Интриги в семьдесят волнуют сердце сильнее, чем любовь в двадцать. Поэтому, несмотря на бессонницу, боль в ногах, рези в желудке, прыгающее давление, ломоту в суставах, дамы, поддерживающие отношения с Таисьей Федоровной, всегда наготове. Их телефоны каждый день раскаляются добела от малейшей новой сплетни или неизвестно откуда возникшего слуха. Часами обсуждают между собой события, ничтожные для живущих, но значительные для доживающих.

Гликерия Сергеевна битый час пыталась дозвониться до Таисьи, но все ее усилия были тщетны. Пришлось самой ехать на Сивцев Вражек. Новость, которую сообщили старой актрисе, распирала ее, не давая возможности даже позавтракать. Но, придя к подруге, Гликерия Сергеевна не бросилась с порога выпаливать свое известие. Она знает, как вести себя в подобных случаях. Просто взять и рассказать, значит, по-любительски лишить себя всяческого наслаждения. Ведь в передаче любого слуха существует три основных этапа. Каждый из которых переживать следует с максимальной приятностью для себя. Этап первый — самый мучительный, а потому наиболее сладостный, это когда ты знаешь то, чего не знает твой визави. Можно говорить о любых пустяках, пить чай, смаковать конфетку и ждать, когда лучше всего небрежно, легко и непринужденно перейти ко второму этапу. Требующему, кроме всего прочего, умения подать свою новость. Гликерия Сергеевна, имея большой опыт закулисных интриг, очень любит именно этот, второй этап. В ней вновь просыпается актриса. Она купается в собственных интонациях. Неизвестно, сколько бы времени длился ее рассказ, если бы не существовало третьего этапа. Реакции собеседника на услышанное. Его можно сравнить с послевкусием, которым дорожит каждый знаток тонких вин и изысканных деликатесов.

Со своей стороны, Таисья Федоровна тоже не любит торопливости в столь серьезном деле. Сама она никогда не задает вопроса типа: «Что новенького?» Предпочитает терпеливо ждать, ибо всему свой черед. Поэтому радушно угощает Гликерию Сергеевну на кухне чаем с коврижкой. Готовит завтрак двум мопсам, снующим под ногами и глядящим на нее умоляющими глазами, словно не ели со дня рождения. Разговор крутится вокруг затянувшейся зимы и подсчетов количества переломов, полученных их знакомыми из-за отвратительной уборки улиц. Дотерпев до последней фразы, Гликерия Сергеевна отодвигает пустую чашку и блюдце с крошками от коврижки. Ее кукольное лицо с глянцевой кожей окрашивается легким румянцем, и она решается:

— Вчера мне позвонила консьержка из дома на Тверской, порядочная женщина — Марта Степановна, и сообщила невероятную вещь. Если бы мы не были знакомы много лет, я бы ей никогда не поверила. Но эта женщина врать не будет. Особенно мне. А позвонила, потому что уважает. Она ведь понимает, кто настоящий хозяин нашей квартиры. Пусть я выписалась оттуда, но ответственность за все, что там творится, лежит на мне. Таисья… ты не поверишь, ночью к Элеоноре приехал знаешь кто? Никогда не догадаешься! И я бы не догадалась. Но Марта Степановна — женщина порядочная. Врать не будет. Ночью она открыла дверь… тому самому Степану, которого давеча приводила к тебе Катя.

После этих слов наступает театральная пауза. Обеим необходимо переварить происшедшее. Гликерия Сергеевна ждет, когда Таисья спросит, что же было дальше. Но та смотрит в окно и осуждающе качает головой. Приходится продолжить:

— Но что больше всего поразило Марту Степановну, так это то, что в его руках было ведро, полное роз. Я — актриса, мне приносили цветы корзинами. Но чтобы ведрами?.. После этого он остался ночевать у Элеоноры. Уж не знаю, чем они там занимались, только ушел он от нее во второй половине следующего дня. Так-то! Знал Василий, на кого квартиру оставлять. Вместо музея дом свиданий устраивается. Соседи будут в ужасе. Я попросила Марту Степановну никому не говорить, она — женщина порядочная, да, боюсь, проболтается. Стыда после не оберешься. Позор — на весь подъезд!

