1

Двадцать первого ноября, так и не дождавшись ответа от эмира, британские войска пересекли границу Афганистана.

Вторжение осуществлялось тремя колоннами. Первая, Пешаварская, в десять тысяч человек при тридцати орудиях под командованием генерал-лейтенанта сэра Самюэля Брауна, выступила 21 ноября соответственно из Пешавара и двинулась через Хайберский перевал на Джелалабад и Кабул. Вторая, Куррамская, насчитывала пять с половиной тысяч солдат и офицеров при двадцати четырех орудиях под командованием генерал-майора Фредерика Робертса и должна была выступить 30 ноября из Кохата (местечко примерно в сорока километрах от Пешавара) и двигаться через Пейварский, затем через Шутургарданский перевалы, левее первой колонны, также на Кабул. Третья, Южная, или Кандагарская, состояла из тринадцати тысяч пятисот пятидесяти солдат и офицеров (с обслугой — не менее шестидесяти тысяч человек) под командованием генерал-лейтенанта Дональда Стюарта и должна была начать движение из Кветты на Кандагар 1 января 1879 года. Всего армия вторжения насчитывала около тридцати тысяч человек, а с сопровождением — более ста двадцати тысяч. Кроме того, в тылу каждой группы был сформирован пяти-, шеститысячный резерв, оснащенный артиллерией.

С началом войны через своих тайных агентов англичане разослали во все города Афганистана прокламацию, напечатанную на персидском языке. В ней говорилось, что десять лет назад эмир Шер-Али-хан после долгих стараний и войн утвердился на престоле при денежной помощи англичан. Власть его была не прочна, границы с соседями не определены. Он просил свидания с вице-королем, который сердечно принял его в Амбале, щедро одарил его и без всяких условий наделил его золотом и оружием. Упрочив тем его власть, вице-король позаботился о границах и настоял на признании Россией новых границ с Бухарой и Кокандом. Прислав еще раз оружие, английское правительство, несмотря на противодействие России, присоединило к Афганистану Вахан и Бадахшан. Афганские подданные свободно торговали в Индии, пользуясь покровительством британских законов.

«За все это эмир отплатил черною неблагодарностью: 1) он отказался пропустить через Бадахшан, полученный им из рук Англии, ее высокопоставленного офицера, возвращавшегося во главе посольства из соседнего ханства (речь идет о Форсайте); 2) запретил въезд в Афганистан английским подданным; 3) отнимал у купцов, британских подданных, товары; 4) казнил смертью трех из своих подданных, которые подверглись только подозрению в сношениях с британским правительством; 5) старался всеми силами возбудить в Индии ненависть против англичан и вызвать восстание; 6) выслал из Афганистана британских офицеров и резидента; 7) отказался принять британское посольство; 8) не отвечал на дружеские письма вице-короля; 9) отклонил все старания англичан восстановить добрые с ним отношения; 10) принял в Кабуле с торжеством и почестями русское посольство, зная, что между Россией и Англией отношения были натянуты и что Афганистан изъят из-под влияния России; 11) отказал во второй раз принять британское посольство, не смотря на то, что русская миссия пользовалась уже его гостеприимством; 12) не отвечал, наконец, и на последнее письмо вице-короля, с предложением условий миролюбивого соглашения.

Эмир Шер-Али принял долготерпение Англии за признак ее слабости и сам напросился на заслуженное наказание. Остальной народ ни в чем не провинился, и потому ему предлагается оставаться мирным, если не хочет также подвергнуться беде».

Далее следовал и только слегка завуалированный выпад в сторону России: «Британское правительство не позволит также никакому другому государству вмешиваться во внутренние дела Афганистана», а в заключение было прибавлено: «Выбор вражды вместо дружбы с Англией лежит на шее эмира Шер-Али-хана».

Перед самым выступлением англичане подкупили хайберских афганцев племени афродит, чтобы те не только не мешали им, как в 1841 году, но и помогли бы пройти знаменитое ущелье. И этой своей цели англичане добились вполне, храбрые горцы опустили свои булатные сабли перед английским золотом… Хейберцы указали англичанам четыре горные тропинки, по которым те обошли крепость Али-мечеть.

Нарочный, посланный 20 ноября с ответом эмира на ультиматум, подъехал к Али-мечети только 22-го и застал бой в полном разгаре. Не догадавшись выставить белый парламентерский флаг, какой-нибудь белый платок, а может быть, и просто боясь попасть под пули, нарочный возвратился с письмом в Кабул. Однако, по настоянию Разгонова, он был послан снова и передал письмо, но это случилось уже лишь 3 декабря, то есть через одиннадцать дней после срока истечения ультиматума.

Как только англичане начали боевые действия, эмир, естественно, потребовал от Разгонова, как представителя миссии, исполнения обещаний Столетова. Яворский писал по этому поводу следующее: «Миссии не было известно, что обещал и чего не обещал генерал Столетов эмиру. А между тем эмир утверждал, что генерал Столетов обещал вернуться в Кабул во главе тридцатитысячного войска».

Положение Разгонова, которому Столетов не передал даже своей инструкции и не знавшего, в какой мере можно говорить эмиру правду, чтобы не разойтись с правдой Столетова и не краснеть за него и за себя, — было критическое. На его ответы «не знаю» эмир возражал: «Кто же будет знать? Ведь вы — посол России, вам именно и нужно это знать».

А когда ответ противоречил сказанному прежде Столетовым, эмир спрашивал:

— Так кто же из вас говорит правду?

Двадцать девятого ноября эмир объявил в стране священную войну — джихад, велел на базаре выдавать жителям оружие, освободил множество арестованных за разные провинности, раздал немало пособий бедным, приказал жителям городов отправить свои семейства в горы, а свою семью на девяти слонах и двух тысячах лошадей под конвоем батальона пехоты и двух полков кавалерии при четырех орудиях отправил в Мазари-Шериф.

Первого декабря генерал Робертс, намеревавшийся с ходу взять Пейварский перевал, потерпел неудачу. Страшно разгневавшись на поражение и еще на то, что афганцы развернули против тылов его колонны партизанскую войну, причем беззастенчиво грабили многочисленные обозы британцев даже купленные британцами хайберцы (которые в других местах называются мумынами), генерал решил наказать племена долины Хост, лежащей влево от его пути, и сжег там одиннадцать деревень. Затем он велел истребить девяносто человек связанных пленных и до четырехсот женщин и детей. Когда впоследствии корреспонденты воззвали к общественному мнению и притянули его к ответу, то генерал откровенно сознался во всем содеянном, только уменьшил количество жертв на порядок. Он оправдывал свои действия военной необходимостью… и оправдания его были приняты британским командованием.

На следующий день генералу Робертсу все же удалось взять перевал, и он двинулся в сторону Кабула.

Седьмого декабря эмир, получив известие о том, что колонна генерала Робертса перевалила через хребет, освободил, согласно совету Кауфмана, своего сына Якуб-хана, содержавшегося под домашним арестом, назначил его регентом и поручил вести борьбу с англичанами, а сам решил отправиться на север.

Девятого декабря визирь секретно сообщил Разгонову, что на днях эмир уходит с войсками в Афганский Туркестан, оставляя Кабул англичанам. Наше посольство стало готовиться к отъезду. Лошадей ковали ночью, приводя их для этого «в помещение миссии», как уверяет Яворский. Это делалось ради соблюдения тайны от афганцев, так как в народе заметно было сильное неудовольствие против посольства, и неудовольствие это было, скорее всего, вызвано обманутыми ожиданиями. Русские, вероятно, выглядели в глазах афганцев предателями.

Впрочем, сегодня нам легко выносить суждения о том, как следовало бы себя вести оказавшемуся в полной изоляции русскому посольству. На самом же деле ситуация оставалась довольно неоднозначной. Вот что писал доктор Яворский о начале войны, заставшей русскую миссию в Кабуле: «Известно, что западноевропейская пресса раздула тогда так называемый афганский вопрос до невероятной степени. На Афганистан обратили внимание даже и те люди, которые до сих пор, может быть, не имели ни малейшего понятия об этой стране. Некоторые из них, желали пособить эмиру афганскому или помочь делом — и посылали из Европы к эмиру и к нашей миссии советы о том, как лучше поступить при данных обстоятельствах. Предлагались разные планы ведения войны с Англией. Один гарибальдийский капитан, например, выказывал готовность стать руководящим офицером в армии эмира… предлагались и всевозможные партизанские методы».

Значит, предложения помочь эмиру делом все же были. Но, к величайшему нашему сожалению, приходится признать, что поступали они не от России и не от русских, а от «некого гарибальдийского офицера». В этом смысле британские офицеры в подобных ситуациях вели себя куда более достойно. Стоит вспомнить хотя бы поведение субалтерна Поттинджера — героя Герата! Получается, что Терентьев, утверждая тезис о крайне неудачном выборе послов, прав. Однако, на мой взгляд, в данной ситуации крайне неудачно был сделан не выбор послов, а совершенно неудовлетворительно определена задача миссии. Одно дело — послать опытного боевого генерала договориться о пропуске войск через территорию государства, и совсем другое — отправить к восточному правителю человека, который должен держать лицо при аморфной позиции; для этого и в самом деле нужны были другие послы.

