Рубцов вошел в палатку вслед за Женькой.

— Спасибо. Теперь я сама, — сказала девушка и, легко скрестив ноги, уселась возле своей сумки.

Рубцов аккуратно расправил москитную сетку, прикрывающую вход, и молча приблизился к Женьке. В темноте его рука властно легла на острое плечо девушки. Женька не удивилась, не вздрогнула, а лишь строго произнесла:

— Выйди из палатки.

— Зачем?

— Хочу спать.

— А я хочу спать с тобой.

— Почувствовал себя Тарзаном?

— Я и так мужик что надо.

— Мне не надо, — Женька сняла с плеча его руку и принялась в темноте переодеваться.

Рубцов включил фонарик. Короткий лучик уперся в пупок. Не обращая внимания на нахально возникший свет, Женька продолжала переодеваться. Рубцов скользнул лучом вверх к ее груди. Вернее, к тому месту, где у женщин волнующе вздымаются груди. У Женьки не вздымалось ничего. В растерянности Рубцов пошарил лучом в надежде выхватить из темноты искомое. Не получилось. Но, странное дело, почти полное отсутствие округлостей на теле девушки действовало завораживающе.

Рубцов и не подозревал, что отсутствие грудей может подстегнуть намного сильнее, чем обладание ленивыми белыми, развалившимися в разные стороны большими грудями. Он с изумлением оценил:

— Ты как девочка!

— Ага. Киргизский мальчик. Так меня зовет генерал Панов.

Женька расчесывала волосы. Рубцов протянул руку к соску и получил удар маленькой жесткой ладошкой.

— Значит, генералу можно, а мне нельзя?

— Все вы для меня — рядовые сволочи, — совсем не зло ответила Женька и натянула на себя тонкую кофту.

Рубцов был сбит с панталыку: что это, игра или отказ? Или презрение к его подполковничьим погонам? Все равно... Сегодня от этого тела он так просто не отстанет.

Женька залезла на высокую походную кровать. Рубцов, оставаясь на коленях, положил голову ей на живот и ощутил пробежавшую по нему судорогу.

«Э... — сказал он себе. — Врешь. Отдашься...» И принялся целовать кофту.

Женька не сопротивлялась, но и не поощряла его действия. Между тем рука Рубцова настойчиво скользила по ее телу. Широкая ладонь попыталась проникнуть под застежку джинсов и кончики пальцев нащупали шелковистые волоски.

Женька все тем же спокойным безразличным голосом произнесла: «Пошел вон».

Обеими руками она с силой оттолкнула подполковника.

Может быть, в другой ситуации Рубцов, еще немного поприставав, убрался бы. Но где-то рядом скрывались от него две едва различимые припухлости.

Нежные, невинные, с маленькими, всего в горошину, сосками. Эти припухлости Рубцов мог бы прикрыть одной ладонью. Их нельзя было сжимать, рвать на части, кусать и заглатывать. К ним можно было лишь прикоснуться губами и уколоться о нахохлившиеся горошины сосков. Опьяненный этим предчувствием, Рубцов помотал от нетерпения головой и быстро разделся. Оставшись совершенно голым, подполковник молча навалился на Женьку. Накрыл ее своим могучим широким телом. Испугавшись, что задавит ее, решил перевернуть девушку на себя. Не тут-то было. Женька вцепилась маленькими пальчиками ему в мошонку и медленно сжала кулачки. Рубцов заорал благим матом. А Женька почти сладострастно прошептала: «Или гони из палатки, или, подполковник, я раздавлю тебе яйца».

Угроза была нешуточная. Выносить эту боль было невозможно. Как, впрочем, и совершить любое движение.

— Отпусти, дура... Я же хотел как лучше. Чтобы тебе сделать хорошо. Думал, после Панова, хочется чего-нибудь крепкого, настоящего.

— Когда захочу, сама найду, — в ответ прошептала Женька, не разжимая кулачки. — Уходи.

— Мне что ж, теперь с ним, как с поднятым знаменем по джунглям разгуливать? — возмутился Рубцов.

— А ты возьми и опусти, — более миролюбиво посоветовала Женька.

Рубцов печально вздохнул:

— Я ему не командир...

Женька, не разжимая окончательно кулаки, уперлась головой в грудь подполковника и неожиданно резко заставила его встать на ноги. Сама оставаясь в кровати, она продолжала держаться за мошонку. Как мольба в темноте прозвучали слова подполковника:

«Женька, ну дай, чего тебе стоит...» В ответ она снова сжала свои горячие ладошки. Взвыв от боли, Рубцов одной рукой махнул, разрубив воздух и задев Женькино бедро, а другой схватил вещи и выскочил в сереющий просвет приоткрывшегося полога палатки. Уже из-за брезента он глухо предупредил: «Я с тобой, стерва, нянчиться не буду». И грузно зашагал прочь.