I

Из книги: Бларамберг И. Воспоминания. М.: Наука, 1978

После двухмесячного пребывания в Петербурге и после получения инструкций я готовился покинуть столицу, но прежде познакомился с моим спутником Виткевичем, который также получил назначение в Персию. Передо мной предстал обаятельный, молодой поляк 28 лет, с выразительным лицом, хорошо образованный, обладавший энергичным характером. Поскольку этот молодой человек в 1837–1839 годы сыграл определенную роль в тогдашних политических отношениях между Персией и Афганистаном, поскольку он так много пережил и так печально закончил свою жизнь, позволю себе привести здесь его краткую биографию.

Иван Викторович Виткевич родился в Гродненской губернии. Воспитание получил в кадетском корпусе в Варшаве. 17-летним юношей из-за необдуманных поступков, совершенных по молодости, был сослан тогдашним наместником Великим Князем Константином в солдаты в Орск (Оренбургская губерния). Здесь, на границе с Азией, он прозябал бы, если бы тогдашний комендант Орской крепости, превосходный человек полковник Исаев, не позаботился о нем. Не имея возможности сразу освободить молодого человека от службы в действующей армии, он все же ввел его в свой дом. Из чувства благодарности Виткевич занимался с его детьми французским языком, географией и другими науками, так как в 20-е годы в этом отдаленном крае очень трудно было найти для детей учителя. В свободное время он изучал татарский язык, знакомился с кочевавшими в окрестностях Орска киргизскими старейшинами (аксакалами), часто приглашал их к себе, угощал чаем, пловом и бараниной и привык к их обычаям, нравам и языку, на котором мог читать и писать. Так проходили годы тяжелых испытаний для молодого образованного человека со средствами.

В 1830 году Александр Гумбольдт с профессором Розе, совершая свое широко известное путешествие на Алтай, проезжали через Орск. Они остановились в доме коменданта Исаева. Здесь Гумбольдт с изумлением увидел на столе свою книгу „Tableaux de la nature“, т. e. описание путешествия по Центральной Америке, Перу и т. д. На вопрос, чья это книга, ему ответили, что она принадлежит молодому поляку, который служит солдатом в Орском гарнизоне. Из любопытства Гумбольдт попросил позвать его, поговорил с ним. Приятная внешность молодого человека в грубой солдатской шинели, его скромный нрав и образованность так заинтересовали этого большого ученого и замечательного человека, что он выпросил у Виткевича его адрес, чтобы быть полезным ему.

Вернувшись из своего путешествия по Сибири в Оренбург, он сразу же поговорил с замечательным, но, увы, слишком рано скончавшимся Оренбургским генерал-губернатором графом Павлом Сухтеленом о печальном положении Виткевича и просил графа позаботиться о молодом человеке и облегчить его судьбу. Граф вызвал Виткевича в Оренбург, произвел в унтер-офицеры, назначил своим ординарцем, перевел к оренбургским казакам и позднее предоставил ему работу в канцелярии киргизского управления, которым тогда руководил ученый — генерал фон Генц. К сожалению, граф Сухтелен умер уже в 1832 году. Однако его преемник, генерал и позднее граф Василий Перовский, после того как узнал Виткевича поближе, произвел его в офицеры, сделал своим адъютантом и посылал несколько раз с поручениями в киргизские степи и даже два раза в Бухару. Первый раз, зимой, в киргизской одежде, сопровождаемый двумя преданными киргизами, он совершил за 17 дней переход в Бухару верхом, по глубокому снегу, через замерзшую Сыр- Дарью. В одетом по-киргизски, прекрасно усвоившем обычаи, привычки и язык киргизов человеке никто не признал европейца и христианина, даже фанатичные бухарцы; более того, красивые темные глаза, черная борода, обстриженная макушка и смуглое лицо делали его похожим на азиата и мусульманина.

Когда Виткевич во второй раз приехал в Бухару по поручению генерал-губернатора Перовского, чтобы потребовать от эмира выдачи нескольких русских купцов, незаконно задержанных там, он случайно познакомился в Караван-Сарае, где остановился, с Мирзой-Али — афганским посланником Дост Мухаммед-хана, тогдашнего правителя Кабула. Мирза-Али доверился ему, сказав, что имеет письменное поручение своего господина к нашему вице-канцлеру графу Нессельроде, и попросил взять его в Оренбург под своей защитой. Поскольку миссия Виткевича в Бухаре затянулась, он научился читать, писать и говорить по-персидски. В этом ему помогло ежедневное пребывание в обществе Мирзы-Али.

Преодолев многочисленные затруднения и даже опасности, они покинули Бухару и благополучно добрались до Оренбурга, откуда генерал Перовский направил обоих в Петербург.

Так как послание от Дост Мухаммед-хана графу Нессельроде содержало уверения в дружбе и желание установить торговые связи с Россией, Виткевичу, произведенному к тому времени в поручики, было приказано сопровождать в Кабул полномочного представителя Мирзу-Али с ответным письмом Азиатского департамента. Это и явилось причиной того, что я должен был встретиться с Виткевичем в Москве или Тифлисе и отправиться в его обществе в Тегеран…

В апреле мы получили печально известие о самоубийстве нашего друга Виткевича. Об этом мне сообщил в письме князь Салтыков. Перед смертью Виткевич сжег все свои бумаги. Это был печальный конец молодого человека, который мог бы принести нашему правительству еще много пользы, потому что обладал энергией, предприимчивостью… Во время нашего с ним путешествия в Персию и пребывания там он часто бывал меланхолически настроен, говорил, что ему надоела жизнь, указав на пистолет системы Бертран… И он сдержал слово, так как застрелился именно из этого пистолета в минуту глубокой меланхолии. Его смерть произвела тогда сенсацию, и английские газеты много иронизировали по этому поводу.

 

II

Секретные документы русского посольства в Хиву

Вице-Канцлер Капитану Никифорову; 19 февраля 1841 г. № 448

(Секретно; секретная инструкция)

В течение прошлого 1840 года Хива была посещаема двумя английскими офицерами Ост-Индской службы, а именно: капитанами Абботом и Шекспиром. Заведенные таким образом прямые сношения между Ост-Индским правительством и владельцем Хивинским могут легко подать повод к появлению вновь великобританского агента в Хиве во время вашего там пребывания. А потому мы считаем необходимым снабдить Вас некоторыми наставлениями касательно образа действий ваших в отношении к английскому агенту, на случай, если бы таковой действительно прибыл в Хиву в одно время с Вами.

Сведения, которые будут Вам сообщены по распоряжению Министерства Иностранных Дел, ознакомят Вас с последними событиями в Афганистане, а также с опасениями и действиями Ост-Индского правительства. Опасения сии в минувшем году сильно возбуждены были предпринятою нами воинскою экспедициею противу Хивы. Хотя экспедиция наша отнюдь не имела целью поколебать владычество англичан в Ост-Индии, не менее того слух о движении отряда российских войск, придавал смелость разным средне-азиятским племенам присоединяться к бежавшему из Кабула Дост-Магомед Хану, который, распространяя ложные толкования на счет намерений России, старался составить себе значительную партию, для нанесения решительного удара не упрочившемуся еще владычеству Суджа-Уль-Мулька, возведенного англичанами на афганский престол с столь значительными пожертвованиями. Сии то самые опасения служили поводом к отправлению из Герата в Хиву сперва капитана Аббота, а потом капитана Шекспира. Первый из них предложил Хану Алла-Кулу свое посредничество для примирения с Россиею и с этою целью прибыл на Оренбургскую линию, но посредничество его было нами решительно отвергнуто и ему предоставлено было следовать в Англию чрез Петербург.