Гликерия Сергеевна так глубоко и трагично вздыхает, что Таисья Федоровна спешит ее успокоить.

— Какой уж особый позор. К тебе тоже мужики ходили. И ничего. Забыли.

Глаза Первеевой стекленеют. Ее очки в розовой оправе не могут скрыть ужаса в остановившихся зрачках. Таисья явно переборщила. Поэтому, когда Гликерия Сергеевна ледяным тоном сообщает, что все ее мужчины были впоследствии ее мужьями, она поспешно соглашается и возвращает разговор к интересующей теме.

— Откуда известно Марте Степановне, кто приходил ночью к Элеоноре? Почему именно Степан? Она же его не знает.

Гликерия Сергеевна, все еще чувствуя себя оскорбленной, парирует:

— Глаза она все-таки имеет. Мне его описала. Большой, полный, рыжий. Одет в дорогое кашемировое пальто. Кому ж еще быть, как не Катькиному миллионеру?

Таисья загадочно улыбается. Она же в тот день заметила неравнодушие Степана к Элеоноре. Однако, быстро между ними произошло. Молодец, девка! Умеет хватать чужое. Сказывается ресторанное прошлое. Старуха Пояркова принесла известие и ума не приложит, что с ним дальше делать. А Таисья уж постарается извлечь выгоду из такого неожиданного поворота сюжета. Как говаривал ее покойный муж-писатель, «поначалу следует чем хочешь закончить историю, а потом подбирай персонажи». Эту проблему и предстоит обмозговать. Положим, продолжится тайный роман Степана и Элеоноры. Выгоды от него — никакой, потому что Таисья не участвовала в его подготовке. Да и Элеонора, узнав об осведомленности бывшей свекрови, постарается изолировать Степана от обеих. А что, если рассказать Кате? И попробовать вернуть миллионера в ее объятия? Задача трудная, но разрешимая. В таком случае, можно рассчитывать на благодарность. Поехать, например, в Вену или в крайнем случае в ту же Германию, за счет Кати. Пожалуй, игра стоит свеч. Но прежде следует навесить амбарный замок на рот Гликерии Сергеевны.

— Глика, дорогая, ты права. Я сперва не сообразила. Конечно, эта история может замарать память Василия. Для всех будет лучше, если эти ночные визиты прекратятся. К тому же закрадывается подозрение, не в корыстных ли интересах он собирается обживаться в вашей квартире. Сам тут рассказывал, что хочет приобрести жилплощадь в Москве. Завлечет Элеонору, якобы чувствами, а там — и до прописки недалеко.

Пояркова от этих слов вся напрягается. Таисья умело давит на ее больную мозоль.

— Да уж, это ни на что не похоже. Я слышала, таким способом многих из собственных квартир на улицу выгоняют, — лепечет перепуганная Гликерия Сергеевна. Морщит свой небольшой гладкий лобик и, грозя пальцем, добавляет: — Пусть Катька немедленно увозит его, от греха подальше. Нам миллионеры ни к чему. Со своим добром, дай Бог, управиться.

— Я о том же переживаю. Придется серьезно поговорить с Катериной…

Гликерия Сергеевна в порыве благодарности тянет свои подагрические руки к ней:

— Поговори, голубушка! На тебя — вся надежда. Ты умеешь выкручивать такие неприятности ко всеобщей радости.

— Но ты никому больше не рассказывай. А то скандала не оберешься.

— Понимаю, понимаю, — трясет сиреневыми буклями Первеева. — Ты меня больше не задерживай, мой Петр Иванович должен с рынка вернуться. Святой человек, намолиться на него не могу. Все, все сам делает. А ведь возраст преклонный. Умрет, как мне жить? Не представляю. Ну, да дай Бог ему здоровья. Он без меня ни за что не решится обед готовить. Сперва выясняет, чего мне хочется. Во всем моего совета ждет. А ты, Таисья, не тяни, отваживай поактивнее.

— Постараюсь, милая, мы ж с тобой подруги, — Таисья Федоровна встает проводить Гликерию Сергеевну. Мопсы заливаются лаем. Уже на пороге Таисья не выдерживает и с чувством выговаривается:

— Что ни говори, а Элеонора — очень извращенная женщина, до неприличия. Мы такими никогда не были.

