Содержание действия двадцать первого

Плеберио возвращается в свою комнату, горько рыдая. Его жена Алиса спрашивает о причине такой сильной скорби. Он рассказывает о смерти их дочери Мелибеи, показывает разбитое о камни тело и завершает свою речь громкими сетованиями.

Плеберио, Алиса.

А л и с а. Что случилось, сеньор Плеберио? О чем вы так стенаете? Я было уснула, устав оплакивать болезнь нашей дочери, но твои стоны и громкие крики, необычные жалобы, плач и сетования так потрясли мою душу, прон­зили мое сердце и взволновали мой смятенный рассудок, что я забыла о своей скорби. Одна боль вытесняет дру­гую, новое чувство изгоняет прежнее. Открой причину твоих страданий. Почему клянешь ты свою почтенную старость? Зачем взываешь к смерти? Зачем рвешь седые волосы и терзаешь благородное лицо? Не случилось ли что дурное с Мелибеей? Бога ради, да говори же? Если она страдает, мне жизнь не мила.

П л е б е р и о. Увы, увы! Любимая жена моя! Конец нашей радости. Погибло все наше счастье! Незачем нам долее жить! И дабы муки твои еще усилились от неждан­ного горя, дабы скорее сошла ты в могилу, дабы не я один оплакивал нашу общую скорбную утрату, взгляни — вот бренные останки той, кого я зачал, а ты родила. Она по­ведала мне причину своей смерти; убитая горем служанка рассказала остальное. Плачь же вместе со мной над нашей загубленной старостью! О люди, что сбежались на мой горестный зов! О сеньоры, друзья мои, помогите мне пе­ренести мои страдания! О дочь моя, сокровище мое! Же­стокий удел остаться жить после тебя! Мои шестьдесят лет скорее достойны могилы, чём твои двадцать. Но боль, охватившая тебя, все смешала. О мои седины, порожден­ные скорбью! Лучше бы земля поглотила вас, а не эти светлые кудри, на которые я сейчас гляжу. Суровые дни предстоят мне; как же не сетовать на смерть, не винить ее за то, что медлит? Сколько бы ни осталось мне жить после тебя — это не жизнь, раз тебя нет со мной. О жена моя! Довольно обнимать ее; если найдешь в себе силы, поплачь со мною вместе, да прозвучат наши горестные стоны, жалобы и пени. Но, может быть, твой дух уже вку­шает покой вместе с Мелибеей? Может быть, и тебя уже покинула скорбная жизнь? Зачем пожелала ты, чтобы я страдал? О женщины, в этом ваше преимущество перед мужчинами: от горя вы можете уйти из мира, потеряв со­знание и найдя в этом долю облегчения. О суровое отцов­ское сердце! Как не разбилось ты от горя, когда меня по­кинула любимая наследница? Для кого воздвигал я башни? Завоевывал добрую славу? Сажал деревья? Строил корабли? О жестокая земля! Как не разверз­нешься ты подо мною! Где найдет приют моя безутешная старость? О непостоянная фортуна — распорядительница и хозяйка всех преходящих благ! Почему не обрушила ты свой яростный гнев, свои изменчивые волны на то, что тебе подвластно? Почему не уничтожила мое имущество? Не сожгла мой дом? Не опустошила мои родовые имения? Только бы оставила мне этот цветок, который тебе не при­надлежал! Лучше бы подарила мне неверная фортуна пе­чальную юность и веселую старость! Лучше бы я терпел твои гонения, когда был крепок и силен, чем теперь, когда я, дряхлый старик, доживаю последние годы.

