Содержание действия второго

Селестина уходит домой, а Калисто меж тем беседует со слугой своим Семпронио; он томится ожиданием, и поэтому ему кажется, что Семпронио медлит. Он по­сылает Семпронио к Селестине, чтобы тот похлопотал о задуманном деле. Калисто и Пармено продолжают беседу.

Калисто, Пармено, Семпронио.

К а л и с т о. Братцы мои, я дал матушке сто золотых монет. Правильно я поступил?

С е м п р о н и о. Еще бы! Ты этим спасаешь свою жизнь да к тому же приобретаешь добрую славу. А для чего же нам удача и состояние, как не для доброй славы, величай­шего из земных благ? Она — награда и венец добродетели. Потому мы и отдаем ее богу, как лучшее, что у нас есть. А она больше всего проявляется в великодушии и щед­рости. Накопленные сокровища, которыми не делишься, омрачают ее и губят, а щедрость и великодушие создают ее и возвеличивают. Есть ли польза в том, чем не поль­зуешься? Право же, говорю я тебе, тратить деньги лучше, чем иметь их. О, как великолепно — одарять! И как пре­зренно — получать! Насколько лучше дарить, чем копить, настолько тот, кто дарит, благороднее того, кто получает дар. Из всех стихий огонь — самая деятельная и благород­ная и среди других занимает высшее место. Иные говорят, что знатность — это награда за деяния предков и за древ­ность рода; я же говорю, что от чужого света не за­блестишь, если своего нет. Поэтому не суди о себе по блеску своего достославного отца, а лишь по-своему соб­ственному. Так добывается добрая слава — величайшее из благ, не заложенных в нас самих. Этой совершенной добро­детелью должен владеть не дурной человек, а добрый, как ты. Но помни, что совершенной добродетели подобает вести себя достойно. Поэтому радуйся, что ты был столь велико­душен и щедр. И мой тебе совет — воротись в свою комнату и отдохни, раз твое дело сдано в такие руки. Поверь, на­чало положено хорошее, а конец будет еще лучше. Пой­дем-ка, я хочу поговорить об этом с тобою подробнее.

К а л и с т о. Не следует тебе, Семпронио, идти со мной, оставив в одиночестве целительницу моего недуга. Лучше пойди к ней и поторопи ее, ибо ты знаешь, что от ее усер­дия зависит мое спасение, от ее медлительности — моя скорбь, от ее забывчивости — мое отчаяние! Тебе известно многое; человек ты, чувствую, преданный и слуга хороший. Сделай так, чтоб по одному твоему виду она могла судить о страдании, которое меня томит, о пламени, которое меня снедает. Из-за этого пыла я не смог показать ей и трети моего тайного недуга, ибо язык мой и сознание охвачены им и сожжены. Ты же, как человек свободный от такой страсти, можешь без помехи разговаривать с ней.

С е м п р о н и о. Сеньор, я желал бы пойти исполнить твое приказание и желал бы остаться, чтобы облегчить твою тоску. Твой страх меня подгоняет, твое одиночество — удерживает. Хотелось бы послушаться тебя, пойти и по­торопить старуху. Но как же я пойду? Стоит тебе остаться одному, ты, как безумный, твердишь несуразности, взды­хаешь, стонешь, сочиняешь грустные песни, призываешь мрак, стремишься к одиночеству и разыскиваешь все новые способы мысленно терзать себя. Будешь упорствовать, так не избежать тебе смерти и безумия, если рядом с тобой не будет постоянно кого-то, кто бы находил для тебя раз­влечения, отпускал шутки, наигрывал веселые песни, пел романсы, рассказывал побасенки, рисовал эмблемы, выду­мывал небылицы, играл с тобой в карты, обыгрывал тебя в шахматы — словом, подыскивал различные приятные утехи, чтобы мысль твоя не возвращалась к жестокому от­казу этой сеньоры.

