Рубцов проснулся от жара. Открыл глаза и в темноте не мог сообразить, где находится. И только когда провел рукой по Нинкиной ноге, закинутой на него, понял, что дома. Жена забормотала во сне, и подполковник испуганно затих. Следовало определить, что с ним произошло. Во-первых, раз Нинка стонет, значит — жива. А вот бил ее или нет, Рубцов вспомнить не мог.

Наверное, бил, раз стонет. Во всяком случае, для этого пришел. А почему тогда она спит? Он закрыл глаза и ощутил истому во всем теле. Нинка рядом ворочалась и коротко вздыхала. Так было всегда после бурной любви. Она утверждала, что во сне переживает каждый момент их слияния, каждую отдельную боль и каждый беспощадный толчок. И пребывает в постоянном предчувствии томительного подступления того самого.

Она, Нинка, умудрялась заставлять его быть в постели на грани человеческих возможностей. Чего же ей еще не хватает? Неужели и другие мужики способны на такое? Да ни в жисть. Уж за это Рубцов ручается. Не было еще такой бабы, чтобы при прощании не шептала с придыханием о его силе и стойкости. А может, они всем так мозги полощут? Ерунда... Рубцов поэтому особо и не ревновал Нинку по-настоящему, до остервенения, зная: что бы с ней кто другой ни выделывал, все равно не дотянет до его мощи и умения. Это рождало в нем некоторую снисходительность к подгуливавшей жене.

А вообще-то, убить ее следует. Взять за теплое в испарине горло и без особого труда резко надавить всего двумя пальцами. Она вся затрепещет, широко раскроет рот, потянется к нему, взметнется, а он ласково и бережно положит обратно на подушку ее безжизненную голову. И исчезнет его позор. И больше ему никто не изменит. А вокруг начнут подвывать — хорошая была баба, за мужем пьяницей света белого не видела, отмаялась, страдалица. И решат, что задушил ее от бессилия. Жалеть начнут. Сначала ее, а после и его. Разве он переживет жалость по отношению к себе?

Рубцов искоса посмотрел на жену. В темноте различил лишь слегка белеющий профиль. Полуоткрытый рот вновь напомнил о мулате. С чего бы это сам Панов разбираться примчался? Пять суток навесил. За кого? Ах, Нинка, ну, стерва... в политику влезла, не иначе. До чего же легкомысленный народ эти женщины. Вот он лежит и прикидывает: убивать ее или простить, а она натрахалась и посапывает в свое удовольствие. Дурак ты набитый, Рубцов. Чего ее одну убивать? Если на то пошло, все их блядское племя в расход пустить следует.

Да... но жить-то тогда с кем? То-то и оно. Не педерасты же. А потом, какая-никакая, а родная. Положим, убьют его завтра, ну не совсем завтра, а в обозримом будущем, ведь одна она на могилке поплачет. Больше надеяться не на кого. И придет время, внукам расскажет, какой орел был дед. Нинка, не в пример другим офицерским женам, его ценит. А мулат? Ну что мулат? Сегодня ишь как отдалась, с подвываниями. Пожалуй, никакого мулата и не было. А что он ее целовал, так эти ангольцы только и умеют, что облизывать друг друга. Жена подтянула лежавшую на нем ногу к животу и освободила Рубцова. Пора уходить.

Хорошо, что заглянул домой. Вроде попрощался. Неожиданно для себя, перелезая через Нинку, подполковник наклонился над ней и поцеловал в полуоткрытые влажные губы.

Назад ехал медленно, с некоторой опаской. Боялся снова повстречать слепую рыжую собаку. Но она больше не появилась. Приближаясь к маяку, Рубцов подумал, что надо бы бросить машину в одном из близлежащих переулков, но усталость обручем сковала поясницу, и необходимость ковылять пешком показалась пыткой. Понимая, что делает глупость, Рубцов тем не менее ехал к тому месту, где от забора была оторвана колючая проволока. Там его уже ждали.

