Содержание действия седьмого

Селестина убеждает Пармено жить в мире и дружбе с Семпронно. Пармено напоминает, что она обещала свести его с Ареусой, которую он любит. Они идут к Ареусе. Пармено остается там на ночь. Селестина идет домой и стучится. Элисия отпирает, браня ее за позднее возвращение.

Пармено, Селестина, Ареуса, Элисия.

С е л е с т и н а. Сынок мой Пармено, после нашей беседы у меня не было удобного случая поведать и доказать, как горячо я тебя люблю и как расхваливаю за глаза. Чем это вызвано — не стоит и повторять; я тебя всегда считала сыном, пусть приемным, ведь заменял ты мне родного; ты же мне за это платишь, ворча на меня и нашептывая Калисто, когда тебе не по вкусу мои слова. Думалось мне, когда ты послушался моих добрых советов, что ты уже не повернешь назад. Но, видно, еще сидят в тебе остатки про­шлого и сердишься ты больше из упрямства, а не от ума. Тебе же убыток от твоей болтовни. Послушай-ка меня те­перь, если не слушал прежде, и не забудь, что я старуха; а рассудительность свойственна старикам, как веселость — юношам. Верю, что в твоем проступке виновен только твои возраст, и надеюсь, даст бог, ты станешь впредь относиться ко мне лучше, и вместе с юными годами пройдут дурные мысли. Как говорится, нрав меняется с цветом волос, то есть с возрастом, сынок, когда каждый день приносит новое. Молодежь-то смотрит только на настоящее и лишь им по­глощена, а зрелый человек не пренебрегает ни настоящим, ни прошедшим, ни будущим. Кабы ты помнил, сынок Пармено, как я тебя любила, ты по приезде в этот город посе­лился бы у меня в доме. Но вам, молодым, мало дела до стариков. Вы ведете себя, как вам заблагорассудится. Ни­когда и не подумаете, что старики могут вам пригодиться. Никогда не подумаете о болезнях, о том, что цветущая юность не вечна. Но не забывай, дружек, что в случае нужды знакомая старушка, приятельница, любящая, как родная мать, — это хорошая поддержка; надежная гостини­ца, где ты отдохнешь, если здоров, тихая больница, где поле­чишься, если болей, добрый кошелек для бедного, верная копилка для богатого, уютный очаг зимой, прохладная тень летом, веселая харчевня, где всласть попьешь и поешь. Что ты скажешь на это, дурачок? Знаю, знаю, ты уже сты­дишься того, что сегодня наговорил. Большего я от тебя и не хочу. Бог требует от грешника только раскаяния да исправления. Погляди на Семпронио: с божьей помощью я сделала из него человека. Я бы хотела, чтобы вы с ним были как братья: поладите между собой — поладишь и с хозяином. Смотри, как все его любят, какой он растороп­ный, любезный, услужливый, остроумный! Как расположен к тебе! Обоим вам куда выгоднее протянуть друг другу руки, и тогда никто не будет в большей милости у хозяина, чем вы. И знай: если хочешь, чтоб тебя любили, надо са­мому любить, — ведь, не замочив штанов, форели не пой­маешь; а Семпронио вовсе не обязан тебя задаром любить: не любить самому и ожидать любви — глупость, а платить за дружбу ненавистью — безумие!

П а р м е н о. Матушка, сознаюсь, я дважды был неправ по отношению к тебе, но ты прости меня за прошлое и при­казывай на будущее. А с Семпронио мне, право, невоз­можно дружить: он малый взбалмошный, я же нетерпе­лив, — помири-ка таких друзей!

С е л е с т и н а. Но раньше ты не был таким.

П а р м е н о. Ей-богу, чем старше я становлюсь, тем бы­стрее покидает меня былое терпение. Я уж не прежний, и пример Семпронио вряд ли будет мне полезен.