Мопсы не успевают успокоиться и вылизать свои миски, как раздается новый звонок в дверь. Гликерия вернуться не может. Она верит в приметы и знает, что это плохо. Тогда кто? Оказывается, Нинон. В отличие от Поярковой, ей некогда наслаждаться новостями. Поэтому выпаливает прямо в коридоре, не успевая скинуть играющую снежинками чернобурку.

— Насилу доехала. Везде заносы. Только что была у Элеоноры. Представляешь, застала ее не одну!

Таисья изображает снисходительную гримасу.

— Тоже мне новость. Я в курсе. Бедная Катя.

От этих слов лицо Нинон вытягивается.

— Причем тут Катя?

— Как причем? — спрашивает Таисья, соображая, что поторопилась. Нинон принесла другую информацию. Ай да Элеонора! Активно закончила траур.

— Так кого же ты встретила у нее? — старается спросить как можно наивнее.

Но Нинон не проведешь. Ей только след взять, а дальше она сама на жертву выйдет.

— С чего это ты беспокоишься насчет Кати? — спрашивает она, глядя в упор.

Но и Таисья — закаленный боец. Ее поймать на растерянности трудно.

— А то как же? Катя должна была ночевать у Элеоноры, а там по ночам, сама слышала, Ласкарат разгуливает. Представляю, какого страха натерпелась.

— Вечно, Таисья, слышишь звон, да не знаешь, где он, — успокаивается Нинон. Хочет пройти на кухню, но хозяйка увлекает ее в комнату, вспомнив, что не успела убрать чашку и тарелку после Гликерии. Ни к чему Нинон знать о визите.

Нинон закуривает, садится на крутящийся стул у рояля.

— Мужчину я там встретила. Представляешь? Незнакомого. К ней вчера вечером пришел морильщик тараканов. А она, страшась явления Ласкарата, попросила его остаться ночевать. Подумай, Таисья! Незнакомого мужика взяла в охранники. Совсем свихнулась. Пока она боится призраков, этот морильщик тюкнет раз по темечку, и иди, дорогая, гуляй под руку со своим Ласкаратом. Совсем плохая…

Таисья Федоровна ощущает прилив энергии. Такое с ней бывает, когда она с головой влезает в разборку чужих проблем.

— Да разве можно допускать незнакомого человека? Столько ценностей в доме! У святого рука и то поднимется. Спали вместе?

— Нет. Он в зале, на канапе.

— Видный мужчина?

Нинон глубоко затягивается, тонкой струйкой выпускает дым. С этой точки зрения смотреть на него ей даже на ум не пришло. Зрительно восстановить его внешность совершенно невозможно. Был какой-то мужчина, вроде седой, маленький… одним словом, морильщик тараканов. Поэтому отвечает на вопрос Таисьи без энтузиазма:

— Ну, какой видный? Обычный мужик. Во что-то одет, как-то выглядит. В носках по полу ходит. Вообще-то он испугался, увидев меня.

— А Элеонора как с ним?

— Никак. Максом зовет. Он ей там в ванной раковину прочищает.

— Ох, спасать девку надо. Спасать.

— И я о том же. Совсем плохая, — соглашается Нинон.

— Кофе хочешь?

— Нет. Спасибо. В бассейн опаздываю. Не могла к тебе не заскочить. Ты проведи с Элеонорой воспитательную работу.

— Не сомневайся, — важно кивает Таисья.

Нинон тушит сигарету, целует подругу и под азартный лай мопсов пропадает за дверью. Таисья Федоровна, не теряя ни минуты, садится за телефон. Начинает дозваниваться Кате. Интуиция подсказывает ей, что возникшие проблемы нужно решать вкупе. Важно разобраться — Элеонора дурит от испуга или преследует какие-то определенные цели. Телефонными звонками в таком тонком деле не обойтись. Лучше собрать всех вместе на ужин. И понаблюдать.

