Согласно энциклопедическим изданиям, поводом для начала Первой англо-афганской войны стала командировка в 1837 году поручика Виткевича к шаху Кабула Дост-Мухаммеду, который к тому моменту уже в течение десятка лет воевал со своим родственником Шуджой-уль-Мульком, сидевшим в Индии и поддерживавшимся Британией. Лондон расценил миссию Виткевича как намерение Петербурга укрепиться в Афганистане с перспективой проникновения в Индию и предпринял ответные шаги.

Точно так же начало Второй англо-афганской войны связывается с миссией в Кабул генерала Столетова. Таким образом, получается, что обе англо-афганские войны XIX века были спровоцированы русскими.

Так ли это было на самом деле? С Виткевичем и краткой историей Первой англо-афганской войны мы уже познакомились. Теперь стоит разобраться и со второй вкупе с миссией генерала Столетова, чтобы понять — каким именно образом русский генерал умудрился спровоцировать англичан на вторую афганскую войну после всех ужасов первой.

Николай Григорьевич Столетов, старший брат известного физика, закончив, помимо Академии Генерального штаба, еще и Московский университет, внес значительный вклад в географическое изучение восточного побережья Каспия и Амударьинской территориальной области. Еще летом 1865 года Столетов был переведен Милютиным с Кавказа в Ташкент, где, занимаясь военно-административной работой, хорошо изучил положение дел в Прикаспийском крае и Средней Азии. Он трижды с дипломатической миссией посетил Персию и Афганистан, одновременно собирая о них разносторонние сведения.

Затем, 12 апреля 1877 года, в день начала русско-турецкой войны, Столетов был назначен командиром болгарского народного ополчения и вскоре оказался в числе руководителей обороны Шипки. Одна из горных вершин Болгарии с тех пор носит его имя. Затем он вновь был откомандирован в Среднюю Азию, где ему пришлось выступить в неожиданной роли российского посланника в Кабуле. Каким же образом этот замечательный человек, георгиевский кавалер, национальный герой Болгарии, смог стать причиной войны, принесшей столько бед афганскому народу и чрезвычайно невыгодной для России?..

Миссия Столетова была послана в Кабул в связи с Константинопольским кризисом. Но, прежде чем этот кризис разразился, в интересующем нас регионе происходили следующие события, растянувшиеся на десятилетие и ставшие трамплином не только для Второй англо-афганской войны, но и для второго раунда противостояния России и Англии в Азии, имеющего более реалистическое название — Схватка на Крыше мира.

1

Русское правительство и русских военных давно уже беспокоила активность британских офицеров, исследователей и путешественников в регионе, который, по их мнению, относился к сфере влияния России. Особенно встревожила наместника Ташкента, генерала Кауфмана, отправленная вице-королем Индии лордом Мейо британская «торговая» миссия, возглавляемая старшим политическим советником сэром Дугласом Форсайтом к Якуб-беку, владыке Кашгара.

Мусульманский владыка к тому времени уже проявил чрезвычайную враждебность к России. Он усилил военные посты на общей границе и запретил въезд русских купцов. Русские военные решили, что Британия наконец отказалась от политики «искусного бездействия» и собирается, взяв Кашгар под свою защиту, монополизировать там торговлю. На самом деле с Кашгаром у англичан тоже возникло немало проблем, неведомых русским. В Яркенде британская миссия сразу же обнаружила, что Якуб-бек находится на востоке своих владений, более чем за тысячу километров, и неизвестно, когда вернется. Англичане заподозрили, что сделано это из осторожности, дабы приемом британской миссии не навлечь на себя гнева русских. Как бы то ни было, миссии пришлось вернуться в Индию ни с чем.

Такое неуважительное поведение по отношению к посланцам Британии какого-то мелкого азиатского царька высокомерным англичанам показалось неслыханной наглостью. Этот неожиданный «от ворот поворот», независимо от того, явился он преднамеренным или нет, они опять восприняли как серьезный удар по престижу Британии в Азии — и именно в этот момент Санкт-Петербург сделал первый из решающих шагов, значительно усиливших политическое и стратегическое положение России.

Девятнадцатого октября 1870 года министр иностранных дел России князь Горчаков направил в российские посольства для вручения правительствам государств, подписавших Парижский трактат 1856 года, циркуляр о решении России не соблюдать часть статей этого договора. Момент для заявления был выбран исключительно удачно. Главный «гарант» Парижского трактата — Франция — в начале сентября потерпела от Пруссии сокрушительное поражение под Седаном, и Пруссия обещала России поддержку. Австро-Венгрия не рискнула выступить против России из опасения подвергнуться новому нападению Пруссии. Еще совсем недавно, в 1866 году, последняя, разбив австрийскую коалицию, вынудила Австрию согласиться на полное преобразование германского союза и выйти из него совсем, отдать Италии Венецианскую область, уступить Пруссии свои права на Шлезвиг-Голштейн, уплатить двадцать миллионов талеров контрибуции и признать те территориальные изменения в северогерманских областях (за исключением Саксонии), которые признает нужным прусское правительство. Италия, вследствие договора 1865 года, была заодно с Пруссией. Таким образом, оставалась одна Англия, но она всегда избегала единоличных военных действий.

Парижский трактат ставил Россию в несправедливое и опасное положение, так как Турция, Англия и Франция сохраняли право содержать свои военные эскадры в Средиземном море. Появление в военное время с согласия Турции иностранных судов в Черном море «могло явиться посягательством против присвоенного этим водам полного нейтралитета» и делало Причерноморское побережье России открытым для нападения. В своем циркуляре Россия заявляла, что Парижский трактат неоднократно нарушался державами, подписавшими его. Поэтому, отмечалось в циркуляре, Россия «не может долее считать себя связанной» положениями трактата, которые ограничивают ее суверенные права и безопасность на Черном море. В то же время царское правительство заявляло о намерении соблюдать все остальные пункты Парижского договора.

Циркуляр Горчакова произвел в Европе впечатление «разорвавшейся бомбы». Особенно враждебно встретили его правительства Англии и Австро-Венгрии, ибо последняя тоже была всегда не прочь присоединиться к интригам против России. Однако обеим странам пришлось ограничиться лишь словесными протестами. Английский кабинет, резко возражая против одностороннего пересмотра трактата, выступил с предложением созвать по этому вопросу конференцию держав, участвовавших в его подписании. В свою очередь, венское правительство заявило, что Парижский трактат может быть отменен только с согласия всех подписавших его держав. Против одностороннего решения возразило и итальянское правительство. Франция была занята собственными делами. Что касается Пруссии, то Бисмарк, конечно, был «раздражен» таким выступлением России, но ему оставалось лишь выполнить свое обещание. Он заявил, что поддерживает требование России об отмене «самых неудачных» статей трактата. Неожиданная поддержка была оказана и Соединенными Штатами, которые заявили, что никогда не признавали постановлений Парижского трактата об ограничении прав России на Черном море.

Вот что мы находим по этому поводуу Хопкирка: «Новость вызвала в Лондоне переполох, поскольку цель запретов состояла в том, чтобы держать русский флот подальше от турецких проливов и Средиземноморья, гарантируя Британии безопасность жизненно важных путей сообщения с Индией. Однако, не заручившись поддержкой других европейских держав, англичане ничем не могли помешать России, разве что объявить ей войну, чего британское правительство отнюдь не желало».

В результате этих событий 13 марта в Лондоне после длительных переговоров состоялось подписание соответствующей конвенции. Все государства, участвовавшие в подписании Парижского договора, отказались от дискриминационных ограничений в отношении свободы судоходства в Черном море и проливах. Было также подтверждено суверенное право России на строительство и содержание здесь военного флота. Это был крупный дипломатический успех России. Ф. И. Тютчев восторженно поздравлял Горчакова:

Следующий шаг России не заставил себя ждать, и весть о нем пришла в Англию летом 1871 года. В результате восстания от власти Китая освободилась и стала независимой мусульманская территория долины Или, с городом Кульджа, называемым также Хой-Юан-Джен, контролировавшая стратегически важные проходы на юг Сибири. Русское командование признало, что в интересах России было бы более всего желательным восстановление законной власти Китая в этой провинции. Если в начале восстания русское невмешательство имело хотя бы какое-то оправдание — существующий между Россией и Китаем договор запрещал переступать китайскую границу даже одиночным казакам и солдатам, — то теперь, когда бессилие китайского правительства перед мятежом стало очевидным, русским властям следовало вмешаться хотя бы даже из соображений собственной безопасности.

