Поскольку я промолчал, брат мой подался вперед и заговорил очень тихо, почти шепотом, словно опасаясь, что констебль, даром что вышел, где-нибудь да подслушивает. Брат рассказывал, и фоном к его голосу был шорох шин, гудки и громкая болтовня прохожих. Приходилось приближать к нему лицо; забавно, должно быть, мы смотримся, подумал я, — лица к решетке прижаты с обеих сторон.

— Прежде чем я приступлю собственно к рассказу, — произнес Мустафа, — надо, чтоб ты уяснил: то был вечер лучшего дня в моей жизни. Во всех смыслах. Надеюсь до самой смерти питаться воспоминаниями; не сомневайся — я не преувеличиваю. Конечно, начиналось все не так чудесно. Была ведь еще встреча в кафе-мороженом, после которой я искал женщину по всей площади, пока мое внимание не привлекла драка на представлении рай и я снова не наткнулся на чужестранцев. Поскольку ты тоже там был, не стану рассказывать о драке, разве только упомяну, что даже мне она показалась из ряда вон выходящей. Я сразу увидел женщину в толпе, и ощущение счастья охватило меня. В следующий миг я осознал, что происходит, и ринулся в драку, размахивая кулаками. Я думал, что докажу мою любовь, если спасу чужестранку из лап этих мерзавцев, явно замысливших дурное. Один из них, на редкость гадкий тип с бритой башкой, как раз хотел набросить мешок на мою возлюбленную, но я развернулся и заехал ему в челюсть. Слышал бы ты, с каким свистом он полетел, с каким грохотом упал! Женщина узнала меня, когда я освобождал ее из мешка.

— Там мой муж! — едва дыша, взмолилась она. — Пожалуйста, спасите моего мужа!

— Что сказать тебе, Хасан? Словами моих чувств не опишешь. В груди сначала сделалось горячо, в следующую секунду сердце стиснула ледяная рука. Даже если бы чужестранка дала мне пощечину, и то не смогла бы ранить больнее. Значит, этот молодой бородач — ее муж! Да, я гордо вскинул голову, но был опустошен, уничтожен. Конечно, я хотел, чтобы женщина принадлежала мне, и мой первый порыв был оставить чужестранца на произвол судьбы, но лучшие чувства взяли верх, и я вместе с женщиной бросился на помощь бородачу, отчаянно отбивавшемуся от головорезов.

— Скорее за мной! — крикнул я по-английски, схватив его за руку. — Я друг!

— Спасите мою жену! — отвечал чужестранец, не глядя на меня. — Я их задержу. У вас несколько минут. Умоляю, спасите ее!

— Она в безопасности! — Мне удалось вытащить мужчину из свалки, не выпустив руки женщины. Ее взгляд был исполнен благодарности. Мы побежали — чужестранцы впереди, я за ними.

— К торговым рядам! — направлял я. — Скорее!

Они переглянулись, будто сомневаясь, можно ли мне доверять. Я же указал на темные фигуры, что одна за другой отделялись от толпы и направлялись явно к нам.

— Решайте сами, — сказал я, — только поспешите, ради всего святого! Эти люди не в игрушки играют.

— Боже, как мне страшно, — прошептала женщина, и я ощутил всю тяжесть ее страха и как будто заново влюбился в нее.

Пытаясь сохранять внешнее спокойствие, я обратился к ее мужу:

— Ну что, вы со мной?

Он глянул поверх плеча, поджал губы.

— Да! — выдохнул он, и мы пустились бежать как ошпаренные.

Позади слышался топот наших преследователей.

Мы мчались как ветер. Кто-то кричал, мы не сбавили скорость. Кажется, я никогда в жизни так не бегал. Мы миновали лавки со снедью и напитками, «Кафе де Франс», мечеть Квессабен и оказались в лабиринте переулков, ведущих к торговым рядам.

Тут Мустафа сделал извиняющийся жест, помолчал и спросил, помню ли я игру, в которую мы играли по настоянию отца, когда ездили с ним на Джемаа.

— Ту самую, — пояснил он, — в которой надо представить себя глазом-скитальцем, что гуляет по площади отдельно от тела. И вот что тебе скажу: никогда я не был так благодарен отцу за эти упражнения в ориентировании на Джемаа и в ее окрестностях, как в ту ночь. Я точно знал, куда идти, как не заблудиться во тьме.