О жизнь, полная мытарств и несчастий! О мир, скорбный мир! Многие о тебе говорили, многие сказали свое слово о твоих свойствах, найдя для тебя понаслышке различные сравнения; я же сужу о тебе по-своему печаль­ному опыту, как человек, которому не повезло в купле и продаже на твоей неверной ярмарке, как тот, кто до сих пор молчал о твоих обманах, дабы не разжигать твоей ярости, дабы не растоптал ты без времени цветок, погуб­ленный тобой сегодня. Теперь же я ничего не боюсь — мне нечего терять, ты уже мне наскучил, и я подобен нищему путнику, который, не страшась свирепых разбойников, идет распевая во весь голос. В юности думал я, что есть порядок в тебе и делах твоих. Теперь же, когда я увидел все, что есть в тебе плохого и хорошего, ты предстал предо мною как лабиринт заблуждений, устрашающая пустыня, обиталище хищников, игра людей, пляшущих в хороводе, тинистое болото, путь, усеянный шипами, высокая камени­стая гора, поле, кишащее змеями, цветущий и бесплодный сад, источник забот, река слез, море несчастий, труд без прибыли, сладкая отрава, тщетная надежда, призрачное веселье, истинная скорбь. Ты ловишь нас, обманчивый мир, на приманку своих наслаждений; вкусив лучшее из них, мы попадаемся на крючок, спастись мы не можем, ибо воля наша в плену. Ты многое сулишь и ничего не испол­няешь и гонишь нас прочь, чтобы мы не могли потребо­вать выполнения твоих лживых обетов. Беззаботно мчимся мы во весь опор по полям твоих обманов и видим засаду лишь тогда, когда уж нет возврата. Многие сами тебя по­кинули из страха быть нежданно покинутыми тобой; они сочтут себя счастливцами, когда увидят награду, которую получил от тебя несчастный старик за столь долгую службу. Ты ослепляешь нас, а потом хочешь подкупить нас своим утешением. Всем ты причиняешь зло, чтобы никто не был одинок в печали и горести, и говоришь, что страдальцам, подобным мне, становится легче, если есть у них товарищи по несчастью. Но как одинок я, безутеш­ный старец!

В моем горе не найти мне себе подобного, сколько ни перебирает моя измученная память всех, кто страдал в древности и в наше время. Меня не восхищают стойкость и терпение римлянина Павла Эмилия который потерял в течение семи дней двух сыновей и сам утешал друзей, вместо того чтобы выслушивать их утешения; ведь у него оставалось еще двое приемных детей. Разве годятся мне в товарищи Перикл Афинский или мужественный Ксе­нофонт — ведь они лишились сыновей, находившихся вдали от них. Не удивительно, что один сохранял невоз­мутимое и ясное чело, а другой ответил гонцу, принес­шему скорбную весть, чтобы тот не печалился, ибо он сам не горюет. Как непохоже все это на мои страдания!

Еще труднее тебе будет, о мир, исполненный зла, сравнить меня с Анаксагором; он сказал, потеряв един­ственного сына: «Я знаю, что я смертен, а следовательно, обречен на смерть и тот, кто был мною зачат». Но я не могу сказать этого о гибели моей любимой дочери: сын Ана­ксагора пал в честном бою, а моя Мелибея наложила на себя руки от любовной тоски. О. несравнимая ни с чем утрата! О, несчастный я старик! Чем больше ищу я утеше­ний, тем меньше могу утешиться. Если Давид, царь и про­рок, рыдавший над больным сыном, не пожелал оплаки­вать его, когда тот умер, говоря, что безумие плакать над непоправимым, — то ведь у него оставались другие дети, исцелившие его рану. И я оплакиваю не самую смерть, а злополучную причину ее смерти. Лишась тебя, бедная дочь моя, лишусь я также страхов и волнений, осаждавших меня повседневно; только с твоей смертью я перестану за тебя тревожиться.