Этого требовала также необходимость обеспечения руской торговли и спокойствия пограничного населения. Переговоры, которые в начале 1870 года начал вести Петербург с китайскими посланниками Бюрлинганом, Чжи и Суном, не дали ничего определенного. Послы на предложение русского вмешательства в дело усмирения таранчей и дунган никаких возражений не выставили и смотрели на это как будто безразлично. Министертво иностранных дел России решило, что, на самом деле желая этого, китайцы не говорят об этом открыто, боясь тем самым уронить достоинство великой империи. В результате принятие окончательного решения оставалось за Россией.

Между тем нападения на людей и грабежи в пограничных районах не прекращались. В августе шайка кульджинских киргизов напала с оружием в руках на проезжавшего по почтовому тракту старшего помощника Копальского уездного начальника, майора Здоренко, нанесла ему пятнадцать опасных ран и забрала значительную сумму денег; та же шайка, в тот же день, разграбила почтовую станцию и угнала с нее пятнадцать лошадей. Никакие требования местных русских властей к султану, возглавившему отделившуюся провинцию, ни к чему не приводили. И тогда Кауфман принял решение оккупировать этот район.

И вот в мае 1871 года русские войска под командованием генерала Колпаковского вошли в долину Или и разбили пытавшиеся остановить их более чем вдвое превосходящие силы туземцев. Двадцать девятого июня султан капитулировал, и 4 июля русские войска вступили в столицу долины Или — Кульджу. В Санкт-Петербург полетела шифрованная депеша: «Так как китайское правительство не в состоянии выслать своих войск для принятия от нас занятых провинций, а высылать одних сановников, без поддержки их вооруженною рукою, весьма основательно опасается, то, во исполнение высочайшего повеления, дальнейшие действия наши решено направить не для восстановления маньчжурской власти, а лишь для утверждения спокойствия и порядка на наших границах».

Долина Или после изгнания китайцев из Туркестана оказалась настолько оторванной от китайских застав, что Пекин ничего не знал о русском вторжении в нее до тех пор, пока не получил официального уведомления об этом из Санкт-Петербурга. Китайскому императору сообщили, что царские войска очистили долину Или от мятежников и будут удерживать ее до тех пор, пока он или кто-либо другой не сможет защитить этот район от незаконных посягательств, в том числе и Якуб-бека. Китайцев это не убедило, и они потребовали немедленно восстановить там свою власть. Санкт-Петербург ответил, что непременно сделает это, как только китайский император пришлет в провинцию достаточное количество войск, способных обеспечить в провинции порядок. Китай на тот момент был не в состоянии выполнить этого условия, и провинция Или фактически осталась в руках России.

Британцы и, вероятно, китайцы тоже, конечно же, не поверили в то, что Россия искренне обещает вернуть эти плодородные земли законному владельцу — Китаю. Английские специалисты считали провинцию Или очень важной в стратегическом отношении, приравнивая ее по значению к Хайберскому перевалу для Афганистана. Но долина Или имела не только стратегическое значение: геологи прекрасно знали о богатых залежах в этих местах полезных ископаемых. Одновременно долина служила и главной житницей этого пустынного района — такой факт едва ли мог ускользнуть от внимания военных. Кроме того, Россия теперь оказалась фактически в непосредственном пограничном контакте с владениями Якуб-бека, что, естественно, облегчало русским ведение переговоров с главой Кашгарии.

Весной 1872 года к кашгарскому двору прибыл высокопоставленный чиновник. Он намеревался в обмен на открытие русским купцам кашгарских рынков на особо благоприятных условиях — при одновременном ограничении доступа туда англичан — предложить Беку полное признание его власти. На сей раз переговоры прошли успешно, или, по крайней мере, так казалось. И Россия, воодушевленная своими успехами, в начале следующего года заключила с Англией соглашение об урегулировании давних разногласий по линии северной границы Афганистана, которое касалось суверенитета обширных отдаленных областей Бадахшан и Вахан в верховьях Амударьи, где русские заставы ближе всего подходили к британской части Индии. Лондон постоянно утверждал, что эти области являются неотъемлемой частью Восточного Афганистана, а Санкт-Петербург оспаривал это, указывая на приоритет эмира Бухарского и хана Кокандского.

Пытаясь поставить какой-то предел продвижению русских в Азии, уже в 1869 году Англия выступила с инициативой начать переговоры с Россией о разделе сфер влияния в Азии и создании буферной зоны между владениями Российской империи и Великобритании в этом районе. Предполагалось сделать буферной зоной территорию Афганистана. Эта точка зрения не получила поддержки российской стороны, так как Афганистан претендовал на все территории южнее Амударьи, в то время как Бухара, в свою очередь, считала некоторые из этих районов своими. Поэтому Россия, в сферу влияния которой входила Бухара, не могла поддержать притязания Афганистана. Имевшиеся тогда у Министерства иностранных дел Великобритании материалы подтверждали российскую позицию, о чем свидетельствуют карты, сохранившиеся в Архиве государственных документов Великобритании. На этих картах территория Бухары показана распространяющейся на весь Памир. По всей видимости, англичане уже просто считали их русскими, не разделяя на Бухарские и Кокандские земли и тем самым предвидя переход последнего в руки русских.

Русских же представителей беспокоила возможность продвижения Афганистана на соседние владения Балха, Кундуза и Бадахшана, в связи с чем от Великобритании требовались гарантии сохранения границ Афганистана в том виде, в каком они существовали на момент проведения переговоров, т. е. в 1869 году. На этом этапе стороны так и не смогли прийти к соглашению. В конце 1869 года в Москву прибыл Дуглас Форсайт, и в качестве рубежа, разделяющего сферы влияния двух империй, Англия вновь предложила России определить северную границу Афганистана. Россия дала принципиальное согласие, и переговоры возобновились. Заметим, что во время переговоров министра иностранных дел Горчакова с Форсайтом последний пытался доказать необходимость официального признания правительством России созданного Якуб-беком государства Йеттишар (Семиградия) и его главы. Но на это Форсайт получил решительный отказ.

И вдруг в январе 1873 года неожиданно для британской стороны Санкт-Петербург отступил, признав, что Вахан и Бадахшан могут быть включены в пределы Афганистана. Более того, русская сторона заявила, что сам Афганистан относится не к российской, а к британской сфере влияния, и договор сразу же был подписан. В 1888 году лорд Керзон писал по поводу этого русско-английского соглашения следующее: «По соглашению Горчакова — Гранвилла 1872–1873 гг., единственному дипломатическому акту между Англией и Россией, касающемуся границы в верхнем течении Окса, было решено, что все территории, подчиненные Дост-Мухаммеду в момент его смерти в 1863 г., а также те из них, которые фактически принадлежали Шер-Али в 1872 г., следует рассматривать как афганскую собственность. По условиям этой договоренности ханаты Бадахшана и Вахана, после небольшой дипломатической борьбы, были уступлены Шер-Али, причем их северная граница предполагалась проходящей по тому, что тогда считалось северным ответвлением Окса, а именно по реке Пяндж, берущей начало из горного озера, открытого Вудом и известного под названиями озеро Вуда, озера Виктория и озера Сир-и-куль».

Соглашаясь на это разграничение, в России надеялись, что Британия теперь будет препятствовать военным авантюрам афганских правителей за пределами северных границ и подстрекательству единоверцев к военным действиям против русских. Англичане же радовались, считая, что им удалось достичь важной дипломатической победы. Впрочем, граница тогда была всего лишь произвольно проведенной линией на еще более неопределенной карте, а уж относительно неизведанной памирской области Восточного Афганистана никто и вообще ничего не знал, из-за чего обе державы вступят в спор еще не единожды.

Теперь же, успокоив Англию этой неожиданной уступкой, в России на чрезвычайной сессии Государственного совета под председательством самого Александра II было наконец принято решение о третьей военной экспедиции в Хиву. Тайные приготовления к ней шли уже многие месяцы, и вот, после достигнутого соглашения по афганской границе, сложилась наиболее благоприятная ситуация для этого предприятия. Александр II и его советники полагали, что удовлетворение желаний Британии в Афганистане помешает Лондону возражать против захвата Хивы. Однако до Британии дошли определенные слухи о русских приготовлениях, и от Санкт-Петербурга немедленно потребовали гарантий, что в Средней Азии не планируется никаких новых завоеваний. Такие гарантии российское Министерство иностранных дел незамедлительно дало, несмотря на уже готовую к броску на Хиву пятнадцатитысячную армию Кауфмана.

