Все сущее творится в распрях или битвах, как сказал великий мудрец Гераклит: «Omnia secundum litem fiunt». Изречение, на мой взгляд, достойное того, чтобы память сохранила его навеки. И если всякое слово мудрого человека чем-нибудь чревато, то уж эти слова так наполнены смыслом, так набухли, что, кажется, вот-вот лопнут и брызнут во все стороны буйными ветвями и листьями, а для людей понятливых с избытком хватит даже самой маленькой почки. Но мой ничтожный разум способен лишь глодать сухую кору изречений мудрецов, достойных хвалы за светлый ум, и я воспользуюсь тем немногим, что мне доступно, дабы этот краткий пролог достиг своей цели.
Я нашел, что приведенное мною изречение подтверждено великим оратором и увенчанным лаврами поэтом Франческо Петраркой, который сказал: «Sine lite atque offensione nihil genuit natura parens». — «Без спора и столкновений не создает ничего природа, матерь всего сущего». И далее: «Sic est enim et sic propemodum universa testantur: rapido stellae obviant firmamento; contraria invicem elementa confligunt; terrae tremunt, maria fluctuant, аёг quatitur, erepant flammae, bellum immortale venti gerunt, tempora tempori- bus concertant, secum singula, nobiscum omnia». Что означает: «Так оно в действительности и обстоит, и все о том свидетельствует: звезды сталкиваются на стремительно движущемся небосклоне, враждебные стихии вступают в сражение, суша колеблется, моря волнуются, воздух сотрясается, пламя гудит, ветры ведут меж собою непрестанные войны, времена года спорят и борются друг с другом, и все вместе — против нас».
Лето мучит нас чрезмерным жаром, зима — холодом и суровостью; и если все, что мы зовем круговоротом времен года, все, что дает нам питание и жизнь, приходит вдруг в необычное неистовство, это и есть не что иное, как война против нас. Сколь она страшна, тому свидетельство великие землетрясения и бури, кораблекрушения и пожары, как небесные, так и земные, ярость наводнений, рев грома, ужасающая стремительность молний, движение облаков, о вольном беге коих, жаждая узнать тайную его причину, спорят меж собой философы в своих школах, как волны в море.
Среди животных также царит вечная вражда: рыбы, звери, птицы, змеи — все преследуют друг друга: лев волка, волк козу, собака зайца; и когда бы это не походило на известную побасенку, я не скоро закончил бы мой перечень. Слон — такое могучее, сильное животное — пугается и убегает при виде жалкого мышонка, едва заслышит, как тот скребется. Василиск, по воле природы самая ядовитая и опасная из змей, нагоняет свистом страх на сородичей, рассеивает и обращает их в бегство своим появлением, а одним своим взглядом поражает их насмерть. Злобная гадюка во время зачатия от великой нежности сжимает в пасти голову самца с такой силой, что убивает его; а когда она плодится, первое чадо разрывает лоно матери, прокладывая путь остальным. Она гибнет, и детеныш как бы мстит за смерть отца. Где найти распрю, борьбу или битву страшнее этой, когда живое существо носит в чреве своем того, кто его пожрет?
Не меньше естественных раздоров должно быть и среди рыб; ведь известно, что море столь же богато рыбой всех видов, как воздух и земля — зверем и птицей, а то и богаче. Аристотель и Плиний рассказывают чудеса о маленькой рыбке по названию Echeneis и об ее воинственном нраве. Приблизившись, например, к суденышку или даже к большому кораблю, она останавливает его, не давая двинуться с места, как быстро ни мчат его волны, о чем упоминает и Лукан, говоря:
Non puppim retinens, Euro tendente rudentes,
In mediis Echeneis aquis.
(«Есть там также рыба, зовущаяся Эхенеис, что преграждает путь кораблю в море, когда ветер Эвр натянет канаты».) О распря в природе, достойная изумления: маленькая рыбка оказывается сильнее, чем большое судно и вся мощь ветров!
Если же мы заговорим о птицах и их постоянных ссорах, то еще раз убедимся, что все живое пребывает в вечной борьбе. Большинство птиц — хищники, как, например, соколы, орлы и ястребы, вплоть до дерзких коршунов, которые похищают из-под материнского крыла цыплят, выкормленных в наших усадьбах. Говорят, что на востоке, в Индийском море, водится птица небывалой величины, по имени Рок, которая в клюве уносит под облака не одного и не десять человек, а целый корабль со всеми снастями и людьми, и потом ударом крыла низвергает злополучных мореплавателей с этой высоты, и они гибнут жестокой смертью.
Что же тогда сказать о людях, коим подвластно все вышеописанное? Кто объяснит их войны, вражду, зависть, стремления, перемещения, недовольство? Их страсть менять наряды, разрушать и обновлять здания, их разнообразнейшие и противоречивые поступки, свойственные нашему слабому роду человеческому?
И так как весь этот раздор существует с древнейших времен, меня ничуть не удивляет, что и данное произведение явилось предметом споров и борьбы, вызывая разноречия среди читателей, ибо каждый высказывался о нем сообразно своему вкусу. Одни находили его слишком многословным, другие — слишком кратким, одни — приятным, другие — неясным; таким образом, одному богу удалось бы перекроить его по мерке столь различных требований. Тем паче, что книга эта, подобно всему сущему в нашем мире, подчинена все тому же закону: «Сама жизнь человеческая, если приглядеться к ней, с детских лет и до седых волос есть не что иное, как сражение».
Дети воюют с игрушками, отроки — с науками, юноши — с наслаждениями, старики — с тысячью различных недугов, а эти страницы — с людьми всех возрастов. Первые их перепачкают и разорвут, вторые еще не сумеют прочесть их как следует, третьи, веселые юноши, затеют с ними спор. Одни порицают замысел, говоря, что в нем нет никаких достоинств и что это пустая басня, не вникают в сущность самого повествования, не наслаждаются частностями и смотрят на книгу, как на вздорную сказку; другие выдергивают прибаутки и поговорки и уделяют им все свое внимание, пренебрегая тем, что более важно и полезно. Но тот, кто стремится к подлинному наслаждению, отбросит занимательность повествования и выделит его суть; он воспользуется выводами, посмеется остротам, а изречения и мысли философов сохранит в памяти, и они пригодятся ему для собственных его поступков и намерений. Итак, можно ли отрицать противоречивость произведения, если десяток человек, собравшихся послушать эту комедию, толкуют ее столь различно? Даже издатели приложили к нему руку, предпослав каждому действию заголовок или краткое содержание, без чего вполне можно было бы обойтись, если следовать древним авторам. Иные спорили о названии, находя, что не комедией должно называться произведение с печальным концом, а, наоборот, трагедией. Первый автор пожелал озаглавить книгу, исходя из веселого начала, и дал ей имя комедии; я же принял во внимание обе крайности и разрешил спор, назвав ее трагикомедией. И, слыша все эти противоречивые мнения и суждения, я задумался над тем — куда клонит большинство, и обнаружил, что все хотят одного — продолжения рассказа об утехах влюбленных; все настойчиво меня к этому понуждали, — посему я согласился, хотя и против воли, и вторично взялся за перо для труда столь необычного и чуждого моим способностям, урывая время от моих основных занятий, а также тратя и часы досуга, хоть и сознавал, что новые добавления неминуемо найдут себе и новых хулителей.
