В самом сердце медины, на втором этаже дворца Дар-Си-Саид, расположен чертог для новобрачных, от пола до потолка расписанный цветочными и геометрическими узорами, выполненными на панелях из атласского кедра. В углу чертога есть небольшая деревянная панель, отличная от прочих, со стилизованным изображением марракешского уличного рассказчика. Подле рассказчика сидит его сынишка. Хотя резьба, уникальная уже потому, что представляет человеческие фигуры, была сделана более века назад, мне нравится думать, будто это наш с отцом портрет. Такие мысли вызывают улыбку — надо же, мы увековечены на деревяшке, чудом избегнувшей мусульманского запрета на образы живых существ.

Когда-то давно, сидя в тени отца на килиме, я думал об этой панели и пытался замереть подобно нарисованному мальчику. Однажды женщина в чадре, впечатленная моей способностью оставаться абсолютно неподвижным, дала мне пять дирхамов и кусок сладкого липкого пирога. При виде монет отец нахмурился, явно обеспокоенный — не за это, по его мнению, следовало получать плату. «Я верю, — говорил он, — в бессмертие слов. Но не верю в разного рода уловки. Нельзя путать реальность с чистотой воображения».

Наверно, по счастливой случайности в том же самом чертоге дворца Дар-Си-Саид мое внимание привлек подсвечник из бусин, тончайшей работы. В проволочную сеть были вплетены бусины, и огонь светил как бы из янтарной клетки. Я с первого взгляда влюбился в эту вещицу. Был вечер, закатное солнце окатило малиновой краской отдаленные горные вершины. Умирающий свет проникал сквозь мутное оконное стекло и поигрывал на подсвечнике. С тех пор каждую ночь, перед тем как заснуть, я грезил о нем. Я будто сам становился этим подсвечником, пронизанным светом, мои нервы вибрировали на той же частоте, что и невесомые проволочки; каждый раз, когда перед мысленным взором вставал подсвечник, меня охватывала сладкая дрожь. Я лежал в постели и улыбался от тайного счастья.

Однажды вечером дядя Моханд спросил, о чем это я мечтаю, и рассмеялся, услышав ответ.

— Что ж, — сказал дядя, — по крайней мере это безобидная страсть в отличие от многих других. — И тяжко вздохнул. — Неодушевленные предметы не огрызаются, — продолжал дядя, — не гнобят и не изводят человека. — Он с тоской покосился на кухню, где хлопотала тетка.

— Поделись со мной своей фантазией, — попросил дядя Моханд. — Я найду ей применение. — И добавил: — Остерегайся женщин. Они опасны.