Я вел чужестранцев к лавке моего друга, башмачника Керима. В лавке имеется потайная комната. Керим, видишь ли, частенько копирует последние модели миланских и парижских дизайнеров и в этой комнате выставляет их на продажу. Я знал, где он держит ключи — под неплотно пригнанным кирпичом. Вот в этой-то лавке мы через несколько минут и оказались. Я запер дверь, мы стояли в темноте, тяжело дыша, прислушиваясь к звукам погони, которые эхом гуляли по переулкам, то приближались, то отдалялись.

— Что им от нас нужно? — испуганно прошептала женщина.

— Ты им нужна, — прямо сказал я и почувствовал, как мужчина шагнул к ней, словно соглашаясь с моим мнением.

— Он прав, — произнес чужестранец. — Это ясней ясного.

И взял ее лицо в ладони, и я услышал звуки поцелуев.

Затем мужчина обратился ко мне:

— Что нам делать? Тут побыть? Когда, как вы думаете, можно будет спокойно вернуться в гостиницу? Или нет, я неправильно сформулировал мысль — можно ли нам вообще возвращаться в гостиницу?

— Честно говоря, не знаю, — отвечал я. — Вы привлекли внимание очень опасных людей. Несомненно, решительных и вдобавок состоятельных. Головорезы этого толка не задумаются похитить человека даже в таком людном месте, как Джемаа, и уж точно за ними кто-то стоит. Слишком много средств задействовано — похоже, мерзавцы действуют по определенному плану. Вот я и думаю, что лучше вам здесь переждать. Что касается гостиницы, я бы не возвращался хотя бы до рассвета. Может, к тому времени вас бросят искать. Вы пока побудьте здесь, отдышитесь, а я сбегаю принесу джеллабы для маскировки.

Я буквально почувствовал их изумленные взгляды.

— К чему маскироваться? — спросил мужчина.

— Иначе вы рискуете потерять жену. Новости в медине распространяются быстро — вряд ли ваши преследователи заставят себя ждать.

Женщина в темноте потянулась к мужу и задела пальцами мой рукав. От ее близости сердце так и запрыгало. Я прижался лбом к двери, стараясь не выдать своих чувств. О как я желал, чтобы ее гибкое тело подалось ко мне, пусть и невольно! Она, вероятно, почувствовала, как я борюсь с собой, потому что бочком отошла в самый темный угол. Я услышал тихий выдох и звук, какой бывает, когда опускаются на колени.

Естественно, муж тотчас бросился к ней, и они снова стали целоваться, смачно, как принято на Западе.

В комнате было холодно. В сердце было холодно. Я отвернулся; я запретил себе смотреть на них. Боли я не чувствовал; казалось, мне позволено одним глазком взглянуть на блаженство, для меня навеки заказанное. Боже, думал я, как непостижима жизнь, совершенно непостижима! Эта женщина — моя вечная возлюбленная, я мог бы назвать ее своей, но это не суждено. Я мог бы быть как ее муж, или нет, лучше — я мог бы быть ее мужем, но судьба распорядилась иначе. Вот я с ней в одной комнате, а она другому язык посасывает. Что за абсурд; что за бессмыслица.

В довершение всех бед, драка и бегство не прошли даром — стало ныть колено. Помнишь, у меня был перелом, когда я с обрыва спрыгнул? Прислонившись к двери, я сгибал и разгибал колено и свыкался с неумолимой реальностью: мне никогда не завоевать эту женщину. То была тяжелая мысль. Я смотрел на чужестранцев, и вдруг одиночество открылось мне с новой стороны. Я словно сделался невидимкой. Возник порыв немедленно исчезнуть, оставить их на произвол судьбы. Но я не последовал этому порыву; я взялся обеспечить чужестранцам безопасность, и моя честь требовала соответствующего поведения.

Даже погруженный в эти мрачные мысли, я слышал нежности, что женщина лепетала своему мужу. Понимая, что им нужно побыть наедине, я отошел от двери с намерением обеспечить это уединение.

— Я сейчас сбегаю за джеллабами. Мигом обернусь. Тогда и определяйтесь относительно дальнейших действий.

Мужчина шагнул ко мне и с жаром пожал руку.

— Мы ведь вас еще толком не поблагодарили.

— Рано благодарить. Опасность никуда не делась. Иншалла, ночь скоро кончится, и вы сможете спокойно выбраться отсюда. А пока будем надеяться на лучшее.

— Иншалла, — отвечал бородач, и женщина из своего уголка эхом повторила слова благодарности. Я вскинул руку в знак дружбы, отомкнул замок, огляделся, не караулят ли головорезы. Выскользнул в переулок и запер за собой дверь. Пробираясь темным лабиринтом медины, я и не догадывался, что больше не увижу чужестранцев.