1

Договорившись относительно Афганистана и определив его северную границу, Россия и Англия должны были наконец успокоиться и дальше действовать в пределах установленных границ, не опасаясь никакого соперничества. Однако не тут-то было. Восточная граница Афганистана все еще не была описана, и потому англичанам казалось, что безопасность своей жемчужины они обеспечили недостаточно. Дело в том, что на Памирском плато неожиданно обнаружился огромный «никому не принадлежащий» участок, простиравшийся далеко на юг, вплоть до Каракорума и Гиндукуша, и в наиболее широких местах раскинувшийся между границами Китая и Афганистана на расстояние около полутора тысяч километров. Британия определила этот район как «беспокойное окно», через которое русские могут проникнуть в Индию, и начала подстрекать китайцев и афганцев сомкнуть свои границы, дабы продвинуть сферу своего влияния еще дальше на север и не позволить России владеть теми территориями на Памире, на которые, даже по их сведениям, вполне могло претендовать уже вошедшее в состав Российской империи Кокандское ханство.

Памир представляет собой нагорную плоскость, со средней высотой около четырех тысяч метров над уровнем моря, пересеченную горными хребтами, включающими в себя Гиндукуш и Каракорум. Между высокими горными хребтами лежат горные долины, изобильно орошаемые множеством ручьев и рек; немало здесь и озер. Именно отсюда вытекает и Оке, ныне в верховьях называемый Пянджем, а после слияния последнего с Вахшем в районе Балха — Амударьей. Ныне большая часть этой горной страны расположена в пределах Таджикистана, но отдельные его районы принадлежат Афганистану, Пакистану, Китаю и Кыргызстану.

Ввиду того, что с Памира идут, как с крыши, четыре ската: в Туркестан, Китай, Индию и Афганистан, явилось предположение, что само это название означает «Крыша мира» и что отсюда, собственно, и началось расселение человечества на четыре страны. Но «крыша мира» по-персидски было бы «бам-и-дунья», а «мир» в переводе с персидского — князь; то есть «бам-и-мир» — ‘княжеская крыша’. Ни по смыслу, ни по произношению не годится. Таким образом, легендарное происхождение названия выглядит сомнительно. На местном же тюркском диалекте слово «памир» означает высокогорные холмистые степи, как раз весьма типичные для восточной части этих гор, особенно в районах, примыкающих к Афганистану и Китаю. Высокогорья Таджикистана с высочайшими вершинами в Горно-Бадахшанском районе составляют ядро Памира. Именно вокруг этого ядра и разгорелся новый спор между Россией и Англией.

Терентьев: «Надобно заметить, что ради своего престижа, который не дает им спать спокойно, англичане на каждое завоевание наше отвечали захватом какого-нибудь ханства. Если не сами захватят, то руками афганцев и кашмирцев, на которых возложена благородная миссия защищать британские владения с севера и северо-востока. За Хиву и Коканд они взяли Келат и Кветту, предоставив афганцам Вахан, никогда им не принадлежавший, и Бадахшан. За Геок-Тепе они отхватили часть Афганистана. За Мерв выдвинули афганские посты в Рошан и Шугнан. За Памир — выдвинули кашмирцев в Канжут, подчинили своему влиянию все независимые ханства к югу от Памира: Читрал и Ясин, а когда русские добились очищения афганцами Рошана и Шугнана, англичане предоставили им Кяфиристан, а сами заняли Читрал и Сват».

Памирский кризис начал назревать практически сразу же после заключения соглашения Горчакова — Гренвилла 1872–1873 годов. Согласившись тогда на уступку и отдав Афганистану по требованию Англии Вахан и Бадахшан, русские политики преследовали откровенно корыстную цель: устранить этой уступкой вмешательство Англии в дальнейшее продвижение России по Средней Азии. В результате в ближайшие годы русским военным и в самом деле удалось присоединить к Российской империи обширные Хивинское и Кокандское ханства, на что Англия фактически посмотрела сквозь пальцы.

Сквозь пальцы смотрело и царское правительство на то, что ни Вахан, ни Бадахшан — эти высокогорные памирские области — никогда не принадлежали Афганистану, а их народы отчаянно сопротивлялись афганскому порабощению. Более того, правительство России сквозь пальцы посмотрело даже на дальнейшее распространение афганской экспансии, охватившее Шугнан и Рошан, захваченные афганцами в 1883 году. Все эти действия афганского владыки, вне всяких сомнений, направлялись Англией, что фактически являлось прямым нарушением договора Горчакова — Гренвилла и давало русскому правительству полное право заявить протест. Однако Россия молчала. Но к концу восьмидесятых годов, когда масса недовольных афганским господством жителей присоединенных областей подняла восстание, ситуация накалилась.

Восстание эмир Афганистана Абдуррахман подавил с величайшей жестокостью. Замечательный русский участник Большой игры Б. Л. Громбчевский, занимавшийся в конце восьмидесятых годов исследовательскими работами в Горном Бадахшане, оказался свидетелем происходивших там событий и оставил их подробные описания. В частности, он писал, что не только многострадальное население Горного Бадахшана, но и другие народы припамирских стран с симпатией отзывались о русских и выражали желание отдаться лучше России, чем англичанам. Так, в сентябре 1888 года, радостно принимая русского путешественника, правитель входящей в состав Канжута Хунзы Сафдаралихан просил передать императору просьбу о принятии его страны в состав России. Показывая письмо вице-короля Индии, он сказал Громбчевскому: «Вот его письмо, в котором он обещает сделать мою страну арсеналом и казнохранилищем Индии… Я ненавижу англичан и прогнал посланцев».

Получив благодаря собранным Громбчевским материалам подробные и достоверные сведения о Памире, Горном Бадахшане и других припамирских странах, а также вняв просьбам многочисленных беженцев из захваченных афганцами областей, Россия из тактики невмешательства и выжидания перешла наконец к активным действиям. Туркестанский генерал-губернатор генерал-лейтенант А. Б. Вревский летом 1891 года отправил на Памир военный отряд из пяти охотничьих команд линейных батальонов Ферганской области и команды казаков под общим начальством полковника М. Е. Ионова. Кроме того, генерал-губернатор и сам решил отправиться вслед за отрядом вместе с командующим войсками Ферганской области генерал-майором Н. И. Корольковым и подполковником Громбчевским. Англичане тут же прознали об этом и особенно сильно встревожились присутствием в свите генерал-губернатора Громбчевского, все последние годы занимавшегося тщательным изучением Памирского региона и прекрасно осведомленного об английском плане раздела Памира между Китаем и Афганистаном. Англия тут же принялась укреплять свою пограничную линию на Гиндукуше, а для рекогносцировки местности и наблюдения за действиями русских послали на Памир своего агента Янгхасбенда.

Капитан 1-го гвардейского полка королевских драгун Френсис Эдуард Янгхасбенд обладал всеми достоинствами, которые требовались от романтических героев тех времен.

Он родился в мае 1863 года в семье военного, в Мюррее, горном поселке в северо-западной приграничной территории Британской Индии, и в 1881 году был принят в Королевский военный колледж, готовивший офицеров кавалерии и пехоты. Уже на следующий год, получив звание младшего лейтенанта, Янгхасбенд был направлен в Первый гвардейский полк Королевских драгун, расквартированный вблизи Дели. Уже в начале карьеры командиры разглядели в нем способности к разведывательной работе, и к двадцати годам Френсис Эдуард уже осуществил множество успешных разведывательных операций, как на границе, так и по другую ее сторону. Похоже, склонность к подобным занятиям была у него в крови: Янгхасбенд был племянником давнего участника Большой игры Роберта Шоу, чьей карьере с детства мечтал подражать. В конечном счете ему было суждено превзойти своего героя. К двадцати восьми годам он стал уже ветераном игры, пользующимся доверием высокопоставленных лиц, с которыми вряд ли случалось вступать в контакт его подчиненным. Секретная работа открыла ему доступ к последним разведданным, касающимся реакции Индии на продвижение русских на Дальнем Севере; предметом его гордости было знание наизусть труда генерала Макгрегора «Оборона Индии», являвшегося библией сторонников «наступательной школы».

Чарльз Макгрегор обладал уникальными познаниями для того, чтобы всесторонне исследовать российскую угрозу Индии. Как генерал-квартирмейстер индийской армии, он был также главой ее недавно организованного разведывательного департамента. Мало того, что он был ветераном многочисленных кампаний на границе, он еще и много путешествовал по Афганистану и Северо-Восточной Персии, даже посетил Саракс. Ясно, что по работе он имел доступ к самым последним относящимся к Индии разведывательным данным, как военным, так и политическим.

Незадолго до этих событий, весной 1887 года, возвращаясь после путешествия через Манчжурию, — а в действительности после сбора развединформации, — Янгхасбенд на обратном пути оказался в Пекине одновременно с полковником Марком Беллом, вице-консулом и своим непосредственным начальником. Белл собирался самостоятельно отправиться в длительную поездку через Китай. Целью поездки было установить, смогут ли маньчжурские правители противостоять российскому вторжению. Янгхасбенд сразу спросил полковника, нельзя ли сопровождать его в путешествии. Белл отказался, заявив, что это станет пустой тратой времени. Гораздо лучше вернуться в Индию через территорию Китая другим маршрутом. Во-первых, это не будет простым дублированием, а во-вторых, даст возможность получить более полную картину военных возможностей страны. Кроме того, после возвращения Янгхасбенд сможет представить отдельный доклад с собственными результатами и выводами.

Янгхасбенд тут же согласился и 4 апреля 1887 года отбыл из Пекина, начав первую часть своего долгого маршрута на запад через пустыни и горы Китая. Большое азиатское путешествие, из которого Янгхасбенд едва вышел живым, представляло собой маршрут более чем в тысячу километров, пересекавший Китай с востока на запад. На этот путь, которым европейцы еще не ходили, Френсису понадобилось семь месяцев. Он с большим трудом преодолел неизведанный тогда перевал Музтаг и пересек Каракорум — огромное достижение для человека, не располагавшего альпинистским опытом.

Привезенная им ценнейшая информация привела руководство в восхищение. Главнокомандующий силами Британской Индии генерал Робертс предоставил Френсису трехмесячный отпуск для поездки в Лондон. Там в августе того же года Янгхасбенд прочитал лекции по научным результатам своей поездки в Королевском Географическом обществе и в двадцать четыре года стал самым молодым его членом за всю историю, а вскоре был отмечен вожделенной почетной золотой медалью. В отличие от сверстников — младших офицеров, с которыми высокопоставленные чиновники общались с плохо скрываемым презрением, — Френсис Янгхасбенд уже был принят теми, кто имел статус элитного участника Большой игры.

Летом 1889 года Янгхасбенд получил из штаба отдела разведки в Симле телеграмму с приказом, подписанную лично министром иностранных дел сэром Мортимером Дарендом, отправиться в Хунзу, якобы для обеспечения безопасности торговли. Янгхасбенда сопровождал эскорт из шести гуркхских стрелков и взвод кашмирских солдат из Леха. Кроме того, в задачу британского агента входило требование убедить китайцев обозначить свои территориальные претензии — послать отряды на Памир и занять расположенный к западу от их застав регион без четко обозначенных границ, а также противостоять влиянию на туземцев работавшего в это же время в этих местах русского исследователя Громбчевского. Последний, узнав о прибытии на Памир британского конкурента, послал ему письмо с приглашением отобедать у него в лагере. Янгхасбенд не нуждался в долгих уговорах и на следующее утро отправился туда, где русский разбил свои палатки.

