишь, боишься, Глотов не отдаст?

— Так ведь Глотова уже нет? — удивляется Аслан.

— И то правда. Молодец. Аслан, а не лучше ли ей быть вдовой?

Аслан важно надувается. Лицо становится совсем круглым, губы складываются жирной розочкой. Он обожает, когда спрашивают его совета. Особенно аксакалы.

— Вдовой плохо, — не соглашается он. — Замужнюю женщину всегда можно без хлопот отправить к мужу.

— Молодец, мужчиной становишься. Иди. На сегодня не понадобишься.

Аслан встает, кланяется и исчезает. Жаке ложится спиной на ковер, широко раскинув руки. Девушки заботливо подкладывают под его голову подушки.

— Юка, — обращается к одной из них. — Скажи, когда с мужчиной лучше иметь дело — до бешбармака или после?

— После, аксакал, — отвечает та, что ближе к нему.

— Я тоже так думаю. Подавай баранину.

Девушки встрепенулись и хотели уже мчаться выполнять приказание, но возникает все тот же юноша. Жестом дает понять, что в гости пожаловала дама. Жаке вертит рукой, мол, пусть подождет. Юноша исчезает. Из большого сундука, стоящего у стены, завешенной до потолка коврами, девушки достают чистую белую рубашку. Помогают Темирову переодеться. На ноги надевают золоченые сандалии. Расчесывают на косой пробор редкие черные волосы, стараясь прикрыть ими блестящую смуглой кожей лысину.

Темиров мурлычет бесконечную степную мелодию. Закончив с его прической, девушки снимают две домбры, висящие на ковре, располагаются за спиной своего хозяина и тонкими лирическими голосами начинают песню красавицы Карагез. Дверь распахивается, и на пороге комнаты появляется обескураженная Вера. За ней стоит безмолвный юноша. Голова Веры покрыта роскошной белой шелковой шалью, ниспадающей на плечи, обвивающейся вокруг локтей и мягкими складками спускающейся почти до пола. На ногах — сафьяновые туфли на низком каблучке, украшенные разноцветными камнями, жемчугом, расшитые позументом. Вере неловко в такой дорогой и неизвестно кем и для чего надетой на нее обуви.

Она шла на встречу с Темировым, не отдавая себе отчета, зачем это нужно. Случившееся в Иванове послужило ей хорошей эмоциональной встряской. О которой она мечтала. Большего ей и не нужно. Изменять не изменила, а чувство позора испытала. Жуткая сцена неудачного соблазнения Глотова навсегда легла камнем на ее совесть. При воспоминании наверняка краска будет заливать ее щеки. После ночного визита азиатов Борис перестал не только с ней разговаривать, но даже смотреть в ее сторону. Так отчужденно они сели в поезд, где, слава Богу, оказались в разных купе. Домой Вера неслась с ощущением страшной опасности, нависшей над ее жизнью. Она плохо соображала в тот момент, когда Темиров диктовал свои требования Глотову. В пьяной голове отвергнутой женщины путались мысли, чем бы еще шокировать мужчин. Вспоминать об этом противно. А думать о последствиях страшно. Неужели Глотов и его фонд в опасности? В любом случае Вера решила никогда не встречаться с Глотовым. Черт с ней, с докторской. Какая наука, когда вокруг мафия. Ей ужасно хотелось одного — броситься на шею Максу и плакать, плакать, плакать. Пусть он ее утешает. Пусть снова начнутся их редкие медовые дни. Вера готова для тихого-тихого, простого семейного счастья. Когда вокруг все рушится, нужно покрепче прижаться друг к другу и ощутить надежность любящего человека. Как могла она, в ее годы, с ее общественным положением, пойти на такое? Достойно поведения молодых безграмотных лимитчиц…

