1

Осенью 1840 года из-за безумного поведения англичан в Афганистане начались восстания. Сначала поднялось одно из белуджистанских племен — марри, которое осадило форт Кахан; сто пятьдесят англичан были убиты. Им последовали восточно-гильзайские племена, поставив под угрозу дорогу Кандагар — Кабул. Угрожающее положение создалось и в Келатском ханстве, где английский гарнизон был полностью уничтожен и блокированы важные дорожные узлы. Однако англичане, ограничиваясь карательными операциями, продолжали беспечно предаваться развлечениям в столице Афганистана, даже несмотря на то что и там происходили тайные убийства из-за угла. Поставщики доставляли войскам отравленную муку, а партизаны ежедневно истребляли фуражиров.

Эта враждебность к британцам в Кабуле, недавно ставшем официальной столицей шаха Шуджи-уль-Мулька, нарастала постепенно, однако англичане не торопились не только как-то реагировать на нее, но и просто разобраться в ситуации. Почувствовать нарастающую опасность могли такие опытные политики, как сэр Уильям Макнотон и сэр Александр Бернс, знавшие скрытность афганцев, но для этого им нужно было бы периодически встречаться и обсуждать текущие события, а их взаимоотношения переживали далеко не лучшую свою пору.

Кроме того, Бернс в письме другу был вынужден характеризовать себя как «высокооплачиваемого бездельника», чьи советы совсем не требуются начальству, а Макнотон и вообще утратил интерес к текущим делам. Ему в награду за успешное возведение на афганский трон британской марионетки скоро предстояло покинуть Афганистан и занять весьма лакомый пост губернатора Бомбея. Поэтому признаваться в каких-либо огрехах в своей вотчине он никоим образом не хотел. У Бернса же, также томившегося в ожидании вступления на пост, было слишком мало дел и слишком много развлечений, чтобы вовремя заметить тревожные признаки. Для него продолжали вылавливать афганок на улицах, а порой даже и в их жилищах, что крайне враждебно настраивало местное мужское население к британскому представителю.

За два года своего пребывания в Кабуле англичане успели устроиться там, как дома. Экзотика и здоровый климат призвали сюда с жарких и пыльных равнин Индостана жен и даже детей английских и индийских офицеров. Процветали многочисленные развлечения в виде игры в крикет, концертов, стипль-чеза и катания на коньках, в которых участвовали даже некоторые самые высокопоставленные чиновники. Мусульманское духовенство и набожное большинство местного населения возмущалось и негодовало, в особенности недовольное развратом и пьянством. Более того, при этом разгуле предпринимались еще и серьезные карательные экспедиции против племен, отказавшихся подчиниться Шудже-шаху, а на самом деле — Макнотону, которому далеко не всех удавалось купить щедрыми подачками, золотом или, как это официально называлось, «субсидиями».

Но Дост-Мухаммеда уже не было в стране. Понимая, что дальнейшее сопротивление бессмысленно, эмир добровольно сдался Макнотону 3 ноября 1840 года и был отправлен вместе с четырнадцатью сыновьями, кроме Акбара, и остальными членами семьи в Лудхиану, где ему был назначен пенсион в два лака рупий в год (тридцать тысяч фунтов стерлингов). И Макнотон, сгоравший от нетерпения приступить к своим новым обязанностям в Бомбее, сообщил Окленду, что «страна полностью спокойна — от Дана до Вирсавии». Впоследствии фраза эта приобрела печальную известность. «Здесь все убеждает меня, — заметил он одному из офицеров свиты, — что наступившее в этой стране спокойствие совершенно чудесно».

Однако далеко не все разделяли точку зрения Макнотона, и одним из первых забеспокоился Генри Роулинсон, который, исполняя функции резидента в Кандагаре, недавно почти до самой Бухары сопровождал Артура Конолли. Последний отправился туда с тайной надеждой как-нибудь помочь своему другу Стоддарту. Полковник Чарльз Стоддарт был направлен в Бухару еще летом 1839 года, чтобы успокоить эмира относительно британских намерений в Афганистане. Однако эмир, и без того напуганный слухами о последствиях появления англичан при азиатских дворах, арестовал британского посланца, а узнав о падении Кабула, бесцеремонно бросил его в кишащую крысами и прочими тварями яму.

Вот как описал его узилище бывавший в Бухаре Александр Бернс: «Темница Бухары Канахена (от слова „ка-на“ — собачий клещ), была полна этих клещей, а также там было разведено множество скорпионов, блох и других паразитов, для питания которых при недостатке преступников бросали живых коз или требуху, и все это наполняло воздух смрадом и заразой». Вот в таком месте и томился полковник Стоддарт, когда в Бухару прибыл Артур Конолли. Увы, ему тоже пришлось разделить судьбу своего друга. Возможно, под впечатлением от этой истории сэр Генри Роулинсон был склонен более трезво смотреть на происходящее вокруг. Он записал в августе 1841 года: «Враждебность к нам нарастает с каждым днем, и я предчувствую приближение беспорядков. Муллы настраивают людей против нас по всей стране из конца в конец…»

Другим человеком, указывавшим Макнотону на рост враждебных настроений, стал Элдред Поттинджер, имевший прямые контакты с племенами, проживающими к северу от Кабула. Он сообщал, что местные вожди готовятся к общему восстанию против Шуджи и англичан. Однако Макнотон, скорее всего опасавшийся приказа остаться в Кабуле, отказался внять предупреждениям и убедил себя в паникерстве обоих корреспондентов.

А тем временем у местного населения для враждебности к англичанам и шаху Шудже имелось действительно немало причин. С одной стороны, присутствие большого контингента войск больно ударило по карманам простых афганцев. Из-за возросшего спроса на продовольствие и предметы первой необходимости цены на базаре подскочили, налоги, необходимые для содержания новой администрации Шуджи, не говоря уже о его неумеренно роскошном образе жизни, резко увеличились. Кроме того, несмотря на все прежние обещания, англичане отнюдь не собирались уходить — напротив, складывалось впечатление, что армия останется тут навсегда. Многие англичане желали шаху Шудже долгих лет правления и даже не сомневались в том, что так оно и будет.

В Кабуле распустившиеся солдаты, особенно офицеры, все чаще соблазняли местных женщин и просто приставали к ним на улицах, что вызывало праведный гнев мусульман. В местах постоя воинских частей нередко отмечались случаи сожительства военных с местными женщинами. Особой ненавистью к англичанам пылали обманутые мужья, среди которых были и люди весьма влиятельные, а между тем их многочисленные протесты игнорировались. Историк сэр Джон Кэй писал по этому поводу: «Афганцы всегда ревниво относились к чести своих женщин, и многое из происходящего в Кабуле воспринимали как тяжкий позор, побуждающий к мести… Скоро позор стал невыносимым, и обиженные пришли к выводу, что возмездие можно совершить лишь собственными руками». Никому не хотелось ждать долго, но кто-то должен был зажечь фитиль.

Первые признаки надвигающегося урагана обнаружились вечером 1 ноября 1841 года. В этот день Бернс записал в дневнике «…Я все более буду уставать из-за того, что время обманывает мои надежды». Эта запись оказалась последней в его личных бумагах. Вечером его помощник и друг, хорошо осведомленный кашмирец Мохан Лал, предупредил его, что ближайшей ночью на него будет совершено покушение. Многие афганцы считали ответственным за оккупацию Афганистана именно Бернса, обманувшего Дост-Мухаммеда демонстрацией своих добрых чувств к нему. Враждебность к Бернсу усугубляло и его «неравнодушие» к афганкам. Как пишет в своих воспоминаниях русский доктор Иван Лаврович Яворский, с «последствиями донжуанства первых англичан, во главе которых стал известный Бернс» ему приходилось сталкиваться в Кабуле и спустя почти сорок лет, в 1878–1879 годах.

Бернс с несколькими офицерами жил в самом центре Кабула, рядом с Чорсу — одной из главных улиц столицы в большом двухэтажном доме с внутренним двором, окруженным стеной. Мохан Лал считал это жилище слишком уязвимым и предлагал срочно перебраться в безопасное место, в северную часть города, где размещались английские и индийские солдаты. Однако Бернс был уверен в своих силах и, зная, что крупные английские и индийские подразделения находятся всего в двух километрах, не внял совету друга. Правда, он все-таки отдал приказ сипаям усилить на ночь охрану дома.

Однако основные силы англичан были далеко от города. Поначалу британские войска занимали крепость Бала Хиссар, но по просьбе Шуджи, который был против нахождения войск в Бала Хиссаре из-за близости казарм к его гарему, Макнотон согласился перевести солдат из безопасного укрытия за крепостными стенами в наспех построенный полевой лагерь. Укрепленный лагерь был сооружен под Кабулом, на старой дороге, ведущей в Кохистан, в пяти километрах к северу от городских стен и в девяти к северо-востоку от Бала Хиссара. Казармы лагеря, называемые «кантонмент», были торжественно открыты в августе 1841 года. Сам лагерь, получивший название Шерпурский, представлял собой прямоугольник — два километра в ширину и три в длину — окруженный глинобитным валом с шестью бастионами. Одни ворота выходили на Кохистанскую дорогу, другие — к высотам Сиях Санг и Бала Хиссару, а внутри в живописном беспорядке расположились солдатские казармы и офицерские домики. Но место для лагеря с самого начала было выбрано неудачно, а его фортификационные укрепления оказались, по сути, чисто символическими. Среди военных он даже получил название «глупости на равнине».

И вот вечером 1 ноября у дома Бернса начала собираться толпа, возглавляемая теми, кого Бернс по разным причинам успел настроить против себя. Поначалу дело ограничивалось лишь гневными выкриками, но подстрекатели постарались, чтобы все разраставшаяся толпа узнала о расположенном как раз рядом с резиденцией Бернса гарнизонном казначействе. Народ все прибывал и, горя желанием осадить гнездо неверных, вскоре уже не нуждался в подстрекательстве. Однако Бернс все еще верил, что сможет уговорить афганцев разойтись по домам, и приказал сипаям не стрелять, а в качестве единственной меры предосторожности послал связного в казармы с просьбой на всякий случай прислать подкрепление. Затем он вышел на балкон и попробовал вступить с разгневанной толпой в переговоры.

Узнав об угрожающей Бернсу и его товарищам опасности, Макнотон немедленно созвал совет. На совете также присутствовали адъютант Эльфинстона майор Тэн, капитан Грант и капитан Белью. Они стали обсуждать, что следует и что можно предпринять в такой ситуации, однако обсуждение это быстро переросло в спор между Макнотоном и командующим гарнизоном генералом Уильямом Элфинстоном. Секретарь Макнотона капитан Джордж Лоуренс предложил, пока еще есть время, послать в старый город два полка, вызволить Бернса, рассеять толпу и захватить главарей. Но от него просто отмахнулись. «Мое предложение с самого начала сочли чистым безумием», — писал он впоследствии. Макнотон с Элфинстоном продолжали спорить, а ситуация у дома Бернса тем временем быстро ухудшалась. Старый и больной генерал, которому было уже не до боев, не хотел и не мог действовать — он мог лишь возражать другим. Но и Макнотон, беспокоясь не столько о спасении Бернса, сколько о политических последствиях использования войск против горожан, оказался не более решительным.