Что станет со мною, когда войду я в твою комнату, в твой уединенный приют и застану его опустевшим? Что станет со мною, когда ты не откликнешься на зов мой? Кто сможет возместить мне мою утрату? Никто не потерял того, что потерял я сегодня. Быть может, сходно с моим жестокое горе Ламбаса Аурийского, герцога Генуэзского, который сам сбросил своего раненого сына с корабля в море. Но всех этих жертв требовала слава; а кто требовал смерти моей дочери, если не могучая сила любви? Какое же лекарство, о мир искуситель, сможешь ты дать моей измученной старости? Как ты принудишь меня не рас­статься с тобою теперь, когда мне известно твое коварство, твои капканы, цепи п сети, в которые попадается наша слабая воля? Куда ты унес мою дочь? Кто разделит со мною одинокое мое жилище, кто усладит мои стареющие годы?

О любовь, любовь! Ты так сильна, что убиваешь под­властных тебе! Я забыл это! И я был в юности ранен то­бою, и я прошел через твои руки; зачем же ты выпустила меня, чтоб в старости потребовать расплаты за бегство? Я полагал, что спасся из твоих ловушек, когда мне испол­нилось сорок лет, когда я узнал супружеское счастье, когда явился плод его, ныне отнятый тобою. Не думал я, что детям ты мстишь за отцов. Не знаю, ранишь ли ты железом, или сжигаешь огнем; одежда невредима, но сердце поражено. Ты заставляешь любить безобразное и находить его прекрасным. Кто дал тебе такую власть? Кто назвал тебя столь неподходящим именем? Будь ты в самом деле любовью, ты любила бы своих рабов; любя, ты не приносила бы им печали; а будь они счастливы, они бы не убивали себя, как сделала моя любимая дочь. Ка­кая же участь постигла твоих подданных и их помощни­ков? Лживая сводня Селестина погибла от рук своих вер­ных товарищей, избранных ею для коварного дела; они окончили дни на плахе. Калисто разбился о камни. Моя несчастная дочь избрала для себя ту же смерть. И ты всему этому причиной. Тебе дали сладостное имя, но дела твои горестные. Не всем воздаешь ты поровну. А закон, который не равен для всех, несправедлив. Голос твой ве­селит, обхождение — печалит. Счастлив тот, кто не знал тебя, или тот, кто тебе не понадобился. Божеством прозва­ли тебя иные, обманутые своими чувствами. Но бог уби­вает тех, кого создал, ты же убиваешь тех, кто следует за тобою. Враждебная рассудку, даешь ты лучшие дары тем, кто хуже тебе служит, пока не вовлечешь их в свою скорбную пляску. Враг друзей, друг врагов, зачем не ве­даешь ты ни согласия, ни порядка? Тебя изображают сле­пым и жалким ребенком; в руках у тебя лук, из которого ты стреляешь наудачу; но еще более слепы твои служи­тели, ибо никогда не видят и не предчувствуют, сколь жестокую награду получат за свою службу. Жгучие лучи твоего пламени нигде не оставляют следов; топливо для него — человеческие души и жизни; и так много их, что не знаю, с кого начать. Не только христианам, но и языч­никам и иудеям ты платишь так за верную службу. Что скажешь ты о Масиасе, современнике нашем, и о его пе­чальном конце, которому ты была причиной? Что сделал ради тебя Парис? А Елена? Что совершили Гипермне­стра и Эгист? Весь мир это знает. А какой платы дождались от тебя Сафо, Ариадна, Леандр? Даже Да­вида и Соломона не пожелала ты обойти. Из-за привер­женности к тебе заслуженно пострадал Самсон, поверив той, кого ты выбрала для него. О других я уж молчу, ибо у меня у самого безмерное горе.

Я сетую на мир, ибо в нем я родился; и если бы не даровал он мне жизни, я бы не зачал Мелибею; не родив­шись, она бы не полюбила; а не полюби моя дочь — не знала бы жалоб моя безутешная старость. О моя добрая подруга! О моя дочь, обращенная в прах! Зачем ты не позволила мне помешать твоей смерти? Зачем не пожа­лела своей любимой матери? 3ачем так жестоко обошлась со старым отцом своим? Зачем покинула меня, прежде чем я покинул тебя? Зачем оставила меня в горести и тоске — меня, скорбящего и одинокого, in hac lacrimarum valle?