Высокий, худой и лысый анголец с длинным советским фонариком в руке и лейтенант — дежурный по части. Анголец с радостным воплем бросился к машине, точно увидел свою близкую родственницу, хранительницу очага. Рубцов, не обращая внимания на его нечленораздельные восторги, угрозы и проклятия, подошел к лейтенанту.

— Струхнул? Думал, в бега пустился?

— Всякое бывает, — лейтенант был зол на весь мир. Он привык ночью спать, тем более в наряде. Святое дело-сон.

Рубцов подошел к забору, но лейтенант удержал: «Через КПП проще».

К ним подскочил анголец и, размахивая руками, отчего луч фонарика метался по темным кустам, заговорил сразу на всех непонятных языках. Рубцов сообразил, что он требует ключи от машины.

— Отродясь никаких ключей не имел, — попытался втолковать подполковник. Но хозяин машины не унимался. Тогда Рубцов нехотя, однако с внутренней надеждой, предложил обмен. Анголец приносит бутылку джина и взамен получает ключи от своей развалюхи.

Через несколько минут джин колыхался в оттопыренном кармане его брюк, а анголец с удивлением открывал дверь и включал зажигание своего старенького «форда» странной тонкой пластинкой.

— Ну, давай, лейтенант, за знакомство, — предложил Рубцов.

Дежурный наотрез отказался и попросил подполковника вернуться в санчасть.

Рубцов растолкал пребывающего в глубоком сне майора. Найденов тер глаза и расчесывал укусы комаров. Он не мог или, вернее, не желал понять, зачем его разбудили. Для непьющего человека пить теплый джин в пять часов утра спросонья, да еще без закуски, — тяжелое испытание.

— Конечно, не мое собачье дело, — неожиданно начал Рубцов, убедившись, что майор окончательно оклемался от сна и с ужасом уставился на джин, — и все-таки разъясни, что там у тебя с бабой случилось?

— Откуда знаешь?

— Знаю. Мне ж с тобой в джунгли лезть.

— Нашел время, — Найденов не был расположен посвящать этого «сапога» в свои сердечные дела. Но в противном случае придется слушать его пьяный бред. Лучше уж о своем. Поэтому вяло начал неоднократно мысленно отполированный рассказ:

— В Уамбо замполит — идиот. Не знаю, где и когда я перебежал ему дорогу. Скорее всего, просто привык делать гадости по гнусности характера.

Представь, курсантов, которые и по-португальски еле лепечут, все из деревень, заставляет учить свои лекции по-русски наизусть.

— Молодец, — спокойно вставил Рубцов. Майор удивленно уставился на него.

— После такого замполита они и своих комиссаров ненавидеть будут.

И правильно. В любой армии болтуны и бездельники не нужны.

Найденов пропустил замечание мимо ушей.

— Я, как на грех, случайно познакомился с девушкой на местном телевидении. Португалкой. Европейски образованна. Родилась в Лиссабоне. Начал брать у нее уроки языка.

— В каком смысле?

— В прямом.

— Погоди. Прямо так и заявил в училище, что брал уроки языка? — Рубцов довольно улыбался и заговорщицки щурил один глаз.

— Конечно, — Найденов не понял реакцию подполковника.

— Какого языка?

— Португальского...

— А... Она учила тебя говорить по-португальски?

— Естественно.

— А ты?

— Учился.

— И замполит поверил?

— Нет.

— И правильно сделал. Не такой уж он, получается, идиот, — удовлетворенно заключил Рубцов.

Найденов обиделся. Вдруг перехватило дыхание, и пузырь воздуха застрял где-то в грудной клетке. Он несколько раз протестующе дернул головой, чем вызвал грубый смех подполковника. Найденов хотел заорать что-нибудь оскорбительное, однако губы беззвучно раскрылись и склеились в истерической гримасе.

— Да выпей ты, — Рубцов поднес ему стакан с джином.

Найденов сначала попытался оттолкнуть от себя его руку, но в последний момент передумал и с вызовом выпил. После чего с презрением взглянул на подполковника. Тот пил с закрытыми глазами, медленно и безучастно. Воздушный пузырь вырвался из груди майора громкой отрыжкой, и дыхание восстановилось.