Что же касается до капитана Шекспира, то он прибыл в Хиву в то время, когда поручик Айтов успел уже объяснить Хану справедливость и умеренность требований Российского правительства и предстоявшие для Хивы последствия от неисполнения оных. Вскоре известие об отражении горстью русских воинов значительных полчищ хивинских близь Акбулака, убедило еще более Алла-Кула в необходимости отпустить российских пленников и издать фирман, состоявшийся в июле 1840 года. Но, следуя столь обыкновенным между всеми азиятцами правилам двуличных действий, Алла-Кул, по-видимому, и в настоящем случае не отступил от оных. С этою целию, назначив нарочитого посланника (Атанияз-Ходжа-Реиз-Муфтия) для сопровождения пленных и для передачи их российскому начальству, он отпустил с ними и капитана Шекспира, который, таким образом, прибыл в Россию в одно время с отпущенными пленниками; однако же, по примеру Аббота, отнюдь не был также признаваем нами посредником между Россиею и Хивою. К тому же и в самом письме, присланном от хивинского Мяхтера (1-го министра), об нем вовсе не упоминается, а поручику Айтову лично объявлено было Ханом, что Шекспир никакого поручения к Высочайшему Двору не имеет.

Вышеизложенные подробности на счет помянутых двух офицеров, необходимы для Вас в том отношении, что бы Вы имели верное понятие о настоящей цели и последствиях приезда их в Россию. Как подданные Державы, которая находится с Высочайшим Двором в дружбе и союзе, они оба пользовались у нас благосклонным приемом наравне с другими английскими офицерами и путешественниками, посещающими Империю. Но ни тот, ни другой, не был вовсе допущен ни к каким переговорам по делам нашим с Хивою. Даже и подарки, по азиятскому обычаю присланные Государю Императору от Хана Хивинского чрез капитана Аббота, не были от него приняты, как по случаю продолжавшегося еще тогда разрыва с Хивою, так и потому, что Аббот не мог быть признаваем нами уполномоченным от Хана Алла-Кула. Впоследствии эти подарки, оставленные Абботом в С. Петербурге, были, по распоряжению его, переданы здесь хивинскому посланцу, который удостоился поднести оные его Величеству, вместе с подарками, самим им привезенными от имени Хана.

Из вышеприведенного явствует, что и в отношении к Хиве Государю Императору благоугодно соблюдать принятое его Величеством правило не допускать вмешательства каких бы то ни было иностранных Держав в дело России с соседственными с нею областями. Сим правилом должны Вы руководствоваться в случае появления английского агента в Хиве во время вашего там пребывания. Но, имея в виду отклонять вмешательство его в переговоры ваши с хивинским владельцем, Вы должны, в объяснениях Ваших с сим последним, не подавать ему ни малейшего повода полагать, что мы опасаемся англичан, или что между Россиею и Англиею существует по азиятским делам какое-то соперничество.

Ложные понятия азиятцев вообще на счет такового соперничества служат только к возбуждению неосознательных подозрений и к порождению разных обстоятельств, столь же невыгодных для России, как и для великобританских владений.

Добросовестность и справедливость составляют отличительную черту российской политики; величие России требует, чтобы принимаемые нами меры были соответственны ее достоинству и наша система действий должна быть чужда мелочных происков, не имеющих, впрочем, никогда надежных последствий. Эта самая добросовестность Российской Державы приобрела ей общее доверие в странах Азии, наиболее отдаленных. А потому и ваши собственные действия в Хиве должны сообразоваться с сими правилами.

Из сего явствует что, стараясь избегать вышеобъясненных двух крайностей Вы будете обходиться с английским агентом как с офицером дружественной с нами Державы, не будете обнаруживать неудовольствий по поводу пребывания его в Хиве, но должны быть крайне осторожны в ваших с ним сношениях.

Не имея вида скрытности, Вы не должны быть к нему и слишком доверчивы и откровенны, и вместе с тем Вы должны незаметным образом наблюдать за его там действиями; ибо на опыте уже доказано, что агенты сии большею частию выходят из пределов данных им наставлений и тем вовлекают лишь свое правительство в большие затруднения.

Действуя на основании начертанных здесь общих правил, Вы принесете отечеству Вашему гораздо большую пользу, нежели если станете увлекаться завистью к иностранцу.

Сие, однако же, отнюдь не должно препятствовать Вам настаивать с надлежащею твердостью, чтобы ни английский, ни другой какой бы то ни было иностранный агент отнюдь не вмешивался в переговоры Ваши с Ханом, так как предметы этих переговоров исключительно относятся до взаимных сношений Российской Империи с Хивинским Ханством.

Министерство надеется, что благоразумными поступками Вы в полной мере оправдаете лестное для Вас доверие, которым Вы удостоены от его Императорского Величества.

Подпись: Граф Нессельроде

КРАТКИЙ ОТЧЕТ О ПЕРЕГОВОРАХ КАП. НИКИФОРОВА С ХАНОМ АЛЛА-КУЛОМ, ВЕДЕННЫХ В 1841 г.; 15 АВГУСТА. 1841 г.

11-го августа 1841 года агент Российско-Императорской миссии, посланный в Хиву, представлялся к его высокому Степенству, хану Алла-Кулу, с прочими членами. Прием был сделан на аудиенц-дворе, где присутствовали в почтительном отдалении Мяхтер, Куш-Беги, Диван Беги, Ходжа Мехрем Атанияз, и еще два сановника.

После приветствия по обычаю мусульман, агент произнес краткую речь и представил Высочайшую грамоту и три письма. Хан Алла-Кул принял оныя с особенным удовольствием и, не читая, положил близь себя на ковре; после некоторого молчания хан расспрашивал о здоровье Государя Императора и какое имеет агент поручение от Его Величества. В ответ агент объявил, что Государь Император искренно желать изволит независимого существования и благоденствия хивинскому владельцу и его народу, что его Величество изволит обещать Высокое покровительство Свое его Высокому Степенству и всему ханству, если Хан Алла-Кул вступит в дружественный союз с Российской Державой и будет сохранять правила доброго соседа, то этим упрочится торговля и взаимные пользы.

Хан, положа руку на сердце, сказал: благодарение Богу, я ничего более не желаю.

После некоторого молчания агент просил дозволения внести подарки, оставшиеся на первом дворе; и когда они были внесены и разложены пред ханом, его Высокое Степенство обратился к поручику Айтову для показания, какие эти были подарки. Поручик Айтов, раскрыв все вещи, объяснил употребление их и хан, рассматривая их с особенным любопытством, казался очень довольным.

Сделав несколько вопросов о пройденном миссией пути, о перенесенных трудностях от реки Сыра, хан отпустил агента, прибавив что после трудного пути нужен отдых.

13 августа хан изъявил желание видеть агента. Во время продолжительного свидания хан выказал похвальное любопытство о делах европейских держав, но вместе с тем проявлялось полное незнание всего, что относится до политических событий Европы. Вопросы его были бесконечны. Хан желал знать о сношениях Англии с Российскою Империею, о силе обоих государств, о взаимных расстояниях между державами в Европе, о почтах, о родстве Царствующего Двора, о правительственных лицах России, о делах в Турции, о причинах войны Англии с Китаем и о других предметах.