Из письма Разгонова от 9 декабря: «Пленных из регулярных войск англичане отпустили, дав каждому по 5 рупий. Жителям объявили, что теперь они принадлежат Англии и освобождаются от податей на 3 года… Под Кабулом еще имеются 14 батальонов пехоты; эмир намерен дать последний бой; я употребляю все усилия отклонить эмира от этого гибельного намерения; не скрою, что имею мало надежды на успех». Скорее всего, как профессиональный военный Разгонов правильно оценивал ситуацию. Но в эту его оценку, естественно, не входило условие, что при грамотном руководстве профессионального европейского военного, которое он исключал здесь в принципе, сопротивление могло оказаться вполне успешным.

В том же письме Разгонов написал следующее: «По поводу начавшейся войны мне остается только прибавить, что эмир более чем кто-либо, желал избежать столкновения. На мои представления о крайней необходимости сохранить мирные отношения с англичанами, по крайней мере, до весны, он сказал: „Да я совсем не хочу воевать с ними — ни теперь, ни после! Но что же я буду делать, когда англичане сами врываются ко мне? Не могу же я согласиться добровольно, чтобы они надели мне петлю рабства на шею“».

На все настойчивые требования об отпуске посольства визирь отвечал Разгонову, что «до начала войны нас легко можно было отправить обратно, но теперь советники эмира и не позволят этого сделать; они говорят, что русские, накликав несчастие на край, сами хотят уйти». Вероятно, находя мало утешения в словах визиря, что русскому посольству нечего бояться, пока эмир жив, и опасаясь, как бы эмир не убежал из Кабула, покинув посольство на произвол судьбы, недовольного народа и еще более недовольных англичан, Разгонов поддержал эмира в его намерении отступить в Афганский Туркестан и затем ехать в Россию для свидания с нашим государем. Таким образом, миссия наша, не разлучаясь с эмиром, могла бы вполне безопасно покинуть Кабул.

Десятого декабря эмир объявил народу, что едет в Петербург к русскому императору, а регентом Афганистана оставляет своего сына Мамед-Якуб-хана, которому и передает один миллион восемьсот тысяч рупий. Об отъезде своем он уведомил и английских генералов. Это был, в сущности, хороший ход: англичане объявили, что ведут войну только с эмиром Шер-Али, теперь же Шер-Али устранился от управления и уезжает в Россию — значит, воевать англичанам не с кем, и если они будут все-таки продолжать войну, то этим только докажут, что все насчитанные ими провинности эмира — сущий вздор.

С другой стороны, эмир, по всей видимости, все еще надеялся, что, если он обратится непосредственно к Кауфману, которого по всей Средней Азии называли «ярым-падша» — полуцарь, ситуация еще может перемениться в его пользу. Впрочем, стремление правителя в случае войны обратиться к сильному соседу за помощью вполне естественно. А сильному соседу в такой ситуации трудно ответить: «Нет». Ни Столетов, ни Разгонов не смогли этого сделать.

Афганский народ передал эмиру адрес, подписанный разными сердарами, представителями племен и колен, выборными и депутатами от разных обществ и различными военными начальниками. К адресу было приложено множество печатей, в том числе Магомед-Якуб-хана. Подписавшие адрес также просили эмира отправиться в Россию, чтобы лично ходатайствовать перед царем о защите афганской земли от притеснений Англии.

Русскую миссию афганцы выпроводили в ночь на 12 декабря. В три часа утра, по возможности без шума, тайком, под конвоем двух рот пехоты и эскадрона кавалерии, миссия покинула свою дворцовую «тюрьму» и боковыми улицами осторожно выбралась из спящего города. «Выступление миссии из Кабула, — писал Яворский, — имело вид настоящего бегства; невольно при этом вспоминалось торжественное вступление в Кабул той же миссии в июле месяце того же года».

Эмир выступил в тот же день, но после полудня, с небольшим конвоем из пехоты, и соединился с миссией на первом же ночлеге. Однако Разгонов все время пути держался отдельно, далеко позади эмира, чтобы отделаться от вопросов, на которые не умел отвечать быстро и впопад…

Четвертого января Кауфман получил от Разгонова известие, что эмир едет к нему добиваться встречи с русским царем. Кауфман тотчас телеграфировал военному министру и канцлеру.

На другой день туркестанским генерал-губернатором была получена от Горчакова следующая телеграмма: «Поездка эмира в Петербург была бы бесполезна. Государю Императору угодно, чтобы вы постарались отклонить ее, подтвердив содержание моей телеграммы от 14 декабря. Если Шер-Алиуже переехал границу Афганистана, предложите ему выждать в каком-либо более удобном пункте по вашему усмотрению. Уведомьте, где находится Разгонов. Конец депеши. Горчаков».

Вновь, надо полагать, генерал фон Кауфман испытал горькое чувство досады. И вот 6 января «ястреб» Кауфман пишет «голубю» Горчакову весьма любопытное письмо:

«Эмир, видимо, ищет посредничества его императорского величества. Какой может быть исход его ходатайства, я не берусь судить, но то обстоятельство, что Шер-Али-хан видит единственное спасение для себя в участии к нему нашего державного монарха, становит Государя Императора в глазах всего мира, а в особенности в понятиях всей Средней Азии решителем судеб одного из сильнейших государств Средней Азии, и есть, конечно, факт первостепенной важности… Если Шер-Али-хану будет отказано в почетном гостеприимстве и в выслушании его доводов против английских деяний, то мы потеряем возможность угрожать Англии с этой стороны, ибо угроза эта возможна исключительно тогда, когда Афганистан на нашей стороне, а отказом этим мы навсегда испортим наши с ним отношения.

Все зло, какое сделано нам в Европе, а в особенности в последнюю, великую и трудную эпоху жизни России, есть плод английских происков…

Имя наше здесь в Азии стоит высоко, чисто от всяких нареканий, тогда как англичане далеки от того уважения, коим они желали бы пользоваться, но которое им пока не далось. Вашей светлости, конечно, известно, что мы стоим теперь на той высоте здесь, с которой больно сходить после таких долгих трудов, всегда правдивых, всегда честных, без уклонений. А между тем, отказав афганскому правительству в той нравственной поддержке, которой оно ждет от нас, мы рискуем в конец уронить себя в глазах всей Азии. Мы потеряем то обаяние, то уважение, которое составляет главную нашу силу.

Появление в Петербурге Шер-Али-хана на суд государев есть такой случай, который, как мне сдается, дает нам возможность, не вдаваясь в ту или другую сторону, т. е. не становя Англию к стене, поддержать наши добрые отношения к афганскому правительству… Кажется, что англичанам очень хотелось бы скорее кончить борьбу с афганцами; они будут торговаться донельзя, но в конце концов они уступят, в особенности, если правда, что в Индии не все ладно.

Шер-Али-хан, выездом своим из Кабула, поставил их в большое затруднение, из которого им нелегко выбраться. Жаль, если мы им не затрудним еще более то положение дел, в котором они находятся, хотя бы за то зло, которое они делали, делают и будут делать…»

Одновременно с этим письмом Кауфман написал примерно то же самое и военному министру, но без вразумлений. В этом послании характерна следующая фраза: «…представляя при сем копии с писем ко мне Шер-Али-хана и генерала Разгонова, я возлагаю все мои надежды на мудрость монарха».

Очевидно, что афганское дело Кауфман принимал так близко к сердцу, что даже не отделял себя от Шер-Али-хана: одинаково с ним он возлагал все надежды на мудрость монарха, не упоминая о мудрости его ближайших советников. Но позиция русского монарха оказалась неколебимой; император, в отличие от своих подданных, смог, скрепя сердце, сказать «нет».

Само собою разумеется, что Кауфман тогда же написал письмо и к Шер-Али-хану, которому вновь советовал, сколь возможно скорее, заключить мир с англичанами и не оставлять своего государства. Кауфман пояснял также: «Приезд вашего высокостепенства в русские владения может только усложнить дело».

Но останавливать Шер-Али-хана было уже поздно. 17 января он прибыл в Мазари-Шериф, а через три часа после прибытия эмира туда же прибыло и афганское посольство из Ташкента. Эмиру передали сразу два разных письма Кауфмана. В одном говорилось: «Ваше высоко-степенство просите выслать войск, сколько есть у меня готовых… Имея положительное повеление великого хазрета, Государя Императора, я не могу выслать В. высоко-степенству войска наши. Будем надеяться на лучшие времена в будущем. Это в руках Божиих». Миссию нашу предлагалось теперь же отпустить.

В другом письме говорилось о том, что поездка в Петербург признана неудобной.

Эмир обратился к Разгонову с вопросом:

— Как понимать все, что здесь написано? Означает ли это решительный и окончательный отказ, или нужно еще ожидать чего-либо?

Разгонов отвечал, что, по его мнению, поездка эмира в Россию признана неудобною только в настоящее время и что в Петербург послан курьер, значит, надо подождать еще…

— Судя по содержанию обоих писем, — продолжал эмир, — нужно думать, что сношения России с Афганистаном прекращаются, так как мне отказано не только в военной помощи, но даже и в проезде чрез Россию в Петербург… Теперь генерал Кауфман отпустил мое посольство ни с чем, а вас тоже отзывает. Что же все это может означать, как не полный отказ?

Не слушая ответа Разгонова, эмир продолжал:

— Видно, что Россия в настоящее время не может вести войны с Англией и потому оставляет Афганистан на полнейший произвол ее… Генерал Кауфман советует мне заключить с Англией мир. Да ведь если бы я хотел заключить с нею мир, то сделал бы это и без чьего-либо совета… Но вы вспомните, что говорил мне генерал Столетов. Он советовал мне не принимать английского посла и в случае войны обещал мне военную помощь. В том же духе он писал мне и из Ливадии. Теперь же, когда настало время исполнить свои обещания, вы мне говорите совершенно противное. Где же правда? Кому же верить?