Гости не утруждают себя пунктуальностью. Первыми приходят те, кто мог бы вообще не приходить. Маленький юркий академик, ученик Ландау, совершенно не замечающий своей бесцветной жены, но зато женщинам до сорока непременно объясняющий на ушко, что он, хоть и физик-теоретик, но в жизни — сексуал-практик. Он важно расхаживает вокруг накрытого стола, — зачем-то оттягивает подтяжки под пиджаком, щелкает ими и прикидывает, сколько будет гостей. Вторая пара — писатели, друзья покойного Пояркова и неизменные спутники всех застолий. Она — графиня Леондовская, владея шестью языками, переводит тексты иностранных детских книжек, а он, коренной омич, Савелий Лейфель, на их основе пишет оригинальные повести. За последние годы оба сдали. Савелий обрюзг и потерял оптимизм, столь необходимый детским писателям. А графиня с головой ушла в восстановление генеалогического дерева своей семьи. В кресле, возле рояля, черным штырем восседает Гликерия Сергеевна. Рядом, в смокинге, явно с плеча Сталецкого, стоит седой, насупленный человек, ее муж — Петр Иванович. Наконец, к радости Таисьи Федоровны, появляется Катя под руку со Степаном. Второй рукой «новый русский» прижимает к себе полное ведро роз. Среди присутствующих это производит впечатление. Таисья переглядывается с Гликерией Сергеевной. Они обе соглашаются, что консьержка не ошиблась. Степан сразу становится объектом внимания. По его внешнему виду уже чувствуется, что он адаптировался в Москве. Подтверждение тому — новый красный однобортный пиджак, рабочая униформа местных миллионеров. Приглашенные на ужин несколько растеряны, не зная, по какому поводу праздник. Старые времена, когда Таисья Федоровна устраивала вечера каждую неделю, ушли в прошлое. Поэтому возникает молчаливое предположение, что все приглашены ради этой «сладкой парочки», как нынче принято говорить о тех, кому завидуют в Москве. Нинон, ненакрашенная и расслабленная после бассейна, вошла почти незаметно, если не считать возбуждения, охватившего при этом академика, ученика Ландау. Она не в первый раз благосклонно выслушивает его намеки и иногда позволяет погладить ногу, но на все дальнейшие претензии отвечает вопросом: «А если вы на мне умрете?» Возможно, благодаря ее отказу, российская наука собирается отпраздновать его семидесятилетие.

Элеонора приходит последней, но зато вызывает поток комплиментов детского писателя Савелия Лейфеля. Она действительно неотразима. После смерти Ласкарата, казалось, красота ее поблекла, поистерся присущий ей шарм. И вдруг мелкие черты ее лица приобрели значимость и выразительность. Всегдашняя застывшая высокомерная маска смягчена внутренним покоем. Сиреневые тени, утепляющие взгляд, удачно сочетаются с розовыми, едва оживающими в улыбке губами. Она в сером брючном костюме с малиновым пером, торчащим из нагрудного кармана. Таисья Федоровна усаживает Элеонору напротив Степана, а сама выбирает место между ними, готовая контролировать любой взгляд, посланный друг другу.

Ужин начинается. Хлопают открываемые бутылки шампанского. Над столом парят передаваемые из рук в руки блюда с закусками, звенит коллекционное стекло, летают обрывки восторженных фраз. В центре пиршества, на столе, в королевской позе величественно возлежит фаршированная щука. С этой минуты она становится объектом вожделения. Ей адресуются комплименты, ее ласкают взглядами, о ней вздыхают, и, возможно, именно ей завидует жена академика, ученика Ландау. Таисья Федоровна, подобно капитану океанского корабля, энергично распоряжается разношерстной командой. Предлагает отведать грибочки, рассказывает, где можно купить подешевле осетрину, убеждает попробовать креветки, запеченные в баклажанах. За столом царит приподнято-бесцеремонное возбуждение. Поедая салаты и деликатесы, каждый думает про себя: «Надо же, ни с того ни с сего и такой банкет!»