Для лучшего понятия не излишне привести некоторые части разговора:

Хан: За что Англия воюет с Китаем?

Агент: Ваше Высокое Степенство слышали, что есть Индия, которой овладели англичане; завоевание Индии не было сначала преднамерением английского правительства, но есть последствие распространения власти общества купцов, которые для собственных выгод, именем правительства своего, поработили всю Индию. Купцы эти за это дозволение от своего короля обязывались уплатить ежегодно, вроде податей, часть своих доходов; эта подать по мере распространения Англичан в Индии увеличивалась до того, что составляет теперь едва ли не 1/2 всех королевских доходов в Англии. Купцы не могли платить звонкою монетою, а платили всегда товарами и преимущественно чаем, которые выменивали в Китае на опиум. Китайский Богдыхан, видя пагубное распространение опиума между его подданными, запретил ввоз оного; а как опиум был важнейший товар английских купцов, которые не знали, куда его сбыть, то они и требовали отмены положенного запрещения, всячески старались сбывать китайцам опиум, отчего правительство Китая вынуждено было кончить тем, что конфисковало опиум Англичан и бросило его в море, ценою более 175 миллионов.

Хан: Английские купцы виноваты?

Агент: Конечно, но как чрез потерю купцами товара, Англия лишается подати, которая составляет значительную часть доходов ее, то и правительство приняло неправую сторону купцов для вынуждения китайцев к вознаграждению.

Хан: Слухи есть, что англичане готовятся занять Бальк?

Агент: Я не слыхал; но если они намереваются это сделать, то сделают.

Хан: Нам нельзя дозволять: это наш город.

Агент: Бальк когда-то принадлежал Бухаре, а теперь, со смертию владетеля Кунадзы, никому не принадлежит.

Хан: Я пойду с войском защищать мусульманский город.

Агент: Ваше Высокое Степенство этого не учините. Англичане народ европейский, они сильны; лучше не подавайте им причины враждовать на Вас.

Хан: Вы мне советуете быть в мире с ними, а друзья мои Аббот и Шекспир говорили мне не мириться с русскими.

Агент: Я опять повторяю Вам, и дружба и вражда с англичанами опасна для Вас; этот народ ищет забирать страны, он в течение последних 75 лет покорил в Индии до 150 миллионов народа и от Мадраса до Калькуты за 3500 верст от Хивы, овладел Кабулом и приблизился до Герата почти на 700 верст. Этот народ опасен для Хивы.

Хан: Но я буду защищать Бальк.

Агент: Вы в этом не успеете, а лучше защитите себя и народ свой от власти Англии, заключив прочный союз с Россиею, которая 100 лет не переставала прощать неприязненные поступки ханов хивинских; отдайте себя под Высокое покровительство Государя Императора, оно оградит Вас от всякого иноплеменного покушения и упрочит независимость Хивинского ханства.

Хан: Государь пришлет войско для моей защиты?

Агент: Для этого довольно одного слова и в грамоте его Величество объявить, что Вы союзник России и это оградит Вас и народ ваш…

 

III

Договор, составленный Столетовым для Шер-Али-хана

1) Российское императорское правительство считает государство Шер-али-хана, эмира Афганистана, государством независимым и желает, как с другими независимыми государствами, иметь с ним дружественные отношения, по старой дружбе.

2) Считая Афганистан государством, в котором водворился настолько порядок и власть, что владетель страны имеет достаточно силы, в случае надобности справиться с внутренними врагами, российское императорское правительство во внутренние дела страны вмешиваться не будет. Только в случае, если бы государство эмира или его наследника (когда он будет эмиром) от какого-либо внутреннего или внешнего врага подвергалось опасности, то тогда, по просьбе эмира или наследника его (когда он будет эмиром) российское императорское правительство может вмешаться во внутренние дела даже поданием соответствующей помощи.

3) Российское императорское правительство, по примеру, существующему в других государствах, охотно признало избранного эмиром наследника афганского престола, сына его Сердар-Абдулла-хана, о чем эмир торжественно сообщил туркестанскому генерал-губернатору, в лице которого это торжественное извещение радостно было принято российским императорским правительством.

Таким образом, во внимание дружественных отношений между Афганистаном и Россией, императорским правительством избранный наследник был признан, равно как и его наследники, из рода в род, из наследия в наследие.

А так как в настоящее время, волею Божией, означенный наследник престола скончался, то императорское российское правительство, по примеру прошлому, дает по установленной форме признание наследником престола того, кого найдет достойным эмир Афганистана.

4) В случае возникновения каких-либо усложнений между Афганистаном и другим иностранным государством, российское императорское правительство, если о том последует просьба эмира, употребляет к устранению несогласий и столкновений те меры и способы, какие вследствие просьбы эмира Афганистана, признает нужными, или своим непосредственным влиянием на угрожающее Афганистану иностранное государство или чрез посредство других государств.

5) В случае, чего Боже избави, какое-либо иностранное государство, с вооруженною силою, войдет в Афганистан и завладеет его территорией, тогда, если эмир Афганистана обратится к императорскому правительству за вооруженною помощью, императорское правительство, в случае невозможности, посредством миролюбивых советов и внушений, отклонить вооруженное столкновение, во внимание дружбы между государствами Россиею и Афганистаном, подаст вооруженную помощь. Тогда, если дело дойдет до войны, то с упованием на Всевышнего, Творца вселенной, при дружбе Афганистана и России и при вооруженной помощи императорско-российского правительства, путем побед и меча, могут вернуться под власть эмира афганского старые его территории, еще прежде перешедшие под власть другого государства, путем захвата.

6) В случае, излагаемом в предыдущем параграфе 5, эмир Афганистана, относительно вооруженной помощи от российского императорского правительства во всем, что касается размеров, способов и планов, с подробным всего изложением, относится к туркестанскому генерал-губернатору. Туркестанский генерал-губернатор от российского императорского правительства имеет надлежащие полномочия, касательно приведения в исполнение означенных представлений эмира.

7) В виду дружественных отношений между Афганистаном и российским императорским правительством, владетелю Афганистана предоставляется посылать в Россию избранных им лиц, для изучения различных специальностей, в том числе и военной. Каждый раз о командировании таковых лиц эмир Афганистана сносится с туркестанским генерал-губернатором.

8) Посылаемые, согласно предыдущему параграфу 7 из Афганистана в Россию лица, вследствие даваемых на то каждый раз российским императорским правительством повелений, будут пользоваться содействием подлежащих военных и гражданских властей и везде будут принимаемы и чествуемы, как лица, избранные владетелем дружественного государства.

9) Если бы владетелю Афганистана потребовались лица для разных специальностей, в том числе и военной, то императорское правительство по этому окажет всякое содействие.

10) В виду дружественных отношений между Россиею и Афганистаном, российское императорское правительство, в лице туркестанского генерал-губернатора, и правительство афганского государства, употребляют, с согласия обеих сторон, зависящие меры к поощрению, облегчению и обезопасению взаимных торговых сношений.

11) Так как, вследствие дружбы между двумя государствами, взаимные всякого рода сношения возрастут, то необходимо, чтобы между этими государствами было возможно частое друг другу сообщение всех, могущих интересовать обе стороны, сведений и новостей.

Друг Шер-Али-хана эмира Афганистана должен считаться другом императорского российского правительства и враг государства Шер-Али-хана эмира Афганистана должен считаться врагом императорского российского правительства, равно и наоборот.