Автор заканчивает, предназначая эту книгу для той цели, для какой он ее завершил

Так, убедившись в горьком завершенье Любви, бежим пустых ее прикрас,

Того возлюбим сердцем, кто за нас

В венце терновом восприял мученья.

Толпы он слышал гнусное глумленье,

Алкая, уксус с желчью он испил.

Молитесь, чтобы нам он подарил,

Как доброму разбойнику, прощенье.

Повествованье о любви порочной

Преступным ты, читатель, не сочти,

Его с проникновением прочти,

Чтоб смысл его измерить мерой точной.

Благая весть, под выдумкой нарочной,

До низких душ доходит как совет.

Ведь правду подслащают с давних лет

То небылицей, то остротой сочной.

За то, что труд мой волен и задорен,

Не укоряй, читатель мой, меня.

Спасителя любить стремился я,

Был в страхе божьем господу покорен.

Но, может быть, мой замысел и спорен:

Бесцельно я добро смешал со злом,

Тогда, оставив шутки ни при чем,

Меж плевел сам ищи полезных зерен.

Алонсо де Проаса, распорядитель издания, читателю

Орфей, одной гармонией созвучий

Сзывал, сдвигал утесы и холмы,

Сходил к Плутону, в царство вечной тьмы,

И замедлял потоков бег кипучий.

Заслышавши цевницы зов певучий,

Спускались птицы, не паслись стада,

И камни, без участия труда,

Слагались сами крепостью могучей.

Он продолжает и объясняет полезность этого труда

Но много больше силы убежденья,

Читатель, этот труд в себе таит:

Он речь твою умением снабдит

Стальному сердцу приносить смягченье,

Дать грустному от грусти избавленье,

Беспутному предуказать пути

И от любви влюбленного спасти.

А это больше, чем сдвигать каменья.

Он продолжает

Плавт, Невий, столь прославленные

Римом, Так не честили козней лживых слуг,

И, обличая низких женщин круг,

Их юмор не был столь неистощимым.

Кратин, Менандр считали нетерпимым

Такой предмет на языке Афин,

А здесь ему блестящий дан почин

На языке Испании родимом.

Он указывает, каким образом следует читать эту трагикомедию

Чтоб сердце зрителей привлечь к участью,

Актер, ты так Калисто роль веди:

Слова сквозь зубы медленно цеди

То с верой, то с надеждой, то со страстью,

То с грустью, подобающей несчастью.

Найди сто поз, уловок мириад.

Вопрос, ответ — чтоб было все впопад.

От горя плачь и улыбайся счастью.

Он открывает секрет, который автор скрыл в стихах, помещенных вначале

Но не могу нечестным кончить ходом,

Украсть сиянье славы не могу

И, будучи у автора в долгу,

Предать его забвения невзгодам.

И вот вскрываю истину обходом:

Кто из стихов вступления прочтет

По первой букве в каждой строчке, тот

Поймет, кто автор и откуда родом.

Он объясняет, что эта книга должна называться трагикомедией, а не комедией

Нет, никогда любовные мечтанья

Так быстро к достижениям не шли,

Как вы об этом только что прочли,

Ни за грехом столь быстро — наказанье.

Но столь непрочное очарованье

Таится в нашей суете земной,

Что плачьте все над юною четой,

Печальное услышав окончанье.

Он указывает время и место, когда и где эта книга впервые была напечатана

Феб на своей блестящей колеснице

Свершил вращений тысячу пятьсот

Вокруг земли, и наступил черед

Для «Близнецов» приютом стать вознице,

Когда смогла работа завершиться

За правкой, читкой и проверкой вслед,

И в Саламанке увидали свет

Короткие, но дивные страницы.