Степан ест сосредоточенно, не глазея по сторонам. Катя подкладывает ему то одно, то другое. Элеонора, как всегда, осторожно ковыряет вилкой кусочки курицы в соусе «сациви». Никаких намеков на вчерашнюю близость. Это несколько успокаивает Таисью Федоровну. «Значит, не любовь», — отмечает она про себя. Влюбленные, да еще после первой близости, не могут с таким аппетитом уплетать закуски. А раз не любовь, то и дело плевое. Остается выведать мотивы. За этим дело не станет. Таисья Федоровна переводит взгляд на Гликерию Сергеевну. Та от волнения не может есть. Ее благоверный ухаживает за ней безостановочно. На тарелке нет ни единого пустого места. Постепенно народ устает жевать. В руках появляются сигареты и пепельницы. Степан встает из-за стола, выходит в полукомнату рядом с роялем. Разглядывает книги. Катю, поспешившую за ним, задерживает академик, ученик Ландау, со своими традиционными намеками. Элеонора выходит вслед за Степаном. Глаза Таисьи Федоровны, точно два «полароида», готовы сделать моментальные снимки. Вот Элеонора поравнялась со Степаном, что-то говорит ему через плечо. Он не реагирует. Она хочет отойти. Он еле заметным движением руки задерживает ее. «Неужели любовь?» — в который раз проносится в голове Таисьи Федоровны. Элеонора оглядывается на гостей за столом. Степан пытается что-то объяснить. Она не хочет слушать. Ей неудобно стоять рядом. Тогда он почти насильно увлекает ее на диван. В это время Катя избавляется от ученика Ландау, успевшего под столом сжать ее коленку. Гликерия Сергеевна мгновенно оценивает обстановку и обращается к Кате:

— Катюша, милая, помогите мне.

Катя задерживается в нерешительности.

— Уже три года не знаю, что делать. У меня есть диадема работы Фаберже… куда мне лучше обратиться — в наш музей или на Сотби?

Приманка закинута мастерски. Катя загорается, как спичка. На какое-то время она теряет из виду Степана и устремляется к старухе. Нинон при этом известии — ноль эмоций. Видела она эту диадему. Подделка чистой воды. Таисья продолжает наблюдение. Ей мешает Савелий Лейфель, уныло рассуждающий о судьбе детской литературы. Он в нее верит, а графиня Леондовская нет. «Пока будут рождаться дети, вы с голоду не помрете», — резонно замечает Таисья Федоровна. В диалог вступает супружница. Наблюдать в таких условиях становится невозможно. А ведь есть за чем! Степан уже держит руку Элеоноры в своих огромных веснушчатых щупальцах. «Если у него и в штанах такой же размер, тяжело будет оттащить Элеонору», — отмечает про себя княгиня Пояркова. Но, слава Богу, там происходят какие-то разногласия. Таисья Федоровна, несмотря на фундаментальность фигуры, срывается с места, оставляет в недоумении писательскую среду и подкатывает к роялю.

— Степан, я почему-то уверена, что вы играете на фортепьяно, — громко заявляет она.

Степан смотрит на нее с досадой. Тихо бросает Элеоноре: «И все-таки…» Садится за рояль и играет залихватскую блатную мелодию. Присутствующие в восторге. Катя подбегает к нему. Элеонора, наоборот, состроив надменное выражение, отходит. Ей не пристало слушать подобную музыку.

— Еще! — кричит Катя. — Давай, сбацай как в «Рапиде». Помнишь?!

Степан переходит на что-то цыганское. Таисья Федоровна берет под локоть Катю, сильно сдавливает его и ведет за собой в спальню. Гости подтягиваются к роялю. Возле стола, напоминающего поле битвы, а горы еды — разрушенные бастионы, остается одна Элеонора. Она не в состоянии наблюдать, как насилуют рояль. В поисках занятия, разглядывает картины, украшающие стены. Останавливается возле портрета Таисьи. Молодая блондинка с пышной прической смотрит на нее большими голубыми глазами. На ней роскошная блузка с люрексом и разноцветными вставками. Художник не пожалел красок, чтобы передать богатство и благородство натуры. И вдруг Элеонора застывает с замершим криком в открытом рту. Сквозь черты молодой Таисьи явно проступает лицо Лaскарата. Он смотрит на нее недобрым мстительным взглядом, растягивая полные губы Таисьи в гадкой дьявольской улыбке. Элеонора делает шаг назад, садится на первый попавшийся стул. Приходится признаться себе — Василий следует неотступно за ней. Тогда почему же он не явился прошедшей ночью? Испугался морильщика тараканов? Смешно! Невозможно! Глупости. Она снова поднимает глаза на портрет и не видит ничего особенного. Нормальная живопись. Сталинский парадный реализм. Должно быть, ей показалось. Элеонора набирается смелости и подходит к портрету вплотную. Мгновенно преображающееся лицо Таисьи заставляет ее отпрянуть. Сквозь апельсиновые тона красок отчетливо угадывается смуглость скул Ласкарата. Элеонора переводит взгляд на единственную нарисованную руку Таисьи, полную, с длинными пальцами, украшенными перстнями. Видит, как на ней начинают проступать голубые прожилки, и эта безвольная рука принимает жесткую форму музыкально-развитой кисти Василия. Он намеренно издевается над Элеонорой. Дает ей понять, что способен влезть в чужой портрет, не говоря уже о чужом теле.