А потому, на основании всего вышеизложенного, отныне навсегда российское императорское правительство считает необходимым всеми, по своим соображениям способами, и явными и не явными, и внешними и внутренними, признанными обоими государствами полезными и целесообразными, оказывать эмиру государства Афганского помощь, содействие и поддержку. Изложенные в 11 предыдущих параграфах основания дружественных отношений между российским императорским правительством, в лице туркестанского генерал-губернатора, и Шер-Али-ханом, эмиром Афганистана, как о том имел сведения, подробно написал и с русского языка на персидский язык, при помощи состоящего в распоряжении туркестанского генерал-губернатора титулярного советника Заман-бека Ших-алинского, перевел и с приложением своей печати подписал службы его императорского величества генерал-майор Николай Столетов.

Августа 9-го дня 1878 гг.

Кабул

 

IV

Из книги: Автобиография Абдурахман-хана эмира Афганистана: В 2 т. СПб., 1901

Афганистан представляет собою государство, находящееся лишь в периоде развития, которое может приобрести весьма важное значение; так что с ним должны будут считаться как Англия, так и Россия в своих взаимных посягательствах друг на друга. Для обоих великих могущественных соседей дружба или вражда Афганистана представляется более важной, чем дружба или вражда какой бы то ни было другой великой державы в мире; причина этого заключается в том, что Афганистан имеет в своем распоряжении храбрую армию, состоящую из сотен тысяч храбрых мусульманских героев, прирожденных воинов, — будь то солдаты, или простые хлебопашцы. Все они до последнего человека готовы пожертвовать каждою каплею крови в борьбе за своего Бога, своего пророка, свою религию, свои дома, семьи, народ свой, за государя, а также за свою свободу и независимость…

Политика Афганистана в отношении его двух сильных соседей должна заключаться в том, что он должен относиться дружественно к тому из них, который проявляет менее наступательный характер, и враждебно к тому, который стремится пройти через его страну или посягает на его независимость. Но Афганистан в свою очередь не должен действовать вызывающим образом по отношению к своим соседям, а также не должен позволять ни той, ни другой державе вступать в его страну под каким бы то ни было предлогом, невзирая ни на какие договоры и обещания, которые будут предложены.

Политика русских государственных людей, которые направляют поступательное движение России в Азии, заслуживает полного удивления…

Русские оставляют вне своего внимания и вне своих расчетов все… что приготовилось для обороны или может проявить какое-либо противодействие, а избирают лишь то, что по своей слабости или небрежности не в состоянии устоять против русских завоеваний.

Я мог бы дать здесь весьма много указаний относительно средств, которые могли бы служить к тому, чтобы положить конец русской наступательной политике по направлению к Индии и Афганистану; но я ограничусь здесь лишь указанием нескольких необходимых советов.

Первое, наиболее важное, заключается в том… чтобы Англия и Афганистан были крепкими союзниками: пока этот союз существует, Россия никогда не атакует ни одного из них. Некоторые англичане говорят так: «почему мы должны вступать в войну с Россией за безопасность Герата или какой-нибудь другой части Афганистана»; но они не знают, что сражаться за Герат, представляющий собой в действительности «ключ Индии», значит сражаться за самую Индию. Если России удастся овладеть Гератом и Афганистаном, то нападение на Индию для нее не будет сопряжено с большими затруднениями, потому что Англии будет очень трудно управлять Индией при условии соприкосновения русских границ с границами Индии; явится необходимость содержать здесь очень обширную армию, столь многочисленную, что это окажется не по силам ни казне Индии, ни ее плательщикам податей.

Для Англии возникнут еще многие другие осложнения и затруднения в Индии в случае очень близкого соседства России: если наступит время, когда храбрые афганские и туркменские племена станут под знамена русские для борьбы против Англии, то этой последней потребуются неисчислимые силы, чтобы защищаться самой в Индии и в то же время оборонять свои владения…

Второй совет заключается в следующем: Россия сама никогда не приостановит свое движение вперед до тех пор, пока не будет вынуждена Англией. Если же Англия желает приостановить завоевательную политику России, то она сама должна отказаться от применения своей слабой, апатичной и индифферентной политики по отношению к завоевательной политике России, как этого держались английские политики. Если бы англичане когда-нибудь дали понять России, что дальнейшее движение ее вперед вызвало бы собою войну, то нетрудно было бы заставить Россию отступить посредством одного этого сильного протеста…

Если Россия овладеет, или подчинит своему влиянию одну из трех стран — Афганистан, Турцию и Персию, — то она этим сделает вызов остальным двум, а вместе с тем это будет посягательство на Индию. Ввиду этого Россия должна встретить отпор, если она направит свое завоевание на одно из упомянутых государств…

Третий путь для Англии приостановить завоевательное движение России по направлению к Индии заключается в том, чтобы сделать Афганистан сильным, наделяя его деньгами, оружием и военными материалами; вместе с тем необходимо показать России откровенными словами, не могущими оставить никакого сомнения, что как при моей жизни, так и после моей смерти, всякое вмешательство со стороны России в дела афганские, или выставление вперед каких-нибудь претендентов на престол Афганистана, будет обозначать собой войну между Россией и Англией.

Афганистан и не желает и не нуждается в том, чтобы английская армия когда-нибудь вступала в его пределы под предлогом борьбы против России или под каким-нибудь иным предлогом в этом роде до тех пор, пока в Афганистане имеются оружие и деньги. Естественно, когда афганцы добровольно пожелали бы вступление английских войск в их владения: это лишь в том случае, если бы они окончательно и официально были разбиты Россией и никаким средствами не могли бы удержать страну от захватов России.

Но до тех пор, пока афганцы могут сражаться собственными силами, им не требуется и нежелательно, чтобы хотя один солдат английский, или русский, поставил и ногу свою на территорию афганскую под предлогом изгнать врага, потому что афганцам невозможно было бы отделаться от такой армии, которую они сами пригласили к себе на помощь. Эта армия находила бы для себя предлог остаться, утверждая, что она должна поддерживать мир в стране. Если при этом население будет умиротворено и довольно под новым управлением, эти войска из-за этого одного обстоятельства уже останутся в стране; если же население восстанет против них, то войска опять-таки останутся, ибо они скажут: «так как вы восстали против нас и нарушили мир, то теряет силу наше обещание, в силу которого мы должны возвратить вам страну»…

Было бы весьма большой ошибкой со стороны английских государственных людей питать какие-нибудь подозрения относительно дружбы эмира; если англичане находят, что эмир афганский силен и ведет себя достаточно благоразумно и лояльно, то их обязанность и интерес прямой поддерживать его; если же эмир будут слаб, неопытен и незаслуживающий доверия, то он будет одинаково опасен как для Индии, так и для Афганистана.

Четвертое указание мое заключается в следующем: Англия не должна пренебрегать Персией и Турцией, как она это делала в прежнее время; она должна предотвратить возможность захвата этих стран Россией или подчинение их ее влиянию. Англия должна сделать все с ее стороны возможное, чтобы усилить Турцию и Персию и чтобы заручиться их дружбой… должна принять меры также к тому, чтобы помочь Турции, Персии и Афганистану вступить между собою в тройственный союз. Этот союз образовал бы собою сильную преграду против завоеваний России, прикрывая весь мир мусульманский. Результатом этого был бы повсеместный и общий мир во всей Азии, где только проникает завоевательное движение России, угрожающее в будущем весьма серьезной войной. Вполне очевидно, что если бы три эти мусульманские державы, связанные между собою узами религии и стремлением найти во взаимной дружбе общую безопасность, были в то время дружественны к Англии, то весь мир мусульманский был бы связан тем, чтобы оберегать интересы Англии.