Восемнадцатого января эмир велел принести и прочесть адрес, полученный им от его сына Мамед-Якуба, сардарей, сеидов, духовенства, офицеров и купечества. В адресе одобряется намерение эмира ехать в Петербург и составить конгресс для переговоров с англичанами и дается торжественное обещание сохранить границы и государственный порядок в том виде, как их оставил эмир, до его возвращения.

— Вот видите, — сказал эмир, — я по желанию народа поехал в Мазари-Шериф с тем, чтобы отсюда проехать в Петербург. И вдруг я получил отказ! Ведь мне незачем было бы и ехать сюда, незачем и пересылать свое семейство, если бы я не решился ехать в Россию. Что же теперь я должен сказать моему народу, давшему свое согласие на эту поездку?

Разгонов не нашелся, что ответить на это, и молчал. Эмир заговорил снова:

— Когда генерал Столетов приехал в Кабул, то я подал ему правую руку и спросил, не принес ли он опять в Афганистан огня, как некогда Виткевич. На это мне генерал Столетов ответил, что он пришел затем, чтобы защитить Афганистан от обид Англии. И что же вышло? Вышло то, что вот уже во второй раз Афганистан подвергается разорению из-за обещаний русских послов… Я имел двадцать миллионов дохода, государство имело для своей защиты шестьдесят тысяч войска, и мы жили мирно, не желая ничего больше. Но вот пришел русский посол, надавал кучу обещаний… Я со своей стороны отдал ключи от ворот Индии в руку России и подверг, вследствие этого, свое государство разорению. А вы… вы сами отказываетесь теперь от обладания этими ключами!

Разгонов опять затвердил свое обычное: теперь не время, надо подождать…

Но эмир продолжал, волнуясь все более и более:

— Теперь я обесчещен… Мне стыдно будет глядеть в глаза своих друзей, в глаза своего народа, в глаза своих врагов-англичан… «Что? — скажут они мне. — Что, помогли тебе русские? А ведь ты на них так надеялся! Ты стремился к ним всем сердцем! И ты все это делал, несмотря на то что мы тебя предупреждали, мы тебе говорили, что Россия бессильна, что никакой помощи тебе дать не может, а напротив, узнает все наше могущество, если только войска ее осмелятся переступить Аму!..» Вот теперь я и убедился на самом деле, что англичане были правы… Вы перед ними — просто школьники!

До сих пор русскому человеку горько читать эти строки. Вот к каким последствиям могут привести туманные намеки и неотчетливо высказанные намерения. Конечно, не будь у эмира Шер-Али собственного стремления заручиться нашей помощью, он не обманулся бы. Здесь же он был «сам обманываться рад». Однако даже это обстоятельсто ничуть не красит занятую тогда Россией позицию. Да и, судя по всему, конкретные обещания с русской стороны все же были даны. В письме Кауфмана к эмиру, которое должен был доставить Столетов, говорилось следующее: «Настоящие наши отношения к Англии имеют такой большой интерес для Вашей страны, что, не имея возможности видеться с Вами, я посылаю к Вам доверенное лицо, генерал-майора Столетова. Генерал Столетов, издавна мне отлично известный, особенно отличившийся в последнюю турецкую войну, лично известный нашему августейшему Государю Императору, передаст Вашему Высокостепенству все мои соображения; прошу Вас сообразить все, им Вам сказанное, верить всем его словам, как моим собственным, и дать мне с ним же по всему этому обязательный ответ. Здесь могу сказать Вашему Высокостепенству только одно, что если искренний и дружественный союз с Вами будет полезен для нас, то такой союз много раз был бы полезнее для Вас».

Формально здесь нет ни слова лжи. Фактически Кауфман и в самом деле был готов в любой момент двинуть войска в Кабул. Но не Кауфман определял политику России, и в этом случае личная инициатива военных на местах, судящих о происходящем со своей колокольни, сыграла с нами опасную и нехорошую шутку.

На следующий день, то есть 19 января, около полудня в помещение миссии пришли визирь, казий и первый секретарь эмира и передали Разгонову распечатанный пакет. Оказалось, что это новое письмо Кауфмана с приглашением эмира в Ташкент. Генерал-губернатор все же в последний момент решился на свой страх и риск, послав сначала письмо с отказом, пригласить потом эмира хотя бы к себе в Ташкент, не зная, что, по иронии судьбы, именно в этот день Горчаков показал последнее письмо Кауфмана государю императору, и они вместе обсудили сложившееся положение.

Приглашение в Ташкент сначала обрадовало афганцев, но такая быстрота перемены решений, все эти метания из крайности в крайность навели их на какие-то подозрения. Они усомнились в подлинности письма. Секретарь даже спросил визиря по-афгански: нет ли у русской миссии печати генерала Кауфмана? Один из наших переводчиков понимал уже несколько по-афгански. Оскорбительное предположение тотчас разнеслось по нашей миссии. Последовало срочное выяснение. Разбор дела показал, что недоразумение это произошло из-за самовольства первого курьера, отказавшегося взять отправленное ему вдогонку новое послание генерал-губернатора. В результате послание с приглашением в Ташкент пришло позже отказа принять миссию. Эта, мягко говоря, ошибка, тем не менее как нельзя более отчетливо демонстрирует бесхребетность тогдашней русской политики в этом вопросе.

Двадцать первого января Кауфман получил от Горчакова шифрованную телеграмму следующего содержания:

«…Получил письмо Ваше… Из предыдущих сообщений вам известна воля Государя, чтобы в англо-афганском деле мы действовали примирительно, дабы избежать столкновения с Англией из-за Афганистана. В последнее время между графом Шуваловым и лордом Салисбюри, произошел обмен официальных писем, заключающих взаимное обязательство обратиться к прежним соглашениям.

В силу этих соглашений, мы устранили себя, как вам известно, от всякого вмешательства в дела Афганистана. Поэтому даже и приезд эмира в Петербург не мог бы иметь последствием предоставление нам роли посредника между ним и великобританским правительством. Примите его с почетом, но… задерживайте его в Ташкенте впредь до получения указаний. Подробности с курьером».

Таким образом, Кауфман все же не ошибся, пригласив эмира в Ташкент. Однако время было упущено.

Двадцать восьмого января эмир пригласил миссию к себе и принял ее в предбаннике, так как только что принимал ванну, жалуясь на сильную боль в левой ноге. Он заявил Разгонову, что, ввиду приведенных уже соображений и того, что англичане даже не думают исполнять своих обещаний сохранить независимость Афганистана и забирают города один за другим, в Ташкент он не поедет.

Несмотря на все красноречие Разгонова, эмир остался при своем и 20-го окончательно объявил, что не едет из-за ноги и отпускает миссию, кроме доктора, а вместо себя посылает в Ташкент четверых высших сановников.

Хопкирк пишет, что «брошенный русскими эмир впал в отчаяние, дух и здоровье его надломились и, отказавшись от пищи и лекарств, он умер в Балхе». На самом деле эмир умер 21 февраля 1879 года в городе Мазари-шариф от артериального тромбоза, повлекшего за собой гангрену левой ноги и общее заражение крови. Доктор Яворский пытался помочь эмиру до последней минуты, но из-за дикого лечения — обливания ледяной водой, обмазываний кровью козла и т. д. — предпринятого придворными афганскими врачами, время было упущено.

Как только в Кабуле было получено известие о смерти Шер-Али, новый эмир, Якуб-хан, заняв трон, дал обеим сторонам шанс пересмотреть ситуацию. Он послал британцам сообщение, что его «достойный и высокопоставленный отец повиновался зову предвечного и, сбросив одежду существования, поспешил в область божественной благодати». Бритты поняли, что новый эмир не пользуется большой поддержкой племенных вождей и потому готов к переговорам, от которых его отец столь непреклонно отказался.

Каваньяри в ответном послании вслед за выражением соболезнований по поводу кончины Шер-Али-хана изложил новому эмиру условия окончания войны и вывода британских войск из эмирата. Условия были довольно жесткими и включали передачу эмиром Лондону контроля над афганской внешней политикой, его согласие на размещение британских миссий в Кабуле и в других городах и уступку Британии некоторых территорий, примыкающих к индийской границе, включая Хайберский перевал. Якуб-хан выехал на свидание с лордом Литтоном в Гандамак (примерно на полпути от Кабула к Джелалабаду) и подписал все предъявленные ему условия.

Впрочем, вторжение было приостановлено еще до подписания эмиром выдвинутых условий, ибо из-за жестокого сопротивления местных племен, суровой зимы, болезней и плохого транспорта военная кампания складывалась совсем не так, как предполагали англичане. Начался падеж верблюдов; за четыре месяца их пало до шестидесяти тысяч. В войсках появились признаки голода, поскольку партизаны постоянно разграбляли обозы и транспорты. Случалось, что люди ничего не ели по сорок восемь часов. Приходилось добывать провиант у местных жителей, естественно, применяя силу. Поэтому из южной колонны около семи тысяч человек были возвращены в Индию.