С е л е с т и н а. Верный друг в неверной судьбе познается, в невзгодах проверяется. Тогда он становится ближе и еще охотнее посещает дом, лишенный благополучия. Что ска­зать тебе, сынок, о достоинствах хорошего друга? Нет ни­чего более ценного и более редкого: он поможет снести любое бремя. Семпронио во всем равен тебе. Подобие нра­вов и сходство сердец лучше всего поддерживает дружбу. Не забывай, сынок, все твое имущество хранится у меня; сумеешь его приумножить — тем лучше, а досталось оно тебе готовеньким. Да покоится с миром отец твой, не на­прасно он трудился. Но получишь ты все это, когда осте­пенишься и достигнешь зрелости.

П а р м е н о. Что значит «остепениться», тетушка?

С е л е с т и н а. Жить ради себя, сынок, то есть не мы­каться по чужим домам; а этого тебе не избежать, пока не научишься извлекать выгоду из службы. Ведь я из жалости, видя тебя оборванным, попросила сегодня, как ты заметил, плащ у Калисто. Не плащ мне понадобился, а захотелось раздобыть тебе платье, раз в дом придет портной. Стало быть, я для тебя старалась, а не для себя, как ты гово­рил, — я ведь слышала; а если ты станешь ждать награды от таких повес, как твой хозяин, — в узелочке унесешь все, что за десять лет выручишь. Пользуйся своей молодостью, хорошим днем, хорошей ночью, хорошей едой да выпивкой. Не упускай того, что подвернется, а что упало, то пропало! Не оплакивай добра, полученного твоим хозяином в на­следство: оно тебе на этом свете достанется, а большего на наш век и не надо! О сын мой Пармено! Я и впрямь могу назвать тебя сыном, так долго я тебя воспитывала. Прими мой совет, я от всей души хочу видеть тебя в почете. Вот счастье-то будет, если ты поладишь с Семпронио; вы ста­нете друзьями, братьями во всем и будете заходить в бед­ный мой домишко повеселиться, меня повидать и с девоч­ками позабавиться.

П а р м е н о. С девочками, матушка?

С е л е с т и н а. Да, говорю, с девочками! Что до старух, я и собой-то сыта по горло. У Семпронио там завелась уже одна, хоть он этого меньше заслужил, чем ты, и я его не так люблю. Эго я тебе говорю как истинный друг.

П а р м е н о. А что, если ты ошиблась во мне, сеньора?

С е л е с т и н а. А хоть бы и так, горевать не стану; я пожалела тебя в угоду господу богу, видя, как ты одинок на чужбине, и помня, кто мне поручил заботу о тебе. Вот станешь мужчиной, будешь лучше и вернее разбираться в людях и скажешь: старая Селестина давала мне хорошие советы.

П а р м е н о. Я и теперь так думаю, хоть я и мальчишка. А сегодняшние мои разговоры вызваны не твоими поступ­ками, а тем, что я давал хозяину дельные советы, а он худо меня отблагодарил. Но отныне возьмемся за него. Ты по­ступай по-своему, а я буду молчать. Я уже однажды споткнулся, не поверив тебе.

С е л е с т и н а. И не раз еще споткнешься и упадешь, коли не послушаешься моих советов: их дает тебе истинный друг.

П а р м е н о. Теперь я вижу, что не зря пропало время, когда я ребенком прислуживал тебе; теперь мои услуги при­несли плоды. Я помолюсь богу о моем отце, оставившем мне подобную покровительницу, и о моей матери, препоручив­шей меня такой женщине.

С е л е с т и н а. Не поминай о ней, сынок, бога ради, слезы вот-вот брызнут. Разве была у меня в этом мире другая такая подруга? Такая спутница, такая помощница в труде и заботах? Кто покрывал мои оплошности? Кто знал мои тайны, кому открывала я душу, кто был моим бла­гом и утешением, если не она, твоя мать, сестра моя и кума? До чего ж она была приветливой. А какой бойкой, честной, мужественной! Без страха и тревоги шагала ока в полночь с кладбища на кладбище, будто днем, в поисках всего, что требуется для нашего ремесла. Не пропускала она никаких похорон, ни христианских, ни мусульманских, ни еврейских; днем высматривала могилы, а ночью раскапы­вала. Самая темная ночь была ей нипочем, все равно что для тебя день; она говорила, что ночь — плащ преступника. Да как она была ловка к тому же! Я тебе сейчас кое-что расскажу, — знай, какой матери ты лишился; правда, об этом лучше бы помолчать, — да тебя-то я не боюсь. Семь зубов вырвала она щипчиками для бровей у одного повешенного, пока я с него стаскивала башмаки. А входить в магический круг она умела лучше, чем я, и с большей отвагой, хоть и у меня слава была громкая, не то что теперь, когда за свои грехи я с ее смертью все перезабыла. Сами черти ее боя­лись, куда уж дальше! Они так и трепетали от страха, когда она кричала на них. Знали они ее, как тебя дома знают. Опрометью мчались, спеша на зов. Ей-то уж ни один черт не смел солгать, так она всех вышколила. С тех пор как я ее потеряла, никогда уж не слышу от них правды.

