— Овцы! Будущее Англии только в них, миледи. И будущее нашего Тиндала тоже.

Брат Эндрю, коротышка-монах с такой лысиной, что ни о какой тонзуре не могло быть и речи, сердито пожал плечами и устремил утомленный возникшим спором взгляд на молодую настоятельницу Дома дочерей Христа в поисках поддержки.

Брат Мэтью, чье тело, казалось, составлено из одних острых углов, протестующе взмахнул костлявой рукой.

— Нет, уважаемый брат, — сказал он. — Я вполне согласен, что шерсть имеет определенную цену, но я твердо знаю, что четвероногие носители этой шерсти болеют, умирают и гниют. Будущее Тиндала как монастырской обители в благоухании святости, так бы я выразился, а не в зловонии овечьих загонов. — Он сморщил нос, словно ощущая тяжелый запах этих животных. — И нам в нашем монастыре, — продолжил он, — нужно больше думать о священных реликвиях, чем об овечьей шерсти. Ибо они, и только они — я говорю о святых мощах — могут привлечь к нам толпы пилигримов, готовых поделиться своими сбережениями… — Он умолк и потом договорил, указывая тонким длинным пальцем наверх, в небо: — За что, несомненно, заслужат милосердие свыше.

Однако брата Эндрю не очень убедила эта прочувствованная речь. Он покачал головой и ответил:

— Только одно возражение, брат. Вы, без сомнения, хорошо знаете гробницу святого Вильгельма в Норидже. Но что там происходит вокруг нее? А? Гостиницы безумно дорогие, порядка мало. Я слышал, что мощи святого понемногу растаскивают… Не грозит ли нам то же самое, появись у нас какая-либо реликвия? Что же касается пожертвований… Не явятся ли они, в большей степени, своего рода благодарностью нам за возможность соприкоснуться со святыми мощами истинного благочестия дарящих?

Брат Мэтью, слушая все это, переминался с ноги на ногу с грацией скелета, вышедшего потанцевать в канун Дня поминовения всех усопших.

В разговор вмешалась наконец Элинор, молодая настоятельница. Пригубив из кружки, стоявшей на столе, монастырского эля, она произнесла:

— Почтенные братья, из вашей беседы я могу заключить главное: вы оба достойно и благотворно печетесь об увеличении доходов нашей обители, что заслуживает всяческого одобрения. Благодарю вас.

Но этих слов брату Мэтью показалось явно недостаточно, и он заговорил вновь, глядя на собеседников горящими, как уголья, глазами.

— Послушайте, миледи, я узнал недавно из вполне надежных источников нечто совершенно определенное и заслуживающее всяческого доверия… И цена весьма подходящая… О чем я говорю? — Он обвел всех торжествующим взглядом. — Я говорю о кусочке бедренной кости. К тому же с коленной чашечкой! Да, да… И принадлежит все это истинному святому.

Брат Мэтью удовлетворенно сложил руки на груди и немного успокоился.

— Что ж, прекрасно, — с легкой улыбкой сказала Элинор и поднялась из-за стола. — Полагаю, у брата Эндрю тоже найдутся еще какие-либо аргументы в пользу разведения овец: например, добропорядочный торговец ими. Но ведь нам не надлежит делать выбор между этими двумя предложениями именно сегодня, не так ли? Как вы знаете, братья, не за горами выборы нового настоятеля нашего монастыря, и, я полагаю, кто бы ни был избран, он скажет свое слово в этом жизненно важном деле. — После некоторого колебания она добавила: — Если избрание будет подтверждено нашей аббатиссой из Анжу…

Оговорку я сделала правильную, — подумала умудренная, несмотря на свой юный возраст, настоятельница. И еще она успела подумать, что проволочка с новым назначением даст ей лишнее время, чтобы о многом поразмыслить и решить, какой путь избрать для себя. Впрочем, она хорошо знала, что и в этом году всякая выборность настоятеля остается под большим вопросом: ведь только прошедшим летом король Генрих III своей властью назначил ее на эту должность, не посчитавшись с правом монастыря на собственное решение. И, разумеется, многие не забывают об этом и понимают, что объявленное право монастырей на самочинные выборы может быть осуществлено на деле лишь в том случае, если король не пожелает или поленится сам вмешаться.

— Миледи, я как всегда с радостью подчиняюсь вашему решению и умолкаю.