В том, что Министерство иностранных дел России спокойно утверждало отсутствие подобных планов, нет ничего удивительного и неправдоподобного. В это время министром иностранных дел в России был А. М. Горчаков, который, искренне давая такие гарантии, в действительности не обманывал англичан. Дело в том, что в России так же, как и в Англии, были сторонники «наступательной политики» и сторонники политики «мирного сосуществования», что в свою очередь хотя и не совсем адекватно, но соответствовало политике «искусного бездействия», являясь антитезой активной деятельности. «Ястребами» в России являлись военный министр Д. А. Милютин и посол в Константинополе Н. П. Игнатьев. А министр финансов М. X. Рейтерн и министр иностранных дел А. М. Горчаков относились как раз к «голубям».

С самого начала своей деятельности российский министр иностранных дел предложил другим государствам «прийти к согласию и предпринять совместные дипломатические действия в целях примирения, успокоения и гуманности». В своей записке императору Горчаков отметил: «Мы даже взяли на себя инициативу провозглашения принципа невмешательства и предложили всем державам принять его».

Однако с начала семидесятых годов, когда речь шла о приведении в действие военных сил России, Горчаков все более оказывался в изоляции. Даже его крупный дипломатический успех по отмене дискриминационных статей Парижского трактата, явившийся ярким проявлением его истинного кредо как политика, резко отрицательно сказался на отношении к нему военного ведомства, руководимого деятельным генералом Милютиным. Поэтому решение о начале военных операций в Средней Азии принималось вопреки упорному сопротивлению Горчакова и буквально через его голову. Наиболее сильным аргументом считался пример колониальных захватов Франции в Африке и той же Англии — в Индии и Китае. Россия не хотела отставать от великих держав, стремившихся поскорее завершить территориальный раздел мира. Военный министр Милютин, по словам П. А. Зайончковского, «по-прежнему продолжал оставаться сторонником активной политики и преодолевал сопротивление князя Горчакова. Часто те или иные вопросы, касавшиеся Средней Азии, ставились Милютиным перед Александром II в обход князя Горчакова. Так, например, вопрос о занятии всего Кокандского ханства был решен царем в 1873 году по настоянию Милютина и Кауфмана, об этом было предложено Милютину лишь довести до сведения канцлера».

Таким образом, если в Лондоне «ястребы» с «голубями» вели дела попеременно, то в Санкт-Петербурге они постоянно соперничали друг с другом, впрочем, оставляя окончательное решение за самодержцем. И Александр II, хотя и весьма уважал князя Горчакова, удовлетворил ходатайство своего военного ведомства — Россия предприняла третий поход на Хиву.

Помня предыдущие неудачи 1717 и 1839 годов, наши военные старались на этот раз избежать любого риска. Поэтому еще заблаговременно в 1869 году, предвидя неизбежное столкновение с Хивой, туркестанский генерал-губернатор фон Кауфман решил предпринять возведение у Красноводского залива крепости. Этот свой взгляд на стратегическое и торговое значение таковой крепости Кауфман подробно развил в письме от 22 июня 1869 года на имя военного министра графа Д. А. Милютина. Письмо это было отправлено в Петербург с полковником Столетовым. Получив «добро» в Петербурге, полковник Столетов в том же году высадился с небольшим отрядом на восточном берегу Каспийского моря, у Красноводского залива, в местности Кадд-и-Шах (Царская Стопа), и основал там укрепление Красноводск.

Однако для верности решено было не действовать силами одного лишь красноводского гарнизона. Тем более что проведенная осенью 1872 года полковником Маркозовым военная рекогносцировка Хивы из Красноводска фактически потерпела неудачу. Император Александр III, приняв в декабре 1872 года окончательное решение о походе, повелел двинуть на Хиву войска трех сопредельных округов: Туркестанского, Оренбургского и Кавказского, с таким расчетом, чтобы они могли подойти к Хивинскому оазису, по возможности, одновременно. Это наступление отрядов со стороны Красноводска, Мангышлака, Оренбурга и Туркестана должно было происходить под общим командованием генерал-адъютанта фон Кауфмана.

И вот весной 1873 года отряды общей численностью около пятнадцати тысяч человек выступили в поход. Главнокомандующий фон Кауфман возглавлял Туркестанский отряд, который выступал двумя эшелонами: из Туркестана и из Казалинска. Командование Оренбургским отрядом было возложено генерал-губернатором Крыжановским на генерал-лейтенанта Веревкина. Мангышлакский отряд возглавлял полковник Ломакин, а Красноводский отряд вновь возглавил полковник Маркозов. Однако хан Хивы, зная те огромные расстояния, которые придется преодолеть наступающим, и те трудности, с которыми им придется столкнуться, поначалу чувствовал себя в безопасности. Тем не менее все отряды на этот раз неуклонно приближались к Хиве, и хан в конце концов заволновался. Пытаясь умилостивить противника, он освободил всех русских рабов и пленников, удерживаемых в Хиве, — двадцать одного человека, — но этим шагом уже ничего не добился.

В конце концов до границ ханства не дошла только часть Красноводского отряда, двинувшаяся к Хиве прямиком, та же часть, что отправилась через Мангышлак, вскоре присоединилась к Оренбургскому отряду и оказалась даже в авангарде движения. Казалинский отряд в свою очередь присоединился к Туркестанскому, и к концу мая, успешно преодолев все трудности похода, русские войска подошли к Хиве с двух направлений. Причем весьма замечателен тот факт, что Оренбургский отряд, которому надлежало преодолеть наибольшее расстояние (около полутора тысяч километров) достиг цели на два перехода ранее Туркестанского. Хотя поначалу глубокие снега, достигавшие порой двадцати градусов морозы, бураны и разбитая обозами дорога, представлявшая цепь ухабов, казалось, вновь объединились, чтобы выручить Хиву из беды. Однако на этот раз Оренбургский отряд прибыл к концу марта на Эмбенский пост только с сорока пятью больными. Сами войска, правда, сознавали, что успешным движением обязаны усердию и заботливости киргизов, которые выставляли на всяком ночлеге даже больше кибиток, чем было назначено, сена накладывали на пол достаточно, а сверху застилали кошмами. И к тому же отказались от платы.

Мало того, в особенно холодные или бурные ночи киргизы размещали эшелон по аулам или в собственных землянках. Волостные и аульные старшины постоянно шли с отрядами и транспортами и, когда сани с тяжестями останавливались в сугробах, от изнурения лошадей и верблюдов, припрягали к ним своих, также не соглашаясь брать за это никакого вознаграждения. Такое поведение людей, еще недавно бунтовавших, свидетельствует о радикальной перемене их отношения к России и должно быть поставлено в заслугу деятелям народного управления.

Едва придя в себя от морозов, войска вскоре стали изнывать от жары и недостатка воды. Тем не менее без особого сопротивления со стороны хивинцев они достигли территории ханства, где сразу попали из безводных пустынь в благодатный хивинский оазис. Местные жители также не проявили никакой враждебности к появившимся русским войскам. Напротив, заверенные Кауфманом в том, что русские идут лишь для того, чтобы наказать хана, и не причинят никакого вреда мирным жителям, они стали снабжать наших солдат продовольствием, правда, запрашивая втридорога. Воинский дух проявили одни туркмены, конница которых численностью до шести тысяч сабель постоянно сопровождала опередившую всех оренбургскую колонну, не позволяя нашим солдатам терять бдительность.

Туркмены большей частью с дикими воплями, разносившимися далеко по окрестностям, джигитовали чуть далее досягаемости выстрелов наших винтовок, усердно поднимая пыль копытами своих коней. Все их попытки нападения обычно быстро пресекались несколькими гранатами, посланными им навстречу из орудий. Генерал Веревкин то и дело отправлял нашу кавалерию отгонять хивинцев, и те также ускользали от боя. Как ни были воинственны и отважны хивинские туркмены, они со своими саблями и фитильными ружьями, которые наши в шутку прозвали фальконетами, не могли противостоять хорошо обученной и вооруженной армии. Тем не менее для предупреждения засад нашим приходилось постоянно высылать вперед рекогносцировочные партии.

В частности, когда уже при подходе к Хиве Скобелеву и капитану Генерального штаба Иванову поручено было произвести рекогносцировку, подполковник предпринял следующий маневр. Выйдя на избранную поляну, Скобелев увидал несколько групп хивинцев и, чтобы хорошенько проучить их, положил две роты в засаду за валиком арыка при выходе на поляну. Затем надо было послать добровольцев вперед, чтобы они мнимым отступлением заманили хивинцев в засаду. Это вызвался исполнить ротмистр Алиханов с пятью казаками кизляро-гребенской сотни: они подскакали к хивинцам и стали ругать их самыми отборными татарскими словами; хивинцы бросились на них, наши, конечно, наутек и, не доскакав ста шагов до засады, кинулись в сторону, а хивинцы получили в упор два плотных залпа. Это охладило их предприимчивость, и они больше не тревожили авангарда, пока он устраивался на ночлег.

