Человек из Акры шагнул в тень, прислонился лбом к стене. И, подавив проклятье, ударил кулаком по шероховатым камням.

Как они смеют вносить этот проклятый труп в часовню и класть прямо перед Святым Крестом? Это кощунство! Труп следует сжечь в лесу темной ночью, а пепел оставить в траве, чтобы на нем плясали черти.

Он в отчаянии ударился головой о стену, потом взглянул наверх, туда, где окно. В скудных лучах света плавали пылинки. Они напомнили ему песок в Акре… кровь…

— Грязного убийцу хоронят по-христиански, — проговорил он сквозь зубы. — Его душа, небось, уже на небе, и он там смеется и радуется Божьему благоволению. А моя несчастная жена обречена содрогаться на адском огне.

Глаза человека из Акры горели от боли, он хотел их закрыть и не мог. Все его тело жаждало покоя, но покоя не было. В том месте, где когда-то находилась душа, было пусто, а боль такая, как от свежей раны. Он жаждал умереть, но смерть не приходила.

Он поклялся не убивать себя, еще когда в Сицилии его сняли с корабля. Ему сказали тогда: ты примиришься с Богом и обретешь покой на суше. Только ничего не получилось — он клялся, он хотел смириться, но так и не сумел. Когда его наконец забрали оттуда и повезли в Англию, он пожалел о своей клятве. Он жалел о ней на протяжении всего пути, когда с палубы корабля неотрывно смотрел в ту сторону, где умерла его жена. Где ее зверски убили, после того, как надругались над ней… Он хотел броситься в море… Но ведь он дал клятву.

Снова он прислонился к холодной каменной кладке лазарета, старательно отвернув лицо от часовни, и продолжал следить за летающими пылинками. Сейчас они уже не напоминали ему о песке в Акре, о запекшейся крови — они танцевали так изящно, так спокойно и грациозно… Он сумел даже выдавить улыбку. Только еще сильнее заболели воспаленные глаза. Быть может, пришло ему вдруг в голову, эти танцующие пылинки — на самом деле крошечные ангелы, прилетевшие напомнить ему о хорошем человеке, о друге, который помогал ему там, за океаном, избавиться от смертной тоски. Помогал всего лишь словом — а как еще? — но если бы не тот человек, он бы наверняка не вернулся сюда, в Англию, а продолжал бы сидеть над могилой жены, на песке пустыни, пока солнечные лучи не сожгли бы его совсем, превратив в обуглившуюся головешку и освободив его душу для соединения с ее душой…

Мимо него прошла высокая монахиня. Она вопросительным взглядом посмотрела на него, но он покачал головой, и она проследовала в сторону часовни. Наверное, одна из тех, кому положено исцелить его? Или этим займется вон та, другая, низенькая и толстая, с белыми, словно обсыпанными мукой, руками? Он содрогнулся. Нет, не надо! Ему не нужны такие целительницы.

А если еще одна? Которая разговаривала во дворе с теми расфуфыренными всадниками? Кажется, она назвалась настоятельницей? Глаза у нее как раскаленные угли. Они обжигали, но в них была нескрываемая боль. Или, может быть, ему показалось? Нет, она никакая не исцелительница. Он даже не уверен, что она была настоятельницей. Просто одна из приспешниц Дьявола, затесавшаяся в монастырь, чтобы вылавливать немощные души. Пламя ее взгляда выжигает всю праведность из монашеских клятв и взывает к греховному мужскому естеству.

Он прикусил большой палец, ощутил на лбу капли холодного пота. Неужели все они лгали и лгут ему? Что ж, видно, так. Уж если Господь разрешил самому Сатане призвать сюда подобное существо, чтобы пытаться соблазнить его здесь, значит, и сейчас Он не стал добрее к нему. Добрее, чем был там, в пустыне…

Образ женщины с горящим взглядом бился в его голове, как узник в темнице.

Но разве он не боролся с этим наваждением еще совсем недавно во дворе перед лазаретом? И разве не победил Дьявола в том неравном поединке, отказавшись, несмотря на свое недомогание, стать послушной Его игрушкой, даже когда Дьявол превратил ту женщину в обнаженный призрак его погибшей жены?

Тело женщины — всего лишь ужин для червей! — рычал он, стараясь не смотреть на привидение. Даже твое тело, жена!.. Он захлебывался слезами, они душили его, и тогда, он запомнил это, зложелательное видение отступило, исчезло, а ему осталась только память о нем. И непрекращающаяся боль, которую больше не заглушить слезами, ибо их больше не стало.

Да, он восторжествовал над силами Дьявола, но печаль не ушла из сердца. Печаль была без конца.

Он понимал, что облик его жены с протянутыми к нему руками и молящим взглядом был лишь дьявольским наваждением, но, понимая, не мог не желать ее. Однако, желая, оставался холодным: его мужская сила была так же мертва, как женщина, которую он любил.

Корчась от неутолимого желания, он клялся, что никогда не простит демонов зла и особенно того, кто осмелился предстать перед ним в облике настоятельницы монастыря Тиндал.