Эти слова произнес брат Эндрю, и в его глазах мелькнул веселый огонек — то ли в благодарность за умение, с которым она положила конец этому бесконечному спору, то ли как знак одобрения вообще ее деятельности на своем посту. Он поклонился и направился к выходу.

Когда он шел, становилась весьма заметной хромота — следствие старой, полученной на войне раны, которая наверняка сильнее давала о себе знать в его сырой келье в такую погоду. Элинор не могла не восхищаться этим бывалым воином, избравшим для себя монашескую долю и переносящим все ее тяготы с удивительным долготерпением и без малейших жалоб.

Мэтью не последовал за своим собратом. Он остался на месте, снова поднял указующий перст к небу и напористо повторил сказанное им раньше:

— Подумайте хорошенько, миледи! Бедренная кость и коленная чашечка!

На что настоятельница ответила вежливым, но решительным жестом, направленным в сторону двери, и такими же словами:

— Брат Мэтью, я уже неоднократно слышала ваши весьма достойные аргументы по этому поводу. Если их будет не хватать, я обращусь к вам снова…

— Но я…

Элинор подошла к двери в свои покои, открыла ее, взглянула на монаха. Глаза у нее были цвета осеннего неба за окном.

— Пожалуйста, брат, — сдержанно сказала она, — у меня еще много неотложных дел. Прошу вас…

Высоченный худой монах поклонился с неожиданным изяществом и направился к выходу. Однако в топоте его мягких туфель по каменному полу слышался протестующий возглас, застрявший у него в горле и не вырвавшийся оттуда.

* * *

Элинор с облегченным вздохом прикрыла за собой дверь и перешла из комнаты для приемов в совсем небольшое помещение рядом. Ее в самом деле утомили постоянные препирательства двух монахов, она чувствовала, что, прежде чем приступить к другим делам этого дня, не мешает отдохнуть немного душой.

Обитель настоятельницы выглядела весьма просто. А разве возможно иначе? Единственным украшением здесь был старый гобелен с искусно вышитым изображением Марии Магдалины у ног Христа. Ковер-картина осталась от недавней предшественницы и висела на каменной стене над узкой монастырской постелью. Рядом с постелью стоял украшенный простой резьбою аналой, дерево на нем было отполировано прикосновениями рук множества женщин, побывавших в этих покоях, и мягко отсвечивало в скудных лучах убывающего дня.

Элинор опустилась на колени, склонила голову.

— Пускай будет угодно Господу, — едва слышно произнесла она, — чтобы новым настоятелем здесь был достаточно мудрый человек и чтобы выборы его состоялись без отлагательств и без ненужной суеты и сумятицы.

Впрочем, этого не избежать, понимала она, потому что, как только стало известно, что монастырский приор, старый Теобальд, находится при смерти, тут же появилось немало претендентов на его должность.

Элинор недавно вступила в двадцать первый год своей жизни, большую часть которой провела в монастыре, но, несмотря на это, она не была чрезмерно удаленной от забот, которыми жила страна, и довольно хорошо разбиралась в политических и иных событиях, одной из главных причин которых, как она полагала, всегда являлись людские прегрешения, и среди них — чрезмерное честолюбие, чем страдают многие смертные, в том числе и находящиеся в лоне Церкви, хотя эти последующие вовсю стараются делать вид, что земные заботы их нисколько не волнуют.

Ее тоже беспокоили предстоящие выборы, но отнюдь не по соображениям собственной выгоды, а потому, что им предшествует период, когда вместо того, чтобы объединяться душевно, люди еще больше отдаляются друг от друга, исполнившись гордости и своекорыстия. Такое бывает в политике. То же самое, увы, замечала она и в церковной жизни.

Хорошо еще, что один из главных претендентов на должность настоятеля был брат Эндрю, кого Элинор искренне уважала и чьи взгляды разделяла. К сожалению, он был куда менее красноречив и энергичен, нежели его вероятный соперник брат Мэтью, с воззрениями которого она не чувствовала в себе согласия.