В начале июня, когда авангард генерал-лейтенанта Веревкина стоял уже километрах в десяти от столицы, хан послал к Кауфману, находящемуся километрах в семидесяти от Хивы, письмо, в котором говорилось, что он давно выслал всех пленных и не понимает, зачем русские нагрянули, и поэтому просит Кауфмана отойти назад и объяснить, чего он хочет. Кауфман ничего не ответил, а велел посланцу на словах передать хану, что все переговоры будет вести только в Хиве. Генерал Веревкин также получил цветистое послание хана, в котором тот заверял его, что ничего, кроме дружбы, к русским не испытывает и просил дать ему четыре дня для подготовки торжественной встречи. На этот раз наши военные только посмеялись над неуклюжей уловкой хивинца и решили не откладывать входа в Хиву даже на день.

Весь день 8 июня главные силы Оренбургского отряда готовили туры, фашины и штурмовые лестницы, но материал был плох, ломок, тяжел (верба и тополь), так что эту затею оставили. Тем временем Веревкин решил провести рекогносцировку города, чтобы выяснить слабые места обороны. Пехота продвигалась по поселку до тех пор, пока от стен Хивы не начала стрелять артиллерия. К счастью, все ядра перелетали через головы солдат и никому не причинили вреда. Однако все это говорило о том, что хивинцы уже успели подготовиться к обороне и не собираются так просто сдаваться.

Далее все произошло непредвиденным образом. Вместо того чтобы сразу же остановиться, апшеронцы с ходу бросились отбивать пушки, стоявшие перед стенами крепости за баррикадой из арб. Поскольку мост через ров неожиданно оказался целым, это им вполне удалось; благодаря быстроте их действий хивинцы успели сделать только один выстрел из пушки, после чего убежали под прикрытие стен. Однако оттащить орудия от стен под непрерывным огнем было непросто, и апшеронцы вступили в перестрелку. Остальные наши части стали поддерживать их огнем. Генерал Веревкин тут же распорядился развернуть нашу батарею и открыть огонь по стенам Хивы.

Взять город с высокими семиметровыми стенами без специальных приспособлений было невозможно, и генерал Веревкин сосредоточил огонь нескольких орудий на главных воротах крепости. Пока артиллеристы громили стены и город, а стрелки наши стреляли по амбразурам, апшеронцы одну за другой оттащили три хивинские пушки. Но четвертую не успели. Тем временем наша артиллерия продолжала разрушать стены и город. Хан, не разобравшись в ситуации, покинул город, а к Кауфману, стоявшему биваком у Янги-Арыка, уже в двадцати километрах от Хивы, отправился двоюродный брат хана, Инак-Иртазали, с заявлением покорности от имени хана, сдаваясь без всяких условий на великодушие Белого Царя и даже готовый принять подданство — лишь бы остановили военные действия и прекратили бомбардирование города.

Тем временем генерал Веревкин, раненный в лицо, прямо над левой бровью, по просьбе хивинских парламентеров остановил бомбардировку города и передал командование полковнику Саранчову. Однако, едва только хивинские парламентеры ушли, со стен крепости вновь началась стрельба, и наши артиллеристы возобновили бомбардировку. Как потом выяснилось, туркмены, засевшие в крепости, не подчинились решению ханского окружения сдать город. Вновь стала стрелять хивинская пушка. Ротмистр Алиханов вызвался захватить ее, что и исполнил с группой казаков, правда, сам при этом был ранен в обе ноги. Бомбардировка продолжалась до позднего вечера, пока не была приостановлена по личному распоряжению Кауфмана.

На следующий день, 9 июня 1873 года, Кауфман с триумфом вступил в Хиву.

Однако осуществленное наконец-то Кауфманом покорение Хивы отнюдь не проходило так легко и безоблачно, как это может показаться при столь кратком изложении событий. Отряды выступили на этот раз не зимой, а весной, здраво рассудив, что, хотя Бекович с людьми и пострадал изрядно в пути от жары, однако же до Хивы дошел. Тем не менее русскому солдату пришлось и в этом походе вынести страдания в полной мере. Красноводский отряд, выступивший к Хиве под руководством полковника Маркозова, и вообще вынужден был вернуться. Возглавлявший туркестанскую колонну генерал Кауфман в один из моментов также был близок к тому, чтобы отдать приказ о возвращении. Для иллюстрации можно привести свидетельство прусского офицера, следовавшего с одной из колонн.

Прусский поручик 8-го гусарского полка Штумм, бывший военным наблюдателем, в письмах своих, напечатанных в «Северо-Германской Всеобщей Газете», в частности, писал: «Переход, совершенный войсками… по знойной песчаной пустыне, при совершенном отсутствии воды, представляет собою, быть может, один из замечательнейших подвигов, когда-либо совершенных пехотною колонною с тех пор, как существуют армии. Переход от Алана до Кунграда навсегда останется в военной истории России одним из славных эпизодов деятельности не только кавказских войск, но и вообще всей русской армии и, в особенности, беспримерно мужественной, выносливой и хорошо дисциплинированной русской пехоты».

В другом письме он писал: «Нужно представить себе, что вода, имевшаяся в ничтожном количестве, была солона и, вследствие продолжительной перевозки, вонюча, мутна, нередко черна и нагрета почти до степени кипения; нужно принять в соображение, что даже и такой воды было немного, при той невообразимо изнуряющей жаре, от которой изнемогали люди, шедшие под ружьем и в амуниции; надо еще прибавить к этому, совершенное затишье в воздухе и тридцать восемь, а не то и сорок градусов жары. В виду всего этого всякий принял бы за сказку или вымысел тот факт, что при подобных условиях, пехота на второй день перехода еще поделилась своим запасом воды с изнемогавшею от жажды артиллерией! А между тем — это истина!»

Терентьев так комментирует письмо Штумма: «Конечно, приведенные строки делают честь беспристрастию иностранного офицера, но для нас самих тут нет ничего нового, ничего удивительного. Это совершенно обыденный случай в жизни русского солдата, который и всегда поступает одинаково в подобных обстоятельствах. Можно было бы привести тысячи примеров тому, как солдат этот делился последней крошкой хлеба, последним сухарем, последним глотком воды из своей немудреной манерки и делился не только с товарищем, но и с пленным врагом!» Кстати говоря, поручик 8-го гусарского Вестфальского полка Штумм вместе со своим вестовым, ефрейтором того же полка Тебилем, также вели себя и в походе, и в стычках примерным образом. Поручик был награжден орденами Св. Анны 3 ст. и Св. Владимира 4 ст., а ефрейтор — знаком отличия военного ордена.

На этот раз терпение и мужество солдат не пропало втуне. И победа, одержанная русскими в походе, имела и в самом деле огромное психологическое значение. Мало того, что она помогала забыть унижения прошлых неудачных походов на Хиву и горькое поражение в Крымской войне, победа эта значительно поднимала военный престиж России и по всей Азии укрепляла возрастающую репутацию непобедимости русского оружия. Кроме того, Россия обеспечивала себе контроль над навигацией в низовьях Амударьи со всеми вытекающими отсюда коммерческими и стратегическими выгодами, а также полное владение восточным берегом Каспия. Более того, закрывался огромный промежуток на южном азиатском фланге русской границы. Англичан же больше всего обеспокоило то, что теперь торжествующие отряды Кауфмана находились всего в 800 километрах от Герата, древних стратегических ворот Индии.

Вот когда, по их мнению, оправдались мрачные предчувствия полувековой давности, высказывавшиеся Вильсоном. И теперь британский посол в Санкт-Петербурге предупреждал британское Министерство иностранных дел, что с захватом Хивы русские заложили надежную базу, с которой могут «угрожать независимости Персии и Афганистана и, таким образом, являться постоянной опасностью для Британской Индии». Иными словами, вновь англичане увидели в действиях русских не непосредственно происходящее, а то, чего больше всего боялись сами.

Лондон и Санкт-Петербург обменялись краткими нотами, и последний вновь заверил британское правительство во временном характере оккупации. Однако уже в ноябре «Таймс» опубликовала подробности секретного соглашения между русскими и хивинцами, согласно которому хан становился вассалом царя, а Хива — русским протекторатом.