Родившийся в январе 1855 года Бронислав Людвигович Громбчевский был человеком вполне под стать своему сопернику. Сын польского шляхтича Людвига Громбчевского, сосланного за участие в Польском восстании 1863 года в Сибирь, он закончил Четвертую русскую классическую гимназию в Варшаве, после чего был принят в Петербургский горный институт. В 1873 году, не завершив полного курса, молодой человек поступил на военную службу в Кексгольмский Гренадерский Императора Австрийского полк, откуда был откомандирован для обучения в Варшавское пехотное юнкерское училище, где в 1875 году был произведен в офицеры. По неимению средств Громбчевский не смог содержать себя в войсках гвардейского корпуса, и 21 марта 1876 года по собственной просьбе был переведен на службу в Российский Туркестан. Там он состоял ординарцем при Скобелеве, а затем при князе Витгенштейне. Вся дальнейшая служба Бронислава Людвиговича связана со Средней Азией, в завоевании которой он принимал непосредственное участие во время Алайского похода 1876 года.

В 1880 году Громбчевский перешел на службу по Военно-народному управлению и был назначен помощником начальника Маргеланского уезда. В это время он занялся изучением местных наречий и культуры, в результате чего в совершенстве овладел узбекским, таджикским и персидским языками. В 1885 году в качестве старшего чиновника особых поручений при военном губернаторе Ферганской области Громбчевский был командирован в Кашгар и на Тянь-Шань для обследования границы с Китаем. За представленный отчет по этой поездке, во время которой он выполнил маршрутную съемку общей протяженностью около тысячи километров, Громбчевский был награжден серебряной медалью Императорского русского географического общества. В 1886 году Бронислав Людвигович исследовал верховья Сырдарьи, Нарына и Сусамыра, а также Ферганский и Александровский хребты, после чего отправился в Петербургский университет для углубления своих знаний в области теории и практики астрономо-геодезических работ и наблюдений.

После завершения теоретического курса и практики в Пулковской обсерватории в 1888 году Громбчевский начал свои исследования на Памире, в ходе которых он открыл мощный, ранее не известный хребет, названный им Юрункашским (с Русским перевалом). Также благодаря его съемкам определились очертания сложной системы реки Верхний Яркенд и были найдены ее истоки. За эти исследования Громбчевский был награжден уже золотой медалью Императорского русского географического общества. За Памирскую экспедицию 1889–1890 годов Бронислав Людвигович был произведен в подполковники, и как раз в этом его путешествии и произошла первая встреча двух выдающихся участников Большой игры — двадцатисемилетнего Янгхасбенда и тридцатипятилетнего Громбчевского.

Из путевого дневника Янгхасбенда: «Как только я приехал, мне навстречу вышел высокий, прекрасно выглядящий бородатый человек в российской военной форме». Громбчевский, у которого был эскорт из семи казаков, тепло поприветствовал гостя, и тем же вечером, после того как британский офицер разбил поблизости свой собственный лагерь, они устроили совместный обед. «Обед был очень плотным, — сообщал Янгхасбенд, — и русские от души накачали меня водкой». Поскольку последняя текла рекой и еды все время подбавляли, оба молодых человека постепенно перешли к весьма откровенным разговорам.

Янгхасбенд, в отличие от своего оппонента, был среднего роста, но тоже с четкой военной выправкой. Черты лица его отличались правильностью, а верхнюю губу прикрывали густые усы, из под которых выступали квадратный британский подбородок и сильные челюсти. Когда он принимался говорить, то весь его несколько суровый облик преображался, глаза начинали сиять под тяжелыми бровями, а голос, наполненный «сдержанностью силы», становился мягок. Британец признался, что в Яркенде хан Канжута на приглашение посетить Индию ответил ему приблизительно следующее: «Я и мой великий покровитель Император Александр Третий — мы в Индию не ездим…»

Беседа молодых людей естественным образом завертелась вокруг соперничества между двумя их нациями в Азии. И Громбчевский вдруг заявил Янгхасбенду, что вся российская армия, начиная от генералов и до последнего рядового, ни о чем больше не думает, как только о предстоящем походе на Индию. Для подтверждения он подозвал казаков и спросил их, хотели бы они наступать на Индию. Казаки с воодушевлением поклялись, что ни о чем большем и не мечтают. Похоже, наш агент, в очередной раз дразня британца русскими притязаниями на английскую жемчужину, не прочь был хорошенько поразвлечься.

Янгхасбенд обратил внимание, что на карте Громбчевского изображение «беспокойного памирского окна» окаймлено красным. Это, на его взгляд, явно доказывало, что русские прекрасно знают о существовании тех безлюдных земель, где в едином узле сошлись Россия, Китай, Афганистан и Британская Индия.

Громбчевский и тут, вероятно развивая некую тонкую, не совсем понятую даже современными российскими исследователями, интригу, действуя явно наперекор всем российским интересам, вдруг опять заявил британцу, что здешние киргизы считают себя китайскими подданными.

— Они вполне довольны тем, что китайцы не берут с них никаких налогов, а афганцы и русские непременно будут брать…

— Так где же тогда проходит русская граница? — попытался выяснить русскую точку зрения британец.

— Она в настоящее время не определена, — ответил ему русский исследователь и прибавил: — Я лично проинформировал амбаня о том, что киргизы Памира — китайские подданные.

Все это как нельзя более соответствовало интересам Британии. «Эта информация Громбчевского имеет определенную цену, — писал Янгхасбенд лорду Канингему, — так как он лучший русский специалист по этому вопросу. И путешествовал через Памиры, как в этом, так и в прошлом году. Он дал мне великолепную карту Памирского района…»

Бронислав Людвигович и в самом деле подарил Янгхасбенду карту, которая своими качествами превзошла все имеющиеся на тот момент в распоряжении британских спецслужб и сразу же была принята англичанами за основу. В ответ на это британский офицер также вынужден был подарить коллеге собственную карту, которая, хотя и значительно уступала русской, но все же имела определенный интерес.

Итак, возникшая при личной встрече двух противников симпатия начинала перерастать в откровенную дружбу. Но что-то все-таки еще разделяло оппонентов.

— Британцы, — между тем продолжал вразумлять коллегу Громбчевский, — вызвали российскую враждебность по отношению к себе в Азии, потому что упорно вмешивались в события на Черном море и в Балканском регионе, пытаясь мешать тому, что Санкт-Петербург считал там своими законными интересами. Когда Россия нападет на Индию, — сказал он, — а это только вопрос времени, то в поход отправится не ограниченный контингент, как, похоже, полагают британские стратеги, а тысяч четыреста регулярных войск.

Янгхасбенд прекрасно знал, что в подобной местности можно развернуть максимум сто тысяч, и поинтересовался у Громбчевского, как же снабжать столь многочисленную армию, если, оставив позади железную дорогу, они и в самом деле одолеют горные преграды, защищающие Северную Индию? Тот ответил, что неприхотливый российский солдат идет, куда приказано, и не слишком беспокоится о транспорте и снабжении. Он смотрит на командира, как на отца родного, и если в конце изнурительного дневного марша или сражения не находит ни воды, ни продовольствия, то спокойно обходится без них.

— Тянет бодро, пока не упадет…

Затем они заспорили об Афганистане, форпосте защиты Индии, стране, которая непременно будет затронута, если вспыхнет война за Индию.

— Англичанам, — заявил Громбчевский, — в интересах обеспечения собственной безопасности давно уже следовало аннексировать Афганистан вместе с прочими мелкими княжествами региона. Методика использования субсидий и соглашений, — утверждал он, — не дает никаких гарантий против предательства. Эмир Абдуррахман никогда не был и не будет вам настоящим другом. В случае же войны обещание доли индийских сокровищ перевесит все, и он кинется в наши объятия, среди которых долго жил до восшествия на престол. Кроме того, если помощь окажется рядом, туземные общины Индии тоже поднимутся против британских угнетателей.

— Но этот фактор обоюдоострый, — парировал Янгхасбенд. — А что, если британцы натравят афганцев и прочие народы на среднеазиатские владения России? Мы посулим им в награду легендарные сокровища Бухары и Самарканда. Обширные владения царя к востоку от Каспия очень уязвимы, а в Индии даже самые слабые точки хорошо укреплены…

Такая полемика под водку и блины продолжалась далеко за полночь. Проходила она, возможно, эмоциональнее, чем в академических кругах, но зато с отменным чувством юмора. Это был незабываемый вечер: впервые поглощенные Большой игрой соперники сидели на границе лицом к лицу и вели открытый спор…

Через два дня, распив напоследок содержимое припасенной Янгхасбендом бутылки бренди, офицеры приготовились отправиться каждый в свою сторону. На прощание гуркхские стрелки приветствовали Громбчевского, взяв «на караул». «Русский, — сообщил Янгхасбенд, — был ошеломлен точностью их движений по сравнению с казаками, как один крепкими ребятами, но совсем без регулярной выучки. Русский капитан поздравил гуркхов с отличной выправкой, а малорослый гуркхский хавильдар (сержант) драматическим шепотом попросил Янгхасбенда обязательно втолковать высоченному Громбчевскому, что большинство гуркхских стрелков гораздо выше их». Русский был немало удивлен, когда Янгхасбенд рассказал ему про столь бесхитростную попытку обмануть его.

Приказав своим казакам: «Шашки наголо!», Громбчевский сказал Янгхасбенду сердечное «прощай!», высказав надежду, что однажды они встретятся снова: если будет мир — в Санкт-Петербурге, если война — на границе. «Он добавил, — вспоминал Янгхасбенд, — что в любом случае я могу рассчитывать на горячий прием».

В то время как его британский соперник продолжал исследовать регион перед встречей с правителем Хунзы, Громбчевский со своими казаками двинулся на юг к Ладаку и Кашмиру. Он надеялся получить от британского резидента, который ведал подобными вопросами, разрешение там перезимовать. Янгхасбенд предупредил, что британцы никогда не позволят войти в Ладак российскому офицеру в полной форме и конвою из семи вооруженных казаков. Но это не остановило Громбчевского, который сам привык выбирать свой путь. Однако, несмотря на то что оба расстались весьма расположенными друг к другу, Янгхасбенд, будучи офицером британской колониальной армии, ради обеспечения интересов своей империи считал возможным не останавливаться ни перед чем.

В результате на следующий же день, 11 октября 1889 года, британский офицер посоветовал киргизам показать Громбчевскому «прямой путь» из Шахидулы в Полу, таким образом направив своего «приятеля» по «пути, не имеющему никакого значения, ведущему из никуда в никуда через очень высокие плато и горы, лишенные травы и топлива». На этом пути «в зимнее время ему придется испытать крайние трудности и потери». Это путешествие и в самом деле едва не привело Громбчевского к гибели. Отряд потерял всех своих лошадей и поклажу, а обмороженные и голодные казаки так ослабели, что даже не могли нести винтовки. Им посчастливилось вернуться в Шахидулу живыми, но, как говорили, даже через несколько месяцев Громбчевский все еще ходил на костылях. Сам Громбчевский обвинял в своих неудачах англичан, не давших ему разрешения пройти в Ладак, ничуть не подозревая предательства коллеги.