Вера долго звонила в дверь. Крайне удивилась, когда ей никто не открыл. Дом оказался пустым. В их спальне валялись чужие мужские вещи. Подушки были перепачканы губной помадой и синей тушью для ресниц. Пахло плохими духами и развратом. От неожиданности Вера не могла сообразить, чем заняться. Слонялась по квартире, хотела вымыть грязную посуду, но бросила ее назад в раковину и заплакала. Очевидно, Макс не ожидал ее такого скорого возвращения. Решил отдохнуть от семейной жизни. С женщинами и дружками. Вера вынуждена признаться себе в самом неприятном для женщины открытии — ее муж изменник… Она столько лет отдала их совместной жизни, хранила ему верность. Вела себя с достоинством. И за все ее терпение, заботу, лишения он отплатил грязью. Поначалу она хотела взяться за телефон и попробовать немедленно разыскать мужа, но передумала. Лучше уйти самой, все равно куда. Лишь бы подальше от места, где повсюду видны следы предательства. Тут-то и затрезвонил телефон. Вера схватила трубку, ожидая услышать женский голос, и сперва не сообразила, что ищут именно ее. Уважительный мужской голос с мягким акцентом передал ей привет от Жаке Темирова. Приглашает на деловую встречу. Вере не до свиданий. Она резко отказывается. Мужчина называет свое имя — это Аслан. Он повторяет предложение, давая понять, что от этой встречи во многом зависит ее судьба. Вера говорит себе — а почему бы и нет? Кто о ней теперь позаботится? Нужно привыкать к самостоятельности. Она согласилась и записала адрес. Поэтому сейчас стоит в дверях перед лежащим на подушках в окружении полуголых девиц пьяным, судя по бутылкам, казахом. Переминается с ноги на ногу в чужих туфлях и не представляет себе, что делать в такой ситуации. В спину рукой подталкивает молчаливый юноша, давая понять, что необходимо войти.

Жаке Темиров слегка приподнимается:

— Айналайн! Прости меня, я уж отчаялся тебя дожидаться. — Он легко вскакивает на ноги и устремляется к Вере. — Никогда еще ни одна женщина не переступала порог моего скромного приюта кочевника.

Вере следует объяснить свое поведение в номере Глотова тогда, в Иванове. Должно быть, этот бай думает о ней не то. Но ей не удается подобрать слова. Неожиданная обстановка ставит ее в тупик. К тому же она внутренне опустошена после удара, нанесенного ей Максом. Поэтому в данную минуту противиться гостеприимству хозяина значит создавать новые проблемы.

Темиров берет ее за руку, подводит к столику. Одна из девиц откладывает домбру и быстро убирает остатки еды. По-новому сервирует серебряной с позолотой посудой. Ставит высокие кубки и хрустальные рюмки. Тут же появляется зелень, лепешки, морс и в большой фарфоровой супнице пышущий запахом и паром бешбармак.

— На твоих глазах, айналайн, выбросили объедки моей старой жизни. В эту минуту, за этим дастарханом мы отметим начало моей новой жизни! — с пафосом провозглашает Темиров.

Вера озирается в поисках стула. Темиров жестом приказывает Юке поухаживать за гостьей. Та моментально подставляет Вере маленькую скамеечку. Вера с трудом усаживается. В комнату входит юноша и на блюде торжественно подает вареную голову барана.

— Нет! Ой, нет! Не могу смотреть! Уберите! — истерично кричит Вера. Не потому, что ей жалко барашка, просто когда нервы на пределе, любая неожиданная деталь способна вывести из равновесия.

Все с недоумением смотрят на перекосившееся лицо гостьи. Ее очки едва удерживаются на вздернутом кончике носа. Широкие ноздри шумно втягивают воздух. Страдальческая улыбка оголяет крупные зубы, закусившие нижнюю губу.

Темиров тихо приказывает:

— Унеси.

Юноша с непониманием смотрит на него, не веря своим ушам. Не может сообразить, как начинать бешбармак без распределения головы.

Темирову приходится подкрепить приказ грубым жестом. После чего юноша исчезает. Жаке, не отрываясь, смотрит на Веру. Какой темперамент, оказывается, способен вырываться из глубин души, казалось бы, спокойной, солидной женщины. Он еще в Иванове уловил невидимые ниточки страстей, которыми ее опутал сам шайтан. Она сама вряд ли представляет, на какое буйство плоти способен толкнуть ее потерявший управление темперамент. В предчувствии огненных струй, Темиров по-кошачьи зажмуривает глаза. Уголки его тонких черных усов закругляются вверх.

Вера приходит в себя. Ей неловко за столь неадекватную реакцию. Но она действительно терпеть не может вареную баранину, а уж тем более любоваться страшной голой головой несчастного барашка.

— Извините, я не могу это есть, — умоляюще произносит она. — Мне жалко это животное. Варварство есть его. Он был таким симпатичным… — единственный выход для Веры — изображать вегетарианку.