П а р м е н о. Чтоб этой старухе на том свете было так сладко, как мне сейчас приятно слушать такие лестные слева!

С е л е с т и н а. Что ты говоришь, уважаемый Пармено, сын мой и более чем сын?

П а р м е н о. В чем же, говорю я, было превосходство моей матери, если вы с нею знали одни и те же колдов­ские слова?

С е л е с т и н а. И ты удивляешься? Разве не знаешь по­говорки, что брат брату—рознь? Не всем нам был дан талант твоей матери. Во всяком ремесле на хорошего мастера найдется лучший. Так и твоя мать — упокой гос­подь ее душу! — была первой в нашем деле; за это все ее знали и любили — кабальеро и церковники, холостые и же­натые, старые и молодые. А девчонки и знатные девицы бога за нее молили, все равно что за своих родителей. Со всеми она вела дела и со всеми беседовала. Стоило нам выйти на улицу, только на ее крестников и натыкались, — она ведь была повивальной бабкой шестнадцать лет подряд. Вот так-то; если раньше ты, по своему нежному возрасту, не знал ее секретов, теперь тебе их следует узнать, раз она скончалась, а ты уже мужчина.

П а р м е н о. Скажи мне, сеньора, когда тебя судили, — я тогда жил у тебя в доме, — вы уже хорошо были зна­комы?

С е л е с т и н а. Еще бы не хорошо! Смеешься, что ли! Вместе мы орудовали, вместе нас застали, вместе схватили и обвинили, вместе и наказали, кажется, в первый раз. Но ты ведь был совсем маленьким; мне даже страшно, что ты помнишь дело, позабытое всеми в нашем городе. Так-то идет жизнь. Выйди на эту ярмарку — и сразу увидишь, кто грешит, а кто платит.

П а р м е н о. Верно! Но ведь в грехе всего хуже упор­ство. Как не властен человек в первом своем движении, так не властен и в первой провинности; потому и говорят: кто провинится, да раскается, тому и грех с плеч долой.

С е л е с т и н а. Обидел ты меня, дон глупец! Пошли в ход горькие истины. Ну погоди, я тебя задену за живое!

П а р м е н о. Что ты говоришь, матушка?

С е л е с т и н а. Говорю, сынок, что, не будь Селестины, попалась бы твоя мать — мир ее праху! —не один, а много раз. И единственный-то раз возвели на нее напраслину, будто она ведьма, оттого что застигли ее ночью, когда при свечах брала она землю у могильного креста; привели ее на площадь и поставили среди бела дня на помост, напялив размалеванный колпак ей на голову. Но это все дела прехо­дящие. Должны же кое-что испытать люди в сем скорбном мире, дабы поддержать свою жизнь и добрую славу! И все это было ей, умнице, нипочем и ничуть не помешало и дальше заниматься своим ремеслом еще искусней. Это я к тому вспомнила, что ты заговорил о грехе и упорстве. Во всем была она хороша. Ей-богу, по совести скажу, даже когда она на этом помосте стояла, казалось, что она всех, кто внизу, ни в грош не ставит, — такой был у нее вид и осанка. Поэтому такие, как она, люди сведущие и стоящие кой-чего, скорее всего и согрешат. Посмотри, кем был Вер­гилий, на что уж он много знал, — а ты, верно, слышал, как его подвесили на башню в корзине всему Риму на погляденье. Но от этого он не лишился ни славы, ни имени своего.

П а р м е н о. Правду ты говоришь; но ведь он не был осужден.