В конце концов сочли за лучшее направить к Бала Хиссару пехотную бригаду и только после консультации с Шуджей решить, что делать. Около крепости выяснилось, что шах уже отправил в город отряд сарбазов во главе со своим сыном Фетх Джаном и визирем Осман-ханом с приказом разогнать мятежников и спасти Бернса. Шах настаивал, что его гвардейцев для этих целей вполне достаточно, и не разрешил англичанам вмешиваться.

Тем временем положение все еще пытавшегося перекричать обезумевшую толпу Бернса становилось все более критическим. К нему на балкон вышли еще два офицера — его заместитель майор Уильям Броудфут и офицер индийской армии, Чарльз Бернс, приехавший в Кабул на встречу со старшим братом. Кэй впоследствии писал: «Становилось очевидным, что без применения силы одними уговорами и полумерами ничего уже не добиться. Возбуждение афганцев все возрастало. Небольшая кучка мятежников превратилась в огромную озлобленную толпу. Казначейство шаха застило всем глаза, и сотни кабульцев, даже тех, кто не испытывал до тех пор особой враждебности к британцам, устремились к месту, где хранились сокровища, способные мигом решить проблемы их полуголодного существования». Несмотря на растущую ярость толпы, Бернс, уверенный в скором появлении помощи, все еще удерживал сипаев от применения оружия.

Но вот несколько наиболее рьяных мятежников подожгли конюшни и вновь присоединились к толпе, вскоре после чего из толпы раздался выстрел. Майор Броудфут схватился за грудь и упал. Его поспешно втащили в дом, где сразу же убедились в том, что он мертв. Бернс вернулся на балкон и, пытаясь в последний раз спасти ситуацию, пообещал толпе, если она сейчас же разойдется, раздать крупную сумму денег. Однако было уже поздно, толпа поняла, что английское золото очень скоро достанется ей и так. Бернс, исчерпав все свои возможности, но так и не видя приближающейся помощи, вероятно решив, что гонец не дошел до цели и помощи ждать нечего, приказал сипаям стрелять в толпу. Но его решение запоздало. Дом уже горел, и бушующая толпа ринулась ко входу, не обращая внимания ни на пожар, ни на стрельбу. Бернс с братом поняли, что настал их последний час, и Чарльз решил прорываться.

Мохан Лал, чьи предупреждения Бернс проигнорировал, сидел на крыше соседнего дома и в ужасе наблюдал за происходящим. Он уже ничем не мог никому помочь. «Лейтенант Чарльз Бернс спустился в сад и там застрелил человек шесть, прежде чем его самого разорвали на куски», — записал он впоследствии. Как погиб сам сэр Александр, он не видел, поскольку часть толпы как раз рванулась к дому, на крыше которого он находился, и Мохан Лал был вынужден бежать. Существует версия, что Мохан Лал попытался выбраться из дома через сад, но его схватили и опознали. За него, однако, вступился Мухаммед Заман-хан и спрятал в своем гареме неподалеку.

Также существует несколько версий смерти Бернса, впрочем, ни одна из них не подтверждена показаниями надежных свидетелей. Одни рассказывали, что Бернс вышел к толпе с черной повязкой на глазах, чтобы не видеть, от кого последуют удары, и через несколько секунд был «разорван разъяренной толпой на куски». Другие говорили, что в дом проник некий предатель и на Коране поклялся, что, если Бернс переоденется в афганскую одежду, он проведет его через толпу. Понимая, что терять нечего, Бернс согласился, но, как только он вышел из дома, афганец торжествующе закричал: «Братья, вот Искандер Бернс!» И разъяренная толпа изрубила его на куски длинными афганскими кинжалами.

Согласно другой версии, слуги Бернса предложили ему пронести его через толпу, завернув в кошму, словно таща награбленное, как в ту ночь делали многие, но Бернс отказался. «Один из его старых друзей остался верен ему до конца, — как утверждает Кэй, — когда толпа бросилась грабить казначейство, человек по имени Наиб Шериф подобрал искалеченные тела Бернса и его брата и захоронил обоих в почерневшем от дыма саду». Майору Броудфуту не повезло и тут: «городские псы растащили его останки», — отметил Кэй.

Трагедия произошла всего в получасе обычного марш-броска от казарм, где находились четыре с половиной тысячи английских и индийских солдат, а до Бала Хиссара, где ждал приказа выделенный для помощи Бернсу и его товарищам отряд, было и того менее. Невозможно было не слышать шум и стрельбу, но по невыясненным доселе причинам приказа так и не последовало. В конце концов посланный на помощь английский отряд лишь прикрыл беспорядочное отступление гвардейцев Шуджи, обращенных разъяренной толпой в бегство. Однако не следует думать, что можно было легко предотвратить эту трагедию. Как записал в дневнике один молодой офицер, «если утром для подавления мятежа хватило бы трехсот человек, то к вечеру уже было недостаточно и трех тысяч».

Но этим трагедия не закончилась.

2

Весть о постигшей сэра Александра Бернса и его товарищей ужасной трагедии, не говоря уже о гибели примерно тридцати сипаев и слуг, всколыхнула в английском гарнизоне волну ужаса. Тем временем ободренная бездействием англичан толпа продолжала свои бесчинства: жгла дома, грабила магазины, убивала всех, кого подозревала в сотрудничестве с британцами. Впрочем, пока то и дело в шуме и реве огня раздавались испуганные крики: «Идут… идут!» — мятежники явно опасались быстрого и решительного возмездия. Впоследствии стало известно, что зачинщики мятежа даже держали под седлами коней, чтобы в случае чего успеть спастись, но в штабах Макнотона и Элфинстона все еще продолжали колебаться, упуская более чем драгоценное время. Британцев не подвигли к активным действиям даже сообщения о том, что в старом городе, надеясь избежать ярости толпы, еще скрываются некоторые офицеры.

Наконец, даже Макнотон понял, что происходит нечто более серьезное, чем простой разгул вышедшей из-под контроля толпы. Тысячи афганцев в городе и в округе, откуда тоже поступали тревожные сообщения, выступили практически в одночасье. Мятеж явно кем-то управлялся. Пошли даже слухи о том, что к священной войне против англичан призывает сам Шуджа, и скоро действительно перехватили послания, скрепленные его личной печатью. На какое-то время впавшие в панику англичане поверили в подлинность этих писем и в то, что шах ведет двойную игру. Но довольно быстро обнаружилось, что письма — всего лишь преднамеренно распространенная заговорщиками подделка. Однако одновременно с этим стало ясно и то, что положение самого шаха не менее шатко, чем положение его покровителей.

Двести человек из его гвардейцев, попытавшихся оказать сопротивление, были перебиты, остальные, побросав оружие, в беспорядке бежали под защиту стен Бала Хиссара. Унизительное поражение тех, кто должен был его защищать, повергло афганского правителя в «жалкое состояние уныния и тревоги», — писал Кэй. Англичане также весьма обеспокоились столь неожиданным и драматическим поворотом событий. «Ужасная истина вдруг обрушилась на нас, во всем афганском народе у нас не оказалось ни единого друга», — записал в своем дневнике один офицер. Веселой жизни, которой столь долго наслаждался гарнизон, пришел конец. В незаконченном отчете, найденном после его смерти, Макнотон пытался оправдать свою неспособность предвидеть приближавшуюся бурю. «Меня сочтут виновным в том, что я не сумел предсказать наступление шторма. На это могу ответить лишь то, что ничего не заподозрили и другие, имевшие гораздо больше возможностей наблюдать настроения людей». Ни словом не упомянув о Роулинсоне и Поттинджере, чьи предупреждения он проигнорировал, главную вину Макнотон попытался свалить на Бернса — мертвый возразить уже не мог.

Неблагоприятно сказались на развитии событий и перемены в самой Англии. В августе того года правительство тори во главе с сэром Робертом Пилем сменило администрацию вигов Мельбурна и немедленно приступило к строгой экономии средств. Содержание войск в Афганистане стоило больших денег, и предполагалось, что режим шаха Шуджи-уль-Мулька теперь должен стоять на собственных ногах, тем более что русской угрозы более не было. Поэтому чиновники решили, что по мере укрепления сил Шуджи английское военное присутствие в Афганистане, в отличие от политического, должно постепенно сокращаться. Для начала Макнотону велели прекратить щедрые выплаты племенам, контролирующим пути сообщения между Кабулом и британской частью Индии, что обернулось фатальным исходом: прежде нейтральные племена стали первыми, кто присоединился к восстанию.

И вот англичане, оказавшиеся под угрозой нападения плохо вооруженных и пока еще плохо организованных мятежников, начали готовиться к осаде. Только теперь они поняли, какое безумие совершили, оставив Бала Хиссар. Нынешний лагерь для обороны оказался крайне неудобен: болотистая низина, со всех сторон окруженная холмами, а на них сплошные сады, затруднявшие наблюдение и позволявшие атакующим укрываться от огня защитников. Кроме того, многочисленные ирригационные каналы садов обеспечивали нападавшим превосходные траншеи. Английские же позиции окружал земляной вал высотой всего в половину человеческого роста — защита недостаточная от артиллерии или снайперов. Инженеры Макнотона предупреждали его об этом еще до оставления Бала Хиссара, но, в отличие от большинства профессионалов Большой игры, наместник не обладал достойным военным опытом, а главное, не допускал даже мысли ни о каких непредвиденных обстоятельствах. Он не слушал ничьих советов — и в результате четыре с половиной тысячи английских и индийских солдат с двенадцатью тысячами гражданских лиц, в числе которых было около трех дюжин английских жен, детей и нянек, оказались осажденными в «загоне для овец в открытом поле», согласно определению Кэя.

Впрочем, если бы Макнотон и Элфинстон при первых же признаках опасности действовали решительно и быстро, англичанам хватило бы времени перевести весь гарнизон в Бала Хиссар, под защиту его высоких стен. Но они опоздали, и выполнение этой операции сделалось невозможным. Тогда Макнотон попытался найти какой-нибудь другой выход из патовой ситуации, в которой неожиданно оказался. Он попытался подкупить афганских лидеров, используя ловкого Мохан Лала как посредника, надеясь найти спасение в соперничестве политических групп и племен. В результате в руки толпы перешло огромное количество золота из казначейства Макнотона, не дав практически никакого результата. Как писал Кэй: «Нужно было удовлетворить слишком много аппетитов, и примирить слишком много противоречивых интересов. К тому же, движение стало уже настолько мощным, что его теперь было не унять и мешком золота. Звон монет уже не мог заглушить крики возмущенных и разгневанных людей».