Англичане вновь решили, что их обманули. Россия же настаивала, что ее вынудили отказаться от прежних намерений лишь военная необходимость и изменившиеся обстоятельства — оправданиям такого рода обычно верить не принято, поскольку они выглядят слишком стандартными. Однако русский министр иностранных дел князь Горчаков даже счел возможным сделать Британии выговор: «Лондонский кабинет, основываясь на нескольких добровольных и дружеских сообщениях о наших взглядах относительно Средней Азии, особенно о нашем неизменном стремлении не превращать завоевания или аннексии в этом регионе в постоянную политику, видимо, полагает, что мы связаны по отношению к ним какими-то определенными обязательствами». Тем не менее и это никого не охладило в Англии, однако предпринять в ответ было по-прежнему невозможно ничего — за исключением войны.

Это был уже второй случай, когда Англия, хотя и крайне раздраженная действиями России, не решилась все-таки объявить нам войну. Но и Горчаков не решился чрезмерно испытывать британскую сдержанность и изволил дать некоторые гарантии, заявив, что «Его Императорское Величество не имеет никаких намерений распространять границы России за пределы, достигнутые в Средней Азии в настоящее время, как со стороны Бухары, так и со стороны Красноводска». Но нам сегодня известна цена всех этих гарантий.

Как бы то ни было, поочередно соревнуясь друг с другом, русской дипломатии и военным в первые три года 1870-х удалось сделать три очень удачных шага.

2

В Лондоне забили тревогу, и британские политики вновь стали склоняться в сторону активных действий. Первым делом они воспользовались неожиданным приглашением, казалось бы, дружески расположенного к России Якуб-бека. Однако оказалось, что Якуб-бек уже давно хотел свести к минимуму иностранное влияние в Кашгарии и лучшим способом достижения этого считал стравливание соперничающих сторон. Едва русский посланник отбыл, Бек направил своего посланника к англичанам в Индию с наказом передать глубокое сожаление по поводу его вынужденного отсутствия год назад и пригласить в Кашгар для переговоров новую миссию.

Сменивший погибшего год назад лорда Мейо новый вице-король лорд Нортбрук принял приглашение с благодарностью, и летом 1873 года в Кашгар через Каракорум отправилась вторая британская делегация. Она была гораздо больше предыдущей и состояла из политических и военных советников, торговцев, инспекторов и других специалистов. Возглавлял ее все тот же сэр Дуглас Форсайт, которому поручили добиться от Якуб-бека торговых льгот наподобие предоставленных русским, а также собрать как можно больше политических, стратегических, экономических и научных сведений об этом малоизведанном регионе. Делегация насчитывала, включая эскорт из пехоты и конного Корпуса разведчиков, многочисленных переводчиков, секретарей, клерков и слуг, всего триста пятьдесят человек и пятьсот пятьдесят вьючных животных, вновь как минимум в десять раз превышая размах и численность всех наших посольств. Продержавшись тридцать лет, проводившаяся англичанами политика «искусного бездействия», раскритикованная «ястребами» как малодушное потакание России, наконец закончилась.

Четвертого декабря 1873 года английская миссия была весьма торжественно принята Якуб-беком. Британцы вручили правителю Кашгарии свои богатые подарки; среди них было несколько тысяч ружей, в которых тот так нуждался, и бадаулет сказал целую речь, заключавшуюся следующими словами: «Королева английская для меня, как солнце, — оно делает счастливыми подобных мне бедняков, когда обращает к ним лицо свое». Богатство англичан, их представительство, дорогие подарки и обещания сделали свое дело, и Якуб-бек вскоре наложил на русскую торговлю те же ограничения, что существовали до заключенного им с Кауфманом договора 1872 года. По-прежнему стали практиковаться захват товаров, аресты купцов и тому подобные безобразия.

В феврале 1874 года Якуб-бек заключил с Форсайтом формальный договор, причем, почти одновременно с этим, Якуб-бек завязал также дружественные сношения с турецким султаном, который присвоил Якуб-беку титул «эмира» и прислал даже особое посольство, результатом чего стало установление протектората Турции над Кашгаром. И вскоре появились в обращении кашгарские монеты, где наряду с именем Якуб-бека стояло имя турецкого султана Абдул-Азиза как суверена Кашгара.

Тем не менее, несмотря на заверения в вечной дружбе между Кашгарией и Британией и на грезы о новом торговом союзе, из этого вновь ничего не вышло, и обширные рынки для европейских товаров, в которые так поверили англичане, — а до них и русские, — оказались иллюзией. Кроме того, скоро обе могучие державы поняли, что Якуб-бек просто стравливает их, используя взаимную ревность обеих для сохранения своих позиций. В конце концов, восточный правитель тоже имел право поиграть в Большую игру. И все же миссия Форсайта, не сумев добиться от коварного правителя ничего, кроме пустых обещаний, преуспела в одном: Якуб-бек позволил подполковнику Томасу Гордону с двумя офицерами и небольшим эскортом конного Корпуса разведчиков открыто проводить работы по картографированию местности. Гордон, воспользовавшись этим разрешением, тут же направил одну группу на северо-запад к русской границе на Тянь-Шане, а другую на восток, по направлению к Аксу. Цель этих экспедиций заключалась в исследовании и нанесении на карту маршрутов возможного наступления от русской границы на юг, в Кашмир, а также в выяснении, в самом ли деле там может пройти современная, обремененная артиллерией армия.

Подполковник Гордон со своим отрядом двигался, преодолевая снега, в которых низкорослые лошади проваливались по брюхо. Ему приходилось пережидать жестокие бури — и тем не менее он прошел шестьсот километров по горам за три недели. Экспедиция Гордона намеревалась заполнить как можно больше «белых пятен» на британских штабных картах этой малоизученной области, и привезенные ими весной 1874 года сведения оказались для британцев весьма тревожными.

При условии правильно выбранного времени года горные перевалы в этих местах оказались совсем не такими уж и непроходимыми. В действительности очень немногое препятствовало теперь русским войскам из гарнизонов, расположившихся в районе Коканда, связанного с Россией договором 1868 года, форсировать Амударью и устремиться через горные проходы в Дардистан и Кашмир, а оттуда — на север Индии. Наиболее уязвимыми оказались расположенные приблизительно в сотне километров к северо-западу от Гилгита перевалы Барогил и Ишкашим. Хотя они находились почти на равном расстоянии от ближайших британских и русских застав, подходы к ним с севера были гораздо легче, чем с юга. В случае конфликта за обладание ими, Гордон был почти уверен в непременной победе русских. Большую часть года оба перевала преодолевались без особых проблем; по слухам, несколько лет назад один из местных правителей, следуя именно с севера, даже сумел протащить через них пушки.

В своем докладе начальству Гордон указал, что через Барогил и Читрал русские могут достичь индийской границы всего за тринадцать дневных переходов и примерно столько же потребуется при движении через Ишкашим и Гилгит. Оба перевала, по мнению и других офицеров, оказались вполне проходимыми. К тому же существовал еще и Каракорумский перевал, также вызывавший у англичан немалые опасения. Гордон был уверен, что возможный захват русскими Кашгара менее опасен, чем уже случившаяся оккупация Коканда, хотя во время войны первый мог служить или важным центром снабжения пересекающих Памир соединений, или, напротив, плацдармом, с которого англичане смогут нарушать их коммуникации. Таким образом, сохранение дружественных отношений с Якуб-беком становилось теперь для Британской Индии жизненно необходимым.

В дополнение ко всему перечисленному Гордон и его товарищи сделали еще одно тревожное открытие: выяснилось, что граница Афганистана и Кашгарии проходит по крупному горному хребту, в котором имеется разрыв шириной примерно семьдесят километров. Как только это выяснят русские, они заявят, что хребет — владения Коканда, а значит, и их собственные, и тем самым, по словам Форсайта, смогут вбить «узкий клин фактически русской территории» между восточной частью Афганистана и Кашгарией, оказавшись еще ближе к северу Индии. Помимо фактов, экспедиция Гордона насобирала и немало тревожных рассказов о русских агентах и караванах, регулярно навещавших Афганистан, куда английским торговцам доступ по-прежнему был закрыт.

Тем временем в Лондоне произошли изменения. Весной 1874 года пало либеральное правительство Гладстона, и к власти, располагая внушительным большинством, вернулись тори. Возглавил их Бенджамин Дизраэли, лорд Биконсфилд, истово веривший в великое предназначение Британской империи и рьяный сторонник активной внешней политики. Его убеждения полностью разделяла и королева Виктория. Дизраэли активно критиковал своих предшественников за то, что называл демонстрацией слабости перед русскими, и собирался исправить их ошибки. Теперь вновь пришел черед «наступательной политики» и значительного охлаждения англо-русских отношений. В центре внимания нового Кабинета оказалась, естественно, Индия, причиной чему были очередные впечатляющие достижения Санкт-Петербурга в Средней Азии.