С е л е с т и н а. Молчи, олух! Что ты смыслишь в делах церковных! Да ведь гораздо лучше принять наказание из рук правосудия! Это лучше тебя понимал священник — мир его праху! — который приходил утешать ее и говорил, что святое писание зовет блаженными тех, кто претерпевает гонения правосудия, ибо они попадут в царство небесное. Подумай, разве не стоит перенести кое-что в этом мире дабы вкусить блаженство в ином? А уж и подавно, если ее заставили сознаться в том, чего не было, всякими правдами и неправдами лживые свидетели и жестокие пытки. Но сердце, привычное к страданию, переносит его легче, и ей все это было нипочем. Тысячу раз слышала я, как она говорила: «Если я сломаю ногу, тем лучше, — я стану еще из­вестней, чем раньше». Стало быть, раз твоя добрая матушка вытерпела такие страдания на этом свете, господь, надо думать, хорошо наградит ее на том, — если только правду говорил наш священник; вот чем я утешаюсь. Так будь же ты мне, как была она, верным другом и старайся стать лучше, — у тебя есть на кого походить. А то, что оставил тебе отец, ты получишь, уж не сомневайся.

П а р м е н о. Верю, матушка, но я бы хотел знать, что же именно?

С е л е с т и н а. Сейчас это невозможно; придет время, как я тебе говорила, все узнаешь и все услышишь.

П а р м е н о. Ладно, довольно о покойниках и наслед­стве; если мало мне оставили, мало и получу. Пого­ворим о делах насущных, это поважней, чем вспоминать мертвецов. Ты ведь не забыла, что недавно обещала све­сти меня с Ареусой, когда я сознался, что до смерти люблю ее.

С е л е с т и н а. Раз обещала, значит не забыла. Не ду­май, что я с годами потеряла память. В этой игре я уже больше трех раз объявляла ей шах в твоем отсутствии. Те­перь, пожалуй, она совсем готова. Зайдем к ней по дороге, и не избежать ей мата. Это самое малое, что я должна для тебя сделать.

П а р м е н о. Я уже потерял надежду овладеть ею, ведь она никогда и говорить-то со мной не желала. А известно, коли от любви бегут и лицо воротят — это плохой знак. Я уж совсем отчаялся.

С е л е с т и н а. Не дивлюсь я твоему отчаянию, раз ты не был со мной знаком и не знал, что тебя поддержит мастерица своего дела. Но теперь я тебе покажу, на что ты годишься и как я с такими девицами справляюсь да раз­бираюсь в любовных делах. Иди потихоньку. Видишь дверь? Войдем без шума, чтобы не заметили соседки. Оста­новись и подожди здесь под лестницей. Я поднимусь по­гляжу, удастся ли наладить дело. Может быть, мы еще добьемся такого, о чем и не думали!

А р е у с а. Кто тут? Кто в такой поздний час под­нимается в мою комнату?

С е л е с т и н а. Та, кто, поверь, не желает тебе зла; кто шагу не ступит, чтобы не подумать о твоей выгоде; кто помнит о тебе больше, чем о самой себе, — твоя старая поклонница.

А р е у с а. Черт побери эту старуху! С чего это она яв­ляется в этакую пору, как привидение? Сеньора тетушка, зачем изволила пожаловать так поздно? Я уже спать укла­дывалась.

С е л е с т и н а. С курами, доченька? Так ты не разбога­теешь! Нечего сказать! Видно, уж кто-кто свою нужду оплакивает, да не ты! И находятся же ослы, чтоб на тебя работать! Такой жизни позавидуешь!

А р е у с а. Иисусе! Я сейчас оденусь, а то мне холодно.

С е л е с т и н а. Нет, не оденешься, клянусь жизнью! На­оборот, ляжешь в постель, тогда и поговорим.

А р е у с а. Ей-богу, мне надо лечь, весь день нездоро­вится. Стало быть, не перок, а нужда заставила меня по­раньше сменить юбку на простыню.

С е л е с т и н а. Так не сиди же, ложись и укройся, а то ты похожа на сирену.

А р е у с а. Твоя правда, сеньора тетушка!