Завороженно, без эмоций и нервов она отворачивается от картины, механическим жестом наливает в чужой фужер виски. Пьет большими глотками, не соображая, что это не вода. Из второй полукомнаты звучит надрывная цыганская мелодия. Хриплые голоса, не попадая в такт, старательно выводят:

Элеонора бессильно опускается на стул.

Таисья Федоровна насильно вталкивает Катю в спальню. Там слабо мерцает ночник. Катя в потемках видит только излучающие энергию глаза Таисьи и слышит ее громкий командирский шепот.

— Думала тебя предупредить, да оказалось поздно. Пока хвасталась да выпендривалась, твой миллионер протоптал дорожку в спальню Элеоноры.

Катя от неожиданности охает в темноту.

— Верь, мне доподлинно известно. Позапрошлую ночь провел у нее. Ушел вчера во второй половине дня. Свидетели имеются. Люди видели. Но ты без истерик… я на твоей стороне.

Таисья Федоровна прижимает Катю к себе. Чувствует, как та вздрагивает всем телом. Дает возможность немного поплакать. Продолжает:

— Нечего слезы лить. Бороться следует. Не думаю, что Элеонора на него серьезные виды имеет.

Катя отталкивает Таисью Федоровну.

— Сука! Сука! Гадина. Мне все известно! Я у Артемия была. Он сразу указал на нее, — сквозь слезы Катя вспоминает — понтифик запретил рассказывать о визите. Но уже поздно.

Таисья Федоровна накидывается на нее, отчитывает:

— Не верь никому. Только мне, слышишь? В моих руках факты. Володин обманывает всех и тебя обманет.

Катя чуть не бросается на нее с кулаками:

— Он не обманывает!

— Хорошо, хорошо, — соглашается Таисья Федоровна. — Слушай меня. Вернуть Степана непросто. Его необходимо напугать. Вчера ночью у Элеоноры ночевал какой-то морильщик тараканов. Скорее всего, бандит. Раз он не тронул ее и ничего не украл, значит, поджидал Степана. Понимаешь?

— Нет, — признается Катя.

— Объясни ему, что за Элеонорой стоит рэкет, а самой ей наплевать на все его чувства. В любой момент его могут убить. Если не поверит, пусть поинтересуется, кто ночует в ее доме.

Катя продолжает всхлипывать, но мозг уже способен на кой-какую работу. Ей становится понятно, что выход есть. И все же с опаской спрашивает:

— Чего это ты взялась за моего любовника хлопотать?

— Ты ж мне, как родная. К тому же добрые дела, в отличие от многих, не забываешь.

— Говори, говори, — соглашается Катя, — что делать дальше?

Таисья усаживает ее на кровать. Прикрывает поплотнее дверь. Излагает свой план, по которому Степану нужно доказать существование против него заговора. Всякие глупости Элеоноры про привидения всего лишь уловка, с помощью которой она хочет привадить его. Нинон первая обнаружила бандита в квартире Элеоноры.

— И Нинон знает? — еще более расстраивается Катя. — Я ей жаловалась, а она твердила — ерунда, тебе показалось, Элеонора на такое не способна. Значит, и Нинон против меня?

Как ни старается Таисья Федоровна, Катя все больше впадает в истерику. Она уже не способна слушать. Падает в подушку мокрым лицом, бьет кулаками по матрацу. За дверью возникает какой-то шум, возня, беготня, крики: «Элеоноре плохо! Врача, нашатырь! Она без сознания!» Таисья Федоровна встает. Убирает руки от трясущейся и всхлипывающей Кати.

— Этого еще не хватало, — говорит она не то себе, не то ей.