— А, — презрительно машет рукой Жаке. — Вечно в Москве какая-нибудь мода. То хлеб не едят, то в яйцах какой-то холестерин находят. А теперь, значит, баранов жалеют. Все мои предки и предки всех казахов питались мясом. Поэтому мы, казахи, остаемся мужчинами до ста лет.

Вера не способна притронуться к еде совсем по другим причинам, но разве объяснишь этому гордому мужчине, почему у нее пропал аппетит. Для него изменять жене — основное занятие.

— Хорошо, — соглашается хозяин. — Не будем есть бешбармак. Будем есть дыню, арбуз, персики и запивать шампанским. Как в Париже.

Девушка, та, что прислуживает за столом, бросается исполнять приказ. Кука продолжает играть тихую грустную мелодию.

— А… — сердится Темиров, — хватит степную грусть на нас нагонять. Сыграй что-нибудь неаполитанское.

К изумлению Веры, девушка на двух струнах начинает играть знаменитую неаполитанскую песню. Темиров подсаживается на корточки к ногам своей дорогой гостьи. Тут же в кубки наливается шампанское. Он предлагает Вере выпить. Она соглашается. Пьет долго, пока не осушает весь кубок. По жесту Темирова Юка вновь наполняет кубки шампанским и, незаметно для Веры, плескает в него немного коньяку.

— Хочу сказать тост! — объявляет Жаке, совсем приблизив свое лицо к Вериному. — Айналайн! Ты для меня больше, чем весь фонд господина Глотова. Один твой взгляд уже стоит «мерседеса». Мне в Москве нужна такая женщина. Я бы мог, не торопясь, постепенно приручать тебя. Ждать, когда ты ко мне привыкнешь. Но зачем? Терять время, которое дорого нам обоим? Хороший конь сразу чувствует руку хозяина. Вместе они превращаются в одно неукротимое существо. Мои планы обширны и грандиозны. Отныне ты рядом. Другого пути у тебя нет. Выпьем за твое счастье. Аллах всегда на моей стороне.

Вера пожимает плечами. Дурак какой-то. Он, наверное, не знает, что она не работает в фонде и не собирается этого делать. Но чокается с раскрасневшимся хозяином и выпивает без всяких раздумий.

Темиров встает. «Покушай без меня. Пойду сделаю несколько звонков. Юка, хорошо ухаживай за гостьей». Идет к двери и бесшумно исчезает.

Вера вздыхает с облегчением. Дай Бог, больше не вернется. Юка суетится возле нее.

— Поешь дыню. Эта — медовая, а та — ананас. Я тебе еще налью. Выпьем вместе?

Не дожидаясь согласия, наливает в кубки шампанское.

— Выпей, выпей. Ты нам нравишься. Настоящая дама. Мы тебя полюбим.

Вера машинально выпивает. К ним присоединяется вторая девушка.

— Ой, можно и мне выпить с тобой за дружбу?

«Интересно, о какой дружбе может идти речь?» — думает Вера. Но эти девчонки — единственные живые существа, которые могут ее спасти.

— Девочки, проводите меня. Я не знаю, как отсюда выйти.

— Ты и не выйдешь, — спокойно сообщают они в один голос.

— То есть, как это? — удивляется Вера.

— С сегодняшнего дня ты — жена нашего хозяина. Он сам будет решать, когда и куда тебе ходить.

Какое-то время Вера молчит. Слишком уж нелепо звучит это утверждение. Неужели Жаке Темиров, бывший министр, способен на подобный поступок? Даже не спросил ее согласия… Вера тихо, стараясь держать себя в руках, спрашивает:

— Он собирается насиловать меня?

— Почему насиловать? Ты же сама пришла? — опять в один голос удивляются девушки.

Юка наливает ей шампанское и втихаря подливает коньяк. Вера пьет маленькими глоточками. Ее охватывает волнение. Необходимо побыстрее все узнать.

— А что будет делать Жаке, если я начну сопротивляться?

— Ой, не вздумай. Накажет плетками. Запрет в темной комнате. Заставит не спать.

Вера усмехается:

— Уж лучше пусть убьет.

Девушки переглядываются. Одна из них шепчет на ухо Вере:

— Сразу не убьет, но живой отсюда не отпустит.

