— Теперь, наверно, надо рассказать о моем друге Набиле — не просто друге, а, пожалуй, самом близком человеке. Поэтому, с вашего позволения, дорогие слушатели, я это и сделаю.

Тут послышалось недовольное ворчание, и я удивленно замолчал. Раздался резкий голос, принадлежавший мрачному, насупленному человеку, судя по телосложению — кузнецу.

— Довольно отступлений! Мы не хотим слушать про этого твоего Набиля. Мы хотим узнать, что случилось с чужестранкой и ее мужем. Не отклоняйся от темы.

— Прости, — отвечал я, немалым усилием удерживая почтительный тон, — да только мой друг Набиль нынче среди нас, а поскольку он ближе кого бы то ни было подошел к истине, я должен отблагодарить его за изыскания. Так у нас принято.

— Ну и в чем эта истина? — напирал кузнец.

— Если ты наберешься терпения, — наставительно произнес я, — то, пожалуй, и ты к истине приблизишься. Грубые же реплики только углубляют пропасть между истиной и тобой.

— Но ведь ты злоупотребляешь отступлениями, причем совершенно ненужными! — не сдавался кузнец.

Я всплеснул руками.

— А ты другого ожидал? Я ведь, в конце концов, уличный рассказчик, вдобавок свято почитающий традиции нашего ремесла. Хочешь легких развлечений — ступай в ближайший кинотеатр и наслаждайся на здоровье. Терпение не просто твоя обязанность как слушателя, но и способ учиться независимости от бега времени и потока ежедневных забот. От тебя всего-то и требуется: не перебивать рассказчика. Не надо принуждать себя к пониманию — достаточно просто слушать. История дает пищу для размышлений, ты же несешь ответственность за нее, ибо и от твоего внимания тоже зависит как живость изложения, так и самое существование истории. — И уже примирительно добавил: — Если бы были одни ответы, без вопросов, и рассказывать было бы не о чем. Следовательно, рассказчик, предлагающий только ответы, предлагает пустышку. Искусство рассказчика живет лишь тогда, когда в истории, подобно крови в теле, циркулирует тайна. Разум идеального слушателя впитывает тайну, однако не ищет разгадки. Элементы истории сами по себе не являются абсолютами, но суть остановки, станции на пути к финалу.

— Так каков, каков финал? — упрямо настаивал кузнец.

Я смотрел ему в лицо, тянул время, облекая в слова ответ. Наконец, с максимально возможной в данных обстоятельствах учтивостью, произнес:

— История имеет право на непоследовательность и даже бегство.

Эти слова заставили кузнеца замолчать, и больше я не слышал недовольного бурчания среди слушателей. Я переплел пальцы и с минуту выждал, затем продолжил речь ровно с того места, на котором уронил нить истории.