Ситуация ухудшалась с каждым часом и требовала все более решительных мер. Тогда кто-то подал идею, чтобы Мохан Лала уполномочили предложить награду в 10 тысяч рупий любому, кто убьет кого-либо из вождей мятежников. Инструкцию вместе со списком имен передал индусу лейтенант Джон Конолли, младший брат Артура, политический советник администрации Макнотона, находившийся в то время в Бала Хиссаре и выполнявший функции офицера связи у встревоженного Шуджи. Как и в других местах, связь поддерживалась через гонцов-скороходов, именовавшихся коссидами, которые буквально несли собственную жизнь в своих руках: тайные послания прятались в специальные перчатки. Услышав о столь циничном предложении, Макнотон якобы высказал опасение, что это недостойно британцев, и согласился выплачивать вознаграждение лишь за поимку вождей. Однако документ, датированный 17 ноября 1841 года, гласил: «Я обещаю десять тысяч рупий за голову каждого из главных вождей. Макнотон».

Вскоре и в самом деле два лидера мятежников, занимавших первые строчки в списке Конолли, погибли при весьма таинственных обстоятельствах, и тут же начались требования наград. В первом случае человек уверял, что лично застрелил одного из вожаков, тогда как другой опровергал его, настаивая, будто лично задушил смутьяна во сне. Мохан Лал не поверил никому и деньги не выплатил, сославшись на то, что награда была обещана за головы, а голов убитых они не представили. Но гибель двух мятежных лидеров не принесла осажденному гарнизону существенного облегчения. Внезапная брешь в рядах руководителей не ослабила решимости восставших и не разобщила их. Более того, вскоре разнеслась весть, что Мухаммед Акбар Хан, любимый сын сосланного Дост-Мухаммеда, уже едет из Туркестана возглавить настоящее восстание против англичан и их марионеточного правителя. Пламенный принц-воин поклялся свергнуть шаха Шуджу, этого пособника неверных, изгнать британцев и вновь посадить на трон отца.

А тем временем в лагере дела шли все хуже: отовсюду поступали сообщения о захвате мятежниками отдаленных английских постов, о крупных потерях, в том числе и о полностью вырезанном полке гуркхов, и о раненом «герое Герата» майоре Элдреде Поттинджере. В тот год жестокая афганская зима началась гораздо раньше, чем обычно, и провиант, вода, лекарства, а с ними и моральный дух солдат быстро пошли на убыль. Отваги у гарнизона хватило лишь на одну крупную вылазку, но завершилась она оскорбительным поражением и паническим бегством английских и индийских подразделений на исходные позиции. Кэй вынужден был назвать эту акцию «постыдной и пагубной». А произошло это 23 ноября, после того как афганцы вдруг вкатили на вершину господствующего над английскими позициями холма два орудия и начали обстреливать из них переполненный лагерь.

Даже генерал Элфинстон, до сих пор расходовавший гораздо больше энергии на ссоры с Макнотоном, чем на борьбу с врагом, не смог отмолчаться и приказал отнюдь не изъявлявшему энтузиазма командиру бригады атаковать орудия сводным отрядом пехоты и кавалерии. Двадцать пятого ноября 1841 года бригада Шелтона начала бой, имея силы весьма значительные: около четырех эскадронов кавалерии, семнадцать рот пехоты и два орудия с авангардом из солдат 44-го полка королевской пехоты. Успешно заняв холм и заставив замолчать орудия, отряд взялся и за захваченный врагом кишлак Бемару, лежавший у подножия холма — но тут дела пошли совсем по-иному.

Вопреки давнему и непреложному правилу использования пушек только парами, командир приказал взять одно девятифунтовое орудие. Возможно, он сделал это из стремления обеспечить большую мобильность, но этот приказ обернулся крахом. Сначала крупная картечь действительно нанесла афганцам, захватившим кишлак, значительный урон, но скоро орудие начало перегреваться и вышло из строя как раз в тот момент, когда в нем была наибольшая нужда. В результате атаку пришлось прекратить и от кишлака отойти, а тем временем афганские командиры послали на помощь товарищам, подвергшимся сильному натиску, большой конный отряд и множество пехоты. Заметив опасность, командир бригады перестроил свою пехоту в два каре, сосредоточив в середине конницу, и стал ждать нападения, уверенный, что тактика, обеспечивавшая успех при Ватерлоо, не подведет и здесь.

Но афганцы не стали нападать, а открыли интенсивный огонь из своих длинноствольных фитильных ружей или джезейлей по плотно скученным английским каре издали. Через минуту солдаты, оказавшиеся в своих ярко-алых мундирах отличными мишенями, поняли, что их короткоствольные английские мушкеты бессильны: пули не долетали до цели. В таких ситуациях пехоту всегда выручала артиллерия, выкашивавшая бреши в рядах противника, а конница доделывала остальное. Однако, как записал Кэй, «проклятие Господне пало на этих несчастных», — их единственная девятифунтовка все еще не остыла, и использовать ее без риска взрыва было немыслимо. А тем временем солдаты падали и падали под пулями афганских стрелков.

Более того, к ужасу наблюдавших за боем из расположенного далеко внизу лагеря, крупный отряд афганцев начал подбираться к ничего не подозревавшим англичанам по оврагу с тыла. Мгновением позже афганцы выскочили и с дикими криками бросились в атаку, британцы дрогнули и побежали. Командир бригады приказал горнистам трубить сигнал «Стой» и сам лично схватился с врагом, проявив замечательную храбрость. Бегство остановили, офицеры сформировали сомкнутый строй и при поддержке кавалерии повели солдат в штыковую. Враг был остановлен, наконец-то заговорила девятифунтовая пушка, и афганцы, понеся тяжелые потери, были все-таки отброшены с холма.

Однако британцы торжествовали недолго, поскольку афганцы, быстро усваивая их уроки, тут же сосредоточили огонь своих джизейлей на артиллеристах. Стрелять из орудия стало практически невозможно. Одновременно, оставаясь вне досягаемости огня британских мушкетов, они продолжали и методичный расстрел потрепанного отряда, повергая солдат в смятение. Наконец очередная группа афганцев снова незаметно подобралась по оврагу и неожиданно с тыла с дикими криками и длинными кинжалами накинулась на солдат, в то время как с фронта поддерживался плотный непрерывный огонь с почти невидимых за камнями позиций. Этого английские и индийские части не выдержали. Они пустились в беспорядочное бегство и укрылись в лагере, очистив холм и оставив на неизбежную гибель раненых.

«Беспорядочное бегство британских войск было полным, — писал Кэй. — Пехота и кавалерия, европейские и туземные солдаты одной огромной смешанной массой неслись в лагерь». Попытки генерала Элфинстона и штабных офицеров, наблюдавших за сражением с британских позиций, сплотить их и повернуть назад ни к чему не привели. Солдаты потеряли все: и мужество, и дисциплину, не говоря уже о трех сотнях убитых и брошенных товарищей. Как бесстрастно отметил Кэй, «они забыли, что они британские солдаты». Афганцы преследовали отступающих на такой дистанции, что использовать орудия из лагеря было невозможно без риска поразить своих. Если бы торжествующий враг продолжил преследование, писал Кэй далее, то он ворвался бы в лагерь и вырезал весь гарнизон. Но каким-то чудом, вероятно, следуя приказам своих командиров, афганцы остановились и отошли. «Они, казалось, сами были удивлены своим успехом, — отметил один молодой офицер, — и, искалечив по своей ужасной привычке оставленные на холме тела, вернулись с ликующими воплями в город». Эти бои за холмы при селении Бемару получили название «бемарийских качелей».

На следующий день афганцы неожиданно для англичан предложили перемирие. К тому времени к восставшим уже присоединился встреченный восторженными криками Мухаммед Акбар Хан. Он привел с собой трехтысячное войско, и теперь силы мятежников насчитывали около тридцати тысяч пехоты и кавалерии, таким образом, превосходя английские войска приблизительно в семь раз. Несомненно, располагая таким подавляющим преимуществом, Акбар мог в отместку за низвержение отца поголовно истребить весь гарнизон, но, поскольку Дост-Мухаммеда англичане все еще надежно стерегли в Индии, принц понимал, что действовать следует осторожно.

Макнотон со своей стороны также прекрасно понимал, что во избежание истребления или голодной смерти гарнизона следует вступить с афганцами в переговоры. Однако до начала переговоров он потребовал от Элфинстона письменного заявления, в военном смысле объявляющего их положение безнадежным, даже несмотря на то что до прибытия подкреплений из Кандагара оставались считаные дни. Наместник все еще питал надежду на спасение собственной карьеры и стремился переложить всю вину за их трудности на профнепригодность Элфинстона и трусость солдат.

Элфинстон должным образом выполнил его требования и помимо того дал еще и рекомендацию, как вести переговоры с афганцами. Длинное перечисление бедствий гарнизона, которые Макнотон и сам уже хорошо знал, заканчивалось следующим образом: «После более чем трех недель осадного положения, при явной нехватке снаряжения и фуража, при ослаблении войск большим количеством раненых и больных, при трудностях обороны большого и неудачно расположенного лагеря, с наступлением зимы, имея перерезанные противником коммуникации и находясь среди враждебно настроенного населения, полагаю, что далее удерживать наши позиции в этой стране невозможно». Беспросветность генеральской оценки усугубляли и дополнительные, вскоре после этого полученные сведения. Во-первых, Акбар предупредил население, что любой афганец, уличенный в продаже англичанам амуниции или продовольствия, будет немедленно казнен. Во-вторых, долгожданная спасательная экспедиция с юга была остановлена большими снегопадами и не могла попасть в Кабул раньше весны.

Заручившись мрачным прогнозом генерала, Макнотон принялся составлять срочную депешу лорду Окленду, расписывая всю серьезность сложившейся ситуации и взваливая ответственность на военных, обвиняя их в непрофессионализме и трусости. «Наши запасы продовольствия через два-три дня иссякнут, и военное командование настоятельно советует мне сдаться. Но до самого последнего момента я на это не пойду», — писал он, демонстрируя скорее позу, чем отвагу. Макнотон все еще был убежден, что сможет перехитрить афганцев, играя на разногласиях, существовавших, по его сведениям, среди их вождей. Поэтому в ответ на предложение перемирия для обсуждения условий и сроков сдачи он попросил прислать делегацию. Сцены во время переговоров происходили невероятные: толпы вооруженных до зубов афганцев перебирались через невысокие стены лагеря и устраивали братание с солдатами английских и индийских частей. Многие приносили свежие овощи и угощали ими тех, кого еще несколько часов назад пытались убить. Сначала даже возникли подозрения, что в овощах спрятаны какие-нибудь шипы, колючки или яд, но тщательная экспертиза показала необоснованность этих подозрений.

Афганские парламентеры прежде всего потребовали выдачи Шуджи, надежно укрывшегося за мощными стенами и валами Бала Хиссара. Ему обещали сохранить жизнь, хотя ходили слухи, будто его решили ослепить, дабы впредь он никогда уже более не претендовал на афганский трон. Затем афганцы потребовали разоружения, и вывода из Афганистана всех британских солдат, и возвращения Дост-Мухаммеда. Во избежание обмана предлагалось в качестве заложников задержать британских офицеров с семьями до тех пор, пока все войска не покинут страну, а Дост-Мухаммед благополучно не вернется в Кабул. Само собой разумеется, для Макнотона такие требования оказались совершенно неприемлемыми. С этого момента эйфория и братания прекратились, и обе стороны прервали переговоры, с озлоблением грозясь возобновить военные действия.