Дизраэли и новый государственный секретарь по делам Индии лорд Солсбери пока боялись не столько неизбежности русского нападения на их сокровище, сколько попыток Санкт-Петербурга вопреки данным в 1873 году Горчаковым заверениям прибрать к рукам Афганистан. В случае подобного успеха России это усугубляло проблемы англичан в Индии, не говоря уже о том, что впоследствии Кабул мог использоваться как плацдарм для вторжения. Поэтому Дизраэли озаботился учреждением постоянной британской миссии в Кабуле, а «ястребы» из его окружения добивались открытия представительств также в Герате и Кандагаре. Таким образом, отчетливое намерение британских политиков прибрать к рукам Кабул — следует обратить на это особое внимание — созрело уже в начале 1874 года, а не в результате миссии Столетова!

«Во всех концах Азии, — писал Форсайт, — только и говорят о том, что Россия наращивает мощь и будет наращивать ее дальше, и что Британия ее боится и не станет ни выступать против ее экспансии, ни помогать тем, кто боится быть поглощенным Россией». В результате этого, заявлял он, некоторые правители начали задаваться вопросом, а не лучше ли стать лояльными по отношению к тем, кого в Азии все признают «грядущей мощью».

Но если Калькутту тревожило присутствие у памирских перевалов русских гарнизонов, то Санкт-Петербург, в свою очередь, беспокоила военная и политическая активность Британии в тех областях, которые он считал входящими в русскую сферу влияния. Начавшись вполне невинно, по всей видимости, с независимых путешественников, эта активность сношений между Кашгарией и Индией обернулась сначала одной, затем другой дипломатической миссией. Мало того, что подобные миссии подрывали успех России при дворе Якуб-бека, английские военные специалисты тем временем еще и энергично картографировали памирские перевалы. Что подготавливали в этих местах Лондон и Калькутта? И вот, в то время как взаимное недоверие усиливалось и отношения между Британией и Россией все ухудшались, Афганистан все больше и больше начинал приковывать внимание участников Большой игры.

Проводя в жизнь новую политику, Дизраэли первым делом вместо ставленника либералов лорда Нортбрука решил назначить вице-королем Индии лорда Литтона.

Барон Эдвард-Роберт Литтон был единственным сыном и наследником известного романиста Эдварда Бульвер-Литтона и не только известным государственным деятелем, но и поэтом, писавшим под псевдонимом Оуэн Мередит. Нортбрук ушел в отставку, резко осудив решение правительства, вновь пожелавшего вмешаться во внутренние дела взрывоопасного Афганистана, и предрек, что отказ от политики искусного бездействия подвергнет Британию риску «новой ненужной и дорогостоящей войны» с коварным соседом. Значит, опять-таки дело пахло войной уже тогда!

Предупреждения Нортбрука, однако, никто не услышал, и лорд Литтон, вооружившись подробными инструкциями относительно предписанной ему новой наступательной политики, энергично взялся за дело с истинно поэтическим темпераментом. Для начала он объявил королеву Викторию императрицей Индии, с одной стороны, в духе Дизраэли угождая властительнице, а с другой — «на языке, который не допускает ошибок», подавая сигнал России о том, что британская привязанность к Индии постоянна и абсолютна. Другими словами — «руки прочь».

Но здесь нужно отметить один любопытный факт. Зимой 1876 года лорд Литтон высказал нашему послу в Лондоне графу Шувалову мысль о полезности прямых, непосредственных сношений вице-короля с туркестанским генерал-губернатором. В то же время Кауфман представил секретную записку военному министру, в которой высказывал соображения об «общности интересов наших в Азии с Англией», о том, что у нас там «общие враги — мусульманство и варварство», что «успех азиатов над англичанами невыгодно отзовется и на нас, а успех азиатов над нами послужил бы гибелью для Англии». Там же говорилось и о вреде снабжения армии азиатских владетелей усовершенствованным оружием и обучении их драться с европейцами, а главное — что «мы должны идти рука об руку с Англией в делах наших в Азии».

Записка эта была тогда же сообщена графу Шувалову для распространения между английскими министрами. Шувалов, этот известный в наших кругах как «друг Англии» дипломат, однако, составил только краткую выписку, и то для одного графа Дерби, тогдашнего министра иностранных дел. В этом сказалась его личная старинная вражда к Кауфману. Таким образом, единственная вполне здравая мысль, возникшая тогда на обоих концах противостояния, была искажена, затерта и не получила достойного продолжения. Наоборот, оставшись без отклика, эта мысль породила еще более жесткую неприязнь противников.

Кроме того, уверенность Британии в своих силах значительно повысили еще два немаловажных фактора. Главным явился проведенный в обстановке строгой секретности выкуп 40 % акций недавно открытого Суэцкого канала. Он сокращал морскую дорогу между Британией и Индией почти на шесть тысяч километров, и Дизраэли хотел быть абсолютно уверенным, что столь жизненно важному пути никогда не сможет угрожать враг. Под врагом в первую очередь подразумевались, конечно же, русские, которых теперь ни в коем случае нельзя было пускать в Константинополь и турецкие проливы. Выкуп контрольного пакета акций у правителя Египта спас последнего от банкротства и сделал Британию самым крупным акционером компании Суэцкого канала.

Вторым важным фактором было установление в 1870 году прямой подводной кабельной телеграфной связи с Лондоном. К этому времени уже пять лет действовала сухопутная телеграфная линия, но проходила она через Тегеран и, таким образом, в случае военных действий оказывалась весьма уязвимой для прослушивания и уничтожения. Новый подводный кабель был гораздо надежнее. «До тех пор пока Англия является морской державой, кабель будет в безопасности от врагов, — заявляла «Таймс». — Чтобы отыскать и поднять кабель, нужно не только знать его точное расположение, но еще и иметь специально оснащенное судно с надлежащим оборудованием и обученным экипажем, а также гораздо больше времени, чем может потребовать любая тайная операция. Кабельные линии пролегают вне крупных корабельных трасс, и никакое судно, занятое их поиском, не сможет остаться незамеченным». Открытие новой линии связи позволяло Уайтхоллу осуществлять и более строгий контроль за делами Индии: ответы на запросы приходили теперь всего через несколько часов, а не недель или даже месяцев, как прежде.

И теперь полученные новым вице-королем лордом Литтоном от Дизраэли инструкции предусматривали вовлечение в оборонительный союз с Британией не только Афганистана, но и соседнего Белуджистана. Там находился Боланский перевал, ведущий из Афганистана в Индию, и там полыхала внутренняя борьба, угрожавшая трону правителя, хана Келата. Обеспокоенная беспорядками в регионе и неспособностью хана управлять буйными племенами белуджей, Калькутта даже рассматривала возможность его устранения и замены более лояльным к Британии правителем. Против этого решительно выступали британские политические советники на местах, считавшие, что подобные действия принесут англичанам гораздо больше вреда, чем пользы.

Тогда было решено послать туда обладавшего огромным влиянием на вождей белуджей капитана Роберта Сендмена. Зимой 1875 года Сендмен прибыл в горы к восставшим племенам с одним револьвером в руках и действительно смог уладить их конфликты с ханом. В знак благодарности Калькутте за поддержку его трона и щедрые ежегодные субсидии хан следующей осенью согласился отдать в постоянную аренду Британии район Боланского перевала и расположенный по соседству с ним гарнизонный город Кветту.

Афганистан, как и ожидалось, занял гораздо более жесткую позицию, хотя возникшие проблемы во многом являлись результатом предыдущей политики невмешательства в афганские дела. Под предлогом того, чтобы обезопасить себя от неожиданных нападений России, эмир Шер-Али, сын Дост-Мухаммеда, в 1873 году обратился к лорду Нортбруку с предложением заключить оборонительный союз против угрозы с севера. Но, выполняя инструкции правительства Гладстона, вице-король отверг это предложение и даже сделал Шер-Али выговор по нескольким пунктам. Эмир, разумеется, возмутился отказом тех, кого считал друзьями, — и скоро в Индию стали поступать сообщения о его контактах с генералом Кауфманом в Ташкенте. Задание, которое Дизраэли дал Литтону, состояло в том, чтобы постараться загладить ущерб, нанесенный действиями Нортбрука, то есть предложить эмиру желанный союз, но с дополнительным условием принять в Кабуле или Герате постоянного британского представителя. Это было необходимо для того, чтобы Британия могла пристально следить за деятельностью русских.