С е л е с т и н а. Ай, как пахнет твое белье, когда ты во­рочаешься! Никак оно все из кружев! Я прямо не на­радуюсь на твои вещи и поведение, твою опрятность и на­ряды! До чего же ты свеженькая, благослови тебя господь! Что за простыни и одеяло! Что за подушки! И какие бе­лые! Просто что твой жемчуг! Чтоб такой была моя ста­рость! Вот увидишь, не зря я прихожу так поздно — значит, люблю. Дай мне разглядеть тебя всласть да нарадоваться.

А р е у с а. Тише, матушка, не трогай меня, не щекочи. Смех меня разбирает, а от него боль разыграется еще пуще.

С е л е с т и н а. Какая боль, душенька моя? Ты, верно, шутишь?

А р е у с а. Провалиться мне, коли шучу; вот уже четыре часа, как я мучаюсь, — у меня матка поднялась к груди, давит, сил моих больше нет. Я ведь не так стара, как ты думаешь!

С е л е с т и н а. Дай-ка пощупать. Мне, грешной, такая боль тоже малость знакома, у всех нас есть или была матка и эти горести.

А р е у с а. Вот тут я ее чувствую, над желудком.

С е л е с т и н а. Благослови тебя бог и архангел Михаил! Какая ты пухленькая да свежая! Что за груди, прелесть прямо! Я тебя и до сих пор считала красивой, пока видела то, что все, — а теперь скажу: во всем городе, право слово, не насчитаешь и трех девушек с таким телом, как у тебя! Словно тебе и пятнадцати лет не стукнуло. Вот счастлив­чик, кто сможет наслаждаться подобным зрелищем! Ей- богу, грех скрывать такую красу от тех, кто тебя любит. Не затем бог тебе дал ее, чтоб зря пропадала твоя юная свежесть под целой горой сукна да полотна. Смотри не скупись, красота ведь тебе даром досталась. Не делай из нее клада. Она по своей природе вещь не менее ходкая, чем деньги. Не будь собакой на сене! Сама-то не станешь собой наслаждаться, пусть хоть другой насладится! Не думай, что тебя напрасно на свет родили. Когда родится девочка, ро­дится и мальчик, и наоборот. Нет в мире ничего лишнего, ничего такого, чему природа не предусмотрела разумного основания. Посуди сама, какой грех утруждать и огорчать людей, когда ты в силах им помочь.

А р е у с а. Право, матушка, никто меня не любит. Хва­тит шутить, дай лучше какое-нибудь средство от моей бо­лезни.

С е л е с т и н а. В таких обычных болезнях все мы. греш­ные, хорошо разбираемся. Я тебе расскажу, что делают, как я видела, многие женщины и что мне самой всегда помо­гало. Люди все разные, и лекарства по-разному действуют. Годится, например, сильный запах — мята, рута, полынь, дым от жженых перьев куропатки, от розмарина, мха, ла­дана. Если болезнь не запущена, эти средства помогут и облегчат боль, и мало-помалу матка опустится на место. Но я-то знаю кое-что полезнее, только не хочу тебе говорить, ведь ты из себя корчишь святую.

А р е у с а. Скажи, матушка, бога ради. Ты видишь меня в горе и скрываешь от меня спасение?

С е л е с т и н а. Брось, ты меня понимаешь, не прикиды­вайся дурочкой.

А р е у с а. Чтоб мне злой смертью помереть, только сей­час догадалась! Да что прикажешь делать? Ты же знаешь, вчера мой дружок отправился вместе с капитаном на войну. Могу ли я его так подло обмануть?

С е л е с т и н а. Подумаешь, какой ему убыток, какая ве­ликая подлость!

А р е у с а. Еще бы не подлость! Он ведь дает мне все, что нужно, держит меня в почете, балует меня, обращается со мной так, словно я сеньора.

С е л е с т и н а. Так-то оно так, да только, пока ты не ро­дишь, не избавишься от своей болезни. А не боишься хвори, держи дверь на запоре, увидишь что с тобой станет!

А р е у с а. Вот беда! Видно, прокляли меня родители! Неужто придется так мучиться? Ладно, хватит, уж поздно; скажи-ка лучше, зачем пожаловала.