И вот теперь этот самый Янгхасбенд был послан на Памир наблюдать за действиями русских, где 13 августа 1891 года в пустынной лощине высоко в горах Памира он и встретил, якобы совершенно случайно, другого нашего замечательного игрока — полковника Михаила Ефремовича Ионова.

«Когда я выглянул из палатки, — писал впоследствии Янгхасбенд, — то увидел примерно двадцать казаков с шестью офицерами, которые везли с собой российский флаг». Помимо вновь прибывших и его собственного небольшого отряда, в этом безлюдном месте, расположенном в двухстах километрах к югу от находящейся, по британским представлениям, российской границы и известном местным кочевникам как Боза-и-Гумбез (Могила Бозы, по утверждению местных киргизов — кокандского сборщика податей), никого не было, и англичане подговаривали афганцев занять эти места. Янгхасбенд сразу же послал одного из сопровождавших туда, где в километре от него русские разбили свой лагерь, и пригласил офицеров на завтрак. Те не раздумывая приняли приглашение, поскольку явно хотели узнать цель его прибытия сюда. Вскоре несколько офицеров во главе с усталым полковником Ионовым, кавалером ордена Св. Георгия, подъехали верхами к лагерю Янгхасбенда. Полковник еще издалека приметил красные мундиры; оказалось, что это гуркхи из конвоя Янгхасбенда. Конвой состоял из восемнадцати человек.

Встреча была дружественная, даже праздничная. У англичанина не было водки, чтобы угостить русских, а только привезенное из Кашгара российское же вино. Ионов и не подумал требовать от гостя предъявления пропуска, вполне удовлетворившись его уверением, будто он едет из Кашгара назад в Индию через Вахан.

Янгхасбенд, однако, был удивлен, когда на его простой вопрос: «А вы откуда идете?» — Ионов так же просто ответил:

— А мы ходили за Гиндукуш.

— Разве тут есть дорога? — спросил британец, полагавший хребет фактической границей Британской Индии.

— Есть, и даже две, — ответил Ионов, а затем добавил: — Вы знаете, мы аннексировали Памир.

— Да, я слышал об этом от киргизов, — ответил британец. — Но я был бы вам очень обязан, если бы вы показали мне точно на карте, где, по вашему мнению, должна проходить линия границы, — окончательно осмелев, открыто спросил Янгхасбенд, надеясь сразу же из первых уст узнать то, ради чего его сюда послали.

Ответ русского был предельно ясен. «Он взял карту, — рассказывал Янгхасбенд, — и показал мне отмеченную зеленым обширную область, которая протянулась вплоть до нашего индийского водораздела». Она захватывала многие территории из тех, которые англичане все последнее время предлагали занять Китаю или Афганистану.

«Русские слишком широко раскрыли рот», — подумал британский офицер, а вслух осторожно заметил:

— По-моему, вы хотите слишком многого.

На что полковник рассмеялся и добавил, что это лишь «только начало».

Вот здесь-то с британским капитаном и сыграла злую шутку интрига, тонко разыгранная Громбчевским, уверявшим коллегу, что Британия имеет полное право требовать занятия Памиров китайцами. «Вдалбливая», согласно его же собственным словам, китайским чиновникам мысль, что Памиры принадлежат Китаю, русский исследователь прекрасно знал, что китайцы не выступят против России, как знал и то, что китайцы имеют на эту территорию столько же прав, сколько и киргизы с таджиками. Скорее всего, этим он надеялся сдержать экспансию афганцев и спровоцировать англичан на откровенные действия. И, судя по всему, ему настолько же удалось достигнуть последнего, насколько не удалось достичь первого ввиду полной невоинственности памирских китайцев.

Вот что британец написал отцу после первой встречи с Ионовым: «Я уверен, они делают вид, что являются сильнее, чем есть в действительности… Единственное, на что я искренне надеюсь, так это на то, что наше Правительство не пойдет на создание Пограничной Комиссии. Пусть сколько угодно разглагольствуют в Лондоне, предоставив нам здесь возможность сражаться. Ошибка, совершенная нами на другом отрезке афганской границы, состояла в том, что мы послали на переговоры с русскими джентльменов, ожидая, что и они со своей стороны также направят джентльменов. Но дело в том, что у них нет джентльменов на политической службе, и если мы проявим на этот раз мудрость, мы не дадим нас снова оскорбить, но ответим на их привычку использовать силу, силой. И я уверен, они отступят, если убедятся в серьезности наших намерений…»

Как неожиданно звучит в русле всех изложенных нами событий это сокровенное признание британского офицера — «джентльмена на политической службе». И как замечательно это признание показывает всю надуманность отношений России и Англии в этом столетнем противостоянии. Оказывается, и те, и другие, желая быть джентльменами, на самом деле не оказывались таковыми, но — и вот это является самым главным — лишь до тех пор, пока не встречались друг с другом лицом к лицу…

Русские пробыли в лагере Янгхасбенда не больше часа и уехали, сославшись на то, что им следует заняться обустройством собственного. Однако перед отъездом полковник Ионов пригласил Янгхасбенда пожаловать к ним на обед.

На этот раз англичанину вновь оказали радушный прием, во время которого семь офицеров расселись по-восточному вокруг скатерти, постеленной в центре одной из невысоких русских палаток. Янгхасбенд с удовлетворением отметил, что его собственная палатка, с кроватью, столом и стулом, гораздо больше и удобнее, чем у соперников, но зато признал, что русские не скупятся, когда дело касалось еды.

«Последовал обед, — писал он, — который своим великолепием удивил меня не меньше, чем устройство моего лагеря удивило русских». Были супы и тушеное мясо, «приготовленные так, как это никогда не удается местным индийским слугам», с приправами, соусами и свежими овощами. Последнее казалось Янгхасбенду, находящемуся вдали от своих баз снабжения, невероятной роскошью. Помимо неизбежной водки, были различные вина и даже бренди.

Янгхасбенд вскоре понял, почему его хозяева находятся в таком хорошем настроении. Они только что «вернулись из рейда на территорию Читрала, лежащего по ту сторону индийского водораздела». Легко проникнув туда и оставив там часть людей для картографирования местности, затем они двинулись осваивать Памир дальше, и это в то время, когда весь этот регион руководители обороны Индии расценивали как расположенный непосредственно в сфере их влияния. Ионов даже удивился, что у англичан, учитывая стратегическую важность для них Индии, нет ни единого представителя в Читрале. Русские же были вполне удовлетворены соглашением с его правителем.

Полковник Ионов на карте показал гостю путь, которым они проследовали. И британец понял, что они прошли через важнейший перевал Даркот и осмотрели с высоты долину Ясин, которая вела прямо к Гилгиту. Янгхасбенд знал, что уже одного этого будет достаточно, чтобы у британских генералов кровь застыла в жилах. Но это было еще не все. Вскоре Янгхасбенду предстояло обнаружить кое-что поинтереснее.

Встреча закончилась в полночь после тостов в честь королевы Виктории и царя Александра. Российские офицеры, включая полковника Ионова, проводили молодого британского капитана назад, в его лагерь, где после обмена приветствиями и изъявлений дружбы они расстались. Рано утром русские снялись со стоянки и направились на север, где соединились с основными силами и доложили о встрече в столь пустынном месте с офицером британской разведки. Сам же Янгхасбенд остался, чего не знали русские, ждать скорой встречи здесь, в Боза-и-Гумбезе, с коллегой. Им был лейтенант Девисон, предприимчивый субалтерн из Лейнстерса, которого Янгхасбенд встретил в Кашгаре и привлек к сотрудничеству, поручив ему наблюдать за продвижением русских дальше к западу.

Тем временем наш кашгарский консул, статский советник Петровский, сообщил генералу Королькову, что следить за рекогносцировкой полковника Ионова из Кашгара выехал капитан Янгхасбенд, а за остальным памирским отрядом к реке Аличур, где стояла рота охотников, — лейтенант Девисон. Корольков послал Ионову предписание, что если у этих англичан нет надлежащего разрешения от нашего правительства на посещение Памира, то следует удалить их за китайскую границу. Ионов вернулся назад, несмотря на снежный буран, и поздно вечером 29 августа добрался до Буза-и-Гумбеза, где нашел палатки Янгхасбенда на прежнем месте.

На четвертую ночь, с удивлением услышав вдалеке цокот множества копыт и выглянув из палатки, Янгхасбенд увидел в ярком лунном свете строй примерно из тридцати казаков. Наскоро набросив одежду, он послал одного из своих людей выяснить, что привело казаков сюда в такой час; было около одиннадцати вечера. Вскоре посыльный вернулся и сказал, что с ним срочно хочет поговорить полковник Ионов. Янгхасбенд пригласил полковника вместе с адъютантом в свою палатку. Однако полковник не принял дружеского приглашения и сказал, что явился по службе.

Янгхасбенд оделся, приготовился к приему, и тогда Ионов вошел и сообщил о неприятном поручении, на него возложенном: получен приказ выпроводить британского офицера из района, который отныне является российской территорией.

— Но я не на российской территории, — возразил Янгхасбенд и добавил, что Боза-и-Гумбез принадлежит Афганистану.

— Вы можете сколько угодно считать, что это афганская территория, — мрачно буркнул Ионов, — но мы считаем ее русской.

— Что, если я откажусь подчиниться? — спросил Янгхасбенд.

— Тогда мы будем вынуждены применить силу, — ответил явно огорченный Ионов. — У вас восемнадцать, у меня двадцать шесть… вы бы на моем месте поступили со мной точно так же…

— Ладно, вас много, а я — один, — сказал англичанин, — так что я вынужден подчиниться.

Затем он вновь выразил самый категорический протест и пообещал немедленно сообщить о таком произволе своему правительству, которое не замедлит предпринять соответствующие шаги.

Полковник поблагодарил Янгхасбенда за то, что он облегчил выполнение его неприятной задачи, и выразил глубокое личное сожаление по поводу необходимости выполнить приказ, особенно ввиду установившихся сердечных отношений. Янгхасбенд заверил русского, что его претензии относятся не лично к нему, а к тем, кто дал этот незаконный приказ, и спросил, не желает ли Ионов с адъютантом после дальней дороги немного перекусить. Он с удовольствием даст повару команду приготовить небольшую трапезу. Донельзя растроганный, российский полковник обнял Янгхасбенда, выражая благодарность эмоционально.

— Самое неприятное для боевого офицера, — объявил Ионов, — поступать по отношению к другому боевому офицеру так, как больше подобает полицейскому, — и добавил: — С удовольствием повидался бы с вами еще раз.

Подчеркивая свое высокое мнение о Янгхасбенде, Ионов предложил англичанину, если тот желает, уйти за границу самостоятельно, без сопровождения.

— Я, пожалуй, не буду выселять вас силой, если вы дадите честное слово гвардейского драгуна, что перейдете границу в сутки через перевал Ваджир, по дороге на Ташкурган китайский, и не вернетесь назад через перевалы Михман-юл, Вейк, Сары-корум… — Он перечислил двенадцать перевалов. — Так строго-настрого приказало российское командование.

Причина этих требований была не совсем ясна, хотя, возможно, все делалось для того, чтобы как можно дольше задержать распространение информации относительно российских шагов, не говоря уже об изгнании с «ничейной» земли британского офицера. «Может быть, это сделано в отместку за предыдущий отказ британцев на просьбу капитана Громбчевского о проходе в Ладак, — подумал Янгхасбенд. — Или русские узнали о моей роли в бедствии, которое его постигло?»