Пятый совет мой: необходимо как Афганистану, так и Англии поддерживать их силы. Оба они должны стремиться к тому, чтобы сделать своих подданных богатыми и чтобы содержать в готовности свои войска… Благополучие Афганистана может быть достигнуто поощрением промышленности и улучшением условий для торговых сношений; этим облегчается населению добывание средств к жизни. Второе средство для благополучия Афганистана заключается в том, чтобы приводить между собою в общение правящие нации и управляемые, чтобы изучить чувствования населения, удовлетворять их жалобы и предоставить всем одинаковые права, независимые от национальности, цвета кожи, касты и религии.

Я удивляюсь одной стороне в политике России в Азии: именно в русском Туркестане, среди русско-восточных подданных России, многие достигают положения полковников и генералов; взаимные браки и социальное общение между нациями гораздо более часто, чем между англо-индийцами и индусами в Индии, которые всегда очень удалены друг от друга. Если англичанин женится на туземке Индии, то все английское общество смотрит на эту пару с предубежденными глазами и презрением. Результатом этого является то, что англичане и индусы не могут изучать взаимные чувства друг друга и остаются до крайности чуждыми…

Доказав вероятность нападения России на Индию и Афганистан, выяснив также средства приостановить осуществление такого плана, я постараюсь теперь показать, насколько русские неправы в своих идеях и насколько такое вторжение в Индию возможно или невозможно.

Мне очень жалко, что отвечая на этот вопрос, я навлеку неудовольствие моих русских друзей, от которых я видел много любезности и гостеприимства; но я должен им заявить честно, что до тех пор пока Афганистан не присоединен к России, вторжение ее в Индию невозможно, а присоединение Афганистана к России для вторжения ее в Индию еще более невозможно. Если русские пожелают принять совет мой, как их верного друга, — а я в действительности даю им совет честный, ибо на мне тяготеет важная обязанность по отношению к русским, у которых я в долгу долгом благодарности, — то им лучше не пробовать этой игры.

Результатом этой игры была бы гибель России совершенно… если она попытается вторгнуться в Индию: она не в состоянии будет овладеть Индией, поэтому в результате останутся после этой ужасной войны лишь боль и страдания в добавок к огорчению русских.

Если в будущем к России примкнет когда-нибудь эмир Афганистана, чтобы поддержать ее при походе в Индию, то эта дружба и поддержка Афганистана будут иметь большее значение, чем помощь какой бы то ни было другой империи, благодаря близкому соседству этого государства с Индией… Если однако при всем том будущий эмир будет настолько глуп, что он пригласит Россию или Англию занять его страну или допустит проход их войск через Афганистан, то результатом было бы то же самое, что случилось во время Шах-Шуджи, когда афганцы убили его самого, а также и англичан, которых Шах-Шуджа пригласил вступить в его страну. Английское правительство дважды испытало уже такое занятие Афганистана и едва ли пожелает испытать это в третий раз. Если Россия достаточно благоразумна, то для нее будут хорошим уроком и те расходы, страдания и боли, которые были нанесены Англии, так что она не пожелает вмешиваться в дела афганские даже и в том случае, если эмир пригласит ее для этой цели.

 

V

Достоевский Ф. М. Из дневника 1881 г

III. ГЕОК-ТЕПЕ. ЧТО ТАКОЕ ДЛЯ НАС АЗИЯ?

Геок-Тепе взят, текинцы разбиты и хотя еще вполне не усмирены, но наша победа несомненна. В обществе и в печати возликовали. А давно ли еще в обществе, да и в печати отчасти, к этому делу относились чрезвычайно равнодушно. Особенно после неудачи генерала Ломакина и в начале приготовлений к вторичному наступлению. «И зачем нам туда, и чего нам далась эта Азия, сколько денег истрачено, тогда как у нас голод, дифтерит, нет школ, и проч., и проч.». Да, эти мнения раздавались, и мы их слышали. Не все вообще были этого мнения, — о, нет, — но все же надо сознаться, что к нашей наступательной политике в Азии в последнее время весьма многие стали было относиться неприязненно. Правда, помогла тут и неизвестность о предпринятой экспедиции. В самое последнее только время стали проскакивать у нас известия из иностранных газет, и только под самый конец раздались по всей России телеграммы Скобелева. Тем не менее и во всяком случае трудно сказать, чтобы общество наше было проникнуто ясным сознанием нашей миссии в Азии и того, что собственно для нас значит и могла бы значить впредь Азия. Да и вообще вся наша русская Азия, включая и Сибирь, для России все еще как будто существуют в виде какого-то привеска, которым как бы вовсе даже и не хочет европейская наша Россия интересоваться. «Мы, дескать, Европа, что нам делать в Азии?» Бывали даже и очень резкие голоса: «Уж эта наша Азия, мы и в Европе-то не можем себе порядка добыть и устроиться, а тут еще суют нам и Азию. Лишняя вовсе нам эта Азия, хоть бы ее куда-нибудь деть!» Эти суждения иногда и теперь раздаются у умников наших, от очень их большого ума, конечно.

С победой Скобелева пронесется гул по всей Азии, до самых отдаленных приделов ее: «Вот, дескать, и еще один свирепый и гордый правоверный народ белому царю поклонился». И пусть пронесется гул. Пусть в этих миллионах народов, до самой Индии, даже и в Индии, пожалуй, растет убеждение в непобедимости белого царя и в несокрушимости меча его.

А ведь после неудачи генерала Ломакина непременно, должно быть, пронеслось по всей Азии сомнение в несокрушимости меча нашего — и русский престиж наверно был поколеблен. Вот почему мы и не можем оставаться на этой дороге. У этих народов могут быть свои ханы и эмиры, в уме и в воображении их может стоять грозой Англия, силе которой они удивляются, — но имя белого царя должно стоять превыше ханов и эмиров, превыше индейской императрицы, превыше даже самого калифова имени. Пусть калиф, но белый царь есть царь и калифу. Вот какое убеждение надо чтоб утвердилось! И оно утверждается и нарастает ежегодно, и оно нам необходимо, ибо оно их приучает к грядущему.

— Для чего и к какому грядущему? Какая необходимость в грядущем захвате Азии? Что нам в ней делать?

Поэтому необходимость, что Россия не в одной только Европе, но и в Азии; потому что русский не только европеец, но и азиат. Мало того: в Азии, может быть, еще больше наших надежд, чем в Европе. Мало того: в грядущих судьбах наших, может быть, Азия-то и есть наш главный исход!