Через несколько дней состоялась вторая встреча на берегу реки Кабул, примерно в километре от лагеря. Афганскую делегацию, представлявшую большинство ведущих племенных вождей, возглавлял сам Акбар. На этот раз Макнотон выдвинул собственные предложения, прочитав подготовленное на фарси заявление: «Принимая во внимание недавние события, которые со всей очевидностью показали, что продолжительное пребывание британской армии в Афганистане для поддержки Шуджи-шаха вызывает недовольство значительной части населения, а также то, что при отправке войск британское правительство не имело никакой иной цели, кроме обеспечения целостности, блага и процветания Афганистана, мы не испытываем никакого желания оставаться здесь долее, если наше присутствие противоречит указанным целям». Короче, англичане согласились немедленно вывести все войска, если афганская сторона гарантирует их безопасный проход к границе. Шуджа-уль-Мульк, с которым никто не удосужился обмолвиться даже парой слов, должен был оставить трон и возвращаться вместе с англичанами в Индию. Акбар должен был лично сопровождать войска до границы и лично отвечать за их безопасность, в то время как в Кабуле останутся заложниками четыре британских офицера, но без семей. После безопасного прибытия британского гарнизона в Индию Дост-Мухаммед будет отправлен в Кабул. Напоследок выражалась надежда, что две нации, несмотря на недавние события, останутся друзьями, и Афганистан, при условии отсутствия союза с другими государствами, будет получать британскую помощь. Обсудив между собой предложения Макнотона, афганцы единодушно дали принципиальное согласие, и сразу же, до наступления зимы, началась подготовка к эвакуации гарнизона и выполнению других частей соглашения.

Удовлетворительные условия делали капитуляцию своеобразным мирным договором, но Макнотон, интриган до мозга костей, на этом не успокоился и затеял еще одну отчаянную азартную игру. Политиканство — штука заразная. От Мохан Лала он узнал, что некоторые из влиятельных вождей, втайне опасаясь возвращения Дост-Мухаммеда, искусного и жесткого правителя, предпочитали видеть на троне более слабого и послушного Шуджу. И они-то, не в пример Акбару, не спешили увидеть, как уходят не скупящиеся на щедрые подачки англичане. И вот, когда дело дошло до необходимости предстоящего неизбежного отъезда Шуджи, эти вожди, как и предполагал Макнотон, всерьез задумались. И наместник, еще раз пользуясь Мохан Лалом как посредником и обещая щедрое вознаграждение, попробовал расколоть афганские группировки. «…Если хотя бы какая-то часть афганцев пожелает, чтобы наши войска остались в стране, я буду вправе свободно нарушить обязательство вывода войск, ссылаясь на пожелания афганского народа», — внушал он своему кашмирскому наперснику.

Несколько дней неутомимый Мохан Лал лихорадочно пытался разжечь соперничество среди афганских лидеров и настроить против Акбара как можно больше вождей. Макнотон, как утверждает Кэй, знал, что никакого реального единства между афганцами нет, а существуют лишь временные союзы различных группировок. После чего Кэй добавляет: «Это не просто — свести в одно ясное и понятное целое все многочисленные схемы перемен и переустройств, которые в последнее время занимали внимание наместника… Он склонялся к сделке то с одной, то с другой стороной, нетерпеливо хватаясь за любую новую комбинацию, которая, казалось, обещала больше, чем предыдущая». Однако ждать признаков того, что его стратегия сработала и Акбар со своими сторонниками начали ощущать мощный нажим изнутри, пришлось недолго.

Вечером 22 декабря принц послал в британский лагерь секретного эмиссара, чтобы передать Макнотону совершенно новое предложение — предложение, которое можно было назвать потрясающим. Шудже дозволялось остаться на троне, но при этом его визирем должен был стать Акбар. Англичане оставались в Афганистане до весны, после чего должны были уйти как бы по собственной воле, спасая тем самым репутацию. В то же время организаторов убийства Бернса передавали англичанам для наказания. Взамен всего этого Акбар просил лишь триста тысяч фунтов единовременно плюс ренту в 40 тысяч фунтов и обещание британской помощи для борьбы с его личными противниками.

Было ясно, во всяком случае, так показалось Макнотону, что Акбара принудили к такому компромиссу партии, которые этот ловкий британский политик при помощи Мохан Лала и обещаний английского золота уговорил предпочесть правление Шуджи-уль-Мулька, и наместник восторжествовал. Он спас англичан от унижения, гарнизон от резни, шаха от потери трона, а свою собственную карьеру от краха. Тайную встречу, на которой предполагалось заключить это соглашение, назначили на следующее утро. Той же ночью Макнотон набросал примечания к меморандуму Элфинстона, в которых указывал, что дела с Акбаром удалось уладить, и все неприятности закончились.

На следующий день в сопровождении трех офицеров штаба Макнотон отправился к месту назначенной встречи. Элфинстону, спросившему, не является ли это ловушкой, Макнотон резко ответил: «Предоставьте это мне.

В таких вещах я разбираюсь лучше вас». Но те же опасения высказали один из выбранных для сопровождения офицеров и собственная жена наместника. Мохан Лал также предупреждал, что доверять Акбару нельзя. Однако Макнотон и не думал никого слушать. «Предательство, конечно, возможно, — ответил он. — Но в случае успеха мы восстановим честь англичан, и это более чем стоит риска. По мне лучше тысячекратный смертельный риск, чем позор». Наверное, это было смело.

Акбар с шестью ханами — вождями крупных племен и родов — и воинами ожидал британцев на берегу Кабула, на заснеженном склоне на расстоянии полукилометра от юго-восточного угла укреплений. Макнотона сопровождали Лоуренс, Тревор, Маккензи и десять солдат под начальством лейтенанта Ле Гейта. «Мир вам!» — приветствовали афганцы подъехавших верхами англичан. Затем слуги расстелили попоны, и, приняв английские приветствия, Акбар предложил Макнотону и его компаньонам спешиться. Один из офицеров, капитан Кеннет Маккензи, написал впоследствии: «Люди недаром говорят о предчувствиях. Полагаю, на меня снизошло нечто вроде этого, поскольку я с трудом заставил себя покинуть седло. Однако я сделал это, и меня пригласили сесть возле сардаров». Все расселись, наступила тишина, в которой Акбар с улыбкой обернулся к наместнику и спросил его, принимает ли он переданное накануне вечером предложение. «А почему бы и нет?» — ответил Макнотон. И эта короткая реплика перечеркнула не только его собственную судьбу, но также судьбу всего британского гарнизона.

Макнотон не знал, что Акбар, проведав о его двуличности, решил воспользоваться ей в своих интересах. Он предупредил остальных вождей, что Макнотон готов пренебречь ими и за их спинами затевает тайный сговор. И теперь даже те, кто еще сомневался в этом, своими собственными ушами услышали о предательстве англичанина. Акбар, естественно, никогда и не собирался позволять оставаться в стране ни англичанам, ни Шудже, и предложение его было сделано исключительно для того, чтобы продемонстрировать своим сподвижникам двуличие британцев. Мало того, что этим шагом он приобретал преданность тех, кого наместник едва не успел настроить против него. Принц мог теперь ответить предательством на предательство — и он ответил сполна.

Все еще ничего не подозревая, Макнотон спросил, зачем здесь присутствуют посторонние. Акбар посоветовал ему не беспокоиться, добавив: «Мы все в одной лодке». Но, как впоследствии вспоминал капитан Маккензи, едва закончив эти уверения, принц внезапно крикнул своим людям: «Бегеер! Бегеер!», что означало: «Схватить! Схватить!». Капитан и еще двое его сослуживцев вмиг оказались связанными, а сам Акбар, с выражением «наивысшей дьявольской ярости» на лице, вместе с другими вождями бросился на Макнотона. Последнего тут же поволокли за холм, и Маккензи лишь на миг успел увидеть лицо наместника. «Оно изображало ужас и удивление», — написал он позже. Капитан также услышал, как Макнотон закричал: «Аз барае Худа!», что означало: «Ради Бога!», но теперь его больше беспокоила собственная судьба, поскольку некоторые наиболее фанатичные афганцы немедленно требовали не только его крови, но и крови всех трех офицеров. Однако Акбар приказал не трогать их. Всех троих, держа под прицелом, посадили на крупы лошадей, чтобы доставить в расположенный неподалеку форт. Но капитану Тревору не повезло, разъяренные афганцы сбросили его с коня и безжалостно изрубили в снегу. Лоуренса спас Мухаммед Шах-хан, а Маккензи — Гулям Мохиэддин и сам Акбар-хан, которые буквально вырвали их у подбежавшей разъяренной толпы. О судьбе сопровождавших парламентеров солдат источники умалчивают.

Подробностей гибели самого Макнотона никто уже никогда не узнает. Его убили без всяких свидетелей, и ни одна душа не сможет рассказать, что случилось после того, как наместника утащили за холм. Позже Акбар клялся, что хотел держать англичанина заложником безопасного возвращения отца, но, пытаясь вырваться и убежать к английским позициям, пленник сопротивлялся так, что его пришлось убить. Другая версия утверждает, что Акбар, считавший виновным в ниспровержении отца именно Макнотона, сам в припадке гнева расстрелял его из богато украшенных пистолетов, некогда подаренных ему тем же Макнотоном, а заодно и научившим принца пользоваться ими.

Тем временем, заметив, что на берегу происходит нечто непонятное, наблюдатели в лагере сообщили об этом генералу Элфинстону. Однако отсутствие профессионализма, нерешительность и просто трусость в очередной раз взяли верх, и генерал ничего не предпринял для спасения Макнотона с офицерами, даже несмотря на то что все это происходило в непосредственной близости от лагеря. Элфинстон даже не выполнил просьбы Макнотона держать наготове отряд на случай, если что-то пойдет не так. Позже его бездействие пытались оправдать тем, что он подумал, будто Макнотон с офицерами и Акбаром «отправились завершить дело куда-то в другое место». Страшная правда стала известна лишь тогда, когда что-либо делать было уже слишком поздно. Ночью во встревоженный лагерь пришло известие, что труп Макнотона без головы, рук и ног выставлен на шесте на базарной площади, в то время как окровавленные части его тела разбросаны вокруг города.

3

Теперь пришла пора ожидания возмездия: афганцы все еще боялись сокрушительной мощи британских пушек, не забыв, как три года назад руководимые должным образом британские войска в два счета разгромили армию Дост-Мухаммеда. Даже Акбар, судя по тому, что спешил снять с себя ответственность за смерть Макнотона, задавался вопросом, не зашел ли он слишком далеко. Конечно, он удерживал английских заложников, но у Британии был куда более важный заложник — его отец.