Как бы то ни было, следовало подчиниться. Британский офицер был уверен, что сможет найти перевалы, неизвестные русским и потому отсутствующие в их списке, и взял на себя обязательство соблюдать их условия, даже подписал об этом официальное заявление на французском языке такого содержания: «Я (такой-то) обязуюсь завтра, 30 августа, перейти на китайскую территорию, согласно предписанию, данному полковнику Ионову русским правительством, и не возвращаться в русские пределы через перевалы (такие-то, числом до 12), в чем и даю это вынужденное удостоверение и протестую против подобного распоряжения».

Русские, с благодарностью принявшие предложение Янгхасбенда о совместной трапезе, все же задержались ненадолго, должно быть, из-за несколько щекотливого положения. Наутро, когда Янгхасбенд уже собирался отправиться на китайскую границу, Ионов послал британцу олений окорок и, лично приехав в его лагерь, еще раз просил извинить его за свои действия.

— Я испытываю к вам одни лишь дружеские чувства, — ответил британец, — и надеюсь, что когда-нибудь буду иметь удовольствие встретить вас при более благоприятных обстоятельствах…

Терентьев: «Без сомнения, капитан исполнил в точности данное, хотя и не добровольно, слово. В этом у нас никто не сомневался, так как он производил впечатление человека вполне порядочного».

Но если начальство полковника надеялось задержать новости насчет изгнания Янгхасбенда, заставив его возвращаться окольным путем, ему предстояло пережить разочарование. За час до прощания с русскими британский офицер поспешно отправил в Гилгит гонца с детальным рапортом как о случившемся, так и об этих последних шагах Санкт-Петербурга на «Крыше мира». Теперь он ехал на восток, к китайской границе, предполагая найти путь через один из перевалов, отсутствовавших в списке полковника Ионова. Он не спешил и задержался на китайской границе к северу от Хунзы, надеясь встретиться с лейтенантом Девисоном, а тем временем понаблюдать за дальнейшими действиями русских. Именно это и было той самой Большой игрой, что так увлекала многих британцев, и двадцативосьмилетний Янгхасбенд исключением не являлся.

Совсем не таков оказался его товарищ Девисон, которого Ионов застал на Аличуре возле наших охотников, вместе с китайским пикетом. Этот плохо одетый и потертый господин уверял, будто он, с провожавшими его китайцами, заблудился и попал на русскую территорию по недоразумению, по неопределенности границы, не подозревая, что тут русская земля. Выпроваживать этого оборванца, похожего на денщика, с конвоем до китайской границы казалось не соответствующим ему почетом, да и было затруднительно, ввиду усталости казачьих лошадей, а верить ему на слово, как Янгхасбенду, казалось рискованным; поэтому Ионов просто задержал его при отряде и повез с собой в Фергану… Китайцам же строго приказано было немедленно убираться восвояси, что те, с извинениями и поклонами, тотчас исполнили.

В Фергане Девисона допросили и по ходатайству гостившего как раз в это время у Вревского третьего секретаря посольства Великобритании в России Элиота тут же отпустили. Поскольку британский офицер и в самом деле изрядно пообтрепался в своем путешествии, полковник Ионов выдал ему обмундирование и даже дал немного денег. «Прошло несколько дней, и вдали, — записал Янгхасбенд, — я увидел приближающегося всадника в фуражке и высоких русских сапогах и сначала подумал, что какой-то русский собрался удостоить меня своим посещением. Это, однако, оказался Девисон. С ним обошлись еще более бесцеремонно, чем со мной: он подвергся аресту. Там его лично допросил российский губернатор. Затем лейтенанта проводили к китайской границе и отпустили. Однако его арест и задержка послужили одной полезной цели. Захваченного Девисона везли на север по маршруту, которым прежде не ходил ни один британский офицер или исследователь». Девисону и в самом деле предоставили на обратном пути полную свободу; он даже смог детально закартографировать свой маршрут.

Далее оба британца двинулись назад к Гилгиту через перевал, о существовании которого им рассказали благожелательно настроенные пастухи. Они в последний раз путешествовали вместе: во время следующей разведки Девисон умер от брюшного тифа.

Тем временем полковник Ионов, обойдя со своим отрядом весь Памир, всячески стремился показать англичанам, китайцам и афганцам, что Россия фактически владеет этой территорией и ни в коем случае не намерена уступать ее кому-либо. С этой целью на всех перевалах он поставил пирамиды из камней с надписью числа и месяца прохода русского отряда. Попутно полковник старался оградить местных жителей от своеволий и насилий афганцев и китайцев. И заодно вывез два обломка плоских камней с манчжурскими, таджикскими и китайскими надписями, свидетельствовавшими о пребывании здесь в 1739 году китайцев. Тем самым Ионов фактически убрал с Сома-Таша (Черный Камень) единственное свидетельство, которое можно было использовать как аргумент в пользу принадлежности этих земель Китаю. Камни эти сначала попали в ташкентский музей, а вскоре исчезли вовсе. Сома-Таш был обнаружен случайно лишь в 1984 году в основании памятника Ленину в городе Хороге…

Тем временем Янгхасбенд, сразу же после ухода Ионова вернувшийся в эти края, щедро используя деньги, вновь склонял китайцев и афганцев к захвату территорий, обозначенных русскими как принадлежащие России. Афганцев он пугал китайцами и русскими, а китайцев, соответственно, афганцами и русскими. Афганцы усилили свои войска в Шугнане, Рошане, Вахане и Сархаде, а начальник пограничных китайских постов Чжандарин разделил свою лянзу на три части и разместил отряды на озерах Яшилькуль, Рангкуль и на Ак-Таше. Кроме этого китайцы выставили посты к Гиджиля и озеру Булункуль. А чтобы доказать давнюю принадлежность Памира китайцам, в определенных пунктах они зарыли медные деньги и медные доски с надписями на китайском языке. В этих перемещениях прошла зима 1891–1892 годов.

Новости относительно инцидента в База-и-Гумбезе быстро достигли Лондона, и Уайтхолл приложил невероятные усилия, чтобы его замалчивать, пока правительство решало, как лучше всего реагировать на новое продвижение русских. Вскоре, однако, через Индию слухи проникли на Флит-стрит; и в «Таймс» появилось сообщение, что Янгхасбенд убит в столкновении с захватчиками. Это заявление сразу же опровергли, но публикация подробностей о «произволе русских по отношению к британским офицерам на афганской территории» уже более не позволяла сохранять спокойствие. Пресса, парламент и публика возмутились, прокатилась еще одна волна антирусских настроений. Лорд Росбери, либеральный пэр, который вскоре станет министром иностранных дел, пошел еще дальше, назвав Боза-и-Гумбез, бесплодную долину, где Янгхасбенда перехватили русские, Гибралтаром Гиндукуша. В Индии главнокомандующий генерал Робертс заявил Янгхасбенду, что, по его мнению, настал момент нанести русским удар. «Мы готовы, — сказал он, — а они — нет» — и приказал мобилизовать войска на случай, если российский захват Памира приведет к войне.

Другие ястребы также готовы были ввязаться в драку. «Русские безнаказанно нарушили все соглашения, — писал специальный корреспондент «Таймс» Е. Ф. Найт, путешествовавший по Кашмиру и Ладаку. — Вступление их войск на территорию Читрала, государства, находящегося под нашей защитой и субсидируемого индийским правительством, — преднамеренный шаг, который надо рассматривать как равнозначный объявлению войны». Если британцы игнорируют подобные вторжения в государства, которым даны гарантии от иностранной агрессии, предупреждал он, то «аборигены не смогут не перестать в нас верить». Они решат, что Россия куда более могучая сила, «против которой мы боимся выступить». И они неизбежно повернутся к русским. «Нам придется, — заканчивал он, — столкнуться с происками против нас, а возможно и с открытой враждебностью, и это явится закономерным результатом нашей бесчувственности». Его предчувствия, похоже, подтверждались секретными сведениями из Читрала. Сообщалось, что изгнание из Афганистана Янгхасбенда серьезно подорвало британский престиж среди аборигенов, они утрачивают доверие к Британии — а это в точности отвечает российским интересам.

В распоряжениях лорда Солсбери британскому послу в Санкт-Петербурге, прямолинейному сэру Роберту Мориеру, было предложено выразить решительный протест по поводу агрессивных шагов России на Памире.

Разгорелась дипломатическая война, в которой, однако, козыри оказались в руках русских дипломатов.

Из секретной британской переписки: «Янгхазбенд зашел слишком далеко, он написал письмо афганскому наместнику Шигнана, что китайцы, услышав о занятии его войсками Соматаша, желают, чтобы он ушел оттуда. По поводу этого письма Правительству Индии пришлось объясняться с афганским правительством…»

Сэр Мориэр сообщил в письме 30 декабря 1891 года маркизу Солсбери: «В ходе разговора М. де Гире, объясняя непозволительное обращение полковника Ионова с капитаном Янгхазбендом, заметил, что где бы ни появлялся этот офицер (Янгхасбенд), он оставлял следы своей деятельности по возбуждению Китая против России. То, что сообщил господин Дэвисон господину Элиоту в Маргелане, по видимому, в определенной мере подтверждает это суждение… Его превосходительство [М. де Гире] затем сказал, что император был очень раздражен действиями Янгхасбенда и „другого англичанина“…»

Затем российский министр иностранных дел еще более осложнил задачу британских дипломатов, заявив им о наличии в русском ведомстве книги генерала Мак-грегора «Оборона Индии», в которой совершенно откровенно излагается план английской стороны по разделу Памиров между Афганистаном и Китаем в ущерб России. В Британии начался переполох. Никто не знал, каким именно путем секретная книга начальника разведки, выдававшаяся только особенно доверенным лицам и членам парламента, оказалась в России. Книги этой не читал даже сам сэр Мориер, что ему пришлось в срочном порядке сделать. Только прочитав ее, он впервые ясно представил себе истинные замыслы своего правительства.

Однако благодаря частному воздействию на лиц, приближенных к русскому императору, британцам удалось добиться от русского ведомства формальных извинений за высылку британского офицера. Но в обмен на это британцы заговорили о том, что теперь не обойтись без официальных переговоров по урегулированию границ. Янгхасбенд проиграл: речь все-таки пошла не о военной кампании, а о пограничной комиссии. Именно в разговоре по поводу инцидента между Ионовым и Янгхасбендом русский посол в Лондоне Стааль, объясняясь с английским министром иностранных дел лордом Солсбери, предложил учредить для исследования памирских границ смешанную комиссию технического характера. И Солсбери на это согласился, а когда Стааль заявил, что всякое появление английских войск к северу от Гиндукуша будет сочтено за враждебную нам демонстрацию, то Солсбери ответил, что границей своей Англия считает Гиндукуш и посылать свои войска к северу от Гиндукуша не думает…

2

Так завершился 1891 год, и, казалось бы, Памирский кризис был по сути дела исчерпан. Однако на деле все происходит обычно не так гладко, как хотелось бы. После ухода Ионова англичане вновь усилили свою активность в Памирском узле.

Еще в 1890 году России стало известно, что англичане разрабатывают двухсоткилометровую горную дорогу от Сринагара до Гилгита, примыкающего к северному углу Кашмира. Было очевидно, что они подбирались к Канжуту. Это маленькое независимое владение вплотную примыкало к русским владениям на Памире с юга, и на его захват Россия имела такое же право, как и англичане, то есть в сущности и по справедливости — никакого.