Я предчувствую негодование, с которым прочтут иные это ретроградное предположение мое (а оно для меня аксиома). Да, если есть один из важнейших корней, который надо бы у нас оздоровить, так это именно взгляд наш на Азию. Надо прогнать лакейскую боязнь, что нас назовут в Европе азиатскими варварами и скажут про нас, что мы азиаты еще более чем европейцы. Этот стыд, что нас Европа сочтет азиатами, преследует нас уж чуть не два века. Но особенно этот стыд усилился в нас в нынешнем девятнадцатом веке и дошел почти до чего-то панического, дошел до «металла и жупела» московских купчих. Этот ошибочный стыд наш, этот ошибочный наш взгляд на себя единственно как только на европейцев, а не азиатов (каковыми мы никогда не переставали пребывать), — этот стыд и этот ошибочный взгляд дорого, очень дорого стоили нам в эти два века, и мы поплатились за него и утратою духовной самостоятельности нашей, и неудачной европейской политикой нашей, и, наконец, деньгами, деньгами, которых бог знает сколько ушло у нас на то, чтобы доказать Европе, что мы только европейцы, а не азиаты. Но толчок Петра, вдвинувшего нас в Европу, необходимый и спасительный в начале, был все-таки слишком силен, и тут отчасти уже не мы виноваты.

И чего-чего мы не делали, что Европа признала нас за своих, за европейцев, за одних только европейцев, а не за татар. Мы лезли к Европе поминутно и неустанно, сами напрашивались во все ее дела и делишки. Мы то пугали ее силой, посылали туда наши армии «спасать царей», то склонялись опять перед нею, как не надо бы было, и уверяли ее, что мы созданы лишь, чтоб служить Европе и сделать ее счастливою. В двенадцатом году, выгнав от себя Наполеона, мы не помирились с ним, как советовали и желали тогда некоторые немногие прозорливые русские люди, а двинулись всей стеной осчастливливать Европу, освободив ее от похитителя. Конечно, вышла картина яркая: с одной стороны шел деспот и похититель, с другой — миротворец и воскреситель. Но политическое счастье наше состояло тогда вовсе не в картине, а в том, что этот похититель был именно тогда в таком положении, в первый раз во всю свою карьеру, что помирился бы с нами крепко-накрепко и искренно, и надолго, и может быть, навсегда. За условие, что не будем ему мешать в Европе, он отдал бы нам Восток, и теперешний Восточный вопрос наш — гроза и беда текущего и нашего будущего — был бы уже теперь давно разрешен. Похититель это сам говорил потом, и наверно не лгал, говоря, ибо ничего-то бы он не мог лучше сделать, как впредь быть с нами в союзе, с тем, чтоб у нас был Восток, а у него Запад. С европейскими народами он бы наверно справился и тогда. Они же были слишком еще слабы тогда, чтоб нам помешать на Востоке, даже Англия. Наполеон, может быть, и пал бы потом, или после его смерти династия его, а Восток остался бы все-таки за нами. (У нас тогда было бы море, и мы могли бы даже и на море Англию встретить.) Но мы все отдали за картинку. И что же: все эти освобожденные нами народы, еще и не добив Наполеона, стали смотреть на нас с самым ярким недоброжелательством и с злейшими подозрениями. На конгрессах они тотчас против нас соединились вместе сплошной стеной и захватили себе все, а нам не только не оставили ничего, но еще и с нас же взяли обязательства, правда, добровольные, но весьма нам убыточные, как и оказалось впоследствии. Затем, несмотря на полученный урок, — что делали мы во все остальные годы столетия и даже доныне? Не мы ли способствовали укреплению германских держав, не мы ли создали им силу до того, что они, может быть, теперь и сильнее нас стали? Да, сказать, что это мы способствовали их росту и силе, вовсе не преувеличенно выйдет. Не мы ли, по их зову, ходили укрощать их междоусобие, не мы ли оберегали их тыл, когда им могла угрожать беда? И вот — не они ли, напротив, выходили к нам в тыл, когда нам угрожала беда, или грозили выйти нам в тыл, когда нам грозила другая беда? Кончилось тем, что теперь всякий-то в Европе, всякий там образ и язык держит у себя за пазухой давно уже припасенный на нас камень и ждет только первого столкновения. Вот что мы выиграли у Европы, столь ей служа? Одну ее ненависть! Мы сыграли там роль Репетилова, который, гоняясь за фортуной,

Приданого взял шиш, по службе ничего.

Но почему эта ее ненависть к нам, почему они все не могут никак в нас увериться раз навсегда, поверить в безвредность нашу, поверить, что мы их друзья и слуги, добрые слуги, и что даже все европейское назначение наше — это служить Европе и ее благоденствию. (Потому что разве не так, не то же ли самое делали мы во все столетие, разве сделали мы что для себя, разве добились чего себе? Все на Европу пошло!) Нет, они не могут увериться в нас! Главная причина именно в том и состоит, что они не могут никак нас своими признать.

Они ни за что и никогда не поверят, что мы воистину можем участвовать вместе с ними и наравне с ними в дальнейших судьбах их цивилизации. Они признали нас чуждыми своей цивилизации, пришельцами, самозванцами. Они признают нас за воров, укравших у них их просвещение, в их платья перерядившихся. Турки, семиты им ближе по духу, чем мы, арийцы. Всему этому есть одна чрезвычайная причина: идею мы несем вовсе не ту, чем они, в человечество — вот причина! И это несмотря на то, что наши «русские европейцы» изо всех сил уверяют Европу, что у нас нет никакой идеи, да и впредь быть не может, что Россия и не способна иметь идею, а способна лишь подражать, что дело тем и кончится, что мы все будем подражать и что мы вовсе не азиаты, не варвары, а совсем, совсем, как они, европейцы. Но Европа нашим русским европейцам на этот раз, по крайней мере, не поверила. Напротив, в этом случае она, так сказать, совпала в заключениях своих с славянофилами нашими, хотя их не знает вовсе и только разве слышала об них кое-что. Совпадение же именно в том, что и Европа верит, как и славянофилы, что у нас есть «идея, своя, особенная и не европейская, что Россия может и способна иметь идею. Про сущность этой идеи нашей Европа, конечно, еще ничего не знает, — ибо, если б знала, так тотчас же бы успокоилась, даже обрадовалась. Но узнает непременно когда-нибудь, и именно когда наступит самая критическая минута в судьбах ее. Но теперь она не верит; признавая за нами идею, она боится ее. И, наконец, мерзим мы ей, мерзим, даже лично, хотя там и бывают иногда с нами вежливы. Они, например, охотно сознаются, что русская наука может выставить уже несколько замечательных деятелей, представить несколько хороших работ, даже послуживших уже их европейской науке в пользу. Но ни за что, однако же, не поверит теперь Европа, что у нас в России могут родиться не одни только работники в науке (хотя бы и очень талантливые), а и гении, руководители человечества, вроде Бэкона, Канта и Аристотеля. Этому они никогда не поверят, ибо в цивилизацию нашу не верят, а нашей грядущей идеи еще не знают. По-настоящему, они и правы: ибо и впрямь не будет у нас ни Бэкона, ни Ньютона, ни Аристотеля, доколе мы не станем сами на дорогу и не будем духовно самостоятельными. Во всем остальном то же, в наших искусствах, в промышленности: Европа нас готова хвалить, по головке гладить, но своими нас не признает, презирает нас втайне и явно, считает низшими себя как людей, как породу, а иногда так мерзим мы им, мерзим вовсе, особенно когда им на шею бросаемся с братскими поцелуями.

Но от окна в Европу отвернуться трудно, тут фатум. А между тем Азия — да ведь это и впрямь может быть наш исход в нашем будущем, — опять восклицаю это! И если бы совершилось у нас хоть отчасти усвоение этой идеи — о, какой бы корень был тогда оздоровлен! Азия, азиатская наша Россия, — ведь это тоже наш больной корень, который не то что освежить, а совсем воскресить и пересоздать надо!» Принцип, новый принцип, новый взгляд на дело — вот что необходимо!