Тяжесть от затылка накатила на веки, и непонятно почему потекли слезы. То ли от джина, то ли от обиды. Найденову надоело притворяться и оправдываться.

— Слушай, не поверишь. Сколько раз приходил к ней, и ничего между нами не было.

— Не дала?

— При чем тут это? Она другая.

— Других не бывает. Значит, испугалась.

— Чего?

— Что не сумеешь.

Найденов хотел возмутиться, но слова подполковника больно растеребили глубоко затаенные подозрения. А если правда? Если Ана подумала, что его нерешительность от неуверенности в себе? Ведь когда они ездили на озеро, это должно было произойти. Они стояли возле водопада. Брызги разноцветными иголками кололи лицо и руки. Майка, плавно обтягивающая ее грудь, намокла, и Ана сняла ее. Найденов впервые без всякого стеснения смог разглядеть ее небольшие круглые груди с торчащими вверх крупными коричневыми сосками.

Окруженные загорелой кожей, они казались двумя трогательными, только что родившимися зверятами. Найденов не мог оторвать глаз. Ана засмеялась и медленно стащила с себя джинсы вместе с трусиками. Движения ее были столь грациозны, легки и по-детски естественны, как будто она хотела показать майору одну из своих диковинных статуэток. Найденов без всякого сексуального прилива удивился золотистому треугольнику волос, слабо прикрывавшему розовую кожу.

Ана бросилась в воду рядом с водопадом. Найденов, видя, как кокетство перешло в безрассудство, испугался за нее. Он быстро разделся, лишь на секунду замешкался при мысли снимать плавки или нет. И не снял. Теперь-то он отчетливо понял глупость своей стыдливости. Ана ждала от него действий, решительности, а он, изнывая от желания, болтал про какую-то чушь, про опасность купания возле водопада...

Майор растерянно посмотрел на подполковника.

— Нет, бабе сперва нужно доказать, что у тебя с этим делом полный порядок. Прижать ее невзначай, чтобы наткнулась. Или лучше, как я. Берешь ее руку и кладешь раскрытой ладонью на бугор. Ну, это к слову. Продолжай, как там было дальше.

— Чего продолжать? Говорю же — ничего не было.

— Уж не стихами ли вы занимались? — не унимался Рубцов. Он был в благостном расположении духа и расслаблялся от сознания, что каждому бабы пакостят по-своему. Вот и бедняге майору «динамо» скрутила, а теперь ей-то наплевать, а человек на всю жизнь может остаться с пятном на биографии.

— Почти угадал, — задумчиво ответил Найденов, — мы разговаривали.

— Все время?

— Говорила в основном она, а я слушал. Ты не представляешь, как, оказывается, хорошо разговаривать с женщиной... то есть не просто говорить... беседовать.

— Ты чего? Со всеми беседуешь?

— Нет. С ней, Аной, первый раз в жизни. У меня вот жена есть, Тамара. Так мы, кажется, последнее время и не здоровались. Не потому, что в ссоре. Просто все время видим друг друга, какое уж тут здрасте? Вот спроси, о чем я с ней все эти годы говорил — не помню. И она не помнит. Дело не в забывчивости. Ведь помню же, о чем сам с собой разговариваю. А с ней — не помню. Ты, к примеру, знаешь, о чем мужчина с женщиной разговаривают?

Вопрос застал подполковника врасплох. Он взглянул на Найденова растерянным взглядом салаги.

— О чем, о чем, — медленно повторял он и пожимал плечами. — Наверное, про деньги. Или, ежели жена, то все больше про хозяйство. Опять же, чего купить. — Рубцов продолжал пожимать плечами и склонял голову клевому плечу, словно из-за спины ждал от кого-то подсказку. Потом вдруг воодушевился и убежденно ответил:

— Кого ни спроси, чаще всего ругаются промеж собой.

— А мы с Аной беседовали.

— О чем?