Когда барон Вревский 7 сентября 1891 году вернулся из своей инспекторской поездки по Памирам в Маргелан, к нему явились канжутские послы, просившие помощи против англичан деньгами и оружием. Для первого раза им казались достаточными сто берданок и две горных пушки. Туркестанский губернатор в просьбе отказал, заявив послам, что Россия и Англия владеют почти половиной земного шара и столкновение между ними повлечет неисчислимые бедствия для многих миллионов людей, а потому Россия предпочитает поддерживать с Англией дружбу и мир.

Тем не менее послов по обычаю щедро одарили, показали им маневры войск и устроили парадный обед. Когда барон Вревский провозгласил здравицу за государя, дружное «ура» нескольких батальонов до того ошеломило канжутцев, что они пали ниц! Один из них, вообще отличавшийся толковостью, высказал затем следующее сравнение: «Английское войско — денежное, наемное; в батальоне человека четыре настоящих англичан, остальное сброд, купленный на деньги; англичане, как только займут новое место, сейчас строят крепости, запрутся и ходят взад и вперед, звеня оружием; у вас войско все из русских, и сколько мы по вашей земле ни шли, а крепостей не видали: значит, вы народ сильный и землю свою защищаете грудью!» Послам дали шесть карабинов-берданок и несколько патронов на случай нападения каких-нибудь бродяг на обратном пути.

Британцы же тем временем не сидели сложа руки. Определенный рост решимости официальных действий британского правительства и нежелание Санкт-Петербурга идти на военный конфликт, конечно же, успокаивали их. Однако появление Ионова и его казаков в местах, лежавших в нескольких часах марша от Гилгита, вызвало у руководителей обороны Индии настоящий переполох. В Калькутте Памир считался наиболее вероятным путем вторжения в Индию, а потому присутствие в этих местах вражеских агентов или небольших воинских подразделений могло причинить «в случае войны между двумя странами немалый вред». «Выход, — писал Найт в «Таймс», — заключается в том, чтобы „закрыть дверь с нашей стороны“». Именно это и намеревались теперь сделать британцы, причем начав с Хунзы, признанной наиболее уязвимой из всех небольших государств на севере. Таким образом, судьба этого маленького ханства и его правителя Сафдара Али была предрешена.

В ноябре 1891 года в Гилгите под началом полковника из команды Даренда против входящих в Канжут Хунзы и Нагара было скрытно собрано для похода на север небольшое количество гуркхских стрелков и солдат кашмирского Корпуса имперской службы. Как раз в это время кашмирцы захватили шпиона Хунзы, которого Саф-дар Али послал разведать численность британских войск в Кашмире. Допрошенный шпион выдал остроумный секретный план неожиданного нападения на гарнизон в Чалте. Отряд воинов из Хунзы, навьюченных грузом, чтобы выглядеть похожими на кули из Гилгита, — кого они очень напоминали, — но со спрятанным под одеждой оружием, попросит в крепости приюта на ночь. Там они нападут на ничего не подозревающих защитников и, заставив отвлечься, позволят скрытым поблизости отрядам Сафдара Али ворваться следом.

Британцы решили больше не ждать. Силы, собранные по приказу Даренда, состояли из едва ли не тысячи гуркхов и кашмирцев в регулярных войсках и нескольких сотен пуштунов в отрядах дорожных. Их сопровождали батарея горной артиллерии, семь инженеров и шестнадцать британских офицеров. Путь был так труден, что понадобилось больше недели, чтобы достичь передовой базы для операций в Хунзе и Нагаре — крепости Чалт, расположенной в двадцати пяти километрах к северу от Гилгита. Здесь Даренд получил эксцентричное послание от Сафдара Али, который к тому времени узнал о британском наступлении на его границы. Объявив, что Чалт «драгоценнее для нас, чем завязка халата нашей жены», он потребовал, чтобы крепость передали ему. А кроме того, предупредил Даренда, что если британцы войдут в Хунзу, то сражаться будут с тремя державами — «Хунзой, Россией и Китаем». Он утверждал, что «мужественные русские» обещали прибыть к нему на помощь против «женственных британцев». Завершало послание извещение о приказе: если полковник с войском осмелится войти в Хунзу, голову Даренда принесут к правителю на большом блюде. В то же самое время Джордж Макартни в Кашгаре узнал, что Сафдар Али направил посланников к российскому консулу в Китае Петровскому, напоминая об обещанной Громбчевским помощи. Такие же просьбы насчет оружия и денег были направлены и китайскому губернатору.

Первого декабря британские войска пересекли реку Хунза по построенному инженерами Даренда импровизированному мосту и двинулись в восточном направлении к горной столице Сафдара Али Хунзе (ныне Балтит). Продвижение было медленным, колоннам приходилось то подниматься, то спускаться по крутым склонам непрерывной череды глубоких ущелий. На вершинах вражеские снайперы поджидали в сангарах или скальных укреплениях, каждое из которых, чтобы получить возможность безопасно продолжать наступление, предстояло взять. Однако первым серьезным препятствием на пути была огромная каменная крепость в Нилте, принадлежащая правителю Нагара. Массивные стены и крошечные бойницы, характерные для многих азиатских твердынь, делали ее неприступной. Огонь семифунтовых горных пушек не произвел видимого эффекта. Гуркхские стрелки не могли поразить защитников, стреляющих из узких щелей-амбразур. Ко всем прочим трудностям начало заедать единственный имевшийся в отряде пулемет. Сам Даренд был ранен и вынужден передать командование. Но перед началом штурма он отдал важнейшее распоряжение: взорвать главные ворота крепости. Осуществили это саперы во главе с капитаном Фентоном Ольмером. Это было чрезвычайно опасное предприятие, очень похожее на подрыв ворот Газни, совершенный за шестьдесят лет до того отцом Даренда. «То, что произошло, — записал сопровождавший экспедицию Е. Ф. Найт, — долго будут помнить как одну из наиболее блистательных акций индийских войск».

Прикрываемые яростным огнем всего отряда, предназначенным отогнать защитников от амбразур, капитан Ольмер, его пуштуны и два младших офицера без потерь достигли стены крепости. Чуть позади них расположились сто гуркхских стрелков, готовых ворваться внутрь в тот момент, когда ворота рухнут. Приблизившись, младшие офицеры и Ольмер разрядили револьверы в нижние амбразуры, и капитан с ординарцем подтащили взрывчатку к основанию главных ворот, проскочив через зону сильного огня. У ворот они заложили пироксилиновые шашки, тщательно завалив их камнями, чтобы сконцентрировать эффект взрыва. Наконец они подожгли запал и поспешно отбежали вдоль стены на безопасное расстояние, ожидая взрыва. Но детонатор не сработал.

В тот момент Ольмера сильно ударило по ноге — выстрел был с такого близкого расстояния, что штанину и ногу обожгло порохом. Раненный, он пополз назад к воротам, чтобы попытаться снова поджечь запал. Подрезав шнур, он чиркнул спичкой и после нескольких попыток сумел снова его зажечь. Защитники, поняв, что он делает, обрушили на него сверху град тяжелых камней, один из которых раздробил руку капитана. Но Ольмер пополз назад вдоль стены, ожидая взрыва, и на этот раз запал не подвел. «Мы услышали мощный взрыв, перекрывающий выстрелы пушек и мушкетов, и увидели клубы дыма, поднимавшиеся высоко в воздух», — записал Найт. Еще не улеглось огромное облако пыли и щебня, а гуркхские стрелки во главе с раненым Ольмером и двумя младшими офицерами ворвались через пролом в крепость, где завязалась жестокая рукопашная. Штурмующие оказались в значительном меньшинстве, хотя из-за дыма и суматохи после взрыва основные силы не сразу поняли, что гуркхи уже внутри, и продолжали вести яростный огонь со стен и амбразур. Понимая, что передовой отряд вырежут, если остальные задержатся, один из младших офицеров, лейтенант Бойсридж, под двойным огнем — и своих, и противника — кинулся, рискуя собой, к разрушенным воротам, вызывая подмогу. Его действия спасли положение, через миг остальные силы уже ворвались в крепость.

Найт хорошо видел происходящее. При звуке взрыва он вскарабкался на вершину скалы, откуда заполненная дымом внутренность крепости «была как на ладони». Он подробно рассказывал об этом в своей книге «Там, где встречаются три империи»: «В узких улочках видны были мелькающие люди едва различимые от пыли и дыма; но через мгновение мы поняли, что сражение идет уже в пределах крепости». Правда, то, что было ясно журналисту, еще не понимало большинство осаждающих. Но вот раздались радостные крики, и со своего наблюдательного пункта они увидели, что основная часть войска вливается через ворота, вынуждая защитников прыгать со стен или выскакивать из крепости через известные только им узкие секретные проходы. «И лишь после этого мы перевели дух, будто завершили длинное восхождение».

За взятие неприступного Нилта пришлось заплатить жизнями шестерых англичан против восьмидесяти или более мертвых врагов. Немного позднее Найт столкнулся с Ольмером. Залитого кровью капитана поддерживал кто-то из его людей. Репортер «Таймс» нашел его «веселым, как всегда», несмотря на то что капитан был вторично ранен уже внутри крепости. «Когда он бросался в пролом, — записал Найт, — то, должно быть, знал, что идет на верную смерть». Его храбрость произвела глубокое впечатление на обе стороны. Дружественный британцам вождь одного из местных племен, ставший свидетелем штурма ворот, заявил Найту впоследствии: «Это была борьба гигантов, а не людей». Примерно так же отреагировали и лондонские власти, и капитан Ольмер и лейтенант Бойсридж были позднее представлены к Кресту Виктории. Несмотря на неожиданную потерю Нилта, враг продолжил сопротивление англичанам на всем пути к столице Хунзы. В середине декабря путь наступающих войск блокировало препятствие более серьезное, чем крепость в Нилте.

На сей раз врагом был превращен в цитадель целый склон горы, возвышающейся над долиной, по которой проходила единственная дорога. Скала возвышалась на триста шестьдесят метров, и в ее многочисленных сангарах притаились примерно четыре тысячи стрелков. Попытка пройти по долине под обстрелом с высоты невидимыми врагами была близка к самоубийству. Тщательная разведка не смогла обнаружить подходов, позволяющих скрытно приблизиться к вражеским позициям. Как и в Нилте, потребовалось нечто радикальное, ведь отказаться от кампании и отступить было абсолютно невозможно. Решение пришло с неожиданной стороны. Однажды ночью, серьезно рискуя жизнью, кашмирский сипай, будучи квалифицированным альпинистом, скрытно взобрался по отвесной скальной стене к вражеским позициям. Вернувшись, он рассказал доверенным офицерам, что некоторое количество гуркхов и других опытных альпинистов по этому маршруту сможет добраться до врага. «Скала эта практически вертикальна, — сообщил он, — поэтому защитникам будет трудно и увидеть отряд, и стрелять по нему». Скалу тщательно изучили в бинокли, после чего решено было осуществить этот смелый план — при условии, что ему нет альтернативы.