IV. ВОПРОСЫ И ОТВЕТЫ

………………………………..

— Ну, а Англия? Вы упускаете Англию? Увидев наше стремление в Азию, она тотчас взволнуется.

— «Англии бояться — никуда не ходить», — возражаю я переделанною на новый лад пословицей. Да и ничем новым она не взволнуется, ибо все тем же волнуется и теперь. Напротив, теперь-то мы и держим ее в смущении и неведении насчет будущего, и она ждет от нас всего худшего. Когда же поймет настоящий характер всех наших движений в Азии, то, может быть, сбавит многое из своих опасений… Впрочем, я согласен, что не сбавит и что до этого ей еще далеко. Но, повторяю: Англии бояться — никуда не ходить! А потому и опять-таки: да здравствует победа у Геок-Тепе! Да здравствует Скобелев и его солдатики, и вечная память «выбывшим из списков» богатырям! Мы в наши списки их занесем.

 

VI

Отрывок из книги: Майер А. А., Тагеев Б. Л. Полуденные экспедиции. Очерки. М.: Воениздат, 1998

…Было уже около двух часов ночи, когда в палатку вошел отрядный адъютант.

— Начальник отряда приказал выступать к Яшиль-кулю со всеми предосторожностями, — сказал он вполголоса капитану, — получены точные сведения об афганцах.

— Господа! Поднимайте людей, — сказал П., и мы один за другим вышли из палатки.

Роты уже строились, и среди ночной тишины раздавалась перекличка. Выслав вперед разъезды и патрули, отряд двинулся форсированным маршем. Темень была полная. Луна скрылась уже за горами, тишина царила над суровым Памиром, и слышались только легкий шум, сопровождающий движение части, и побрякивание орудий. Начинало светать. Все ярче и ярче вырисовывались контуры окружающих долину гор. Где-то неистово выл шакал. Все шли молча, у каждого на лице было что-то серьезное.

Наконец авангард отряда подошел к небольшому обрыву над рекою Аличуром и остановился. Казаки спешились и залегли по гребню яра. Внизу, на небольшой, покрытой травою площадке, около самой реки, виднелись юрты, составлявшие лагерь афганского поста.

— Послать ко мне переводчика! — приказал вполголоса полковник Ионов. Опершись обеими руками о луку седла, он в раздумье устремил свой взор на юрты. Ему было неприятно, что афганцы не подозревали о приходе отряда, и он хотел посредством переговоров заставить их уйти с поста и оставить таким образом русскую территорию. «Послать ли офицера к афганскому капитану?» — подумал он и даже сделал соответствующее распоряжение, но вдруг переменил свое намерение. В это время к нему подошел пожилой киргиз с сытым и плутоватым лицом. Сняв свою меховую шапку, киргиз встал в почтительную позу, готовый выслушать приказание начальника.

— Послушай, Сиба-Тулла, — сказал полковник, — спустись в афганский аул и скажи начальнику поста, что русский полковник требует его наверх для переговоров. Понял?

— Слушаю-с, таксыр, — отвесив кулдук, сказал переводчик и пошел по направлению к обрыву. Было заметно, что он дрогнул. Идти одному в неприятельский лагерь было довольно рискованно. Киргиз начал спускаться и вдруг оглянулся назад. Казачьи винтовки и белые чехлы фуражек резко выделялись на темном фоне оврага. Эта картина как будто приободрила его, и он, быстро спустившись, вошел в самую большую юрту. Переводчику было приказано обойтись с афганским начальником поста почтительно, не входя самому ни в какие рассуждения, но киргиз, как оказалось, не понял своего назначения. Часть афганцев спала, а часть пила чай, когда Сиба-Тулла поднял опущенную дверь юрты.

— Где начальник поста? — спросил переводчику сидевших афганцев, которые удивленно смотрели на вооруженного киргиза; на их лицах выразилось беспокойство.

— Пойдем со мной, — сказал один из сидевших афганцев и, выйдя из юрты, пошел к отдельно стоявшей желомейке. — Здесь, — сказал он следовавшему за ним киргизу, подняв висячую дверь.

Киргиз нагнулся и вошел.

Перед ним на низеньком табурете с чашкой в руках сидел средних лет мужчина в белом мундире с золотыми плечевыми погонами. Стройная талия его была перехвачена ремнем, на котором висела афганская сабля с сильно изогнутым клинком. Подстриженная клинышком бородка, черные пушистые усы и сросшиеся над переносицей брови придавали его смуглому лицу особенно отважный оттенок. Он пристально взглянул на киргиза. По костюму его было видно, что он готовился куда-то ехать.

— Что тебе нужно? — спросил он и поправил надетую на голове белую чалму, из-под которой на висках выбивались взбитые пучки волос.

— Меня послал русский полковник, — ответил киргиз, — который требует вас на яр для переговоров.

— Какой полковник? — удивился капитан. — Если он хочет говорить со мною, то пусть придет сюда; мы с ним напьемся чаю и переговорим, — сказал он.

— Полковник не придет сюда, а если вы не выйдете наверх, то вам будет плохо, — дерзко возразил киргиз, — все равно ведь повесят!..

В это время с испуганным лицом в юрту вбежал афганец. Капитан беспокойно взглянул на него.

— Кифтан! Киргизы нас продали, — заговорил он, — табун наш угнан, посланный на разведки джигит в руках русских, и их войско недалеко от нас.

Капитан вздрогнул. Наступила минута замешательства, которою сумел воспользоваться переводчик. Он с быстротою кошки бросился из юрты и через несколько минут доложил полковнику, что афганцы берутся за оружие.

С обрыва было видно, как перебегали из одной юрты в другую афганцы, как на пути запоясывались они и закладывали патроны в ружья. И вот целая вереница красных мундиров во главе со своим начальником стала подниматься на яр и скоро построилась развернутым фронтом перед нами. Их лица горели негодованием и решимостью.

Капитан сделал честь полковнику Ионову, приложив руку к головному убору. Полковник ответил ему по-русски под козырек. Начались переговоры через переводчика.

— На каком основании вы выставили свой пост на нашей территории? — спросил полковник.

— Потому что земля эта наша, — возразил афганец и, скрестив на груди руки, принял вызывающую позу. — Мы владеем ею по договору с Англией с 1873 года, — прибавил он.

— Нам нет дела до ваших договоров о наших владениях, — возразил полковник, — и я, исполняя возложенные на меня обязанности, прошу вас положить оружие и уйти отсюда прочь.

Капитан вспыхнул.

— Я рабом не был и не буду, — сказал он, — а если вам угодно наше оружие, то перебейте нас и возьмите его — афганцы не сдаются, — заключил он свою речь.

— Так вы не оставите этого места и не отодвинетесь за границу Афганистана? — спросил полковник. — Я вас спрашиваю в последний раз.

— Я сказал все! — ответил афганец.

Видя, что путем переговоров ничего не поделать с афганцами и избегая кровопролития, полковник хотел неожиданно перехватать их, не дав им опомниться.

— Хватай их, братцы! — вполголоса передал он приказание казакам.

Но не тут-то было. Не успели наши сделать и шага вперед, как афганцы дали дружный залп, и двое из наших грохнулись на землю. Раздался глухой, раздирающий душу стон.

— Бей их! — крикнул полковник, и все ринулось вперед.