С е л е с т и н а. Ты знаешь, что я тебе говорила о Пармено. Он жаловался мне, будто ты даже видеть его не хо­чешь. Не знаю, чем он провинился, неужто тем, что я его люблю и считаю сыном? Я-то, видно, совсем иначе отношусь к тебе. Мне и соседки твои по душе, сердце радуется каждый раз, как я их встречаю, — знаю, что они с тобою беседуют.

А р е у с а. А не ошибаешься ли ты во мне, сеньора те­тушка?

С е л е с т и н а. Не знаю, я по делам сужу; на слова мы все староваты. Но за любовь ничем другим не заплатишь, Кроме истой любви, а за дела — делами. Ты знаешь, чем обязана Элисии, подружке Семпронио. Пармено — прия­тель Семпронио, а оба они служат сеньору, тебе известному, которому ты можешь оказать такую любезность. Не отка­зывайся сделать то, что тебе ничего не стоит. Вы с Элисией родственницы; они между собой приятели; погляди-ка, все выходит лучше, чем можно пожелать. Он пришел сюда со мною. Скажи, подняться ему?

А р е у с а. Пропала я, горемычная, если он нас слышал!

С е л е с т и н а. Нет, он внизу. Я хочу привести его сюда. Прошу, познакомься с ним, поговори, будь полюбезней. А если он придется тебе по вкусу, пусть насладится тобою, а ты — им. Хоть он много на этом выиграет, ты тоже ни­чего не проиграешь.

А р е у с а. Я хорошо знаю, сеньора, что все твои со­веты— и нынешние, и прошлые — шли мне на пользу. Но как же ты хочешь, чтоб я это сделала? Ведь ты слышала, у меня есть перед кем держать ответ. Если он меня на этом поймает — убьет. Соседки мои завистливые, все ему рас­скажут. Стало быть, хоть и мало горя потерять его, я все- таки проиграю больше, чем выиграю, коль послушаюсь тебя.

С е л е с т и н а. То, чего ты боишься, я предвидела, вот мы и пробрались сюда потихоньку.

А р е у с а. Об этой ночи я не говорю, а что дальше-то будет?

С е л е с т и н а. Что? Так вот ты из каких! Так-то ты себя ставишь! Нет, ты себе дома не построишь. Его нет, а ты боишься! А что бы ты делала, будь он в городе? Везет же мне: все даю глупцам советы, а глядь — кто-ни­будь да сплошает; но я и не удивляюсь! Мир велик, а лю­дей умных мало! Ай-ай, доченька, посмотрела бы ты, какая сноровка у твоей сестрицы и как ей впрок пошло мое воспи­тание и моя помощь. Вот это искусница! И даже теперь ей мои наставления не мешают. Она может похвалиться, что один у нее в постели, другой уже за дверью, а третий дома по ней вздыхает. И со всеми-то она поспевает, со всеми при­ветлива, и каждый думает, что он любим и никого у нее больше нет, кроме него, и что он-то единственный даст ей все, что нужно. А ты воображаешь, если у тебя двое будут, об этом расскажут доски в кровати? Думаешь из одного только желоба прокормиться? Немного же у тебя на столе останется! Не хотела бы я питаться твоими объедками! Ни­когда не бывало, чтоб мне только один нравился, чтоб я в од­ного душу вкладывала. От двоих больше проку, а от четве­рых тем паче — больше дают, больше имеют и есть из чего выбирать. Пропала та мышь, которая знает только одну щель: если и эту заткнут, ей от кота не спрятаться. А у кого всего-навсего один глаз, тому беды не миновать. Один будешь — петь забудешь! Один раз не в счет; монах по улице в одиночку не ходит; куропатка одна не летает, особливо весной; одному сладко есть—быстро надоест; одна ласточка весны не делает; одному свидетелю не верят; одно платье долго не проносишь. Чего же ты хочешь, до­ченька, от единицы? Много есть у этого числа недостатков, всех не перечислишь; с годами я их узнала. Если желаешь, заведи хотя бы двух. Два — хорошее число, тем более если оба такие, как этот; ведь у тебя два уха, две ноги и две руки, две простыни на постели, две рубашки на смену. А за­хочешь нескольких, тебе же лучше! Чем больше мавров, тем больше наживы; почет без выгоды — все равно что кольцо без пальца. А раз обоих в один мешок не упрячешь, выби­рай, что выгоднее. Иди сюда, сынок Пармено!