Однако британский гарнизон охватил странный паралич. Англичане были прекрасно вооружены и представляли внушительную силу, которая, действуя с отвагой и непреклонностью, даже на этой стадии еще могла разгромить афганцев и разделаться с Акбаром. Но старый, измученный подагрой Элфинстон, мечтавший лишь о тихой отставке, уже давно впал в отчаяние, если не сказать в настоящую панику, что, в свою очередь, передалось и всем старшим офицерам. «Эти нерешительность, выжидание и бессистемность, парализуя все наши усилия, постепенно деморализовали войско и в конечном счете, не искупаясь отдельными верными поступками, привели нас всех к полной катастрофе», — записал один младший офицер. Не имея воли к решительным действиям, с запасом провианта всего на несколько дней, англичане могли теперь отвратить беду лишь возобновив переговоры с противником.

Двадцать четвертого декабря, в сочельник, Акбар, явно избавившийся от первых опасений английского возмездия, направил в британский лагерь новых эмиссаров, которые опять предложили гарнизону спокойно покинуть страну, но на этот раз за значительно более высокую плату. Поскольку Макнотон и Бернс погибли, а большинство политических советников оказалось или в руках Акбара, или практически неспособными к действиям, неблагодарная честь вести переговоры при чрезвычайной уязвимости собственной позиции выпала юному Элдреду Поттинджеру. Поттинджер, который пять лет назад так прославился за оборону Герата, с самого начала убеждал Макнотона и Элфинстона перебраться в Бала Хиссар. Не переставал он призывать к этому и позже, убежденный, что лучше с потерями пробиться в крепость, чем защищать крайне неприспособленный лагерь. Однако Элфинстон и раньше отказывался сделать это, теперь же шанс был окончательно упущен: афганцы, осознав подобную опасность, разрушили единственный мост через реку Кабул.

Но и теперь, даже страдая от нескольких ранений, Поттинджер все пытался убедить командование начать наступление против Акбара и его нестойких союзников всеми имеющимися у англичан силами. Его поддержали все младшие офицеры, не говоря уже о войсках, возмущенных убийством Макнотона. Поттинджер решительно противился любым договоренностям с Акбаром, предупреждая, что на него ни в чем нельзя полагаться и что предательское убийство Макнотона лишило законной силы любые данные ему англичанами обещания. Но Элфинстон ни в чем не шел на уступки: командующему вместе с высшим офицерским составом теперь хотелось лишь одного — добраться домой как можно скорее и с наименьшими, по их представлениям, потерями.

После гибели Макнотона и Бернса уже никто не мог более противостоять Элфинстону и его штабу, и менее всего Поттинджер, числившийся здесь только дипломатом, а не военным. «Меня подняли с больничного ложа лишь для того, чтобы вести переговоры относительно безопасности кучки дураков, делавших все возможное, дабы обеспечить собственную гибель», — писал он впоследствии.

Теперь, помимо согласованного с Макнотоном требования немедленного вывода из Афганистана британских войск, Акбар настаивал, чтобы ему сдали большую часть артиллерии и весь золотой запас. Кроме того, он требовал, чтобы уже взятых заложников заменили офицерами вместе с женами и детьми. Элфинстон, как всегда готовый избрать линию наименьшего сопротивления, сразу же поручил майору Тэну искать добровольцев, обещая выплачивать каждому по две тысячи рупий в месяц. Однако все эти попытки оказались тщетными. Один офицер поклялся, что скорее застрелит жену, чем оставит ее на милость афганцев, другой заявил, что с врагами его может связывать только удар штыка. Согласие выразил лишь один лейтенант Винсент Эйр, сказав, что, если это необходимо для общего блага, они с женой могут остаться.

Погода быстро портилась, шансов выбраться и пройти в Джелалабад прежде, чем снег закроет перевалы, становилось все меньше, а переговоры не двигались с места. И Поттинджеру оставалось лишь согласиться с большинством требований Акбара. Проект договора гласил: «Уход сардаров будет быстрым, британские войска, находящиеся в Кабуле, Газни, Кандагаре и Джелалабаде, незамедлительно двинутся в Индию. Дост-Мухаммед-хан с семьей получит возможность вернуться на родину, гарантией чего явится выдача афганцам заложников». Кроме этого казна и артиллерия британских войск, за исключением шести пушек, должна была перейти к афганцам.

И вот 1 января 1842 года, когда в Кабуле пошел густой снег, соглашение наконец было подписано. Акбар гарантировал безопасность эвакуации англичан и обещал обеспечить их вооруженным эскортом для защиты от враждебных племен, по чьей территории им предстояло пройти. Англичане согласились сдать всю артиллерию, кроме шести обычных и трех небольших горных пушек, перевозимых на мулах. В части требования оставить в заложниках женатых офицеров с семьями афганцы уступили и даже освободили офицеров Маккензи и Лоуренса. Вместо них, в порядке гарантии честности, Акбар потребовал оставить в качестве «гостей» трех других молодых офицеров. Спорить в таком положении не приходилось.

Гарнизон начал спешно готовиться к экстренной эвакуации, а по лагерю тем временем поползли тревожные слухи. «Нам сообщили, что афганские вожди и не собираются держать слова», — отметила в дневнике жена одного офицера. Шепотом передавали, что, захватив женщин, афганцы собираются вырезать всех мужчин, а одного вывезти в Хайберское ущелье и оставить там с отрубленными руками и ногами, прикрепив табличку с предупреждением англичанам никогда впредь не пытаться проникнуть в Афганистан. Женщин же используют как заложниц для гарантии безопасного возвращения Дост-Мухаммеда. Также и афганцы, все еще сохранявшие с англичанами дружественные отношения, предупреждали, что, соглашаясь на условия Акбара, британцы подписывают себе смертный приговор. Но всем хотелось лишь поскорее выбраться из страны, и никто уже ничего не слушал. Не послушали и Мохан Дала, предупреждавшего, что в пути все будут истреблены, если не захватят с собой в качестве заложников сыновей афганских лидеров.

И вот 6 января на рассвете под звуки горнов и барабанов, бросив в Бала Хиссаре Шуджу с его сторонниками, некогда гордые части армии Инда покинули свой военный лагерь. Пунктом назначения был Джелалабад, ближайший английский форпост, до которого предстояло пройти немногим более ста километров, в десять раз меньше, чем от Хивы до Оренбурга. Путь лежал на восток, за пределы Афганистана через заснеженные горы и дальше в Индию через Хайберский перевал. Эвакуацию возглавлял авангард из шестисот стрелков 44-го пехотного полка в красных мундирах и отряда конницы в сотню сабель. Затем ехали женщины и дети на пони, а в паланкинах, которые несли слуги-индусы, — больные или беременные женщины. Далее двигалась основная часть пехоты, кавалерии и артиллерии; из них же состоял и арьергард. Между основным отрядом и арьергардом тянулась длинная колонна верблюдов и волов, нагруженных боеприпасами и продовольствием.

Последними шли несколько тысяч человек — бывшая прислуга гарнизона и сторонники англичан, которые сочли за благо присоединиться к уходящим и шли, в основном налегке. Всего из лагеря вышло более шестнадцати тысяч человек: четыре с половиной тысячи солдат и офицеров и более двенадцати тысяч обозной и лагерной прислуги, не считая женщин и детей. Авангард при трех горных пушках возглавлял бригадный генерал Анкетиль, основной отряд, состоявший главным образом из сипаев и индийской кавалерии, — бригадный генерал Шелтон, а арьергард, представленный двумя батальонами пехоты Ост-Индской компании, полком легкой кавалерии и четырьмя орудиями — полковник Чемберс…

Через неделю вскоре после полудня часовые на стенах английского форта в Джелалабаде заметили вдалеке на равнине медленно приближавшегося к ним одинокого всадника. Новости о капитуляции кабульского гарнизона уже достигли Джелалабада, вызвав там большую тревогу, и вот уже несколько дней здесь со все возраставшим беспокойством ждали прибытия авангарда: подобный переход занимал обычно не больше пяти дней.

Наконец часовые протрубили тревогу, множество людей поднялись на крепостную стену, и дюжина подзорных труб уставилась на приближающегося всадника. Мгновением позже кто-то выкрикнул, что это точно европеец. Всадник, все время клонившийся вперед и цеплявшийся за холку лошади, казался больным или раненым.

«Этот одинокий всадник выглядел словно посланец смерти», — написал Кэй. Навстречу ему немедленно был выслан вооруженный патруль, поскольку вдалеке на равнине виднелись враждебно настроенные афганцы. Всадник с многочисленными ранениями головы и рук оказался Уильямом Брайдоном, служившим у Шуджи врачом, но покинувшим Кабул вместе с английским гарнизоном. Вот что он рассказал об этом трагическом отступлении.

Уже с самого начала все пошло не так, как договаривались с Акбаром. Обещанный им эскорт не появился. Не было и обещанных продовольствия и топлива. Поттинджер сразу же предложил Элфинстону, пусть даже на последней стадии, изменить свои планы и уйти под защиту Бала Хиссара. Но генерал не желал и слышать ни о каком изменении маршрута, не говоря уже о возвращении. Он ограничился лишь тем, что отправил в Джелалабад посыльного с сообщением о скором прибытии колонны. И вот в ледяную стужу зимнего афганского утра потянулась длинная вереница английских и индийских солдат, жен, детей, нянек, возниц, поваров, слуг и носильщиков — более 16 тысяч человек прямо через снега направились к первому перевалу.

Как и предупреждал Мохан Лал с немногими дружественными англичанам афганцами, Акбар с самого начала не собирался выполнять никаких обещаний. Едва только арьергард вышел из укрепленного лагеря, афганцы открыли по англичанам плотный огонь из своих смертоносных джезейлей, убив и ранив множество младших командиров и солдат. С этого момента преследование не прекращалось ни на час. Афганские всадники врывались в середину обоза, грабили, убивали и угоняли вьючных животных. Безоружная и беспомощная прислуга падала под ударами их кинжалов. Снег скоро покраснел от крови, мертвые и умирающие усеивали путь колонны, ожесточая солдат, которые пока еще достаточно легко отгоняли афганцев от основной колонны. Отягощенные обозом и скованные присутствием перепутанной обслуги, за первый день англичане смогли отойти от Кабула всего на восемь километров, причем отставшие подтягивались до самой ночи.

Старшие офицеры и несколько женщин с детьми спали в единственной уцелевшей после грабежей палатке, остальные, в том числе и доктор Брайдон, провели ночь прямо на снегу. Некоторые разожгли костры, из-за отсутствия дров пустив на топливо часть своих вещей. Брайдон завернулся в овчинный тулуп и даже смог поспать, крепко зажав в руке уздечку коня. Наутро оказалось, что множество индийских солдат и слуг, у которых не было теплой одежды, замерзли до смерти. Другие с ужасом обнаружили обмороженные ноги, которые, как говорил Брайдон, напоминали «обугленные бревна». Этих ждала мучительная смерть в снегу. Поттинджер стал убеждать Элфинстона выдать пехотинцам кавалерийские попоны, чтобы сделать из них обмотки, как это каждую зиму делают афганцы. Но, как и все остальные его предложения, и этот разумный совет был отклонен — еще один трагический результат соперничества, существовавшего между армейскими офицерами и политическими советниками.