К а л и с т о. Что? Дуралей! Разве ты не знаешь, как слезы облегчают горе? Сколь сладко скорбящему сетовать на свою скорбь? Какая отрада в жалобных вздохах? Как облегчают и уменьшают боль слезные стенания? Об этом прочтешь ты у всех, кто писал для нашего утешения.

С е м п р о н и о. Да ты читай дальше, переверни стра­ницу! Там говорится: удерживать преходящее и искать пищу для скорби — это безумие. И Масиас, кумир всех влюбленных, сетовал, что его покинуло забвение. В созер­цании предмета любви — ее мука, в забвении — покой! Когда тебя подгоняют острой палкой — не брыкайся. При­творись веселым и спокойным — таким и станешь. Часто рассудок управляет делами по своей воле, хоть он и не из­меняет действительность, но успокаивает наши чувства и направляет суждения.

К а л и с т о. Семпронио, друг мой, раз тебя так огор­чает мое одиночество, позови Пармено, чтоб он побыл со мною, и оставайся впредь столь же преданным, ибо усердие слуги — награда хозяину.

П а р м е н о. Я здесь, сеньор.

К а л и с т о. А я, очевидно, не здесь, раз тебя не за­метил. Не отлучайся же от нее ни на шаг, Семпронио, не забывай меня, иди с богом.

Ну, Пармено, каково твое мнение о том, что сегодня произошло? Скорбь моя велика, Мелибея недосягаема, но Селестина мудра и искусна в этих делах. Мы не можем сбиться с пути. Ты сам похвалил ее, при всей неприязни к ней. Я тебе верю. Сила правды такова, что даже враги вынуждены признать ее. Поэтому я предпочитаю отдать Селестине сто золотых, нежели другой пять.

П а р м е н о. Но ты плачешь? Плохи наши дела! Придется попоститься из-за твоей щедрости!

К а л и с т о. Я спрашиваю твое мнение, Пармено, так будь же со мною приветлив. Не опускай голову, когда от­вечаешь. Но зависть всегда печальна, а печаль — без­молвна, и эти чувства, видно, так тебя поработили, что ты даже меня не боишься. Что ты сказал, несносный?

П а р м е н о. Я говорю, сеньор, что твоя щедрость на­шла бы себе лучшее применение, кабы ты одарял Мелибею и служил ей, а не давал деньги той, кого я отлично знаю и к кому ты попал в плен, что всего хуже.

К а л и с т о. Как так в плен, полоумный?

П а р м е н о. Да ведь кто владеет твоей тайной, владеет и твоей свободой.

К а л и с т о. Дурак-то, пожалуй, прав. Но знай: когда просящий и тот, кого просят, отдалены — то ли покор­ностью просителя, то ли разницей в положении, как, на­пример, моя госпожа и я, — необходим посредник или хо­датай, который передаст из рук в руки мое послание, чтобы оно дошло до слуха той, с кем мне невозможно говорить вторично. А раз все это так, скажи: одобряешь ли ты мой поступок?

П а р м е н о. Черта с два я одобряю!

К а л и с т о. Что ты говоришь?

П а р м е н о. Говорю, сеньор, что заблуждение никогда не ходит в одиночку, и раз пришла беда — отворяй ворота.

К а л и с т о. Согласен; но непонятно, к чему ты клонишь.

П а р м е н о. А вот, сеньор, к чему: на днях улетел кречет, и это было причиной твоего прихода в сад Мели- беи; твой приход — причиной встречи и беседы; в беседе зачалась любовь, любовь породила твое страдание, а стра­дание станет причиной гибели твоего тела и души и всего имущества. И всего горше мне, что попадет оно в руки этой сводни, которую уж три раза вываляли в перьях.

К а л и с т о. Так, Пармено, продолжай в том же духе, это мне нравится! Чем больше ты ее ругаешь, тем лучше! Пусть исполнит все, что мне нужно, а там пусть ее выва­ляют хоть и в четвертый. Какой ты, однако, бесчувствен­ный! Как безжалостно ты говоришь со мной! Видно, не больно тебе, как мне, Пармено.