А р е у с а. Не надо, провались я на этом месте! Я умру со стыда, я его мало знаю и всегда его стеснялась.

С е л е с т и н а. Да ведь я тут, я помогу тебе разделаться со стыдом и буду говорить за обоих, он-то такой же стыдливый.

П а р м е н о. Храни тебя господь, сеньора!

А р е у с а. Добро пожаловать, благородный кабальеро!

С е л е с т и н а. Подойди ближе, осел! Куда ты в угол забился? Нечего смущаться, стыдливого черти заберут. Слушайте оба, что я скажу вам: тебе уже известно, друг мой Пармено, что я тебе обещала, а тебе, доченька, известно, о чем я тебя просила. Ты, правда, согласилась неохотно, но забудем об этом: поменьше слов, время не терпит. Он вечно по тебе страдал. Я знаю, ты пожмешь эти страдания и по­жалеешь его, а если он проведет у тебя ночку — тем лучше.

А р е у с а. Умоляю, матушка, не нужно. Господи, не требуй этого от меня!

П а р м е н о. Матушка, устрой, ради бога, так, чтоб я не ушел отсюда, не договорившись с ней по-хорошему. Я уми­раю от любви. Предложи ей все, что мой отец тебе оставил для меня. Скажи, что я ей отдам, как только получу. Ну потолкуй с ней еще, а то мне кажется, она и смотреть на меня не хочет.

А р е у с а. Что тебе там шепчет этот сеньор? Он, верно, не желает, чтобы я согласилась на твои просьбы?

С е л е с т и н а. Он только говорит, доченька, что столь любезная и достойная особа, наверно, способна и на боль­шее, чем учтивость. А еще он обещает мне за посредни­чество в этом деле дружить с Семпронио ныне и присно и помогать во всем, что тот затеет против хозяина. Правда, Пармено? Обещаешь ты?

П а р м е н о. Конечно, обещаю.

С е л е с т и н а. Вот, дон мерзавец, ловлю тебя на слове, вовремя попался! Подойди сюда, бездельник, стыдливец! Прежде чем уйду, я хочу видеть, на что ты годишься. По­щекочи-ка ее тут в постели!

А р е у с а. Он не такой невежа, он не заберется в запо­ведник без разрешения.

С е л е с т и н а. Уже дошло до вежливости и разрешений? Ну, мне тут больше нечего делать. Уверена, что ты про­снешься поутру румяной, а он — бледным. Ничего, он шлюхин сынок, петушок, молокосос, у него, верно, и через три ночи гребешок будет в отменном виде. Таких-то мне, когда зубы покрепче были, прописывали к обеду врачи в наших краях.

А р е у с а. Ах, сеньор мой, не обращайся так со мною! Будь поучтивей, взгляни на седины почтенной старухи, что здесь находится. Отойди от меня, я не такая, как ты ду­маешь, я не из тех, кто открыто торгует своим телом за деньги. Ей-богу, я убегу, если ты дотронешься до моей одежды, пока не уйдет тетушка Селестина!

С е л е с т и н а. Что это значит, Ареуса? Откуда только взялись причуды, ужимки, выдумки и стыдливость? Вы­ходит так, доченька, будто я не знаю, что это за штука, будто я никогда не видала женщину с мужчиной, и сама через любовь не прошла, и не наслаждалась ею, и не знаю, чем влюбленные занимаются, что говорят и что делают! Горе тому, кто такое услышит. Так знай же, и я была блуд­ницей, как ты, и дружки у меня водились: но никогда не от­толкнула от себя ни старика, ни старухи и не пренебрегала их советами, открытыми или тайными. Клянусь смертью, которую мне пошлет бог! Уж лучше бы ты дала мне хорошую оплеуху! Ты так прячешься, словно я только вчера на свет родилась. Я, по-твоему, дура стыдливая и неопытная, а ты, стало быть, честная? Или ты мог ремесло унизить хочешь, а свое возвысить? Ладно, свой своему по­неволе брат! Я тебя за глаза больше хвалю, чем ты сама себя пенишь.