Словом, британское командование уже полагало дальнейшее продвижение весьма нежелательным. С другой стороны, новый эмир прекрасно понимал, что с началом весны взятие англичанами Кабула при поддержке из Индии окажется только вопросом времени, и после бурных и долгих споров согласился на большинство британских требований. Взамен он получил гарантию защиты от нападения русских и не менее жадных соседей-персов. Статья 3 договора предусматривала, что Афганистан должен «вести свои сношения с иностранными государствами в соответствии с советами и пожеланиями английского правительства». Кроме того, в этой же статье указывалось, что оказание помощи эмиру деньгами, оружием и войсками оказывается «таким образом, какой британское правительство признает наиболее полезным для этой цели». Статья 9 отдавала обратно Якуб-хану Кандагар и Джелалабад, но за англичанами оставались округа Куррам, Пишин и Сиби, а также Хайберский и Мичнийский перевалы. Наконец, статья 10 предусматривала выплату эмиру и его наследникам шестисот тысяч рупий в год (шестьдесят тысяч фунтов стерлингов).

Двадцать шестого мая, к возмущению большинства афганцев, это соглашение было подписано в селении Гандамак, где почти сорок лет назад остатки злополучного кабульского гарнизона дали афганцам последний доблестный бой и куда Якуб-хан и его главнокомандующий довольно бестактно прибыли в русских мундирах. Согласно Гандамакскому соглашению, Каваньяри, в награду за успешное ведение переговоров посвященный в рыцари и таким образом получивший необходимый статус для своей новой роли при дворе Якуб-хана, отправлялся в Кабул как первый британский резидент после трагического убийства Александра Бернса и Уильяма Макнотона зимой 1841 года.

Лорд Литтон был восхищен итогами кампании. Жесткие меры дали ожидаемые результаты, включая демонстрацию афганцам подлинной цены обещаний Кауфмана. Теперь русские представители должны были покинуть Кабул. Лондон и Калькутта не скупились на взаимные поздравления, и особенно довольной оказалась королева Виктория, весьма внимательно следившая за среднеазиатскими и индийскими делами; она откровенно радовалась победе над русским царем.

В юности между королевой Викторией и Александром, тогда еще русским наследником, во время визита цесаревича в Лондон, вспыхнула неожиданная симпатия. Им обоим было около двадцати лет, и лишь политические соображения обеих стран помешали Виктории и Александру стать мужем и женой; в конце 1830-х годов противостояние Англии и России как раз набирало полную силу, и уже тогда Британия, спрятав свою юную королеву от русского принца, предпочла дружбе вражду.

После отъезда Александра Николаевича из Лондона королеве Виктории остались на память о нем альбом гравюр с портретами наследника русского престола и овчарка Казбек, считавшаяся вплоть до своей смерти любимицей королевы. Однако все нараставшее противостояние брало свое. Во время восточного кризиса второй половины 1870-х годов Александр отзывался о своем предмете давней любви совершенно непочтительно: «Ах, эта упрямая старая карга!» или: «Ах, опять эта старая английская дура!» Быть может, и в пылу этих событий у Александра II вырвалось что-нибудь подобное.

Впрочем, и в самой Англии соглашение с пользующимися дурной славой вероломными афганцами одобряли далеко не все, многие считали, что эмир подозрительно легко принял британские требования. В Британии еще не забыли предательств и бедствий, которыми «после происков русских» закончилось первое вмешательство британцев в афганские дела. «Они всех убьют», — заявил, услышав о назначении Каваньяри, бывший вице-король Лоуренс. Впрочем, как обычно, такого рода предупреждений среди всеобщей эйфории никто не слышал.

Кавалер креста Виктории генерал Фредерик Робертс, также получивший дворянский титул за успешную кампанию, накануне отъезда миссии в Кабул пригласил сэра Луи Каваньяри на ужин. Впоследствии Робертс рассказывал, что, в отличие от своего гостя, имел тогда серьезные сомнения относительно нынешней миссии в афганской столице. Из суеверных соображений он даже не стал поднимать тост за Каваньяри и его отряд.

«Сердце мое сжалось, когда мы прощались с Каванья-ри, — писал он. — Мы уже совсем было направились в разные стороны, но вдруг одновременно обернулись, еще раз обменялись рукопожатиями и разошлись уже навсегда».

Несмотря на тревогу друзей и коллег, Каваньяри был уверен в своих силах и по собственному почину ограничился скромным эскортом в пятьдесят пехотинцев и двадцать пять кавалеристов из Корпуса разведчиков. Миссия Каваньяри состояла из секретаря Уильяма Дженкинса, военного атташе Уолтера Гамильтона, получившего Крест Виктории за недавнее сражение у одного из перевалов, и врача Амбруаза Келли из Бенгальского медицинского департамента. Кроме того, миссию сопровождало более сотни человек обслуги.

Двадцать четвертого июля 1879 года после нелегкого перехода миссия достигла афганской столицы, где, несмотря на непростую атмосферу, была принята вполне достойно. Прозвучал артиллерийский салют, афганский военный оркестр попытался исполнить «Боже, храни королеву», а Каваньяри проехал по городу на слоне. Затем его вместе со свитой проводили в резиденцию, подготовленную для них в Бала Хиссаре, где еще недавно находилось русское посольство.

В последующие несколько недель все по-прежнему шло неплохо, но потом Каваньяри сообщили, что в Кабул прибыло крупное афганское соединение, закончившее службу в Герате. Солдаты этого соединения, и так уже обозленные трехмесячной задержкой жалованья, обнаружив присутствие в столице британской миссии, пришли в еще большее негодование. Афганские чиновники всерьез советовали Каваньяри и его людям не рисковать и не выходить за стены Бала Хиссара. В столице ждали беспорядков. Несмотря на это, 2 сентября Каваньяри послал сообщение, заканчивавшееся словами: «В Кабульской миссии все в полном порядке».

2

Пятого сентября новоиспеченный дворянин, кавалер Креста Виктории генерал Фредерик Робертс находился в городе Симле, где, как писал Киплинг, «куртизанки обсуждают вопросы, которые считаются глубочайшими тайнами Индийского Совета, и… собираются все помощники помощников агентов половины туземных княжеств». Ранним утром генерала разбудила жена, сообщив, что прибыл посыльный с какой-то срочной телеграммой и не знает, кому можно было бы ее вручить. Робертс разорвал конверт, и бумага чуть не выпала у него из рук. Туземный агент, посланный Каваньяри из Кабула, добрался до границы едва живой и сообщил, что Бала Хиссар атаковали три мятежных афганских полка. Когда гонец покидал Кабул, британцы еще держались. Случилось то, чего боялся Робертс и о чем предупреждал Лоуренс.

Сильно огорчив этим сообщением вице-короля, столь рьяно поддерживавшего отправку Каваньяри, Робертс телеграфировал на ближайший к Кабулу пограничный пост и приказал, не жалея сил и денег, выяснить, что происходит в афганской столице. Долго ждать ему не пришлось. В этот же вечер Робертс узнал, что резиденция взята мятежниками штурмом и все находившиеся там люди после отчаянного, но безнадежного сопротивления перебиты. Спаслись только двадцать два человека, ходивших за фуражом, да одиннадцать человек туземной прислуги.

Беда эта случилась, конечно же, не только из-за солдат, которым задерживали выдачу крупных сумм, обещанных англичанами. Город был и без того наводнен недовольными. В результате творившихся в стране беспорядков большая часть населения Афганистана искала спасения от англичан в Кабуле, и город оказался переполнен. Цены дико поднялись, начались голод и эпидемии, особенно свирепствовал брюшной тиф, процветала дешевая работорговля. И вот, подстрекаемые муллами, недовольные афганские солдаты направились к Бала Хиссару требовать от эмира давно обещанного им жалованья. Там они стали смеяться над отрядами кабульского гарнизона за их поражения от «неверных британцев» в ходе недавней кампании.

Чтобы успокоить войска, эмир приказал выдать плату за месяц, но это никого уже не удовлетворило. Тогда кто-то предложил получить остальное с Каваньяри, чьи деньги, как известно, хранились в английской резиденции, до которой было немногим более двухсот шагов. Каваньяри отказался давать какие-либо суммы, в здание полетели камни, но тех, кто попытался пробиться вперед силой, охрана встретила огнем. Поклявшись отомстить за погибших товарищей, рассвирепевшие афганские солдаты бросились к казармам и вернулись уже с оружием. Резиденция, представлявшая собой лишь несколько огражденных забором одноэтажных деревянных зданий, была со всех сторон окружена домами, с которых можно было вести огонь по защитникам миссии почти в упор. В такой ситуации долго держать осаду невозможно. В результате произошло примерно то же самое, что случилось сорока годами ранее, когда погиб Бернс.

Большую часть дня отряд под командой лейтенанта Гамильтона сдерживал нападавших афганцев. Дворец эмира находился совсем рядом, и там не могли не слышать стрельбу и шум, более того, туда отправили троих посыльных с просьбой о немедленной помощи. И хотя первых двух убили, третий все же добрался до Якуб-хана, который, однако, даже не попытался ни полностью расплатиться со своими отрядами, ни вмешаться в ситуацию любым другим способом. Правда, Якуб-хан послал к осажденной миссии в сопровождении муллы своего одиннадцатилетнего сына Мусахана с Кораном в руках, а затем сипахсалара Дауд-Шаха с адъютантом. Но оба посланца не имели никакого успеха.

Каваньяри не послушал совета, который ему давали накануне, перейти в каменный дом. Там он был бы гарантирован от поджога и мог продержаться дольше. Теперь же, поняв наконец всю невыгодность своей позиции и попытавшись пробиться в каменный дом, он погиб. Все, кто пошел за ним, были перебиты. Вскоре после этого афганцы открыли огонь из двух подвезенных полевых пушек. Согласно английским источникам, Гамильтон немедленно атаковал их и, хотя из-за сильного огня и не смог воспользоваться пушками сам, все же не позволил этого сделать и нападающим. В этой второй вылазке был смертельно ранен врач миссии.