П а р м е н о. Сеньор, лучше выбрани меня сейчас — в до­саде за назойливость, чем, раскаявшись, осуждать меня за то, что я не дал тебе совета; ты потерял, повторяю, звание человека свободного, отдав в подчинение свою волю.

К а л и с т о. Этот олух, видно, захотел палок! Скажи, невежа, почему ты дурно говоришь о том, чему я покло­няюсь? Ты-то что знаешь о чести? Скажи, что такое лю­бовь? В чем заключается учтивость? Чего ради ты выдаешь себя за умника? Не знаешь ли ты, что первая ступень к безумию—это воображать себя мудрым? Если бы ты сочувствовал моему страданию, иной водой оросил бы ты эту жгучую рану, которую нанесла мне жестокая стрела Купидона. Те целебные средства, что Семпронио добывает для меня с помощью своих ног, ты отнимаешь у меня своим языком, своими праздными речами. Прикидываешься вер­ным, а на самом деле — ты глыба лести, сосуд лукавства, пристанище и жилище зависти. Чтобы опорочить старуху, за дело или нет, ты отнимаешь надежду у моей любви. Но знай, что моя скорбь и мои мучительные сомнения непод­властны разуму, не терпят предупреждений и не желают советов, а уж если и примут совет, то лишь такой, который не сможет отлучить или отдалить от меня то, что можно вырвать только вместе с сердцем. Семпронио боялся уйти и оставить тебя здесь. Я же хотел этого и теперь страдаю потому, что он ушел, а ты остался. Лучше быть одному, чем в дурном обществе.

П а р м е н о. Сеньор, плоха та преданность, которая, боясь наказания, становится лестью, а особенно если льстишь хозяину, у кого страдание или страсть отняли при­родный здравый смысл. Но лишь спадет пелена ослепле­ния, погаснет и огонь: ты поймешь, что мои едкие слова лучше излечат твою болезнь, чем ласковые уговоры Сем­пронио, которые ее растравляют, раздувают твое пламя, оживляют любовь, разжигают огонь, подбрасывают в него щепки, пока не доведут тебя до могилы.

К а л и с т о. Молчи, молчи, окаянный! Я страдаю, а ты философствуешь. Ты мне больше не нужен. Пусть приведут коня, вычистят хорошенько, затянут как следует подпругу. Вдруг мне вздумается проехать мимо дома моей любимой, моего божества.

П а р м е н о. Эй, слуги! Никого нет дома? Придется самому. Вот уж я и в конюхи записался; то ли еще будет? Видно, хозяину правда глаза колет. А ты что ржешь, сеньор конь? Мало одного ревнивца в доме? Или почуял Мелибею?

К а л и с т о. Готов конь? Что ты делаешь, Пармено?

П а р м е н о. Сеньор, я привел коня, а Сосия нет дома. Калисто. Так подержи мне стремя и открой ворота. А если придет Семпронио с той сеньорой, скажи, чтобы подождали, я скоро вернусь.

П а р м е н о. Можешь не возвращаться! Провались ты к черту! Скажи безумцу правду в глаза — он и смотреть на тебя не захочет! Клянусь душой, если сейчас проткнуть ему пятку копьем, из нее вытечет больше мозга, чем из го­ловы! Погоди, уж я похлопочу о том, чтобы Семпронио с Селестиной тебя обчистили! Ах я горемычный! Всему виною моя честность. Подлецы наживаются, а я, честный, пропадаю. Таков свет! Пойду ж и я за остальными, раз предателей считают умниками, а верных — глупцами. По­верь я Селеетине, у которой шесть дюжин лет за плечами, не обошелся бы Калисто со мной так дурно! Но это мне урок на будущее. Теперь он скажет «закусим!» — я тоже; захочет разнести весь дом — согласен; а сжечь — сам по­дожгу! Круши, рви, бей, ломай, отдавай сводням добро — я свою долю получу, раз говорится: в мутной воде рыбо­лову удача. Но лису дважды в один капкан не заманишь.