— Она историк, увлекается религией. Много знает об ангольских племенах. Представляешь, португалка, молодая, красивая, а живет в Уамбо, потому что собирает материал по распространению религии на юге Африки.

— Какая ж тут религия? Народ социализм строит. Ей в ЮАР надо.

— При чем здесь социализм. Она здорово рассказывает. Оказывается, Ангола — древняя страна.

— Мы древнее, — не согласился Рубцов. — А вообще должен предупредить, ученые бабы все двинутые. Была у меня одна такая учительница.

Химичка. Хлебом не корми, дай поговорить. И постоянно про Менделеева. Про то, как ему, бедненькому, таблица круглые ночи снилась. Я ее не перебивал, пока закусывал, а потом молча брал за передок и в койку. Про химию забывала мгновенно. Иногда, правда, чужим именем называла. Но, может, так Менделеева звали? А спросить неудобно. Все же я офицер. Грамотный.

— Э... не про то, — майора мучила абсурдность их диалога. Разве объяснить, с каким восторгом он слушал Ану? Как легко и мягко вылетали слова из ее по-детски подвижного рта. Как часто менялись интонации ее речи. От доверительных, сокровенных до насмешливых и дерзких. После этого он смог бы понять человека, завороженно слушающего в консерватории классическую музыку.

Наверное, она тоже рождает волнение в груди, как голос Аны. Ну разве можно во время такого концерта взять и сделать что-нибудь неприличное? Нельзя. Поэтому он слушал Ану и тихо терял голову. А потом она просила его уйти.

— Сдалась тебе ее ученость. Народная мудрость, сам знаешь: «Какая барыня ни будь, все равно ее... когда-нибудь».

— Не хотел. Рука не поднималась, — соврал Найденов.

— А при чем рука? Не тот в тебе настрой. Но причина известна.

Когда долго без бабы, потом поначалу теряться начинаешь. Голова мешает. Мысли всякие. Опять же опасения — получится, не получится. А как встал на поток, само откуда что берется.

Найденов окончательно разозлился:

— Что ты со своим траханьем понимаешь! У меня жена тоже не первая.

А если разобраться, то женщины-то и не было. Просто телки. Лучше, хуже — не важно. Грудями отличались и жопой. А встретил Ану и понял: женщина — это не баба. Ее изучать нужно.

— Глазами?

— И ушами.

— Тогда лучше в кино иди. Там и расскажут, и покажут. А за такого, как ты, еще и трахнут. Пойми, мы их придумываем. В кино для других, а нормальный мужик каждый раз для себя. Какой желаешь ее, такой и увидишь. В этом вся загадка. Сами себя дурачим. А потом с них же и спрашиваем. А они совсем ни при чем. Кто ж виноват, что ты ее такой придумал? Положим, приходил ты, разевал варежку и слушал ее речи. А другой приходил и трахал. Каждому свое. Встречая новую женщину, понимай, что рано или поздно расстанешься с ней. И бери от нее все, потому что потом станешь ей абсолютно безразличен. Тебя будет грызть обида, а она почистит перья и к новым песням. Это мы каждый раз умираем, а они каждый раз возрождаются. После такого расклада кто кого должен жалеть?

Найденов налил себе джина. Молча, не обращая внимания на подполковника, выпил и тусклым голосом сказал:

— Да, я ее придумал. И лучше уже ничего не придумаю.

— Правильно, — согласился Рубцов, — однажды такое следует пережить. Ерунда. Пойдем в джунгли, разомнемся. Потом все спишется и смоется вместе с грязью. Лично я спать. Никогда так много о бабах не говорил. Слаб в теории.

Подполковник понимающе, а может, скорее ободряюще похлопал Найденова по руке и завалился на койку.

Завтра Найденов увидит Ану. Зачем? Неужели этому сну есть продолжение? Неужели Найденов хуже, чем она о нем думает? Неужели она надеется на продолжение? Какое? У них не может быть продолжения. Почему? Потому что он советский офицер, защитник родины и... дерьмо.