Лейтенант Гамильтон с последними остатками солдат продолжал сопротивляться еще несколько часов, хотя к тому времени уже горели надворные постройки. Наконец нескольким афганцам удалось вскарабкаться на крышу главного здания, которое защитники готовились превратить в свой последний оплот, и после бешеной рукопашной Гамильтон и секретарь миссии были убиты. Осталась лишь дюжина сипаев из Корпуса разведчиков. Афганцы, заявив сипаям, что не хотят причинять им вреда, ибо вся их ярость направлена только против англичан, предложили им сложить оружие и сдаться. Но индийские солдаты, проигнорировав это предложение, во главе с одним из своих офицеров бросились в последнюю отчаянную атаку и погибли все до единого. Надо заметить, что выбора у англичан практически не было: если бы они не сделали этого, потом их расстреляло бы британское правительство.

Как было установлено позднее, за двенадцать часов боя из нападавших погибли не менее шестисот человек. «Анналы какой армии и какого полка могут явить более яркий образец храбрости, чем тот, который явила эта маленькая группа разведчиков, — говорилось в официальном заключении следствия. — Своим подвигом они снискали вечную славу не только в полку, но и во всей британской армии…»

Вечером того же дня, еще не зная о гибели Каванья-ри, эмир послал в Джелалабад к англичанам известие о нападении солдат на миссию. На другой день он послал туда же уведомление, что народ держит его в осаде, и просил помощи.

Седьмого сентября вице-король написал эмиру, что посылает к нему на выручку сильную армию и потому просит оказать ей содействие. Эмир отвечал, что едва уцелел сам с семьей и надеется доказать свою искреннюю дружбу к Англии, примерно наказав убийц Кавань-яри, но на этот раз он ни словом не обмолвился о том, что приглашает для этого в Кабул англичан. Между тем 5 сентября и также за невыплату жалованья взбунтовались три полка в Кандагаре. При этом был убит губернатор. Узнав о новом бунте, в Симле поняли, что от еще сидящего там Стюарта помощи ждать нечего.

Генерал Робертс выехал к войскам, добившись, чтобы в его распоряжении оказались Генри Дюран (политический советник), Томас Бекер (командир передовой колонны) и Чарльз Мак-Грегор (начальник штаба Кабульского полевого отряда). Полученный им приказ требовал скорейшего достижения афганской столицы. Одновременно другим частям было приказано двигаться на Джелалабад и Кандагар, согласно Гандамакскому соглашению, только что возвращенные афганцам. Тем временем эмир поспешно отправил вице-королю депешу с глубочайшими сожалениями по поводу случившегося, а узнав о британском наступлении на столицу, послал главуправительства остановить Робертса и упросить его не продвигаться дальше, гарантируя, что лично покарает ответственных за нападение на миссию и гибель ее членов.

Но британский генерал посчитал, что эмир просто пытается дотянуть до начала зимы и дать афганцам время организовать сопротивление. Поблагодарив эмира за предложение, Робертс ответил: «Уверен, что после недавнего происшествия великий британский народ не захочет лишить британскую армию удовольствия прийти в Кабул и помочь Вашему Величеству назначить такое наказание, какого заслуживает столь ужасное и трусливое деяние». Также он заявил, что по приказу вице-короля британцы обязаны гарантировать личную безопасность его величества и помочь его величеству восстановить мир и порядок в столице.

Двадцать второго сентября генерал Робертс, заключив договор с местными племенами гильзаев о поставке вьючных животных за перевалом, оставил в Курумской долине для обеспечения сообщений Гордона с четырьмя тысячами человек и двинулся без обоза и без провианта, кроме розданного на руки, чрез Шутургарденский перевал к Кабулу.

Двадцать седьмого сентября вечером к передовой части летучего отряда, стоявшего уже в Куши, первом селении за перевалом, прибыл эмир Якуб-хан с сыном и конвоем в двести пятьдесят человек. Это было весьма неосторожно с его стороны. Двадцать девятого ему устроили дурбар, т. е. торжественный прием с королевским салютом, а затем дали почетный караул, практически тут же превратившийся в стражу. Когда эмир вдруг вздумал воротиться в Кабул, его уже не пустили.

Тем временем базу Гордона окружили «новые английские подданные» и прекратили всякие сообщения и подвоз провианта к Робертсу, у которого уже был съеден последний сухарь! От Куши до Кабула около восьмидесяти километров. Чиновники эмира были разосланы по деревням доставать англичанам продовольствие. Но летучая колонна едва ползла: гильзаи обманули, получив деньги вперед, они не доставили вьючных животных в требуемом количестве. Однако английский «мститель» оказался человеком решительным: он отказался от своей базы и упорно продвигался вперед, к Кабулу, чтобы оттуда связаться с Пешаварским отрядом и получить провиант от него.

Шестого октября, будучи уже километрах в пятнадцати от Кабула, у Чар-азиаба, англичане наконец встретились с афганскими войсками, действовавшими, очевидно, независимо от своего эмира, сдавшегося англичанам. Афганцы были разбиты, потеряв два знамени и двенадцать орудий. После этого Робертс выпустил прокламации, в которых требовал, чтобы мирные жители, с женами и детьми, либо уходили подальше, либо явились в английский лагерь, а немирным и захваченным с оружием грозил наказанием.

Восьмого октября Робертс занял без боя Ширпурский лагерь, находящийся, как мы помним, всего в пяти километрах к северу от Кабула. Тут нашли семьдесят восемь пушек, в числе которых оказались и подаренные англичанами Шер-Али-хану семнадцать орудий Армстронга. Афганцы отступили в Газни. Всех взятых в плен афганцев, как «захваченных с оружием», Робертс велел расстрелять.

Двенадцатого октября британцы вошли в цитадель Бала Хиссар. Предполагалось сделать это торжественно, однако Якуб-хан отказался украшать собою триумф Робертса и не поехал. Это немедленно было поставлено ему в вину. С балкона дворца прочитали речь, в которой объявлялось военное положение на десять миль (около пятнадцати километров) в окружности; на жителей налагалась контрибуция, а кроме того, было приказано сдать все оружие на пять миль (около восьми километров) в окружности в течение одной недели; не сдавшим грозила смерть. Стремясь воздать убийцам заслуженное наказание, Робертс назначил награду за любую информацию о преступниках. За выдачу каждого солдата или горожанина, участвовавшего в нападении на миссию, обещали пятьдесят рупий, за офицера среднего ранга — семьдесят пять, а за офицера высшего ранга — сто двадцать.

Некоторые воспользовались этим, чтобы отыграться за старые обиды, и в результате на основании весьма сомнительных доказательств было осуждено немало невинных людей. Однако в их числе оказались и действительно виновные, например, городской старшина Кабула, который с триумфом нес через город голову Каваньяри. На том самом месте внутри Бала Хиссара, где Каваньяри и его товарищи безуспешно боролись за свои жизни, саперы Робертса установили виселицы. На них было повешено около сотни афганцев.

На 14 октября было назначено торжественное вступление англичан в Кабул. Якуб-хан опять не поехал, но в городе народ толпился на улицах, лавки были открыты, фруктовщики угощали солдат даром.

Однако в этот же день афганцы напали на отряд, занимавший Шутургарденский перевал, и, хотя были отбиты, отряд все же вынужден был отойти к Кабулу. Шестнадцатого октября афганцы взорвали в цитадели два пороховых магазина (около шести тонн пороха) и до восьми миллионов патронов. При этом, однако, погибли только один офицер и двадцать один солдат. Однако в Бала Хиссаре имелось еще до тридцати тонн пороху и легко могло найтись еще несколько патриотов, готовых пожертвовать собой, чтобы взорвать ненавистных им «инглизов», — поэтому Робертс велел вывести войска из цитадели.

После этого началось мщение: 20 октября, по приговору английского суда, были повешены пять человек, в числе их старший мулла и два афганских генерала. Все министры эмира были арестованы и преданы суду. Обвинения возбуждались и против эмира, хотя он не только не содействовал и не сочувствовал жестокой расправе с английской миссией, но даже предупреждал ее накануне об опасности, а потом сам же звал англичан на помощь. Вопрос о роли Якуб-хана окончательно решен так и не был. Версия, что он был не в силах управлять разъяренными войсками и боялся в случае вмешательства сам стать жертвой их ярости, не выдерживала критики, и его обвинили в «преступном безразличии».

Якуб-хан в ответ заявил о своем отречении от престола в пользу сына, сказав, что предпочтет косить траву в британском лагере, чем управлять Афганистаном. Британцы тут же арестовали сына эмира. Чтобы смягчить своих палачей и защитить память отца от нареканий англичан, будто он увез всю свою казну, Якуб-хан открыл им место, где были зарыты миллион восемьсот рупий золотом. Англичане отрыли клад, забрали себе и стали рыть землю повсюду. Нашли еще и разные ценные вещи. Робертс доносил, что в казне эмира найдено до тридцати тысяч русских полуимпериалов и что русского золота здесь много в обращении на базаре и у сердарей. В конце концов Якуб-хана со всей семьей отправили на полный пенсион в Индию.