А р е у с а. Матушка, прости, если я провинилась! И по­дойди сюда поближе, а он пусть делает что вздумает. Мне приятней угодить тебе, чем себе самой; лучше глаза себе выколю, чем тебя рассердить.

С е л е с т и н а. Я не сержусь, а говорю это на будущее. Прощайте, ухожу, а то меня зависть берет, глядя на ваши поцелуи и возню. Вкус-то я еще на деснах чувствую, не ли­шилась его вместе с зубами.

А р е у с а. Иди, бог с тобою!

П а р м е н о. Матушка, прикажешь мне проводить тебя?

С е л е с т и н а. Как, у одного отнять да другому отдать? Нет! Помогай вам бог! Я уж старуха, мне бояться нечего, на улице меня не изнасилуют.

Э л и с и я. Собака ласт. Не идет ли наконец чертова старуха! (Селестина стучит.) Кто тут, кто стучит?

С е л е с т и н а. Отвори мне, доченька!

Э л и с и я. Вот когда ты возвращаешься! Видно, тебе правится бродить по ночам! И что в этом хорошего? Где ты так засиделась, матушка? Никогда не уйдешь, чтобы во­время вернуться домой. Это у тебя в обычае. Одному уго­дишь, сотню недовольных наживешь. Сегодня тебя разы­скивал отец девушки, которую ты на пасхе приводила к приходскому священнику; теперь отец хочет через три дня выдать дочь замуж, и нужно ее хорошенько подпра­вить, как ты обещала, чтобы муж не заметил пропажи невинности.

С е л е с т и н а. Не помню, дочка, о ком ты говоришь.

Э л и с и я. Как не помнишь? Ты, видно, забывчива стала. Стареет память-то! Да ты мне сама сказала, когда привела девчонку, что ты ее семь раз обновляла.

С е л е с т и н а. Не удивляйся, доченька; кто щедро расточает свою память, не может ее сохранить. А скажи-ка, вернется ли он?

Э л и с и я. Еще бы не вернулся! Оставил золотое за­пястье в залог за твою работу, да не вернется?

С е л е с т и н а. Запястье, вот оно что! Теперь знаю, о ком ты говоришь. Почему же ты не взяла инструмент и не приступила к делу? На таких-то и следует учиться, и пробовать силы, ведь ты столько раз видела меня за рабо­той. А не будешь, останешься на всю жизнь невеждой, без ремесла и доходов, и когда доживешь до моих лет, станешь оплакивать теперешнее безделье. В юности не помаяться — в старости раскаяться. Я-то вела себя лучше, когда твоя бабушка — упокой господь ее душу! —учила меня этому ремеслу; за год я ее обогнала.

Э л и с и я. Вот невидаль! Часто, говорят, случается хо­рошему ученику перегнать учителя. А дело только в том, охотно ли он учится. Ни одна наука не пойдет впрок, когда не чувствуешь к ней склонности. Я это ремесло ненавижу, а ты его до смерти любишь.

С е л е с т и н а. Говори, говори! Желаешь себе убогой старости? Ты, верно, думаешь, вечно держаться за мои юбки?

Э л и с и я. Бога ради, перестанем ссориться, хватит! По­живем еще в свое удовольствие. Сегодня мы сыты, нечего думать о завтрашнем дне.

Один деньги загребает, другой впроголодь живет, а смерть обоих приберет: ученого и пастуха, папу и поно­маря, хозяина и слугу, знатного и безродного, и тебя с твоим ремеслом, и меня безо всякого! Не век нам жить! Давай же веселиться да радоваться, ведь со старостью немногим суждено встретиться, а кто встретился, с голода не умер. Ничего мне на свете не надо, был бы хлеб насущ­ный и местечко в раю. Богачу-то словно и легче добраться до счастья, чем неимущему, да только нет такого богача, который всем доволен, ни один из них не скажет: «Всего у меня вдоволь», ни один не променяет своих денег на мои забавы. Забудем о чужих заботах и пойдем спать, пора. А мне хороший сон без тревог дороже, чем все сокровища Венеции!