Даже в самом британском лагере требовалось соблюдение строжайшей тайны: командиры обоснованно полагали, что часть местных носильщиков шпионит на врага. Был распущен слух о предстоящем отступлении, а двумстам пуштунам, которых использовали преимущественно на дорожных работах и не привлекали к операциям, приказали начать упаковываться. Тем временем штурм был намечен в ночь на 19 декабря. Возглавлять группу поручили лейтенанту Джону Меннерсу Смиту, двадцатисемилетнему квалифицированному альпинисту, который был прикомандирован к войскам от политического департамента. О рискованной миссии, которую им предстояло вскоре предпринять, проинформировали только сопровождающих его специально подобранных пятьдесят гуркхов и пятьдесят кашмирцев. В ночь нападения, еще до восхода луны, лучшие стрелки из отрядов охранения были, насколько возможно, бесшумно выдвинуты на сравнительно выгодные позиции на небольших возвышенностях примерно в полукилометре от вражеских позиций. Там же под покровом темноты расположили две семифунтовые горные пушки. Группа альпинистов бесшумно пересекла долину и вышла к мертвой точке у основания отвесной скалы, на которую предстояло подняться. По счастливому совпадению, враг выбрал эту ночь для какого-то из очередных своих праздников. Шум гулянья надежно заглушал звуки действий отряда.

Как только рассвело, стрелки и пушки открыли через долину яростный огонь по вражеским сангарам. Обстрел сконцентрировали на позициях, ниже которых, скорее всего, располагались альпинисты. В тот момент, когда они с риском будут карабкаться по скале, цепляясь за крошечные уступы, нельзя было позволить врагу обнаружить их приближение, иначе у Меннерса Смита и его ста бойцов осталось бы слишком мало шансов. Через тридцать минут после начала обстрела группа начала свой длинный и опасный подъем. «С нашего склона горы, — записал Найт, — мы видели небольшой ручеек людей, который изгибался, поворачивая то вправо, то влево, то даже немного опускаясь, чтобы обойти какое-то непреодолимое препятствие, и снова, уже в другом месте, устремлялся вверх. Они были, — добавлял он, — очень похожи на цепочку муравьев, прокладывающих путь по неровной стене». Впереди он мог разглядеть только Меннерса Смита, «по-кошачьи ловко и энергично» карабкавшегося впереди своих людей. Но на высоте около двух с половиной сотен метров над долиной встретилось серьезное препятствие. Меннерс Смит остановился. «Для него, — записал Найт, — и еще больше для нас, которые могли видеть ситуацию в целом, стало очевидно, что навес над ним абсолютно неприступен». Маршрут был выбран неправильно. Не оставалось ничего иного, как возвращаться назад. Два часа были потрачены впустую. Удивительно, но враг их еще не обнаружил.

В конце концов, Меннерс Смит установил, где они пошли не тем путем, и вскоре, невидимый защитникам, дал знать на другую сторону долины, что собирается сделать новую попытку. Затаив дыхание, Найт и остальная часть войск наблюдали, как отряд еще раз медленно начал свой путь наверх. На сей раз, приняв вправо, альпинисты продвигались без остановок. Всем, кто смотрел с другого края долины, казалось, что прошла вечность, пока Меннерс Смит и горстка лучших альпинистов не подошли к самым близким сангарам метров на пятьдесят. Именно в этот момент была поднята тревога, и начался кромешный ад.

Кто-то из сочувствующих защитникам увидел, что происходило на той стороне долины, и предупреждающе закричал. Враги поняли опасность и, преодолевая лавину огня, выскочили из ближайших сангаров и обрушили на группу альпинистов град тяжелых камней. Несколько людей попали под удары и получили серьезные ранения, хотя, как ни удивительно, никто не сорвался со стены. К счастью, большинство альпинистов уже прошли самые опасные места, и валуны без вреда пролетали над их головами. Теперь Меннерс Смит шел в связке с другим младшим офицером. «Эти офицеры, — записал Найт, — превосходно вели своих людей, наблюдая за их возможностями, хладнокровно прокладывая им путь между камнепадами, и фут за футом неуклонно приближались к вершине. И вот мы увидели, как лейтенант Меннерс Смит делает стремительный бросок вперед, к первому сангару, карабкается, обходит его справа и достигает ровной площадки рядом с ним». Секундой позже поднимаются первые гуркхи и кашмирцы, их кривые ножи и штыки сверкают в свете зимнего солнца. И вот, сгруппировавшись в небольшие отряды, они начали перебегать от сангара к сангару, врываться в них с тыла и уничтожать их обитателей. Сначала защитники пытались отважно сражаться, но, когда поняли, что сопротивление хорошо обученным воинам бесполезно, по одному и по двое принялись отступать с позиций. Скоро это превратилось в паническое бегство. Многим уйти не удалось — кто-то напоролся на группу альпинистов, кто-то угодил под огонь стрелков и канониров. Склон горы усыпали убитые и раненые…

Падение второй цитадели и осознание, что ни русские, ни китайцы не пришли на помощь, оказали на канжутцев деморализующее воздействие. Все, кто должен был оборонять последние двадцать пять километров дороги в столицу, сдались или разбежались по домам. За большой вклад в победу лейтенант Меннерс Смит стал третьим британским офицером, за трехнедельную кампанию представленным к Кресту Виктории. Множество сипаев получили индийский орден «За заслуги», самую высокую в то время награду за храбрость, доступную туземным войскам. Когда британский авангард, чье продвижение замедлялось гористым ландшафтом, приблизился к столице, правитель бежал на север, на пути бегства поджигая деревню за деревней. «Победители, — по словам Найта, — ожидали захватить дворец, полный добычи из сотен разграбленных караванов». Но их ждало разочарование. В сопровождении жен, детей и части оставшихся лояльными ему придворных Сафдар Али бежал, прихватив с собой едва ли не все ценное, нагрузив, как говорят, спины четырехсот кули. При тщательном обыске дворца был обнаружен скрытый за ложной стеной секретный арсенал — винтовки российского производства. Во дворце оказались еще и российские товары, включая самовары, печатные издания и портрет царя Александра III. Среди массы корреспонденции (часть которой оказалась нераспечатанной) были российские и китайские правительственные послания, нашли и переписку между Янгхасбендом и Гилгитом, которую агенты Сафдара Али перехватили во время Памирского кризиса 1891 года.

Опасаясь, как бы Сафдар Али не попытался восстановить власть над Хунзой или еще как-то навредить им, англичане спешно отправили конный отряд, надеясь перехватить беглеца прежде, чем он пересечет границу с Китаем или с Россией. Но где-то на занесенных снегом перевалах, чьи тайны Сафдар Али знал лучше своих преследователей, он сумел обмануть их и выйти в Синьцзян, о чем сообщил Макартни китайский губернатор Кашгара. Водрузив на трон более сговорчивого брата Сафдара Али, британцы должны были решить, что делать теперь: остаться или уходить. Опасаясь, что отход может быть расценен скорее как слабость, чем великодушие, они решили остаться. В распоряжении постоянного политического советника, назначенного в помощь новому правителю, оставался небольшой гарнизон Корпуса имперской службы. Заодно это делало невозможными и нежелательные вторжения, вроде визитов Громбчевского и Ионова. Таким образом, Хунза и Нагар (там пожилому правителю позволили остаться на троне) стали частью Британской Индии…

Узнав об этом шаге англичан, генерал-губернатор барон Вревский написал военному министру России С. П. Ивановскому, что пускать англичан на Памир не следует, и запросил разрешения: 1) выставить в База-и-Гумбезе одну сотню под начальством подполковника Б. Л. Громбчевского; 2) послать на Памир охотничьи команды по восемьдесят человек от каждого батальона 3-й Туркестанской линейной бригады; всего пятьсот человек при шести конно-горных орудиях.

Двадцать четвертого января 1892 года в Петербурге было созвано особое совещание с участием министра иностранных дел, военного министра, начальника генштаба, директора Азиатского департамента и других ответственных чинов, присутствовал также и полковник Ионов. На совещании было решено, не посылая на Памир отряды зимой и ограничившись лишь отправкой разведчиков, начать дипломатические переговоры.

И вот в конце февраля в этот спорный район был оправлен разъезд из двенадцати казаков и двадцати джигитов под начальством поручика Бжезицкого, который быстро обнаружил, что большая часть выделенной памирской территории занята китайцами и афганцами. К поручику стали являться депутаты, жаловавшиеся на афганцев, которые забирают у местных жителей девушек, женщин и мальчиков и высылают их в Афганистан. Местные жители просили помощи, однако поручик не имел никаких полномочий на вмешательство в местные дела. Афганцы же продолжали свою экспансию. В конце апреля они появились на озере Яшилькуль, прогнали китайцев и разрушили их укрепления близ урочища Сома-Таш…

Исходя из всего этого, летом 1892 года из батальона пехоты, трех сотен казаков и двух взводов конно-горной батареи был сформирован новый отряд под начальством полковника Ионова. Отряд этот выступил из Нового Маргелана 14 июня и направился через Исфайрамский перевал. В официальной инструкции, данной военным министром туркестанскому генерал-губернатору, было сказано, что цель посылки отряда — «охранение наших киргизских кочевников и вообще наших интересов в Памирском крае и обеспечение спокойствия и безопасности на юго-восточных пределах Ферганской области».

По требованию Ионова китайские посты сразу же очистили территорию, а построенные ими укрепления были срыты. Однако капитан афганского поста у Сома-Таша заявил, что оставит пост только вместе с жизнью, и 24 июля произошла «Яшилкульская схватка на Памире».

Вот как описывает эту схватку Терентьев: «24-го числа, в 6 часов утра, Ионов подошел скрытно к афганскому посту, спокойно спавшему на левом берегу р. Аличура. Разделив сотню повзводно, Ионов послал взводы вправо и влево, а сам с 18 спешенными казаками стал на холме в 80 шагах перед юртами афганцев. Переводчик пошел будить афганцев и звать их капитана Хайдер-хана, без оружия, для переговоров. Хайдер-хан, видя перед собой небольшую горсть русских и не заметив вдали казацкие взводы, отрезавшие ему пути отступления, пошел к Ионову не один, а с командой в 14 человек, которые на ходу зарядили ружья. Афганцы, держа ружья на изготовке, со взведенными курками, остановились в 4-х шагах от казаков, так что между враждебными линиями едва поместился сам Ионов верхом на коне. Хайдер-хан дерзко потребовал удаления Ионова… Переводчик заявил, что отказывается переводить ругательства афганца… Ионов велел казакам отнять у афганцев ружья…

Казаки схватились за дула направленных против них ружей и подняли их кверху… афганцы дали залп, попавший в небо… произошла схватка… афганцы потеряли тут своего капитана и 5 человек убитыми, у нас было ранено три казака. Остальные афганцы сбежали вниз, спрятались в юртах и открыли огонь; но вскоре потеряли еще 9 человек убитыми, да один раненый бросился в воду и утонул; сдалось в плен 5 человек, да пятеро шугнанцев передались к нам еще до схватки. Наши подобрали 16 ружей, а 10 августа вернулись на Мургаб. После этого все афганские отряды очистили Памир и отступили за р. Пяндж».