Так, смешавшись в единую массу, мужчины и женщины, военные и гражданские, англичане и индийцы, пехота и кавалерия, вьючные животные и орудия — все продолжали двигаться вперед, одержимые единственной надеждой уйти от ужасного холода и как можно скорее добраться до теплых безопасных равнин за Хайбером. Весь день афганские снайперы продолжали вести огонь из укрытий, собирая изрядную пошлину из человеческих жизней. Произошло и несколько небольших стычек, в ходе которых афганцы сумели захватить две горные пушки и вынудили англичан бросить еще два орудия.

Где-то примерно в середине второго дня неожиданно появился сам Акбар, заявивший, что прибыл для обеспечения благополучного продвижения колонны к Джелалабаду. Вину за тяжелые потери он возложил на самих британцев, утверждая, что они оставили лагерь прежде, чем был готов эскорт, хотя на самом деле время выступления было согласовано обеими сторонами заранее. Но теперь он требовал в обмен на сопровождение новых заложников, включая Поттинджера и еще двух дипломатов, а также приказал не двигаться дальше, объяснив остановку необходимостью получить сначала разрешение вождей племени курдов, стерегущих дальнейший путь. И, как ни дико это звучит, Элфинстон еще раз поверил ему и согласился встать лагерем, одолев за два чрезвычайно дорого обошедшихся дня всего шестнадцать километров. Он также принял требование Акбара дать трех новых заложников, и еще трое были вынуждены отправиться в афганский лагерь. Тогда даже трудно было представить, что им несказанно повезло.

На следующий день, 8 января, беспорядочная колонна вступила в тесное, продуваемое всеми ветрами шестикилометровое ущелье. Обещанного Акбаром эскорта так и не было, но дальнейшая задержка грозила серьезными потерями от обморожения и голода, ибо обещанного провианта также никто не доставлял. Но самое плохое заключалось в том, что отсутствовали и всякие признаки договоренности о безопасном проходе. Вскоре для всех, кроме Элфинстона, стало ясно, почему Акбар потребовал остановиться: остановка эта дала время его соплеменникам с джизейлями занять удобные позиции на высоких окружающих перевал скалах.

«Пересекая Хурд-Кабульское ущелье, мы потеряли множество людей и вещей», — восстановил по памяти в Джелалабаде свою ужасную запись в дневнике доктор Брайдон. «Высоты были заняты врагом, который вел непрерывный огонь по колонне. Было огромное число убитых… и еще больше раненых». К тому времени, как основная часть колонны добралась до выхода из ущелья, множество обмороженных людей еще тянулись по нему, и курды совершали постоянные вылазки, убивая отставших. В тот день в ущелье погибло около трех тысяч человек, включая множество женщин и детей. В 44-м полку осталось двести человек, около ста двадцати в каждом из четырех батальонов индийской пехоты, сто семьдесят — в иррегулярных частях, и столько же в 5-м полку легкой кавалерии. Теплую одежду с окоченевших трупов срывали и друзья, и враги. Сам Брайдон не мог подтвердить этого, но некоторые утверждали, что видели среди нападавших и Акбара, который якобы на персидском языке, известном многим англичанам, призывал «щадить» британцев, а на пушту — языке местных племен — «убивать» их.

Несмотря на это и другие очевидные свидетельства предательства принца, на следующий день, 9 января, Элфинстон опять поверил ему. Теперь Акбар предложил взять под свою защиту оставшихся в живых раненых английских офицеров, а также их жен и детей, обещая провести их в Джелалабад по менее опасной дороге. Элфинстон согласился и на это! В сопровождении людей Акбара уехали девятнадцать человек: двое мужчин, восемь женщин и девять детей, в том числе и вдова Макнотона. И больше их никто никогда не видел, хотя офицеры, ранее отданные в заложники, через несколько месяцев вернулись в целости и сохранности.

После отъезда этих людей атаки на колонну возобновились. На следующий день Брайдон писал: «Это был ужасный марш — мы шли неведомо куда, ослепнув от сверкания снегов, под непрерывным огнем врага, и вновь погибло множество офицеров и солдат». Среди погибших было не меньше трех врачей — товарищей Брайдона и по крайней мере семеро других офицеров. «Холод и непрерывные атаки лишили сил плохо одетых индийцев и оставили их беззащитными перед нападавшими со всех сторон афганцами», — отмечал он. К тому времени, когда спустились сумерки, «в живых оставалась только горстка сипаев». Согласно подсчетам, на этот момент из всех британских и индийских частей, вышедших из Кабула пять дней назад, осталось в живых не более семисот пятидесяти человек, а из двенадцати тысяч вышедших с ними гражданских лиц — только треть.

Пока эта бойня продолжалась, сам Акбар не показывался на глаза, уверяя, что делает все возможное для сдерживания местных племен, которых толком не контролируют даже собственные вожди. Возможно, в этом утверждении и заключалась доля правды, но реальных свидетельств его попыток заставить вождей сдерживать людей от нападения на отступавших не было.

Удивительно, но даже и в таких условиях Элфинстон все еще принимал на веру все торжественные заверения Акбара. Двумя днями позже, 12 января, Акбар еще раз предложил ему обеспечить безопасность прохода. К тому времени силы Элфинстона сократились менее чем до двухсот военных и приблизительно двух тысяч гражданских. Генерал чувствовал, что выжить можно, только заключив соглашение с Акбаром, и для этой цели со своим заместителем и еще одним офицером поехал к нему в лагерь. Разумеется, принц снова обманул его, и тогда даже Элфинстон понял, что Акбар не сможет их защитить даже при всем своем желании. Генерал попросил позволения вернуться к отряду, но Акбар отказал ему, таким образом добавив ко все возраставшей компании заложников и английского командующего. Тем не менее Элфинстон сумел тайно передать с возвращавшимся к отряду офицером приказ выступать немедленно.

Дождавшись темноты, англичане на этот раз сумели оторваться от противника, но ненадолго. В очередном узком проходе, в Джагдалакском ущелье, сложили головы почти все высшие британские офицеры: Анкетиль, Чемберс, адъютант Эльфинстона — майор Тэн, командир конной артиллерии капитан Николл и многие другие. Афганцы устроили там большой завал, намереваясь стрельбой из-за камней заставить отряд остановиться. Однако, не ожидая, что англичане выступят ночью, они оставили этот завал без присмотра. Солдаты голыми руками начали разбирать камни, и тогда афганцы атаковали их с тыла. «Произошло ужасное смятение, и всякой дисциплине пришел конец», — писал Брайдон. Теперь каждый был только сам за себя. В темноте Брайдон чутьем понял, что его окружили, но ускакать не успел — его стащили с коня, и какой-то дикарь ударил его длинным, похожим на меч афганским кинжалом. Спасло доктора чудо: не окажись в его фуражке номера «Блэквуд мэгазин», афганец, несомненно, убил бы его. Тем не менее клинок отхватил изрядный лоскут кожи с головы. «Едва не потеряв сознание, я все же смог подняться на колени», — рассказывал Брайдон и, увидев занесенный для следующего удара клинок, успел кончиком сабли отрубить противнику несколько пальцев. Тот бросил клинок и скрылся во тьме, оставив Брайдона в полном одиночестве.

Несмотря на ранение в голову, доктор сумел вскарабкаться по частично разрушенному завалу, не привлекая внимания врагов, которые, видимо, устремились преследовать остальных. Спотыкаясь о груды трупов, он наткнулся на смертельно раненного кавалериста. Залитый кровью солдат с простреленной грудью попросил Брайдона взять его пони, пока этого не сделал кто-нибудь другой, и в следующее же мгновение скончался. Глубоко признательный неизвестному благодетелю, Брайдон вскочил на пони и поспешно умчался во тьму, надеясь догнать выживших товарищей.

Здесь надо иметь в виду, что в данном случае речь идет не о пони в нашем понимании, а о лошадях местной породы кадагани. Вот как описывает их доктор русской миссии Яворский: «Цепкий кадагани не знает, что такое трудная и скользкая дорога… для него лишь была бы какая-нибудь трещинка в скале, куда бы он мог поставить копыто. А раз копыто поставлено — нога стоит твердо, словно впилась в скалу. Кадагани знает дорогу и свойства почвы лучше всякого всадника. И ведь что за дрянь лошаденка на вид! Просто глядеть не на что: маленькая, худенькая, горбатая, вислоухая, с побитой спиной! Однако из 10 жеребят выхаживается лишь 2–3 нужных, у которых специально развивается только два аллюра — тропот или переступь и карьер. Зато уж в них они безупречны и развивают скорость до 15 верст в час».

Проскакав на этом пони через Джагдалакское ущелье, Брайдон обнаружил, что пробились всего шестьдесят пять человек: двадцать офицеров и сорок пять солдат, а также конная группа количеством в пятнадцать сабель, к которой и примкнул Брайдон. Всадники решили двигаться вперед в надежде как можно скорее достичь Джелалабада. Остальные заняли лежащее на пути, примерно в сорока километрах от Джелалабада, селение Гандамак. Они понимали, что находятся теперь всего в одном дне пути от британского гарнизона и — спасения. Но, увы, как стало известно впоследствии, вскоре путь им преградили афганцы. Намного уступая в численности неприятелю, солдаты поняли, что их шансы на спасение ничтожны и, располагая только двадцатью ружьями с двумя зарядами на каждый, выстроились в каре, решив дорого продать свои жизни.

Увидев это, афганцы предложили им договориться, уверяя в том, что перемирие окончательно согласовано и что для обеспечения безопасности британцам нужно только сложить оружие. Те, подозревая очередную западню, отказались, тогда афганцы попытались разоружить их силой. Вспыхнул рукопашный бой. Истратив боеприпасы, англичане сражались штыками и саблями. Один офицер, прежде чем пасть, зарубил пятерых афганцев. В плен были взяты только четверо, остальные, в большинстве своем солдаты 44-го пехотного полка, пали в бою.

Тем временем в двенадцати милях восточнее, ничего не зная о судьбе своих товарищей, спешил к Джелалабаду конный отряд. В отряде, помимо Брайдона, оставались три капитана, три младших офицера, еще один доктор и полдюжины нижних чинов. В селении Фаттахабад, всего в двадцати километрах от Джелалабада, им предложили поесть. Смертельно голодные, они согласились и решили немного передохнуть, пока готовят еду. Селение казалось таким мирным, а война — где-то далеко позади… Но пока они отдыхали, тем, кто ждал за раскинувшимися невдалеке холмами, подали тайный знак. Внезапно англичане увидели, что к селению со всех сторон несется множество вооруженных всадников. Они схватили оружие и бросились к лошадям, но на них набросилась часть жителей, а прочие открыли огонь по тем, кто успел вскочить в седло и пуститься вскачь. Вырваться удалось только пятерым, включая Брайдона. Однако очень скоро преследователи настигли и эту горстку. Однако Брайдону вновь чудом удалось ускользнуть, хотя и на этом его испытания еще не закончились. До Джелалабада оставалось почти двадцать километров, и он еще трижды сталкивался с враждебно настроенными афганцами.