Лорд Литтон был более чем готов действовать так, как желал его премьер-министр, и вскоре после своего прибытия в Калькутту оповестил Шер-Али, что направляет «миссию» в Кабул. Как и предупреждали советники Литтона, не являвшиеся «ястребами», для эмира оказалась совершенно недопустимой сама мысль о присутствии в Афганистане британских чиновников. Эмир не дал Литтону разрешения на вход в свое государство, аргументируя это тем, что тогда у афганцев не будет никаких оснований отказывать в визите и русским, поэтому он потребовал, чтобы переговоры проходили или на границе, или в Калькутте. Вице-король отверг все его контрпредложения, воинственно заявив, что Афганистан — всего лишь никчемная песчинка между двумя металлическими котлами, но никаких действий против эмирата не предпринял.

Разумеется, с точки зрения англичан, все это могло лишь усилить и без того растущее недоверие Литтона и к Шер-Али, и к Санкт-Петербургу, ибо за всем происходящим лорд видел именно пагубное влияние последнего. Англичане, судя по всему, просто искренне не понимали, что у азиатских народов тоже может существовать стремление к независимости и самостоятельности. Нежелание главы государства допустить английских представителей в столицу суверенной страны расценивалось Британией как неуважение и дерзость по отношению к ней и провоцировало заставить непокорных подчиниться силой.

«Перспектива войны с Россией чрезвычайно возбуждает, и меня совершенно не тревожит то, как отнесется к этому Индия, — писал лорд Литтон лорду Солсбери в сентябре 1876 года. — Если этому суждено случиться, то лучше теперь, чем потом. В этой части мира мы вдвое сильнее России и располагаем гораздо лучшими базами для нападения и обороны». В случае войны, с удовольствием добавлял он, вокруг северных границ Индии можно разлить «море огня», подстрекая среднеазиатские ханства бунтовать против своих русских хозяев. В устах человека, подобного Литтону, бывшего либерального дипломата с богемными наклонностями, больше интересовавшегося поэзией, чем политикой, столь агрессивные высказывания могут показаться нехарактерными. Однако он, как и большинство интеллектуалов и творческих людей того времени, «с детства ненавидел деспотичный русский режим». А теперь к этому добавились не только дурные предчувствия относительно намерений Санкт-Петербурга, но и твердая убежденность в том, что прямое выяснение отношений с Россией все равно неизбежно, будь то в Азии — из-за Афганистана, или на Ближнем Востоке — из-за Константинополя.

Усиливала беспокойство англичан и недавно вышедшая книга «Англия и Россия на Востоке», написанная ведущим британским специалистом по этим вопросам, известным ориенталистом сэром Генри Роулинсоном, в последнее время являвшимся членом Совета по Индии — консультативного органа правительства. Роулинсон (1810–1895), как уже говорилось выше, был одним из самых ярких, последовательных и профессиональных представителей «ястребов». Он уже более пятидесяти лет боролся с умеренными политиками, доказывая стремление России к завоеванию Индии сначала как служащий британской администрации в Индии, а затем будучи членом британского парламента.

Такая политика находила горячую поддержку у молодых офицеров армии и чиновников политического департамента в Индии, которым приключения в горах и пустынях Азии сулили свободу от казарменной и бюрократической рутины, быстрое продвижение по службе, награды и славу. Не все, однако, были убеждены, что Россия собирается отобрать Индию у Британской империи. Эти оппоненты агрессивной политики непрерывного расширения британских владений в Индии в северном направлении считали, что наилучшей защитой Индии является ее уникальное географическое положение за грандиозными азиатскими хребтами, могучими реками и воинственными племенами, создающими практически непреодолимые препятствия на пути любого вторжения. Эти люди более трезво смотрели на географические карты, представляя себе их миллиметры в натуральную величину.

Тем не менее этот период развития русско-британских отношений весьма благоприятствовал успеху Роулинсона. И хотя книга мало добавляла к тому, что говорили апологеты наступательной политики со времен Вильсона, однако она серьезно повлияла на образ мыслей не только членов кабинета и правительства Индии, но и нового вице-короля. Как это всегда случалось с литературой, касавшейся Большой игры, все дело было во времени. Других книг и статей, подвергавших позицию Роулинсона сомнению, тоже хватало, но господствовавшая русофобская пресса практически не замечала их.

Даже серьезные британские политики в этот период поддались всеобщему настроению. Лорд Солсбери, например, в то время также являвшийся сторонником наступательной политики, на самом деле вовсе не был поджигателем войны или паникером. Ни на миг не допуская возможности русского вторжения в Индию, Солсбери все же весьма беспокоился о том, что Россия могла бы спровоцировать афганцев к нападению на Индию в тот момент, когда британские войска будут отчаянно необходимы в другом месте. Как он выразился позднее: «Россия может предложить афганцам грабить Индию — мы же не можем предложить им ничего, поскольку в Туркестане грабить нечего».

Однако на сей раз печатная пропаганда воззрений «ястребов» не ограничилась преобладанием сторонников наступательной политики лишь на британской стороне. Говоря о британских амбициях на Востоке, газета «Санкт-петербургские ведомости» писала: «Они попытаются распространить свое влияние на Кашгар, Персию и все граничащие с нами азиатские государства, и тем самым поставят под угрозу наши интересы в Средней Азии… Нам необходимо бдительно следить и быстро принимать меры к отражению ударов, которые англичане готовят против нас». Русские газеты того времени так и пестрели сообщениями о новых событиях в Средней Азии. Дело дошло даже до того, что большую часть сведений о происходящем в Средней Азии британское посольство получало, хотя и с изрядным опозданием, именно из санкт-петербургской прессы. Именно из газет узнали в Британии, что Россия намерена продолжать свое наступление.

Летом 1875 года в Коканде, чей правитель, начиная с падения Ташкента, был накрепко привязан к России договором, произошло восстание. Это дало Кауфману желанную возможность взять этот неустойчивый и номинально все еще независимый регион под жесткий контроль. К началу следующего года русские войска разбили главные силы мятежников, и в феврале генерал Колпаковский вступил в Коканд, официальное сообщение о чем было опубликовано 19 февраля, в двадцать вторую годовщину вступления на престол Александра II. Следом за Кокандом в том же месяце пали города Андижан и Ош. Переименовав вновь присоединенные владения в Ферганскую область, их объявили частью Российской империи. Таким образом, русские всего за десять лет присоединили к империи территорию размерами в половину Соединенных Штатов и установили в Средней Азии защитный барьер, простирающийся от Кавказа на западе до Коканда и Кульджи на востоке.

Те, кто отвечал за оборону Индии, крайне встревожились. После присоединения Кокандского ханства к Российской империи закаленные в сражениях войска Кауфмана располагались всего в 300 километрах от Кашгара. Захват его русскими теперь казался лишь вопросом времени, а вместе с обладанием Яркендом это давало России контроль над проходами в Ладак и Кашмир. Тогда кольцо вокруг северных границ Индии полностью смыкалось, позволяя нам, по мнению англичан, нанести удар в южном направлении практически из любой точки или точек по нашему выбору. На пути наших войск теперь стояли только крупные горные цепи севера — высокогорный Памир и Каракорум, которые, согласно последним исследованиям военных специалистов той и другой стороны оказались вполне проходимыми для современной армии даже с ее артиллерией и другой тяжелой амуницией.

Неизвестно, как развивался бы далее сценарий на азиатском театре Игры, если бы следом за всеми перечисленными событиями не разразилась Русско-турецкая война 1877–1878 годов. Быть может, Россия и в самом деле последовала бы «приглашению» своего британского оппонента и продвинулась в Азии еще дальше.

3

Война с Турцией, отвлекшая русское внимание от азиатских просторов, поначалу развивалась для России не очень успешно. В какой-то момент Александр II готов был даже отступиться, но Милютин смог убедить своего государя в необходимости поднажать еще. И русские, несмотря на отчаянное сопротивление турок и противодействие англичан, все же победили. В самом начале 1878 года наши войска взяли Адрианополь, а затем продвинулись к Сан-Стефано, городку, расположенному всего в двенадцати километрах от Константинополя. Здесь 3 марта того же года между Россией и Турцией было поспешно заключено перемирие. Согласно Сан-Стефанскому миру создавалось большое независимое государство — «Великая Болгария», простиравшееся от Черного моря до Эгейского. Кроме того, Турция признавала полную независимость Румынии, Черногории и Сербии, а также обязывалась предоставить самоуправление Боснии и Герцеговине. В возмещение военных издержек Турция должна была выплатить России около полутора миллиардов рублей контрибуции. Также к России отходили Измаильский округ и районы Аккерманского округа Бессарабии, отнятые у нее по Парижскому миру 1856 года. Новый неслыханный успех России тут же поднял в Британии целый шквал возмущения.