Я намеренно привел здесь такую развернутую цитату, поскольку историю этой схватки разные источники передают по-разному. Бжезицкий дополняет рассказ тем, что сам Ионов был вооружен только одной плеткой и прибыл к Сома-Ташу с небольшим разъездом, состоящим всего из девятнадцати казаков. Некий же киргиз рассказал англичанину, что триста русских казаков окружили пятнадцать афганцев и командир афганцев успел зарубить пятерых русских, прежде чем погиб сам. На основании этого англичанин, а именно лорд Данмор, даже сочинил прочувствованный «In Memoriam», приведенный А. В. Постниковым в его книге «Схватка на „Крыше мира“». В этом стихотворении он повествует о том, как «лихие рубаки афганцы с кабульских равнин» пали в неравной схватке, оставив «горы трупов под небом летним», и в кратком эпилоге поминает о безутешных вдовах на Дону и на равнинах Кабула; лорд предлагает им спросить «у власть предержащих, достойна ль граница таких человеческих жертв».

В Приложении я даю еще одно художественное описание этого события, принадлежащее непосредственному участнику схватки Борису Леонидовичу Тагееву (1871–1938). Пусть читатель сам составит себе представление о происходившем…

Так как ввиду подготавливаемого русской стороной переговорного процесса пришло распоряжение из Петербурга избегать усложнений и вооруженных столкновений, то барон Вревский не без тревожного чувства послал в Петербург телеграмму о таком чрезвычайном происшествии. Однако 9 августа получен был следующий ответ от Обручева: «На всеподданнейшем докладе, по телеграмме 476, Государем Императором написано: „не мешает иногда и проучить их“». При всем миролюбии император Александр III не мог допускать унизительного обращения со своими верными слугами.

Однако вслед за тем благодаря вмешательству беспокойного министра иностранных дел Ионов получил приказание: далее озера Яшилькуль не ходить, к оружию не прибегать и в случае встречи с английскими офицерами о политике с ними не говорить. В результате вместо того, чтобы отправиться в Шугнан и очистить его от афганцев, прогнав их за Пяндж, как намеревался сделать после этой стычки Ионов, ему велено было вернуться в Маргелан. Полковник Ионов собирался уже выполнить приказ, но разведчики сообщили ему, что китайцы подвигают войска к Памиру и даже принялись строить крепость на Ак-Таше. Ионов не стал ждать разрешения от беспокойного министерства и 31 августа выступил далеко за Яшилькуль к Ак-Ташу с одной сотней при четырех орудиях, а в виде резерва велел выступить следом двум ротам пехоты. Китайцы, в числе ста кавалеристов, проведав о движении к ним Ионова, бросили недоконченное укрепление и ушли. Укрепление было срыто командой, присланной с Мургаба.

После этого Ионов покинул «беспокойное окно», оставив там русскую администрацию во главе с подполковником Громбчевским и с сотней казаков. Однако ситуация в регионе спокойнее и проще не стала. Китайцы и особенно афганцы заявили протест по поводу уничтожения их постов, и весь следующий год происходили постоянные приграничные стычки.

Забеспокоился даже вернувшийся в Лондоне к власти Гладстон. «Вопросы сейчас достигли такой переломной точки, — предупреждал лорд Росбери, министр иностранных дел и будущий преемник, — что правительство Ее Величества не может оставаться пассивным». Гладстон решил… согласиться на совместную с Россией пограничную комиссию. Однако, как предупредил его Росбери, военные, несомненно, будут пытаться задержать любое урегулирование вопроса о границе. Он намекал на возможность повторения истории с захватом Пендэ. Его предупреждение подтверждалось сообщением, что русские вновь заняли Боза-и-Гумбез, детонатор предыдущего Памирского кризиса. Но это было еще не все. Серьезные проблемы возникли в Читрале, а многие стратеги считали его гораздо более уязвимым для российского проникновения, чем Хунзу. Тем более что после смерти престарелого правителя в стране вспыхнула борьба за трон между многочисленными членами правящего семейства. За три года в Читрале последовательно сменилось пять правителей.

В России «ястребы» во главе с военным министром призывали царя занять агрессивную позицию, но «голуби» во главе с Гирсом все же убедили Александра отдать приоритет дипломатическим решениям. В Англии, с тревогой наблюдая за тем, что в Читрале борьба за трон становится на каждом повороте все более кровавой, ничего этого не знали… или не хотели знать. Сначала британцы, надеясь предоставить покровительство возможному победителю, оставались нейтральными. Но в конце концов не выдержали и отправились «наводить порядок» в Читрале, где завязли надолго, претерпев немало драматических эпизодов, напоминавших об афганских вторжениях.

Тем временем Россия, хотя в целом и выдерживала свою принципиальную позицию, продолжала осуществлять практику какого-то неопределенного «топтания на месте». Следующим летом туркестанский генерал-губернатор вновь снарядил экспедицию полковника Ионова на Памир. Однако из-за начавшихся наконец в 1892 году русско-английских переговоров по урегулированию памирских границ вообще запретил ему применять оружие. А к осени вновь отозвал, во избежание возможных провокаций из этих краев. Покинув, согласно срочному предписанию, одно из таджикских селений в октябре 1893 года, Ионов записал: «Оставляя селение… тяжело было слышать мольбы собравшегося сюда населения не покидать их на жертву афганской мстительности, и больно было выслушивать справедливые упреки этого населения, что мы за симпатии к нам и их услуги так жестоко бросили на произвол всяких случайностей и голодное существование».

В марте 1894 года нашим властям стало известно о намерении англичан утвердиться в долинах рек Кара-Чукура и Тагдумбаша. Этим сведениям русское правительство не могло не придать серьезного значения, поскольку Таш-Курган составлял узел дорог из Кашгара, Гилгита и Кабула через Бадахшан. Это превращало его в британский аванпост, позволяющий наблюдать за всем, что делается на Памире и в Фергане. Поэтому в конце июня 1894 года вновь были сформированы и посланы в «беспокойное памирское окно» отряды под общим командованием теперь уже генерал-майора Ионова.

Ионов сразу же, спеша упредить афганские транспорты по сбору податей и рекрутскому набору, распорядился послать в Шутнан и Рошан два рекогносцировочных отряда — капитанов Юденича и Скерского. Обоим была поставлена задача освободить эти районы от афганцев. Одновременно с этим он послал уведомление губернатору Бадахшана с предупреждением о посылке отрядов и просьбой во избежание кровопролития не препятствовать им и предупредить афганцев, дабы они не пересекали Пянджа.

Местные жители везде с радостью встречали русских, выходили им навстречу, следовали за отрядами, оказывая всяческую помощь и поддержку. Однако 4 августа, когда рекогносцировочные отряды уже вошли в указанные им области, Ионов вновь вдруг получил предписание командующего войсками Ферганской области о соблюдении инструкции, данной ему еще в 1893 году, в которой было воспрещено вступление в пределы Шугнана и Рошана. Генерал Ионов, прекрасно зная, что население Шугнана и Рошана и так уже чересчур поплатилось за свои симпатии к русским, посчитал невозможным и несправедливым опять бросать его. Поэтому, не приостанавливая акции, он тотчас обратился с ходатайством непосредственно в Главный штаб Туркестанского военного округа, откуда, к счастью, получил «добро».

В результате решительных действий русских отрядов с личным вмешательством Ионова к сентябрю 1894 года все афганцы были вытеснены из Рошана, Шугнана и Вахана на левый берег Пянджа без кровопролития, в полном соответствии с соглашением Горчакова — Гренвилла. После этого Ионов назначил начальником всех русских войск в этом регионе ставшего уже подполковником Юденича. Таджики воспрянули духом: наконец-то они избавились от ненавистного афганского ига. Так же думали и русские солдаты, уверявшие местное население, что теперь афганцы никогда больше сюда не придут, и жители начали заниматься устройством местного самоуправления.

Однако эти радостные дни оказались недолгими, как для жителей правого берега Пянджа, так и для русских солдат. После трехнедельного пребывания русских в Хороге было получено категорическое предписание барона А. Б. Вревского всем войскам покинуть Горный Бадахшан и вернуться в Маргелан. Тридцатого сентября 1894 года «с тяжелым чувством выступили войска из Шугнана, — писал Ионов. — Грустно было нашим солдатам бросать землю, которую с большим трудом и лишениями им удалось наконец занять и где покоятся уже кости русского солдата… При обратном движении войск край будто вымер… Особенно тяжелое впечатление производило то обстоятельство, что уборка полей еще не окончена…»

Вскоре после этого, в самом начале ноября 1894 года, умер практически весь этот последний год тяжело болевший император России Александр III, и его место занял двадцатишестилетний сын Николай. Возможно, потому, что новый русский царь Николай II был настроен более миролюбиво, чем его отец, четвертый год тянувшиеся между Россией и Англией переговоры об урегулировании памирских границ неожиданно пришли к завершению. Немаловажное значение для успеха этих переговоров имели и четыре успешных похода Михаила Ефремовича Ионова. Видя достигнутые русскими успехи в Горном Бадахшане, симпатию к русским не только жителей Горного Бадахшана и Памира, но также и припамирских областей, английское правительство во избежание непосредственных военных столкновений в этом регионе решило все же урегулировать с Россией вопрос о разделе сфер влияния переговорным путем. И вот 11 марта 1895 года между Англией и Россией наконец было подписано соглашение о разграничении на Памире и в Горном Бадахшане.

3

Практическое проведение разграничения сфер влияния непосредственно на местах было возложено на смешанную англо-русскую комиссию. Английскую ее часть возглавлял генерал-майор М. Дж. Жерард. В его команду входили офицеры-топографы: полковник Холдич и майор Вахаб, офицер разведки капитан МакСунней, хирурги натуралист Алкок. Помимо этого для проведения съемок в комиссии находились и пандиты: Хан Сахиб Абдул Джафар, Асматулла Хан и Дан Синг с двадцатью девятью носильщиками. Сопровождал комиссию военный конвой из десяти офицеров-туземцев и сипаев, которые вместе с солдатами-топографами составляли отряд из девятнадцати человек. Пожалуй, впервые английская сторона не пыталась ни на кого произвести впечатление своей раздутой численностью, ограничившись лишь действительно необходимым числом людей.

С российской стороны 19 июня 1895 года комиссаром был назначен военный губернатор Ферганской области генерал-лейтенант Повало-Швейковский с двумя помощниками: чиновником Министерства иностранных дел России статским советником Панафидиным и полковником Генерального штаба Галкиным. Кроме того, были: врач Вельман, геодезист полковник Залесский, руководитель топографического отряда классный топограф Бендерский, топограф капитан Александрович, переводчик лейтенант Оракулов и французский профессор Стейфель. Сопровождал комиссию эскорт из шестнадцати оренбургских казаков под командой капитана Круторожина и капитана конной артиллерии Катотинского. Сверх того, в состав комиссии входил начальник Памирского поста капитан Скерский.

В секретной инструкции, которую получил Повало-Швейковский, было сказано, что фактическое соглашение о границе уже состоялось, и поэтому смешанная комиссия будет иметь чисто технический характер. Русские должны были прибыть к озеру Зоркуль к 22 июля, одновременно с англичанами и афганцами. Повало-Швейковский, как старый гусар, оказался на высоте положения — он привел с Памирского поста целый оркестр, заведенный там в 1894 году для развлечения бедных отшельников.