Полковник Ионов спокойно сидел на лошади, наблюдая за дерущимися; в пяти шагах от него стоял афганский капитан, который прехладнокровно стрелял из револьвера и вдруг, рванувшись вперед, подбежал к лошади полковника.

Блеснул огонек — и выстрел прогремел над самым ухом начальника отряда. Как-то инстинктивно полковник подался на шею лошади, и пуля прожужжала мимо. Капитана окружили казаки. Но афганец уже успел выхватить из ножен свою кривую саблю и, как тигр, бросился на них. Вот упал уже один казак под ударом кривого клинка капитанской шашки. Вот снова она, то поднимаясь, то опускаясь, наносит удары направо и налево.

В нескольких шагах стоит хорунжий Каргин и смотрит на эту картину, пули свистят вокруг него, а он стоит, как будто не действительность, а какая-то фантастическая феерия разыгрывается перед ним.

— Хорунжий, да убейте же его наконец! — раздается роковой приговор полковника, и вот, вместо того чтобы схватить свой револьвер или шашку, хорунжий, не отдавая себе отчета, хватает валяющуюся на земле винтовку раненого казака и прицеливается. Он даже не справляется, заряжено ли ружье, и спускает ударник. Выстрел теряется среди общей трескотни и шума, и только легкий дымок на мгновение скрывает от глаз фигуру капитана. Как-то странно вытянулся вдруг афганец, взмахнув одной рукой, другой схватился за чалму, на которой заалело кровавое пятно, и стремглав полетел с яра…

На одного ефрейтора наскочили двое афганцев, завязалась борьба. Ефрейтор неистово ругался, желая освободиться от наседавшего на него неприятеля, но в это время подоспел казак.

— Не плошай! — кричал он издали отбивавшемуся ефрейтору, и с этими словами шашка его опустилась на окутанную чалмою голову афганца.

Вот и другой уже на земле с проколотою грудью. Страшно хрипит он, издавая звуки, как бы прополаскивая себе горло собственною кровью, и, несмотря на это, силится подняться и зарядить ружье, но силы изменяют ему, кровь хлынула горлом, и он склонил свою голову.

Недалеко от места стычки, под большим камнем, доктор Добросмыслов перевязывает раненых, из которых один с совершенно перебитою голенью неистово стонет.

— Ничего, ничего, потерпи, голубчик, — успокаивает его доктор. — Уж мы тебе ножку твою вылечим. Давай корпии, — кричит он фельдшеру, который мечется с трясущеюся нижнею челюстью от одного к другому из раненых.

— Ой, больно, ваше высокоблагородие! — стонет раненый, пока доктор вынимает висящие снаружи осколки раздробленной кости.

Выстрелы все еще продолжаются, потому что засевшие в юртах афганцы все еще продолжают стрелять. Наконец раздался резкий звук трубы, игравшей отбой, и пальба мало-помалу утихла. Из юрт выползли раненые афганцы.

Тяжелое зрелище представлял собою весь скат и зеленая площадка берега Аличура. Везде валялись убитые или корчились раненые; последние, силясь подняться на руки, молили о помощи.

Подошел резерв, и все сгруппировались около места, где лишь несколько минут тому назад стояли перед нами полные жизни люди и где теперь валялись одни лишь обезображенные трупы.

Тихо между солдатами, нет ни веселого говора, ни песен; у каждого на уме, что, быть может, и его постигнет такая же участь, как и этих афганцев.

— Саперы — вперед! — раздается команда. — Рой могилу.

Дружно принялись солдаты за работу, и через четверть часа яма была уже готова. Одного за другим стащили афганцев и положили в яму, а поверх всех был положен капитан Гулям-Хайдар-хан; пуля пробила ему голову, ударив в левый висок.

— Ишь ты, тоже сражался, — сказал один из солдат.

— Известно, сражался, а то как же? — заметил другой. — Тоже, ведь офицер!

Мерно падала земля с лопаток на тела убитых, покрывая их одного за другим своим холодным слоем и поглощая навеки павших героев. Вот белеется кусок мундира афганского капитана, но одна, другая лопатка — и все покрыто землею. Могила зарыта, и поверх нее сложен из камней памятник. Пехота трогается дальше.

— Песельники — на правый фланг! — раздается команда ротного командира, и веселая солдатская песня слышится с прикрикиванием и присвистыванием на все лады, но в ней нет той веселой нотки, какая обыкновенно бывает заметна в обычной солдатской песне. Запевала и то как-то нехотя и протяжно затягивает свою обычную арию.

Отряд подошел к восточному берегу озера Яшиль-куль и расположился бивуаком против развалин китайской крепости Сума-Таш.

Тихо на бивуаке. Нет обычных песен, и даже гармоники не слышно; все толкуют солдаты об «аванганцах».

— Ну и храбрые они, братцы, пра, храбрые, — говорит один солдат, сидя на корточках и покуривая трубку, — ни един, что есть, не сдался, всех перехлопали; не положим, говорят, оружию, устав, мол, не дозволяет!

— И што тутко за храбрость! Значит, у аванганца солдат службу знает: коли на пост поставили, так, значит, и стой, «хотя бы и жисти опасность угрожала!» — повторил слова устава фельдфебель. — Ты сам, чай, устав-от гарнизонный знаешь? А еще капрал! Ишь, храбрость какую нашел! Меня коли, этта, на пост поставят, то я за тридцать верст противника унюхаю, а ён што?.. Спит себе и не видит, что наши у него на носу… Тьфу, а не офицер! — И фельдфебель сердито сплюнул, посылая ругань по адресу афганцев.

Показались носилки, на которых лежали раненые. На одних из них тяжело раненный казак Борисов еле-еле стонет. Тяжелое шествие…

«Афганцы, афганцы!» — раздается крик — и все бросаются смотреть пленных. Это были шугнанцы, между которыми выделялся один молодой афганец, красавец юноша. Два пучка взбитых волос, с каждой из сторон головы, красиво выбивались из-под простреленного головного убора. Пробитый пулями мундир его был изорван, видимо, во время рукопашной схватки. Он шел, высоко подняв голову, и окидывал сверкающим взглядом солдат. Шугнанцы почтительно шли с грустными лицами, видимо ожидая чего-нибудь страшного в русском лагере.

— Ишь, смотри-ко, братцы, — говорит один из солдат, указывая на афганца, — что значит судьба-то. Не суждено, так не умрешь. Глянько у энтого аванганца и чалма, и мундир прострелены, да и весь, как решето, истыкан, а на ем ни единой царапины нету, а даве, когда мы в аванганскую-то юрту забежали, глянул я в ящик, а там шугнанец, повар их, сказывали, сидит, я его оттуда и выволок. Глянул, а он мертвый, пуля, значит, ему это в самый глаз угодила, как ни прятался сердешный, а нашла-таки она его и в ящике под кошмами.

— Все Бог, — возразил, вздохнув, другой солдатик, — на все Его святая воля.

— А ён какой веры будет? — спрашивает молодой солдат унтер-офицера.

— Магометчик, — серьезно отвечает тот.

— А энто что же за вера такая будет? — интересуется солдат.

— А такая же, как и у сарта, — поясняет унтер.

Удовлетворенный солдатик успокаивается.

Раздается барабанный бой к обеду.

— Становись на молитву! — кричит дежурный по роте, и кучка солдат с котелками в руках нестройным хором поет «Очи всех на Тя, Господи, уповают»…