Британия тут же стала протестовать, якобы опасаясь, что Болгария сделается простым сателлитом Санкт-Петербурга, что в свою очередь обеспечит русским прямой сухопутный маршрут к Средиземноморью. Это не менее чем оккупация Константинополя, на их взгляд, позволяло России во время возможной войны угрожать индийско-британским коммуникациям. Опять индийско-британские коммуникации! Опять угроза Индии! Однако давайте вспомним слова Наполеона: «Ни в коем случае нельзя пускать русских в Константинополь, иначе они станут властелинами мира». И это говорил Наполеон, готовивший с Россией совместный поход на Индию, всячески искавший дружеских связей с русскими и полагавший главным своим политическим противником Англию. Едва ли не то же самое говорил и Бисмарк: «Если Россия овладеет Турцией, ее силы увеличатся почти вдвое, и она окажется вдвое сильнее всей остальной Европы, вместе взятой». Что же говорить об англичанах.

«Если русские возьмут Константинополь, королева будет настолько унижена, что, скорее всего, тотчас отречется от престола». Так королева Виктория лично писала премьер-министру Дизраэли, побуждая его «быть смелым». Принцу Уэльскому она заявила: «Не думаю, что без битвы с… этими отвратительными русскими… состоятся какие-либо соглашения или что мы когда-либо станем друзьями! Они всегда будут нас ненавидеть, а мы никогда не сможем доверять им». Население Англии полностью поддерживало свою королеву, хотя там мало кто имел ясное представление даже о местонахождении Болгарии или Герцеговины, не говоря уже о каком-либо понимании связанных с этим проблем. Настроение толпы было прекрасно подытожено в следующих словах джингоистской песенки, делавшей тогда приличные сборы в мюзик-холлах:

Таким образом, несмотря на окончание военных действий между Россией и Турцией, неожиданно вспыхнула угроза войны между Россией и Британией. Мало того, что в вопросе о статусе Болгарии, чтобы вынудить царя убрать войска из-под Константинополя, Британии удалось привлечь на свою сторону Австро-Венгрию, теперь на Мальту был срочно переброшен семитысячный британский корпус.

Стоявший под Константинополем с войсками Скобелев, свободно владевший всеми европейскими языками и постоянно следивший за современной ему военной мыслью, тут же предложил военному министерству устроить в ответ на это нашу демонстрацию в сторону Индии. Подробную разработку такой диверсии он представил Кауфману, еще будучи губернатором Ферганы в 1876 году. Достигнутые Россией на этот момент позиции в Средней Азии, на его взгляд, давали к тому прекрасную возможность. Подобная демонстрация могла наделать англичанам достаточно хлопот и тем отвлечь их от вмешательства в чужие дела. Тем более ни для кого не было секретом, что во время войны на Балканах англичане помогали Турции и военными специалистами, и деньгами, и боевыми припасами — несколько сот тысяч ружей и миллионы патронов — все иностранные наблюдатели признавали, что вооружены турки были гораздо лучше наших, — купленных на английские деньги, переданы были Турции в долг; несколько броненосцев, построенных в Англии, были сданы Турции также в долг. Поэтому такой ход русских политиков казался тогда вполне закономерным.

Ведущие военные специалисты России высказались в поддержку демонстрации. Правительство также дало добро и — соответствующие указания Кауфману, внимание которого тут же сосредоточилось на столице Афганистана. Кабул являлся идеальным трамплином для подобного нападения. Путь силам вторжения, состоящим из русских и бухарских отрядов, должны были прокладывать секретные агенты, которых предполагалось обеспечить деньгами и правом на всевозможные лестные посулы. Кауфман был убежден, что индийский народ созрел для восстания и что, едва станет известно о приближении большой русско-афганской армии освободителей, бочонок с порохом взорвется. Если бы план Кауфмана осуществился, этот совместный русско-афганский удар по Индии оказался бы для британцев, по мнению наших военных специалистов, настоящим кошмаром.

«Не может быть сравнения между тем, чем мы рискуем, — писал Скобелев, — решаясь демонстрировать против англичан в Индии, и теми мировыми последствиями, которые будут достоянием в случае успеха нашей демонстрации…

Демонстрация против англичан в Индии, при нынешней комбинации отношений между государствами, а также при тех военных средствах, которыми мы располагаем, представляется практически исполнимою…» И далее предлагал конкретный план подготовки и развертывания этой экспедиции.

«1) Необходимо послать посольство в Кабул в возможно непродолжительном времени, так как крайне желательно, в случае движения отряда, не развлекаться никакими посторонними случайностями и не тратить на них драгоценных средств, следовательно, необходимо постараться втянуть в союз с нами как Шер-Али, так и все владения, которые находятся под его влиянием.

На удачный исход подобных переговоров много указаний: а) неизгладившееся впечатление погрома англичан в 1842 году, б) недоверие к их политике, которое доказывается тем, что Шер-Али не допускает до сих пор у себя официального английского резидента, в) вековые притязания Афганистана на Пейшаур (Пешавар), а, главное, их надежда грабить обетованную Индию… От действий миссии в значительной степени зависит выбор операционных путей, т. е. на Кабул или Герат.

2) Побудить Персию возобновить свои притязания на Герат, чем достигается возможность пользоваться средствами, которые в случае нужды даст нам страна, подвластная шаху, преимущественно Хорасан, а главное — отвлекать внимание и средства тегеранского правительства от нашей границы на Араксе, на что рассчитывают наши враги в случае каких-либо неблагоприятных для нас обстоятельств на кавказско-турецкой границе и на самом Кавказе. При нашем движении союз с турецкой армией не будет иметь значения военного, но даст нам в руки массу средств перевозочных, так как уже веками выработалось тяготение Персии к Герату и даже к Кандагару…» Далее прилагался расчет необходимых военных сил, продовольствия и прочего.

И вот теперь Кауфман, скорректировав его, вполне приступил к осуществлению плана Скобелева. Он намеревался выступить тремя колоннами по направлению к Кашгару, к Афганистану и к Мерву. Первая колонна должна была двигаться из недавно образованной Ферганской области через Алайский хребет, вторая — со стороны Самарканда через Джам на Келиф и Ширабад (на Аму-Дарье) и третья от Хивы, вверх по Амударье, через Чарджоу на Мерв. Все предварительные сношения между главными распорядителями велись в глубокой тайне. Кашгар был оставлен в покое и Ферганский отряд, собравшись в Маргелане, должен был идти через Каратегин, также на Амударью, в сторону Афганистана.

Двадцать второго апреля Милютин уведомил главнокомандующего Кауфмана о состоявшемся высочайшем повелении насчет сформирования и высылки отрядов к Шир-Абаду и Мерву, усиления войск Туркестанского края, заключения договора с Афганистаном и отправления эмиссаров в Афганистан и северную часть Ост-Индии. Сделав тотчас все необходимые секретные распоряжения, 19 мая Кауфман послал начальнику главного штаба телеграмму об усилении войск Туркестанского края Оренбургскими и Сибирскими казачьими полками и 25 мая получил шифрованный ответ, что в случае надобности ему пришлют льготные полки: два Оренбургских и три Сибирских. На другой день был отдан приказ по округу о сформировании трех действующих отрядов: главного — в Самарканде, под начальством генерал-майора Троцкого; Ферганского — в Маргелане, под начальством генерал-майора Абрамова и Амударьинского — в Петро-Александровске, под начальством полковника Гротенгельма.

Двадцать седьмого мая Кауфман послал Милютину рапорт, заканчивавшийся следующими словами: «…Я отправил две партии людей в Афганистан, довольно надежных, в том отношении, что они будут знать о движениях и передвижениях войск, о сосредоточении таковых и о слухах в том крае; затем рассчитываю на наше посольство в Афганистане, которому, быть может, удастся сделать что-либо в требуемом Вашим Высокопревосходительством смысле».

В Кабул для переговоров с Шер-Али-ханом был послан генерал-майор Николай Григорьевич Столетов. Посольство Столетова, прежде всего, должно было подготовить свободный проход наших войск через афганские владения в сторону Индии.