Казни шли своим чередом, для усиления страха тела казненных сжигали, ввиду суеверия народа, считавшего, что сожженный не попадет в рай за неимением тела. Таков был английский способ создания дружелюбного и независимого государства! Надо заметить, что действиям Робертса весьма способствовала английская пресса, открыто требовавшая жестоких наказаний. Так, газета «Стандард» восклицала: «Кабул должен быть разрушен. Его стены и цитадель надлежит срыть до основания!» «Ивнинг Стар» требовала «жечь и убивать, невзирая на просьбы и мольбы», «Дейли Телеграф» рекомендовала переименовать город Кабул в город Вероломство (Treachery), а «Таймс» просила «наказания, которое заставило бы содрогнуться весь Азиатский материк»!

Перед казнью огромная толпа с окружающих стен и крыш в грозном молчании смотрела вниз, туда, где британские солдаты караулили осужденных, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками. «Прямо перед развалинами резиденции тянулась длинная мрачная шеренга виселиц. Под ними со связанными руками и ногами и под усиленной охраной стояли приговоренные, — писал один офицер Корпуса разведчиков. — Но вот раздался сигнал, и в петлях повисли те, кто еще недавно были людьми. Это — главари… их повесили на месте их позора».

Однако после этого в Англии разгорелась горячая полемика относительно жестоких методов мести Робертса, и сам он стал объектом широкой критики. Здесь следует дать некое пояснение. Простая казнь на виселице не вызвала бы столь чудовищного возмущения, которое обрушилось на Робертса. Советский историк Н. А. Халфин пишет о том, что на виселицах в Бала Хиссаре тогда висели не петли, а железные цепи. Одежду казнимых обмазывали колесной мазью, затем подвешивали на цепях и разжигали под ними костер. Человек быстро превращался в пылающий факел. Работу эту выполняли, правда, не англичане, а ачхуты — индийцы из касты неприкасаемых. Однако таким образом было сожжено более двухсот человек. Всего же англичане казнили около пятисот человек.

В оправдание Робертса заявляли, что фактически его беспощадность была спровоцирована лордом Литтоном, давшим ему перед отъездом следующий совет: «Есть вещи, которых генерал-губернатор приказать не может, но, будучи сделанными, они могут рассчитывать на одобрение и защиту вице-короля». Литтон рассматривал даже возможность сжечь Кабул дотла. Но все-таки взорвана и сровнена с землей оказалась только сама цитадель Бала Хиссар, о сохранении которой, как мы помним, афганцы умоляли англичан еще в 1842 году.

Но, к чести англичан, надо сказать, что у Робертса имелось немало противников и на его родине. Одной из первых раскритиковала его газета «Таймс оф Индия», заявившая: «Очень жаль, что в результате единолично определяемой степени вины было осуждено на смерть много добрых и невинных людей». А не менее уважаемая газета «Френд оф Индия» написала четырьмя днями позже: «Мы боимся, что генерал Робертс нанес серьезный ущерб Британии, уронив в глазах всей Европы репутацию нашего правосудия». Другие газеты предупреждали, что Робертс «посеял семена ненависти», а журнал «Фортнайтли ревью» в 1881 году поместил статью Фредерика Гаррисона, которая утверждала: «Наши офицеры, как и солдаты, почти всегда частью палачи, частью полицейские. Они редко ведут войну без хладнокровного избиения пленных после прекращения всякого сопротивления. Они расстреливают их из пушек целыми толпами, вешают на первом попавшемся дереве, истребляют ружейными залпами целые отряды, секут их сотнями, жгут дотла селения, режут раненых, производят барабанный военный суд над священниками и старостами, провозглашая по своему произволу царство военного права».

Как бы ни оправдывали европейцы свои действия тем, что с восточными людьми надо обращаться по-восточному, многочисленные казни, однако, не способствовали смягчению ненависти афганцев. Начались избиения англичан везде, где только их заставали врасплох. Воспламененные ненавистью к британцам, а возможно, и вдохновляемые слухами о двадцати тысячах русских, спешащих к ним помощь, многочисленные племена туземцев начали стекаться к Кабулу с севера, юга и запада. Их возглавил девяностолетний Мушки Аллам, который был индийским мусульманином и муллой, известным своим благочестием. Он объявил священную войну против неверных. Узнав об этой угрозе, Робертс решил опередить афганцев, рассеяв их прежде, чем они объединятся для нападения на Кабул. В отличие от старого генерала Элфинстона, чья профессиональная некомпетентность и промедление привели в 1842 году к катастрофе, Робертс был боевым офицером выдающихся способностей, едва ли не лучшим со времен Веллингтона. Он не зря имел крест Виктории за подавление восстания сипаев.

Тем не менее даже он с самого начала серьезно недооценил численность надвигавшегося врага и в результате не смог ни разгромить его, ни рассеять. Британский гарнизон, насчитывавший шесть с половиной тысяч человек, вновь разместился в том самом Ширпурском лагере, который был построен еще при Шуджа-шахе. Именно там в декабре 1879 года британцы и собирались с духом для отчаянного сражения с объединенными афганскими войсками, численность которых к началу столкновений была приблизительно три тысячи человек и только через пару месяцев достигла примерно пятидесяти тысяч.

Во время одной из вылазок англичан из лагеря 14 декабря, когда британцы решили прорвать афганские позиции на ближней горе Кох-и-Асмай и выйти из блокады, они потерпели от афганцев страшное поражение, потеряв до тысячи человек и три орудия. Афганцами в этом бою руководил опытный артиллерийский офицер Мухаммед- Джан.

После неудачной вылазки британцев афганцы, имея подавляющий численный перевес, решили взять Шир-пурский лагерь штурмом и разом покончить со своими новыми господами. Тем не менее, несмотря на явное численное превосходство афганцев, Робертс имел немало козырей. Его солдаты были отлично обучены, обстреляны в боях и, главное, вооружены новейшими винтовками, заряжаемыми с казенной части, а также двумя картечницами Гатлинга, которые могли вести убийственный огонь по любому, кто приближался к британским позициям. Кроме того, у него были дюжина девятифунтовых полевых пушек и восемь семифунтовых горных, в то время как у афганцев артиллерии не было вообще. Достаточный запас боеприпасов также позволял продержаться не менее четырех месяцев, а собранное продовольствие и топливо давало возможность пережить долгую афганскую зиму. Имелись даже эффективные осветительные артиллерийские снаряды, лишавшие врага преимущества, которое давала темнота. И наконец, благодаря одному из шпионов Робертс точно знал, когда и как афганцы собираются напасть — ранним утром 23 декабря.

И вот 23 декабря за час до рассвета на британские позиции волна за волной стали с криками накатываться афганцы во главе со всегда готовыми на смерть фанатиками, известными в Афганистане как гхазис. Всего, по оценке Робертса, их было около шестидесяти тысяч. Но тут, к изумлению афганцев, над полем боя вспыхнули осветительные артиллерийские снаряды, сделав белые одеяния и тюрбаны нападавших удобными целями для британской пехоты и стрелков.

Однако натиск был настолько силен, что поначалу, благодаря своей огромной численности, афганцы едва не прорвали оборону британцев. После четырех часов жестокой и безжалостной схватки, когда вокруг британских позиций скопились груды трупов афганцев, азарт атакующих начал спадать. Поняв, что надежды на победу потеряны, некоторые из вождей со своими воинами обратились в бегство. Наконец, преследуемые разъяренной конницей Робертса, остатки сводной афганской армии тоже повернули и отступили к холмам. К полудню сражение было закончено. Афганцы потеряли не менее трех тысяч человек.

Схватку за столицу британцы выиграли, но о конце войны говорить было еще рано. Пока англичане находились в Афганистане, а страна оставалась без руководства, всякая надежда на восстановление мира казалась бесконечно далекой. Не менее далекой была и надежда Британии на использование Афганистана в качестве оплота против русского вторжения в Индию. Вследствие такого странного поведения подданных «дружелюбного государства» англичане притянули к Кабулу отряды, охранявшие дорогу на Пешавар, отказались от занятия Герата и предписали Стюарту бросить Кандагар и тоже идти к Кабулу. Но зимой, когда все долины оказались заметены снегом, исполнить приказ было нелегко, да и афганцы не могли долго оставаться на биваках и понемногу рассеялись. Так прошла зима, и наступил 1880 год. Вместо двух недель англичане завязли в Афганистане на два года, а Литтон добился лишь того, что восстановил против Британии всех афганцев. Но пока вице-король отчаянно искал выход, спасение пришло к англичанам с совершенно неожиданной стороны.

3

На содержании России в Самарканде, как мы уже говорили, более десяти лет жил внук великого Дост-Мухаммеда и племянник теперь уже покойного Шер-Алихана Абдуррахман. Афганистан он оставил после того, как Шер-Али захватил по закону принадлежавший Абдуррахману после смерти деда трон. Неожиданная смерть Шер-Али и новая агрессивная политика Британии относительно Афганистана, а главное — неспособность нового владыки Якуб-хана противостоять британской агрессии, создали ситуацию, когда Абдуррахман наконец-то мог попытать счастья и предъявить свои права на кабульский трон. Однако русская сторона и в этой ситуации толком так ничего и не придумала.

Еще 31 марта 1879 года, то есть вскоре после смерти Шер-Али-хана, Кауфман в ответ на свой запрос относительно выписки очередных сумм содержания Абдуррахману получил следующую телеграмму: «Производство содержания трем братьям Абдуррахмана по три тысячи рублей в год каждому Высочайше разрешено… Не полагаете ли Вы выдачей единовременного пособия в пять тысяч рублей Абдуррахману, заменить это ежегодное содержание? При настоящих обстоятельствах в Афганистане, не признаете ли полезным, чтобы Абдуррахман, со своими братьями, отправился туда?»