Двадцатого июля русская комиссия прибыла к Зоркулю, но не застала здесь никого. Генерал послал разъезд к База-и-Гумбезу, где и были найдены англичане. Жерар, Алькок и МакСунней тотчас же двинулись с нашим разъездом к озеру и прибыли 22 июля вечером, а Хольдич и Вехаб остались в Лангаре, откуда повели триангуляцию к Зоркулю. Так как обоз Жерара отстал, то Повало-Швейковский пригласил англичан в свою юрту к обеду в общей столовой, а навстречу обозу выслал несколько вьючных лошадей. Когда те прибыли, он велел для конвоя и прислуги, явившейся со вьюками только ночью, приготовить горячую пищу, к полному удовольствию проголодавшихся после форсированного марша. Прекрасный обед, роскошная сервировка и музыка в пустыне, а главное — тост за здоровье гостей, когда музыка грянула «Правь, Британия, морями…», сильно тронули англичан. Место для английского лагеря было выбрано на другой стороне речки в ста шагах от русского.

Так как об афганских комиссарах не было никакого слуха, а Хольдич с Вахабом могли прибыть не ранее 27-го, то, чтобы не задерживать дела, решили начать работы русской партией, не ожидая прибытия остальных членов смешанной комиссии. Русские на частном заседании постановили:

1) принять для всех название «Комиссия по разграничению русско афганских Памиров»;

2) предоставить афганскому представителю только право присутствовать (молча) и подписывать протоколы;

3) масштаб для съемок принять наш пятиверстный, подходящий к английскому в 4¾ и тотчас начать работы;

4) первый основной пограничный столб поставить, однако, по прибытии афганского комиссара.

Жерар согласился со всеми этими пунктами. Кроме этого было решено все технические трудности и препятствия сводить к минимуму или и вовсе пренебрегать ими ради скорейшей демаркации границы в соответствии с соглашением двух правительств.

Наконец, 27 июля прибыли два афганца из Бадахшана: Гулям-Мухамед-дин-хан и муфтий Ашун-Мухамед-хан. Произошел обмен полномочий. Оказалось, что афганцы имеют полномочие не от самого эмира, а лишь предписание от командующего войсками в Бадахшане отправиться к озеру Зоркулю. Повало-Швейковский и Жерар признали это недостаточным, но ввиду предстоявшей афганцам пассивной роли согласились допустить их к участию в заседаниях. Затем в полномочии Жерара оказалось, что афганцы не должны подписывать протоколов, а в русском — наоборот. После нескольких возражений Жерар уступил. Действительно, было бы нелепо: разграничение между Россией и Афганистаном, а закреплять его подписями будут только русские и англичане, оставив афганцев в стороне, словно недееспособных юнцов!

Панафидин предложил первый, ближайший к озеру пик назвать «пиком Согласия», в память первых соглашений. Жерар и на это согласился, но предложил, со своей стороны, весь горный хребет назвать именем Императора Николая II, находя, что кряж Николая II с его пиком Согласия, столь близким к озеру Виктория, будет служить эмблемой добрых отношений между двумя великими державами. Это было принято.

В тот же день 27 июля — день св. Владимира — был поставлен первый столб у озера, после чего русская сторона затеяла целый праздник. Были устроены джигитовка и скачки, затем завтрак, приглашены были и афганцы. Тост за королеву Викторию, предложенный Швейковским, сопровождался гимном «God, save the Queen». Жерар поднял бокал за императора Николая II; раздались звуки «Боже, царя храни»; потом пили за эмира афганского и друг за друга. Угощены были также конвой и прислуга англичан.

Третьего августа, в день тезоименитства императрицы, русская сторона вновь устроила парадный обед. На другой день были особо званы афганцы. Затем отвечали англичане, но по тесноте индийской палатки обстановка у них вышла хуже: они могли приглашать не всех, а поочередно; кроме того, постеснялись попросить у русских оркестр.

Пятого августа был установлен третий столб на перевале Бендерского. Ближайшие к нему два пика были названы: один — именем нового министра иностранных дел России князя Лобанова-Ростовского, другой — маркиза Солсбери. За перевалом пошли пики: лорда Эльджина, Монтегю Жерара и Повало-Швейковского. Седьмого августа к британской комиссии присоединился помощник резидента в Кашмире по китайским делам Дж. Макартни. Оказалось, что его задержал на перевале Баюк русский пикет, где британцу заявили, что у гарнизона есть распоряжение задерживать всех англичан и китайцев. Макартни пропустили только по распоряжению Повало-Швейковского, который принес британцу свои извинения, и работа комиссии продолжилась с прежним усердием.

Однако примерное согласие расстроилось 28 августа у столба № 7 на реке Аксу: Жерар хотел вести отсюда границу прямой чертой по воздуху на восток, не отыскивая живых урочищ, чтобы ни в коем случае не удалиться к югу от параллели озера Виктории, а Повало-Швейковский находил, что такая граница поведет к бесчисленным недоразумениям, так как нужен пересчет пяти речек и пяти долин, а потому кочевнику трудно будет втолковать, что вот эта половина русская, а эта афганская. Он предложил повернуть границу к юго-востоку по речке Гунджибай, затем по хребту Мустай, т. е. по урочищам видимым. Жерар сослался на секретную телеграмму, им полученную, и не взял на себя смелость решить этот вопрос. Вообще с приездом Макартни он стал упрямее… и ни за что не хотел вести границу к перевалу Байк, где задержали Макартни, точно в виде возмездия за это… Повало-Швейковский ссылался на соглашение 11 марта, между Стаалем и гр. Кимберли в Лондоне, в котором хотя и решено принципиально вести границу по параллели озера Виктория, но не к Сарыколу, а к Мустагу. К тому же Кизил-рабат оказался севернее этой черты, значит, во всяком случае, границу следовало вести южнее.

Повало-Швейковский предупредил англичан, что скоро перевалы закроются и потому надо спешить, иначе он вынужден будет принять меры к возвращению своего отряда, не докончив работы, и первым делом отошлет на Памирский пост оркестр. В этом смысле он и послал телеграмму к министру иностранных дел, прося отозвать комиссию. Жерар был огорчен и послал нарочного в Канжут до первой телеграфной станции, прося новой инструкции. Во время перерыва обеды, скачки, призовая стрельба шли своим чередом, и под видом призов Повало-Швейковский делал подарки английским офицерам и конвою.

Тем временем Залесский к 24 августа определил девять астрономических пунктов и поехал в Шугнан по рекам Шах-дар и Гунт, сделав в восемнадцать дней семьсот пятьдесят километров и определив еще одиннадцать пунктов.

Седьмого сентября Жерар получил новую секретную телеграмму: вице-король согласился с русским предложением, и на следующий день, после взаимных поздравлений и любезностей по поводу восстановления добрых отношений, границу повели на Мустаг; 8-го было последнее заседание и врыт последний столб № 12.

— Здесь конец памирскому вопросу, — сказал Жерар, когда работа была кончена.

Итоги работ русских топографов, кроме указанных выше, заключаются также в гипсометрическом определении пятидесяти высот и съемке пяти тысяч квадратных километров в течение двадцати девяти дней! Чистота и верность работ приводила англичан в удивление. Вычерчено было два экземпляра карт на ватманской бумаге и снято шесть копий на восковке.

Десятого сентября, в свои именины, Повало-Швейковский устроил прощальный обед. Утром его поздравляли все англичане и индусы. За обедом после официальных тостов пили за русскую и английскую армии, а Жерар благодарил за сердечный прием. Вечером афганцы отправились в Бадахшан. На другой день англичане ответили также прощальным обедом, а вечером устроили пляску индийских племен вокруг костров с обнаженными саблями; казаки плясали камаринскую под гармонь — словом, расставались друзьями. Во время общей стоянки русские часто получали фрукты из Маргелана и делились с англичанами, чьи запасы весьма оскудели. В первый раз русские затмили англичан в роскоши!

Военным министром Жерару было разрешено ехать в Петербург через Туркестанский край, но он просил взять до Памирского поста и поручика Майлса, только что прибывшего на стоянку. И это было ему разрешено.

Тринадцатого сентября комиссии начали покидать Памир: русские с Жераром — на запад, остальные англичане — на восток. От Памирского поста русских преследовали морозы, снег и бураны. Переходы удвоили; 23 сентября сделали дневку в Алайской долине, а в Гульче пробыли несколько дней, чтобы поправить лошадей. Здесь для Жерара устроена была охота. Седьмого октября прибыли в городок Ош, где Жерару воздали воинские почести; девятого выехали на почтовых в Маргелан и по дороге попали на пикник с дамами, устроенный офицерами маргеланского гарнизона в селе Кочкарчи.

Десятого в губернаторском доме был парадный обед, а 13 октября Жерар с Панафидиным отбыли в Ташкент.

Таким образом, происки Англии о разделе Памира между Китаем и Афганистаном потерпели крушение: китайцы были удалены за Сарыкол, а афганцы — за Пяндж. Но зато и Англия добилась осуществления научной границы Биконсфилда, суть которой заключалась в том, чтобы захватить все перевалы и проходы в Гиндукуш и, пройдя их, оставить их позади своих передовых отрядов. Северные проходы Гиндукуша остались за Афганистаном, то есть, в сущности, в британских руках.

Теперь сферы влияния России и Англии обозначились следующим образом: правобережные части Горного Бадахшана (восточной части Рошана, Шугнана и северная часть Вахана) вошли в сферу влияния России, а левобережные части Рошана, Шугнана и южная часть Вахана — в сферу влияния Англии.

Терентьев: «Разграничения Памиров с Китаем еще не производили, но здесь по соглашению 1893 года наша восточная граница идет по такому крупному живому урочищу, как Сарыкольский хребет, и потому недоразумений не предвидится и никакой надобности в постановке еще и столбов не встречается.

Таким образом, памирский вопрос замолк надолго, а совместная работа русских и англичан указала им симпатичные черты обеих национальностей, доказала, что при ближайшем соседстве мы еще можем поладить друг с другом, а потому бояться такого соседства не следует. В Азии для всех достанет места». В который уже раз англичане и русские при личных встречах даже в рамках Большой игры проникались взаимной симпатией друг к другу. Быть может, надо просто почаще встречаться?..

Верхи, как Англии, так и России, и в самом деле были вполне удовлетворены достигнутыми успехами. Однако совсем иначе оценили значение англо-русских соглашений на Памире и в Горном Бадахшане те, кто принимал непосредственное участие в военных походах и научных экспедициях по этим краям.

Вот что писал наш исследователь Б. В. Станкевич, близко ознакомившись с демаркационной линией, установленной русско-английским соглашением 1895 года: «Нам русским людям приходится сказать правду, что наши представители в русско-английском разграничении сделали уступку Англии… Мы отдали Афганистану могучий горный хребет, лежащий между рекой Памиром и озером Зоркулом с одной стороны, и Вахан- Дарьей с другой стороны, горный хребет, получивший наименование хребет императора Николая II…»

Но особенно бессмысленной выглядело проведение границы не по горным хребтам, а по реке Пяндж, что разрезало исторически сложившиеся области Шугнан, Рошан и Вахан на две неравные части. Известный русский этнограф А. А. Бобринский, летом 1900 года путешествуя по Горной Бухаре и особенно всесторонне изучивший Вахан в историческом и этнографическом отношениях, отметил, что от Вахана отошла к России только четвертая его часть. «Эта новая граница, которая разделила это общество на две части, — писал он, — создала для них такое неуклюжее положение, какое получилось бы, если кто вздумал поделить русскую деревню вдоль по улице между двумя государствами».

Таким образом, получается, что обе великие державы, найдя наконец общий язык к концу столетнего противостояния, совсем уже забыли о тех, чьи судьбы они решали в Большой игре. Не поэтому ли и до сего дня политики все совершают одни и те же ошибки?..