Сначала на него напали около двадцати всадников, которые швыряли в него камни и пытались достать своими кинжалами. «С трудом пустив пони в галоп и зажав зубами поводья, я отмахивался саблей направо и налево, пока не прорвался. Кинжалами они достать меня не смогли, но парой камней попали», — записал он. Через несколько миль ему встретилась еще одна группа, в которой оказался афганец, вооруженный джезейлью. Ткнув изможденного пони острием сабли, Брайдон вновь сумел заставить его перейти в галоп. Афганец выстрелил из джезейли едва ли не в упор, пуля перебила клинок и ранила пони в пах навылет. Однако пока афганец перезаряжал ружье, Брайдон умчался.

Добравшись уже до равнины, доктор вновь увидел группу всадников и, подумав, что это английский конный патруль из Джелалабада, свернул в их сторону. Слишком поздно он понял, что это были афганцы. Увидев, как порывисто он разворачивается и пытается уйти, они послали одного человека проверить, кто это. Тот, догадавшись, что перед ним англичанин, хотел зарубить его, но Брайдон сумел отразить удар своим сломанным клинком. Афганец, развернувшись на месте, бросился в новую атаку. «Тогда, пытаясь упредить его, я запустил ему в голову обломком моей сабли», — писал Брайдон. Афганец увернулся, и удар его кинжала пришелся по левой руке доктора, в которой тот держал поводья. Почувствовав, как рука мгновенно онемела, доктор перехватил повод другой рукой. «Должно быть, мой враг подумал, что я собираюсь достать пистолет, поскольку он тут же развернулся и во весь опор бросился прочь», — предположил Брайдон.

Однако пистолет, как с ужасом обнаружил Брайдон, выпал из кобуры, и теперь доктор остался совсем безоружным. Рана в паху пони сильно кровоточила, и надежды на то, что животное продержится долго, не оставалось. Брайдона начали одолевать и собственные раны, усугубленные голодом и нервным истощением, — и впервые за восемь кошмарных дней силы начали оставлять его. «Вся энергия, казалось, покидает меня», — писал он. Доктор испугался, что от полного измождения свалится с седла. Афганцы могли в любой момент напасть снова, и доктор знал, что теперь уже шансов у него нет. «Я стал нервным и пугался теней», — рассказывал он. Но до Джелалабада оказалось ближе, чем он предполагал, — и именно в этот момент его заметил дозорный со стены города…

Итак, из более чем шестнадцати тысяч покинувших Кабул душ, доктор Брайдон оказался первым, кто достиг безопасного убежища в Джелалабаде и в тот роковой день 13 января 1842 года принес весть о бедствии, постигшем армию Элфинстона. К счастью, как впоследствии выяснилось, он оказался не единственным уцелевшим. Помимо заложников, которых удерживал Акбар, также избежали смерти множество сипаев и прочих индийцев, которым удалось укрыться в горных пещерах и подземельях. В течение последующих месяцев они потихоньку разными путями смогли добраться до дома. Окончательно оправившийся от ран Брайдон был изображен на одной из самых знаменитых картин Викторианской эпохи «Остатки армии», которую написала леди Батлер. Доктор с сожалением заметил, что благородный пони, также запечатленный на полотне, пал от ран. «Бедное животное, едва попав в конюшню, упало и больше уже не поднялось», — записал доктор.

Ни Брайдон и никто в гарнизоне не знали тогда о судьбе, постигшей у Гайдамака воинов 44-го пехотного полка. Много ночей подряд разводили большой костер перед Кабульскими воротами Джелалабада. За ним тщательно следили, постоянно подкладывая дрова и убирая золу, ведь он должен был указать путь тем, кто может попытаться пересечь открытую равнину и добраться до города под покровом темноты. Но никто не пришел…

По этому поводу Терентьев пишет: «Англичане принуждены были бежать из Афганистана зимой и в Хурд-Кабульском ущелье полегли все до единого под ударами мстительных афганцев! Так позорно кончилась английская экспедиция, стоившая до 300 миллионов рублей! Наши уступили стихийным силам природы, англичане же — презираемому неприятелю».

Английский престиж в Средней Азии сильно пошатнулся. Эмир Бухарский, все это время выжидавший, чем закончится конфликт в Афганистане, узнав об этих событиях, немедленно обезглавил Конолли и Стоддарта…

Доктор Яворский почти сорок лет спустя писал об этом событии следующее: «…причиною катастрофы 1841 года, в которой погибла 20-тысячная английская армия, было национальное чувство афган, любовь к свободе, протест туземцев против всепоглощающего захвата „красных мундиров“. Хурд-Кабульское ущелье имеет то же значение для афган, как Саламин для древних греков, то же, что для нас, русских, Москва 1812 года».

4

Страшные новости, принесенные доктором Брайдоном, получившим прозвище «посланец смерти», через две недели дошли и до лорда Окленда, как раз покидавшего пост генерал-губернатора в Калькутте. Удар этот, по словам его сестры Эмили, состарил лорда сразу на десять лет. Мир изменился до неузнаваемости. Еще несколько недель назад послание Уильяма Макнотона из Кабула уверяло, что все находится под надежным контролем, и вот теперь вся азиатская политика оказалась в руинах. Долгосрочная линия на создание в Афганистане дружественной власти с целью избавить Индию от угрозы русских вторжений привела к одному из тяжелейших поражений, когда-либо испытываемых английской армией.

Английской гордости и престижу был нанесен сокрушительный удар. «Орда примитивных дикарей, вооруженных самодельным оружием, перебила представителей величайшей армии мира». Теперь позор, перенесенный Санкт-Петербургом из-за неудачного похода в Хиву, казался британцам ничтожным по сравнению с позором их бегства из Кабула. Лондон не знал о катастрофе еще целую неделю. Затем в «Таймсе» появилось сообщение, набранное самым крупным шрифтом и гласившее: «С прискорбием объявляем, что полученные нами экстренные сведения… чрезвычайно бедственны и печальны». А несколькими днями позже в передовице появились нападки на Санкт-Петербург, «чьи тайные агенты „изучают с величайшей тщательностью“ пути, ведущие в британскую часть Индии». И на основании этого в статье утверждалось, что именно из-за все возрастающего влияния Санкт-Петербурга на афганские племена англичане и вынуждены были вмешаться.

В статье отчетливо утверждалось также, что восстание было слишком хорошо организовано, чтобы его можно было счесть стихийным, и высказывалось подозрение относительно того, почему первым был убит именно сэр Александр Бернс, «самый ярый противник русских агентов». Вот он, стандартный аргумент, опирающийся на вопрос: «Кому выгодно?». Однако далеко не все были столь уверены в русском вмешательстве, зато все, включая герцога Веллингтона, обвиняли генерала Элфинстона в том, что он не подавил восстание в самом зародыше, и лорда Окленда в том, что он ввязался в столь безумную затею. Новое правительство тори, возглавляемое сэром Робертом Пилем, откровенно умывало руки, недвусмысленно возлагая ответственность за трагедию на вигов и их главу Мельбурна, в свое время одобрившего план вторжения.

Но Британия не размышляла и не делала выводов, она требовала возмездия, и власти были вынуждены провести расследование и решить, как «наказать афганцев за предательство». Ставленник тори, их давняя опора в Индии и трижды президент контрольного совета лорд Элленборо как раз отправился заменить Окленда на посту генерал-губернатора. Он узнал о катастрофе, только прибыв в Мадрас 21 февраля, и, будучи полон стремления начать наконец проведение новой политики режима строгой экономии, к которой он призывал все последнее время, требуя вывести английские войска из Афганистана, теперь оказался в совершенно непредвиденной ситуации. Той же ночью на пути в Калькутту он написал Пилю, что намерен восстановить честь Британии, преподав афганцам урок, который те позабудут не скоро.

В столице Элленборо узнал, что его предшественник, стремясь ослабить натиск на гарнизоны Джелалабада и Кандагара и попытаться освободить английских заложников, удерживаемых Акбаром, уже послал войска в Пешавар. Новый генерал-губернатор принял руководство и начал активные действия. Тридцать первого марта войска под командованием генерал-майора Джорджа Поллока, захватили Хайберский перевал, потеряв при этом всего четырнадцать солдат. Фланговые отряды Поллока захватили высоты, и изумленные афганцы впервые оказались под обстрелом сверху. Через две недели под звуки шотландской песенки «Oh, but ye’ve bin lang a’coming» (Ox, как ты долго был в пути) в Джелалабад прибыл отряд поддержки. В те же дни подающий большие надежды британский командующий генерал сэр Уильям Нотт ликвидировал угрозу гарнизону со стороны афганцев под Кандагаром. И он, и Поллок с нетерпением ждали приказа ударить по Кабулу, чтобы отомстить за унизительное поражение Элфинстона, не говоря уже о смерти Бернса, Макнотона и прочих многочисленных жертв.

Но тут пыл столь агрессивно настроенного поначалу лорда Элленборо вдруг почему-то пошел на убыль. Ссылаясь на истощение и так уже едва ли не исчерпанной индийской казны, на решительный отказ Лондона участвовать в расходах на карательную экспедицию и на возможность новой катастрофы, генерал-губернатор стал утверждать, что Поллоком и Ноттом афганцам уже преподан достаточный урок. «На этот раз мы победили, и наша военная репутация восстановлена», — писал он Пилю. Лорд приказал обоим генералам с отрядами вернуться в Индию, оставив заложников в руках Акбара. В конце концов, англичане все еще удерживали Дост-Мухаммеда, а шах Шуджа то ли на самом деле, то ли в представлении Элленборо из-за прочных стен Бала Хиссара продолжал, пусть даже только номинально, управлять Афганистаном. Элленборо доказывал, что вывод из Афганистана британских войск даст возможность вести переговоры по освобождению заложников в более спокойной атмосфере.

Лорд еще не знал, что несчастного Шуджи уже нет в живых: пока войска Поллока отвоевывали Хайберский перевал и путь к Джелалабаду, шаха выманили из Бала Хиссара якобы для переговоров. Пятого апреля 1842 года шах Шуджа-уль-Мульк покинул Бала Хиссар под конвоем и двинулся в лагерь под Кабулом, где располагались остатки его войска. Когда шах приблизился к лагерю, из засады раздался ружейный залп, и шах был убит. Триумф Акбара, однако, оказался недолгим — вожди племен, все больше опасаясь перспектив правления его самого или Дост-Мухаммеда, развернули жестокую борьбу за власть. Практически в это же время вспыхнул конфликт и между влиятельными группировками в стане англичан. Приказ Элленборо Поллоку и Нотту покинуть Афганистан, не дав, по их мнению, достаточного урока убийцам, был с тревогой и недоверием встречен как офицерами, так и солдатами, требовавшими крови за кровь. Сразу же возникло противостояние между двумя генералами и новым генерал-губернатором, и весь высший офицерский состав Индии и Англии принял сторону первых.