На это 3 апреля Кауфман ответил следующее: «Мне непонятно, какие обстоятельства в Афганистане могут побуждать желать, чтобы Абдуррахман с братьями отправился туда. Мне пока известно, что Якуб-хан желает продолжать борьбу и что народ ему сочувствует. Казалось бы, Абдуррахмана надо не пускать туда и холить до могущей быть в нем надобности».

Однако 6 апреля пришла из Петербурга шифрованная телеграмма такого содержания:

«Предложение отправить Абдуррахмана в Афганистан, кажется, внушено другом Англии. Англичане приостановились движением на Кабул, вследствие нападения на их тыл, хотя отбитого, но с уроном». На этой телеграмме Кауфман надписал: «Я так и думал». Под «другом Англии» имелся в виду русский посол в Лондоне граф Шувалов.

Россия раздумывала долго, и Кауфман, судя по всему, решил-таки попытать судьбу и «отпустить» Абдуррахмана. Ни в чем как следует и точно не определившись, русские вновь стали действовать на авось. И вот что из этого получилось.

В ночь на 27 декабря Абдуррахман-хан, получив берданки на свою свиту в двести пятьдесят человек и накупив револьверов в ташкентских магазинах, покинул Ташкент. В официальном донесении об этом было сказано, что Абдуррахман отпросился в Фергану для свидания с родственниками и бежал оттуда. Однако бывший шахрисябзский бек, а в 1896 году полковник нашей службы Джура-бий свидетельствует, что Абдуррахман жил в Ташкенте по соседству с ним и перед отъездом заходил прощаться. Ничего тайного в его уходе не было, берданки были выданы ему из арсенала. Что касается берданок, то немногочисленные сторонники Абдуррахмана были и в самом деле вооружены новейшими русскими винтовками. Эти винтовки американского производства, переделанные в 1870 году русскими инженерами Горловым и Гунниусом, заряжались с казенной части, были легкими, простыми и отличались значительной скорострельностью; их считали тогда лучшим стрелковым оружием. Афганцы говорили, что двенадцать русских берданок заменяют двести сорок их ружей, так как берданка делает двадцать выстрелов, в то время как афганское ружье только один.

Покинув Ташкент, Абдуррахман перевалил через горы в Пенджикенте, через бухарские владения вышел на Амударью и в феврале 1880 года уже занял Бадахшан, затем Кундуз, где захватил индийский караван и взял с него выкуп в сто двадцать тысяч рупий. В марте он уже подчинил себе весь Афганский Туркестан, и 7 апреля генерал Робертс получил от него письмо, в котором Абдуррахман объявлял, что готов покориться англичанам и решительно отрицал слухи о том, будто он получил от русских помощь деньгами и людьми. К этому времени к Кабулу подтянулся с большей частью своих войск и Стюарт, который, как только сошел снег и дороги стали проходимыми, выступил из Кандагара. По пути он дважды разбил афганцев.

Внезапное появление на сцене нового претендента на трон потребовало от Лондона и Калькутты принятия быстрых решений. Начали срочно обсуждаться планы по поводу будущего Афганистана. Постоянная дислокация оккупационной армии, неминуемо означавшая огромные жертвы и затраты, исключалась теперь категорически, что свидетельствовало все же о здравом смысле англичан. Тем не менее принятое ими поначалу решение также весьма характерно и знаменательно. Бритты решили разорить страну, тем самым создав известные трудности для русских или любого другого потенциального врага, желавшего завладеть Афганистаном.

Однако такое решение делало для них будущие отношения с этой страной окончательно проблематичными. Тем более что Кауфман, по их мнению, явно ставил на Абдуррахмана, которого считал способным получить поддержку масс и в конечном итоге собрать достаточно сил для изгнания британцев. Таким образом, если бы тайные надежды русских политиков осуществились, это стало бы поворотным моментом в судьбе Афганистана, или, во всяком случае, как полагали они, осуществление их должно было поставить страну в зависимость от России. Но англичане на этот раз проявили необычайную находчивость. Предположив даже всего лишь с большой степенью вероятности, что Абдуррахман является ставленником России, английские политики догадались, что в глубине души он все же, скорее всего, настроен не столько прорусски или антибритански, сколько проафгански. И, если теперь вместо того, чтобы сопротивляться его притязаниям на трон, трон этот ему подарить, можно ловко переиграть Россию одним ходом.

Англичане также, как и Кауфман, считали Абдуррахмана вполне способным завоевать признание народа. По их мнению, он был единственным афганским лидером, обладающим достаточной харизмой и прочими личными качествами, необходимыми для объединения афганцев. Кроме того, зная о неоднократных предыдущих обманах русских, он вполне мог предпочесть британскую, а не русскую помощь, несмотря на возможные заманчивые обещания последних. И на этот раз решение англичан предложить Абдуррахману трон быстро привело все заинтересованные стороны к взаимному соглашению. Англичане обязывались покинуть Кабул, оставив своим единственным представителем агента-мусульманина. Абдуррахман обязывался не поддерживать никаких отношений с любой иностранной державой, кроме Британии, а она, в свою очередь, — не вмешиваться в дела Афганистана на всей его территории.

И вот 20 апреля британцы отправили к Абдуррахману посольство, предлагая ему принять титул эмира Афганистана. Абдуррахман, однако, не торопился и отказался прибыть на встречу в английский лагерь. Этим в сложившейся ситуации он обретал сразу как минимум два преимущества: избегал возможности, подобно Якуб Беку, оказаться в плену у англичан и, что гораздо более важно, не должен был спешить в чем-то стать обязанным «неверным». Он ответил просто констатацией того факта, что должен владеть всеми теми землями, какими владел его дед Дост-Мухамед. Очевидно, он не признавал уступок, сделанных Якуб-ханом, особенно последнего отделения Кандагара в отдельное владение. Также он не преминул объявить англичанам, что эмиром его избрали все афганские племена. Англичане ответили на это согласием.

И вот 22 июля 1880 года сорокалетний Абдуррахман был публично провозглашен эмиром. Правда, церемониальный въезд в свою столицу он отложил на более позднее время, вновь намереваясь продемонстрировать, что он не лакей англичан, а всего лишь их надежный сосед и вполне самостоятельный и уверенный в себе правитель.

Таким образом, англичане неожиданно ловко вывернулись из сложившейся затруднительной ситуации и смогли уйти восвояси, не роняя достоинства. Наш историк Соболев, в своем подробном исследовании Второй англо-афганской войны пишет: «Россия, при помощи Абдуррахман-хана, оказала великую услугу Великобритании». И это действительно так. Не зря Кауфман так долго не решался исполнить рекомендации Петербурга.

Однако вскоре после кабульских торжеств британцы получили печальное известие, что их оставшиеся в Кандагаре войска наголову разбиты двадцатичетырехлетним Аюб-ханом, братом Якуб-хана. Аюб, действовавший при жизни отца заодно с братом, тогда бежал в Персию, а с воцарением Якуб-хана переехал в Герат. Когда Стюарт выступил из Кандагара, Аюб-хан немедленно двинулся из Герата, чтобы изгнать оттуда ставленника англичан — кандагарского вали. Англичане выступили ему навстречу и сошлись с ним километрах в семидесяти от Кандагара, у Кушк-и-Нахуда, или Мейванда. Войска их состояли из бригады генерала Берроуза и армии кандагарского вали в пять с половиной тысяч человек. Еще не дойдя до места встречи с противником, войска вали вдруг заявили, что не хотят драться с Любом, и англичане решили обезоружить их. Тогда вся армия вали, с артиллерией, подаренной ему англичанами, демонстративно двинулась мимо английского лагеря к стороне неприятеля. Англичане бросились преследовать изменников, но успели отбить только одну батарею в шесть орудий.

Двадцать седьмого июля произошел бой у Мейванда. Командующий британскими силами бригадный генерал Джордж Берроуз имел приказ вступать в сражение с войсками Аюб-хана только в том случае, «если сочтет себя для этого достаточно сильным». Будучи уверенным, что британские части с помощью лучшей тактики и превосходства вооружения всегда способны разгромить практически любую афганскую армию, он решился атаковать, даже не выясняя реальных сил врага. Генерал понял свою ошибку слишком поздно, Аюб-хан оказался талантливым военачальником, достаточно сведущим в современной войне. В отличие от Берроуза, он был закален в многочисленных сражениях и прекрасно использовал этот опыт, еще до начала боя заняв господствующие высоты. Его артиллеристы работали так слаженно, что впоследствии британцы даже утверждали, будто среди них были русские.

После долгого изнурительного боя, измученные жарой и жаждой, под прикрытием темноты британцы в полном беспорядке отошли к Кандагару. К тому времени, когда разрозненные остатки войск добрались до Кандагара и гарнизон крепости узнал о поражении, войска Берроуза были разбиты наголову, потеряв два знамени, восемь орудий и весь обоз. Англичане свалили всю беду на густой туман и преимущества неприятеля в артиллерии. У них было только двенадцать орудий, а неприятель имел тридцать шесть, которые выставил в одну батарею (как Наполеон под Ваграмом) и расстрелял англичан; 66-й полк, состоявший из двадцати офицеров и пятисот солдат, потерял убитыми тринадцать офицеров и двести шестьдесят два рядовых, а ранеными двух офицеров и тридцать рядовых; кроме того, из этого же полка пропали без вести сто человек. Словом, от полка годных остались только сто восемь человек. В официальной телеграмме вся убыль показана в тысячу двести двадцать одного человека убитыми; сказано также, что все патроны и заряды брошены, оставлено также сто ружей.