Основным поводом для раздоров был вопрос о главном предназначении их монастыря: станет ли Тиндал местом, где излечивают телесные недуги людей, будут ли на его землях исцелять больных и страждущих и давать приют голодным и умирающим, или здесь отвернутся от них и отдадут все свои силы и умение воспитанию в людях истинной веры и благоговейного почитания святых мощей? Обе эти позиции духовны и высоконравственны, но, к сожалению, несовместимы друг с другом в одном монастыре. А что касается ее самой, то она в большей степени привержена первой из них. Как и брат Эндрю.

Помимо всего, Элинор не была вполне убеждена, что только лишь вера может излечить страждущих. Хотя молитвы милосердной сестры Кристины приносили многим заметное облегчение. Другим же помогала ее помощница сестра Анна, кого Господь наделил талантом подбирать чудодейственные травы и приготавливать из них различные настойки и снадобья. Благотворные результаты подобного лечения сумели несколько поколебать убежденность многих в том, что болезнь — лишь Божье наказание за грехи и что избавление от нее находится всецело в руце Господа. С появлением в монастыре брата Мэтью вера в это вновь начала крепнуть.

И хотя Элинор с молоком матери впитала убеждение, что никому не дано вступать в спор с Богом или пытаться убедить Его изменить решение, ей пришел на память библейский Авраам и его попытка поторговаться с Всевышним по поводу судьбы Содома и Гоморры. Порою она даже была готова последовать примеру праотца и сказать Ему: …вот я осмелилась говорить Господу моему, я — прах и пепел… Но неужели Ты не пожалеешь тех, что сиры, нищи, больны, и не позволишь брату Эндрю встать во главе монастыря и сделать его убежищем, где станут помогать всем этим людям и пытаться их исцелить?.. Или настоятелем будет все-таки брат Мэтью, тоже достойный человек, но вознамерившийся превратить монастырь исключительно в место, куда отовсюду устремятся паломники, чтобы поклониться святым реликвиям?..

Разумеется, при любом исходе выборов она останется во главе Дома дочерей Христа, однако, без сомнения, иметь дело с братом Мэтью было бы для нее более затруднительно, нежели с его соперником, не говоря уже вообще о том, что в этом славном мире участь потомков Евы не очень-то легка.

Элинор вздохнула. И все же монастырю нужен твердый пастырь, и чем скорее он появится, тем лучше для Божьего промысла, который им, облеченным духовным саном людям, надлежит осуществлять.

Она осенила себя крестом и поднялась с колен. Дождь не прекращался, его капли ритмично стучали по деревянным оконным ставням.

Да, пришло ей в голову, монастырь Тиндал со всеми его нерешенными проблемами и неясным будущим весьма похож на страну Англию. Или та — на него. Крепнут слухи о том, что болезнь короля Генриха III усиливается и его старший сын Эдуард уже возвращается из Святой земли, где принимал участие в крестовом походе.

Отец Элинор в своем последнем послании из Уэльса, где он сейчас находится, сообщал дочери, что при королевском дворе настроение спокойное; однако, добавлял он с присущим ему сарказмом, только такие старые болваны, как он сам, пытаются предсказывать даже недалекое будущее. А что касается нынешнего положения в стране, добавлял отец, то ведь наследник еще не ступил на ее землю, а если совершит это до того, как его отец отдаст Богу душу, то никто до сей поры толком не знает о его, наследника, взглядах на те или иные вещи — особенно в отношении разногласий с баронами, что привело страну около десяти лет назад к гражданской войне и к созыву парламента. Как теперь поведет себя новый король, остается только гадать. До настоящего времени принц Эдуард пытался удерживать равновесие между обеими сторонами, но равновесие, как известно, штука шаткая. Еще барон Адам Вайнторп писал, что, как ему кажется, Эдуард умный малый, и, хотя очень похож на отца, есть надежда, что не совершит похожие ошибки и не наступит на те же грабли. Поэтому, делал заключение барон, сильные, по всей вероятности, пребудут в том же положении; те, кто лишены силы и могущества, останутся в положении их жертв, а солдаты, воюющие на границах страны или защищающие их, будут по-прежнему зависеть от извивов политических игр и ожидать в любую минуту любого поворота событий.

Заканчивалось письмо такими словами: «Полагаю, ты, наверное, уже поняла, дорогая дочь, как понял я сам, что, как только люди начинают сражаться за власть, неминуемо льется кровь, и этого, увы, не избежать…»

Таким образом, в душе его дочери рождалось и зрело беспокойство не только за судьбу ее маленького монастыря, но и всей Англии.