Для отсрочки вывода обоих гарнизонов быстро нашелся целый ряд оправданий: погода, нехватка снаряжения, отсутствие денег и так далее, в то время как давление на Элленборо с целью добиться изменения его позиции с каждым днем становилось все сильнее. Лондонские ястребы нашли ценного союзника в лице герцога Веллингтона, все еще являвшегося членом кабинета, который обратился к Элленборо со следующими словами: «Не думаю, что вопрос о важности восстановления нашей репутации на Востоке является для вас неожиданным». Даже премьер-министр сэр Роберт Пиль, поначалу всячески подталкивавший генерал-губернатора к чрезмерной осторожности, под давлением общественного мнения дрогнул и послал ему письмо, предлагая принять более решительные меры.

Элленборо оказался перед дилеммой: либо признать свою прежнюю неправоту, либо быть обвиненным в отказе от попытки освобождения заложников и спасения чести и репутации британской армии. И в этой обстановке нарастающей изоляции Элленборо наконец нашел выход: он не стал отменять приказ об эвакуации, но разрешил Поллоку и Нотту осуществлять вывод войск, если они сочтут это целесообразным в военном отношении, по пути от Кабула. «Ничуть не изменив своей точки зрения, лорд Элленборо изменил возможность ее понимания», — отметил Кэй. Элленборо критиковали за то, что таким образом он переложил всю ответственность на плечи Поллока и Нотта, однако ни один из генералов на это не пожаловался. Они получили то, что хотели, и началось состязание за первенство, хотя солдатам Нотта из Кандагара до Кабула предстояло пройти для этого более четырехсот километров, а войскам Поллока менее двухсот.

Пробиваясь тем же путем, каким семь месяцев назад пробивались из Кабула злосчастные колонны Элфинстона, люди Поллока постоянно встречали многочисленные свидетельства страданий и бед. Повсюду валялись скелеты. «Сваливая тела в кучи по пятьдесят и по сто, афганцы проезжали по ним колесами наших орудий, круша черепа наших товарищей, и так едва не на каждом ярде», — записал один офицер. Некоторые даже сумели опознать останки и вещи прежних друзей. Несмотря на распоряжение Элленборо проявлять сдержанность по отношению к местному населению, нараставшая ярость солдат приводила к многочисленным случаям жестокости. Рассказывают, что в одном селении вырезали всех мужчин, достигших половой зрелости, женщин изнасиловали, некоторых убили. «Вопли и мольбы были бессильны, лишь жестокие проклятия слышались в ответ. Поднимались ружья, щелкали курки, и счастлив был тот, кто падал замертво сразу», — рассказывал один молодой офицер. Он же, потрясенный увиденным, написал, что английские солдаты мало чем отличались от «наемных убийц». Капеллан, присутствовавший при взятии одного кишлака, откуда уже после капитуляции открыли по англичанам огонь, говорил, что немногим священнослужителям довелось видеть подобное. Правда, при этом он добавил, что «в таких обстоятельствах» подобные ужасы практически невозможно предотвратить — как ни прискорбно, они сопутствуют всем войнам.

Как бы то ни было, состязание за право войти в афганскую столицу первыми выиграли солдаты Поллока. Они добирались до Кабула в пять раз дольше, чем тем же самым путем доктор Брайдон, и, подойдя к городу 15 сентября, тут же обнаружили, что врагов, включая самого Акбара, в городе нет. Той ночью англичане разбили лагерь на ипподроме, построенном еще при Элфинстоне три года назад, и на следующее утро без единого выстрела вступили в Бала Хиссар. Через несколько минут над Кабулом вновь взмыл Юнион Джек, но еще очень многое, включая почерневшие руины дома Бернса, напоминало здесь о событиях, за которые они прибыли мстить. «Нам предстало печальное зрелище. Узкая улица, на которой стоял дом, была испещрена многочисленными оспинами ружейных пуль, несомненно свидетельствующих о ярости бушевавшей здесь схватки», — рассказывал один офицер из отряда Нотта. Этот офицер и его спутники вернулись в лагерь «совсем не расположенными к каким-либо разговорам… и переполненными чувствами горя и досады, вполне естественными после таких сцен».

Со смертью шаха Шуджи-уль-Мулька Кабул остался без правителя, и Поллок, будучи старшим по званию из двух командующих, да еще и наделенный лордом Элленборо политическими полномочиями, немедленно посадил на трон сына Шуджи, Фатту, таким образом сделав его очередной британской марионеткой. Теперь надо было попытаться освободить английских заложников, которых удерживал Акбар. Для этой важнейшей и опасной задачи был избран капитан сэр Ричмонд Шекспир, уже продемонстрировавший свои способности в Хиве двумя годами ранее. Охрану капитана обеспечивал мощный отряд кызылбаши — нерегулярной конницы, представленной заклятыми врагами Акбара. Однако многие все равно опасались, что Шекспир может стать еще одним заложником принца. Путь его лежал в провинцию Бамиан, где, по самым последним данным, находились вражеские отряды численностью до двенадцати тысяч человек. Шекспира это не пугало и, отправив вперед посыльных, которым он поручил попытаться сообщить заложникам о грядущей помощи, капитан выступил в двухсоткилометровый поход, сопровождаемый отрядом из шестисот вооруженных всадников.

К тому времени число британских пленников пополнилось теми, кого афганские племена захватили в пути, и составляло двадцать два офицера, включая Элдреда Поттинджера, тридцать семь нижних чинов, двенадцать офицерских жен и двадцать два ребенка. Несколько месяцев их держали в Кабуле в относительном комфорте и неплохо с ними обращались, но во время движения отрядов Поллока и Нотта к столице всех их вывезли в отдаленную глинобитную крепость, расположенную возле Бамиана. В августе же им сообщили, что вскоре их всех отправят в Бухару, куда не сможет добраться никакая спасательная экспедиция, а если англичане займут Кабул и Акбару придется бежать, то их просто продадут в рабство. Понимая, что времени на раздумья у них нет, несколько офицеров во главе с Поттинджером попытались при помощи изворотливого Мохан Лала подкупить командира афганской охраны. Тот колебался, но скоро в Бамиан стали поступать сведения о том, что англичане быстро продвигаются к Кабулу и что Акбар готовится бежать. Тогда, проигнорировав указание последнего отправить заложников в Туркестан, охранник согласился освободить их за двадцать тысяч рупий наличными и ежемесячный пенсион в тысячу рупий.

Заручившись его поддержкой, англичане фактически стали хозяевами своей тюрьмы и подготовили ее к обороне, чтобы иметь возможность продержаться в ней до подхода спасательной экспедиции. От имени Соединенного Королевства они сместили афганского губернатора, подняли Юнион Джек, обложили налогами торговые караваны и установили дружественные отношения с вождями местных племен. В то же время они планомерно готовились к осаде. Поскольку многие офицеры и солдаты после ран и болезней были слишком слабы, чтобы держать в руках оружие, англичане пообещали двумстам своим прежним охранникам четырехкратное вознаграждение, если те останутся с ними до освобождения. Именно в этот момент и пришло известие, что Кабул пал, а к ним направляется капитан Шекспир с кызылбаши. Поскольку Акбар бежал, заложники немедленно покинули форт и вышли к ним навстречу.

Встреча эта оказалась чрезвычайно волнующей, многие плакали. Восемь месяцев не имевшие никаких вестей извне, бывшие пленники забросали Шекспира вопросами, а он в свою очередь узнал, что больной и сломленный происшедшим генерал Элфинстон умер еще в апреле, избавившись от позорной участи оказаться перед судом общественности или даже, возможно, как один из виновников катастрофы перед трибуналом. Еще Шекспир узнал, что у заложниц родилось четверо детей, а жена одного сержанта даже сбежала со своим похитителем.

Теперь, когда заложники были освобождены, британцам осталось только свести с афганцами последние счеты. Поллок намеревался взорвать Бала Хиссар, главный символ Афганистана, но преданные Британии афганцы умолили его не делать этого, поскольку в этом случае они оставались беззащитными. Тогда вместо этого Поллок решил снести большой крытый рынок Кабула, широко известный по всей Азии, поскольку именно его украшал девять месяцев назад расчлененный труп Макнотона. Саперы Поллока успешно справились с задачей, но уничтожение столь массивного сооружения продолжалось целых два дня.

Генерал отдал строгий приказ не причинять ущерба никому и не покушаться на имущество жителей старого города. Однако многие «кричали, что Кабул отдан на разграбление», — писал майор Генри Роулинсон, политический советник Нотта, и потому, во избежание грабежей, под охрану взяли основные ворота и районы, примыкавшие к рынку. Но и это не помогло. Солдаты и даже прислуга лагеря ринулись в город, грабя магазины и поджигая здания. Разрушали дома, магазины, лавки, били и правых, и виноватых, пострадали даже дружественные кызылбаши, и целые районы Кабула буквально сровняли с землей. Среди потерявших все оказалось и пятьсот индийских семей, которым теперь пришлось просить разрешения вернуться домой в обозе английских войск. Триумф начинал превращаться в позор, и стало ясно, что британцам пора уходить.

Вот как писал об этом Л. И. Яворский: «Вторая катастрофа 1842 года была делом дикой мести, делом, имевшим громкое название „восстановления“ будто бы народной чести. В этом „восстановлении“ англичане сравнялись с дикарями, которые руководятся в своих действиях единственно необузданными инстинктами. И над кем они производили экзекуцию! Над войсками, которые разбили их в Хурд-Кабульском ущелье? Нет, над безоружным и беззащитным народом! Над опустевшими зданиями и базарами! Город был разрушен, а победители, гордые успешным выполнением восстановления военной чести Англии, поспешили убраться обратно за Инд! Дело, достойное Чингиз-хана, приносит свои плоды. Англичанин, так кичащийся своей цивилизацией, здесь в Афганистане глубоко презирается, даже само слово „инглиз“ составляет здесь бранное слово».

11 октября реявший над Бала Хиссаром Юнион Джек был спущен, и на следующее утро авангард находился уже в пути, далеко от Кабула. Англичане еще раз прошли по дороге скелетов, по via dolorosa предыдущей зимы, ведущей к Хайберскому перевалу, и направились домой. Британия, чья честь номинально была восстановлена, решила, что афганскую политику временно — и, возможно, надолго — нужно предоставить самим афганцам. Таким образом закончилась Первая англо-афганская война, как теперь историки называют эти события.

Однако, несмотря на пышное празднование победы, устроенное лордом Элленборо, все понимали, что Британия получила жесточайший урок. И никакое множество розданных медалей, воздвигнутых триумфальных арок, полковых фейерверков и других торжественных представлений не могло скрыть всей горечи и сарказма случившегося. Едва англичане покинули Афганистан, как там снова началось кровопролитие, через три месяца Фатту свергли, и британцы безропотно позволили Дост-Мухаммеду вернуться на трон, отнятый у него такой ужасной ценой. Дост-Мухаммед прибыл в Лахор 20 января 1843 года, где ему устроили триумфальную встречу, а затем через Пешавар — Джелалабад — Гандамак — Джагдалак он приехал в Кабул, где тоже был встречен с триумфом и правил Афганистаном еще двадцать лет. Теперь уже никто не сомневался, что восстановить порядок в Афганистане сможет только Дост-Мухаммед. Круг замкнулся.