Нельзя сказать, что это сообщение вызывает у Веры панический страх. Но волю парализует. Она вдруг вспоминает собственную идею — уж если изменить, то лучше по принуждению. И с кем? С казахом? Судя по всему, бандитом, хоть и бывшим министром. Накаркала себе! Рядом с этим азиатом Глотов кажется невинным младенцем. Значит, Темиров решил, что с ней можно как с подстилкой, от одних ног оттащил и подложил под свои? Сволочь.

Но Верина злость наталкивается на мысли о Максе. Он-то без всяких угрызений совести привел в их семейный дом каких-то блядей. Да еще друзей позвал. Одному, видать, скучно. А чем она хуже? Глотать его оскорбления? Нет. Судьбе угодно, чтобы она довела задуманное до конца. Ведь звала же она в постель Глотова. Но Темиров… представить невозможно. Вера пробует дыню. Такой сладкой давно не ела. Вокруг — зима, а у них тут — рай земной. Где ж еще грешить? От этих шальных мыслей ее отвлекают руки девушек. Они зачем-то начинают ее раздевать. Вера подчиняется, но хочет заглянуть им в глаза. В ее голове что-то соскользнуло, и все поплыло по кругу. Это уже от выпитого. Вере приходится закрывать один глаз, чтобы все вернулось на место.

— Аккуратненько, аккуратненько, — звучит ручейком голос девушки. — Мы тебя разденем и освежим розовой водой.

Вере смешно. Взрослая, немолодая баба в руках девчонок, почти подростков. К чему они ее готовят? Неужели к смерти? Спрашивать не хочется, тем более что они укладывают ее на спину и под голову подкладывают подушки. Вера закрывает глаза. Чувствует только легкие прикосновения тонких холодных пальчиков. С нее стягивают юбку, колготки. Никакой грубости, наоборот, кажется, ее ласкают. Никогда она не испытывала женских ласк. По уже абсолютно голому телу скользит влажная губка, распространяя аромат чайных роз. А за ней щеками, губами и ладошками девочки высушивают кожу. Ощущение невероятной нежности. Будто по ней катают невесомые персики. Уверенные маленькие руки мягко разводят ее ноги и занимаются подмыванием. Это пережить невозможно. Стыдно и прекрасно одновременно. Вера вздрагивает, приподнимает голову, с трудом приоткрывает глаза. В нескольких метрах от нее, в длинной белой рубашке, стоит Жаке, его кривые волосатые ноги чуть согнуты в коленях. Должно быть, он готовится к прыжку. От него исходит хищная жажда насилия. Вера охает, закрывает глаза и откидывается на подушки. Девичьи руки умело продолжают делать свое дело. Остается подчиниться их власти. Никогда ранее не испытываемые запретные ласки начинают волновать. Уже не хочется вспоминать о Максе, не хочется видеть кривые черные ноги Темирова, хочется расслабиться и превратиться в ощущение.

— Переверните ее на живот, — приказывает Темиров.

Девушки послушно, нежно и легко переворачивают грузную Веру. Она не сопротивляется.

— Пошире, пошире ноги, — требует он.

Вера сама уже готова подчиняться. «Подложите ей под живот пару подушек», — слышит она и поднимается на коленях, чтобы облегчить девушкам работу. Как только подушки заставили ее принять изогнутую позу, две горячие жесткие руки впились в ее дородные ягодицы, и она почувствовала, как медленно и вяло входит в нее Жаке. Ей становится даже обидно. Ради чего все затевалось? Но неожиданно снизу, параллельно со стараниями Жаке, начинается быстрое короткое движение языка одной из девчонок, моментально поднимающее в ней целую стихию чувств. Больше она не думает о Темирове. Возникает странная немыслимая гармония. Вера боится стонать, чтобы не нарушить ее власть над собой. Кто и что с ней делают, неважно. К голове это никакого отношения не имеет. Тело наполняется и живет своей единственно счастливой жизнью, когда мгновение растягивается в вечность. Тихий девичий стон рядом подхлестывает ее эмоции…

Когда Вера приходит в себя, садится на пол и открывает глаза, она видит обеих девушек. Они — голые и совершенно одинаковые. Но на лобке у одной выстрижена буква «Ю», а у другой — «К». Темирова в комнате уже нет.

— Теперь я знаю, как вас различить, — произносит Вера, довольная своим открытием. И снова откидывается на подушки. Совсем пьяная. А может, не пьяная, а впервые счастливая.