Англичане сравнительно с афганцами ставили себя столь высоко, что никак не могли примириться с мыслью, будто эти самые афганцы разбили их. И поэтому тотчас же был пущен слух, будто… афганцами руководили русские офицеры! Значит, потерпеть поражение от русских штыков англичанам все-таки казалось, если не легче, то хотя бы менее обидно. Однако, к сожалению, мы уже видели, как вели себя русские в период всего конфликта. Русские против англичан не воевали.

Следом за беглецами афганцы двинулись к Кандагару и осадили его. Аюб-хан начал срочно собирать данные о кандагарских укреплениях. Гарнизон, в свою очередь, сразу же стал готовиться к осаде. Для начала во избежание риска предательства британцы самым решительным образом выслали из города всех афганских мужчин, способных держать в руках оружие. Всего покинули город более двенадцати тысяч человек, многие — под угрозой оружия трехтысячного гарнизона.

Шестнадцатого августа англичане сделали вылазку и успели занять одну возвышенность, но удержать ее за собою не смогли и отступили, потеряв напрасно убитыми генерала Брука, семь офицеров и сто восемьдесят солдат; кроме того, были тяжело ранены три офицера и легко два.

В Кабуле же, как раз 27 июля, то есть в день поражения Берроуза, началась эвакуация английских войск в Индию. Весть о разгроме кандагарского гарнизона дошла до Кабула 6 августа, а 7-го генерал Робертс уже выступил с девятитысячным войском в Кандагар. Оставшиеся в Кабуле последние эшелоны отправлялись в Индию 11 августа. И только в этот день в первый раз новый эмир Афганистана Абдуррахман-хан прибыл в английский лагерь пожелать им счастливого пути! Вместе с тем он как бы принял из рук англичан свою столицу.

Таким образом, Абдуррахман проявил себя как очень тонкий и самостоятельный политик, своим ходом вновь получив как минимум два преимущества: явись он раньше, столица увидала бы его впервые в унизительном для владыки положении второстепенного лица. Кроме того, и это очень важный момент, он вынужден был бы встречаться с «палачом» Робертсом и подавать ему руку. «Я не мог открыто выказывать свою дружбу, потому что мой народ невежествен и фанатичен, — писал он несколько лет спустя. — Если бы я выказал тогда хотя бы малейшую склонность к англичанам, мои люди назвали бы меня неверным, связавшимся с неверными».

Теперь же, прибыв в английский лагерь тогда, когда там оставалась лишь небольшая горстка англичан, Абдуррахман уже не опасался за свою свободу и даже обращался к Стюарту покровительственным тоном, обещая ему всякое содействие относительно продовольствия в пути и доставки вьючных животных. Теперь у него был козырь — уход британцев произошел именно благодаря его появлению, и он не стеснялся демонстрировать это всем.

Впрочем, англичане и сами с немалым облегчением передали Абдуррахману контроль над Кабулом, чему, надо все же признать, в немалой степени способствовали и ужасы Первой англо-афганской войны. Кроме того, произошло еще одно событие, ускорившее необходимость поспешной эвакуации — смена правительства в Британии. Тори потерпели полное фиаско, причем в значительной мере из-за своей позиции в афганском вопросе, и к власти после шести лет оппозиции вновь вернулись либералы Гладстона. Лорд Литтон, которого назначил лично Дизраэли, теперь, сопровождаемый уничижительной критикой Гладстона, ушел в отставку и был заменен бывшим лордом-президентом Совета по Индии Рипоном. Поскольку решение эвакуировать войска было принято еще до отставки тори, либералы пошли еще дальше; они торжественно пообещали полностью отказаться от «наступательной политики» Дизраэли. Гладстон, конечно же, тоже верил в русскую угрозу Индии, но считал «наступательную политику» России простой провокацией русских, «которые сами паникуют ничуть не меньше». Отказался он и от публикации секретной переписки Кауфмана с Шер-Али и подписанного ими соглашения, чтобы не создавать излишних проблем именно в то время, когда англо-русские отношения более-менее начали стабилизироваться. Когда годом позже их наконец все же опубликовали в либеральной газете «Стандарт», большую часть своей взрывной силы они уже утратили.

Тем временем генерал Робертс, вновь возглавив карательную экспедицию, спешил взять реванш под Кандагаром. По первоначальным расчетам, этот почти 500-километровый марш должен был занять месяц, поскольку все запасы надо было нести с собой через суровую и враждебную территорию, однако фактически этот переход стал одним из самых быстрых маршей в военной истории. Пехота, кавалерия, снабженная осветительными снарядами артиллерия, полевые госпитали, боеприпасы и даже отара овец — вся эта огромная армия добралась до осажденного города всего за двадцать дней.

После соединения с кандагарским гарнизоном у Робертса образовались четырнадцать тысяч сто восемнадцать солдат и двенадцать тысяч прислуги. С этими силами 1 сентября он двинулся против Аюба. Услышав о приближении ужасного Робертса, Аюб-хан отошел от Кандагара, бросив артиллерию. Англичане подобрали тридцать два орудия. Аюб-хан послал британскому командующему письмо, уверяя, что в Мейванде британцы сами вынудили его к атаке и что дело может быть решено полюбовно, поскольку с британцами он всегда желал жить в дружбе. Но Робертс не обратил на письмо никакого внимания и, в несколько часов проведя разведку занимаемых афганцами позиций на холмах к западу от города, на следующее утро атаковал их. На этот раз, как свидетельствуют цифры, силы обеих сторон были приблизительно равными, не считая значительного превосходства афганцев в артиллерии. Сначала отряды Аюб-хана яростно сопротивлялись, поливая сверху ураганным огнем атакующих британцев. Но скоро штыки 72-го шотландского полка и 2-го полка гуркхских стрелков начали делать свое дело. К середине дня вся афганская артиллерия перешла в руки Робертса. С темнотой сражение прекратилось само собой.

Британские данные потрясают лестностью для них соотношения павших с обеих сторон. Потери англичан составили всего тридцать пять человек убитыми, в то время как афганцы оставили на поле битвы более шестисот трупов; многих взяли в плен, основная же масса просто разбежалась. Робертс, ослабленный болезнью, командовал сражением, сидя в седле, изредка поддерживая силы глотком шампанского. Две эти победы генерала Робертса восстановили британский военный престиж в Азии, и на афганском троне остался сильный и дружественный Британии правитель.

О том, как высоко оценило правительство Англии успехи своего железного генерала, свидетельствует то, что помимо уже имевшейся медали за афганские кампании 1879–1880 годов, на этот раз была учреждена особая медаль «От Кабула до Кандагара. 1880 год», которую окрестили «Звездой Робертса». Этой медалью были награждены даже лошадь Робертса Вонолель и его дог Бобби.

Теперь выполнению решения правительства об эвакуации войск из Афганистана препятствовало лишь одно: спорный вопрос о гарнизоне Кандагара. Поскольку дорога от Герата до Боланского перевала была доступна для кавалерии, многие считали, что эвакуировать его не следует, потому что сразу по выходе британского гарнизона там появятся русские агенты. Впрочем, единого мнения по этому вопросу не было даже у военных. Положение нового эмира Афганистана все еще оставалось шатким. Он овладел лишь окрестностями Кабула и некоторыми северными районами, на большей же части Афганистана все еще царила смута, и, в отличие от высокомерного заявления нового эмира, далеко не все признавали его восшествие на престол.

Кроме того, в то время как Лондон решительно отказался от наступательной политики в Азии, Санкт-Петербург и не собирался этого делать; через несколько недель после выхода последнего британского солдата из Кабула русские «ястребы» вновь двинулись вперед на юго-восток и в январе 1881 года взяли реванш под Геок-Тепе. Среди англичан разнесся слух, что далее Скобелев двинется к Герату. Поэтому британские военные специалисты сходились в том мнении, что, если русские, воспользовавшись неразберихой, захватят Герат, Кандагар придется брать снова.

В конце концов английское правительство решило просто передать Абдуррахману власть в Кандагаре, объясняя это желанием как можно меньше вмешиваться в дела Афганистана и еще более враждебно настраивать к себе афганцев. Однако Абдуррахман вновь поступил как самостоятельный владыка, не приняв из рук англичан даже этого подарка. Тем не менее к весне 1881 года англичане все-таки оставили Кандагар. Постоянные болезни в войсках, расквартированных в новоприобретен-ном Хайберском ущелье, заставили англичан очистить и ущелье. Они заключили договор с афродитами, сдали им на охрану все свои форты, казармы и магазины, обязались платить за охрану изрядную дань, а те, со своей стороны, пообещали не грабить проезжающих англичан и их купеческие караваны. В результате в руках англичан осталась только Курумская долина.

Едва британцы покинули Кандагар, его сразу же занял Аюб-хан. Впрочем, ненадолго. Абдуррахман пошел на Кандагар во главе своих войск и отнял у конкурента сначала Кандагар, а потом и Герат. Аюб-хан бежал в Персию. Эти победы окончательно сделали Абдуррахмана настоящим хозяином Афганистана. Таким образом, успешно нейтрализовав русское влияние в Кабуле, британцы наконец смогли превратить Афганистан в нормальное буферное государство, объединенное под дружественным правлением.