Я уже собирался продолжить, но был прерван.

— У меня есть что добавить, — воскликнула неизвестная женщина. — Дозвольте, я расскажу. Вдруг это важно?

Все обернулись к говорившей, и она, немолодая, полная достоинства сельская жительница, густо покраснела. Она была одета в широкую, уже не новую фоуту — платье в красно-белую полоску, какие традиционно носят уроженки Рифа. На Джемаа эта женщина казалась неуместной; что-то она тут делает, тем более ночью?

— Милая сестра, — сказал я, — вижу, ты не из наших краев. Какая надобность завела тебя столь далеко на юг?

— Горячие детские слезы вели меня, — отвечала женщина. — Мой сын с невесткой живет в Марракеше, днем оба работают. Я приехала присматривать за внуком, их первенцем. Но сейчас это не важно. Я перебила тебя, ибо мне есть что добавить про злосчастную ночь на Джемаа.

— Ты была в ту ночь на Джемаа? — изумился я.

— Была, была, — закивала женщина. — Я тогда работала в отеле, где остановились чужестранцы, напротив мечети Кутубия.

Женщина изъяснялась на диалекте тарифит, распространенном в горах Рифа; речь была торопливая, выговор — провинциальный; она перескакивала с одного на другое, будто слова не поспевали за памятью и она боялась вовсе позабыть какую-нибудь подробность.

— Я работала ночной горничной, — рассказывала женщина. — Чужестранцы остановились в четырнадцатом номере, на третьем этаже, с окнами на бульвар. В ванной барахлил кран, и управляющий отправил меня туда с ведром воды. Я постучалась, меня пригласили войти. Молодая госпожа лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку. То ли была огорчена, то ли нездорова. А может, даже и плакала. Я сразу шмыгнула в ванную, чтобы не смущать госпожу. Нас так учат: надо стараться быть невидимой, не раздражать клиентов своим присутствием. Только, хоть чужестранцы и шептались, я все равно уловила суть разговора. Они ссорились; насколько я поняла, госпожа хотела пойти на Джемаа, в то время как господин был против. Каждый настаивал на своем, никто не уступал.

Выйдя из ванной, я застала госпожу перед зеркалом — она вытирала растекшуюся тушь. Вид у нее был расстроенный, но решительный; я подумала, она привыкла, что ее желания всегда выполняются.

«Чего ты боишься? — говорила чужестранка. — Слышишь барабанную дробь? Она зовет нас; если мы не откликнемся, это будет все равно что не ответить на поцелуй. Короче, я пошла, а ты хочешь — присоединяйся, хочешь — тут сиди. Только если откажешься — ты не джентльмен».

— Должна сказать, чужестранец как раз был джентльмен. Он дал мне десять дирхамов чаевых за услуги — я на такое и не рассчитывала; открыл передо мной дверь и держал, пока я не вышла со своим ведром.

По дороге из их номера я все думала: странная встреча, двое молодых, импульсивных людей, застигнутых между любовью и отчаянием. Именно так я и сказала полицейским, что явились наутро искать зацепки. Они весь номер перерыли, да только один из них сам мне признался: они даже не знали, что конкретно искать. К тому времени четырнадцатый номер уже много часов стоял пустой — так в песках пыльный столб стоит еще долго после того, как исчез за горизонтом караван.

Заключив из этих слов, что женщина сказала все, что намеревалась, я поблагодарил ее за смелость и спросил, не видала ли она, случайно, в номере миниатюры, написанной нашим другом Тофиком.

Она с готовностью закивала.

— Как раз собиралась рассказать о портрете. Я его заметила, еще когда из номера выходила, — он был к зеркалу прислонен. Потому-то я и решилась говорить нынче — надо же, думаю, восстановить хронологию событий.

— Хронологию событий? — повторил я, ошеломленный. — Это же профессиональный жаргон. Верно, полицейские говорили о хронологии событий, когда обыскивали номер?

— О нет, полицейские тут ни при чем, — рассмеялась женщина. — Просто я обожаю сериалы на криминальные темы, особенно тот, египетский, про немолодую женщину-следователя. Каждый раз словно окно в человеческую подлость распахиваешь.

Лицо этой простой берберки светилось наивным восторгом, и я вынужден был признаться самому себе, что впервые не нахожу слов.

Суматоха в отдалении избавила меня от необходимости отвечать. Шум доносился со стороны бульвара, от площади Фуко, где улица Муллы Измаила пересекается с авеню Эль-Мухидин. Мы стали гадать, что бы это могло случиться, и тут заметили человека, идущего в нашем направлении. Мы остановили его и спросили, из-за чего столько шума.

— Там авария, — объяснил прохожий. — Туристский автобус с мотоциклом столкнулся. Мотоциклист, полицейский, погиб на месте.

— Не слыхал ли ты, как его звали? — спросил я.

— Мохтари, — ответил прохожий. — Он был сержант, на Джемаа дежурил. Настоящий подонок. Нехорошо так о покойном говорить, да только я лавку держу на площади, а этот Мохтари нам, торговцам, житья не давал.

Это откровение прожгло дыру в ночи. Мы все, как один, повернулись к Хадидже, хоть и знали, что сейчас увидим. Хадиджа исчезла секундой раньше, ее место было пусто.